- Карта номер восемнадцать - Луна... Сколько пронзительной грусти в отблесках этого "ночного светила"; сколько соблазнов и искушений..., несбывшихся надежд и неутоленных желаний. Посмотри, с какой безысходной тоской воют на нее волк и собака, возможно, помнящие ее потустороннюю силу из своих прошлых воплощений.
- Я разорвал бы эту карту на тысячи мелких кусочков, отправив прямо в миры ада, если бы только это позволило мне хотя бы на день избавиться от действия этих сил... Что ты смеешься, - ты еще слишком молод, и уверен в себе, если думаешь, что эти "мертвые" лучи когда-нибудь не подчинят и тебя: не лишат воли..., и рассудка.
Марина не любила цветы..., Марина не выносила кошек..., Марина ненавидела свой дар..., - она была ведьмой.
Она стала ей не по своей воле. В ту далекую августовскую ночь 42-го года, когда она узнала о расстреле своих родителей, Марина долго не могла уснуть. Залезшая к ней в комнату луна выворачивала душу воспоминаниями, холодила рассудок волнами ненависти. И тогда она взяла на кухне нож, и осторожно вошла в комнату жившего у нее на квартире оберлейтенанта Штрёбе...
Штрёбе всегда относился к ней хорошо, угощая то куском сахара, то завалявшейся в кармане конфетой. Но почему же, в таком случае, он позволил тринадцатилетней девочке остаться без родителей, да еще и погладил ее по голове, когда она безудержно рыдала, повалившись на кровать...
Штрёбе умер легко и быстро, - нож вошел ему в горло по самую рукоять, доставив Марине, никогда не испытываемое ранее, сексуальное удовольствие..., а несносная луна все слепила ее сквозь задернутые шторы, словно радуясь своей "новообращенной", навсегда связавшей свою жизнь с ее мертвенно-бледным светом.
Марина не любила свой дар. Он давил на нее неимоверным грузом, не давая быть обыкновенной женщиной: мечтать о свиданиях и радоваться дорогим подаркам. Быть может, ей и удалось бы это, если бы жизнь позволила ей зарабатывать нормальным "человеческим" ремеслом, но этого-то, как раз, ей и не удавалось.
Тогда же давно, вместе с даром волшебства, в ней поселился талант художника, но денег с продажи картин едва хватало на жизнь "бедного студента", а Марина не любила экономить. Поэтому ей приходилось снова и снова подписывать контракты с Коллегией, и лететь на своей метле то на ликвидацию "нелегалов", то на патрулирование диких шабашей, а то и вовсе на какое-нибудь, заказанное местным толстосумом, "театрализованное представление" с обнаженными танцами и дешевыми вульгарными "фокусами". Эти занятия приносили неплохие деньги, но лишь усиливали ее внутренний раскол, заставляя иногда просто ненавидеть саму себя, как последнюю уличную проститутку. Но нужно было жить, и она жила: "коротая" свой длинный век, и меняясь вместе с мелькавшими картинками скоротечных периодов человеческой истории.
В 60-е она балдела с "битлов", в 70-е - увлекалась роком, а в 80-е, после смерти своего первого мужа, долго жила на Тибете, тщетно пытаясь найти покой. В 90-е она вернулась в Россию и организовала свое дело, но несколько "перестаралась" в войне за рынки сбыта и была вынуждена долгое время скрываться, часто меняя место жительства: "снимала сглаз", отыскивала "непутевым" девушкам женихов, находила в бескрайних снежных просторах, сбежавших от своих хозяев оленей.
Но пришло время, и она вернулась в свой родной город: с новым паспортом, и с чужой фамилией. Лишь только имя она сохранила, как воспоминание о своей прошлой жизни: военном детстве, и веселой послевоенной юности. Она вновь зарегистрировалась в Коллегии, с большим трудом получила патент "четвертой степени" - самой низшей среди ее "сестер" по ремеслу, и начала новую жизнь, с сожалением вспоминая оставленную ею свободу нелегалки-одиночки.
Пролетая по ночам над своим, сильно изменившимся в последние годы городом, она часто думала о том, как бы могла сложиться ее судьба, если бы она была простой женщиной, для которой луна есть лишь просто надоедливый "ночной глаз", мешающий хорошенько выспаться перед завтрашним трудным днем. Она закладывала лихие виражи, и добродушные тополя кивали ей как старой знакомой, своей яркой, еще не поблекшей от южного солнца листвой. Она была ведьмой, и никто во всем свете не мог изменить этого, даровав ей простую человеческую жизнь.
В тот день Марина была возбуждена. Проснувшись непривычно рано, она долго расхаживала по комнате, не находя себе места. Затем попыталась писать, заказанную ей "дорогим клиентом" картину, но мысли путались, краски ложились плохо, и вскоре она оставила это занятие. Промаявшись так до полудня, она села в машину, и, выехав за пределы города, целый час гоняла по трассе, нарушая все возможные правила движения. Там она была остановлена серьезным инспектором, которому тут же внушила, что она - Вера Брежнева; весело поболтала и оставила телефон своей подруги Ани, - весьма падкой на подобных мужчин.
Но все эти ухищрения не позволили ей уничтожить ту прорву времени, что отделяла ее от наступления ночи..., и после она долго еще гуляла по набережной, пока, наконец, уже под вечер, на нее не навалилась долгожданная усталость, и она не направилась домой немного вздремнуть, поскольку в ночь ей предстояла важная встреча.
Ночь была тихой и прохладной. В такую ночь, наверное, хорошо было, обнявшись с любимым, сидеть у костра, или, удрав с дискотеки, шептаться на лавочке под старым, подслеповатым фонарем. Ничего подобного Марине не довелось пережить, но она знала, как бы она могла пережить все это. Поэтому теперь, пролетая над верхушками деревьев, ее охватило приятное томление, и легкая, щемящая тоска.
Луна была полной. И хотя ее призрачный лик скрывали невидимые тучи, - она была рядом, отдавая всю силу той, что когда-то выбрала ее, отказавшись от живых и теплых лучей солнца. Но вот ее диск показался на короткое время, осветив летящую на метле Марину, и какой-то мальчик радостно закричал: "мама, смотри, - ведьма!" Но взрослым не дано видеть такое, и раздраженная мамаша лишь отсчитала своего супруга за столь позднее возвращение, плохо сказавшееся на психике уставшего малыша.
Пролетев около часа вдоль русла реки, Марина увидала покрытый густой зеленью остров, бывший целью ее путешествия. Когда-то она бывала здесь со своим мужем - заядлым рыбаком, и помнила это место, полное отдыхающих семей с "необъятными" мамашами и их вечно неспокойными детьми. Но теперь, ночью, здесь все было по-другому, и замершие в неподвижности заросли камыша таили в себе тайну, неподвластную простым людям.
Только теперь она почувствовала страх, ведь тот, с кем она хотела встретиться, вовсе не приглашал ее на рандеву, а нежданный гость, как известно, хуже инквизитора...
Марина приземлилась слишком шумно, как и все городские ведьмы, привыкшие к "голому" асфальту "бетонных" джунглей. Отругав себя, она погрузилась в темноту деревьев, старательно прислушиваясь. Теперь ей не нужно было зрение, равно как и слух. Эти органы чувств годились лишь для "детей солнца", помогая им распознавать самые грубые проявления этого мира, а, распознав, - действовать в счастливом неведении и детской простоте. У Марины не было такого счастья, и она продвигалась вперед, прислушиваясь к своим чувствам, - тем самым, что помогали когда-то одетым в шкуры людям, и что спасают диких животных от смертельных капканов.
Марина была не какой-нибудь накурившейся дури "нелегалкой", а аттестованной ведьмой. И если уж она, будучи подростком, смогла выбраться из оккупированного немцами Ростова, то уж теперь она как-нибудь отыщет того, ради кого прилетела сюда, в это дышащее опасностью место. Она продолжала осторожно продвигаться, раздвигая ветви деревьев, и огибая дикие кустарники, пока обострившиеся чувства не подсказали ей, что эта самая опасность была от нее уже на расстоянии "вытянутой руки".
Марина остановилась. Она не взяла с собой оружия, да оно и не помогло бы ей против того, к кому она рискнула обратиться, поэтому ей оставалось лишь стоять на месте, чувствуя, как отвратительно ноет ее, "почувствовавший" опасность, низ живота. Стоявшие вокруг деревья теперь не прятали ее, а, наоборот, взяв в кольцо, - потешались над страхом опытной ведьмы, "так неудачно попавшей в гости".
Окружавшие ее деревья, вдруг, в самом деле, начали отдаляться, и вскоре взору Марины открылась небольшая поляна, посреди которой в неподвижной позе медитации сидел мужчина в кимоно. Надвинутый капюшон скрывал его лицо, но выдающийся лоб и волевая линия носа не оставляли сомнений в том, что это был именно тот, кто ей был нужен. Когда он повернул голову в сторону Марины, та не испугалась, поскольку догадывалась, что ее появление уже не было для него неожиданностью.
- Городские ведьмы так неловки..., всегда удивлялся, как вам удается держать контроль над той нечистью, что слетается на его улицы, как воронье на поле битвы!
- Да, милорд..., - прошептала Марина, почтительно склонившись.
Некоторое время он молчал; то ли погрузившись в свои мысли, то ли испытывая "на прочность" стоявшую перед ним ведьму. Понимая, что заговорить самой было бы теперь верхом наглости, Марина ждала...
- Кто рассказал вам об этом месте? Молчите? Дайте-ка подумать..., а, впрочем, какая разница! Мне все равно никуда не убежать от просителей. Ведь вы пришли просить меня, - не так ли?
- Да, милорд...
- Ну, так просите! Если уж вам удалось отыскать меня, значит, здесь замешаны настоящие чувства, и вы меня не разочаруете тривиальным доносом о нарушении Кодекса какой-нибудь из ваших сестер!
- Нет, милорд..., речь идет о мужчине...
- О мужчине? - сидящий повернулся, но Марина не увидала его глаз, скрытых под капюшоном. Усилием воли она заставила себя забыть о том, кого она только что посмела отвлечь ради своих "ничтожных" проблем, и лишь после этого смогла говорить.
- Мужчина..., я познакомилась с ним случайно, и после мы виделись лишь несколько раз. А потом он исчез при невыясненных обстоятельствах, и вот уже три месяца о нем нет известий. В полиции лишь разводят руками..., и я подумала..., что если вы и вправду так благородны, как о вас говорят...
- Как его зовут?
- Антон..., он писатель. Умоляю вас, милорд, скажите мне, где он! - голос Марины дрогнул, она испугалась, что вот-вот зарыдает, и замолчала.
Сидящий поднялся и подошел к Марине мягкой походкой бойца. Его массивная фигура закрыла от нее, показавшийся из-за туч лик луны.
- Вижу, вижу..., - это, действительно, любовь. Сначала вы просто разговаривали о мелочах и любовались природой; возможно, он читал вам стихи, рассуждал об искусстве и неохотно рассказывал о себе. Тогда вам казалось, что он приятный, образованный мужчина, и что вам просто хорошо бродить вдвоем..., а уже потом вы поняли, что подхватили самый ужасный в мирах вирус - любовь...
- Все было именно так, милорд..., я даже не знаю...
- О, не беспокойтесь, мне некогда следить за ведьмами, - их слишком много порождает ваш талантливый народ..., просто у меня, мягко говоря, есть некоторый опыт..., - он откинул капюшон, и Марина увидала улыбку на его мужественном, норманнского типа лице, - ...и я, представьте себе, тоже подвержен действию вирусов.
- Тогда скажите мне, где он!
Улыбка сошла с его лица.
- Тот, о ком вы говорите, обвинен Инквизицией в несанкционированном колдовстве, и заключен в тюрьму до окончания следствия. Сразу скажу, что смерть ему не грозит, но продержать они его могут долго...
- Но это же незаконно! Вы же знаете, что он никакой не колдун!
- Я-то знаю, но порождаемые его сознанием образы настолько сильны, что это стало раздражать наших уважаемых "коллег" инквизиторов, не желающих терпеть появление этакого доморощенного "графа Дракулы" среди мирных южнорусских пейзажей...
- И вы не можете ничего сделать?
Ее собеседник развел руками:
- Увы..., лишь предоставить ему адвоката...
- Как..., и все? Как же так, господин Гарадион, значит, и у вас тоже никто не желает вступаться за справедливость...
- Сожалею, но в этом деле замешаны слишком большие силы, - сказав это, Гарадион поднял глаза, и жест этот был слишком знаком Марине, чтобы она могла понять, о ком здесь идет речь.
Гарадион замолчал, вероятно, показывая Марине, что его благосклонность и так была безмерной, и теперь он имеет право просто позволить ей уйти, - целой и невредимой. Наверное, именно так она бы и сделала, если бы дорожила жизнью..., но для чего ей теперь нужна была жизнь?
- Подождите!
Гарадион повернулся.
- Позвольте мне, хотя бы, повидаться с ним, милорд!
- Да вы с ума сошли, что ли! И это вы предлагаете мне, тому, кто поставлен блюсти выполнение законов в этом мире!
- Я прошу вас...
- Просите лучше о том, чтобы я не написал бумагу о вашем непозволительном визите, после которого вам придется лет сто пробыть в облике какого-нибудь ночного кошмара, пугая шизофреников и морфинистов!
- Напишите ее, милорд..., только позвольте мне...
- Хватит! Будем считать, что я этого не слышал. И благодарите..., - он запнулся, - ...судьбу за то, что я всегда питал необъяснимую симпатию к женщинам вашей профессии, и потому не стану никому сообщать об этой непростительной выходке!
- Всего доброго, мисс..., мне пора.
Гарадион сделал несколько шагов и исчез..., по листве пронесся, неизвестно откуда взявшийся порыв ветра, и рядом с Мариной упал одинокий лист, слишком молодой и зеленый, чтобы дать оторвать себя от ветки...
Марина схватила его, и поднесла к глазам: на его живой ткани был нарисован подробный план маршрута, а также указано точное время, в которое она должна оказаться там.
- Гарадион..., - улыбаясь, прошептала Марина, и от звуков произнесенного ею имени настороженно сжалась буйствующая летняя листва.
Марина долетела туда за одну ночь. Наверное, за это время она могла бы добраться и другим, более современным способом, но проснувшаяся в ней сила, заставила ее проделать это именно на метле. Такую энергию она испытывала лишь тогда, в военные годы, когда, окруженная облавой, - вырвалась из города, убив в его покрытых завалами переулках трех овчарок и одного молодого веснушчатого солдата...
Луна светила ей в спину; раскинувшийся внизу город спал после трудного дня..., увидавшая ее патрульная ведьма, благоразумно спряталась за рекламным полотном, не решаясь потребовать документы у пролетевшей мимо нее с ошеломительной скоростью "залетной" одиночки.
"Завтра, конечно же, ее начнут искать. Поднимут по тревоге весь местный отряд, да еще и прихватят для массовки ушедших на покой "пенсионерок". Но, во-первых, она уже к тому времени повидается с Антоном, а, во-вторых, - ее несчастным "коллегам" ой, как далеко, до слаженной работы поисковых отрядов Вермахта!"
Тюрьма оказалась наркологическим диспансером, - излюбленным местом отцов Инквизиторов для такого рода учреждений. Ведь здесь никогда не станут придавать значения всякого рода "бредовым фантазиям", понимая специфику находящегося на лечении контингента. Ну, а если кому-нибудь из персонала вдруг покажется, что он услыхал чей-то дикий крик или читаемый на латыни приговор, то существует много способов "убедить" излишне чувствительного врача в том, что не в его интересах создавать из этого проблему.
Выспавшись на заранее подысканной съемной квартире, и, из предосторожности просидев в ней до самой темноты, - Марина покинула ее в полночь, замаскировав метлу под упакованный оконный карниз. Луна пошла на спад, но проснувшиеся в ней силы заставляли все внутри нее петь и плясать, как во время дикого шабаша. Отсюда до тюрьмы было не более десяти минут лету. Марина зашла в какой-то темный переулок, и, не увидев в нем шатающихся зевак, легко взмыла вверх. Окна домов слились в одну прозрачную ленту, крыши отодвинулись, - и ночной город раскинулся перед ней как огромное, спящее чудовище.
Гарадион не обманул, - в назначенный час ее ждали..., какой-то субъект, нелепо смотрящийся в медицинском халате, из-под которого выпирала его необъятных размеров шея и тяжелые, покатые плечи. В руке его была обычная дубинка, но "ночное" зрение Марины разглядело на ее конце острые "крылья" боевого шестопера. Не представившись, "медик" повел ее внутрь, шагая тяжелой походкой римского триария.
Они вошли в холл, но сидевший за пультом охранник напрасно повернул в их сторону голову, - он не мог их увидеть. Буркнув Марине что-то неразборчивое, "медик" подошел к покрашенной в угрюмый синий цвет стене, и открыл в ней железную дверь.
- Дальше - сами, сударыня, - сказал он, с большим трудом выговаривая русские слова, - если вы - ведьма, то не спутаете камеру вашего... друга с пыточными апартаментами, - он улыбнулся, показав Марине ряды желтых зубов. - А если спутаете, то, - на все воля господа!
- Не дождетесь! - ответила Марина, проходя в пахнувшую на нее затхлостью темноту.
Она проносилась по коридорам, слыша стоны и крики..., но его не должны были пытать, - она знала это своим ведьминским чутьем, и потому не задерживалась возле этих дверей. Иногда в камерах была тишина, и тогда она осторожно "заглядывала" туда своим чувственным взором, пытаясь различить облик того, что томился здесь безо всякой надежды на свободу.
За несколько минут, что она потратила на поиски, перед ней прошли десятки человеческих судеб: опальные ученые, острословы-философы, неутомимые изобретатели - все те, кто упорно толкал вперед колесо человеческой истории, - из "серости невежества" в "грязь цивилизации". Здесь они изнывали в бездействии, неистовствовали в бессильной ярости..., и познавали истины, ужасаясь их невиданной красоте...
Марина почувствовала камеру Антона, не долетев до нее и двадцати шагов. "Вот он..., - здесь!" - с восторгом подумала она, подлетая к двери, и чувствуя исходящие от нее волны тепла. "Что же дальше?" - спросила "рациональная" сторона ее "ночной" души. Этого Марина не знала; она просто взялась за холодную ручку и потянула..., - дверь открылась.
Он не спал. Он ходил по камере: от стены до стены, останавливаясь всякий раз, когда та приближалась к нему на расстояние вытянутой руки. При этом мысли Антона были спокойны, как у занятого монотонной и кропотливой работой каменщика. Лунный свет пробивался к нему сквозь зарешеченное окошко, но он не мог видеть его своим человеческим, "солнечным" зрением, думая, что находится в полной темноте. Но эта темнота нисколько не мешала движению его мыслей, и спокойному, вдумчивому состоянию души.
- Антон, - позвала Марина, и он повернулся на ее голос.
- Кто здесь?
- Это я..., Марина..., я пришла повидаться с тобой..., я не могу без тебя.
Она подошла к нему, и он обнял ее, - не наугад, не на ощупь, а так, будто видел ее, облитую светом.
- Марина..., я думал о тебе...
- Я тоже..., я не просто думала, я стала бредить тобой. Как ты похудел..., - она провела рукой по его щеке, - они что, не кормят тебя?
- Нет, что ты! Так вкусно я не ел даже у себя дома..., просто здесь у меня совсем нет аппетита.
- Ты должен обязательно есть, потому что, когда тебя выпустят, ты должен опять быть таким же, как тогда, когда я впервые встретила тебя на выставке...
- Хорошо..., обещаю тебе.
Марина поцеловала его, но губы Антона были холодными..., спокойными. Она тут же заставила себя унять вспыхнувшую в ней страсть, стыдясь за столь несвоевременный поступок.
- Как бы я хотел посмотреть на тебя..., но тут ничего не видно.
- Что ты, тут светло, как днем, ведь луна знает свою работу!
Он засмеялся.
- Но мне не дано видеть ее свет, ведь я, всего лишь, человек...
- А я помогу тебе его увидеть. Закрой глаза! А теперь представь себе яркую луну; такую яркую, что от ее света слепит глаза..., - представил?
- Да.
Сейчас она нарушала закон. Ни одна ведьма не имела права вторгаться в сознание человека, раскрывая его "темную" сторону; облекая чувства в манящую плоть восприятий. За такое полагалось лишение патента, и это еще в лучшем случае...
- Теперь открой, и ты будешь видеть то, что видят ведьмы..., ну, - открывай!
- Я вижу! Как же это прекрасно! - Антон провел рукой по волосам Марины, его оживший взгляд был теперь совсем таким, как тогда, во время их встреч.
- Так ты - ведьма?
- А тебя это не устраивает?
- Нет..., почему же..., ведьм у меня еще не было...
Марина засмеялась:
- Ну вот, ты стал бестактным, как все мужчины! Значит, все нормально.
- Нет, не нормально. Тебя накажут за этот визит..., ты же здесь тайком, - ведь так?
- Не думай об этом, ни о чем не думай...
- Хорошо, как скажешь..., но как же, все-таки, красиво вокруг! Здесь все просто залито лунным светом!
- Ну, покажи мне, как ты живешь..., - Марина прошлась по камере, глядя с тоской на окружавшие ее стены. - А это что? - спросила она, увидав, что одна из них была сплошь исписана мелким, ровным почерком.
- Я смастерил чернила..., понимаешь, я должен был писать, прошло ведь уже шесть дней и срок моего контракта уже подходит к концу.
- Сколько?
- Шесть дней, сегодня - седьмой..., - а что?
- Нет, ничего, - Марина выругала себя за несдержанность. Ей ведь рассказывали, что время в инквизиторских тюрьмах ощущается совсем не так, как на свободе.
- И о чем ты пишешь? - спросила она, с изумлением разглядывая исписанную мелким почерком стену.
- Я пишу про карту "Император" из колоды Таро. Вернее, о человеке, попавшем, как и я, в тюрьму, но сумевшем при этом сохранить свое лицо.
- А этот человек, - он что, тоже находится здесь?
- Не знаю..., наверное. Я давно о нем знал, но только теперь понял то, о чем он мог думать, живя здесь, среди темноты и сырости стен...
- И кто же он?
Антон не ответил, потому что в этот момент мягкий лунный свет вдруг сменился ярким, неприятным для глаз, и чей-то властный голос произнес:
- Всем оставаться на своих местах, - здесь Инквизитор!
Никогда раньше Марина не видела настоящего, живого инквизитора. Он был для нее всегда чем-то, наподобие Кощея, - личности, олицетворяющей само зло, являющейся плотью от его плоти. Возникший в дверях человек был худощав и очень высок, так что голова его оказалась вровень с проемом двери камеры, или даже выше. В руке он держал длинный двуручный меч, причем вся его поза говорила о том, что он смог бы применить это, чрезвычайно неудобное в таких условиях оружие, если бы у него возникла такая необходимость.
Лицом господин Инквизитор был бледен, даже с некоторой болезненной синевой, которая, впрочем, могла быть следствием неестественного яркого света, внезапно залившего комнату. Если бы не меч, то более всего он походил бы на загримированного под "тургеневскую" эпоху актера, и только глаза выдавали в нем простую, пугающую правду, заставившую Марину инстинктивно прижаться к Антону.
- Так, так, - незаконное проникновение в инквизиторскую тюрьму..., вы понимаете, чем это вам грозит, госпожа ведьма?
- Оставьте ее, она тут ни причем! - сказал Антон, становясь между Мариной и Инквизитором.
- Вот, кто здесь точно ни причем, так это вы, господин Нелюдов! Впрочем, если вы попытаетесь помешать мне арестовать эту нарушительницу, то я вынужден буду отнестись к этому со всей серьезностью. И, право, в этом случае я не смогу вам ничего гарантировать...
- Итак, - попрошу вас следовать за мной! - Инквизитор указал Марине на дверь.
- Нет, я не дам ее арестовать!
- Это мило: арестант не даст мне арестовать ту, чью выходку я не могу оставить безнаказанной! Я бы на вашем месте был более покладист, господин Нелюдов, если бы хотел провести остаток жизни в столь любимом вами рабочем кабинете с видом на сад, а не в душной камере!
- Что ж, от судьбы не уйдешь...
Марина попыталась отстранить Антона, но тот не дал ей двинуться, держа своими сильными руками. Она могла бы, конечно, освободиться от них с помощью колдовства, но на это у нее не хватило смелости, и она молча наблюдала за происходившим на ее глазах противостоянием.
- Что ж, я вас предупредил..., - нахмурившись, сказал Инквизитор, двинувшись на Антона. Он схватил его за арестантскую робу с такой силой, что та затрещала, но его противник ушел от захвата, - роба с треском порвалась, и от неожиданности Марина вскрикнула.
Некоторое время они дрались как двое, подвыпивших мужиков на шумной базарной площади. Войдя в азарт, Инквизитор бросил свой меч, и теперь орудовал кулаками, как заправский боксер; уступавший ему в длине рук Антон держал уверенную оборону, изредка нанося неожиданные удары. Марина же, как испуганная девятиклассница, могла лишь наблюдать за всем этим, начиная бояться за господина Инквизитора так же, как и за Антона. Столь нелепой картины не могло бы представить даже ее богатое воображение; упавший на пол меч довершал комизм происходящего, делая его похожим на плохо сыгранную сцену в малобюджетном провинциальном театре.
Наконец, противники остановились. Они оба тяжело дышали, и Марина с ужасом увидала на лице господина Инквизитора кровь.
- Сейчас я позову охрану, - тяжело выбрасывая слова, сказал Инквизитор.
- Зови, если сам справиться не можешь, - издевательски ответил Антон.
- Ах ты, гад! - с этими словами в господина Инквизитора вошли новые силы, и он подскочил, готовый к следующему раунду, но тут в камере раздался чей-то смех.
- Неплохо, господа! - Гарадион сидел, удобно развалившись в невесть откуда взявшемся кресле, аплодируя дерущимся мужчинам.
- Милорд, я прошу вас, - остановите это ребячество! - взмолилась Марина.
- Что вы здесь делаете, Гарадион? Вы что, хотите настоящего скандала? - воскликнул запыхавшийся Инквизитор, с трудом переводя дыхание.
- Сохрани меня Бездна, - ни в коем случае! Но вы были так натурально мужественны, господин Инквизитор, что я просто залюбовался!
- Очень смешно..., - Инквизитор вытер кровь, и поправил свои одежды, - извольте идти вон!
- Пойду, непременно пойду. Я лишь пришел, чтобы сказать вам, что у вас нет власти над этой ведьмой...
- Это как?
- Видите ли, занимая столь ответственный пост, и притом долгое время, вы забыли о принятой в 1217 году двенадцатой поправке.
- Какой, какой?
- Двенадцатой..., неужели вы не вспомните ее даже теперь, когда я освежил память Вашего Святейшества!
- Оставьте ваши шутки, Гарадион, - вы не намного младше меня, чтобы острить таким образом, ...двенадцатая поправка..., какая двенадцатая поправка..., - вечно вы что-нибудь придумаете...
Инквизитор поднял меч, обведя взглядом Марину и Антона.
- Даю вам полчаса на прощание..., дольше советую не задерживаться, - это не в ваших интересах!
- Серьезный господин..., - сказал Гарадион, когда Инквизитор вышел, и камера вновь наполнилась серебристым лунным светом.
- Спасибо вам, милорд! Антон, познакомься...
- Мы уже знакомы.
- Да?
- Так точно, мисс! Имею честь быть знаком с господином Нелюдовым..., однако, мне пора, а то еще и вправду наживу себе конфликт со Святой Инквизицией..., а это, знаете ли, - не с тещей поругаться!
Он поднялся, и, выполнившее свою миссию кресло, медленно растаяло под ним.
- Прощайтесь скорее, господа, - не подводите меня...
- Что, навсегда? Ну, скажите: не навсегда, - ведь правда? - воскликнула Марина, с надеждой глядя на Гарадиона.
Он кивнул, и Марина радостно вскрикнула.
- Антоша, миленький, - ты понял? Я еще увижу тебя! - Марина целовала его, изо всех сил стараясь не разреветься.
Она летела домой, ощущая всем своим естеством - и человеческим, и "ночным", "лунным", - охватившее ее счастье. На губах ее еще чувствовались поцелуи Антона, а в памяти телефона были сохранены фото кусков стены, исписанной его новым рассказом. Впервые в жизни она была рада тому, что была ведьмой. Впервые она осознала то, что все в ее жизни было не зря, все имело свой сокровенный смысл. Сейчас в ней будто бы проснулась та маленькая девочка, - не знавшая ничего о "светлой" и "темной" сторонах жизни, и потому воспринимавшая эту жизнь всю, целиком, в одном дыхании...
Мариной овладело детское, беспричинное веселье. Она громко крикнула, и, безответственно пролетев под высоковольтными проводами, скрылась в чернеющем, высоком небе.
- Радуется..., эти ведьмы тоже женщины. - Гарадион сделал глоток, со знанием дела распробовав букет. - А ты стал разбираться в винах, Сантьяго!
- Что ты хочешь этим сказать?
- А то ты не знаешь! Помнишь, какую дрянь ты заказал в Штудгарте, в восемнадцатом, когда мы решили отметить первый послевоенный новый год!
- Не помню. Послушай, а что это за двенадцатая поправка, о которой ты говорил! Я такой не помню...
- А..., это я просто сымпровизировал, а то ты так вошел в роль, что готов был уже просто разорвать на части нашего писателя.
- Я так и знал, - вечно ты со своими шуточками! А ведь она теперь пойдет в Архив, и станет искать там эту поправку...
- Так, придумай ее..., ну, например: ведьма, сумевшая проникнуть в инквизиторскую тюрьму незамеченной ради встречи с мужем или любовником, прощается высочайшим соизволением..., произнес Гарадион на латыни, распевая слова, - ну, или какую-нибудь другую, подобную ерунду. Мне что, - учить тебя, как это делается..., ваше ведомство, небось, написало так половину мировой истории!
- Не забывайся, Гарадион!
- Да ладно..., налей мне еще...
- Тебе налью, а мне, пожалуй, хватит, - служба зовет! - Инквизитор поднялся, расправив плечи, отчего сразу сделался выше своего коренастого, спортивного собеседника.
- Что ж, дело сделано. Теперь остается надеться, что этот твой Нелюдов оправдает наши надежды, а не сойдет в своих рассказах на обычные пошлости и бульварные эротические сцены.
- Обязательно оправдает. Уверен, - после организованного нами посещения он испишет все оставшиеся стены своей камеры, потому что все, что делает мужчина, он делает лишь ради женщины...
- Да и твой престиж не пострадал, мой друг, Сантьяго. Теперь никто не станет говорить, что в тюрьму Инквизиции можно проникнуть также легко, как к студентке-старшекурснице в общежитие...
- Да..., мастер же ты на подобные делишки, Гарадион...
- Уж, какой уродился...
Они еще долго сидели. Гарадион уговорил Инквизитора допить бутылку, а потом они послали еще за одной, а вместе с ней, - за фруктами и столь любимым Инквизитором голландским сыром. Выпив, Гарадион, как обычно, вспоминал о незабываемом для него сражении под Верденом, а педантичный Инквизитор ловил его на неточностях, и, не то, чтобы на вранье, - но, на свойственных его увлекающемуся товарищу, небольших преувеличениях.
Примечания
Триарий - римский солдат "третьей линии", составленной из испытанных в боях ветеранов.
Битва под Верденом - одно из самых кровопролитных сражений Первой мировой войны (февраль - декабрь 1916 года), в котором с обеих сторон было убито около полумиллиона человек.