Воржев Владимир Борисович : другие произведения.

2.Экспансия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Летопись вторая
  Экспансия (годы 2090 - 2091 н.э.)
  
  Глава I
  К сожалению, мы не одиноки...
   Когда усталость ушедшего дня отступает вместе с его заботами и тревогами, я подхожу к окну, и подолгу смотрю на открывшееся передо мной необъятное ночное небо... "А если, все-таки, они существуют? Если где-нибудь, все-таки живет иная цивилизация, совершенно отличная от нашей..., и у нее не было ни Сократа, ни Платона, и сын божий никогда не приходил к ним, и не обучал их терпению и добру... и она, эта неизвестная для нас цивилизация, где-то живет, развивается, кипит страстями и междоусобными войнами и все расширяет, расширяет границы своих владений, неизменно подбираясь к нашей крошечной солнечной системе...
   Что, - слишком жестоко? Гораздо лучше думать о том, что они великодушны и гуманны, и мечтают лишь об одном: как бы им осчастливить все, окружающие их обитаемые миры..., - это полный бред, с которым не согласится даже склонный к критическому мышлению подросток. В самом деле: как может мечтать о таком наша цивилизация, никогда и ничего не делавшая просто так, не имея для этого собственной выгоды! И разве найдется хоть один народ на Земле, рискнувший заявить хотя бы об одном таком деле? Нет, и это известно каждому, кто хоть немного знаком с Мировой историей.
   Поэтому, когда глядя на высокое ночное небо, я думаю о том, что, может быть, мы не одиноки, - в душу ко мне закрадывается страх... Я, вдруг, представляю себе оснащенный пушками корабль конкистадоров, приплывший к далеким берегам, где бродят лишь вооруженные луками индейцы..., и мне кажется, что вот, сейчас, оборвется та старая, привычная для меня жизнь, потому что они - другие. Да, космос велик, как велик был когда-то Мировой океан для кораблей Колумба, но нет ничего бесконечно великого, и когда-нибудь этот великий космос прекратит скрывать нас от них...
   Тэн Янг шел осторожной поступью воина по коротко остриженной траве, вдыхая ароматы свежераспутистившихся цветов и диковинных трав. Тишина и гармония природы неизменно вызывали в его в памяти строки любимых поэтов, унося душу к прекрасному, подальше от окружавших ее жестоких миров. К тому же здешняя "природа" не могла угрожать ему ни острыми клыками, ни неизвестными вирусами, потому что и трава, и кусты, и деревья и даже тихий пруд с плещущейся рыбой, - все это было творением рук человеческих, а вернее, "заботливых" робототехнических экосистем, являвшихся частью системы обеспечения кораблем, или, просто Системы.
   Возросшие до немыслимых расстояний просторы Империи, существенно удлинили время полетов, и с недавних пор каждый корабль среднего класса и выше обязательно оснащался таким оборудованием. Поэтому идя теперь по мягкой, влажной, словно от утренней росы траве, Тэн Янг мог просто расслабиться, позволив полностью завладеть собой тому чувству усталости, что накопилось у него за долгие часы работы. Сейчас он желал только одного: поскорей добраться до своей каюты и заснуть. Но чувство долга заставляло его доложить о завершенном им деле, и только потом предаться заслуженному отдыху.
   Более восьми часов у него ушло на то, чтобы проложить основной маршрут в этой плохо изведанной части галактики. "Бездушный", нерассуждающий бортовой компьютер постоянно путал его расчеты вносимыми им многочисленными параметрами, вновь и вновь заставляя пересчитывать проложенный курс. Самые незначительные возмущения гравитационного поля, мизерные вероятности столкновений с метеоритными потоками, и прочие, учтенные "неразборчивой" машиной случайные возможности космоса, должны были пройти вдумчивую, критическую оценку Тэн Янга, ибо только его знания и опыт могли отделить мнимые опасности от настоящих. И вот когда все незначительное и маловероятное в построенной им многомерной модели было отброшено, и оставлено лишь существенное, - машина выдала результат, устало моргнув нагретой панелью. Широкий трехмерный экран перечеркнула трасса предполагаемого маршрута с рядами цифр в возможных критических точках с рассчитанными усредненными Тэн Янгом параметрами.
   Как и десять лет назад, во время его первого самостоятельного полета, - Тэн Янг почувствовал гордость. Сверкавшая миллионами граней природа вновь открыла перед ним те самые важные из них, по которым можно было предвидеть ее поведение, а компьютер лишь наполнил учтенными им факторами физические законы и формулы, проделав все необходимые расчеты, которые, в противном случае, заняли бы не менее двух лет. Полюбовавшись на проделанную им работу, он запустил режим автопилота по рассчитанному полетному протоколу, а затем, уже с трудом борясь с одолевавшим его сном, пошел доложить об этом госпоже.
   - Госпожа Сан Линь! - позвал он негромко, поскольку резкий голос нарушил бы спокойствие и гармонию окружавшего его места. Ответа не последовало, и Тэн Янг, не решаясь снова нарушить тишину, спустился к пруду, так как знал, что госпожа часто любила сидеть там, погружаясь в созерцание.
   Так оно и было, и вскоре он увидал, выглядывающую из-за зарослей папоротника, ее прямую спину и косичку из темных волос, создающую обманчивое ощущение нежности и незащищенности ее хозяйки.
   - Вы здесь, госпожа Сан Линь? - по-прежнему негромко, соблюдая правила этикета, спросил Тэн Янг, ибо техника созерцания вполне могла унести сознание его госпожи так далеко, что его резкий голос мог бы быть воспринят, как вопиющая бестактность.
   Она повернулась к нему. Красивые, выразительные глаза Сан Линь некоторое время смотрели на Тэн Янга из-под изогнутых бровей, и в них было что-то девичьи озорное и, одновременно, спокойно-мудрое. Не имея права смотреть ей в глаза слишком долго, Тэн Янг почтительно опустил их, хотя, будь его воля, он мог бы любоваться ими вечно.
  - Я здесь, мой капитан! - ответила Сан Линь своим звонким голосом, в котором, впрочем, явственно чувствовались повелительные нотки. Она сидела у самой воды, поджав ноги, и Тэн Янг подумал, что многие талантливые скульпторы Империи с радостью запечатлели бы ее теперь в камне, увековечив, тем самым, и свое имя.
   - Извините, если помешал вашему уединению, госпожа! Я пришел сообщить о том, что маршрут к системе 021148 проложен с оптимальным риском в одну десятую .
  - Как, всего лишь? В таком случае ваше мастерство, благородный Тэн Янг, выросло уже до такой степени, что путешествие с вами в космосе скоро станет даже более безопасным, чем поездка по автобану какого-нибудь сумасшедшего мегаполиса Империи!
   Тэн Янг почтительно склонил голову в знак благодарности за высказанную похвалу:
  - Пусть госпожа не расстраивается, - система 021148, наверняка, содержит еще множество не учтенных мною стохастических факторов, действие которых может быть отрегулировано оперативным способом, так что настоящая величина риска, думаю, будет несколько выше, хотя и довольно далека от критического уровня.
  - Ну, вот и славно! А то, в самом деле, не пристало мне, прямой наследнице рода Октаорнов, совершать увеселительные прогулки без подобающего для моего происхождения, необходимого риска! - При этих словах в голосе Сан Линь прозвучали не воинственные нотки, а, напротив, некоторая ирония над необходимостью терпеть "высоту собственного положения", впрочем, нечувствительное ухо Тэн Янга, не могло бы за это ручаться, да он и не подумал бы никогда заниматься "чтением голоса" Сан Линь - прямого потомка Великого Завоевателя. Сан Линь рассмеялась, возможно, прочитав его мысли, а может, просто от владевшею ею теперь хорошего настроения. Откинув назад руки, она легла на траву, весело глядя на Тэн Янга, и, как бы подбадривая его к продолжению беседы.
   - Я уже пустил корабль по проложенному мною маршруту..., - сказал Тэн Янг, после чего многозначительно замолчал. Эта фраза, как и последовавшая за ней пауза, были для него единственной возможностью еще раз напомнить об опасности задуманного госпожой дела. Ведь согласно этикету его общественное положение позволяло лишь таким образом напомнить ей о том, что она еще могла отменить свое решение.
   Дело было в том, что система 021148 находилась на территории Заповедной области и никому, даже всесильной Сан Линь, не разрешалось бывать здесь без особого соизволения Императора. Некогда значительно удаленные от обитаемых миров Империи, Заповедные области, теперь уже были вполне досягаемы для ее кораблей, и представляли весьма лакомый кусок с точки зрения человеческих ресурсов и полезных ископаемых. Но раздираемая постоянными междоусобными войнами Империя, никак не находила времени и ресурсов для освоения этих необъятных просторов. Разрешить же это дело разного рода "первооткрывателям", означало поделиться властью, чего никак не могла себе позволить всесильная длань Императора, обнимавшая собой все известные, и даже еще неизвестные во вселенной миры.
   Сан Линь, конечно же, знала об этом. Знала она и о суровом наказании, положенном за нарушение императорского указа. Но она всегда обстоятельно готовилась к каждому, задуманному ею делу. Так было и теперь, и перед тем, как пересечь границы Империи, ее служба разведки сумела раздобыть весьма интересный "материал", отснятый в спальне юного отпрыска одного из членов Императорского Совета, где он весьма неосторожно "развлекался" не с кем-нибудь, а с одной из несовершеннолетних дочерей Его императорского величества. Поэтому в случае предъявления ей обвинения, имперская Тайная служба сразу же получила бы этот захватывающий фильм со всеми вытекающими отсюда последствиями. Конечно, это не могло полностью устранить опасность задуманного ею предприятия, но уж никак не перевело бы его за черту реальной угрозы. Риск, конечно же, оставался всегда, ведь и у членов Совета тоже имелись свои шпионы, и они тоже не зря проживали дарованное Великой Бездной время. Но непредвиденные опасности не могли остановить Сан Линь даже в детском возрасте, когда она ходила на болота охотиться на прыгучих змей.
   Сан Линь вообще не любила останавливаться на полпути, поэтому оценив ту деликатность, с которой Тэн Янг напомнил ей об ответственности за принятое решение, она, все же, нисколько не колебалась с ответом.
  - Хорошо, мой отважный капитан, я поняла вас, и еще раз подтверждаю, что все ваши действия правильны и полностью соответствуют данным мною указаниям!
   Она поднялась, выгибая, затекшую во время медитации спину. Тэн Янг давно заметил, что, в каком бы положении не находилась Сан Линь, ее спина всегда была натянутой как струна; так было и теперь, и выступавшая из обтягивающей майки грудь на какое-то время приковала взгляд Тэн Янга, пока он с силой не заставил себя отвести его.
   Вообще Тэн Янг не любил аристократов. Если бы у него, сына простого пехотного лейтенанта, была возможность получить такое образование, да еще и поддерживать свою силу и молодость дорогостоящими препаратами, то он, наверное, смог бы ничуть не хуже их управлять планетами и водить в бой космические армады. Но ему в свое время едва хватило денег на учебу в Космической академии, и, уж конечно, в свои сорок лет он уже не мог иметь той юношеской стройности и гибкости, которой обладала в свои, уже немалые годы, Сан Линь. О ее настоящем возрасте он мог лишь строить догадки, поскольку еще его отец, участвовавший в молодые годы в штурме мятежной Ксиллы, мог лицезреть ее, такой же молодой и страстной, командовавшей тогда высадкой передовых имперских частей на непокорную планету...
   Нет, Тэн Янг не любил аристократов, но к Сан Линь он испытывал совершенно особое чувство, которое он и сам не смог бы описать. Ее походка, ее голос, движения ее головы, когда она, возбужденная чем-то, повелевала..., или просто просила, что всегда воспринималось даже больше, чем приказ, поскольку благоволение всегда ценнее повелевания, особенно если оно исходит от того, кто обладает безусловной силой и властью. Возможно, все было проще, и Тэн Янг попросту полюбил ее. "И что с того, что общественное положение Сан Линь отделяло его от этой женщины непреодолимой бездной, - миры видали всякие проявления любви"! Однако Тэн Янг никогда не позволил бы своим мыслям течь в подобном направлении, потому что мысли, как и космические корабли, могут следовать лишь туда, где существует пространство-время, создающее саму возможность для существования материи..., его же чувства к Сан Линь никак не могли иметь такой возможности.
   Сан Линь молчала. Повернувшись к искусственному солнцу, она закрыла глаза, и ресницы ее подрагивали под его мягкими лучами. Тэн Янг понял, что ему пора было удалиться, - больше он не мог злоупотреблять ее терпением. Он сделал несколько шагов своей осторожной походкой, и услышал сказанные ему вслед слова:
  - У вас слишком громкие мысли, Тэн Янг, вам следует научиться их скрывать, если конечно, вы хотите когда-нибудь дослужиться до адмирала!
  - Прошу простить меня, госпожа! - повернувшись к ней и склонившись в поклоне, проговорил он.
  - Но лет мне, действительно, много..., - в этом вы правы!
  - Это вовсе не мое дело, госпожа! Еще раз прошу простить меня!
  - Мне не за что прощать вас..., правда не нуждается в прощении.
  Открыв глаза, она посмотрела на него, но теперь в ее взоре было что-то искреннее, женское, взявшее верх над только что окутывавшим ее аристократическим туманом.
  - Я могу идти, госпожа?
  - Конечно, ведь это вы, а не я капитан корабля!
  - Госпожа изволит смеяться; я всего лишь капитан ее корабля!
  - А вот теперь вы очень хорошо скрыли свои мысли! - Сан Линь бросила на него лукавый взгляд, от чего показалась Тэн Янгу совсем юной девушкой. - Клянусь самой Бездной у вас хорошие задатки, и я берусь в самый короткий срок развить их, тогда, по возвращении в Империю, вам не будет равных в хитрости среди офицеров имперского флота!
  - Как будет угодно госпоже! - ответил Тэн Янг, думая о том, какие именно из его "скрытых" мыслей ей удалось прочесть.
  - Но в обмен за эти тайные знания я, разумеется, потребую от вас одной услуги, и вы, наверное, догадываетесь, какой именно!
  - Госпожа может не беспокоиться, никто не узнает того, где мы побывали!
  - Вот сейчас вы сказали чистую правду! Знаете, я очень рада, тому, что мне посчастливилось отыскать такого капитана, как вы!
  - Сейчас вы тоже сказали правду, - неожиданно для самого себя произнес Тэн Янг.
  - ?
  - Для того чтобы определить это, иногда вовсе необязательно владеть вашей тайной техникой, - достаточно просто посмотреть человеку в глаза, - сказал Тэн Янг, отвечая на, невысказанный ею вопрос.
   Поклонившись еще раз, Тэн Янг пошел прочь: "Не смей в нее влюбляться! Даже если тебе хватит ума и доблести для того, чтобы стать адмиралом, - эта женщина все равно будет для тебя также недоступна, как меч для сборщика налогов! Не смей смотреть на нее, как на простую женщину, не смей допускать даже мысли о ней, или она попросту погубит тебя!"
  Глава II
  Доктор Поталов. Неудобный человек
   Жизнь человека настолько коротка, что даже самые пытливые и осторожные в своих суждениях представители рода человеческого не могут избежать того, что картина окружающего мира строится ими, в большинстве своем, на заблуждениях. В самом деле, если исключить те области знаний, что составляют профессиональные навыки человека, то окажется, что все остальные проявления окружающего мира, представляют для него чистейшей воды набор "штампов" и необоснованных утверждений, не имеющих ровным счетом ничего общего с окружающей его, живой, постоянно меняющейся и такой противоречивой жизнью.
   Так, например, согласно этим "штампам", военный человек, должен обязательно обладать узким кругозором, женщина просто обязана бояться мышей, а хороший студент - иметь бледный вид и неразвитые мышцы. Грузчики должны курить дешевые сигареты и неимоверно ругаться, учителя - быть в очках и постоянно критиковать необразованность молодежи, поэты - часами гулять по парку с отрешенным взором, а бизнесмены - без устали любить своих юных секретарш..., - мир полон заблуждений, что подобно густому туману застилает от нас прекрасную, разноцветную жизнь, уводя прочь от ее понимания и осмысления.
   Кабинет молодого еще доктора физики Максима Сергеевича Поталова, конечно же, имел все необходимые атрибуты, оправдывавшие род занятий занимавшего его человека. Здесь на книжных полках можно было прочитать названия, вполне характерные для ученого человека его квалификации, многие из которых вызвали бы невольное уважение к нему, а некоторые и вовсе оставили бы в полном недоумении заинтересовавшегося ими посетителя. Но, вместе с тем, были здесь и предметы совсем иного свойства, имевшие весьма отдаленное отношение к его почтенной профессии. Так, например, над его столом висел портрет генерала Петренко, героя далеких уже теперь боевых действий на Дальнем Востоке, а под ним - старое фото двадцатилетней давности, на котором стояли, обнявшись, несколько молодых офицеров, стараясь изо всех сил улыбнуться, чтобы скрыть проступавшую в их глазах тоску. Одним из офицеров был сам Поталов, с сигаретой в руке и выглядывающим из-за плеча верным "Калашниковым"
   На столе, помимо письменных принадлежностей, пачки бумаги и прочих канцелярских принадлежностей, стоял небольшой бюст Маяковского и искусно сделанная из пистолетной обоймы зажигалка. Всюду вокруг: на пыльном подоконнике, стареньком холодильнике, на книжных полках, - царил умеренный беспорядок, который, впрочем, резко контрастировал с идеальным порядком на письменном столе, где, казалось, каждый предмет имел свое, строго предназначенное для него место. У давно немытого окна стоял облезлый стул, на который был водружен телевизор со стершимися от времени кнопками и прожженной панелью. Под стулом стояла коробка из-под принтера, из которой выглядывали пустые горлышки бутылок и ручка стертого годами веника.
   Когда в кабинет Поталова заглянул господин инспектор, телевизор был включен едва ли не на полную громкость и четкий, хорошо поставленный голос диктора вещал о последних новостях. Нет ничего смешнее попытки дикторов придать значимость сообщаемым им событиям, и чем глобальней стоящие за ними проблемы, чем серьезней доносящий их до слушателей тон, тем меньший отклик находят они у тех, кто должен проникнуться передаваемыми им чувствами.
   - Все большую тревогу и озабоченность у мирового сообщества вызывает рост напряженности между странами Земли и республикой Марс, - говорил диктор, и выражение его лица не оставляло сомнений в серьезности затронутой им проблемы. - Постоянно растущие "аппетиты" марсианских рудодобывающих компаний все чаще ставят трудноразрешимые задачи перед планированием энергетического баланса крупнейших стран мира. Они все чаще заставляют правительства этих стран прибегать к весьма непопулярным мерам для сохранения своих макроэнергетических параметров. Как результат, в своем последнем официальном заявлении Председатель Объединенных стран Европы, господин Крикс, заявил, что в случае дальнейшего взвинчивания цен на перевозки обогащенной руды он будет вынужден поставить вопрос об открытом противостоянии этой наглой экономической агрессии...
   - Можно? - Господин инспектор уже приоткрыл дверь и теперь щурился сквозь свои роговые очки, как будто в кабинете Поталова ярким светом горели прожекторы. Говорили, что он всегда поступал таким образом, если события вынуждали его говорить кому-либо нелицеприятные вещи. Вообще господин инспектор был человеком весьма и весьма миролюбивым, но должность его, - вот досада, - просто заставляла его порой буквально наступать на собственное горло, на что тот часто сетовал, но ничего не мог с этим поделать.
   - Можно? - повторил господин инспектор, поскольку увлеченный своим делом хозяин кабинета не увидел (или не захотел увидеть) его появления.
  - Я стучу, а вы не отвечаете! - с улыбкой сказал он в свое оправдание, когда Поталов, все-таки, кивнул ему.
   Человек цивилизованный в ответ на вопрос "можно?", увы, не имеет права запустить в непрошенного гостя каким-нибудь тупым и тяжелым предметом. Более того, часто не может он также сформулировать словами даже свое глубокое нежелание его видеть - и тут уж ничего не поделаешь. Но изобретательная человеческая натура придумала на этот счет другое оружие - взгляд, которым тут же и "одарил" вошедшего хозяин кабинета вместе с утвердительным кивком головы.
  - Чем могу? - коротко спросил Максим, не добавляя при этом слово "служить", поскольку приберегал его для более желанных посетителей.
  - Да так, шел мимо, дай, думаю, зайду к уважаемому доктору.... Работаем-то совсем рядом, а видимся раз в месяц, и то мимоходом! - господин инспектор засмеялся так весело и заразительно, что со стороны можно было подумать, что какой-то веселый, добродушный человек пытается развлечь своего слишком серьезного товарища. - Как дома, как жена? - спросил он, садясь на предложенный ему Максимом стул, на котором старательно й рукой студента очень давно была аккуратно и довольно крупно выведена непристойная надпись.
  - Да так, все нормально, - тут же соврал Максим, - а как у вас? - тут же спросил он с пресной интонацией в голосе.
  - О, меня совсем заели дела! Впрочем, все это неважно...
  - А что важно? - тут же спросил Максим, разрушая одной неосторожной фразой, так бережно создаваемую его гостем, атмосферу идиллической беседы.
   Максим не любил чиновников. Он, конечно, понимал их нужность для общества, замеченную еще в Древнем Риме, но ведь любовь не имеет ничего общего, ни с пользой, ни с каким иным доводом разума. По этой причине гнездившаяся в нем с самой юности неприязнь не требовала никаких особенных оправданий, - она просто была, и этого ему было вполне достаточно.
  - Опять на вас жалоба, Максим Сергеевич..., - выдавил, наконец, из себя господин инспектор, понимая всю безвыходность созданного бестактным поведением Поталова положения, буквально вынуждавшего его сразу перейти к делу.
  - Да что вы! Откуда же на этот раз?
  - Не нужно притворяться, доктор; вы ведь прекрасно знаете, откуда! - Инспектор опустил глаза и весь напрягся, - начиналось самое нелюбимое для него занятие - выяснение отношений с его "творческими коллегами".
   - Последнее прослушивание ваших лекций опять вызвало озабоченность наших аналитиков, и они обратились ко мне..., разумеется, неофициально!
  - Что же именно так не понравилось вашим аналитикам на этот раз? - спросил Максим, делая особое ударение на слове "вашим", отчего инспектор поморщился, но продолжал.
  - На этот раз они считают, что ваши лекции содержат явные экстремистские моменты. Представляете, они нашли, что вы открыто критиковали внешнюю политику республики Марс, называя ее агрессорской! - он сказал это так, словно бы и сам смеялся над этими "олухами", ищущими буквально повсюду распространение крамолы. Произнеся это, он сделал паузу, возможно для того, чтобы Максим тут же опроверг эти обвинения, но тот, как назло, молчал.
  - Они ведь преувеличивают, - не так ли? - спросил он, или, вернее, подсказал ему ответ, глядя на Максима поверх очков.
  - Нет, пожалуй..., однако я сказал им, всего лишь то, что думает теперь каждый критически мыслящий землянин, и не более того! Все знают, что энергетические ресурсы Земли истощены, знает это и правительство Марса. По этой причине оно всячески поддерживает повышение цен на обогащенную руду, потому что это неизменно должно привести к дестабилизации мировой экономики Земли. И это вовсе не "стремление рудодобывающих компаний к сверхприбыли", как трезвонят телевизионные каналы, - это политика официального Марса, направленная на дальнейшее ослабление ведущих государств Земли. Все очень просто, и чтобы понять это, по-моему, вовсе не нужно быть доктором наук!
  - Допустим, - сказал господин инспектор, темнея лицом, - но вы ведь говорили еще и то, что ни одно государство-агрессор никогда не останавливало свою агрессию, до тех пор, пока не получало в ответ на нее такой же, достойный ответ!
  - Ну, это говорил не я, так говорит история...
   От этой фразы господин инспектор даже подскочил на стуле, так что Поталов с трудом подавил улыбку.
  - Но, помилуйте, Максим Сергеевич, это же прямой призыв к войне! И это в то время, когда наш уважаемый президент высказал надежду на возможность мирного урегулирования этого экономического конфликта в противовес нетерпимой политике Объединения. Вы же умный человек, Максим Сергеевич, и должны понимать, что значат после этого такого рода высказывания!
  - Но я, всего лишь, высказал предположения иного рода, и не более того. А то, как будут развиваться события на самом деле, не знает никто, в том числе и президент, и вы не можете не согласиться с этим утверждением!
  - Удивляюсь я вам, дорогой Максим Сергеевич! - то, как было произнесено слово "дорогой", все-таки заставило Поталова улыбнуться, - вы - столь образованный человек, и никак не можете понять простых вещей: то, о чем говорит президент, никак не может быть "простым предположением"! Вы, конечно, заслуженный ученый, но подобное поведение может серьезно навредить вашей карьере..., да, да, - вполне может навредить! А вот, взяли бы пример с господина Козловского, весьма остроумно отвечавшего на подобные щекотливые вопросы студентов с привлечением мыслей о всеобщей терпимости и торжестве человеческого разума, - он поднял вверх палец, и от этого жеста Поталову сделалось грустно, - вот как следует воспитывать молодежь, ведь примеров жестокости и нетерпимости у них и так хватает в повседневной жизни!
   Максим вздохнул; он уже не испытывал неприязни к инспектору, а лишь усталость от его общества. Сейчас он чувствовал себя героем какой-то старой пьесы. Настолько старой, что декорации и костюмы героев успели уже насквозь пропахнуть нафталином, а лежащие на суфлерском столике страницы текста - пожелтеть от времени.
  - Видите ли, господин инспектор, я говорю лишь то, во что верю. В противном случае я никогда не посмел бы произнести хоть одно слово с кафедры.
   - Очень жаль, что мы так и не нашли с вами общего языка, уважаемый Максим Сергеевич! Увы, но мне придется написать весьма неутешительный отчет о вашей благонадежности. Единственное, что могло бы хоть как-то смягчить его, так это ваше обещание не затрагивать более подобных вопросов.
  - Обещаю вам это! - тут же ответил Максим, желая поскорее закончить этот разговор.
  - Ну, вот и славно! - стараясь придать своему голосу как можно более радостный тон, воскликнул инспектор, поднимаясь со стула. - Знаете, честно говоря, я в чем-то даже с вами согласен, но сейчас такое время..., что каждое неудачно сказанное слово может..., а, - он безнадежно махнул рукой. - До свидания!
  - Всего хорошего!
   Занятия научной деятельностью, как известно, исподволь вырабатывают в человеке изрядные способности к софистике. Следуя лабиринтами умозаключений и отбрасывая те из них, что не ведут к цели, люди науки поневоле приобретают способность доказать практически любое утверждение, независимо от его истинности. Максим также не был лишен этого умения, и он, конечно же, мог ответить господину инспектору как-то иначе, а может быть даже, и доказать последнему, что он-то, как раз и пытался апеллировать к всеобщей гармонии и терпимости. Почему бы и нет, ведь гуманитарные области знаний гораздо более эфемерны, нежели технические. И в этой сфере для гибкого ума всегда отыщется множество способов для разного рода "доказательств", в отличие от мира неживой природы, где камень неизменно падает сверху вниз, опровергая самим фактом своего падения все остальные псевдогипотезы. Обладал такими способами и Максим, а заключенная в нем еще с юности "здоровая" доля цинизма, нисколько не помешала бы этому; но в жизни человека случаются такие периоды, когда носимая им годами маска вдруг начинает тяготить собственное лицо, - именно такой период и переживал теперь Максим.
   Неприятности напали на него сразу и со всех сторон. Но это было бы еще полбеды: ведь неприятности бывают разные, и многие из них представляют собой просто нелепую волю случая. Здесь же дело обстояло по иному: неприятности были следствием его отношения к жизни, а потому были в высшей степени закономерны. Не досадная оплошность, не коварное стечение обстоятельств, - а его мировоззрение и мироощущение были тому виной, не оставляя, ровным счетом, никаких надежд на лучшее. Сейчас, выстраивая перед собой события последних месяцев, Максим явственно видел их внутреннюю связь: и уход жены, и неудачи с задуманной им научной работой, и, наконец, только что произошедший "серьезный разговор" со "всегда правым" господином инспектором.
   Максим не сразу пришел в науку. Его беззаботное детство только лишь успело смениться веселой студенческой юностью, как она была прервана неожиданно начавшейся в 2065-м году войной на Дальнем востоке. Призванный срочным набором, он воевал там целых полтора года, а потом еще год охранял "неприступные" рубежи родины. Там, в окопах, за толстыми стенами дотов, он увидал совсем иную жизнь, непохожую на ту, к которой его готовили мудрые университетские преподаватели. Стреляя, убивая и перетаскивая на своих плечах стонущих раненых мальчишек, он явственно осознал тот факт, что человек, будучи номинально хозяином природы, между тем, всецело зависит от ее законов. И если спустившийся кому-то на голову разрушительный тайфун кажется этому человеку злой карой, то, на самом деле, он есть лишь порождение сложившихся климатических условий и не более того. Сам же человек же, несмотря на высокое самомнение, всего лишь пылинка среди гигантских вселенских механизмов: сложнейших шестерней и передач, неизменно осуществляющих свою работу, понять которую чаще всего не представляется возможным.
   Вернувшись домой, Максим продолжил учебу, но все, что окружало его, приобрело теперь совсем иные очертания. Так взрослый мужчина с удивлением смотрит на узкие школьные коридоры и тесные парты, среди которых когда-то он чувствовал себя просторно и удобно. Впечатление было такое, будто кто-то сорвал с окружающего мира защитные покровы, обнажив то, во что он был выкрашен на самом деле - в бесконечные оттенки серого.
   Нет, он не стал хмурым и безрадостным, для этого он был слишком молод и полон жизни. Просто в любом, происходившем явлении он теперь явственно видел логичное выражение событий уже произошедших, и, как следствие, со временем научился предугадать и то, что последует за ними. Вскоре он привык к тому, что такое "предугадывание" было прямо противоположно "правильному" взгляду на вещи, и даже стал находить в этом какое-то мрачное удовольствие. Со временем он сделался малообщителен, плохо сходился с людьми и часто производил впечатление человека высокомерного, скрывая за этим новую для него напряженность, - ожидание от жизни чего-то неприятного и непоправимого...
   А, между тем, время досталось ему непростое. Та и не решившая своих межнациональных проблем, Земля столкнулась с новой напастью - жестоким кризисом ресурсов. Окончательное истощение природных запасов поставило под угрозу всю мировую экономику. Конечно, проблема эта была не нова; еще ученые начала века говорили о ней своими настоятельно-интеллигентными голосами, но общество желает слышать от ученых лишь хорошие вести, например, о возможности продления жизни или безвредном никотине..., все остальное проходит мимо его, настроенного лишь на приятные известия, слуха. Но когда к середине "восьмидесятых" в прессе стали появляться тревожные сообщения о самоубийстве очередного финансового магната, разорившегося в результате ресурсовой агонии, - все, наконец, осознали серьезность создавшегося положения. Правда, вскоре и к этому привыкли, и уже скорее смаковали подробности очередного происшествия, нежели думали о невеселых перспективах собственного будущего. В самом деле, ведь у Земли была республика Марс, специально взращенная для того, чтобы добываемая ею обогащенная руда давала "пищу" земным ядерным реакторам, что добросовестно "обогревали" и "освещали" планету. А если кто-то не рассчитал свои силы в погоне за прибылью, то, что ж, - на то он и бизнес!
   Но время шло, и кризис все разрастался, постепенно покрывая своими крыльями, неизменно верящее в хороший исход человечество. И тут, как это часто бывает, неоправданный оптимизм резко сменился истеричным пессимизмом. Стали возникать разного рода "мессии" с их вечными предсказаниями скорого конца света. Всполошились политики и общественные деятели, а республика Марс постепенно сделалась настоящим "спасителем человечества", единственной надеждой и опорой стареющей цивилизации. Бензин постепенно сделался роскошью, бензоколонки быстро сменялись элекрозарядными станциями, называемыми в простонародье "зарядками", а многокомнатные квартиры резко упали в цене, потому что отапливать их стало не по карману даже состоятельным жителям. Жизнь менялась, но, в тоже время, все, вроде бы, оставалось прежним, - таким же привычным и обыденным.
   "В самом деле, ну что мне мешало привлечь на свою сторону древнее искусство Горгия ? Ну, сказал бы этому инспектору, что, как раз, хотел привести пример агрессивной политики Марса, как очередного испытания для более мудрой и терпеливой земной цивилизации..., как там говорится: "если тебя ударили по одной щеке, подставь другую", - так, кажется. Сказал бы, что глубоко верю в гуманистические ценности и добрую волю человечества... Уволят ведь, пнут под зад коленом и поминай, как звали! Куда ты пойдешь: торговать шампунями или гонять такси по родному городу?" - думал Максим, заходя в кафе и садясь к своему любимому столику у окна.
   С тех пор, как его бросила жена, Максим часто заходил в это кафе с незамысловатым названием "Посидим", потому что спешить домой ему теперь не было необходимости. Светло-коричневые обои, отклеившиеся у швов, тускло, из-за экономии электричества, горящие лампы и мерное урчание кофейного аппарата у барной стойки - эта, ставшая уже привычной для него картина, как-то успокаивала мысли. "Сейчас он, как обычно, закажет кофе и свое любимое пирожное, и невысокая бедристая девушка обязательно спросит, поставить ли ему пепельницу, хотя прекрасно знает, что он курит..., а потом она удалится, а он в это время будет смотреть, как весело играют молодые ягодицы под ее короткой юбкой... Потом он закурит, и станет смотреть в окно, на проходящих мимо людей и отъезжающие от остановки электробусы..."
   - Кофе, пожалуйста..., и рюмочку коньяку, - сказал Максим, отчего-то изменив свое привычное меню.
  - И пепельницу, - на этот раз утвердительно сказала девушка.
  - И пепельницу, - не скрывая удивления, сказал Максим, - а это что, - новая мода? - спросил он, глядя на выкрашенные в ярко красный цвет волосы еще вчерашней блондинки.
  - Да, так сейчас красят на Марсе, - улыбнувшись, ответила девушка, принимая вопрос Максима за комплимент.
  - Очень красиво! - соврал он, понимая, что теперь уже просто обязан был сказать это.
  - Спасибо! - мастерски опустив ресницы, сказала девушка, отправляясь прочь столь привычной для него, "заманчивой" походкой.
   День уже был на исходе, и ритм беспокойного города постепенно начинал спадать, оседая на пыльных тротуарах усталостью пережитых забот и волнений. Словно поддаваясь этому ритму, неспешно двигались стрелки часов на перекрестке, лениво поблескивала реклама ускоренных курсов английского языка. "Надо же, а ведь каких-нибудь сто лет назад здесь, на моем месте, возможно, сидел кто-то другой, думая, вот также, о несовершенстве этого мира. Разве что проезжавшие мимо машины катились по древнему асфальтовому покрытию, а не по мягкому, пружинящему армосиликону! И ведь если подумать, то ничего не изменилось: те же улицы со спешащими по своим делам людьми; с их метущимися между счастьем и достатком мыслями... И то же выражение глаз, - их, потерявшихся где-то в глубинах собственной неизведанной души..."
   - Вы позволите сесть рядом? - услыхал он приятный женский голос, в котором явно слышался акцент человека, далекого от осознания красоты мелодии русской речи.
  - Да, пожалуйста! - ответил Максим, повернувшись, и посмотрев на стоявшую перед ним девушку, которая отчего-то не села, а продолжала стоять, будто бы давая ему получше оценить ее красоту. Впрочем, Максим тут же прогнал от себя эту мысль, поскольку никогда не мог похвастаться особым расположением у женщин. Хотя, в этом случае, действительно, было на что посмотреть.
  - Что пьете, коньяк? - спросила девушка, потому что, в этот момент красноволосая девица поставила на столик рюмку, бросив при этом короткий, но внимательный взгляд на подошедшую к нему незнакомку.
  - Ваш кофе скоро будет готов, - сказала она, сделав умелую паузу, заставившую Максима, помимо его воли, тут же попросить еще один, на что незнакомка не возразила, а наоборот, улыбнулась.
  Однако она продолжала стоять. Их взгляды встретились, и тут Максим с досадой сообразил, почему.
  - Простите меня, садитесь! - он приподнялся и отодвинул, стоявший напротив стул.
  - Благодарю, - спокойно сказала незнакомка, и Максим готов был поклясться, что в противном случае она бы ни за что не села.
   Красота - страшная сила, и Максиму, как и многим мужчинам, не раз уже приходилось убеждаться в этом. И если жар огня действует на наши органы чувств, заставляя мгновенно убрать руку, то красота поражает нас прямо в душу. Она приводит нас в какой-то мистический восторг, что, наверное, испытывал когда-то доисторический человек, глядя на раскрывавшееся перед ним величественное звездное небо, ощущая при этом собственное несовершенство перед являвшимся ему чудом. Красота - бог и дьявол, цель жизни и причина бесцельно прожитых лет; счастье и одновременно великое горе повстречавшегося с ней человека.
   Сидевшая теперь напротив Максима девушка была красива той, особенной красотой, для которой пытливый мужской глаз тщетно пытается отыскать хоть какой-то изъян, чтобы оправдать с его помощью свою возможную неудачу, к которой в подобном случае всегда готов даже самый опытный сердцеед. Но взгляд Максима тщетно пытался проделать это: ни форма лица, ни пропорции тела, ни манера держаться - ничто не нарушало той ослепительной гармонии, из которой, казалось, было сотворено это создание. Возможно, лишь несколько тонкие губы немного не вязались с ее чертами лица, словно это были губы подростка, готовые в любой момент скривиться в язвительной усмешке, но они же придавали лицу некоторую пикантность, делая незнакомку намного моложе, чем она, по всей видимости, была на самом деле.
   Одета она была по тогдашней молодежной моде, но не вычурно, а скорее, в деловом стиле. Так одеваются молодые менеджеры, чтобы выделяться среди подчиненных, сохраняя при этом привлекательность своей молодости. Ее в меру короткая темно синяя юбка, как успел разглядеть Максим, плотно облегала бедра, а из-под дорогого вида куртки из недавно вернувшейся в моду кожи (разумеется, искусственной), выглядывала темная блузка из ставшего в последнее время весьма дорогим шелка. Шпильки ее туфель изрядно удлиняли ее, и без того красивые ноги, упорно выглядывавшие из-за столика. Эти самые ноги Максим, каким-то образом, видел перед собой даже после того, как заставил себя оторвать от них взгляд.
   - Что, скучаете? - спросила незнакомка так просто, словно они были старыми знакомыми.
  - Скучаю, - честно признался Максим.
   Девушка положила на столик руки, и Максим заметил длинный изогнутый шрам на ее красивой, достойной скульптора, кисти. При этом он отметил, что это, наверное, был второй и последний ее изъян. Поймав его взгляд, незнакомка не убрала руки, как это сделала бы любая другая женщина, и даже не прикрыла ее другой.
   - Седьмое кольцо Аранта, мелкая пограничная стычка на самой заре моей юности, - сказала она, указав взглядом на шрам. Можно, конечно, было нарастить здесь новую кожу, но мне всю жизнь приходится командовать мужчинами, а у них, то есть, у вас, подобные вещи вызывают уважение, вот я и оставила этот шрам..., - она рассмеялась, проведя по нему ухоженным пальцем руки. - Представляете, у нас тогда погиб хирург, и мне пришлось самой накладывать себе шов. Никогда бы не подумала, что это так неудобно! Мне постоянно мешала текущая из раны кровь, а Тегнер, мой офицер по особым поручениям, все кричал мне в ухо: "Давайте быстрее, госпожа Сан Линь! Сейчас они опять пойдут в наступление!" - она засмеялась, показав Максиму ровный ряд зубов, но замолчала, увидав приближавшуюся к ним официантку, выжидая, пока та, поставив вторую чашку кофе, не удалилась.
  - Сан Линь это мое имя, но близкие друзья зовут меня Леа, в честь богини плодородия, третьей дочери Великой Бездны - сказала она, помешивая ложечкой кофе, как будто то, что она только что сказала, было самым простым и обыденным.
  - Ну что, назовете вы мне, наконец, свое имя, или так и уйдете, сочтя меня сумасшедшей?
  - Меня зовут Максим, - только и смог выговорить он, отпивая глоток, так вовремя принесенного ему коньяка.
  - А вам приходилось когда-нибудь делать это?
  - Что это?
  Она снова засмеялась:
  - Швы накладывать, что же еще!
  - Да..., только не на седьмом кольце...
  - Разумеется, ведь вашим ракетам до него лететь, наверное, не менее трехсот лет!
  - ... А где еще вы были кроме... колец?
  - А..., бывали планеты и получше..., но, к сожалению, часто я не вольна в их выборе.
  - Отчего же, не вольны?
  - Потому что принадлежу к древнему патрицианскому роду, а потому не могу позволить себе увеселительных прогулок, тем более теперь... Вы смеетесь? - Она вздохнула:
  - Знаете, мне будет очень жаль, если вы мне не поверите!
  - А вы бы на моем месте поверили во все это?
  Леа покачала головой и осторожно отпила глоток.
  - Кто знает? Вопросы веры - самые сложные в мирах..., думаю, так полагают и ваши ученые...
   Максим поймал себя на мысли, что если бы на этом самом месте сидел кто-то другой, будь то мужчина, женщина или ребенок, да, хоть бы здесь сидел сам ангел собственной персоной, - он давно бы уже потребовал от него перейти к делу, и не занимать более его времени. Но та, что находилась перед ним теперь, как ни в чем не бывало, отхлебывая кофе, право, стоила чего-то иного, и Максим продолжал сидеть, не понимая, как ему относиться ко всему происходящему. А она рассказывала ему о том, как трудно жить в эпоху распада Империи, когда утраченный авторитет власти приходится заменять либо подкупом, либо военной силой. И что поэтому ей, совсем еще юной девушке, пришлось начинать свою жизнь не с романтических свиданий, а с полетов на мятежные планеты, где горящая под ногами земля и крики офицеров заменяли ей мягкую траву и нежный шепот влюбленного...
   Слушая ее, Максим начинал ощущать какое-то раздвоение личности. Одна из его сторон была решительно убеждена в том, что все это не может быть правдой, зато другая: темная, неизведанная для него самого, - шептала ему нечто противоположное, совершенно не вязавшееся со здравым смыслом. "Да и что, на самом деле, есть реальность? - подумал вдруг Максим, - Не является ли она всем тем, в неотвратимость и справедливость чего каждый из нас готов поверить, ведь неосторожно сказанное слово порой доставляет нам боль намного большую, чем "настоящий" вывих руки, а приснившийся когда-то сон запоминается лучше, чем какая-нибудь недавняя встреча... Реальность есть тайна природы; она - полный чудес мир, в котором каждый, подобно отважной Алисе из страны Чудес, должен идти, ни в коем случае не сворачивая с выбранной дороги".
   Наконец, Максим решился задать свой вопрос, хотя ответ на него уже не беспокоил его так, как это было еще несколько минут назад. Потому что он, вдруг, поймал себя на мысли, что попросту любуется сидевшей напротив него девушкой, о которой он ничего не знал, да, похоже, и не хотел знать.
  - Почему вы подошли ко мне?
  Она ответила не сразу; на тонких губах показалось выражение... грусти..., печали?
  - А, знаете, я очень волновалась, идя на эту встречу. Правда! Кто бы мог подумать, что я еще могу испытывать волнение от таких вещей!
  - Неужели, вам так много лет? - осторожно спросил Максим, понимая, что от предыдущего вопроса она просто уклонилась.
  - Да..., мне уже много лет... Когда ваша цивилизация научится настолько продлевать жизнь, вы поймете, что, на самом деле, в этом нет ничего хорошего.
  - Я и теперь это понимаю.
  - Правда? Неужели вам не хотелось бы жить очень долго?
  - Мне бы хотелось..., но, по-моему, это было бы слишком тяжело для самой цивилизации...
  - И в этом вы совершенно правы, Максим! Вы не закажете мне еще кофе, - он такой вкусный! Да и, пожалуй, коньяку...
  Максим окликнул красноволосую официантку, и та вскоре подошла к ним, отчего-то неприветливо глядя на него.
  - ...А вы этой девушке нравитесь..., сейчас у нее были довольно "сильные" мысли, и мне в них отведено не самое лучшее место! - зашептала Леа, когда официантка ушла выполнять заказ.
  - А вы еще и мысли умеете читать?
  - Да, это очень помогает, особенно, если в твоем окружении оказался предатель...
  - Понимаю.
  - Ну, что я все рассказываю о себе, - расскажите теперь вы что-нибудь!
  - Думаю, что история моей жизни, скорее всего, покажется вам довольно скучной...
  - Это очень хорошо, что вы так говорите! Я просто не выношу хвастливых мужчин..., к тому же мимическое положение ваших морщин говорит совсем о другом, что означает, что вы - хитрец!
  - Не без этого, - признался Максим, и они рассмеялись.
   Потом они гуляли по набережной, среди полыхающих розами городских клумб, и Максим, держа ее под руку, рассказывал о своей жизни, а она все задавала и задавала вопросы. Она весело смеялась, слушая о том, как он боялся темноты в детстве, и понимающе молчала, когда он вспоминал свои военные годы. А после они сидели на лавочке, глядя, как скользят по реке неторопливые электроходы и мигают где-то, в вечереющей дали огоньки буев. Хотя Максим и не мог сравниться долголетием с той, кто сидела рядом, - для него тоже давно миновала пора романтики, - но теперь он чувствовал, как в душе его просыпалось что-то теплое, давно забытое..., и, отрываясь от нее, уходило вверх, в высокое летнее небо.
   - ...А потом она ушла от меня, просто ушла и все... И, знаешь, тогда я вдруг понял, что по-другому просто не могло быть! Бывало у тебя когда-нибудь такое чувство? - Максим повернулся, посмотрев на Леа, - та кивнула. - Это чувство выше всякой логики, оно не подвластно ни желаниям, ни жизненным принципам; оно просто есть и ощущается как единственно возможная реальность! ... А потом, спустя всего лишь неделю, у меня забрали лабораторию. Мне сказали, что моя работа, хоть и представляет определенный научный интерес, но не совсем актуальна на сегодняшний день...
  - И что это была за работа? - Леа лежала рядом, разбросав свои темно-каштановые волосы на его груди; где-то далеко от них, бесполезная и ненужная, лежала скомканная простыня.
  - Я искал новый, универсальный способ получения энергии методом разрыва межатомных связей. Любое вещество, будь то кристалл, или какая-нибудь иная форма существования материи, содержит в себе огромную удельную энергию межатомных связей, и если придумать универсальный способ "разъединять" эти атомы, то можно было бы получать энергию, минуя процесс термоядерной реакции...
   Леа молчала, но Максим вдруг подумал, что она, может быть, что-то знает о таком способе, или даже не что-то, а все... Его работа находилась только на стадии компьютерного эксперимента, поскольку было непонятно, по какому принципу будет осуществляться рабочий цикл будущей установки. А это означало, что одна лишь сказанная фраза, один листок записей могли бы дать ему ключевую идею, и тогда... - грандиозный успех, прорыв в земной энергетике! Эти мысли в одно мгновение пронеслись в голове Максима, но теперь он не знал - хочет ли он, действительно, услыхать эти слова, или же, напротив, - боится их. Ведь всякое общество имеет лишь тот уровень развития техники, который заслуживает уровнем познания себя и окружающей его природы, и если "мудрое руководство" сочло необходимым закрыть его исследования, значит, общество пока что не нуждается в этих знаниях...
   - Как вы все-таки умеете скрывать свои мысли!
  - Что? - не расслышав, переспросил Максим.
  - Твои мысли..., ты сейчас подумал о чем-то, что очень взволновало тебя, но я не смогла ничего прочитать, хотя на планетах нашей Империи смогла бы уловить и более слабые импульсы!
  - Но я ничего не пытался скрыть!
  - В том-то и дело..., ваша цивилизация весьма опасна! Наш Кодекс воина гласит: тот, кто умеет скрывать мысли - откроет все секреты Великой Бездны!
  - И что, это хорошо?
   Леа потянулась за сигаретой. Максим с удовольствием посмотрел на ее обнаженную спину и провел по ней рукой. Затягивалась она по-настоящему, как прошедший не одну войну солдат.
  - Хорошо или плохо - Великая Бездна не знает таких слов, ведь любой ущерб можно при наличии таланта обратить в силу, также как любое зло - в добро. Это называется Правилом отражений, когда любое возмущение в мирах вызывает цепь бесконечного множества откликов, которые, собственно говоря, и творят будущую реальность. Творит ее и ваша цивилизация, хотя ее удаленность от Обитаемых миров, пока что не позволяет вам общаться с ними. Но если вы не истребите друг друга в междоусобных войнах, то вы, возможно, еще скажет свое слово в истории миров... - Леа пустила струю дыма к потолку со старыми, отклеившимися обоями, и повернулась, посмотрев на Максима.
  - А Великая Бездна, это что - ваш бог?
  - Нет. Она - начало всего сущего, творец материальных законов. Многие миллиарды лет она наслаждалась собственным бытием, пока не сотворила Тьму - некую материализованную мысль, нуждавшуюся в постоянной самореализации. Вот тогда-то и стали возникать миры и галактики, потому что Тьме, в отличие от Бездны, нужны были страсти борющейся "за свое место под солнцем" живой материи..., - что, утомила я тебя?
  - Не очень, - сказал Максим, любуясь тем, как красиво она сидела, даже не думая закрываться простыней.
   "Черт, да какая разница, что ей от меня нужно? Кому какое дело, почему все это случилось, и почему она подошла именно ко мне?" - подумал Максим, уже забывая обо всем, кроме этих, смотревших на него сейчас глаз. "Да, ему хорошо просто быть с ней: вдыхать запах ее тела и любоваться тем, как рассыпаются эти чудные волосы при каждом ее движении," - подумал он, перекатываясь к ней по измятой и истерзанной постели.
  Глава III
  Республика Марс. Железные когти
   К описываемым событиям 2090-го года федеральная колония Марс давно уже превратилась в высокоразвитое, самостоятельное государство. Это явилось логичным итогом революции 2061 года, упразднившей ее колониальную зависимость от Объединения стран Европы. За последующие тридцать лет на месте бескрайних пустынь там уже успели вырасти новые города, самыми крупными из которых были Эллада, Арес и Легион. Города эти неизменно поражали своими размерами многочисленных земных туристов, давно уже считавших Марс самым сказочным местом, где только может проживать человек. Когда же энергетический кризис начал грозить привыкшим к комфорту землянам ухудшением их уровня жизни, то Марс довольно быстро превратился в вожделенную мечту "среднего европейца", не желавшего мириться с неожиданно возникшими у него трудностями. Однако правительство республики в последние годы вовсе не было заинтересовано в резком увеличении притока эмигрантов, поскольку население Марса и так уже достигло нескольких миллионов жителей, благодаря высокой рождаемости и интенсивной эмиграции прошлых десятилетий. Поэтому в теперь право на эмиграцию нужно было еще заслужить, пройдя долгую процедуру конкурсного отбора в его посольствах, и выдержав конкуренцию с другими соискателями, что, из года в год, становилась все более жесткой.
   А республика Марс все это время стремительно набирала силу! Без цветов и трав, без живописных горных склонов и чистого голубого неба, быстро наращивала она свои мускулы под тяжелыми плитами бронекостюмов, далекая от романтики и пустых сентиментов. Ее, немногочисленное по земным меркам мужское население, с самого юного возраста было привычно к военной службе, и даже те, кто был освобожден от нее вследствие серьезного недуга, всячески стремились обойти суровых докторов, и попасть, хотя бы, на кратковременные военные сборы, поскольку это считалось необходимым для обретения веса в обществе.
   Женское население Марса также не пожелало от него отставать, ведь женщины, как известно, всегда желают идти в ногу со временем, и даже обгонять, хоть на полшага, своих вечных соперников мужчин. Их чрезвычайная общественная активность привела к принятию в 2078-м году знаменитой 19-й поправки к Конституции Марса, согласно которой его Вооруженные силы обязаны были принимать в свои ряды женщин, если они проходили медицинское освидетельствование. И марсианки не замедлили явить миру еще одно доказательство своего умения овладевать любым видом деятельности. Так, в случившемся в 2083-м году военном конфликте при дележе территорий нейтральной Луны, называвшимся впоследствии "Лунной войной", особо отличился отдельный 43-й батальон, державший упорную оборону в море Дождей против превосходящих сил Объединения, причем около половины личного состава батальона составляли женщины.
   Этот феномен, получивший название, "марсианские амазонки", долгое время бурно обсуждался на Земле, приводя в восхищение одних и в неподдельный ужас других. Мода на войну так овладела тогда умами марсиан, что полученные в сражениях шрамы считались лучшими украшениями и носившие их мужчины могли рассчитывать на самый головокружительный успех на любовном поприще. Даже побывавшие на Лунной войне женщины нередко игнорировали услуги пластической хирургии, достигшей к тому времени небывалых успехов, и оставляли на себе жуткие отметины войны, гордо выставляя их на всеобщее обозрение на искусственных марсианских пляжах. Прилетавшие на Марс изнеженные сыны Земли бывали тогда откровенно шокированы этим, а также тем равнодушием, с которым "жаркие марсианские девушки" смотрели порой на богатеньких "толстосумов", не знавших в своей жизни ни одного ранения, и ни разу не изведавших радости спасения от неминуемой смерти...
   Престарелый и заслуженный к тому времени марсианский ученый доктор Морст так писал об этом интереснейшем явлении, захватившим его соотечественников: "...со времен победы революции и образования республики в 2061-м году, население Марса ни дня не чувствовало себя спокойно, видя в Объединенной Европе постоянный источник потенциальной опасности... Эта непрестанная угроза военной мощи Земли постепенно породила у марсиан какое-то генетическое, врожденное чувство противостояния, ожидания неизбежности нависшей над ними беды... А это чувство, в свою очередь, породило новую культуру, а с ней и новый общественный идеал, наконец, новый эталон мужчины: не делового, успешного "денежного мешка", способного обеспечить "красивую жизнь", а жестокого и стойкого воина, способного эту жизнь защитить. Все это, в конце концов, привело к тому, что любой программист или забойщик руды на Марсе мог обращаться с автоматом и боевым ножом ничуть не хуже, молодого солдата земной армии любой из ее стран..."
   Эти слова доктора Морста, как и многие другие его высказывания, конечно же, вызывали бурю негодования среди ученых умов Земли, но жизнь постепенно и неуклонно доказывала их истинность, а впоследствии сделала их и вовсе пророческими.
   Наблюдаемая ситуация приводила спецслужбы стран Объединения в некоторое замешательство. Упорно формировавшееся в сознании землян мнение о войне как о высшем проявлении зла, конечно же, не могло быть изменено в одночасье, и для многих миллионов дееспособных мужчин умение зарабатывать деньги по-прежнему ставилось превыше всего остального. По этому военным аналитикам оставалось лишь морщить свои высокие университетские лбы, в тщетной попытке отыскать выход из создавшейся ситуации. Но, как известно, лишь человеку свойственно испытывать сложности при отыскании выхода из "узких рамок", в которые поставила его суровая действительность, - природа же, всегда отыщет выход из любого, даже самого безвыходного положения, как находит себе путь, бьющий между камней ручей.
  Глава IV
  Нола
   В мирах во все времена было нелегко выбиваться в люди. Выходящий в большую жизнь молодой человек или девушка едва ли не всю первую половину ее должен постоянно доказывать тем, от кого зависит его карьера, что он вполне заслуженно претендует на занимаемое им место под солнцем. А так же то, что это место он будет при необходимости отстаивать всеми возможными средствами. Однако есть и другая часть людей, которая, при всех, доставшихся им по воле неба привилегиях, также испытывает значительные трудности по пути своего восхождения. Это те люди, чья известность появилась еще раньше их собственного рождения. И, наверное, по этой причине, эта самая известность вполне уверена в своей власти над ними, независимо от надежд и чаяний этих людей.
   И, ведь как интересно устроены миры, никогда не дающие живущим в них людям единственного и самого ценного дара - душевного покоя! Если какой-нибудь сын плотника всю свою жизнь будет сетовать на то, что ему не посчастливилось родиться в семье дипломата или премьер-министра, то и этот самый сын дипломата тоже, оказывается, будет иметь вполне обоснованные претензии к своему происхождению, помешавшему ему когда-то сделаться, например, военным или свободным художником. Впечатление такое, будто бы умение вредить людям на их пути к счастью является самым лучшим "талантом" жизни, в котором она умеет добиваться, по истине, непревзойденного мастерства!
   Все сказанное в полной мере касалось Нолу Зборовски, которая была дочерью, едва ли не самых знаменитых на Марсе родителей. И хотя память людей недолговечна, но, даже спустя двадцать лет после событий марсианской революции, многие еще помнили и славу ее отца, и леденящие душу рассказы о подробностях побега ее матери. Поэтому когда маленькая Нола еще лежала в кроватке, глядя вокруг своими лучистыми, не знающими злости глазами, на нее уже смотрели не как на обычного ребенка. И хотя ее детские игрушки ничем не отличались от игрушек других детей, - ее одиннадцатилетняя подружка Гвейн как-то вполне откровенно удивилась, увидав Нолу плачущей над своим ушибленным пальцем. "- Ты что, плачешь как все?" - удивилась она, - "и это ты - дочь всем известной мисс Дафны, именем которой в тюрьмах до сих пор пугают слишком жестоких надзирателей!" Услыхав такое, Нола вынуждена была замолчать, закусив от боли губу. А позже, когда она уже стала высокой, светловолосой и голубоглазой девушкой, - часто вспоминала этот первый в жизни случай, когда ее знаменитые родители одним своим именем не позволили ей, хотя бы на какое-то время, сделаться слабой и беззащитной.
   В детстве ей нравилось читать, и она могла часами пропадать в богатой отцовской библиотеке. Сидя в его любимом кресле, мягком и красиво скрипящим, она с упоением погружалась в неизведанные миры Конан Дойля, Стивенсона, Свифта, и подобных им волшебников, ярко рисуя в своем воображении картины далекой Земли с ее городами, деревнями и необъятными просторами морей и океанов. Там, на Земле, повсюду жили отважные рыцари, никогда не отступавшие перед грозившими им опасностями. Там всюду был настоящий, свежий воздух, пьянивший кровь отважных, готовых на отчаянные поступки смельчаков. И маленькая девочка представляла себя среди всего этого сказочного мира, - честной и неустрашимой, какой только и можно было быть там, на далекой Земле...
   Потом ее предпочтения изменились. Пытливая юность требовала ответов на новые вопросы, и на столе ее стали появляться Толстой, Лондон и Достоевский. В эпоху кино и мультимедиа человек наиболее остро ощущает окружающие его серость и пустоту. Наблюдая за, часто наигранными кинострастями, ему еще более хочется настоящих бурь, волнений и внутренних переживаний. Так радуется наш глаз, обнаружив вдруг посреди пустыни еле бьющий из-под камня родник... И, прибегавшая с занятий, уже повзрослевшая Нола, как и раньше забиралась с ногами в любимое кресло, открывая для себя неведомые и невиданные прежде миры.
   Но детство ее вскоре закончилось: обучение в школе на Марсе было интенсивнее, чем на Земле, и оканчивалось уже к шестнадцати годам, - "красной планете" некогда было возиться с детьми, что должны были как можно скорее становиться взрослыми. И перед девушкой вскоре встал вопрос о выборе профессии. Тогда с отвагой юного Гавроша она открыто заявила родителям, что ее нисколько не интересует военная карьера, и она всерьез намеревается стать бакалавром литературы и искусства. Это первое в своей жизни сражение она провела блестяще, представляя себя во время происходящего разговора настоящим рыцарем, бесстрашно скачущим навстречу опасности.
   Нола успешно поступила в один из университетов Претории..., но через два года началась Лунная война, и она вынуждена была попроситься добровольцем, как это сделала большая часть тогдашней молодежи. Надо отдать должное ее родителям, которые нисколько не склоняли ее к этому решению, но девушка понимала, что не могла оставаться в стороне от охватившего республику патриотического порыва, будучи не кем-нибудь, а дочерью бывшего президента. На этом учеба ее прервалась, и она стала сержантом армии Марса, оставив свои пристрастия на долгих три года, которые длилась эта вялотекущая, но от этого не менее жестокая война.
   Когда же территория Луны была, все-таки поделена между военными базами Земли и Марса, Нола вернулась домой, не оставив надежды заняться любимым для нее делом. Ей шел, всего лишь двадцать второй год, но она вполне заслуженно считалась среди знавших ее людей девушкой умной, весьма одаренной и, к тому же, вполне привлекательной. Более того, участие в боевых действиях давало ей определенные привилегии при продолжении учебы, несколько умеряя строгость тамошних преподавателей. Все это более чем способствовало ее дальнейшей карьере, и она бы, наверное, довольно в скором времени сделалась профессором искусствоведения, если бы между Землей и Марсом опять не начали портиться отношения.
   Постоянно чувствующая свои растущие силы республика начинала медленно, но упорно уменьшать поставки обогащенной руды, используя для этого всяческие предлоги. Казалось бы, установившая паритет, недавно окончившаяся Лунная война, изрядно подорвала силы, участвовавших в ней армий. Два могучих, сцепившихся в схватке быка, разошлись, почувствовав мощь своего противника. Но, на самом деле, один из них, все-таки дал слабину, что дало другому надежду одержать верх...
   Но международные отношения еще только начинали портиться, и за это время Нола успела окончить обучение, и с головой ушла в исследование своей любимой европейской литературы XIX века, собирая материал для степени доктора литературоведения. После тяжелого запаха казарм и режущих ухо незамысловатых солдатских шуток, она теперь получала огромное удовольствие от общения с людьми науки и искусства и могла часами беседовать с ними, спеша восполнить свои, бесполезно потраченные в армии годы.
   Время от времени у нее случались романы. Моральные устои марсианского общества вообще всегда были довольно условны. На Земле по этому поводу даже ходила старая, избитая шутка: "чтобы женщине снять стыдливость, ей следует сначала надеть гермокостюм". А то богемное общество, в котором обитала тогда Нола, можно сказать, было вообще лишено каких бы то ни было ограничений. Поэтому столь молодая и привлекательная особа, каковой, несомненно, была Нола, вполне могла гордиться своей скромностью, даже если на месяц у нее иногда приходилось по нескольку кавалеров.
   Тогда же в ее жизни произошло и другое событие - она встретила Максима. Он прилетел в числе других ученых на фестиваль Доброй воли, организованный Марсом как жест мира после трехлетней Лунной войны, и они встретились с ним на прекрасном, романтическом вечере поэзии Шекспира.
   Максим был женат и не скрывал этого. Он остроумно шутил, весело смеялся и очень смешно носил свой пояс утяжеления, делавший его похожим на средневекового рыцаря из романов Вальтера Скотта. Он хорошо знал английскую литературу, часто удивляя Нолу знанием произведений Джека Лондона, и даже чем-то напоминал ей Мартина Идена , особенно своим умением смущаться в женском обществе. Они долго гуляли тогда по площади Мужества, и голос его звенел от волнения, когда он восторгался широкими проспектами величественной Претории. А потом, уже сидя в кафе, он рассказывал ей о своей юности, не избегая пикантных подробностей, но при этом умело обходя пошлости. Потом они танцевали вернувшееся тогда в моду танго, и нежно обнимавший ее за талию Максим, высказал восторг по поводу новых сверхтяжелых сплавов, что позволяли теперь марсианским девушкам не "заковываться в броню", а показывать всю красоту своих соблазнительных форм. Обнимая Нолу, рука его скользила по пластинам пояса утяжеления, пробираясь все ниже, и девушке не хотелось его останавливать.
   До этого момента Нола никогда не начинала романов с женатыми людьми, что могли грозить ей общеизвестными неприятностями. Ее, может быть, и не слишком богатый опыт говорил о том, что женатые мужчины слишком "тяжелы" для романтических отношений, и, уж совсем "неподъемны" для отношений серьезных. Те же из них, что готовы были "все порвать", даже не задумываясь, всегда казались ей либо лицемерами, либо просто глупцами. По этой причине, чаще всего Нола предпочитала "любоваться на расстоянии" подобными "экземплярами", если судьба подбрасывала ей какого-нибудь, достойного внимания представителя этого весьма неоднозначного "отряда любовников".
   Максим не обещал ей развестись с женой, хотя, как успела понять Нола, их отношения были далеки от совершенства. О жене он говорил мало, хотя и не избегал этой темы, если ее затрагивала девушка. Да и вообще, - соблазнял он ее как-то неуверенно, будто бы понимая все, державшие его в своей власти обстоятельства. Может быть, именно эта его сдержанная нежность, как раз и помогла ему тогда добиться желаемого, потому что вскоре Нола, все же увлеклась им, хотя и понимала всю скоротечность этой связи. Она не требовала от него никаких обещаний, зная, что он не сменит свою прошлую жизнь ради новой. Все произошедшее между ними было так глупо и бессмысленно, как только и могло быть у взрослых людей, возомнивших себя на время сильнее окружавших их обстоятельств. Но забыть его она не могла, и всякий раз проходя мимо той самой гостиницы, в которой когда-то останавливалась российская делегация, мысли ее возвращались к той короткой, скоротечной любви, что теперь разделяла бездна темного космоса.
   Но пережитая тогда разлука, конечно же, не могла овладеть ею надолго. Она была молода и полна творческих планов. И тут место только что пережитой личной трагедии, заняли события другого масштаба, - в ее жизнь жестоко и беспардонно вторглась сама история!
   Наступившее короткое затишье вновь обернулось ростом напряженности, и Марс начал снова начал наращивать силы. Опять, как и несколько лет назад, загорелись глаза у не успевшей побывать на войне молодежи. А средства массовой информации лишь разжигали это чувство, показывая по всем каналам сверкающие борта боевых марсианских кораблей и бегущих по широким трапам тренированную мобильную пехоту. Пестрели развешенные на всех перекрестках патриотические транспаранты, маршировали вышколенные долгими тренировками батальоны, - Марс снова вступал в войну, увлекая за собой, подобно легкой песчинке, так не успевшую насладиться мирной жизнью девушку.
   Ей опять пришлось вернуться на службу, и, как и в прошлый раз, не потому, что ее склоняла к этому мать (отец ее к тому времени уже умер). Само общество заставило ее сделать это; те семнадцатилетние мальчишки, что в своих мечтах уже ходили в атаки и вытаскивали с поля боя раненых командиров. Тот молоденький, по уши влюбленный в нее аспирант, записавшийся в войска связи, несмотря на плохое зрение..., а также те, старательно скрываемые удивленные взгляды, что часто бросали на нее - дочь самого Анджея Зборовски, не желающую сменить никому не нужную теперь литературу на благородное дело укрепления военной мощи своей республики.
   Да, человек редко бывает счастлив. И дело здесь, наверное, не в его, слишком завышенных требованиях к изменчивой действительности. Возможно, что пока человек с упорством ищет счастья в жизни, сама жизнь в это время ищет в человеке его судьбу, и последнее, видимо, намного важнее первого.
  Глава V
  Преддверие
   В вечернее (согласно корабельному расписанию) время в офицерском зале на борту флагманского крейсера "Сила Зевса" царило оживление. Так всегда бывает в том случае, когда ожидание какого-нибудь значительного события затягивается настолько, что завладевшие всеми внутренние переживания начинают требовать какого-нибудь выхода. Теперь это уже не могли быть шахматы, карты или бильярд, - игры, требовавшие определенной сосредоточенности. Утомленным долгим ожиданием людям требовалось просто говорить, - о чем угодно: о проведенном отпуске, о достоинствах различных марок электромобилей, о женах, любовницах, твердолобых начальниках и симпатичных штабных секретаршах.
   Уже несколько часов "Сила Зевса" ожидала приказа к началу боевых действий. Всякий раз, когда мирное время овладевает жизнью людей, им трудно поверить в то, что оно может вдруг, в одночасье прекратиться. Причем касается это не только представителей мирных профессий, но даже и военных. Так уж устроена противоречивая человеческая натура, что желает риска и новых ощущений, но при этом особенно остро чувствует, бывшее столь привычным для него спокойствие, теперь же, готовое вот-вот оборваться как перетянутая до отказа струна. Именно этим странным чувством и был буквально наэлектризован каждый отсек корабля, несмотря на блаженное послеобеденное время. Всех, от сидевших в комфорте во "внешних" отсеках офицеров, до плававшей в невесомости, в его "внутренней" части, несшего боевого дежурство экипажа, теперь занимала лишь одна мысль: "да или нет"?
   В вечернее время, при отсутствии боевых действий, на корабле мало у кого находится работа, поэтому в зале можно было увидеть офицеров практически всех родов войск. В основном, конечно, здесь были черные мундиры офицеров космической пехоты, - выносливых и упорных, неутомимых "мулов войны". Среди них можно было заметить ярко синие кители пилотов - вечных баловней судьбы и любимцев женщин. В отличие от причудливо перемешанных "черных" и "синих", - серые "штабные" цвета отнюдь не смешивались с "простыми смертными", а сидели вместе, показывая этим давно известную истину, что и людей военных отличает не только звание, но и уровень полученного образования. Инженеры, связисты, артиллеристы, командиры танковых рот и отрядов радиоэлектронной борьбы, - здесь можно было встретить кого угодно, потому что размеры флагмана позволяли при необходимости разместить на нем личный состав нескольких полков вместе с приданной им техникой и войсками тылового обеспечения. Недавняя война, прошедшая по судьбам многих, находившихся здесь людей, оставила на их мундирах ряды медалей и багровые планки за ранения, разделив всех присутствующих на бывалых ветеранов и жаждущих воинской славы новичков, а красиво обтягивающая бедра женская форма - на представителей "сильного" и "слабого" пола.
   "Сила Зевса" вполне оправданно считалась гордостью марсианского флота. "Внешнее кольцо" корабля вращалось с заданной скоростью, создавая этим искусственную гравитацию, дающую возможность комфортного пребывания для высшего и среднего офицерского состава. И хотя скорость вращения "кольца" никогда не доводилась до величины, соответствующей силе тяжести Земли, - такое требовало бы слишком больших энергозатрат, - поддерживаемой гравитации вполне хватало для того, чтобы чувствовать себя человеком, а не болтавшимся с постоянным чувством тошноты мешком, как это по-прежнему было на кораблях более низкого класса. И, несмотря на то, что на внутренних "кольцах" гравитация, конечно же, была еще меньше, все-таки комфортность этого крейсера была просто недостижима для космических кораблей землян подобных размеров.
   "Сила Зевса" был не просто кораблем, - он был символом власти и могущества марсианской армии. Не одна шпионская группа, пытавшаяся получить о ней хоть какую-нибудь информацию, была обнаружена контрразведкой Марса, и многие земные генералы дорого бы заплатили за то, чтобы только лишь оказаться на его борту. Этот крейсер представлял собой огромную боевую машину, - лучшее, что удалось создать человеку для устрашения себе подобных. Теперь "Сила Зевса" крейсировал на расстоянии восьмисот тысяч километров от Земли, или "двух лун ", что было оговорено как предельное расстояние от Земли для военных марсианских кораблей такого класса. Вместе с ним космическое пространство бороздили еще несколько десятков кораблей поменьше, то удаляясь, то снова приближаясь к сплотившему их мощному гиганту. Космос - последняя освоенная человеком стихия после земли, воды и воздуха, стала теперь еще одним театром боевых действий, призванным для того, чтобы, как и много веков назад, определить сильнейшего.
   Нола сидела за столиком с Лизой Йонг - первым лейтенантом медицинской службы, прелестной курносой девушкой, привлекавшей к себе взоры мужчин, независимо от того, где бы она ни находилась. Понимая это, Нола подумала, что это даже странно, что до сих пор к ним никто не попробовал подсесть. Наверное, причиной тому была сама Нола, а вернее, ее грудь, на которой издалека можно было разглядеть медали "за отвагу" первой и второй степени. Такими наградами в этом зале могли похвастаться немногие. Это, наверное, и останавливало мужчин от попыток познакомиться с двумя хорошенькими женщинами, не смотря на то, что их окружали представители совсем неробкой профессии. Осознавать такое было обидно, особенно для Лизы, чья грудь была совсем свободна от наград, и привлекала мужские взоры исключительно своими соблазнительными формами. Нола видела, как бегали по сторонам ее глазки, поминутно цепляясь за "широкие плечи" и "волевые подбородки" окружавших ее мужчин, словно бы поощряя их хоть к сколько-нибудь решительным действиям.
   Неподалеку от них находился бильярдный стол, за которым какой-то бравый пилот с орденом "мужества" и несколькими планками за ранения лихо "обставлял" необстрелянных пехотных лейтенантов. При этом он постоянно отпускал громкие шутки и бросал частые взгляды на сидевших девушек, будто бы хищник, выбирающий для себя жертву. Понимая царившую вокруг напряженность, он, по-видимому, восторгался собственным равнодушием по поводу того, будет ли действительно объявлена война, или всех присутствующих вскоре ждет благополучное и весьма скучное возвращение на Марс. Как бы то ни было, но его ястребиный взгляд опытного покорителя сердец уже успел привлечь внимание Лизы, отчего она все чаще отвлекалась от разговора и один раз даже чуть не уронила свой бокал с вином. Дело явно пахло продолжением, и Нола в глубине души порадовалась, что это не она заинтересовала бравого вояку, поскольку все, начинавшиеся подобным образом истории, имели бурное начало, довольно вялое продолжение и, уж совсем грустный конец.
   Нет, Нола вовсе не была затворницей, но ожидание грядущего события лежало на ее душе слишком тяжелым грузом. Ведь если, все-таки, приказ о вторжении будет отдан, то это будет уже совсем не то, что прошлая война на Луне. Тогда они сражались на нейтральной территории, служившей всего лишь огромным полигоном для нескольких десятков тысяч солдат и офицеров. Теперь она понимала, что тот конфликт был своего рода учениями в нового вида войне с первой попыткой применения космических сил; некоей прелюдией к чему-то более страшному. Ведь на этот раз они станут воевать на улицах и площадях городов, и артбатареи станут "работать" не просто по скоплениям живой силы и техники, а по жилым кварталам, населенным женщинами и детьми. Мысли об этом были страшны, и чтобы хоть как-то убежать от них, она и познакомилась с Лизой, все интересы которой не распространялись дальше модной одежды, красивого нижнего белья и сексуальных мужчин.
   Но, похоже, что этот план не сработал, и сколько не заставляла себя Нола болтать со своей новой подругой о всякой ерунде, перед глазами ее упорно вставали разрушенные коробки многоэтажных домов и перевернутые, полусгоревшие машины. И, словно восставшие из небытия воспоминания, в памяти ее снова и снова всплывало лицо Максима, - того, чей дом, быть может, разрушит пущенный по ее приказу снаряд...
   То ли вино сегодня было излишне крепким, то ли сказывалась мучившая ее в последние дни бессонница, но вскоре Нола почувствовала, что пьянеет. Она рассеянно кивала своей новой подружке, что увлеченно рассказывала о своем последнем любовном похождении с каким-то сумасшедшим программистом, затащившим ее к себе в постель незадолго до прихода своей жены. Покрасневшая от выпитого вина Лиза, немного смущаясь собственной откровенности, не без удовольствия рассказала, как пришедшая в скорости жена нисколько не смутилась увиденным, а, напротив, еще и предложила ей остаться на ночь, отчего она, разумеется, отказалась...
  - Как интересно! - воскликнула Нола, хотя рассказ произвел на нее весьма мерзкое впечатление. Но ей ни в коем случае не хотелось теперь идти в свою каюту, чтобы снова быть атакованной терзавшими ее мыслями, и потому она продолжала слушать болтовню Лизы, бывшей своеобразной платой за ее вынужденную потребность в обществе.
   Тем временем, игравшие за соседним столом офицеры, прекратили, наконец, свои попытки обыграть красавца пилота, наведя его на неисчерпаемую для многих фронтовиков тему прошедшей войны. Не в силах устоять перед таким удовольствием, да еще и подогретый близким присутствием молодых женщин, он быстро увлекся своими воспоминаниями, хотя речь его и была затруднена значительной порцией спиртного. Рассказанные им летные истории вскоре были поддержаны другими, находившимися рядом пилотами. Отчаянно споря по известным лишь им одним вопросам тактики летного боя, все они сходились в одном - в яростной критике техники сражения землян.
   - Как они летают? Нет, как они летают? - восклицал подошедший от соседнего столика коренастый майор с неотразимыми следами от ожога на щеке, - они думают, что сражение можно выиграть одними маневрами! - Майор сделал какой-то фигурный жест рукой, вызвав понимающий смех своих коллег по оружию. - Да, это просто балет какой-то! Я же просто выбираю себе цель и иду в атаку!
  - Наверное, их женщины также склонны к красивым движениям, и, в таком случае они заслуживают нашего внимания! - тут же вставил какой-то юный лейтенант, и, как оказалось, весьма удачно, поскольку все вокруг рассмеялись.
  - Однако, господа, здесь дамы, и нам следует быть аккуратней! - заметил тот самый красавец-капитан, упорно кося взглядом в сторону разомлевшей Лизы.
  - Ничего страшного, господа, ведь перед вами не студентки колледжа, а боевые офицеры! - не выдержав, произнесла Нола. - А что касается земных пилотов, то хотела бы вам напомнить, что раньше они сражались на какой-то, никому ненужной Луне, теперь же - будут защищать свои родные города, а потому, думаю, вас ждет впереди еще много удивлений!
   Если бы подобный выпад позволил себе какой-нибудь необстрелянный лейтенант, то его, как минимум, ждало бы всеобщее презрение, а то и перевод на другой, менее престижный корабль. Но честь Нолы защищали ее награды, и потому ответом на ее слова было лишь недоуменное молчание.
  - Господин капитан сомневается в отваге наших пилотов? - спросил, наконец, тот самый, "обожженный" майор, стараясь, чтобы голос его звучал как можно более миролюбиво.
  - Нисколько, господин ас, но, как известно, самый лучший воин не тот, кто лучше всех управляется со своим оружием, а тот, кому не жаль своей жизни!
  - Это кто же такое сказал?
   Так часто говорил ее отец, и в последнее время Нола все чаще думала о том, что он, возможно, знал о той судьбе, которую она вынуждена будет избрать, и всей душой сочувствовал ей. "Да, он знал о том, что Марс не остановится в своих ненасытных желаниях, оплачивать которые придется самим марсианам, сражаясь с теми, с кем когда-то они были братьями и соотечественниками!"
   - Какая разница, кто это сказал, - ответила Нола, чувствуя вдруг, навалившуюся на нее усталость. Она попрощалась с Лизой, сославшись на несуществующую головную боль, и направилась к себе в каюту. Когда она покидала зал, за бильярдным столом уже разгорелся новый спор. И на этот раз он уже касался достоинств марсианской мобильной техники, а потому на первый план вскорости уже выступили новые голоса и другие лица.
   Как и предполагала Нола, одиночество быстро утомило ее. Оказавшись в каюте, она попробовала читать, но книга раздражала ее своим надуманным, неправдоподобным сюжетом. Прочитав несколько страниц, она закинула ее за кровать (здесь также была гравитация), и стала нервно ходить взад-вперед по тесному пространству каюты, длиной в одну койку. Когда-то такие хождения помогали ей сосредоточиться для написания статьи, теперь же она видела в них лишь бесполезные движения, только усилившие охватившее ее состояние безысходности. Она включила телевизор, и долго просматривала список фильмов, прежде чем остановилась на своей любимой "Анне Карениной". Но стоило ей только посмотреть несколько минут, как какая-то вселившаяся в нее разрушительная пружина заставила ее выключить экран и снова начать ходить взад-вперед.
   Ее охватила непонятная тоска. Вся жизнь вдруг показалась ей последовательностью пустых и совершенно ненужных событий, имевшей своей целью только лишь заполнение отпущенного ей природой времени. "У ее матери была цель: вырваться из рудников, чтобы прекратить терпеть постоянные унижения. У ее отца - победить в революционные дни, сделав это любыми возможными средствами. Но, похоже, на ее жизнь уже не осталось таких дел, которые можно было бы считать целью своей жизни. Она будет воевать, просто потому, что ничего другого ей не остается. И она будет завоевывать земные государства, либо погибнет, - что намного вероятнее, и, кто знает, может быть даже намного лучше. Но чтобы, в конце концов, не произошло с ней, это не будет ее радовать, как не радуются и не огорчаются старинные механические часы, когда в них заканчивается энергия пружины..."
   Когда в дверь постучали, Нола вздрогнула. Охватившее ее нервное напряжение было настолько велико, что она открыла дверь, позабыв о том, что одета совсем по-домашнему: в открытую майку и короткие, обтягивающие шорты. Вспомнив об этом, уже в последний момент, она осторожно приоткрыла дверь, увидав за ней того самого красавца пилота, что неустанно соблазнял своими взглядами бедняжку Лизи.
  - Добрый вечер! - радостно сказал он, пытаясь рассмотреть Нолу в открывшийся ему просвет.
  - Добрый..., - удивляясь самой себе, ответила Нола, вместо того, чтобы просто хлопнуть дверью перед его любопытным носом.
  - А что же Лизи? Не получилось? - спросила она, глядя в ясные, лишенные всякого стыда глаза капитана.
  - Не получилось! - также радостно ответил пилот, состроив глупую гримасу, которую спасла лишь красота его мужественного лица. - Знаете, - он перешел на шепот, - она такая дура..., предупредила меня первым делом, что уже знает о том, что я женат, но обещает вести себя хорошо, если, конечно, я тоже не разочарую ее! Ну, вы представляете!
  - Представляю, - ответила Нола, отчего-то не закрывая перед ним дверь.
  - А меня зовут Билл... так, можно я войду? - наконец, прямо спросил красавец. От него пахло вином и дорогим одеколоном. Посмотрев на него еще какое-то время, Нола молча раскрыла дверь.
   Он оказался неплохим парнем, и, как и следовало ожидать, большим специалистом по постельным делам. Нола не жалела о том, что впустила его..., но особенно и не радовалась этому. Ей уже было достаточно лет, чтобы знать о том, что душевная боль не выводится сладострастными стонами, а только лишь отступает на время, как прячущийся в берлогу медведь. "Это все Марс, - обожженная солнцем планета, заставляющая кипеть страстями слабовольную человеческую кровь...", - думала она, гладя жесткие темные волосы Билла, когда он уже спал. А потом, среди ночи, когда он начал стонать во сне, хватаясь за исполосованную швами руку, - успокаивала его тихим, оживляющим женским шепотом.
  Глава VI
  Сан Линь из рода Октаорнов. Начало
   Сан Линь никого никогда не любила. Так уж видно распорядилась Великая Бездна, чтобы у одной из ее дочерей было все, чего только может желать человек..., кроме любви. Родилась она в то время, когда славный род Октаорнов находился в изгнании, ведя династическую войну за свои законные владения - систему Цея. Поэтому когда она появилась на свет в маленькой, освобожденными специально для этой цели офицерами штаба комнатке, рядом с ней, кроме метавшейся в бреду матери, находились лишь старый полевой хирург Лок Хорн и донна Сарпина - их верная служанка. Из медицинского оборудования был только походный саквояж бывалого Хорна, так как все полевые операционные были перевезены по приказу ее отца поближе к линии фронта. Поэтому когда у юной матери Сан Линь открылось кровотечение, старый хирург мог лишь обратиться к Великой Бездне с просьбой, не забирать так рано несчастную молодую женщину. Но у Нее были на это свои виды, и юная Тео Ки прожила лишь несколько часов после рождения дочери.
   Потом были годы скитаний, потому что казну Октаорнов опустошила длительная война, и маленькая Леа жила со своими братьями и сестрами на далекой "Селесте три", вотчине старого друга ее отца, отданной им за долги в бессрочное пользование Императору для одной из его ужасающих "планет-тюрем". Семья Октаорнов жила там, в небольшой вилле на берегу высохшего озера, где всегда так красиво вставало солнце, а ночью, в сиянии звезд, так легко верилось в живущее где-то в мирах будущее счастье...
   Но счастья не было: сестры не любили Леа за ее независимый нрав, а братья просто не замечали, проводя все свое время в военном тренажерном зале. Лишь добрая донна Сарпина всегда была готова приласкать девочку, да еще хаживавший к ней Тронк - высоченный пират с Келеты Аргоны, всегда был готов смастерить для нее какую-нибудь игрушку. Отца они почти не видели, поскольку он, не смирившись с поражением, отправился искать себе союзников среди обиженных Империей лордов мятежного созвездия Кентавра.
   Ее отец, лорд Варн, как и все мужчины их рода, был очень упорным в достижении своих целей. И через семь лет, после кровопролитных сражений ему, все-таки, удалось отвоевать свое право на Цею. Говорили, что сам Император был поражен его мужеством, сказав тогда, что род Октаорнов освящен самой Тьмой, что считалось лучшей похвалой для воина во всех, подвластных Империи мирах. Проведенное же им масштабное сражение в системе Арисса, было вписано в историю войн своим идеально организованным взаимодействием космических сил и мобильной пехоты. Руководствуясь главным имперским принципом "победитель всегда прав", и желая, тем самым, показать свое расположение к воинственному лорду, Император даже пригласил его на прием. Там, в красивых, витиеватых выражениях он просил лорда Варна не гневаться за то, что имперские войска не вступились в этот конфликт, по причине большого количества локальных войн, терзавших великую Империю. Будучи опытным царедворцем, лорд Варн улыбался, с трудом тая в глазах ту великую скорбь, что всегда вызывает смерть лучших и самых верных товарищей...
   После войны Леа вместе со всей семьей вернулась на родную Хермию. Там ей пришлось привыкать к суровому жаркому лету, сырой, дождливой зиме и постоянно закрывавшей ее от мира сетке, что защищала всех жителей этой планеты от целых туч ядовитых москитов. Но в жилах ее текла хермианская кровь, и вскоре организм ее адаптировался к этому ужасному климату, что мог свести в могилу жителя более "комфортной" планеты.
   Вот только одиночество было для нее уже привычно. Добрая Сарпина решила остаться на Селесте, вместе с предложившим ей руку Тронком, а вновь приставленная к ней служанка была хоть и внимательна к ней, но беспросветно глупа и притом падка на самые грязные любовные приключения. Леа терпела ее лишь из-за того, что могла легко управлять ею, и, если нужно, в любой момент покинуть замок ради появившегося у нее нового развлечения.
   Ее, не нашедшая любви и внимания натура, требовала впечатлений, и нашла их в тех страстях, что способны дать человеку риск и опасность. Когда ей исполнилось двенадцать, отец подарил ей слейпнира - великолепного восьминогого, короткошерстного коня - результата генной инженерии имперских ученых, предназначенного для кавалерийских частей на порабощенных малоразвитых планетах. Высокий, мощный и устрашающий своим видом, он косил красным зрачком на новую госпожу, словно зовя ее к безрассудствам. Азон, - так его звали, стал для юной Леи дверью в неведомые взрослые миры, что уже влекли ее к себе, уводя от скучного, "послушного" детства. Оседлав это, не знающее усталости животное, она целыми днями носилась по заповедным лесам Октаорнов в поисках леденящих душу ощущений. Охота здесь была не безопасной, даже для опытных воинов, поскольку ядовитые колючки растений угрожали здесь непрошеному гостю ничуть не менее, нежели клыки и бивни хищников. Гулкий топот мощных копыт слейпнира вскоре привлекал к себе внимание таких "экземпляров" местной фауны, что юная воительница с силой вбивала пятки в покрытые шерстью бока животного, заставляя его нестись подобно боевому тарану. Ее легкое, но прочное копье из редчайших в империи сплавов, готово было в любой миг пронзить выскочившего на нее зверя, даже если тело его было покрыто прочными пластинами, как у коварного бойцового кабана. И оно пронзало..., с каждым разом все точнее и хладнокровнее.
   Когда же она возвращалась в замок, то бородатый, внимательный конюх Зорн лишь качал головой, видя забрызганные чужой кровью бока уставшего Азона, и бледное от пережитых опасностей, но счастливое лицо девочки. Зорн помогал ей спуститься с высокого седла, и уводил разгоряченного Азона. А она поднималась по ведущим в их виллу древним мраморным ступеням, видавших еще времена эпохи Безвластия; той самой, когда власть их рода была неограниченной, как власть самой Тьмы. И тогда она часто думала о том, что, может быть, как раз сегодня прилетит их отец, и она радостно уткнется в его грудь, чувствуя себя счастливой и защищенной от любых бед и напастей.
   Но кто в мирах может чувствовать себя защищенным? Разве для того создала их Великая Бездна, чтобы дети Ее проводили свою жизнь в праздности и спокойствии? Если так, то Ей вообще не нужно было ничего творить, ибо Она сама и есть совершенное и недостижимое спокойствие...
   Когда Леа было четырнадцать, она потеряла всю свою семью. Идя по дороге власти, ее отец нажил себе слишком много врагов, а, как известно, причиненное зло оставляет в душах людей память гораздо большую, чем сделанное когда-то добро. И как-то раз, спустившись в обеденный зал, она увидала, что все, сидящие за столом, были мертвы. И ее, начинавшие обретать женскую красоту сестры, и всегда неразлучные братья, и приехавший к ним всего на несколько недель отец, что и мертвый сидел прямой и гордый, как истинный лорд. Тут же лежали прислуживавшие им за столом официанты. В воздухе, среди богатого кушаньями стола, еще витал сладковатый запах ядовитых газов..., Леа тут же вырвало, перед глазами ее заплясали красные круги, и она закричала. Когда же, подоспевший вовремя, тот самый бородатый Зорн, вынес ее на воздух, то он не узнал в ней той прошлой, девочки-сорванца, - в смотревших на него глазах поселился холод.
   ...В глазах Леа еще стояли слезы, но голос, которым она заговорила, был тверд.
  - Срочно ко мне начальника стражи, - сказала она, и, почувствовав, что теряет сознание, добавила, - оцепить замок..., никого не выпускать..., в случае сопротивления - не убивать, я лично должна их допросить...
   И она допросила. Потом, когда сбежавшего убийцу обнаружили сотрудники тайной полиции и привели в жуткие лабиринты подземелья замка. Это оказалось непросто, поскольку, видя за собой погоню, тот успел проглотить какой-то препарат, увеличивший его силы и одновременно имевший одурманивающий эффект. Но Леа удивила своей настойчивостью даже самых опытных "заплечных мастеров", и через несколько часов признание было вытащено.
   В конце концов, цепь расследования вывела на знаменитый во всей Империи род Драконов, не простивший ее отцу жестокого поражения в битве в системе Арисса, а главное того, что одержана она была с помощью подкупа одного из союзных ему баронов, после чего армия Драконов не досчиталась сотни хорошо снащенных космических кораблей. Узнав об этом, Леа решила мстить влиятельному роду, начав свою месть с показательной, прилюдной казни убийцы ее отца, на которую были созваны все подвластные Октаорнам бароны. Затем она потратила четыре года на то, чтобы ввести своего человека в доверенные лица лорда Кардобанда - главы рода Драконов, пообещав ему за убийство один из богатых энергоминералами островов на ее главной планете. Говорили, что потом, по исполнению своей жестокой миссии, к острову была добавлено еще изрядная сумма денег, потому что лорд Кардобанд умер в страшных мучениях, доведя видевшую все это жену до нервного истощения. Хотя, возможно, это были лишь слухи, поскольку род Драконов всегда умел хранить свои секреты.
   И вот наступила пора ее совершеннолетия - чистый лист, возраст надежд и желаний. Но листы жизни Леа были уже к тому времени достаточно исписаны, и не только чернилами..., поэтому свое совершеннолетие она встретила, будучи уже взрослой и многое испытавшей девушкой.
   Когда правивший в то время блистательный Аномохонт I Красивый впервые увидал ее на балу, он тут же послал к ней записку со столь недвусмысленным и заманчивым предложением, от которого вряд ли смогла бы отказаться другая знатная дама. Но госпожа Сан Линь на это лишь презрительно улыбнулась и тут же отказалась, сославшись на мнимую головную боль. Однако эта "головная боль" вовсе не помешала ей в ту же ночь отдаться какому-то обер-офицеру штурмовой пехоты, оглашая ночные коридоры покоев Его величества такими страстными вздохами, что ночевавшие там почтенные матроны тщательно закрывали двери, горько вздыхая по ушедшей молодости. Мало того, уже после ее отъезда по дворцу поползли упорные слухи о каких-то совсем необычных достоинствах злополучного обер-офицера, что особенно сильно уязвляло Его величество, имевшего, по слухам, весьма скромные, хотя и бесспорно "величественные" достоинства.
   С тех пор за ней и закрепилась та скандальная слава, что, надо сказать, время от времени поддерживалась самой Сан Линь, рано приобретшей склонность к чувственным удовольствиям. Ее любовниками были и отважные офицеры, и угрюмые торговцы рабами, знаменитые художники и жестокие самураи. Поговаривали о том, что однажды ей удалось соблазнить даже одного престарелого служителя Храма Тьмы, к которому она прилетела, якобы для обучения великой философии. Сама Сан Линь, конечно же, отвергала все эти немыслимые фантазии, но, однажды заполучив себе героиню любовных похождений, народная молва уже не желала с ней расставаться, и истории ее приключений, преувеличенные и пересказанные на все лады, сделали ее в скором времени, едва ли не самой популярной женщиной Центральных миров Империи.
   Шли годы, дряхлеющая империя погружалась в ад междоусобных войн. Рушились идеалы, создавались и распадались баронские союзы. Во время военного похода умер блистательный Аномохонт I, и на престол робко вступил его несовершеннолетний сын Аномохонт II, которому язвительная чернь уже дала обидное прозвище Нерешительный, но Сан Линь продолжала блистать своей красотой и скандальной славой, хотя, со временем, для этого ей все чаще требовались услуги медицины. Она по-прежнему кружила головы мужчинам, доводя их, порой, до исступления, не забывая при этом управлять своими вотчинными планетами твердой, но справедливой рукой. В перерыве между бурными романами она организовывала военные компании для подавления мятежей своих, осмелевших после смерти старого императора баронов. А диктуя выгодные для себя условия перемирия, бывало, уже строила глазки какому-нибудь молодому дипломату, смотревшему во все глаза на первую любовницу Империи.
   Но иногда, чаще всего это случалось ночью, - она подолгу ворочалась в постели, а затем, почувствовав внезапную тоску, одевалась и спускалась вниз, в людскую, где даже ночью кипела работа. Там она беседовала с прачками, добродушно смеясь их простым шуткам, и слушала их истории о непослушных детях и выпивающих мужьях. А когда добрые женщины, все-таки, возвращались к своим делам, - долго еще бродила по парку среди древних статуй и фонтанов, похожая на не находящее себе места привидение. "У нее было все, чего только может пожелать себе человек..., но ее никто не любил, и если бы, вдруг, она умерла, то это никого бы не тронуло, и ни у кого не вызвало бы слез...", - так написал Клак До - один из самых известных романистов ее эпохи. И хотя имя его героини было им изменено, аристократии Империи было доподлинно известно, что прообразом ее была Сан Линь, - женщина, некогда забравшая душевный покой великого писателя.
   ...А Сан Линь все гуляла по своему родовому парку. Ночное небо ее родной Хермии, как обычно было чистым и торжественным. Яркие звезды известных и еще недостижимых миров мерцали в спокойной пустоте космоса; там шли войны, приходили мессии, сменялись эпохи... А она была здесь, в самом центре Обитаемых миров, и, одновременно, на самой окраине человеческой любви и нежности...
   Теперь же, здесь, в этой, затерявшейся в глубинах вселенной планете, она чувствовала себя по-настоящему счастливой. Бросившись неожиданно для самой себя в объятия к неистовому землянину, Сан Линь чувствовала какую-то исходившую от него свежесть. Этот дикарь, живущий в дремучую эпоху освоения Ближнего космоса, определенно заставил ее почувствовать нечто новое, неизведанное ранее, и оттого особенно приятное. Теперь она даже могла слышать его мысли, которые вначале были ярко окрашены протуберанцами сексуальной энергии, а потом медленно пульсировали волнами тихой радости. "Если бы такое произошло со мной раньше, я бы обязательно завела себе ребенка", - подумала Сан Линь, впервые осознавая себя счастливой женщиной.
   ...Ночь все не кончалась; огромный, сверкающий диск ослепительно красивой здешней Луны освещал комнату, бесстыдно показывая картину происходящего в ней действа вплоть до мельчайших подробностей. Гибкое, змеиное тело Сан Линь то замирало, подчиняясь мужскому напору, то изгибалось в требовательном желании всепоглощающей женской страсти. Это было похоже на наваждение; никто из них двоих даже не думал о том, что ими обоими овладеет такая страсть, погребенная под слоем прожитых лет. Широкие и сильные руки Максима гладили ее дивную кожу, ласкали грудь и бедра. И его, видавший многое диван - третий участник всей этой мистерии, устало скрипел всеми своими пружинами, мужественно вынося выпавшие на его долю испытания...
   Сан Линь застонала. Она, вдруг почувствовала себя той самой, первобытной женщиной, что после неведомых богов более всего чтила мужскую силу, безропотно подчинялась ей, принося целый ворох детей в свою теплую, уютную хижину... Да, сейчас ей хотелось стать именно той женщиной; сбросить с себя тяжкие оковы цивилизации, смыть всю накопленную ею грязь и вернуться к своему главному и единственному предназначению - давать начало новой жизни... И она жадно вбирала в себя последние мгновения этой страсти, не сдерживая стонов, не скрывая радостных мыслей. Вся прежняя жизнь вдруг показалась ей лишь длинной прелюдией к тому, что она теперь переживала, а значит, эта неимоверно длинная жизнь, все-таки имела смысл!
   Сан Линь открыла глаза: в раскрытое окно врывался прохладный ночной ветер, тихо и настойчиво выстукивали ходики на серых, покрытыми лунными тенями обоях. Внутри у нее была головокружительная пустота и спокойствие. Где-то там, за многие парсеки отсюда жила ее, раздираемая противоречиями Империя: сражались за свободу непокорные планеты..., мечтали, голодали, надеялись, не желавшие с этим мириться люди. А она лежала здесь, беспечно вдыхая прохладу свежей летней ночи, не желая даже думать о том, что теперь происходит там, в ее наказанных цивилизацией мирах. Сан Линь повернулась к Максиму и нежно погладила его по щеке.
  - Чему ты улыбаешься? - спросил он.
   Она не отвечала, потому что причин ее улыбки было несколько. Но мужчины живут в другом мире, и потому им вовсе не стоит знать слишком много о том, о чем женщины чаще предпочитают молчать.
  - Я беременна, - сказала, наконец, она.
  - Что? Как ты можешь это знать?
  - Я могу..., не забывай, что твои знания о мире отстают от моих на много столетий.
  - Ах, да! ...И что, ты не боишься?
  - Я нет..., а ты?
   Ощущение нереальности происходящего, не покидавшее Максима все это время, заставило его рассмеяться. Он относился к той редкой категории людей, в которых однообразие каждодневного быта не в силах истребить ожидание чего-то нового от вечно непознанного окружающего мира. Ведь даже древние знали, что мир ощущается человеком интересным ровно настолько, насколько упорно он готов искать это интересное вокруг себя, не поддаваясь на расставленные повсюду ловушки скепсиса, апатии и цинизма.
  - Я, пожалуй, тоже... знаешь, я подумал тут....
  - О чем? - Сан Линь с удивлением отметила, что опять не может прочитать его мысли.
  - О тебе...
  - И что же?
  - Я подумал, что, в самом деле, гипотеза о множественности миров ведь нисколько не противоречит здравому смыслу. Например, встретив где-нибудь на неизвестном для нас острове человека, мы, конечно же, предположим, что кроме него на этом острове есть и еще люди..., - он посмотрел на Сан Линь, но та не перебивала его. - И значит, в таком случае, сейчас рядом со мной, сейчас действительно, находятся те тайны природы, что еще только будут раскрыты нашей цивилизацией..., если вообще, когда-нибудь будут раскрыты.
  - В таком случае, может быть, ты хочешь что-нибудь узнать у меня? - спросила Сан Линь. Она не обиделась на Максима за то, что он не отнесся всерьез к ее словам, хотя это было правдой. Все-таки, в его мире женщины, наверняка, не обладали такими навыками; кроме того, рядом с ней теперь лежал не кто-нибудь, а отец ее будущего ребенка, а это чего-то стоило.
  - Ну что, хочешь что-нибудь узнать? Ты же ведь ученый!
   Максим задумался: "А хочет ли он этого? Кто поверит ему, если Леа, например, сейчас скажет, что задуманное им способ получения нового топлива уже давно существует по таким-то и таким-то принципам... А даже, если и поверят, то имеют ли они право воспользоваться "незаработанными" ими знаниями?"
  - Да, - сказал он, - я хочу у тебя узнать..., голодна ли ты?
  - Да, я ужасно хочу есть! - сказала она, смешно произнеся звук "ч", который, видимо, труднее всего давался ей из всего русского алфавита.
  - Сейчас, я что-нибудь приготовлю.
  - Нет, лучше я сама! Что ты смотришь так удивленно? Готовясь появиться на вашей планете, я не только выучила один из ваших языков, но также и изучила основные блюда вашей кухни, - сказала Сан Линь, накидывая блузку и смело проходя на кухню.
  Максиму не очень хотелось вставать, но теперь он и сам почувствовал сильный голод, направившись вслед за Леа.
   - Почему же ты выучила именно русский? Ведь гораздо большая часть нашей планеты говорит на английском? - спросил Максим, выходя на кухню.
  - Как почему? Чтобы встретить тебя... - Леа уже успела отыскать упаковку сосисок, и теперь довольно уверенно отделяла их от пленки. - Что ты смеешься, - не веришь?
  Максим отрицательно покачал головой.
  - Знаешь, а ваш язык очень мелодичный... он чем-то напомнил мне кау-ри, на котором говорили на Фрейе - одной из планет в моих владениях, еще до завоевания ее моими воинственными предками. Побывав там, я просто зачитывалась тамошней поэзией..., у вас, наверное, тоже есть талантливые поэты. Что ты смеешься? По-твоему для светской леди, я довольно хорошо управляюсь на кухне? Если бы я всегда пользовалась услугами своих слуг и рабов, я никогда бы не удержала в повиновении все шесть населенных планет моего феодального лена!
  - А у тебя есть и рабы?
  - Конечно.
  - А я думал, что рабство может существовать только в неразвитых цивилизациях!
  - Ничего подобного! Рабство это лишь нежелание какого-либо народа сражаться за свою свободу, и оно мало зависит от уровня развития техники. Кроме того, ваша история насчитывает еще так мало веков, что для каких-либо научных выводов вам следует прожить еще несколько тысячелетий..., да и кто знает, может не пройдет и ста лет, как на вашей планете опять будет рабство!
  - Да, кто знает..., - повторил Максим, отчего-то не решившись ей возразить. - И все-таки, ты упорно избегаешь одного вопроса...
  Леа вздохнула.
  - Ты хочешь знать, почему я подошла именно к тебе...
  По тому, как Леа нахмурилась, Максим понял, что вопрос этот был ей неприятен.
  - Ладно, можешь не говорить...
   Потом они ели, и Леа делала смешные попытки раскусить огромного размера помидор, никак не дававшийся ее розовым губкам. Накинутая ею блузка то и дело распахивалась, и она все время поправляла ее, но не застегивала. Наконец ей, видимо, надоело это, и, к огромному удовольствию Максима, она сняла ее совсем, небрежно бросив на табурет.
   ...Как хорошо сидеть вдвоем на кухне темной, глубокой ночью, когда по уставшей улице изредка прошмыгнет беспокойное такси, или в ночной тишине закричит пьяный голос позднего гуляки. Лишь свет уличного фонаря, подернутая облаками Луна, да мерцающие звезды могут быть гостями на этом интимном рандеву. Но они не помешают ему, нет! Они не станут говорить, что ночью люди должны спать, и что обнаженной женщине вовсе не место в ярко освещенной кухне..., тем более не станут они говорить о том, что любовь уходит с годами, поскольку это глупо, ведь с годами уходит не только любовь, но и еще многое другое... Нет, все это разговоры для тех, кому жизнь кажется куском черствого хлеба... Но для двоих, сидящих в ночи, жизнь - это вино, что черпает для них из свежего ночного воздуха долговязый уличный фонарь, изредка подмигивая окружающим его веселым, легкомысленным звездам...
  Глава VII
  Вторжение
   Как только ни старались дипломаты Объединенной Европы полюбовно договориться с Марсом, чтобы ни в коем случае не довести дело до вооруженного конфликта! Сколько дней было проведено их интеллектуалами-дипломатами за столами переговоров, сколько выкурено дорогих сигарет в попытке убедить "твердолобых представителей" молодой республики в возможности и необходимости выгодного экономического сотрудничества с братски настроенными к ним народами Земли! Но все их умение разбивалось о "непримиримую заносчивость высокопоставленных колонистов", и их полное нежелание идти хоть на какие-то уступки в ценах на поставки обогащенной руды.
   Они вели себя возмутительно! Центральные каналы всех континентов не уставали отмечать то полное отсутствие всякой логики, что слышалось в речах и выступлениях марсианских лидеров. И слушая их, все больше землян разного цвета кожи, традиций и вероисповеданий проникались ненавистью к своим "неразумным братьям".
   Между тем, любому, склонному к спокойным размышлению человеку, рано или поздно становится ясно, что логика и разум вовсе не являются неким универсальным средством для разрешения конфликтов. И если кто-нибудь еще свято почитает этих "богов", то ему хорошо бы оказаться в России, в том далеком 1917-м году, и попытаться доказать там нищему пролетарию, что он вполне может мирно сосуществовать с фабрикантами и банкирами, и что, "если хорошо поискать, то им вполне можно найти между собой много общего". Но можно и несколько проще. Можно, например, попробовать убедить мужчин в том, что случайные связи это плохо, даже если о них никогда не узнают их жены.
   На самом деле, и об этом было известно в еще незапамятные времена, - логика лишь тогда является "общими рельсами", по которым направляются умы противоположных сторон, когда эти стороны имеют одну и ту же природу. Разум же только "обслуживает" эту природу, позволяя ей доминировать в той или иной области. Ведь любое природное явление существует лишь потому, что каждый миг стремится доминировать над всем остальным, окружающим его миром, при этом ни в коем случае, не сливаясь с ним.
   Более полугода длилось это противостояние двух мироощущений. Нежелающие военного конфликта государства Земли всеми силами старались сохранить, столь привычные им, отношения "любви за деньги", тогда как брызжущая молодыми силами республика упорно желала продолжения "мужского разговора". И все-таки, несмотря на сгущавшиеся тучи, земляне все еще верили в мирное разрешение "энергетического конфликта", - как стали называть эту проблему в те годы. И только лишь когда полномочный представитель республики, господин Майер, впервые произнес слово "война", - земляне впервые всерьез задумались о возможных последствиях.
   Слово это, раз сорвавшись (разумеется, не случайно) с уст государственного деятеля, тут же облетело и размеренную Европу, и уверенную в своих силах Америку, и всегда пребывающую в блаженном покое Россию. Бегущий, зарабатывающий деньги народ на миг остановился в своей погоне за "безбедной жизнью", и призадумался над тем, что вся эта суета, называющаяся жизнью, может, вот так запросто и закончиться прямо на его глазах. И от этой нелепой, но до боли ощутимой мысли ему сделалось не то, чтобы нехорошо, - ведь ничего страшного еще не случилось, - но определенно жутко и неуютно.
   Теоретически Земля могла в ответ пригрозить республике поднятием цен на консервированные продукты питания и предметы роскоши. Огромные многоакровые искусственные поля Марса все еще не могли обеспечить всем необходимым своих жителей, а производственные предприятия в последнее время и вовсе работали, в основном, на нужды армии. Но надеяться на какой-либо эффект от подобных действий могли, разве что, дилетанты, не знакомые с марсианским укладом жизни. Любой же, мало-мальски подготовленный аналитик понимал, что подобные меры не смогут сколько-нибудь серьезно нарушить течение жизни на этой "странной" планете.
   Дело в том, что в отличие от многих "высокоразвитых" народов Земли, марсиане были отнюдь не избалованы цивилизацией. Вечно озабоченное проблемами продовольствия и воздуха правительство Марса, приучило даже самых богатых своих жителей быть не особо привередливыми в подобных вопросах. Всесильные марсианские "толстосумы" вольны были покупать целые этажи в престижных районах городов; могли иметь по десятку электромобилей и целый штат прислуги, но никто не позволил бы им купить больше установленной нормы продуктов питания или баллонов с воздухом, поскольку это считалось достоянием всей республики. Поэтому население Марса, хоть и не обрадовалось бы уменьшению продуктовых норм и ухудшению качества воздуха, но и не стало бы из-за этого устраивать бунты, и бастовать в своих гигантских рудодобывающих и металлургических цехах.
   Марс переиграл Землю. Что поделать, - так устроена жизнь, что вечно стремящийся к комфорту человек, слабеет перед внешними силами сразу, как только достигнет этого сомнительного счастья. Впрочем, философия лишь могильщик, копающийся в скелетах ушедших эпох, и все ее оригинальные выводы быстро блекнут перед вечно живой и всегда убедительной реальностью, что, как раз, и является грубым и весьма решительным творцом этой самой философии. Так было и на этот раз, когда полномочный посол республики огласил решение своего правительства об объявлении войны всем, без исключения, государствам Земли. То, о чем спорили до хрипоты обществоведы и политологи, и в шутку переговаривались обыватели, - свершилось "грубо" и "зримо", вмиг перечеркнув исписанную страницу прошлой эпохи.
   28 июня 2090 года по земному календарю Вооруженные силы Марса начали вторжение. Силами ее передовой эскадры был нанесен ракетный удар по самым крупным городам Земли. Многие из этих ракет были уничтожены противовоздушной обороной государств Земли, но далеко не все, и некоторые красивейшие города планеты вмиг прекратились в руины. В этом внезапно наступившем хаосе, всего за несколько минут погибли миллионы людей, взлетели на воздух сотни заводов и фабрик, исчезли величайшие памятники древности. Все вокруг погрузилось во тьму: рушились мосты и эстакады, "складывались" в мгновение ока гигантские небоскребы, бугрилась под ногами земля, погребая под собой тех, кому пришлось родиться в столь ужасное время...
   Космические силы Земли в тот день проявили себя отнюдь не с лучшей стороны, главным образом потому, что Объединенной Европе так и не удалось собрать под свои знамена все земные государства, - слишком много претензий было у этих самых государств к их, откровенно захватнической политике в последние десятилетия. И, разметав осколки космических кораблей землян по бесконечному космосу, грозная армада Марса очень скоро установила тотальный контроль над околоземным пространством, приступив к следующей фазе военной операции - высадке десанта.
   Военное руководство Марса вовсе не ставило тогда перед собой цель установления полного контроля над ведущими государствами Земли. Целью вторжения было лишь приобретение доминантной роли в отношениях с ослабевающими государствами планеты, и превращение их в послушных марионеток в руках марсианского правительства. Военные аналитики Марса, хорошо знавшие историю земной цивилизации, не могли не учитывать, исторически заложенную способность некоторых народов Земли к стойкому и упорному сопротивлению. По этой причине верховным командованием Марса была сразу отметена тактика "загнанного зверя", делавшая из их противника неистового и бесстрашного врага. Скорее, действия Марса походили вначале на "отстрел хищников", с целью уничтожения наиболее опасных очагов сопротивления, с сохранением его остальной, "нейтральной" части.
   Тем не менее, первые дни войны повлекли за собой огромное количество жертв, как среди военных, так и среди мирного населения, сгоревшего в своих домах в результате первого ракетного удара. Обезлюдели улицы городов, опустели парки; по изуродованным воронками дорогам осторожно передвигались уцелевшие машины с беженцами. Еще недавно бившая ключом жизнь, возвращалась в те экономичные, рациональные границы, в которых она всегда была способна пережить любые катаклизмы и превратности судьбы.
   Этот день, и последовавшие за ним долгие сорок лет позже стали называть "эпохой великого Противостояния", но тогда, конечно же, никто не мог подумать о столь внушительных сроках. Даже мудрейший доктор Морст, ставший к тому времени одним из заслуженных ученых республики, оставил тогда весьма оптимистические записи в своих дневниках, приводимые здесь, из-за огромного уважения к этому человеку, дословно.
   "Сегодня правительство республики объявило о вторжении на Землю... молодая, изнывающая от собственной силы и избытка крови нация, решила еще раз испытать на прочность старую, уставшую и умудренную опытом цивилизацию Земли. Два великих колосса встали друг перед другом, сверкая доспехами...,. и все-таки, один из них - родной сын другого, и эта сила крови, конечно же, возобладает сразу, как только из ран у них польется настоящая, человеческая кровь...", - так писал об этом великий ученый, и вряд ли кто-нибудь может упрекнуть его в недальновидности, ведь им руководила вера в торжество добра, а вера всегда заслуживает уважения.
  Глава VIII
  Максим Поталов. Завтрак со смертью
   Шел шестой месяц войны. Схваченные первыми морозами южные русские степи, вдруг расквасились нежданной оттепелью. Намокшие серые тучи тяжело нависли над пустыми темными пашнями. Оставленные гусеницами танков комья земли, быстро превратились в грязь, которую весело месили тяжелые солдатские ботинки и с трудом преодолевали тянущиеся по кромке дороги беженцы. Чавканье сотен ног смешивалось с голосами людей в какой-то тупой, успокаивающей какофонии. Взрывая ее ревом двигателей, мимо проезжали бронетранспортеры..., и всем вновь завладевал этот вечный, неослабевающий шум, - неизменный для шагающих на марше армий со времен Спартака и Александра Македонского.
   Максим стоял на обочине, наблюдая за тем, как его рота втягивалась в общий поток колонны людей и бронемашин. Ноги его гудели от усталости, и больше всего ему сейчас хотелось забраться в кузов какого-нибудь грузовика, накрыться шинелью и заснуть. А грузовик этот пусть бы вез его, все равно куда, хотя бы в самое пекло..., лишь бы он мог хоть на время ощутить это долгожданное блаженство.
   Рота Максима шла уже пятые сутки. Получив сначала приказ закрепиться в одном из сел, вскоре ему было велено срочно оставить его, и не успевшие толком отдохнуть солдаты Максима были вынуждены весь день шагать по размякшим сельским дорогам, чтобы соединиться на шоссе с основными силами. По дороге они постоянно подвергались атакам марсианской авиации, ища спасения в редких придорожных рощицах. Ни разу еще не столкнувшись с противником, они уже успели хлебнуть тяжелой воинской доли, а кто-то из них даже напился ею сполна.
   Провоевав два года в молодости, Максим считал себя привычным к авианалетам, но мощь марсианской авиации была просто устрашающей. Добежав до спасительных деревьев, он зарывался в грязь, и, не высовывая головы, лежал так, ничком, как испуганный новобранец, ощущая лишь обычный человеческий страх. И лишь когда, грохочущая вокруг него земля переставала, наконец, сотрясаться в конвульсиях, он поднимался, сплевывая набившуюся в рот землю, и ругаясь не хуже портового грузчика.
   ...После этого они хоронили погибших, и пили за них водку из неприкосновенного запаса прапорщика Остапенко, а потом, даже не прикоснувшись к еде, шли дальше. На четвертый день авиация перестала их беспокоить, и они сражались лишь с собственными дорогами, увязая в них по колено и вытаскивая, то и дело проваливавшиеся в нее бронемашины. Когда же, наконец, вдали показалось шоссе с шагающими по нему русскими солдатами, ни у кого уже не оставалось сил на проявление радости, и даже шедший рядом с Максимом двужильный Остапенко лишь презрительно сплюнул сквозь прокуренные зубы, доставая сигарету.
   Но здесь уставшей роте также не светил отдых, поскольку части следовавшей по шоссе мотострелковой бригады поспешно отступали на север, к Ростову, от шедшего за ней по пятам противника. Было сыро и промозгло; не бывавшая еще в боях рота Максима уже успела потерять одно, увязшее в грязи вместе с тягачом орудие и два десятка солдат, среди которых четверо успели схватить дизентерию от отравленной нечистотами воды. Покрытые щетиной лица его бойцов были хмурыми, никто не шутил и даже не разговаривал. На проходящих мимо, беседующих солдат, они бросали взгляды, полные злобной зависти, шагая рядом, но как бы нарочно, не смешиваясь с ними. Иногда Максиму казалось, что вот, сейчас они бросят его одного, и просто уйдут в ближайшее село, и даже верный Остапенко не сможет остановить их своим зычным голосом поседевшего на стройках прораба...
   - Эй, капитан, где тут штаб бригады? - обратился к Максиму бравый усатый полковник, поравнявшись с ним на "джипе".
  - Да, кто ж его знает, товарищ полковник? Здесь теперь все перемешалось! - ответил Максим не по уставу. Но, возможно, его вид, как и вид его бойцов, был настолько разбитым и уставшим, что полковник не разозлился.
  - Штатский что ли? - спросил он, оглядывая покрытого грязью Максима.
  - Теперь уже нет, товарищ полковник.
  - Понятно! - кивнул тот. - Давай, вперед! - приказал он водителю - угрюмому детине с, не выражавшим никаких эмоций, круглым как блин лицом.
  - Прощай, капитан, - успел сказать полковник, - не умирай быстро!
  - Ничего, ничего, - мы не торопимся! - сказал ему вслед Максим.
   Вздохнув, словно бы от этого у него прибавилось сил, Максим пошел дальше; идти теперь, наверное, было легче, ведь под ногами у него был асфальт, но ноги уже еле передвигались от усталости. Вспугнутая ревом моторов стая ворон, пролетела над его головой, испустив крик сожаления неповоротливым земным существам, неспособным даже на время покинуть столь неспокойную земную твердь.
  - Эх, нам бы так! - словно читая мысли Максима, вздохнув, сказал рядовой Уваров из его роты, жуя кусок зачерствевшего хлеба. - Сколько ж нам еще идти, товарищ капитан? - спросил он у Максима, повернув к нему свое доброе, веснушчатое лицо.
  - Сколько нужно, столько и будешь! - раздался бас Остапенко, - мало тебе, Уваров, от лейтенанта доставалось за разговорчивость!
  - Нет больше лейтенанта..., - вздохнув, ответил тот, показывая всем своим тоном, что вовсе не отказался бы опять получить от него нагоняй, будь только он живой.
   Погибший лейтенант Острижко, или, как его звали за глаза, Стриж, - был как и Максим, из резервистов. Только родился он позже Максима, а потому не успел поучаствовать ни в одной войне. По профессии он был инженером; имел жену и ребенка, боялся сквозняков и единственный во всей роте не курил. А во время привалов, удивляя всех, доставал томик Есенина, и читал медленно, словно бы распевая про себя..., и в это время глаза у него становились какие-то совсем мирные, будто бы сидел он у себя в отделе, дожидаясь окончания затянувшегося рабочего дня... Погиб Острижко во время одной из бомбежек. Максим помнил, как кто-то из бойцов тогда поднял, весь испачканный землей его томик стихов, и, неуверенно подержав в руке, положил ему за пазуху, - туда, где его всегда держал молодой лейтенант.
   Увидав это, Максим еще тогда подумал, что когда он погибнет, вот также, вместе с ним уйдет все, о чем он когда-то думал и мечтал, и все, дорогие его сердцу образы, будут бережно собраны провожающими его в последний путь бойцами, и отправлены вместе с ним в землю, потому что никого, кроме него самого, уже не будут интересовать оставленные им здесь чувства и переживания....
   Максим продолжал шагать вместе со всеми, машинально выдергивая ботинки из вязкой грязи, и вездесущие, непредсказуемые мысли постепенно уводили его своими неведомыми путями, далеко..., на Марс, - туда, где он когда-то был счастлив. Это было странно, ведь, казалось бы, с коротким, но таким бурным романом с Леа его разделяло всего несколько месяцев. Но у мыслей свои неведомые пути, и теперь они уводили его туда, к Ноле, его мечтательной и экстравагантной марсианке... Он вспомнил их прогулки, и тот неприятный привкус, что имела резиновая трубка, через которую он дышал, и звук ее голоса в своем микрофоне... Странно, но именно этот "микрофонный" голос запомнился ему на всю жизнь, - столько в нем было юности и свежести, нежности и скрытой силы...
   ...А потом он смутился, не решаясь пригласить ее к себе, а она, вдруг, сказала так просто: "я могу зайти к тебе на пару часов", - да, именно так она и сказала, - Максим помнил это дословно. Потом, когда они сняли эти ужасные костюмы, и она заговорила с ним уже своим голосом, то сначала он даже показался ему резким и немного грубоватым. Но когда она засмеялась, увидав его неуклюжие от уменьшенной гравитации движения, смех ее вновь очаровал Максима, и после это очарование уже не покидало его вплоть до возвращения на Землю.
   Тогда она осталась у него до утра.... А утром беспощадно растолкала, и, полусонного, подтащила к окну, где из-за шпилей невероятных небоскребов вставало знаменитое, кроваво-красное марсианское солнце. Максим помнил, как тогда вспыхнули и заиграли тревожными цветами обои, заблестел "зайчиками" стоявший у окна столик, на котором стояла напоминавшая о проведенной ими ночи бутылка с красным вином... "- Ну, что, разве это не красиво?" - спросила тогда она, прижавшись к нему своим горячим телом, - "разве у вас, на Земле бывает такое?" " - Это великолепно!" - ответил он, зная, уже тогда, что этой минуты ему не забыть никогда.
   "А ведь теперь она вполне может быть где-то здесь, на Земле!" - подумал, вдруг, Максим. Мысль эта была ему в высшей степени неприятна, но теперь он уже не мог ее прогнать просто так, не "насладившись" вполне всей ее гадливостью. "Вот она стреляет из крупнокалиберного пулемета по укрывшимся в окопах немецким солдатам, или, может быть русским..., или "наставляет" мирное население захваченной деревни, как правильно себя вести, чтобы не иметь конфликтов с "новыми властями". Чтобы отвлечься, он даже закурил, но вымененый в деревне на керосин крепкий табак вовсе не отвлек его, и перед глазами его долго еще стояла красавица Нола, бьющая короткими и точными очередями по нему и его изможденным бойцам...
   - Товарищ командир, вам сообщение! - услыхал он голос своего радиста, - то ли Иванкина, то ли Ивашкина. Не в силах отчего-то запомнить его фамилию, Максим предпочитал вовсе не называть ее.
  - Что там? - Максим взял микрофон. Чей-то простуженный голос сообщал, что его рота теперь поступала в распоряжение сто пятого мотострелкового полка подполковника Радзиенко, и что за ним уже выслана машина, потому что командир желает его видеть лично. Затем в наушниках зашумело, и говоривший с ним раздраженный голос успел еще произнести несколько ругательств по поводу ужасной связи, прежде чем вовсе исчезнуть из эфира.
  - Глушат, гады? - понимающе посочувствовал радист, и Максим утвердительно кивнул.
  - Вот ведь, приготовились к войне..., не то, что мы!
   К радости еле стоявшего на ногах Максима, машина вскоре, действительно отыскала его роту, и он тяжело опустился на заднее сидение, рядом с каким-то бравым майором, сразу поразившим его своим небывало свежим видом. Вначале он даже заподозрил в нем штабиста, но это было не так, - сидевший рядом с ним майор Куликов был настоящим боевым офицером, воевавшим с самого первого дня и успевшим побывать уже не в одном сражении.
   - Что сказать, - кругом опять полный бардак! - разговорился майор, сразу сойдясь с Максимом. - Танков почти нет, артиллерия застряла где-то под Краснодаром, даже для автомобилей у них, видите ли, не хватает заряженных аккумуляторов! В общем, воевать будем как обычно, на одном лишь героизме! Ты как, - не против?
  - Ну, выбирать-то не приходится!
  - Правильно! - обрадовался майор. - Такой ответ мне нравится! А то начнут рассказывать: того у них нет, и этого не завезли..., так, что получается, что и марсиан бить нечем! - Куликов бросил длинный взгляд в сторону ехавших мимо машин медсанбата, где в одном из кузовов виднелась симпатичная девичья головка. - М-да..., - проговорил он, пытаясь восстановить упущенную мысль и Максим улыбнулся.
  - Так, вот, я и говорю: русский солдат должен воевать тем, что у него есть, потому как если ему дать для войны все, что нужно, то он может так увлечься, что.... О, гляди, - наши доблестные танки! - сказал он, повышая голос. - Где ж вы были, орлы, когда нас под Кореновской прижали, а? Ой, как же нас прижали-то!
   Выглядывавший из башни немолодой командир на это лишь беззлобно пожал плечами, показывая своим жестом вечную беспомощность младшего офицера перед приказами высшего командования.
  - Да, представляешь, накрыли нас два дня назад, да так отутюжили авиацией, что я уже с жизнью заранее попрощался, а эти вон, едут, как ни в чем не бывало, со своими ракетными установкам на броне, да еще и курят из башни!
  - Большие потери были? - поинтересовался Максим.
  - Приличные. Ребят потом прямо вдоль дороги зарывали...
  - Знакомо, - ответил Максим; его начинало клонить в сон.
  - Так ты что, воевал? - спросил майор, пробуждая его от быстро одолевавшего сна.
  - На Дальнем востоке..., здесь еще не пришлось.
  - А я, вот, как раз, туда не попал..., проторчал все это время на границе с Грузией!
  - Ну и хорошо, - нечего там было делать.
  - Так уж и нечего. Говорят, вы там дали жару! Да ты спишь, что ли, капитан? Подожди, вон уже бронемашина полковника! - майор толкнул Максима, и тот нехотя открыл глаза.
  - Ну, все, иди! Как прибудем на место - заходи. Батальон Куликова спросишь - тебе сразу скажут, - хлопцы-то у меня неспокойные, любят победокурить! Посидим, выпьем...
   Максим попрощался с майором и направился к стоявшей неподалеку бронемашине. После удобного сидения в машине ему дико хотелось спать. Это чувство стало одолевать его так, что он даже на время позабыл о голоде. Борясь с ним, он вышел, и, помахав на прощанье неунывающему майору, направился к машине. До нее оставалось всего несколько десятков шагов, и Максим уже мог разглядеть ее измазанный грязью корпус, и смело задранную кверху, зенитную пушку. "К черту гордость! Попрошусь у полковника, хоть часок поспать!" - подумал он, и в это время в небе послышался быстро нарастающий гул моторов.
   Все живое чувствует опасность: научившись умению наслаждаться удовлетворением собственных потребностей, разумная жизнь внутренне сжимается всякий раз, когда все это, столь привычное и приятное для нее, становится под угрозой исчезновения по причине всесильной смерти. И тогда, чувствуя возможный конец всего, что еще недавно было для него таким простым и естественным, она отчаянно протестует против столь вопиющего произвола со стороны жестокой природы.
   Инстинкт заставил Максима упасть на землю за несколько мгновений до того, как земля содрогнулась от разрывов снарядов. В свою первую войну ему еще казалось, что он когда-нибудь сможет привыкнуть к этому, и тело его перестанет сжиматься в страхе от каждого близкого разрыва, но этого так и не произошло. Ощущение своей полной беспомощности и незащищенности перед разившими сверху силами, вновь заставило его вжаться в землю, слиться с ее холодной, неуютной влагой...
   Рядом с ним кто-то пробежал, и, не то залег, не то упал замертво, - Максим не мог этого разобрать, потому что рев пролетавших самолетов давил на него сверху тяжелым, смертоносным грузом. Несколько раз рвануло совсем близко, и он увидал свою, полузасыпанную руку, сжимавшую автомат, подумав о том, насколько бесполезна теперь и эта рука, и этот автомат, да и все его сильное, далекое от старости тело, напитанное лишь пожирающим самое себя страхом.
   Налет длился недолго, Максим научился определять это, включая внутри себя другое, "растянутое" время, в котором секунды измерялись взрывами, а минуты проживались как целая жизнь. Когда он поднялся, мысли его еще не вернулись к действительности, но опьяненное сознание уже ликовало от ощущения собственной жизни. Мимо него пробежали санитары, горел развороченный снарядом танк, слышались стоны; горький тяжелый воздух першил горло. Все это никак не вязалось с овладевшей им радостью, но она была, и ощущалась им также живо, как боль в ушибленном от неудачного падения плече.
   Штабной бронеавтомобиль был подбит. Из кабины свешивалось тело, не успевшего его покинуть водителя. Внутри него тоже не осталось никого живых, - открытая дверь бокового люка напоминала вход в склеп, куда Максиму не хотелось идти. Отряхнувшись, скорее машинально, а вовсе не по причине брезгливости, Максим пошел назад, к своей роте, поскольку здесь ему теперь делать было нечего.
   На него никто не обращал внимания. Впечатление было такое, что он, так вот, пройдет всю колонну, и пойдет себе дальше, прочь от окружавшего его ужаса. Эта детски наивная мысль так ему понравилась, что он даже улыбнулся. В детстве он был большим фантазером, и мог часами мечтать, обитая в своем, построенном им мире. Теперь, пробираясь между воронками, горящими машинами и лежавшими на земле ранеными, он мог немного побыть в этом выдуманном мире, из которого вскоре его должны были вывести солдаты, оставленной им роты.
   Максим увидал их, когда колонна опять пришла в движение. Они шли хмурые и словно недовольные тем, что он бросил их в такой момент, так что ему даже сделалось неловко, будто бы он оставил посреди темного двора провожаемую им девушку. Он выслушал доклад лейтенанта Хмурина, своего педантичного заместителя, и отчего-то очень обрадовался, увидав живого Остапенко и бледного молодого радиста. Жизнь продолжалась, дорога вела их дальше, к Ростову, где сгустившиеся тучи таили для них неведомое будущее.
   Голодные и уставшие, они прошли еще несколько часов, пока вдали не показались дома какого-то села.
  - Выселки, - сказал кто-то из бойцов, и другой тут же вспомнил, как когда-то до войны проезжал здесь, и останавливался на обед в здешнем уютном кафе. И вот кто-то уже высказал предположение, что здесь, наверное, будет привал, и эта мысль была тут же поддержана остальными, как весьма здравая, и вскоре всеми овладело то оживление, которое всегда возникает у бесконечно уставших людей, получивших какую-то надежду на отдых.
   Максим шел, прислушиваясь к разговорам солдат, пожимая плечами на их вопросы о возможности скорого привала. Его чувство голода несколько отступило, а усталость превратилась в тупую, ноющую во всем теле боль. Впечатление было таким, что эта усталость была облечена в некую физическую форму, подобно его собственному телу и вооружению; она лежала у него на плечах, давила поясницу, тяжелыми гирями приросла к ногам. Казалось, он еще шел вовсе не потому, что его обязывал к этому долг, а просто из-за того, что ноги его уже просто не могли стоять на месте, - ходьба сделалась для него единственным способом существования, и, сядь он теперь, его ноги, наверное, все равно продолжали бы свое мерное и монотонное движение.
   Вскоре с ним связался Куликов. После смерти командира полка он занял его место, и бодрый голос майора сообщил, что он назначает его командиром своего батальона, и что на первой же остановке он должен прибыть туда вместе со своей ротой. Это обстоятельство ничуть не обрадовало Максима, потому, что теперь к нему стали постоянно приходить донесения от командиров рот, в основном заключавшиеся в том, что их солдаты устали и им требуется отдых. Всем им Максим отвечал, что знает это, и что новый командир полка также поставлен об этом в известность; говорил еще что-то, подбадривающее, но, как ему казалось, не очень убедительно. Наконец, когда ему это надоело, он просто наорал на одного из ротных, после чего его больше не беспокоили, и он мог на какое-то время предаться своим мыслям. Но постоянные разговоры о возможном близком отдыхе завладели и им. Представив себе на миг, как он наестся каши с тушенкой и завалится спать, - Максим уже не мог сохранять душевное равновесие. Теперь он и сам, то и дело поглядывал вперед, на приютившееся вдалеке село, расстояние до которого, казалось, нисколько не сокращалось.
   Как странно устроен человек! Только что ему казалось, что жизнь его тяжела до предела, и что для него уже нет никакой возможности терпеть все это. И вот обстоятельства изменяются: недавние мысли уже кажутся ему абсурдными, поскольку внезапно изменившиеся условия оказываются для него настолько хуже, что считавшееся только что ужасным прошлое может казаться почти что настоящим счастьем.
   Показавшееся вдалеке село, то самое, что так скоро сделалось для уставших бойцов объектом их вожделенных желаний, - встретило их орудийным огнем вражеских батарей. Несколько взрывов прогремело где-то далеко, в поле, но вот они стали ложиться все ближе и ближе, будто бы сам Максим каким-то образом притягивал их.
  - Из деревни бьют, гады! - со злобным спокойствием сказал Остапенко. - Опять, наверное, десант высадили!
  - Сколько же их наплодилось на этом Марсе, что хватает на весь наш шарик! - воскликнул шедший рядом солдат, пригибаясь к земле.
   Внутри Максима клокотала ярость. Только что он терпел, пока его безнаказанно бомбили с воздуха, и вот уже их снова обстреливают орудия. Чуть не вырвав из рук Ивашкина рацию, он скомандовал всем командирам рот вести ответный огонь, и, позабыв о своей новой должности, побежал проверить два уцелевших орудия своей батареи. Наверное, вид его был страшен, потому что, исполнявший обязанности командира батареи сержант Озеров, увидав его, отскочил в сторону, хотя вовсе не был робкого десятка.
  - Открыть огонь! - закричал Максим со всей, взявшейся у него, неизвестно откуда злостью. А потом, когда оба орудия, взревев, ударили по противнику, - издал рык, подобно древнему воину, наблюдающему поверженного противника.
   Озеров что-то кричал ему, наверное, хотел, чтобы он пригнулся, но Максимом вдруг овладела какая-то злобная радость. После того, как несколько снарядов (может быть и не от их орудий) легли там, где находился противник, он закричал, срывая горло, совсем не думая о том, что совершенно нелепо стоит теперь во весь рост, как хорошая открытая мишень. Сейчас ему впервые захотелось атаковать врага, впрыгнуть в его окоп, ударить штыком, прикладом, увидав настигшую его смерть.
   Воинское счастье недолговечно и непредсказуемо! С тех пор, как существует человечество, с тех пор, как ведет оно войны, никому еще не удавалось сделаться его любимчиком или, хотя бы на время, заручиться его поддержкой. Оно не падко на деньги, и напрочь не признает авторитетов, отдавая победу той или другой стороне единственно по своему собственному усмотрению, и никогда ни перед кем не держит в том отчет! Вот почему, попавший даже в самую безвыходную ситуацию, позабытый всеми стрелковый взвод, до последней минуты таит надежду на спасение. Вот почему засыпанный землей и полуоглохший боец продолжает мечтать о крепкой сигарете и хорошем глотке спирта... Воинское счастье как женщина, - то далекое и недоступное, а то сваливающееся прямо в руки как нежданная и немыслимая удача.
   Обстрел продолжался уже несколько минут, при этом вражеская сторона имела явное преимущество. Осколком был убит сержант Озеров, и разгоряченный Максим сам командовал орудиями, совсем как тогда, в его прошлую, давно уже забытую всеми войну. Иногда взрывы оглушали его, и он не слышал собственного голоса, хотя и продолжал отдавать команды. Временами же ему казалось, что его окутывала мертвая тишина, и тогда ему даже становилось страшно, потому что тишины не могло быть; она была запрещена окружавшей его реальностью..., потому что ее вообще не могло существовать. Разбрызгивая грязь, отлетали стреляные гильзы, воздух вокруг него сделался густым и теплым от дыма..., в голове стоял звон и легкое опьянение.
   Уйдя в какой-то свой мир, сделавшись струной игравшего вокруг него огромного оркестра войны, Максим даже не заметил пролетевшее над ним звено русских штурмовиков. Лишь радостное "ура", да взвившиеся над деревней столбы дыма вернули его к новой действительности, заставив закричать, как какого-то неопытного новобранца, - громко и пронзительно.
   Село пылало, накрытое огненным шквалом; облако черного дыма, казалось, накрыло собой все, что только могло там двигаться, стрелять, отдавать команды..., - просто жить и дышать.
  - Ай, молодцы, какие! Гляди, как кладут бомбы! - заорал подбежавший к нему Остапенко, и, совсем позабыв о субординации, толкнул Максима в плечо.
  - Сейчас бы в атаку..., - сказал Максим.
  - Что? - закричал ему прямо в ухо, оглушенный Остапенко.
  - В атаку сейчас нужно, пока они там не опомнились!
  - А, это хорошо бы! - закричал он в ответ, но от стоявшего вокруг грохота Максим видел только движения его губ.
   Сам Максим, конечно же, не мог принять такого решения, но вид разгромленного противника действовал теперь на него как красная тряпка на быка, а опыт прошлой войны подсказывал, что уже через десять минут их враг опомнится и снова откроет огонь. Разум его еще сопротивлялся этому, но опьяненная душа уже рвалась вперед, не в силах ждать приказа.
   - А ну-ка, вперед, в атаку! - заорал он так громко, что сам не узнал своего голоса. - Я сказал - в атаку! - повторил он, наставив дуло автомата на продолжавших лежать солдат, - ну!
   Они поднялись; Максим знал, что они поднимутся, потому что в противном случае он, наверное, дал бы по ним очередь; слишком уж сильным было охватившее его сумасшествие. Сам не понимая, что делает, Максим побежал вперед, услыхав вскоре позади себя, сначала нестройное, а затем все более настойчивое и громкое славянское "ура", сотрясавшее в разные времена земли многих государств и народов.
   Давно уже кубанские степи не знали подобного смертоубийства. Лишь в минувшую "гражданскую" в последний раз проносились здесь лихие казачьи сотни, разнесенные по разные стороны великой войны той самой, всемогущей собственностью, с которой во все времена никто не расставался добровольно. Теперь было другое время, и другие люди бежали сейчас по вязкой земле под очередями оживших пулеметов противника. Но что-то было общее; что-то неуловимое, мистическое, таящее в себе простоту и, одновременно, таинственность существования миров... И когда рядом с Максимом повалился замертво бежавший солдат, ему странным образом почудился блеск серебряных газырей и царских погон на его плечах...
   Максим бежал легко, будто бы не касаясь земли. Он и подумать не мог, что сможет так бегать после стольких лет сидения за столом. Но военная жизнь уже изменяла его, кроила на собственный лад, заменяя многие, приобретенные им условности на простую и жизненную философию воина. Оставив в покое его душу, эта новая жизнь неистово взялась за его тело: инстинкты и рефлексы быстро возвращали ему давно утраченные навыки нерассуждающей, безотказной боевой машины. И он не сопротивлялся этому, во-первых, потому что хотел выжить, а во-вторых, потому что происходившие в нем перемены были сродни ему по праву рождения, ибо война также неуклонно отыскивает мужчину, как беременность - женщину.
   Максим уже не бежал впереди, - возраст брал свое, и все новые и новые бойцы обгоняли его, уходя дальше. Стреляя короткими очередями туда, где за разрушенными стенами домов еще сидел их противник, - он словно чувствовал его присутствие, за проемами окон, на крышах, за дымящимися бронемашинами..., сейчас он даже не смел думать о том, чтобы когда-нибудь добежать до деревни. Казалось, вся его прошлая жизнь была лишь долгой подготовкой к этой смертельной атаке, к этим нескольким сотням метров, которые ему теперь нужно было преодолеть под плотным вражеским огнем, глядя, как падают один за другим его бойцы, так и не прошедшие ее до конца...
   Теперь он точно знал, что село будет ими взято. Там, за стенами домов, все отчетливее чувствовался ужас их противника. Они стреляли, бросали гранаты, но все это не могло предотвратить их гибели, и наступавшая на них живая масса неминуемо приближалась к той незримой черте, за которой противник уже сам чувствует себя побежденным. Их артиллерия работала превосходно. Ведя прицельный огонь все время, пока наступала пехота, она замолкла лишь тогда, когда ряды наступавших оказались в нескольких десятках метров от первой линии домов. "Ура!" - гремело в сыром, тяжелом воздухе, "а-а!" - отвечало степное эхо, оцепеневшее от дикого славянского напора, словно сошедшего с древних, пожелтевших страниц.
   "Вот, сейчас убьют, так, что я даже не успею ничего осознать, или тяжело ранят, и тогда отписанные мне последние часы я буду все видеть сквозь завесу наркотического тумана...," - подумал, бегущий и оравший вместе со всеми Максим. Умирать не хотелось..., он понимал всю тривиальность этой мысли, но от этого мысль не успокаивалась в нем, а напротив, скрежетала в возбужденном сознании каждой клеткой его тела. А рядом с ним все падали и падали, срезанные острыми очередями солдаты, а он все бежал..., падал, пережидая свист летящих над головой пуль, и снова бежал, будто бы сама смерть отказывала ему в визе на выезд из приютившей его прекрасной страны, называвшейся "жизнь".
   Наконец, поле закончилось. Максим сам не заметил, как перед ним вдруг выросла стена одного из тех самых домов, что еще недавно казались ему недостижимыми как само счастье. Полуразрушенный, без крыши, - он возник перед Максимом наподобие чуда, и, впрыгнув в него, он долго не мог заставить себя покинуть это укрытие, вновь подставив себя под летящие во все стороны пули. Прильнув к старой, облупившейся стене, и ощутив сладостное чувство относительной безопасности, он с трудом заставил себя побежать дальше. Что-то тревожное, опасное, показалось в окне соседнего дома, и Максим дал по нему очередь, спрятавшись за кучей песка. Оттуда ответили; несколько пуль воткнулось совсем рядом с ним. Что-то попало ему в глаза; Максим зажмурился, заморгал; мир вокруг него поплыл, потерял очертания. Он потер глаза, заставляя себя вернуться к окружавшей его, страшной картине войны, и осмотрелся.
   Бугры, канавы, спиленные деревья, даже просто кучи мусора, - все то, что еще совсем недавно показалось бы ему чем-то некрасивым и ненужным, теперь было ниспосланной с небес манной, способной защитить от наспех пущенной пули или случайного осколка. И, напротив, все ровное и гладкое, не дающее укрыть человеческое тело, вызывало в нем теперь чувство страха и отторжения как нечто противное человеческой природе, всегда стремящейся лишь к одной главной цели - выживанию...
   Несколько разрывов гранат подняли его из укрытия, и бросили вперед, на спрятавшегося в доме противника. При этом стена дома опять оказалась так близко, что он едва не налетел на нее. Дав очередь, и не понимая, что он делает, Максим, подобно какому-то киногерою, впрыгнул в окно, хотя оно находилось довольно высоко над землей. Сжавшись от предчувствия боли от пущенной в него пули, или удара ножом, он перекатился по полу, уткнувшись в мертвое тело марсианского солдата. Тот лежал, привалившись к стене, и из его склоненной на бок головы вытекала струйка крови; сползшая на самый лоб каска закрывала лицо, но подбородок и нежная, еще не знавшая бритвы кожа выдавали в нем юношу. Максим успел подумать, что это хорошо, что он не увидел его лица, как в окно буквально ввалился Остапенко. Неудачно зацепившись за подоконник, он шлепнулся на пол, покрывая все вокруг отборной "строительной" бранью.
  - Что ж вы убегаете, товарищ капитан, так ведь и до беды недалеко! - сказал он, отряхиваясь. - Вы же теперь большой начальник, - негоже так!
   Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент где-то рядом с домом разорвалась граната, и слова его потонули в грохоте. На успевшего пригнуться Максима полетели камни и битые стекла.
  - Вставай, пошли! - Максим помог ему подняться. Взглянув еще раз на тело, своего первого, встреченного на второй войне противника, он выскочил в окно, потому что дверь была намертво погребена под завалом.
   Потом, когда атака была окончена, он курил, глядя отсутствующим взором на пылавшие дома и выбегавших, неизвестно откуда, мирных жителей. Ходивший за ним по пятам Остапенко, звал радиста своим зычным, хотя и охрипшим голосом, но Максиму хотелось немного посидеть. Еще с прошлой войны он любил эти сладостные минуты спокойствия после проведенного боя. У него было еще немного времени, пока осмотревшиеся ротные еще не начали искать своего, не в меру шустрого командира, ожидая от него дальнейших приказов.
   А позже они сидели в одном из чудом уцелевших домов с майором Куликовым, и жевали наскоро разогретую тушенку, мечтая лишь о том, чтобы им дали хоть немного выспаться. Старый, потрескавшийся радиоприемник, играл ретро, неистово шумя басами и заглушая монотонный голос вызывавшего штаб корпуса радиста. "Корпус" не отвечал, шумя в ответ помехами, но потерявший уже надежду веснушчатый парень, все же твердил заученные позывные с упорным смирением монаха. За выбитыми окнами слышались голоса солдат, всхлипывания женщин и негромкие постукивания ложек о солдатские котелки. Шумел ветер, с развороченной снарядом крыши сыпалась на стол штукатурка.
  - А зря мы так, с пленными..., - обронил, наконец, Максим.
  - Что? - спросил, ушедший в свои мысли, уже захмелевший Куликов.
  - Пленных зря поубивали, они ведь сдавались...
  - Ага, - равнодушно кивнул тот, продолжая жевать, глядя в одну точку усталым, равнодушным взглядом. - Нечего было нападать, - вдруг добавил он, - так вот, скоро, и всех перебьем!
  "- Всех не нужно", - хотел сказать Максим, но промолчал, понимая, что и Куликову и склонившемуся над рацией солдату теперь было глубоко наплевать на его чувства к красавице марсианке, и что каждый из них с большим удовольствием увидел бы ее мертвой, так же как и других, лежавших теперь здесь, на вольной кубанской земле.
  Глава IX
  Сан Линь. Межзвездная драма
   Массивная, многотомная история войн любой цивилизации представляет собой весьма увлекательное чтение. Проходящие перед взором пытливого читателя завоевания, вторжения и смуты будят воображение, заставляют учащенно биться сердце, какого-нибудь грезящего битвами юноши, в восхищении прильнувшего к страницам забытых книг. Перед его мысленным взором проходят целые эпохи, от закованных в броню "железных" шеренг, до быстрых танков и смертоносных вертолетов. Трагедии и взлеты целых народов поражают здесь воображение масштабами описываемых событий, а героический эпос битв порождает впоследствии захватывающие романы и яркие, запоминающиеся фильмы.
   Но все это увлекательное чтение никогда не дает даже самому пытливому и отлично организованному уму ответа на один вопрос: можно ли было хоть когда-нибудь в истории узреть те последствия, к которым приводят войны? Мог ли видеть их император Николай II, ввязывая русскую армию в Первую мировую войну; или великий Наполеон Бонапарт, начиная свое победное шествие по Европе. Могли ли видеть досточтимые отцы Церкви в том далеком десятом веке последствия организованных ими Крестовых походов, изменивших до неузнаваемости лицо самой Европы... Нет! Никто и никогда, начиная войну, не мог предвидеть то, к каким последствиям она приведет, толчком каких необратимых процессов она станет, и какую эпоху откроет, резко сдернув занавес с новой сцены истории.
   Конечно, человек любит строить предположения, упражняя этим свое, искушенное ухищрениями ума сознание и тща, таким образом, собственному самолюбию. Но все это никоим образом не помогает ему познать суть происходящего. И какой бы эрудицией не обладал этот человек, ему никогда не удастся заглянуть туда, за завесу неведомого будущего, чтобы узреть, хотя бы приблизительно, все последствия происходящей войны, и все ее влияние на жизнь будущих поколений.
   Марсианское вторжение, планировавшееся как акция устрашения, длилось уже несколько месяцев. Ведь известно еще с давних времен, что ввести войска на территорию неприятеля часто бывает намного проще, чем убрать их, к тому же если этот неприятель не сдается, а оказывает упорное сопротивление. В этом, весьма неприятном для полководца случае, подобный отвод может легко перейти в настоящее бегство, сделав отступающую армию легкой добычей его неприятеля, только что на его глазах терпевшего поражение. Все это было известно еще во времена Юлия Цезаря, - так было и теперь. Поэтому, понимающее опасность сложившейся ситуации марсианское командование, продолжало удерживать занятые в первые недели войны города, постепенно превращая их в мощные укрепрайоны.
   А Земля продолжала сопротивляться! Изнемогая от постоянной нехватки энергоресурсов, она теперь отдавала все свои силы растянувшемуся на многие сотни километров фронту. Улицы Москвы, Нью-Йорка и Парижа замерли: не было больше несущихся по автострадам авто, не выстраивались длинными хвостами городские "пробки", - только лишь боевые машины бороздили пустые, исковерканные бомбежками дороги, грозно урча своими мощными электромоторами. На опустевших, вмиг сделавшихся заброшенными дорогах появились велосипедисты. Прицепив небольшие тележки, везли они добытые где-то дрова, выменянный на рынках керосин, или удачно найденные после бомбежки теплые вещи. Деньги, драгоценности, предметы роскоши - все это сделалось вдруг совершенно ненужным и даже смешным. Подобные вещи без сожаления меняли на хлеб, спички, и, особенно, на уголь и керосин. Для подобного обмена всегда отыскивались люди, ибо те, кто по каким-то причинам имел доступ к этим, жизненно важным товарам военного времени, всегда желали "погреть руки" за счет бедствия остальных.
   Так, жизнь очень быстро вернулась к своим изначальным материальным ценностям, сделавшись вскоре вполне естественной для тех, кто еще год назад не мог прожить без красивого электромобиля и богато обставленной квартиры. Оказалось, что память цивилизации, как и память человека, бережно хранит все, бывшее с ним когда-то, позволяя быстро адаптироваться в новой, но уже пережитой когда-то эпохе.
   А война, тем временем, постепенно перешла в другую фазу. Короткий и кровопролитный период дерзких десантных операций марсиан и ответных жестоких контратак землян, постепенно сошел "на нет", и на смену ему пришла длительная, изматывающая силы позиционная война. Занятые марсианами крупные города - их оказалось несколько десятков, быстро "опоясывались" бетонными дотами и сложными системами путей сообщений (на которые марсиане были большими мастерами), и вели непрекращающуюся войну за контроль над близлежащими территориями. Вот как писал о них, прилетавший на Землю главный летописец республики Марс, доктор Морст: "... все пространство вокруг этих, вошедших в историю Великой межпланетной войны укрепленных городов, было напичкано минами; мертвая, перемешанная со снарядными осколками земля, казалось, уже никогда более не могла плодоносить..., все вокруг напоминало само воплощение ада и апокалипсическую картину гибели человечества... само собой разумеется, что все марсианские укрепрайоны быстро "обрастали" прочными линиями обороны землян, и между этими "кольцами стали и бетона" гуляла, ни перед кем не подотчетная смерть, собирающая здесь каждый день свою щедрую жатву..."
   Жизнь на Земле изменилась. Не было больше десятков телевизионных каналов с их "подростковым", ничем не обоснованным оптимизмом, или, напротив, истеричными прогнозами близкого "конца света". Не мозолила глаза реклама, убеждая всеми силами легковерного человека купить то, без чего он преспокойно обходился еще вчера, - изменилось все... Изменились и люди: давно позабытые за время "цивилизованной" жизни каждодневные заботы оказались поначалу очень утомительны, а для особо изнеженных, и вовсе непосильны. Но прокатившаяся волна истерии вскоре прошла, и жизнь, как обычно, взяла свое, доказав многим, что течение ее вполне возможно без личного авто и скоростного лифта. Жизнь всегда побеждает, победила она и теперь, доказав в очередной раз матери природе стойкость и мужество воспитанного ею тысячелетними невзгодами человека.
   Война продолжалась без каких-либо перспектив на ее прекращение. Решившие померяться силами планеты сцепились в жестокой схватке, не ставшей еще смертельной, но давно уже перешедшей в крупномасштабное, кровопролитное сражение.
   Сан Линь отодвинулась от экрана монитора и, потерев уставшие глаза, откинулась в кресле. Его мягкая, эргономичная поверхность бережно удерживала ее потяжелевшее, округлившееся за последние месяцы тело.
  - Ну, как ты там? - послала она мысленный вопрос к плоду на древнем языке тиосодо, чьи вибрации должны были инициировать у него развитие неординарных способностей.
   Развивавшееся внутри нее существо молчало, осторожно прислушиваясь к окружавшему его миру. Сан Линь чувствовала, как оно испускало волны, желая побольше узнать о том мире, где ему вскоре надлежало появиться для того, чтобы прожить целую жизнь, возможно даже долгую, если на то будет соизволение Великой Бездны. Сан Линь улыбнулась; прислушиваясь к исходившим от ее будущего ребенка вибрациям, она различала страх и неуверенность перед ожидавшей его неизвестностью, и, одновременно любопытство перед чем-то новым, интересным, ожидающим его снаружи.
   У Сан Линь еще никогда не было детей, и сейчас она сама была чем-то похожа на живущее внутри нее маленькое любопытное существо. Прислушиваясь к его мыслям и движениям, она с необычным чувством ощущала внутри себя великую тайну зарождения новой жизни. Эта жизнь заставляла ее саму воспринимать многие вещи как будто заново; мудрее, терпимее, гармоничнее.... Глядя вокруг, она, будто бы вновь изучала, уже прочитанную когда-то в юности книгу, находя в ней совершенно новые места и совсем по-иному понимая все, казавшиеся ей когда-то таким простым и даже банальным. Это состояние теперь очень увлекало ее. Она даже и подумать не могла о том, что можно быть счастливой просто так: просыпаясь, завтракая, гуляя по аллеям или болтая о всяких мелочах со всегда учтивым Тэн Янгом. И если при этом ей, хотя бы на миг становилось скучно, то было достаточно лишь подумать о том, кто теперь обитал внутри нее, как все вокруг вновь обретало цель и глубокий смысл.
   Как только началась война, она вынуждена была оставить Максима и покинуть Землю. Чувствуя свою беременность, она не могла представить для себя чего-нибудь иного. Оставленный ею на дне теплого Черного моря челнок, всплыл на поверхность, повинуясь ее радиомаяку, и гулявшие по набережной ночные гуляки не успели ничего сообразить, как он мягко оторвался от волн, и вскоре исчез в темном, южном небе. Тогда ей было грустно, и хотя внутреннее чувство подсказывало ей, что она еще увидит Максима, на душе у нее, отчего то, было тревожно.
   После того дня ее корвет так и кружил по орбите Земли, окруженный силовыми полями, что делали его недоступным для обнаружения кораблями завладевших околоземным космическим пространством марсиан. Правда, их локаторы могли засекать какие-то локализованные поля, странным образом вращавшиеся по четкой траектории материального тела. Но даже если бы какому-нибудь недоверчивому офицеру это показалось подозрительным, пущенные для наблюдения за этим "странным" явлением корабли-разведчики ничего бы не обнаружили. Тэн Янг был опытным капитаном, и потому предпринял дополнительные меры маскировки, сделав корвет невидимым во всех частотных диапазонах, в том числе и оптическом. Все это, конечно же, требовало значительных энергозатрат, и вполне могло привести к проблемам с энергией. Но, в отличие от примитивных технологий Земли, энергопреобразователи ее цивилизации могли превратить каждый "болтавшийся" в космосе предмет в источник энергии. А в околопланетном пространстве Земли вращалось такое огромное количество "космического мусора", что его хватило бы на целые годы нормального функционирования всех систем корабля. Этот "мусор" теперь и служил "пищей" реакторам корвета, превращаясь в них, пусть и в малоэффективное, но абсолютно дармовое топливо.
   Сан Линь не хотелось покидать эту систему. За время их знакомства с Максимом, она ни разу не спросила его о том, как бы он отнесся к тому, чтобы вместе оставить эти задворки вселенной..., не спросила, поскольку знала, что он бы на это никогда не согласился. "Конечно, не согласился!" - для Сан Линь это было также ясно, как и тогда, когда она впервые увидала его, осознав, что это был именно тот, кто ей нужен.
   С тех пор прошло уже полгода. Корвет все также кружил по орбите, а его немногочисленные обитатели вели спокойную, размеренную жизнь, проводя свободное время согласно потребностям своей души. Тэн Янг подолгу пропадал в фехтовальном зале, и Сан Линь, проходя мимо, часто слышала удары его меча о лезвия, вращавшегося с неимоверной скоростью тренажера, и его неутомимое, никогда не сбивающееся дыхание. Механик Вейднер - самоучка с дикой, кровожадной Септеи, откровенно скучал от вынужденного бездействия. Он даже пристрастился к спиртному, а потому редко показывался на глаза Сан Линь, опасаясь ее чуткого обоняния, и больше пропадал у себя, на нижнем уровне, в знакомом ему царстве труб, датчиков и кабелей. Тяжелей всего было, наверное, ее служанке - юной синеокой рабыне Зее, подаренной когда-то Сан Линь ее тайным поклонником, - одним имперским советником. Этой скромной деве за длительное время полета настолько наскучило одиночество, что она вступила в связь поваром, бывшим намного старше ее, и имевшим по сведениям Сан Линь жену, шестерых детей и множество разных пороков.
   Но все это лишь вскользь занимало внимание Сан Линь. Она была полностью поглощена своими новыми ощущениями и общалась только с Тэн Янгом, да и то, преимущественно на темы литературы и поэзии, в которых он весьма неплохо разбирался, несмотря на свое суровое воинское воспитание. Теперь они часто сидели вместе по вечерам, в ее уютной, обставленной в стиле Третьего Ренессанса каюте, где между портретами древних мастеров-живописцев, были развешены картины пейзажей с ее родной Хермии. На трехмерном экране сверкали звезды; совсем недалеко, как на ладони, виднелся покрытый океанами шар оставленной ею планеты..., тихо и торжественно плыли блаженные вечерние минуты.
   Тэн Янг читал ей короткие, наполненные философским смыслом трехстишья поэтов его родины. Она слушала, наслаждаясь своеобразной мелодией древнего языка его народа, представляя себе то бескрайнюю степь, освещенную двумя яркими лунами, то покрытый острыми камнями берег реки, то заснеженный тракт с весело летящими по его сугробам санями... Потом она играла на фоно, чувствуя, как безуспешно старались сымитировать божественную кантату Даэрто звуковые генераторы ее дорогого электронного инструмента. А когда наступало время сна, юная Зея приносила дымящуюся чашку ее любимого моккао, легко ступая по ковру своими миниатюрными ножками. Тэн Янг же, как обычно, отказывался от этого удовольствия. Закуривая свою длинную трубку, он молча щурился в табачном дыму, и в его узких глазах таилась то ли грусть, то ли свойственное его народу спокойное самосозерцание.
   Сан Линь не могла сейчас вернуться домой, - плод ни в коем случае не выдержал бы перехода в гиперпространство, и она не имела права рисковать жизнью своего ребенка. Хотя всего несколько лет назад она сурово наказала одного из своих адмиралов как раз за то, что тот опоздал с возвращением на Цею по причине ожидания родов своей жены. Тогда она отправила его в ссылку, в которой он пребывал и поныне... "Когда я вернусь, то сделаю его эскадрадмиралом", - думала Сан Линь, всякий раз, когда мысли возвращали ее к этим неприятным воспоминаниям. И все-таки, теперь она редко думала о прошлых ошибках, оставляя их великой ткани прошлого, что постоянно творит новые миры, одновременно уничтожая старые. Там, в этой покрытой туманом дали, была уже соткана и ее судьба, а также судьба того, кто теперь жил внутри нее.
   Тэн Янг никогда не задавал ей ненужных вопросов, но когда Сан Линь стала регулярно посещать медицинский блок, то он обо всем догадался, - это было видно по его глазам. И хотя он ни разу не коснулся этой щекотливой темы, во взгляде его умных карих глаз все явственней начало проступать сочувствие. Это сочувствие ужасно раздражало Сан Линь; порою, она даже порывалась запретить Тон Янгу являться к ней вечерами, но на корабле больше не было никого, кто смог бы заменить ей общество этого интересного, разносторонне развитого человека, и она всякий раз удерживала себя от подобного поступка. К тому же, в глубине души, она понимала, что сочувствие Тэн Янга было вовсе не лишено основания. Ее и Максима разделяла космическая бездна, измеряемая не парсеками, а огромной разностью их общественного положения. "Могла ли она, по праву рождения распоряжавшаяся человеческими жизнями целых планет, надеяться на понимание Максима! И если бы даже она уговорила его лететь с ней, то, как бы ей удалось объяснить ему, что иногда нужно истребить несколько десятков тысяч человек ради спокойствия какой-нибудь мятежной планеты... Да он бы возненавидел ее после первого же подавления восстания и последующей за ним показательной казни..., ведь он - настоящий сын своей цивилизации, еще витающей в фантазиях всеобщего равенства и процветания..."
   Размышляя так, она постепенно понимала, что, не взирая на ее власть и титулы, жизнь сделала ее одинокой также точно, как если бы она была простой кухаркой, "забрюхатевшей" от грубого, дебелого рыночного торговца. Подобные мысли, порой, доводили ее до бешенства, но они же и успокаивали, потому что раскрывали перед ней одну из тайн мироздания, - ту, которую Сан Линь еще не могла для себя сформулировать, но чувствовала теперь всем своим существом. В ее равенстве со всеми другими женщинами: тоскующими, терпящими нужду и побои, или предающимися быстротечному счастью, - была высшая справедливость самой Тьмы, установившей свои законы в материальных мирах, а значит, она, Сан Линь, должна была встретить это с подобающим пониманием и почтением.
  Глава X
   Тэн Янг. Смертельная битва
   Каждый из нас когда-нибудь должен встретить свою судьбу. Никто в мирах не может избежать этого, причем как бы ни старался человек подготовиться к этой встрече, - и время и место ее будет выбирать не он, а сама судьба. Есть ли смысл рассуждать о том, почему это происходит именно так, если неизбежную силу этого закона могут подтвердить многие, успевшие почувствовать на себе его тяжелую руку.
   Сан Линь встретила свою судьбу утром (по настроенному на земной цикл корабельному времени), гуляя по столь любимому ею парку. Теплые лучи искусственного солнца играли на вечно зеленой листве деревьев, легкий ветерок, нагоняемый невидимыми глазу кондиционерами, шевелил мягкую траву, по которой ступали ее ноги. Сан Линь была настолько погружена в свои мысли, что, увидав шедшего к ней Тэн Янга, даже не сразу заметила то, насколько он был напряжен. Лишь когда он приблизился к ней на расстояние нескольких шагов, она заметила, что все признаки мимики его лица безошибочно говорили о том, что перед ней был мужчина, почувствовавший, наконец, вкус опасности после долгого мирного времяпрепровождения. Еще недавно это наблюдение нисколько не обеспокоило бы ее, - теперь же оно могло сулить ей лишь большие неприятности.
   Надо отдать должное Тэн Янгу, - он неплохо умел скрывать свои эмоции, но опыт Сан Линь был достаточным для того, чтобы распознать их. Она раскрывала заговоры и сама плела хитроумные интриги, когда тот был еще ребенком, поэтому, стоило лишь Тэн Янгу заговорить, как Сан Линь уже имела все основания для беспокойства. Она отдернула руку от редкостного цветка, только что занимавшего ее внимание, и выпрямилась, готовясь узнать неизбежную для нее новость.
   - Не нужно церемоний, капитан, - прервала она приветственный поклон, полагавшийся ее сану, - говорите прямо, мой друг: что случилось?
  - Наша система сканирования обнаружила космическое судно, вышедшее из гиперпространства на окраине здешней системы. Параметры движения и спектр излучения говорят о высоком уровне технологии этого аппарата, а значит, и его потенциальной угрозе.
  - У вас есть его изображение?
  - Пока нет, госпожа, его спектр излучения еще не релаксировал после гиперперехода, и нужно некоторое время, чтобы наша оптика смогла на него настроиться.
  - Да, знаю..., - вы правильно сделали, капитан, что немедленно доложили об этом... Что ж, идемте в рубку, и подождем результаты сканирования!
  - Возможно, я зря побеспокоил вас!
  - Нет, не зря..., сегодня у меня с самого утра было скверное настроение!
   Она сказала правду. Этой ночью она видела плохой сон, хотя и приняла перед сном сеанс психонейронного излучения, который должен был успокоить ее нервную систему. Ей снилось детство; она - еще маленькая девочка, спасалась бегством от большой клыкастой змеи - страшной обитательницы болот на Селесте 3. Своим взрослым сознанием она понимала, что спасением от клыкастой змеи может быть только полная неподвижность, поскольку та охотилась, полагаясь исключительно на вибрации воздуха, но девочка Сан Линь продолжала бежать, приближая этим свой неизбежный конец...
   - ...Так вы полагаете?
  - Да, чудес не бывает, господин Янг. Кому взбредет в голову тащиться сюда, на самую окраину вселенной для того только, чтобы полюбоваться красотой здешнего звездного неба! Хотя, если окажется, что это ваши враги, господин капитан, то я, конечно, могу быть спокойна! - добавила Сан Линь, нарочито веселым голосом.
  - У меня нет таких могущественных врагов, госпожа, чтобы им было под силу снарядить способный к столь далекому плаванию корабль. Подобные враги не по карману потомку обедневшего самурайского рода.
  - Я знаю...., - она улыбнулась, давая понять, что это была всего лишь шутка. - Конечно же, это прилетели за мной. Видимо, пришло время расплачиваться за мои прошлые деяния, или, как говорят земляне, "платить за грехи", - слово "грехи" она произнесла по-русски, поскольку ни на одном из языков Империи не было подобного слова, равно как и подобного понятия.
  - Грехи, - что это?
  - Что? - задумавшись, переспросила Сан Линь. - Это... все сделанные нами плохие дела...
  - Что значит, плохие дела, - не понимаю! А как же Принцип двойственности мироздания? Разве не говорит он о том, что любое действие человека имеет многократное число взаимно компенсирующих друг друга отражений...
  - Да, да, - конечно, - машинально ответила Сан Линь, думая о своем, - в двух словах это не легко объяснить...
   "- Неужели он, все-таки отыскал меня?" - думала Сан Линь, когда они с Тэн Янгом уже были в рубке. "- Сколько еще Система будет вести опознание, ведь у нее один из самых современных кораблей в Империи!" - в раздражении думала она, глядя на экраны мониторов со светящейся точкой, двигавшейся по сложной кривой, столь характерной для маневровых передвижений боевого имперского судна.
  - Еще совсем немного, подождите, госпожа! - чувствуя ее состояние, сказал Тэн Янг, но на его бледное от природы лицо уже легла тень неизбежности судьбы.
   Наконец, экран осветился, и его заполнил корпус необъятной громадины, в красивых остроугольных формах которой Сан Линь без труда узнала линкор рода Драконов. Имея вид вытянутого, закругленного на концах параллелепипеда, линкор напоминал корабль-крепость времен Первой эпохи, когда изолированные друг от друга планеты еще боролись за могущество между собой, выплавляя в горниле огня и крови будущих верховных лордов...
   Но способности этой машины были гораздо больше. Системы опознавания теперь во всех подробностях отображали и потрескавшийся от многих гиперпереходов, сверхпрочный корпус, и темные отверстия бойниц, в которых за титановыми шторками прятались мощные бортовые орудия, способные за несколько минут уничтожить целую планету. Сверкая и переливаясь в лучах здешнего яркого солнца, линкор вызывал ощущение ужаса, ибо являл собой идеально изготовленную машину для уничтожения любой жизни.
   "Конечно, - сын явился, чтобы отомстить за отца!" Сан Линь никогда не скупилась на деньги, если дело касалось информации. По всей Империи у нее имелось несколько крупных разведцентров, и, конечно же, ей было многое известно о положении дел во враждебном ей роде. Так, она знала, что один из юных наследников убитого ею лорда растет настоящим воином, и просто излучает космическую злость, собирая себе сторонников среди многочисленной разрозненной знати Архипелага Большого Когтя. Часто притесняемые пограничными лордами, бароны Архипелага, конечно же, увидали в этом, рано повзрослевшем юноше, возможность реванша за долгие десятилетия прозябания под игом могущественной, но часто несправедливой к ним императорской власти. И вот, почувствовавший свою силу юноша, - Сан Линь забыла его имя, - теперь набрался смелости лично отомстить той, кто когда-то убила его отца.
   "Почему она не организовала на него покушение сразу, как только до нее стали доходить эти тревожные вести? Ведь один из врачей мальчишки когда-то был полностью в ее руках, поскольку ее людям удалось тогда выкрасть его дочь и поселить на далекой, необитаемой планете". Кто знает..., возможно, ей помешал тот самый Принцип двойственности, неуклонно приводивший к тому, что полное отсутствие внешних врагов есть, уже само по себе, самый опасный враг, поскольку оно ведет к утрате постоянного чувства опасности. Как бы то ни было, Сан Линь не отдала тогда приказа, и мальчишка остался жить.
   Теперь она не жалела об этом, но страх..., - пронизывающий все ее существо, вязкий, холодный страх..., - уже пытался взять над ней верх. "Да, она изменилась; теперь она бы уничтожила своего врага, даже если бы он сидел в инвалидном кресле, и никакой Принцип двойственности не остановил бы ее от такого поступка, ибо право на философию имеет лишь тот, кто отвечает только за собственную жизнь"! Но время не повернуть вспять, оно прочно привязано к вселенной нитями причинно-следственных связей, и даже всесильной Тьме не дано их нарушить!
  - Да, Тэн Янг, - это за мной..., - сказала она, чувствуя, как ослабел ее голос.
  - Красная стрела на черном фоне, - кажется это герб рода Драконов? - спросил Тэн Янг, разглядев своим острым зрением эмблему на носу линкора.
  - Вы не ошиблись, капитан, - это корабль Драконов.... А знаете, когда я умру, на планетах принадлежащей мне Цеи, наверное, будет праздник..., - сказала вдруг Сан Линь, - я ведь управляла моими народами очень жестокими методами...
  - Смею возразить, госпожа, - вы управляли ими так, как вам того велело ваше время!
  Сан Линь благодарно улыбнулась:
  - Конечно, мой благородный воин! Вы никогда не дадите в обиду вашу госпожу...
  - Никогда и никому!
   Тэн Янг стоял, выпрямившись, будто бы готовый уже к поединку с вывалившимся из тьмы вселенной смертельно опасным противником.
  - Прикажите готовиться к бою, госпожа?
  - Конечно, мой капитан!
  Тэн Янг кивнул, но, возникшие на его широком скуластом лице решительные черты, вдруг смягчились выражением нерешительности.
  - Надеюсь, сами вы покинете корабль?
  ...- Конечно, покину, Тэн Янг..., - сказала она не сразу, с силой вытаскивая эти слова охрипшим, незнакомым ей голосом. Сейчас она позорила знаменитый род Октаорнов, тысячелетиями творивший историю Обитаемых миров.
  - Я рад, что в вас победило благоразумие, госпожа...
  - Это не благоразумие, мой друг, - это просто инстинкт!
  - Как вам будет угодно, - сказал Тэн Янг, опуская глаза.
   Понимая, что с этой минуты ей уже нечего делать в рубке, где теперь должен был остаться лишь опыт и мастерство ее отважного капитана, Сан Линь собралась идти, но Тэн Янг остановил ее, неожиданно взяв за руку. С его стороны это была неслыханная дерзость, ибо такое мог себе позволить лишь потомок императорского рода, но Сан Линь нисколько не разозлилась, потому что жест его был настолько же искренним, насколько был им всегда и сам Тэн Янг.
  - Что? - спросила она так просто, будто бы между ними не было той пропасти, что пролегает между аристократом и простым военным офицером.
  - Я хотел вам сказать, что ваши народы вовсе не знают вас, и потому вы не должны говорить такое..., вы..., вы...
  - Ну, кто же я, мой храбрый Тэн Янг? - спросила Сан Линь, чувствуя, что губы ее предательски дрожат, и голос вот-вот оборвется. Если бы Тэн Янг теперь хотя бы заговорил с ней о возможности покинуть эту систему, - пусть это и было невозможно, - но ей, наверное, стало бы легче. Но он молчал, показывая готовность встретиться лицом к лицу с кружившим здесь монстром, прекрасно понимая, чем это должно было для него окончиться.
   Глаза Сан Линь наполнили слезы; окружавшие ее стойки с аппаратурой расплылись и утратили свои очертания, и лицо Тэн Янга превратилось в пятно, от которого исходило лишь тепло и ничем незаслуженная доброта.
  - Что вы собираетесь предпринять, капитан? - спросила она, как бы избавляя его от необходимости отвечать на ее последний вопрос.
  - Сейчас я изменю орбиту, введя затем, в случае необходимости, режим случайной смены орбит каждые полчаса. Затем я выброшу в околопланетное пространство несколько ложных целей с имитацией гравитационного поля нашего корвета, думаю, эти меры позволят мне на какое-то время оставаться незамеченным..., а потом останется только ждать, и действовать согласно обстоятельствам.
  - Хорошо, делайте то, что сочтете нужным..., и запустите программу предполетной подготовки катера..., а я, пожалуй, пойду, подготовлюсь к отлету.
   Как только Сан Линь вышла из рубки, ей стало легче. Вернее, давившее ее чувство ушло куда-то вглубь, в самые потаенные уголки души, чтобы, как она точно знала, остаться там навсегда. Собственная судьба оставалась закрытой для нее: успеет ли она благополучно добраться до Земли, а затем найти там, среди хаоса сражающейся планеты, Максима, - Сан Линь было неизвестно. Но то, что шансы Тэн Янга уйти от преследования, практически равны нулю, она знала точно. Это знание действовало на нее так, как действует болеутоляющий укол на тяжело раненого солдата: все чувства ее притупились, и сейчас она, наверное, даже не поморщилась, если бы кто-нибудь воткнул в нее иглу... Но жребий был брошен, и, как это часто бывало в ее жизни, более не существовало никаких путей, кроме ее извечной дороги печали, утрат и потерь.
   "Хватит!" - сказала она себе, прекратив усилием воли завладевший ею поток мыслей. "Надо думать о том, что вскоре она опять окажется на Земле; свежий прохладный ветер будет вновь развевать ее волосы, а вокруг будут слышаться звонкие голоса смышленых и любознательных земных детей..."
   Зайдя в каюту, Сан Линь некоторое время смотрела на изображение, находившейся, словно на расстоянии вытянутой руки Земли. Затерянная среди темной массы космоса, эта малоразвитая планета, обладала какой-то особой, не понятной ей привлекательностью. "Кто знает, может, поэтому земляне до сих пор не могут расстаться с ней, обратив, наконец, свои взоры к бескрайним просторам вселенной. Возможно, будь такими прекрасными планеты наших галактик, мы, быть может, до сих пор бы так и довольствовались ими, даже не помышляя ни о каких завоеваниях космоса!"
   Посмотрев еще некоторое время на клубящуюся в легких облаках планету, она вздохнула. "Ничего, сейчас соберемся и полетим", - сказала она насторожившемуся внутри нее плоду. "Скоро будем у тебя дома..., у нас дома!"
   - Вы уверены, что хотите это сделать, госпожа, ведь линкор может засечь след от катера и атаковать его? - Тэн Янг, в черном, парадном мундире флота Октаорнов стоял перед Сан Линь, - ровный как струна, спокойный, как лезвие самурайского меча. Сверкавшая дорогими камнями звезда "За отвагу" отражалась холодными отблесками в свете бортовых ламп. Позади Сан Линь был шлюз готового к отправке космического катера, позади Тэн Янга - долгая и трудная дорога, что привела его к вратам собственной судьбы.
  - Вы же знаете, что у меня нет другого выхода..., с Драконами не договоришься...
  - Да, но можно попробовать улететь, и если Тьме будет угодно...
  - Тьме угодно лишь то, что определено материальными законами, мой капитан, и вы это хорошо знаете. За всю историю космоплавания еще ни один плод не пережил гиперперехода; в лучшем случае после этого рождались умственно отсталые дети. Нет, храбрый Тэн Янг, мы сами в ответе за наши поступки перед великой Бездной, и Тьма вовсе не обязана помогать нам теперь... Всю жизнь я преследовала собственные интересы, наверное, пора позаботиться о ком-нибудь другом..., - она погладила Тэн Янга по темной, как космос, материи мундира, - ну, мне пора..., до встречи!
   В последние минуты их расставания Тэн Янгу хотелось сказать что-то важное, то, на что он не имел права до сих пор, пока в их полете все складывалось хорошо, и ему не грозила смерть. Теперь он мог сказать это, но голова его была совершенно пуста, в противовес его, переполненному чувствами сердцу. Но никто в мирах еще не научился говорить сердцем, и Тэн Янг потом не мог себе простить, что в те, последние минуты не произнес ни слова.
   Уже оказавшись внутри катера, Сан Линь не смогла сдержать слезы. Пальцы ее привычными движениями задавали траекторию полета, и каждый прожитый миг теперь бесконечно удалял ее от верного Тэн Янга, от родной Цеи, и от всей прошлой жизни, полной риска, власти и волнений... Она запустила обратный отсчет, и в этом мерном, запрограммированном уменьшении чисел увидала всю свою жизнь в таком же обратном порядке: "вот она, еще молодая, со своей, настоящей кожей на лице, своими волосами и блестящими от интереса к неизведанной жизни глазами..., а вот она, совсем еще юная девушка, только что узнавшая мужчину и пустоту наступившего за тем, безысходного утра..., а вот она - совсем девочка, и играет рядом с еще живыми родителями, а они, улыбаясь, смотрят на нее, - такие большие, умные и добрые..."
   Когда цифры на табло приблизились к моменту пуска, Сан Линь отчетливо представила себя новорожденной, страстно желающей ворваться в этот мир для того, чтобы познать его радость, его счастье..., и его безраздельную тоску, что, возможно, тоже является разновидностью счастья, понять которую очень сложно живущему в мирах человеку.
   ...Стартовавший на огромной скорости катер, врезался в плотные слои атмосферы Земли, и, обугленный ею как потемневшая головешка, совершил посадку в назначенном месте. Ровно три минуты система сканировала состояние Сан Линь, а затем, сочтя его нормальным, привела ее в чувство мягким электроразрядом. Сан Линь открыла глаза, восстанавливая события; в трубке радостно шипел обогащенный кислород, обычное в таких случаях головокружение постепенно спадало и сердце ее вскоре забилось чаще, взяв правильный пульс. Будто бы обрадовавшаяся этому система слежения за "основным объектом" весело замигала красными огнями. Сан Линь терпеливо ждала, пока проходило сканирование плода, не сводя глаз с "тревожной" зеленой кнопки. Но вот система доложила ей о нормальном состоянии "объекта номер два", и тогда, облегченно вздохнув, она села, ожидая открытия шлюза.
   ...Была ночь; такая же тихая и ясная, какие бывали на ее Хермии в те редкие дни, когда палящее солнце на какое-то время уступало место короткой, долгожданной весне. Только Луна здесь была большая и какая-то тревожная. Ее круглый, неприкрытый облаками диск, теперь пристально оглядывал непрошеную гостью, желавшую еще раз испытать здесь свое счастье...
  - Ничего, ничего, - прошептала Сан Линь, поглаживая живот, - мы ведь с тобою живы, а это самое главное!
   - Что ты видишь, Тэн Янг?
  Щурясь от яркого солнца, мальчик посмотрел на замершего в боевой стойке отца. Капли дождя падали на тонкое, живое лезвие меча, опадая на землю тяжелыми, увесистыми каплями.
  - Я вижу человека с мечом, - сказал Тэн Янг.
  Боевая стойка отца была красива, и потому опасна. Тэн Янг знал, что из этого положения он мог нанести внезапный удар в любом направлении; казалось, вся Вселенная, что теперь соприкасалась с ним через очерченную его мечом сферу, насторожилась в напряженном внимании.
  - Нет, Тэн Янг, человек с мечом это два несвязанных между собой предмета, а ты сейчас видишь перед собой нечто единое!
  Меч отца сделал несколько кругов, образовав на какое-то время непроницаемую стену из металла. Мальчик задумался, его чистый, не замутненный бытовыми заботами лоб, напряженно искал верное решение.
  - Я вижу воина! - радостно воскликнул он, понимая, что на этот раз попал в точку.
  - Хорошо, Тэн Янг! Ты сообразил, а значит, понял, в чем состоит отличие первого от второго.
  - Да, но я не могу это сказать! - честно признался мальчик, слизывая с губ влагу, ибо дожди на суровом Кентавре никогда не боялись солнечных лучей.
  - Это не важно; главное - понять, а не сказать, ведь наша душа знает намного больше нашего ума.
   Отец сделал еще несколько движений; на этот раз они были плавными, и даже казались какими-то медлительными, но Тэн Янг хорошо знал, что случилось бы с рукой или ногой, попадись они теперь на пути его оружия...
   - Я скажу тебе, что ты только что понял, - ты осознал, что воину совершенно неважно, что в данный момент находится у него в руках. С одинаковым успехом он может отстоять свою правду кухонным ножом, палкой или просто кулаками, потому что воин - это не профессия, а служение..., это Путь без цели, но не бесцельный путь... Все пути в мирах ведут к смерти, но только лишь для воина смерть не выглядит пугающей; она любит его, она жаждет его внимания и ласки... Не бойся смерти, Тэн Янг, и когда-нибудь она заметит тебя и поставит на особый счет!
  - На особый счет..., - тихо повторил мальчик. Дождь усиливался, на бывшем только что светлым небе, начинали быстро собираться тяжелые тучи, что могли окончиться страшной грозой, но мальчик не смел этого сказать, ибо урок еще не был окончен, а урок - это было тоже служение...
  - Будь храбр, Тэн Янг, и ты привлечешь Ее внимание, и тогда тебе не грозит смерть от старости и болезней, и тебе никогда не шаркать непослушными ногами по уставшей от твоего тела земле, сокрушаясь от собственной слабости!
  - Никогда не шаркать..., - повторил мальчик.
   Он подошел поближе, осторожно протянул руку и потрогал холодное лезвие..., - оно было сухим, будто катящиеся по нему капли не смачивали сталь, а лишь скользили по ее гладкой поверхности....
   Тэн Янг прервал воспоминания, посмотрев на хронометр. Прошло уже две минуты с тех пор, как Сан Линь покинула корабль, но приборы по-прежнему показывали "тишину". Мимо лишь торжественно "проплывал" один из многочисленных земных спутников, тщетно пытавшийся опознать, дрейфовавший совсем недалеко от него "Меч Судьбы" с замершими в ожидании сражения бортовыми орудиями. Но Тэн Янг был опытным капитаном; боевой опыт подсказывал ему, что выброска катера не могла остаться незамеченной для линкора Драконов. Скорее всего, заметивший и локализовавший его местоположение противник теперь "крадется" к нему, плотоядно гудя своими мощными реакторами. Тэн Янг не собирался выбрасывать никакие ложные цели, - все это нисколько не помогло бы ему теперь вырваться из лап противника. Тогда он сказал это Сан Линь лишь для того, чтобы хоть как-то успокоить ее, переживавшую за свой поступок. Но сейчас ему вовсе не хотелось портить последние минуты перед сражением, заполняя их бесполезной суетой, - это время следовало провести правильно, и Тэн Янг знал, как.
   Появившись ненадолго на экранах мониторов, вражеский линкор вскоре исчез из поля зрения локаторов, включив многоуровневые помехи. Но Тэн Янг знал, что кораблю такой массы не удастся скрыть, вызванное им искривление гравитационного пространства, а, значит, внезапного нападения можно было не опасаться. Как затаившийся в засаде хищник, ожидающий звука шагов опытного охотника, Тэн Янг стоял у приборной панели, напряженно вглядываясь в отображаемую на экране темноту окружавшего его космоса.
   Он был благодарен своему противнику за то, что тот подарил ему эти несколько минут перед предстоящим ему, неминуемым, и, скорее всего, коротким сражением. Теперь него было время подумать; вспомнить свою жизнь..., умершую от тяжелых родов молодую жену, чье лицо еще хранило последнюю улыбку облегчения, когда Тэн Янг сам зажег погребальный костер...
   "Был ли он счастлив"? Этого Тэн Янг не знал, но одно он знал точно - он прожил правильную жизнь и Пути не в чем будет упрекнуть его, когда, уже совсем скоро, перед ним раскроются врата Бесконечности... "Лишь бы только с Сан Линь все было хорошо", - подумал он, и в это время приборная панель буквально взорвалась мерцанием "тревожных" зеленых датчиков и пронзительными звуками сигнализации. На большом настенном экране вновь показался силуэт линкора Драконов во всей его красоте и разрушительной мощи.
   Руки Тэн Янга плавно легли на панель управления. Сейчас ему не помешал бы опытный помощник, которому он смог бы доверить контроль за состоянием корабля и какие-нибудь стандартные боевые маневры. Но, как он понимал теперь, их полет был слишком конфиденциальным, и Сан Линь не хотелось посвящать в это дело еще одного человека. Кроме того, никто не мог бы предположить, что здесь, на окраине Обитаемых миров, их отыщет столь серьезная опасность...
   "Воину все равно, что находится у него в руках...", - вспомнилась ему теперь фраза отца. - Он в равной степени может убивать всем, что в данный момент может быть использовано для этого, - добавил он, уже вслух, и пальцы его забегали по регуляторам и переключателям, приводя в готовность все бортовые системы вооружения и производя проверку вспомогательных маневровых двигателей.
   Как музыкант, исполняющий сложную симфонию, он теперь пробуждал к жизни сотни приводных механизмов, мягко вращавшие, подвластные им сложные шестерни и платформы. Сужались и расширялись "зрачки" видоискателей, сканируя окружающее пространство, совершали пробные повороты и тестовые прицелы орудия, мягко повернулся и замер в ожидании боя главный калибр корвета, способный за несколько минут залпового огня превратить в пыль небольшую планету...
   Вражеский линкор приближался. Он не утруждал себя маневрами, по праву полагаясь на мощь своей многоступенчатой брони. Тэн Янг знал, что в последних войнах подобные линкоры уничтожались лишь небывалой концентрацией огневой мощи, при которой корпус корабля нагревался настолько, что начинала плавиться его мультисплавовая обшивка. Знал он и то, что для создания такой огневой мощи понадобилось бы около десятка кораблей такого класса, к которому принадлежал "Меч судьбы", предназначенных, главным образом, для активной разведки и тактических боевых действий. По этой причине, самое большее, на что мог бы рассчитывать Тэн Янг, это, воспользовавшись возможной неопытностью пилота, попытаться выиграть время обманными маневрами для того, чтобы успеть уйти в гиперпространство.
   Придуманный им план был во многом сомнительным, если не сказать - безнадежным. Флот Драконов не держал у себя неопытных пилотов; лорды этого неистового рода не гнушались брать к себе на службу даже заочно приговоренных Имперским судом к смерти пиратов, доводя мастерство экипажа до небывалых высот. Но даже если предположить, что по какой-то неимоверно счастливой случайности линкором противника теперь управлял не один из лучших капитанов Империи, то это, все равно, несильно приближало Тэн Янга к счастливому исходу, - слишком уж велика была разница в боевой мощи готовившихся к поединку кораблей. Кроме того, у него была еще одна причина, весьма затруднявшая удачный исход боя. Этой причиной были всесильные и непререкаемые законы пространства-времени.
   У Тэн Янга были хорошие учителя, и он знал, что уход в гиперпространство без сложных предварительных расчетов гравитационного поля в окрестности точки ухода создавал огромную неопределенность во времени и пространстве, куда должен был попасть, "выскочивший из внепространственных водоворотов" корабль. Ведь, как ни велика была Империя, - она являлась, всего лишь небольшим лоскутком в необъятной ткани космоса, и одной лишь Тьме было известно, куда могло "забросить" корабль после набора пороговой скорости в случайной точке простанственно-гравитационного поля!
   Все это было хорошо известно Тэн Янгу, но, как ни малы были его шансы на успех, - другого плана у него просто не было. Шли минуты; закрытая защитными полями громадина линкора приближалась к нему подобно клыкастой кобре, крадущейся к своей обреченной жертве. Через считанные минуты противник неминуемо должен был достигнуть зоны поражения...
   Собравшийся в комок, изготовившийся к схватке, Тэн Янг отсчитывал теперь последние мгновения перед началом битвы. Спокойно, как на учениях, он уже запустил программу предпусковой подготовки тактических ракет, и уже перед самым пуском повернул рычаг управления мощностью генераторов, увеличивая их почти до предельной отметки. Сейчас, прислушиваясь к низкому гулу многотонного корпуса корабля, он чувствовал их силу, словно это были его собственные, изготовившиеся к броску мышцы.
   Когда правый борт его корвета выбросил нацеленные в противника ракеты, Тэн Янг резким рывком отбросил корабль в сторону. От навалившихся перегрузок его вдавило в кресло, к горлу подкатила тошнота, но тренированное долгими упражнениями тело справилось с этим, и вскоре рассудок его уже снова мог принимать решения.
   Все ракеты достигли цели. Видимо, его гигантский противник даже не старался уклониться от залпа, "подставляя" свою броню в обмен на определение его точных координат. Как только три яркие точки раскрылись вспышками взрывов, линкор ответил залпом, но корвет был уже далеко от этого места, и смертоносные ракеты ушли в даль космоса...
   От проделанного только что маневра Тэн Янг испытал гордость: сейчас он в одиночку сражался не с кем-нибудь, а со знаменитым "Воинским счастьем" - флагманским линкором всесильного клана Драконов, шедшим всегда впереди боевых построений для устрашения противника своей мощью, помноженной на отвагу. Тэн Янг помнил, какую ожесточенную войну вели Драконы с самим Императором, и при этом не проиграли ее, а скорее прекратили из-за истощения ресурсов. "И он, Тэн Янг, потомок обедневшего самурайского рода, сражался теперь с одним из самых опасных противников Империи, а значит, достиг наивысшей точки своей воинской карьеры!"
   Но предательское, неистребимое чувство самосохранения настойчиво заставляло его испытывать страх, ведя борьбу за жизнь, что заслоняла его воинскую гордость обычным страхом мыслящего существа перед смертью. Раздираемый двумя этими чувствами, Тэн Янг ощутил, что сделался на какое-то время плотью своего корабля, стал одним из его узлов; бегущими по его жилам струями плазмы и потоками сверхчастиц..., наверное, он сам сейчас сделался боевым кораблем, обретя на время сражения свое второе рождение.
   Не успел его противник осознать, что произошло, как Тэн Янг уже заложил новый маневр, и, пролетая над ослепительно сверкавшей Луной, еще раз поразил своего врага, теперь уже целым десятком ракет. Почувствовав инерцию корабля, он выбрал для залпа такой момент, чтобы отдача от него слилась с тем толчком, который придали корвету одновременно с выстрелом турбины взревевших двигателей, еще более усилив его.
   Тэн Янг не знал, и не мог знать, что это сражение, записанное почти с первой секунды спутниками Земли, сделается образцом ведения космических боев в том, не таком уж далеком будущем, когда Земле и Марсу вновь потребуется вести космические войны, причем уже в качестве союзников. И тогда на записях его боя станут обучать молодых, и не только молодых пилотов, и даже совершенные им ошибки и неточности долгое время будут считаться непререкаемой азбукой боевого маневрирования. Но все это будет потом, в неведомом для него будущем, а сейчас Тэн Янг отчаянно боролся за само право пребывать в этом будущем, быть его неотъемлемой частью...
   Его второй залп также достиг цели. Так он еще никогда не сражался, хотя за плечами у него была одна серьезная война и множество локальных конфликтов. Он не мог знать, насколько серьезными были нанесенные им повреждения, но одно было очевидно - теперь уж ему точно удалось разозлить не ожидавшего такой наглости противника.
   Едва снизилось достигнутое им, гигантское ускорение, как он увидал, или, скорее, почувствовал, поскольку сила тяжести сдавила его с ужасной силой, мешая нормальному восприятию, - как вздрогнул корпус линкора от мощи выпущенного по нему залпа. Выдержав несколько ударов сердца, Тэн Янг снова надавил на акселератор, заставив послушно взреветь турбины, уносившие его от ответного удара, опомнившегося врага. И он угадал направление маневра! Сегодня сама Бездна благоволила ему, великодушно отдавая в руки бразды правления неподатливой материей! Пущенный в ответ залп, не достиг цели, лишь ударная волна швырнула корвет, как щепку, закрутив ее в потоках раскаленной плазмы.
   От набранного вновь турбинами ускорения корпус корабля задрожал; по сигнальным табло термопоглотителей побежали тревожные огни. Превознемогая боль, стараясь изо всех сил не потерять сознания, он впился глазами в экран, туда, где еще секунду назад сверкала океанами Земля... К счастью, планета уцелела, залп линкора прошел мимо нее, за что Тэн Янг тут же поблагодарил великую Бездну, чья щедрость в этот день просто не знала границ.
   Он пришел в себя и снова был готов к бою. Где-то там, в гравитационных капсулах, сейчас лежали все остальные члены экипажа, моля своих богов о ниспослании им жизни..., а Тэн Янг, подобно отброшенному копытами бурого тигра волку, продолжал свой бой; голова его была пуста от мыслей, чувства больше не имели страха...
   Никогда прежде он не совершал такого маневра, считавшегося самоубийственным даже среди склонных к авантюрам капитанов Гильдии перевозчиков, привычных ко всяким поворотам непредсказуемого космоса. Ведь, достигнув светового барьера, легкомысленный капитан рисковал быть "выброшенным" в никуда вихрями гравитационных возмущений - в неизвестное место и неизвестное время Вселенной.
   "Но как же это было красиво!" Это длилось всего несколько секунд, в течение которых Тэн Янг заворожено наблюдал за тем, как приближались к нему, пущенные противником ракеты, не в силах приблизиться к набравшему огромную скорость кораблю. Недобрыми голосами запели над его ухом датчики, предупреждая о стремительном приближении к предельно допустимой скорости, за которой прекращалось действие привычных законов механики, и корабль пропадал, словно пылинка, в водовороте пространственно-временных смерчей.
   - Сейчас, сейчас, - шептал Тэн Янг, видя, что ему осталось всего несколько секунд до порога неопределенности, за которым корабль перестанет "удерживаться" пространством этой галактики... Когда до заветной отметки оставался уже миг, Тэн Янг включил торможение, одновременно уклоняясь от пущенного в него следующего залпа. Но что-то отказало в слаженном механизме управления, и, остолбенев от ужаса, он не ощутил ожидаемого ответа чувствительного к малейшему движению руля корабля, и тот по-прежнему продолжал набирать скорость. Когда же управление, все-таки, вернулось, было уже слишком поздно, и многотонная громадина уже не могла удержаться в мире тяготения здешних материальных тел. Стремительно теряя все свои физические константы, и превращаясь в невесомую пылинку, она быстро становилась частью чернеющего пустотой коридора времени...
   Перед глазами Тэн Янга возник туман; готовое разорваться от перегрузок сердце ударило в мозг острой болью - обезумевшая от скорости материя утрачивала свою осмысленность и упорядоченность... Но Тэн Янг уже не мог видеть этого, потому что находился без сознания: пасынкам материи нельзя безнаказанно заглядывать за ее пороги - такое поведение заслуживает самого сурового наказания. А, как известно, во вселенной нет более строго судьи, чем неумолимые законы природы.
   - Где ты теперь, благородный Тэн Янг? Услышат ли еще о тебе обитаемые миры, или тебе суждено теперь носиться по незаселенным просторам вселенной, пока солнечный ветер не столкнет с твоим корветом обломок некогда погибшей планеты, превратив его в вездесущую и вечно живую космическую пыль. И какой же прок в вечном вопросе человека: есть ли жизнь после смерти, если никому из нас еще доподлинно неизвестно даже то, есть ли жизни после жизни!
   ...- Покойся с миром, храбрый Тэн Янг..., - прошептала Сан Линь, наблюдая яркую вспышку, полыхнувшую в темном, бескрайнем небе. По щекам ее катились слезы, но Сан Линь улыбалась, потому что именно так было принято в ее клане провожать тех, кто менял короткую как вспышку света жизнь на спокойную, неторопливую Вечность.
   Она еще некоторое время смотрела туда, словно провожая его уход, а затем, взвалив на плечи рюкзак, пошла по скрипящей, каменистой земле, и больше уже не оглядывалась.
  Глава XI
  Нола. На войне как на войне
   Бронированный автомобиль несся по размытой весенней распутицей проселочной дороге настолько быстро, насколько это позволяли попадавшиеся на его пути воронки или оставленные гусеницами танков выбоины. Марсианская техника отличалась хорошей проходимостью, и молчаливый водитель смело и даже с каким-то удовольствием проезжал через предательские ямы, иногда намертво засасывавшие колеса земной техники. Весна выдалась дождливой и на редкость промозглой; налитые синевой тучи угрюмо нависали над темно-серой, напитанной влагой землей. Казалось, еще немного, и они упадут на нее всею своей тяжестью, навсегда закрыв благословенный небосвод от копошащихся внизу людей.
   В просторной кабине было тепло и уютно, и Нола, наверное, давно бы уснула, если бы не ее беспокойный сосед - молодой лейтенант с едва проступившими усиками на узком, еще сохранившем подростковые черты лице. Когда он говорил, в его голосе слышались веселые, располагавшие к себе юношеские нотки. Но стоило ей поддаться этому впечатлению, как с губ его вдруг слетала фраза, пропитанная такой пошлостью и цинизмом, какие довольно быстро приобретаются на войне, не успевшими обрести жизненного стержня людьми. Цинизм всегда отталкивает, поскольку даже самые грязные проявления жизни ничуть не обязывают испытавшего их человека следовать им; цинизм лейтенанта был тем отвратительней, что соседствовал с его молодостью. Поэтому, вынужденная слушать рассуждения своего случайного попутчика, Нола демонстративно отвернулась к окну, лишь изредка реагируя на его болтовню.
   Лейтенант же, по всей видимости, проявлял нешуточный интерес к своей спутнице, и, подобно многим недалеким людям, был совершенно уверен в оригинальности своих мыслей, а потому всячески пытался развеселить симпатичную "майоршу", видя особую пикантность в том, что она была старше его и по возрасту, и по званию. Неизвестно, какие планы строил на нее этот юнец, но старался он не на шутку, вызывая порой улыбку на губах, слушавшей его Нолы, которую, по-видимому, ошибочно принимал на свой счет, еще более вдохновляясь этим. Временами он бросал смелые, "захватнические" взгляды на ее грудь, приводя этим в замешательство хмурого краснолицего водителя с натруженными, покрытыми язвами руками бывшего рудокопа. Звание Нолы, а также красовавшийся на ее груди среди прочих наград "алый крест" - орден, даваемый марсианским офицерам за особую отвагу и героизм, вызывал у него невольное уважение. Возможно, этим и объяснялась его молчаливость, редкая для военных водителей всех армий мира. Как бы то ни было, но он предпочитал молчать, благоразумно отводя взгляд от соблазнительных форм Нолы, дабы не нажить себе ненужных неприятностей.
   Крест, как и внеочередное звание, Нола получила недавно, за "проявленное мужество и героизм", как гласил меморандум. Но, ни полученный вместе с этим двухнедельный отпуск, ни торжественный прием у генерала Роула, командующего Южнорусской группой войск, не могли избавить ее от той пустоты, что образовалась в ее душе в последнее время.
   Вначале она командовала ротой. Но в одном из кровопролитных сражений она потеряла почти весь личный состав, что остался лежать среди заснеженных бескрайних степей, при этом мост через Дон ею так и не был удержан. Нола думала, что за невыполнение приказа ее отдадут под трибунал, но все оказалось по-другому. Ее наградили "алым крестом", и вскоре даже присвоили внеочередное звание..., - в этой новой войне армия Марса нуждалась в героях, и подвиг ее солдат пришелся весьма кстати.
   Потом, на приеме, угощаясь изысканными винами из личного погреба генерала, Нола все время вспоминала тех искалеченных, истерзанных, контуженых парней, впервые столкнувшихся с разящей русской кувалдой, а когда кто-то из присутствовавших произносил слово "Дон", то к горлу ее подкатывала тошнота, и становилось трудно дышать...
   Теперь, спустя время, она несколько оправилась от того шока, и даже завела себе легкий фронтовой роман с одним офицером штаба - господином Корном, немолодым уже по меркам марсианской армии полковником, - но все пережитое так и лежало тяжелым грузом на дне ее души, чтобы еще долго напоминать о пережитых тогда ужасах.
   Она по-прежнему казалась собранной и спокойной для окружавших ее сослуживцев, а появившиеся раньше срока седые волосы были в спешном порядке закрашены или попросту выдернуты ее собственной рукой. Она по-прежнему была все той же Нолой - дочерью героического Анджея Зборовски, но смеялась она теперь реже, и даже трогательные попытки Корна пробудить ее к жизни, неизвестно откуда раздобытыми цветами, часто не достигали цели. Порой, подобные знаки внимания, вызывали даже у нее раздражение, ибо эта вторая война оказалась слишком жестокой, чтобы она могла сохранить в ней способность радоваться жизни.
   Но жизнь продолжалась, и сидя теперь возле словоохотливого лейтенанта, Нола с удовольствием вдыхала через опущенное стекло стоявший в воздухе запах пробивавшейся из-под земли молодой травы, думая о том, как когда-нибудь она вернется на Марс, обзаведется семьей и станет читать перед сном своим неспокойным детям чудесные сказки братьев Гримм...
   А лейтенант все не смолкал. Исчерпав, наконец, свои шутки, включая и самые непристойные, что всегда можно в изобилии услыхать в душных солдатских казармах, - его вдруг потянуло на рассуждения. Эта слабость весьма свойственна для неопытной молодежи, пытающейся сделать какие-нибудь обобщающие выводы о жизни, не имея, часто, для этого ни достаточного опыта, ни надлежащего образования. Занятие это, возможно, даже полезно для самого рассуждающего; хотя о его собеседнике, как правило, такого сказать нельзя.
   Порассуждав немного о несправедливом и "чрезвычайно глупом" устройстве жизни, лейтенант быстро истощился. И поскольку все известные ему анекдоты были уже рассказаны, но желание понравиться симпатичной "майорше" все еще не покидало его, то он решил "развеселить" ее одним из произошедших с ним случаев. Повернувшись к Ноле так, что она уже не могла более безучастно смотреть в окно, он стал рассказывать ей о взятых им недавно в плен партизанах, пытавшихся перерезать кабель электропитания, снабжавший энергией штаб его полка. Подобные диверсии часто совершались на территории, оккупированной марсианами, поскольку отключение электроэнергии предоставляло диверсионным отрядам невероятные перспективы: лишенные охранной системы склады с провиантом и боеприпасами в этом случае становились для них весьма легкой добычей. Иногда эти акции заканчивались успехом, и тогда марсианские части несли существенные потери в столь дорого достававшимся им поставкам с Марса. Но бывало и так, что эти попытки терпели неудачу, натыкаясь на умело организованную охрану Периметра. Именно о таком случае теперь и вел рассказ лейтенант со свойственным ему задором и оптимизмом.
   - Попались они так нелепо, как никогда не попался бы даже марсианский новобранец! - говорил лейтенант, и глаза его при этом радостно блестели. - Представьте только, они вздумали обойти Периметр через рощу, думая, что там им удастся миновать посты охранения. Но, не тут-то было! Этот массивчик весь напичкан "капканами", - ну, вы ведь знаете, что так у нас в шутку называют ту самую СИ-2!
   Сказав это, лейтенант засмеялся, весело посмотрев на шофера, словно призывая и его оценить рассказываемую им историю, но тот лишь изобразил что-то наподобие улыбки на своем угрюмом лице, но смеяться не стал, а даже как-то помрачнел после того, как неугомонный лейтенант заговорил о партизанах.
   Нола нехотя кивнула. "Капканами" называли одно из страшных изобретений марсианских инженеров - специальные мины, что издавали при наступании на нее предупредительный звук, так что бедняге оставалось лишь выбрать между оторванными конечностями или пленом.
   Тем временем, лейтенант продолжал:
  - Ну вот, наступил он, и стоит..., в общем-то, страшного ничего не произошло, и многие так и остаются стоять, пока к ним на помощь не приходит какой-нибудь доморощенный специалист, которых у русских, надо сказать, хватает. Но этот малый, видимо, закричал от испуга, и тут сработала ДИ-3 - "мамаша", что реагирует на голос, которая тут же и "успокоила" его, а вместе с ним и половину их отряда доброй порцией осколков. Ну а вскоре на этом месте уже был я со своей боевой группой, и тут же накрыл всех этих, так сказать, диверсантов!
  - Почему же, - так сказать? - едко заметила Нола, но лейтенант, похоже, ждал этого вопроса.
  - Да, потому что диверсанты эти оказались обычными мальчишками: руки худые, плечи узкие - их самих еще защищать нужно!
   Нола нахмурилась: зыбкая гладь воспоминаний неожиданно вынесла из тьмы ее недавнего прошлого неприятные мгновения.
  - Один такой худенький мальчик с завидным хладнокровием уложил моего сержанта Бауэра, вонзив ему нож в живот, когда тому захотелось позабавиться с одной молоденькой девушкой в темном переулке..., - сказала Нола, с ненавистью взглянув на своего попутчика, вызвавшего столь неприятные для нее воспоминания. - А Бауэр был чемпионом гладиаторских боев и ударом кулака мог лишить человека чувств..., и одному богу известно, сколько душ он отправил на тот свет в Лунной войне!
  - И как вы это объясните? - оторопело от неожиданной реакции Нолы, спросил лейтенант.
  - А так, что все эти, высмеянные вами только что свойства, вовсе не умаляют достоинства нашего противника, а, скорее, наоборот, - лишь увеличивают их. Мой отец говорил, что русские - одни из самых лучших воинов на Земле. Часто они не готовы к войне, у них не хватает техники и боеприпасов, но у них есть одно качество, делающее их весьма опасным противником...
  - Какое же это качество, господин майор? - подчеркнуто официально спросил лейтенант.
  - Безрассудство!
  - Что, - безрассудство? То есть, вы хотите сказать - глупость!
  - Нет, я сказала именно то, что хотела сказать! Безрассудство стоит намного выше глупости, как, впрочем, и ума. Оно, как считал мой отец - есть удел богов, а не людей. А для того, чтобы победить богов, нужно очень постараться!
  - Я, конечно, не знал вашего отца, господин майор, но если он не был военным, то...
  - Он был военным..., он был больше, чем военным, - он сам был войной...
   Бронемашина ехала дальше, поглощая одну за другой неисчислимые мили бесконечных русских просторов. В этой, раскинувшейся перед Нолой дали было что-то величественное, недоступное для ее понимания. С первого же дня она постоянно чувствовала себя беспечно отважным Одиссеем, ступившим на землю коварных циклопов, где все вокруг жило по другим законам и имело другие размеры; все было бесконечным, бескрайним и совершенно непредсказуемым... Иногда ей казалось, что она вот, сейчас постигнет это, прозреет своими чувствами, но вместе с этим в душе ее появлялся страх, что если это произойдет, то она уже не сможет более выполнять свой воинский долг, по крайней мере, здесь, в этом загадочном месте земной цивилизации. В ужасе она гнала подобные мысли, и они послушно уходили до следующего удобного случая.
   А то, о чем думал теперь лейтенант, Нола не знала, да и не хотела знать. Рассказав еще один, совершенно несмешной солдатский анекдот, он замолчал, и вскоре им овладела тоска. Его, ни за что не цепляющийся взгляд осоловел, утратив всякую осознанность, и, наконец, он заснул, повалив голову на стекло, и бормоча время от времени какие-то бессвязные фразы.
   Бронемашина ехала быстро, находившиеся у дороги кусты и деревья мелькали у глаз, создавая впечатление движения и какого-то смысла происходившего. Но все, что было вдали, казалось Ноле стоявшим на месте. Впечатление было такое, будто бы лишь специально для них эта необъятная природа создавала некую видимость их нужности в мире; на самом же деле вся эта "возня" не имела никакого смысла, и их машина была всего лишь назойливой мухой, севшей на тело могучего гиганта. И этот гигант, к счастью, пока что был занят своими делами, позволяя беспечному созданию временно пользоваться его нерасторопностью.
   Когда лейтенант уснул, Ноле вскоре сделалось скучно. На какое-то время она даже пожалела об этом, ведь его болтовня, по крайней мере, заставляла ее не думать о прочно поселившейся в ее душе пустоте. Она закрыла глаза и тоже попыталась уснуть, а когда это не помогло, - стала смотреть отсутствующим взглядом на пробегавшие мимо нее, нескончаемые русские степи...
   Проехав еще несколько миль, их машина была атакована, неизвестно откуда взявшимся вооруженным отрядом. Скорее всего, это были остатки какого-нибудь разбитого подразделения, оказавшегося здесь, в тылу, на оккупированной территории. Они появились, словно из-под земли: лежавший у дороги ствол дерева вдруг окутался дымом от автоматных очередей, умело брошенные гранаты подкинули бронемашину, и она свалилась на бок, бесполезно вращая своими огромными колесами. Выскочившие из боковых люков солдаты охраны были тут же расстреляны нападавшими, причем с другой стороны дороги тоже стреляли, хотя там было лишь голое поле. Пришедшая в себя после удара Нола увидела, как то, что можно было принять за обычный земляной холм, оказался хорошо замаскированной лежкой, из которой теперь вели прицельный огонь укрывшиеся там стрелки.
   Нола часто слышала рассказы о той стремительности, с которой действуют русские в неприятельском тылу, но она и подумать не могла, что когда это произойдет с ней, то она окажется столь беспомощной перед ними. Когда же она пришла в себя от удара, и вытащила пистолет, - на нее уже были наставлены дула нескольких автоматов, оставляя ей лишь возможность плена, либо мгновенную смерть. Нола не была трусом, но ни в прошлой, ни в этой компании она так и не смогла проникнуться ненавистью к своему противнику, и, наверное, поэтому благоразумие взяло верх. Бросив оружие, она стала выбираться из кабины, чувствуя, как по лицу ее течет кровь. От удара ужасно ныло плечо, но ноги ее двигались. Внизу, под ней, стонал лейтенант, которому, по-видимому, повезло меньше. Его неузнаваемое от боли лицо было теперь другим, совсем не таким, как несколько минут назад, когда они еще считали себя хозяевами этой земли...
   - Убить ее? - спросил один из русских, и в голосе его не было злости, словно речь шла даже не о животном, а каком-нибудь насекомом.
  - Нет, посмотри на ее погоны - майор! - сказал другой, видимо, старший.
  - А я бы убил..., - сказал еще один, презрительно сплюнув.
  Лиц их Нола не видела, она почему-то смотрела себе под ноги, будто бы желая разглядеть на грязной, размокшей дороге свое собственное будущее.
   - Водитель готов, а офицерик еще живой! - сообщил чей-то, совсем еще мальчишеский голос.
  - Что за офицер?
  - Так, лейтенант, кажется...
  Видимо, старший дал какой-то знак, потому что вскоре раздался выстрел. "Прощай, лейтенант!" - подумала Нола, стараясь припомнить его имя, но этого ей не удалось.
   - Пошли! - кто-то толкнул ее в плечо, и, словно выйдя из забытья, Нола посмотрела на него. Перед ней стоял невысокий мужик с густой щетиной на простоватом, покрытом оспинами лице. Его глаза непонятного цвета смотрели на нее с таким спокойствием и усталостью, будто бы война была для него, всего лишь утомительной работой, сделав которую он опять вернется к обычным заботам мирной жизни. "Вот так выглядит наша смерть!", - подумала Нола.
  Глава XII
  Жизнь и война. Начало
   - Смотри, вон она! - сказала Светка, сощурив свои зоркие глаза.
  - Где?
  - Да, вон же, недалеко от завода! - Светка в раздражении повернула большую, кудрявую голову Степы туда, где стояла подбитая бронемашина. - Долбанули по ним во-он оттуда, из лесополосы, - я сама видела, а подойти, наверное, побоялись - мины...
  - Точно! - воскликнул, наконец, Степа, - но сам бы я ни в жизнь не увидал..., ну ты даешь, Светка!
   Светка не ответила, лишь посмотрев на него многозначительным взглядом, говорившим: "я знаю, что ты - совершенно бесполезный для такого дела человек, и твое счастье, что ты мне нравишься, а то я бы в жизни не взяла тебя на такое дело!" Но Степа в свои двенадцать лет еще не научился понимать женские взгляды, а потому лишь улыбнулся в ответ, показав Светке свои ямочки на щеках, которые, в последнее время столь часто были причиной ее неспокойных снов.
   Но тут улыбка сошла с его лица, и на нем проступили черты той самой ранней взрослости, что во все времена быстро приобретают военные дети.
  - Но там же мины...
  - А я, по-твоему, что - дура? Я видела, как их ставили неделю назад, и все запомнила... Пойдешь за мной, след в след...
   Степа нахмурился, но возражать не стал. Андрей, его друг, правильно говорил, что ходить на такие дела с девчонкой опасно: "ей какая-нибудь блажь в голову взбредет, а ты - выполняй, а если откажешься, все - трус!"
  - Что, - боишься? - подтверждая провидческий дар его товарища, спросила Светка.
  - Конечно, нет! - раздраженно ответил Степа.
   Еще некоторое время они выглядывали из-за широких лопухов, всматриваясь в изгибавшуюся нитку дороги. Но вокруг все было тихо. Теплая, исходившая паром земля, пахла перегнившей листвой, и этот запах был родным и гораздо более привычным, чем то, что находилось в нескольких сотнях метров от них, на дороге: чужое, пугающее, мрачное...
  - Ну что, - идем, что ли? - спросил, истомившийся от ожидания Степа.
  - Да! А чтобы было не так страшно, ты по дороге думай о том, на что мы сможем выменять найденное оружие...
  - Ясно, на что - на шоколад! - воодушевившись, воскликнул Степа.
  - Думай про себя! - раздраженно оборвала его Светка. Она заметно нервничала, боясь ошибиться; она, действительно, наблюдала за укладкой мин, но это было давно. Глядя сейчас на голое, не возделанное с прошлого года поле, она думала о том, что уже не так уверена в собственной памяти, как ей это еще недавно казалось. Но с чувством голода совершенно невозможно было договориться, и, в конце концов, оно заставило ее идти.
   "Она, конечно же, не такая дура, и попросит в обмен на автоматы муку и консервы..., она не станет тратиться на какой-то "глупый" шоколад!" - подумала девочка, подбодрив себя этими мыслями, и делая первый шаг по вспаханной, напичканной минами земле. Хотя вслед за этим она тут же представила, с каким удовольствием откусит от того заветного куска темного шоколада, что, конечно же, предложит ей великодушный Степа...
   Шли они осторожно, след в след. Серьезное, уже покрытое загаром лицо Светки, выглядело теперь совсем взрослым, и даже всегда по-детски смотревшийся маленький носик с разбросанными по нему веснушками, ничуть не нарушал этого впечатления. Иногда она останавливалась, и, склонив голову, восстанавливала в памяти виденную ею работу минеров, и тогда шедший сзади Степа, любовался, выбившейся из-под ее косынки, прядью светло-каштановых волос, забывая на время свой страх. При этом ему ужасно хотелось погладить эту непослушную прядь, но Светка, конечно же, ни за что не дала бы ему этого сделать...
   Постояв какое-то время, и взяв из своей фотографической детской памяти необходимые ей образы, она смело делала несколько шагов, останавливалась снова, предостерегающе поднимая руку, чтобы Степа, он не подходил к ней слишком близко. От этого жеста ноги Степы начинали предательски дрожать, изгоняя из его мыслей и красивую Светкину прядь, и столь любимый им поворот головы. В такие моменты ему казалось, что Светка знает о его трусости, и больше уже никогда не позовет его на настоящее дело. Эта мысль заставляла его покрываться потом, он злился на себя, и громко сопел.
   Но Светка даже не смотрела на него; сейчас ей больше всего хотелось просто сесть на траву у дороги..., это было невероятно, но овладевшее ею желание было даже сильней преследовавшего ее с самого утра чувства голода. Казалось, что там, в траве, ее ожидает настоящее счастье, такое, как если бы, вдруг, к ним вернулся ушедший к партизанам отец...
   - Все! - сказал Степа, ступив на спасительную твердую дорогу. - Ты что? - спросил он, увидав, севшую у дороги Светку.
  - Сейчас, посижу немного..., устала... А ты мертвецов не боишься?
  - А чего их бояться! - захрабрился, немного отошедший Степа; ноги его еще дрожали, но теперь он был уверен, что это было незаметно, а значит, - неважно.
  - Это хорошо..., - так равнодушно ответила Светка, что мальчик осекся. - Смотри, ерунду всякую не бери, а то набрал в прошлый раз целую сумку каких-то дурацких журналов с голыми бабами, а потом тащил их на себе!
  - А что, я за них в городе аж три банки тушенки выменял..., - попытался оправдаться Степа, но Светка посмотрела на него так строго, что он замолчал.
   В этот раз улов у них был, действительно, богатый. Одних только армейских автоматов они насобирали шесть штук. Один из них был сильно забрызган кровью, и Степа стал вытирать его о маскхалат мертвого солдата, но Светка вырвала автомат у него из рук:
  - Ты что, дурак? Может, еще с порошком помоешь, а я пока подожду! - с этими словами она уложила его в свой рюкзак, не обращая внимания на испачканные кровью руки.
  - Быстрей давай! Посмотри у них в карманах, а я пока залезу внутрь!
   И тут они услыхали голос: неживой, механический, и оттого особенно пугающий, заставивший их замереть на месте.
  - Всем оставаться на местах..., не двигаться..., неподчинение будет караться смертью!
   Услыхав этот ужасный голос, Степа неосознанно пригнулся к земле. Он ничего не мог понять, - вокруг никого не было, но ужасный голос повторил сказанную фразу, сопроводив ее пугающим гудением механизмов вращающейся башни. В это время из-за люка высунулась голова Светки. Не издав ни звука, она отчаянными жестами приказала Степе лечь на землю. Затем она выползла наружу, ловко перекатившись на ту сторону, где лежал и он. В этот момент тишину разорвала пулеметная очередь. Земля под ее ногами вспенилась дымками выстрелов, несколько из них громко стукнули по броне люка.
   - Что это? - в ужасе зашептал Степа.
  - Машина-робот..., наши называют ее "дятел"... - Светка с сожалением вздохнула: "не стоило брать этого "городского", - хоть и смышленый, а многого не знает..., городские - они только за девчонками ухаживать горазды"!
  - Почему "дятел"? - спросил Степа, и в этот момент увидал их неожиданного противника, появившегося из-за борта подбитой машины.
   Небольшой, похожий на "малолитражку", броневик, неспешно и деловито "просматривал" пространство своими электронными приборами. При этом возвышавшаяся наверху маленькая башенка медленно вращалась, издавая то самое отвратительное гудение, от которого Степе опять сделалось не по себе. Так страшно ему было всего только раз в жизни, когда их сосед плохо поставил свой грузовик на ручной тормоз, и он медленно и неотвратимо покатился на маленького Степу. То, испытанное им когда-то ощущение неизбежности, вернулось и теперь, при виде медленно движущейся на него машины. Степа хотел было побежать, но страх сковал его так, что он не смог пошевелиться.
  - Замри! Не двигайся! - услыхал он голос Светки, и башня тут же повернулась в ее сторону.
   "Сейчас она выстрелит!" - мелькнула ужасная мысль, и, не отдавая себе отчета в том, что делает, Степа со всей силы швырнул в стальной борт, найденный им только что пистолет. Машина отреагировала: вмиг повернув башню, она дала короткую очередь, действительно, похожую дробь дятла, и осталась стоять, продолжая ворочать своими отвратительными механизмами.
   Степа лежал, не шевелясь. Ему казалось, что чертова машина сейчас прислушивается даже к его дыханию, стараясь выловить его среди шума ветра. А когда это у нее получится, то она повернет к нему свою башню, и выстрелит такой же короткой очередью, сделав его мертвецом. От этой мысль к горлу его подкатила тошнота, и он почувствовал расползавшуюся по телу слабость. Он помнил, как подорвался на мине его брат, и как он лежал потом в зале, у всех на виду, с посиневшим лицом и сложенными на груди руками, а бабка Филипповна плакала и все время поправляла под его головой подушку, будто бы это могло хоть чем-нибудь ему помочь. "Нет, он не хочет так лежать на виду у всех, чтобы каждый, кому только захочется, мог подходить и трогать его..."
   Вдруг, Степа осознал, что что-то изменилось. Он все также лежал неподвижно, рядом с убитым марсианином, уткнувшись носом ему в руку, но заработавшие моторы "дятла" заставили его медленно поднять голову. То, что он увидел, было ужасно: не получившая своей добычи машина, развернувшись, медленно наезжала на лежавшие перед ней трупы. Два из них уже скрылись у нее под колесами, всего лишь в нескольких метрах от того места лежала Светка..., и по тому, как напряглась ее шея, он понял, с каким ужасом она смотрела на надвигавшуюся на нее машину.
   "Если сейчас он опять что-нибудь швырнет, машина заметит его, потому что на этот раз башня направлена прямо в его сторону..., значит, он должен также лежать и ждать..., но тогда..., у всех на виду будет лежать Светка, а он будет смотреть на нее, понимая, что уже ничего не может сделать..." Эта мысль показалась ему настолько отвратительной, что рука Степы сама начала шарить вблизи в поисках чего-нибудь тяжелого, хотя все его существо противилось этому. Предательский страх тут же подкинул ему мысль, что если вблизи его сейчас не окажется ни одного предмета, то никто потом не сможет его обвинить в трусости, ведь найденные автоматы забрала себе Светка! Но случилось наоборот, и стоило ему лишь протянуть руку, как он нащупал на поясе у лежавшего рядом мертвого солдата широкий и тяжелый марсианский нож. Степа успел подумать о том, что мог бы выменять такое сокровище на несколько плиток настоящего, горького шоколада, но эта мысль одновременно больно кольнула его, потому, что любое его желание делала теперь несбыточным ползущая на Светку машина.
   Степа вытащил нож, и метко швырнул его в лист передней брони "дятла"..., одновременно с этим послышался сухой щелчок выстрела, и что-то хрустнуло в сложном марсианском механизме..., но Степа уже не услышал этого, потому что был мертв от пущенной в него короткой очереди.
   Выигранных Степой секунд хватило Светке для того, чтобы перекатиться и спрятаться за открытый люк перевернутой машины. Прижавшись к спасительному железу, она зажмурилась; по глазам ее текли слезы.
   Но "дятел" не удовлетворился своей жертвой. Мерное гудение его двигателей продолжалось; неспокойные датчики осматривались вокруг, в поисках живого...
   Но тут раздался еще выстрел, и еще один, опять сопровождаемый хрустом. Этот хруст, неизвестно отчего, очень нравился Светке, как будто она сама ломала кости этому железному чудовищу. В нем слышалось что-то злорадно-веселое, и, совсем по-детски справедливое.
   "Дятел" дал еще несколько коротких очередей, и остановился; слышалось лишь тихое гудение поворачивающейся башни, видимо, отыскивающей того неизвестного противника, что только что, по-видимому, разбил ему что-то ценное из его смертельного арсенала.
   Светка не шевелилась. Она не отрывала взгляда от спасительной травы на обочине дороги, до которой было так близко..., и так далеко... Но тут она увидала Нолу..., та махала ей рукой, показывая, что нужно бежать, и была похожа на волшебницу из доброй детской сказки.
   И Светка побежала, вернее, ей показалось, что она полетела над землей, не в силах удержать свою волю к жизни..., и упала только рядом с Нолой, в жесткую и теплую траву.
  - Степа...
  - Тихо, тихо..., - Нола погладила ее по голове. - Все потом..., мы с тобой еще не закончили...
   Светка перевела взгляд на ее руки, которые держали дедовский карабин, что он вовремя припрятал от марсианских реквизиций. Ее руки..., она никогда бы не подумала, что они так смогут держать оружие..., так не получалось даже у деда - старого и заядлого охотника... "Неужели это те же самые руки, что недавно заплетали ей косички!" - подумала Светка.
  - Лежи здесь! Не двигайся! Осталось еще два датчика..., а потом его можно будет разобрать на лом!
   Нола никогда бы не подумала, что сделается настоящим человеком войны. Она поняла это только здесь, на Земле, на своей второй и самой страшной войне. С тех пор, как она ступила на эту землю, полученные ею ранее навыки слились с какими-то звериными инстинктами, позволяя ей чувствовать себя в бою также свободно, как если бы это были обычные учения. Вот и теперь она выждала момент, когда "полуослепшая" машина отвернула от нее свою башню, и, отбежав подальше от девочки, залегла для следующего выстрела.
   "Эм Си два", с которым она сейчас вела бой, был хорошим разведчиком, но их полагалось пускать звеньями, чтобы каждый из них прикрывал других. В противном случае с ним мог справиться даже один опытный стрелок, правда, для этого ему бы потребовалось завидная выдержка и хладнокровие. Ни тем, ни другим Нола никогда не отличалась, но проснувшаяся в ней злость при виде зверской картины убийства ребенка, будто бы заменила ей все недостающие качества для того, чтобы она могла убивать, уничтожать, разрушать...
   ... И она уничтожала. Выждав, когда башня развернулась к ней так, что между пластинами брони сверкнул в лучах солнца зрачок оптического датчика, она поймала его в прицел, и, почувствовав, когда именно нужно было нажимать на спуск, сделала выстрел, и быстро откатилась в сторону. "Эм Си" отреагировала на звук, но очередь прошла мимо. Систему прицеливания "Эм си два" составляли три пары датчиков, но удачные выстрелы Нолы не оставили боевому роботу ни одной, существенно увеличив этим погрешность прицеливания. "Эм Си" тоже "понимала" это, и потому выстрелила еще несколько раз, расширив область поражения, - несколько пуль зарылись в землю, совсем рядом от Нолы, но бог войны пощадил ее, а может быть, просто предоставил возможность решать исход этого поединка всесильному Случаю.
   Башня завертелась быстрей, стараясь скомпенсировать этим ограниченность "угла захвата" своих "одноглазых" сенсоров. Нола прицелилась еще раз, и теперь на лице ее появилось выражение торжества, отчего оно сделалось, жестким и совсем некрасивым. Она сама участвовала в испытаниях "Эм си два" и знала, что через пару минут башня опять остановится, дав ей "вырвать" из своей плоти еще один "электронный глаз"...
   Когда до слуха Нолы донесся щелчок последнего, выведенного из строя датчика, "Эм Си" еще вращала башней, будто стараясь хоть как-то оправдаться перед доверившими ей, столь ответственную миссию людьми; напоследок она даже выпустила несколько очередей, а затем затихла, наклонив к земле свои бесполезные дула.
   -...Пойдем, - Нола подтолкнула, не желавшую уходить девочку.
  - А как же он?
  - Он мертв..., мы скажем в деревне, его похоронят...
   Нола взяла у Светки тяжелый, наполненный автоматами рюкзак, и взвалила его на плечо. Детские следы хорошо виднелись на черной, невспаханной земле, и Нола ступала по ним аккуратно, стараясь не сбиться, поскольку расстояния между ними были намного меньше длины ее шагов. Только теперь, когда сражение с "Эм си два" было окончено, ей сделалось по-настоящему страшно. Ведь она совершенно случайно узнала о том, куда направилась Светка, - проболталась одна из ее подружек. А потом она ворвалась в дом к Матвеичу, позабыв от волнения все русские слова, и повторяя лишь "Светка" и "карабин". Но русские люди слушают сердцем, и Матвеич тут же вынес ей оружие, хотя марсианским властям не отдал бы его даже под пыткой...
   - Он меня спас..., если бы не он, я была бы мертва..., - зачем он это сделал? - Светка с трудом сдерживала слезы, и Нола не знала, как ее успокоить.
  - Этого никто не знает..., почему человек отдает свою жизнь за кого-то другого..., может быть, потому, что не может представить себе жизни без этого человека...
   Она заплакала; горько и безнадежно, навсегда расставаясь с верой в справедливость этого мира. Оступившись, она сделала шаг в сторону, и увидавшая это Нола уже приготовилась к самому худшему, но ничего не произошло, и девочка, как ни в чем не бывало, пошла дальше, оберегаемая своею мягкой и теплой родной землей.
   Вот уже более месяца Нола была в плену. Благодаря своим серебристым нашивкам майора ей удалось тогда избежать пули от озлобленного русского командира, а после, благодаря здоровью, - оправиться от полученного сотрясения мозга. Она осталась жива и быстро набирала силы...
   Плен ее оказался вовсе не таким уж суровым, как могла бы предположить она, офицер оккупационной армии, и больше походил на отпуск, полагавшийся солдату после ранения. Деревня, в которой ее оставили русские диверсанты, была настолько удалена от боевых действий, что временами можно было подумать, что вокруг вообще нет никакой войны. И только лишь появлявшиеся в ней время от времени раненые мужчины с серьезными, видавшими боль и страдания лицами, говорили Ноле об обратном, - ее планета по-прежнему терзала Землю, ломая судьбы многих, бесстрашно вставших на ее пути людей. А, скользившие по ней, недобрые взгляды сельчан, - о том, что чаша терпения этого народа уже успела переполниться до краев.... Но на жизнь Нолы никто не покушался, а, спустя некоторое время, с ней даже стали здороваться по утрам, озабоченные, спешащие по делам жители.
   Жила она в небольшом домике на окраине села, за которым находилось кладбище и речка с коричневой, стоячей водой. Дальше, насколько хватало глаз, простирались широкие южные поля с редкими рощицами, защищавшими их от сильных степных ветров. Казалось бы, это должно было навести Нолу на мысль о бегстве, однако за все время это ни разу не пришло ей в голову. Теперь она точно знала, что ей была не по душе эта война. Она никогда не принадлежала к тому самому "прогрессивному большинству", что, только заслышав клич "сильных мира сего", уже полно решимости претворять его в жизнь. Она всегда была индивидуалисткой, гораздо более ценя личные чувства и переживания, нежели овладевавшую "восторженными массами" общественную эйфорию. Поэтому даже в первые дни вторжения она не чувствовала никакого пафоса во всей этой кровавой пьесе, названной "освободительной войной". Теперь же, находясь в плену, она и вовсе почувствовала всю бесполезность затеянной войны.
   Но была еще одна причина, по которой Нола не помышляла о бегстве, и очень скоро она призналась в ней самой себе - ей здесь нравилось. Во всем этом таилась какая-то загадка. Она сама не могла понять, что именно притягивало ее к этим местам. Может, необычайно красивые рассветы, когда легкое, словно сотканное из мягкого шелка солнце, поднималось над колышущейся далью степи и осторожно будило своими лучами, еще не проснувшихся людей. А может, запах деревьев после короткого дождя, когда ей казалось, будто сама благодать решила явить себя здесь, в этой никому не известной деревушке. Нола не старалась это понять, - она просто жила среди всей этой невозможной и даже недопустимой для военного времени красоты, оставив все свои мысли и сбросив появлявшееся у нее иногда чувство тревоги в тихую воду реки, где она так полюбила прогуливаться вечером, на закате.
   Семья, в которой она жила, была небольшой и состояла только из представительниц женского пола. Самой старшей из них была Антонина, или баба Тоня, как впоследствии было разрешено называть ее Ноле. Недоверчивая, скуповатая, ворчливая, но, все-таки, добрая и отзывчивая, каковой, по сложившемуся твердому убеждению Нолы, и положено было быть русской женщине. Она целыми днями сидела на скамейке, ведя неспешные разговоры с соседками. Однако двор ее был чисто выметен, скотина накормлена, а на плите всегда подходил ароматный южный борщ, хотя и без редкого теперь мяса. Причем все это делалось так ловко и быстро, что Ноле казалось, будто бы все это было делом рук, обитавших повсюду, невидимых славянских духов.
   Второй по старшинству была Мария. Была она несколько старше Нолы, лицо имела приятное, располагающее к себе, и если и не была красавицей, то, по крайней мере, пользовалась вниманием бывавшего здесь иногда мужского населения. В отличие от Антонины, не принявшей сначала Нолы, - Мария была с ней добра с первых дней ее плена, чем поначалу даже навлекала гнев старухи. Правда, дома Мария почти не бывала, работая с утра до позднего вечера в коровнике, и приходя ближе к ночи, усталой и измотанной.
   И, наконец, третьей была ее дочь, Светка, - как она сама себя называла, и это имя как нельзя кстати шло ее задорному, почти что мальчишескому лицу с доверчивыми детскими веснушками. Уже потом Нола поняла, что это благодаря ей она так привязалась ко всему, что здесь ее окружало, нисколько не ощущая себя в плену у живших здесь людей. Это благодаря ей, весьма сносно понимавшей по-английски, Нола могла общаться с остальными до тех пор, пока не начала осваивать новый для нее язык. Веселая и сообразительная, Светка могла находить общий язык со всеми, даже с тяжелой в обхождении, недоверчивой бабкой Антониной. Ее красивые серые глаза смотрели на мир с любопытством, отчего, наверное, у нее и вызвала интерес Нола - женщина с далекой, неизвестной планеты. А когда Нола защитила ее от стаи одичавших собак, то девочка почувствовала к ней полное доверие, какое только могут испытывать к взрослым дети, уже подошедшие к сложному подростковому возрасту.
   Они подружились, хотя, вряд ли между ними было что-то общее. Ни возраст, ни увлечения, ни даже язык - казалось, ничто не должно было способствовать этому. И все-таки это произошло, к большому удивлению сельчан, поскольку Светка считалась замкнутым ребенком. Впрочем, любовь и привязанность вообще не укладываются в какие-нибудь правила; все научные изыскания претят той легкой поступи, с которой идут эти великие чувства по мирам, связывая навеки сердца согласно своим, неведомым законам.
   Так произошло и на этот раз, и вскоре Светка уже почти не расставалась с Нолой. Как только весна вступила в свои права, они на весь день уходили из дома, бродя по одевавшимся в зелень полям, так полюбившимся Ноле. Позабыв о голоде и усталости, удивляясь самой себе, Нола могла часами бродить среди деревьев, или, подобно маленькой девочке, гоняться за быстрыми бабочками у реки. А по вечерам, когда стихал ветер, и все вокруг погружалось в умиротворяющую тишину, Светка учила ее плавать в небольшой, пахнувшей камышами речке, строго отчитывая своею ученицу, если та делала не те движения.
   Поначалу все это не нравилось Матвеичу - недоверчивому старику, которому было поручено следить за Нолой. Отыскивая их где-нибудь, за несколько километров от села, он громко ругался, и, грозя Ноле своим старым, "допотопным" карабином, сурово препровождал ее обратно. Но затем, выпив немного, принесенной Светкой крепкой настойки, быстро добрел и даже пытался учить Нолу петь народные русские песни. Выпивая, он быстро пьянел, и тогда, глядя на Нолу своими маленькими, потерявшими цвет глазками, часто приговаривал: "Что ж ты на войну-то пошла, сердешная!" Но со временем, он стал относиться к этому проще, и вскоре ограничивал свой надзор за "басурманкой" лишь проведыванием ее по вечерам, удивляясь всякий раз, когда сообразительная Нола выносила ему полстакана его любимой настойки.
   Так шли дни за днями, и Нола, пожалуй, не желала для себя ничего лучшего, поскольку в случае своего возвращения в армию ей снова пришлось бы включиться в борьбу против тех, кто успел уже понравиться ей своей простотой и человечностью. "Пожалуй, она оказалась плохим солдатом..., но неизвестно еще, чтобы сказал ее отец, узнав об оккупации Земли своими соотечественниками. Кто знает: может быть, он и одобрил бы ее поступок, ведь за все восемь лет, что он пробыл на своем высоком посту, он никогда, ни единым словом не призывал Марс к войне с Землей!"
   - Здесь, пожалуй, можно закопать оружие, - сказала Нола, осмотрев находившийся неподалеку от них лесок.
   Светка уже не плакала, но, глядя на ее красное лицо, у Нолы разрывалось сердце.
  - Садись, отдохни! - сказала она девочке.
   Широкое лезвие марсианского ножа легко вошло в землю. Привычными, уверенными движениями Нола быстро увеличивала яму. О Светке она старалась не думать, потому что от этих мыслей на глаза у нее наворачивались слезы.
  - Нола!
  - Что?
  - ...А ты меня не бросишь?
  - Конечно, нет..., а что это ты спрашиваешь?
  - Не знаю..., но я не хочу, чтобы ты меня бросала...
  - Нет, я тебя никогда не брошу! - не задумываясь, ответила Нола, почувствовав, как от сказанных слов на душе у нее сделалось тепло и приятно.
  Глава XIII
  Жизнь и война. Продолжение
   В тот день все было как обычно. Они со Светкой ушли гулять; тихий безветренный день, казалось, боялся даже пошевелить верхушки ярко-синих васильков, будто бы они были сделаны из тонкого, хрупкого стекла. Они гуляли среди этого великолепия, вдыхая сладкие, терпкие запахи цветущих разнотравьями полей. Недалеко от них трудилось в поле несколько женщин, и Нола видела их темные, загорелые руки и постоянно согнутые спины. Полуденное солнце, распалясь вовсю, уже окунуло все вокруг в жаркую истому; по чистому, ясному небу неспешно тянулись облака, торжественно проплывая мимо озабоченного хлебом насущным мира. Смотревшая на них снизу земля улыбалась своим покрытым морщинами лицом, ничуть не завидуя их безмятежному спокойствию.
   Светка лежала на траве, и лицо ее было серьезно. Она рассказывала Ноле о том повышенном внимании, что уделял ей Женька, внук Матвеича. Женька сумел завоевать авторитет местных подростков своим умением метать ножи, и вскоре, как он клялся, должен был быть взят в один из диверсионных отрядов для обучения подрывному делу..., но Светку останавливала память о Степе, и она решила посоветоваться об этом с Нолой. Оценив оказанное ей доверие, Нола думала о том, как ответить девочке. Выученных ею слов все еще не хватало, а ей хотелось, непременно, вести беседу на русском. От собственного старания ей было весело, и прошлая жизнь на Марсе теперь, определенно, казалась ей настолько скучной и неинтересной, что оставалось только удивляться, как она смогла прожить там свои лучшие годы. "А ведь она знала об этом и раньше, когда провела те несколько незабываемых дней с Максимом, что запомнились ей на всю жизнь! Что ж, теперь уже никто не убедит ее в том, что ее место на той мертвой планете!"
   Правда, была одна мысль, о которой Нола запрещала себе думать, но теперь, слушая, озабоченную своей проблемой девочку, мысль эта вновь завладела ею: "Почему она так уверена, что Максим жив; и что он не женился еще раз, и не живет теперь где-то счастливый и довольный жизнью!" Мысль эта была такой логичной, что Ноле было не так-то просто от нее избавиться. Даже девочка заметила ее изменившееся вдруг выражение лица и замолчала, выжидательно посмотрев на свою старшую подругу.
   "Нет, этого не может быть, потому что в таком случае у меня просто нет будущего!" - подумала Нола, а вслух сказала:
  - Знаешь, на твой вопрос трудно дать определенный ответ... В жизни каждой женщины бывают такие моменты... Что это?
   Взгляд Нолы упал на дорогу, по которой теперь двигалось несколько военных марсианских машин. Здесь, за тридцать километров от зоны боевых действий, это было весьма странно, и не предвещало ничего хорошего. Сердце Нолы сжалось от недоброго предчувствия; противостояние русских войск росло, а марсианское командование, как хорошо было известно Ноле, не любило слишком длительных компаний, предпочитая им стремительные и массированные броски. По этой причине, чем больше она слышала рассказов сельчан о подвигах разбросанных повсюду диверсионных отрядов, тем явственней виделся ей тот ожесточенный характер, что должна была вскоре принять эта война, и она не ошиблась.
   Скорее повинуясь обострившемуся в ней материнскому инстинкту, чем осознавая, что происходит, она повалила на землю недоумевающую Светку, и стала наблюдать за ползущей вдалеке колонной.
  - Что случилось? - не терпевшая какого бы то ни было ущемления собственной свободы, Светка попыталась вырваться, но Нола крепко держала девочку, не давая ей поднять голову.
  - Там марсианские солдаты!
  - Да? А ты не пойдешь к ним?
  - Нет, я останусь с тобой...
  - Тебя ведь за такое могут расстрелять! - Взгляд девочки был по-взрослому серьезным, и даже, как показалось Ноле, испытующим.
  - Да, меня могут приговорить к расстрелу за дезертирство, но я больше не желаю служить Марсу; я хочу остаться здесь, на Земле!
  - Тогда тебя посадят в тюрьму за то, что ты воевала против нас..., а я не хочу, чтобы ты сидела в тюрьме!
   Нола замолчала, потому что отвечать здесь было нечего. Если она останется здесь, то ей, действительно, вспомнят все ее "подвиги", а их у нее успело собраться немало...
  - Иди к своим! - вдруг, сказала Светка, хотя эта фраза, видимо, далась ей нелегко.
  - Нет! И хватит об этом!
   Нола продолжала напряженно всматриваться вдаль, пытаясь понять, что привело сюда боевое подразделение марсианской армии. Но, вывернувшаяся все-таки из ее объятий и увидавшая колонну Светка, вдруг ответила на ее вопрос.
  - Они пришли забрать на работу людей для строительства блиндажей и дотов...
  - А ты откуда знаешь?
  - Женька рассказывал мне вчера..., ему по секрету сказал один мальчишка из соседнего села, у которого отец работает на строительстве марсианского Периметра..., просил никому не говорить, а то если узнают, то его отцу будет плохо...
  - Что ты выдумываешь? Ничего такого не было за все время, что я служила!
  - Раньше не было, а теперь у них не хватает людей, - сказала девочка таким тоном, будто бы это она, а не Нола, была взрослой, объясняя наивному ребенку устройство этого несправедливого мира. Уверенность ее тона, а также то, что сама Нола провела в плену уже достаточно много времени, чтобы соперничать с любознательными русскими детьми, - заставили ее замолчать. И в очень скором времени она поняла, что девочка была права.
   Из остановившихся машин высыпали солдаты и в спешном порядке окружили село. По слаженности их действий Нола определила, что выполняемая работа была им не в новинку. Уже через полчаса все работоспособное население было выведено из домов, в спешном порядке погружено в машины и сразу тронулось в путь. Остались только две машины, видимо, ожидавшие тех, кто работал в поле. К ним навстречу теперь направлялись несколько вооруженных солдат во главе с офицером, которого опытный глаз Нолы определил по отличиям в обмундировании. Солдаты шли неспешно, вразвалку, и эта медлительная уверенность раздражала Нолу, которая могла бы теперь пострелять их всех, если бы только у нее имелось оружие. Отец как-то сказал ей: "никогда нельзя презирать противника, или недооценивать его; как бы успешно ни складывалась военная компания, следует всегда помнить о том, что недобитый противник может оказаться опасней, чем полный сил и решимости победить..., - как быстро все они позабыли то, что он говорил!" - подумала она, наблюдая за солдатами.
   - Черт! - Нола легла на землю, повалив с собой девочку.
  - Что сучилось? - потирая ушибленное плечо, спросила Светка.
  - По-моему, они нас заметили!
  Нола осторожно подняла голову, увидав, что двое солдат, действительно, отделились от остальных, и направились в их сторону.
  - Надо же было так попасться! - Нола выругалась, - по-солдатски грязно, как научилась за время своей службы в десанте. "Допустить такую оплошность для нее было совершенно непростительно! Что же теперь делать?"
  - Что теперь делать? - задала тот же вопрос девочка.
  - Беги! Ты - ребенок и тебя они не тронут!
  - Не хочу! Я ребенок, но не трус! - решительно сказала Светка, сразу отсекая всякие попытки обойтись с ней как с маленькой.
   Томительно потянулись минуты ожидания. Нола лежала неподвижно, в голове ее проносились картины различных вариантов поведения, но все они были нещадно отброшены, поскольку теперь она не могла рисковать. Впервые для нее сделалось главным выживание, а не уничтожение противника. Поэтому услыхав, наконец, повелительную команду "встать", она сделала это, заставив подняться и девочку.
  - Я не хочу работать на них, Нола! - зашептала Светка, - они убили Степу...
  - Молчи! - сказала Нола, крепко держа девочку за руку.
   Увидав женщину и девочку, солдаты были разочарованы, но, по-видимому, такой "товар" тоже для них подходил, потому что один из них знаком приказал Ноле следовать за ними. Боясь вымолвить слово, чтобы не раскрыть себя, - она говорила по-русски с большим акцентом, - Нола послушно пошла, держа за руку Светку. Остальные, работавшие в поле женщины, сопровождаемые солдатами, к тому времени были уже возле машины. Нисколько не готовясь к каким-нибудь решительным действиям, Нола, все-таки, отметила и значительное удаление остальных солдат, и то, что все они были заняты погрузкой, и потому даже не смотрели в ее сторону. Конечно же, одетая в простой сарафан Нола ни у кого не вызывала подозрений, - опасность человека в том и состоит, что внешний вид его, часто ничего не говорит о внутренней сущности. И все-таки, тогда она еще не помышляла о нападении.
   Но в этот день Ноле не суждено было избежать боя. Своенравной судьбе, посвященной во все наши волнения, страхи и истинные привязанности, нередко доставляет удовольствие испытывать нас в самых неприятных ситуациях, будто бы наслаждаясь нашей нерешительностью и беспомощностью. При этом нам остается лишь простить ее за такую жестокость, поскольку, право слово, только лишь невежественный человек может отчаянно клясть собственную судьбу...
   Нола шла, не выпуская руки девочки, еще надеясь на то, что все окончится благополучно. Но когда они приблизились к солдатам, один из них подошел и грубо оттолкнул Светку, отрицательно покачав головой.
  - Только взрослые..., дети не нужны! - сказал он, произнося с таким трудом русские слова, словно они застревали у него где-то в горле.
  - Не бросай меня, Нола! - закричала девочка, вцепившись в ее рукав, но солдат продолжал тянуть ее назад, и на его уставшем, раздраженном лице Нола увидала готовность применить силу.
   Даже в эти мгновения Нола еще колебалась; ей не хотелось называть свое имя перед простыми солдатами, но она уже готова была это сделать, когда державший девочку воин сам решил свою судьбу. Разозлившись от упорства вцепившейся в Нолу Светки, он ударил ее прикладом. Светка вскрикнула; Нола же машинально сбила его с ног, "отключив" метким, тренированным ударом в подбородок. Тяжелый, еще хранивший чужое тепло автомат, словно сам впрыгнул ей в руки, а воинский инстинкт заставил выстрелить в шедших рядом солдат, чтобы опередить их... Не успевший достать оружие офицер, смотрел на нее ненавистным взглядом, ожидая смерти..., и Ноле пришлось сделать это.
   Около машины еще оставались солдаты, и, еще несколько минут назад ни о чем не подозревавшая Нола, теперь вела с ними бой, спрятавшись за телом одного из убитых ею пехотинцев.
  - Лежи, не высовывайся! - закричала она Светке, видя, что та поползла к другому трупу, наверное, для того, чтобы взять автомат.
  - Лежи, я говорю!
   Но Светка и не думала ее слушаться, и Нола в бессильной ярости ударила кулаком по земле. Русские дети, как и марсианские, чувствовали в войне свою стихию, принимая ее за увлекательную игру, - и Нола ничего не могла с этим поделать.
   Ее накрыла меткая очередь; несколько пуль вонзились в тело, закрывавшего ее собой солдата, но тут справа от нее стала стрелять Светка, причем, делала она это, по всей видимости, довольно неплохо, поскольку обстрел Нолы сделался заметно меньше, так, что она даже смогла поднять голову и осмотреться.
   Ситуация была безнадежна. И хотя она знала, что помощь придет сюда не ранее, чем через час, - в армии Марса едва ли не с первых дней оккупации сказывалась нехватка личного состава, неспособного "закрыть" все "горячие" участки, - все-таки Нола не была уверена в том, что ей удастся справиться с несколькими, державшими их на прицеле автоматчиками. Про себя она знала, что давно уже испытывала изменчивое воинское счастье, и уже несколько раз должна была погибнуть здесь, среди опасных русских просторов, но Светка..., она ни в коем случае не должна была умереть!
   Нола стреляла короткими очередями, не давая возможности взять их в кольцо. Один из решивших обойти ее стрелков уже был ранен ею, и теперь, спрятавшись за насыпью, спешно накладывал себе повязку. Увидав, что они имеют дело с хорошим стрелком, остальные пока не рисковали совершать перебежки, и только вели огонь, заставляя Нолу расходовать боеприпасы. Расстреляв первую обойму, она вытащила из поясной сумки мертвого солдата вторую..., согласно правилам боевого снаряжения у него оставалась еще две; а потом..., - Нола даже не хотела думать об этом...
   Но тут раздался выстрел. Нола четко отличила этот сухой, щелкающий звук, что издавал древний карабин Матвеича... Один из солдат ткнулся в землю, настигнутый быстрой смертью.
  - Огонь! - крикнула Нола Светке, и стала стрелять короткими, но частыми очередями. Целиком доверявшая ей девочка сделала то же, и в их огне погас второй, а затем и третий выстрел неожиданного стрелка, каждый из которых нашел свою цель.
   Нола знала, что несколько хладнокровных снайперов в состоянии остановить атаку целой роты автоматчиков. Один раз она даже была свидетелем этого ужасного зрелища, когда держалась со своим взводом на правом берегу моря Холода во время Лунной войны. ... Ничто живое не желает умереть, и когда поднявшиеся в атаку сержанты падают, как скошенные, под меткими выстрелами, то остальным остается лишь упасть на землю, покоряясь той невидимой силе, что с такой небывалой легкостью отнимает их жизни... Меткий стрелок - карающий меч богов, и Нола хорошо знала это. И один из таких демонов смерти теперь разил ее врагов редкими и поразительно точными выстрелами.
   Нола не смогла бы сказать себе точно, устояла бы она сама перед такой напастью, или пустилась бы в бегство, видя безысходность создавшегося положения. Так или иначе, но ее противники выбрали бегство, и, потеряв еще двоих, начали отход. Отпускать их, конечно же, было нельзя, но они успели запрыгнуть внутрь последней машины, получив, таким образом, защиту в виде сидевших там заложников, и Нола поняла, что не может ничего с этим поделать. Машина быстро набрала скорость, подскакивая на залихватских ухабах непредсказуемых русских дорог, и вскоре скрылась за поворотом.
   - ...Что ж ты наделала, дочка? - услыхала Нола знакомый старческий голос, и, обернувшись, узнала Матвеича. Он шел к ней, как ни в чем не бывало, все той же своей прихрамывающей походкой, держа в руке карабин.
  - Ох, и народу положили! - вздохнув, произнес он, оглядываясь так, будто бы это не он только что хладнокровно убил нескольких марсианских солдат. - Ну, теперь жди беды... деревню, небось, сожгут..., - Матвеич опять вздохнул, усевшись на скошенный пенек; карабин он устроил между ног, опершись на него, словно на клюку.
  - Чего стоите, молодежь - бегите теперь!
  - А ты, дедушка? - спросила Светка, потому что Нола никак не могла прийти в себя от того, что только что сделал этот старик.
  - Я-то спрячусь, меня, пожалуй, им не найти..., а вот вам со мной не с руки, - я ведь в любой берлоге прожить смогу: тростинку в рот положил, - вот и сыт! А вы - нет; вам это..., комфорт нужен! - Сказав это, он оглядел Нолу, и на миг ей показалось, что из-за стариковских морщин на нее посмотрели совсем молодые мужские глаза...
  - Где вы так научились стрелять? - спросила, наконец, Нола.
  - Э, дочка, - это дело нехитрое! Война-то она - дело житейское..., - переживем! - Матвеич сощурился, посмотрев на вышедшее из облаков солнце; старческие глаза его заслезились...
   "Вот он, русский человек, описанный Толстым и Достоевским!" - подумала Нола. "Добрый, щедрый, часто даже наивный в своих взглядах на жизнь..., и, одновременно, смертельно опасный в той непосредственности, с которой он готов вступить в войну, даже не думая о том, что собой представляет его противник..."
  - Ну, прощайте...
  - Давай, давай..., девку береги! - сказал старик с таким спокойствием, будто бы ему самому, ровным счетом ничего не грозило.
  - Я пойду, соберу вещи, и еду, - сказала Светка, и Нола почувствовала, то, как она старалась, чтобы голос ее казался спокойным.
  - Давай, быстрей только...
  Глава XIV
  Сан Линь из рода Октаорнов. Продолжение
   Шлюпка Сан Линь приземлилась в горах. Она сама направила ее туда, подальше от районов боевых действий, но, одновременно, как можно ближе к тому месту, где жил Максим. И теперь, ради собственной безопасности, ей пришлось столкнуться с другим ужасным противником - холодом.
   Вот уже несколько дней она пробиралась по заснеженным перевалам, измученная от недосыпания и того урезанного пищевого рациона, что могла себе позволить, не смея чрезмерно расходовать припасенные ею продукты. Весь день она шла, делая лишь короткие передышки, а к ночи отыскивала для себя какую-нибудь расщелину, где и устраивалась на ночлег, кутаясь в термозащитный костюм. Но аккумуляторная батарея не успевала восстановить заряд, - день был здесь слишком коротким. Поэтому, увидав, как день ото дня тревожно "опускалась" стрелка запасенной в термокостюме мощности, Сан Линь вскоре пришлось уменьшить поддерживаемую им температуру, после чего ночи превратились для нее в настоящий кошмар.
   Сан Линь ждала их с ужасом. Как ни закутывалась она в защитную накидку, та не могла спасти ее от пронизывавшего ветра, что напрочь лишал ее сна, давая лишь забыться на короткое время, чтобы потом вновь проснуться от сковавшего ее нестерпимого холода. В своей жизни Сан Линь научилась терпеть многое, но, будучи хермианкой, организм ее с трудом переносил такой холод, что, похоже, вовсю хозяйствовал в некоторых областях этой планеты, заставляя все живое чувствовать свою властную руку.
   Поэтому, кода на пятый день пути она увидала, наконец, покрытый растительностью перевал, радости ее не было конца. Сан Линь никогда не была религиозной, но теперь она возблагодарила Великую Тьму за то, что та, взвесив на весах Двойственности ее жизнь, решила пока не отбирать ее. Подумав об этом, Сан Линь твердо решила воздать Ей молитву сразу, как только ее перестанут окружать ненавистные толщи снега. Вдохновленная скорым избавлением от холода, она ускорила шаг, уверенно втыкая в ледяную корку свое короткое копье, бывшее ее единственным альпинистским снаряжением.
   Но когда к вечеру ноги ее ступили, наконец, на настоящую землю, в сердце ее залегла тревога. Как и все благородные отпрыски рода Октаорнов, Сан Линь с самого детства обучалась искусству дао-хен, позволявшему ее сознанию "считывать" потаенные сигналы, посылаемые ей животными инстинктами. Навыки, что были когда-то утрачены цивилизовавшимся человеком, - были собраны в целую систему на жестокой, но богатой мудрецами Зое, которые уже много веков покупали свободу своих народов, обучая этому искусству избранных.
   Прислушиваясь теперь все больше к собственным ощущениям, Сан Линь уже не сомневалась в том, что здесь ее подстерегает опасность. Она не была прилежной ученицей: монотонный голос мастера, и долгие, утомительные занятия всегда вызывали у нее неимоверную скуку, но теперь даже последний неуч почувствовал бы близкую беду.
   Все началось с того, что при взгляде на редкие деревья, ей, отчего-то вспомнился один неприятный случай, когда, тридцать лет назад, ей пришлось провести децимацию среди ее, бежавших с поля боя солдат: "это было..., кажется на "Кольцах""... - на каком именно, она уже не помнила. В памяти ее лишь остались глаза какого-то юноши, что вытащил жребий и покорно пошел к месту казни. Их взгляды тогда на миг встретились, и Сан Линь навсегда запомнила то удивление, с которым он оглядывался по сторонам, как бы не веря в то, что это могли быть последние минуты его жизни...
   "Внезапный укол совести за некогда совершенное деяние есть прямое следствие близкой опасности" - эти слова поседевшего над книгами, никогда не знавшего женщины мастера, теперь явственно всплыли в ее памяти. Но были и другие, посылаемые ей сигналы: обострившееся вдруг чувство голода, хотя она совсем недавно делала привал и неприятные ощущения в низу живота, что она сначала приняла за беспокойства, доставляемые ей плодом...
   Выйдя на середину поляны, Сан Линь долго стояла неподвижно, оглядываясь вокруг. Уходящие вверх по склонам деревья были еще дольно редки, так что за ними вряд ли смог бы спрятаться человек..., но люди бывают разные, и Сан Линь это было хорошо известно. Летя на Землю, она побоялась брать с собой оружие, поскольку это была бы уже прямая улика против нее, осуществившую вмешательство в Дикие миры, - опровергнуть эту улику для нее было бы уже весьма трудно. И, хотя Сан Линь не тешила себя надеждой, что сможет когда-нибудь вернуться, все же, ей не хотелось давать оружие своим врагам против рода Октаорнов, который по прошествии положенных в таком случае девятнадцати лет должна будет возглавить одна из ее далеких родственниц. "Да и не стоило давать этим, столь воинственным народам образцы автоматического оружия, до которого их наука, может быть, дойдет лет через триста!"
   И все же, Сан Линь вовсе не представляла собой легкую добычу. Кроме короткого копья с легким и чрезвычайно прочным металлитовым наконечником, у нее был гладиус - широкий, короткий меч - излюбленное оружие пиратов и бунтующего городского охлоса . "Это он, гладиус, был настоящим кошмаром ее молодости, покрывшим ее, некогда нежные руки, настоящими солдатскими мозолями..."
   - Кто здесь? Выходи! - сказала она громко, понимая, что если за ней следят, то ей, все равно уже не спрятаться. Ответом ей была тишина, но Сан Линь стояла на том же месте, пытаясь разглядеть хоть что-то "неправильное" среди окружавшей ее природы. "Неужели показалось?" - подумала она, но неверие в собственное умение было бы для нее недостойным поведением, и она продолжала стоять, едва дыша, словно внезапно наскочивший на шипастого кабана охотник.
   И тут ее боковое зрение уловило какое-то шевеление в том месте, где, как ей казалось, лежало несколько средних размеров камней. Но это оказались не камни..., - а искусно изготовленная оптическая "обманка". Сейчас она была отключена, - Сан Линь видела, как медленно погасли ячейки трехмерного экрана, показывая того, кто скрывался за этим "чудом" императорских оборонных заводов. У Сан Линь похолодело внутри: на расстоянии не более ста шагов от нее, стоял высокий, крепкий воин, в облике которого легко угадывался нокс - один из рыцарей Ордена Тьмы.
   Пока Империя ковала свою историю в горниле бесконечных войн, и ее влиятельные лорды выбирали, на чьей стороне для них будет больше выгоды, - Орден Тьмы всегда преследовал только собственные интересы, распространяя свою власть всюду, где эта древнейшая религия смогла пустить корни. Имея собственный флот, и постоянно растущее число подвластных планет, Орден никогда не участвовал в междоусобицах, по крайней мере, открыто и официально. Рассылая во все концы необъятной Империи преданных эмиссаров, он, одновременно, создавал в стенах своих цитаделей ноксов - непревзойденных бойцов, чье мастерство владения оружием скреплялось великим Учением, делавших их опасными воинами, ибо сила оружия ничуть не уступает в мирах силе убежденности.
   Стоявший теперь перед Сан Линь боец был похож на нокса по многим признакам, причем нисколько не пытался скрыть это. Был он худощав и высок ростом, то есть обладал телосложением, особо ценившимся среди последователей Учения, ибо именно такой человек, согласно его Истинам, способен подчинить все, раздирающие его страсти. Запястья его рук покрывали многочисленные браслеты, на которых, как знала Сан Линь, были написаны Правила на всех четырнадцати основных языках Империи. Правда, в руках он держал топор - весьма редкое для представителей его касты оружие, но даже если бы в руках его теперь был букет цветов, Сан Линь ни на секунду не усомнилась бы в том, кто теперь находился перед ней. Причиной тому было и то, как стоял этот воин: какая свободная, ничем не сдерживаемая сила чувствовалась теперь за этой, вроде бы вольной позой со свободным поворотом головы.
   - Приветствую тебя, воин Тьмы! - громко сказала Сан Линь, склонив голову ровно на столько, на сколько это было прилично для ее высокого сана.
  - Здравствуй Сан Линь из рода Октаорнов! - произнес он на имперском лимесе, легко выбрасывая из гортани звонкие, каркающие звуки.
  - Тебя прислал за мной молодой хозяин Драконов? - напрямую спросила Сан Линь, зная, что среди воинов Ордена всегда ценилась прямота.
  - У меня нет хозяина, высокородная Сан Линь, - я служу лишь своей вере. И моя вера заставляет меня избавить миры от тебя, ибо закон Двойственности уже не может удерживать тебя в них, поскольку тяжесть твоих злодеяний уже далеко превысила все их благотворные отражения во времени и пространстве! - Речь нокса была почти идеальна, - отцы Ордена всегда добросовестно относились к обучению своих адептов.
  Сан Линь презрительно улыбнулась:
  - Но доставил-то тебя сюда корабль Драконов! Интересно, сколько заплатил тебе молодой лорд за то, чтобы ты смог, как ты говоришь, исполнить волю Тьмы?
  Эта фраза глубоко задела нокса, и Сан Линь разозлилась на себя за то, что добавила ею своему противнику силы. Тот выпрямился, сделавшись еще выше, и теперь уже действительно напоминал, объявлявшего приговор судью.
  - Я, Гут Фар, рыцарь Безысходности, клянусь тебе, что не взял у молодого лорда ни одного денария за твою смерть, потому что убежден, что такие люди как ты не имеют права на жизнь!
  - В таком случае, будь уверен, что отцы твоего Ордена получат за это столько денариев, что построят себе на них еще несколько цитаделей в каком-нибудь из малоразвитых миров, для того, чтобы осчастливить вашей верой одних, и растерзать копытами слейпниров остальных, не желающих ее принять!
  Гут Фар нахмурился. Сказанное Сан Линь было правдой, и он не пытался возражать.
   - Не будем испытывать терпение Времени, госпожа, если уж ты все равно заметила меня с помощью способностей, данных тебе самой Бездной! - Бросив на землю, укрывавшую его накидку, он легким движением перехватил топор, и пошел к ней.
  - Улики оставляешь! - сказала Сан Линь, вкладывая в тон своего голоса насмешку, а вместе с ней и другие, замаскированные интонации, имеющие целью притупить внимание ее противника.
  - Плащ сделан из органических полимеров, он попросту сгниет через несколько суток..., - подойдя на расстояние ближнего боя, Гут Фар остановился.
   Сан Линь редко встречала ноксов. Намного чаще ей приходилось сталкиваться с кардиналами ордена - частыми посетителями императорских приемов. Лишь раз, в одной из многочисленных битв на "Кольцах", один из ее полков безуспешно штурмовал город, удерживаемый всего лишь двумя батальонами войск Ордена. Их нисколько не интересовала происходившая тогда война, просто в обороняемом ими городе хранилась одна из их священных реликвий, предназначенных для празднования Дня Пробуждения. Конечно, Сан Линь могла бы попросту подождать, прохождения церемоний, но она была тогда слишком молода и самоуверенна для этого, и отдала приказ к началу штурма. Полк ее тогда понес такие устрашающие потери, что ей пришлось потом в качестве компенсации раздать во владения оставшимся в живых солдатам и офицерам одну из самых плодородных областей принадлежавших ей планет...
   Стоявший теперь перед ней рыцарь, вполне отвечал составленному тогда о них мнению. Ведь известно, что лицо мужчины, подобно коре древнего дерева, хранит память обо всех, терзавших его когда-то стихиях, - лицо Гут Фара ясно говорило ей о честно прожитой жизни отважного солдата, никогда не преступавшего ни воинского долга, ни своих убеждений...
   Но было что-то еще: что-то неуловимое, а потому, согласно дао-хен, очень важное: его мимический рельеф сейчас определенно содержал какие-то вносимые составляющие, причину которых Сан Линь пыталась понять. "Конечно, его тревожит какой-то вопрос!" - сообразила, наконец, она, благодаря настойчивости своих бывших учителей. Она еще таила в себе надежду избежать открытого боя с помощью своего искусства, и для этого ей следовало, во что бы то ни стало, продолжать диалог.
  - Я вижу, ты о чем-то хочешь меня спросить, отважный Гут Фар?
  Ее противник, конечно же, знал о способностях имперской аристократии, а потому не высказал по этому поводу удивления.
  - Скажи мне, Сан Линь из древнего рода: почему ты посчитала себя в праве покинуть свой корабль перед самым сражением, бросив капитана и команду на верную смерть?
  - У меня была на то причина...
  - На такое нет, и не может быть причины для потомка столь древнего рода! - решительно отрезал рыцарь Безысходности.
  - Может! Впрочем, это не твое дело..., - недопустимо повысив тон, сказала она, обрывая этим для себя всякую возможность дальнейшего использования искусства дао-хен.
   Ее подвело раздражение - главный враг воина, независимо от того, какое оружие выбрал он для отстаивания своих интересов. "Ведь нокс был прав: она, действительно, послала Тэн Янга на верную смерть, а вместе с ним и всех остальных, кто, в отличие от него, даже не имел права голоса. За неимением какого-нибудь иного объекта, овладевшее ею раздражение тут же перекинулось на стоявшего перед ней противника. Понимая, что теперь ей остается лишь сражение, она молча вытащила из ножен гладиус, и двинулась на Фара, зная, что это бой, скорее всего, будет для ею проигран.
   Они успели обменяться всего несколькими ударами, когда Сан Линь оценила мастерство сражавшегося с ней воина. Его топор, едва ли не с первого выпада, успел пронестись у самого ее горла, и только приобретенные с годами тренировок рефлексы позволили ей избежать смерти. Она вскрикнула от страха, как напуганная пьяным наемником домохозяйка, но быстро взяла себя в руки, продолжив поединок.
   "Да, он прав, этот полувоин, полумонах..., наверное, я и вправду утратила покровительство закона Двойственности, если Тьма отвернулась от меня именно теперь, когда во мне зародилась новая жизнь, потому что сильнее Она уже не могла бы меня наказать..."
   Сан Линь, чувствовала, что быстро слабеет. Последние дни всерьез измотали ее холодом и бессонными ночами. Больше всего ей теперь хотелось бы лечь в наполненную до краев горячую ванну. А потом, после того, как от истомленного теплом тела у нее заболит голова, - она была бы согласна даже на смерть...
   Когда лезвие топора нокса нанесло ей первую рану, Сан Линь вспомнился ее первый учитель фехтования: какие у него были смешные тонкие ноги, и как ловко он прыгал на них, нанося внезапные удары..., совсем как этот рыцарь...
   Вдруг, в глазах ее потемнело. Бывшая только что такой устойчивой и неподвижной, земля внезапно выскочила у нее из-под ног, смешавшись в ее глазах с темно-серым небом. Решив, что это и есть смерть, она успела подумать о Максиме, и о том, что встреча с ним была ее единственной настоящей любовью...
   Когда она пришла в себя, над ней по-прежнему стоял рыцарь, только лицо его было мрачным, будто бы это не она, а он лежал теперь поверженным у ее ног. Понимая, что она находится полностью в его власти, Сан Линь молча смотрела на него, не желая для себя никакой пощады.
  - Почему ты не сказала мне, что беременна? - спросил, наконец, Гут Фар.
  - Потому, что это не твое дело...
  - Ты ошибаешься, госпожа..., ты очень сильно ошибаешься!
   Стояла ночь; мягкая, тихая и спокойная. Таких ночей никогда не бывало на ее родной Хермии, наполненной летом ядовитыми москитами, а короткой, яростной зимой - ураганными ветрами. Сан Линь с удовольствием пила горячее моккао - любимый напиток ее детства, глядя, как сидевший напротив Гут Фар дремал, привалившись к своей огромной походной сумке. Наверное, сейчас она смогла бы без особого труда убить его..., но мысль о том, что она этого не сделает, была ей удивительно приятна, так что Сан Линь сама удивлялась такой легкомысленной беспечности..., или овладевшей ею чрезмерной честности. Но, выслушав историю жизни Гут Фара и его твердые намерения на ее счет, она ни за что бы не решилась на подлое убийство, потому что теперь ей, как никогда прежде, нужна была помощь великой Тьмы...
   Гут Фар решил связать свою жизнь с Орденом после того, как, будучи еще ребенком, в одночасье потерял всю семью. Его отец был учителем в школе, организованной при миссии Ордена на одной из малоразвитых планет, название которой Гут Фар не стал ей говорить. Внезапно там вспыхнула межклановая война, и, стоявшая в отдалении школа, была отрезана от цитадели конницей восставших. Отец Фара был мирным человеком, он просто обучал местных детей законам природы, но в глазах местной знати такое занятие было противно богам, и потому его ждала горькая участь. Мать Фара работала там же, преподавая изящные науки. Как потом не пытался расспросить маленький Фар об их смерти, никто не смог рассказать ему об этом, - слишком уж жестоко это было бы по отношению к ребенку.
   Мать Фара в то время вынашивала второго ребенка. Маленький Фар такой и запомнил ее: веселой, немного располневшей, и притягательно женственной... Поэтому потом, когда по достижении совершеннолетия он сознательно и бесповоротно решил вступить в Орден, то, подобно другим адептам, - дал свой обет, заключавшийся в том, что он никогда не убьет женщины, вынашивающей ребенка. С тех пор рыцарь Безысходности, - как он сам себя назвал, - участвовал во многих сражениях, но данный им самой Тьме обет, ни разу еще не ставил его перед серьезным выбором, так что его собратья по оружию даже начали считать его великим хитрецом, поскольку их собственные обеты казались им намного более суровыми. Но любой обет требует платы, и отсрочка ее только лишь повышает цену, - так случилось и с Фаром, получившим, наконец, к уплате свое "долговое обязательство".
   Но отступаться от взятой на себя миссии Фар тоже не собирался, приняв, возможно, единственно верное в таком случае решение. Призывая в свидетели саму Тьму, он торжественно поклялся защищать Сан Линь до тех пор, пока она будет находиться в этом положении, и лишь потом исполнить свой долг. Пившая теперь маленькими, сладостными глотками свой любимый напиток Сан Линь, смотрела на своего, внезапно появившегося защитника, и, одновременно, убийцу, когда для этого настанет положенный срок...
   Где-то хрустнула ветка. На миг мелькнула за кустами пара фосфоресцирующих глаз, и вновь все стало тихо.... Сан Линь улыбнулась, подумав о том, каким сильным и отважным когда-нибудь станет ее сын, - в том же, что это будет именно сын, она не сомневалась. Какая-то приятная истома овладевала ею: она была живой и здоровой, и, вместе с тем, уже ступившей к вратам Вечности...
   "Вот сейчас она уснет, а проснется, может быть, уже в ином теле, и совсем в другом мире, где она будет простой женой рыбака, или, может быть даже, большим раскидистым деревом..., так что с того, что жить ей осталось всего несколько месяцев, ведь время это всего лишь одна из иллюзий, подкинутых миру материи Великой Бездной..."
   Сан Линь спала; дышала она спокойно, и на лице ее даже проступил румянец. Сверху над ней спустился высокий звездный купол, слегка касаясь ее щеки светом далеких галактик. Вселенная была совсем небольшой; она вся помещалась теперь в ее сны и мечты о будущем, которого ей самой уже не суждено было увидеть.
  Глава XV
  Максим Поталов. Солдат поневоле
   Как бы ни хотелось нам, считающим себя родоначальниками человеческой культуры, полагать, что именно она, культура, является хронометром этапов развития общества, - это далеко не так. И обладающий трезвым мышлением и необходимым образовательным уровнем человек, вынужден будет принять тот факт, что историю движут войны. Этот простой, и суровый вывод шокирует нас, как шокирует ребенка впервые увиденная на экране неприкрытая и беззастенчивая сцена половой любви. Но истина вовсе не обязана быть красивой и привлекательной; в отличие от "прилизанной" лжи, она имеет право на самое отвратительное лицо по той простой причине, что она открывает нам знания - самое дорогое, что только может быть среди окружающего нас мира материи.
   Полтора века крестовых походов окончательно сформировали европейскую нацию, укрепив в ней христианскую веру не только как религию, но и реальную систему человеческих ценностей. Столетняя война сплотила французский народ и сцементировала королевскую власть, позволив Франции сделаться впоследствии крупнейшей материковой державой. Первая мировая война окончательно избавила общество от иллюзий "всеобщего блага капитала", а вторая мировая - от иллюзии "свободных стран и народов"...
   Войны встряхивали земную цивилизацию, как это делает сильная рука отца с не в меру заигравшимся подростком. Они - удар током, отрезвляющий нерадивого электромонтера; они - и школа, и учитель; и жестокий, бушующий океан и крепкий, надежный боевой корабль... и человек должен раз за разом проходить эти испытания, переворачивая, тем самым, очередную страницу своей истории.
   Первая Космическая война (как ее впоследствии стали называть), со всей ясностью показала дряхлость земной цивилизации, ее неспособность отстоять право на доминирование рядом с юной, злой и напористой марсианской. И, хотя по прошествии года, характер войны так и не изменился, и был по-прежнему позиционным, - многочисленные армии России, Европы, Америки и неисчислимого людьми Китая так и не смогли выбить напористого противника с занятых им рубежей. Марсианская армия, численностью около миллиона человек, успешно сдерживала натиск, во много раз превосходящих ее в числе армий противника, даже не думая оставлять те области, в которых ей удалось закрепиться и установить свой контроль.
   Таким образом, война продолжалась; ресурсы крупнейших государств Земли окончательно истощались, а число потерь неуклонно росло, причем потери землян значительно превосходили марсианские, что не могло не сказываться на моральном духе земных армий. Деньги - всесильный демон последних эпох, - окончательно утратили свою власть вместе с исчезновением прошлого изобилия материальных благ. Теперь главными объектами потребления человека стали еда, теплая одежда и топливо - вещи, действительно необходимые для выживания.
   Жизнь изменилась. Крупные города неожиданно быстро утратили свой напускной лоск; разноцветные рекламные щиты покрылись слоем пыли и грязи; ветер закручивал на пустых перекрестках газеты, пластиковые пакеты и пепел от костров, в которых быстро догорала уходящая в небытие, некогда процветающая цивилизация. На крышах уцелевших высотных домов теперь стояли зенитные орудия, спасавшие города от налетов вездесущей марсианской авиации, а мальчишки, как в былые времена, собирали стреляные гильзы и играли ими в темных, неосвещенных подворотнях, выменивая их потом у своих менее удачливых товарищей на семечки или дешевые леденцы.
   Все это уже было, - история не особо заботится о разнообразии, повторяя то, что уже происходило множество раз с непомнящими своего прошлого народами. Возможно, в этом есть ее усмешка, ведь человек, действительно, самое забывчивое существо в мирах. Наивность его не знает предела, ибо он свято верит в то, что ничто ужасное никогда не может повториться..., и вера его настолько сильна, что никогда не может соперничать со скептически настроенным, и всегда таким недоверчивым знанием...
   Максим выскочил из кузова грузовика на широком, некогда красивом, а теперь изрытом траншеями перекрестке.
  - Спасибо, браток! - крикнул он веселому, разговорчивому водителю, весьма тронутому подаренной ему пачкой "примы".
  - Будьте здоровы, товарищ капитан! - ответил тот таким забытым беззаботным голосом, будто бы он был довоенным таксистом, доставившим подвыпившего офицера домой, к заждавшейся жене.
   Максим проводил взглядом удалявшуюся машину, быстро окутавшуюся в теплое покрывало дорожной пыли, и пошел по иссохшемуся от жаркого лета тротуару.
   Лето в этом году было долгое, изнуряющее. Начавшись в мае, оно методично накаляло воздух, крыши домов и кузова покрытых брезентом машин, в которых задыхались уставшие, покрасневшие от жары солдаты. Оно пылилось на дорогах, ставших теперь фронтовыми; оно не сверкало, как прежде яркими лучами солнца, а пылало адской печью вместе с теми, кто вынужден был переживать его в этом ужасном 2091-ом году.
   Шагая теперь по улицам города, в котором прошли его последние довоенные годы жизни, Максим не узнавал его. Или, нет, пожалуй, город остался прежним: все те же улицы, пусть и более пустынные, те же дома, уцелевшие от налетов вражеской авиации..., а вот сам он, пожалуй, теперь был другим. Его второй войне удалось то, что не смогла с ним сделать первая - почти полностью уничтожить в нем чувство прекрасного.
   Всю жизнь Максим был уверен в том, что все прекрасное находится не снаружи, а внутри человека, и, возможно, эта самая уверенность и помогала ему отыскивать эту красоту внутри себя, а также внутри других. Но теперь, шагая по знакомым местам, он не чувствовал, ровным счетом ничего, наблюдая вокруг себя лишь дома, площади, тротуары... Окружавший его мир сделался теперь предметным, наблюдаемым, а все внутреннее, что стояло за этим раньше, исчезло бесследно как пережитая когда-то любовь. Он шел по улицам, и не узнавал их. И было это вовсе не оттого, что многие дома теперь стояли полуразрушенными; просто само "узнавание" было связано теперь лишь с воспоминаниями, но, ни одного чувства не зарождалось в его душе при виде знакомых домов, улиц и перекрестков.
   Родившись в Таганроге, Максим приехал сюда поступать в университет, когда охватившая его сила молодости потребовала для своего проявления новых горизонтов. И он окунулся в него, уйдя с головой в деловую суету его пыльных проспектов, со временем заменивших ему тишину и прохладу улиц его детства.
   "Как же так, ведь это мой город! Здесь я с замиранием сердца ехал сдавать вступительные экзамены, здесь когда-то впервые испытал любовь..., здесь, почувствовав себя взрослым, перестал ждать от жизни чудес", - удивлялся Максим, но душа его оставалась спокойной ко всему, и, может быть, в этом спокойствии была какая-то особая мудрость, еще не доступная его пониманию.
   Его обогнало несколько автомашин. Максим успел заметить новенькие, только что покрашенные кузова и свежие, еще не видавшие ужасов войны, лица солдат. "Необстрелянные", - подумал Максим, "вот и за ними пришла война..." Машины обогнали его на большой скорости, - дорога на этом участке была на редкость хорошей, - и вскоре скрылись из виду в неведомом, непредсказуемом будущем. Максим ускорил шаг, снова сделавшийся привычным автомат, не мешал ходьбе, лишь слегка оттягивая плечо. Город встречал его угрюмым, настороженным молчанием, как встречает нежданного гостя недоверчивый, голодный пес.
   Всю весну Максим провел в окопах, удерживая рвавшегося на Кавказ противника. После того, благополучного выхода из окружения, его, правда, хотели повысить в звании, но затем что-то не заладилось в сложных механизмах воинской канцелярии, и он так и остался в должности командира роты.
  - Не любят они окруженцев! - сказал тогда, вышедший вместе с ним майор Куликов. - Скажи еще спасибо, что по допросам не затаскали..., полк-то почти весь погиб под нашим с тобой руководством!
  - Не очень-то и хотелось! - ответил ему тогда Максим, хотя ему, конечно же, было обидно.
   А потом их бросили на Черноморский театр, где под Туапсе неожиданно для всех вырос мощный опорный пункт марсиан. Там, через несколько дней, Куликов погиб в ночном бою, и солдаты вынесли на себе его тело, бережно положив на расстеленную плащ-палатку... А Максим тогда выпил в его память полный стакан водки, и ничуть не захмелел, а только лишь на душе у него сделалось гадко. А потом он ходил в атаку, и орал что есть силы, запрыгивая в окопы противника, - не со страху, - по привычке, приобретенной еще на своей первой войне...
   Бомбежки, атаки, контратаки..., радость от зрелища авианалетов лихой русской авиации, сбивавших целые десятки марсианских асов, и..., неистребимый страх от ковровых бомбардировок, напичканного боеприпасами противника. Все это постепенно слилось в сознании Максима в какую-то новую военную обыденность; сделалось привычным, и не затрагивало его душу, покрывшуюся, подобно монолитным марсианским дотам, слоем непроницаемой брони. Когда-то давно, на полыхавшем конфликтами Дальнем востоке, он мог по нескольку дней ходить совершенно больным, если убивали кого-нибудь из его товарищей, и с трудом запихивал в себя, обычно такую вкусную "тушенку". Теперь же он хоронил куда больше товарищей, но аппетит никогда не отказывал ему, хотя еда теперь была куда менее вкусная и калорийная из-за постоянно растущих трудностей снабжения.
   У него даже возникла на этот счет теория, согласно которой человек представлял собой некую термодинамическую систему, находящуюся в состоянии равновесия, подобно стоящему на столе стакану с водой. Если же внешняя природа пытается вывести его из этого состояния, то человек какое-то время отчаянно сопротивлялся этому, но потом попросту совершает переход в другое, опять же, устойчивое состояние, в котором прежние силы уже более не властны над ним. Так нагреваемая в котелке вода, в конце концов, становится паром, прекращая, таким образом, подчиняться "надоевшей" ей силе и спокойно покидая заключавший ее прежде стакан.
   Тоже произошло и с ним. Увиденные им за год войны ужасы заставили его переступить ту черту, за которой он мог еще сочувствовать и сопереживать. Вернее, может быть, все это по-прежнему оставалось в глубине его непознанной души, но уже не появлялось наружу. Он знал, что в полку его звали "танком" за поразительное хладнокровие, с которым он вел себя во время сражений, и что даже в соседнем с ними штрафном батальоне о нем отзывались уважительно немногословные воровские "авторитеты", когда обсуждали за картами события последнего боя. А не боявшиеся, даже самого черта разведчики, иногда говаривали, что "у командира третьей роты душа никогда не уходит в пятки, потому, что успела выйти раньше, через сквозное ранение" (зимой Максим схватил пулю "навылет" в одной из жестоких контратак под Джубгой).
   "Может, так и есть!" - думал теперь Максим, шагая по крошащемуся под его ногами битому кирпичу, которым были усеяны почти все улицы центра города. Налеты авиации, как он знал, здесь бывали столь часты, что для уборки потребовалась бы, наверное, целая армия дворников. Иногда под ноги ему попадались целые куски стен, с любовно наклеенными кем-то, когда-то обоями; хрустело стекло, кое-где валялась, брошенная очередными погорельцами утварь..., но эти, ставшие привычными для него картины военного быта, не только не раздражали Максима, но, казалось, даже успокаивали его своей предсказуемостью и привычностью.
   И все-таки, он помнил, каким прекрасным был этот город в последнее довоенное лето! Бродя по его узким, переполненным машинами улицам, среди привычной городской пыли и хлопьев тополиного пуха, - разве мог он тогда знать, что эти воспоминания окажутся последними! На память ему теперь, отчего-то пришли тогдашние девушки: кареглазые, симпатичные, стройные... Сейчас же Максиму встречались лишь люди в военной форме или спешащие по своим делам гражданские, но женская красота, казалось, была скрыта этим городом, прочно упрятана за выщербленными взрывами стенами. Глядя на непрошеного гостя пустыми глазницами фонарных столбов, город этот теперь являл Максиму лишь немолодые, озабоченные трудным военным временем лица.
   Спросив несколько раз встреченных им, редких прохожих, Максим вскорости добрался до военной комендатуры, расположившейся в здании бывшего театра. Само здание уже с трудом напоминало о том, что здесь когда-то служили музам. Об этом говорили лишь чудом сохранившиеся на стенах афиши, предлагавшие довоенному зрителю насладиться музыкой великого Верди. Здесь же, криво и неаккуратно были наклеены уже более злободневные объявления, красноречиво говорившие о протекавшей здесь новой жизни: "меняю молоко на ватник", "лечу зубы за любые полезные вещи", - причем слово "полезные" было так старательно выделено ручкой, что бумага в этом месте была порвана до дыр. "Чиню примусы", "принимаю роды", и вечное, неизменное "сниму порчу".
   Читая их, Максим заметил, что ни одно из объявлений не имело адреса предлагавшего свой товар человека, а лишь время и место, когда данный человек обязывался выйти для совершения обмена. Это наблюдение лишь подтвердило имевшиеся у него сведения о той интенсивности, с которой происходили здесь бомбежки, когда никто из жителей не мог быть уверен в том, что завтра он проснется в том же доме, в котором сегодня устроился на ночлег. Впрочем, удивляться этому не приходилось, поскольку штаб армии вряд ли направил бы его, боевого офицера, в какое-нибудь спокойное место, "да и было ли где-нибудь теперь такое место?"
   Словно подтверждая его слова, из дверей театра (комендатуры) выбежал озабоченный, молодой еще офицер, и, застегивая на ходу бронежилет, побежал куда-то за угол, где, должно быть, стояли машины; "Не штабной!" - удовлетворенно отметил Максим, глядя на то, как легко и естественно он бежал, словно не замечая висевшего на плече автомата. "Что ж, значит, здесь, действительно, не скучно!" - подумал он, и тут до него донесся чей-то хрипловатый подростковый голос.
   - Врешь, курва, - это подделка! Я знаю настоящие армейские ножи, - они режут как бритва, а этим только твоей бабушке картошку чистить!
  - Гадом буду - это настоящий, Пика! Век мне свободы не видать! - ответил ему звонкий, мальчишеский голос.
   Максим заглянул за угол здания и улыбнулся. Пока он воевал, в городах успело вырасти и закалиться новое, "военное" поколение. "Все повторяется, - подумал он, вспомнив, отчего то о мальчишках времен Великой отечественной, - и ничего, ничего нового..."
   - Врешь! - Вновь уверенно повторил недовольный "покупатель" - высокий, нескладный подросток, одетый, несмотря на стоявшую жару, в старую линялую куртку из под которой выглядывал свалявшийся мех. - Этот нож ты выменял на рынке за пачку промокших папирос, а теперь хочешь втулить мне под видом военного, да еще просишь, гад, прямо как за волыну - аж полведра керосину!
  - Ну и не надо! - решительно ответил звонкоголосый "продавец", - он у меня в три дня улетит!
  - Ха! Держите меня трое! Да, скорее отсюда улетят марсиане!
   Как ни громко спорили подростки, но чуткое ухо Максима уловило, столь знакомый ему гул моторов. При этом все его существо сжалось в предчувствии быстро приближавшейся смерти. В отведенные ему секунды он увидал стоявший неподалеку полуразрушенный фонтан, и тут же принял решение.
   Не говоря ни слова, он подбежал к увлекшимся спором мальчишкам, и крепко схватил их.
  - Ты чего, дядя? - вскинулся "хриплый", и рука его потянулась в карман, скорее всего, за оружием.
  - Быстро, - воздух! - заорал Максим, потащив за собой подростков.
  - Нож! Мой нож! - звонко закричал "продавец", видимо, выронивший свое бесценное сокровище, но Максим не дал ему остановиться, потому, что теперь воздух уже дрожал от гудящих в небе моторов.
  - Отпусти! Это наши! - крикнул мальчик, пытаясь вырваться из цепких рук Максима.
  - Это не наши! - со злостью ответил Максим, но конец его фразы уже потонул в грохоте разрывов.
   Всякий раз, когда Максим падал, вот так, на землю, у него возникало ощущение, будто кто-то вдруг распахнул дверь в какой-то другой, полный ужасов и страданий мир. Тот мир, о существовании которого может никогда не узнать человек, живя среди своих мелких, никчемных житейских проблем и узнавая о катастрофах лишь на экране назойливого телевизора... И этот некто, возможно, так никогда не узнает о том, что этот мир смерти разделяет от его "бутафорских трагедий" лишь тонкая, непрочная перегородка...
   Стоявшая вокруг тишина была разорвана подобно тонкому листу бумаги. Уже падая на дно фонтана, и увлекая за собой мальчишек, Максим почувствовал, как рвались его барабанные перепонки, пытаясь устоять перед сотрясавшимся вокруг воздухом, насыщенным шумом, скрежетом и страхом. Заработали стоявшие где-то неподалеку зенитные орудия; Максим слышал их деловитый стук в перерывах между разрывами бомб, а снаряды все рвались, - то вдалеке, то где-то совсем рядом, будто воинственная планета всерьез решила "разобраться" со спрятавшимися на дне фонтана людьми. Мальчишки лежали спокойно, видимо, не желая показать свой страх перед неизвестным им офицером..., томительно тянулись минуты.
   Налет длился недолго, - не более пяти минут. Когда гул моторов стал удаляться, Максим поднялся, и стал отряхивать одежду. Мальчишки поднялись тоже; вид они имели подавленный, но отнюдь не испуганный. Настоящие дети войны - они тут же вспомнили о незавершенной сделке. "Звонкоголосый" сразу же выпрыгнул из фонтана и первым делом подобрал с земли оброненный нож, а другой, которого звали Пика, видимо, приготовился вновь сбивать цену. Благодарить Максима они не стали, наверное, давая этим понять, что приобретенный ими боевой опыт вполне достаточен для того, чтобы они могли обезопасить себя от подобных пустяков без посторонней помощи.
   Максим оглянулся; война не оставляла его своим вниманием, а потому ему, наверное, даже не стоило пытаться от нее убежать. В один из соседних домов попала бомба; оттуда теперь выскакивали люди. Несколько человек побежали в их сторону, и среди них была женщина. Она в истерике выкрикивала "Коля!", и голос ее подействовал на Максима, как свист противопехотной мины, так что он поморщился. Но на мальчиков все это не произвело никакого впечатления, и они уже снова были увлечены своим спором о ценности выставленного на продажу ножа.
   "Они, а не мы - настоящие вояки, - подумал Максим, - вот, кому война, действительно, станет настоящим домом!" Максим всегда был реалистом, и не верил в распространяемые отделом пропаганды слова о том, что война вскорости закончится, или, как стали говорить с недавних пор, "будет остановлена". Наверное, этим словом пытались лишний раз выделить ее бессмысленный характер, но, как знал Максим, бессмысленность какого-либо явления редко бывала аргументом в пользу его прекращения, особенно, если дело касалось государств и народов.
   Когда Максим уже направился к двери, не пострадавшей от налета комендатуры, хозяин армейского ножа, вдруг, обратился к нему:
  - А ты не посмотришь мой нож, капитан? Недорого возьму..., - мальчик, держал в своей узкой ладони тяжелый "штурмовой" нож марсианского пехотинца, который, по всей видимости, действительно, не был подделкой.
  - Недорого, говоришь? - стараясь сохранить серьезность, спросил Максим.
  - Недорого..., всего пять банок консервов, да еще пару пачек сигарет..., только не наших, - марсианских! - ответил тот, бросив торжествующий взгляд на Пику, что лишь саркастически усмехнулся на его слова.
  - Есть, небось, хочешь? - спросил Максим, глядя на неизможденное, но, все-таки, худое лицо мальчика.
   Тот посмотрел на, невесть откуда взявшегося "доброго дядьку", недоверчиво шмыгнув носом. Но открытое лицо, щетина и незлобно смеющиеся глаза не вызвали у него подозрений, и он утвердительно кивнул.
  - Ладно, заходи попозже..., спросишь капитана Поталова, - посмотрим на твой нож...
  - Идет! - радостно ответил он, победоносно взглянув на своего товарища. - А шоколад у тебя есть?
  - А как же!
  - Квадратиками или сплошной? - со знанием дела уточнил мальчик.
  - Сплошной, а что?
  - Жаль..., квадратиками - вкусней! Ладно, капитан, - спасибо за приглашение!
  - Постой! - остановил его Максим, - а что, парк на улице Победы, - стоит еще?
  - Ха! Разбомбили его еще зимой..., Мы с Пикой там одно время товар хранили, а потом перестали, - там теперь при бомбежке и спрятаться негде!
  - Жаль..., хороший был парк...
  - А, ерунда! Вот в лесополосе, за озером, - там хорошее место! Что ни спрячь - никто не найдет! - ответил Пика, ориентируя смешного капитана на то, как, на самом деле следует отличать хорошие места от плохих. - Ладно, капитан, некогда нам тут с тобой говорить..., - озабоченно заметил Пика.
  - Ну, ты идешь, что ли, Горюн? Нам с тобой еще на водохранилище топать..., там вчера бой был - забыл, что ли?
   Этот аргумент, приведенный Пикой, по-видимому, был достаточно веским, поскольку мальчик тут же заторопился и попрощался с "добрым капитаном". Максим видел, как они дошли до улицы, о чем-то споря, и жестикулируя, наверное, продолжая обсуждение достоинств армейского ножа. Их большие, явно не по ноге, сапоги, смело расплескивали попадавшиеся на пути лужи, и легко проходили грязь, не высохшую еще после недавно прошедшего дождя.
   Максим вздохнул, ему, отчего-то стало жаль уничтоженного марсианами парка, где когда-то он, еще будучи студентом, назначал своим девушкам свидания. С каким удовольствием он теперь посидел бы там, на нагретой солнцем лавочке, смахивая с мороженого, вездесущий тополиный пух...
  Глава XVI
  Канцелярия Судьбы. Начало
   Зайдя в комендатуру, Максим, к своему удивлению, не увидел там, столь привычной для этого места суеты. Проверивший документы сержант, указал ему на дверь в самом конце коридора, где находился комендант, и Максим пошел туда, гулко стуча своими ботинками по затертым мраморным плитам, некогда красивого пола. Коридоры были пусты; казалось, лишь разогретый солнцем воздух гулял здесь, среди висевших фотографий артистов, - воспоминаний о прошлых безмятежных днях, - между которыми примостилось несколько картин мирных довоенных пейзажей. Но в кадке из-под цветов был насыпан песок для тушения пожаров, а из окошка кассы, вместо доброжелательного лица старушки на Максима внимательно посмотрел дежурный офицер, и попросил его опять предъявить документы.
   Но, уже подходя к двери коменданта, Максим понял, что пустота и спокойствие вовсе не были здесь постоянными обитателями, поскольку из его кабинета вдруг выскочили двое офицеров с красными, как из бани, лицами. И пока дверь не захлопнулась под действием пружины, Максим успел услыхать "грозный командирский голос", выкрикивавший им вслед самые отборные ругательства. Не замечая Максима, озабоченные офицеры побежали к выходу, и вскоре скрылись; вокруг вновь стало тихо.
   Когда Максим зашел в кабинет, он еще не знал, кто такой был майор Семенов, а между тем личность это была весьма примечательна со многих сторон.
   Говорят, человек создан для созидания, - пусть так; но созидание, как и любой процесс в природе, не может длиться вечно, ибо такое положение дел противоречило бы законам бытия. По этой причине созидание временами уступает место разрушению, которое, надо сказать, ничуть не уступает последнему по своей сложности и хитросплетению причудливого множества факторов. И подобно тому, как в периоды великого Созидания природа призывала своих гениев, - периоды великого Разрушения всегда имели своих героев, одним из которых, как узнал впоследствии Максим, и был Сергей Юрьевич Семенов.
   Он родился в интеллигентной семье, весьма далекой от всяческих проявлений милитаризма. И хотя в студенческие годы юный Сережа всерьез увлекся каратэ, вряд ли бы он смог бы тогда по-настоящему применить свои навыки, нанеся серьезный ущерб человеку, - такое не позволило бы ему полученное воспитание. Но все это еще было у него впереди, а пока он окончил университет, и устроился работать инженером на одно из военных предприятий, где зарекомендовал себя творческим и весьма инициативным работником.
   Отдавая работе на благосостояние общества, полагавшиеся ему девять часов жизни, он направлялся домой, где его ждали жена и ребенок, которых он любил без памяти; настолько, насколько вообще может любить кого-то увлеченный своими занятиями мужчина. Дело в том, что кроме работы у Сергея каким-то образом завелась тайная страсть: он стал безудержно интересоваться всем, что связано с войной. Он читал книги и смотрел старые фильмы; старательно собирал миниатюрные модели танков и кораблей, целыми часами пыхтя над пластмассовыми детальками, будто увлекшийся школьник. Жена смотрела на его увлечения со свойственной женщинам снисходительностью, которую они так часто проявляют по отношению к безобидным слабостям "сильного пола". А Сергей, сидя долгими ночами за моделью хищно приземистого Т-100, думал о том, как славно было бы забросить к чертовой матери свои чертежи и расчеты, и оказаться там, в полыхающем огнем аду, среди диких криков атак и душераздирающих стонов раненых...
   И мечта Семенова сбылась; война нашла его в родном Калаче, куда он приехал с семьей на лето, подальше от московской суеты. Разве мог он знать, что там, в излучине Дона, марсианское командование запланирует один из своих укрепрайонов, начав осуществление своего плана с массированных бомбардировок этого, столь дорогого Семенову, города его детства...
   И вот когда Заводская улица, по которой он провожал когда-то из кино свою первую любовь, превратилась в развалины, а на Базарном переулке не осталось ни одного тополя, - его охватила ярость. В те первые дни войны армия едва поспевала за молниеносными ударами мобильных марсианских частей, и часто мирное население небольших городов оставалось один на один с захватчиками. Так произошло и в Калаче, но местный военкомат успел-таки собрать отряд ополчения, в который тут же записался и Семенов. Они оборонялись, как могли, отдавая с боем квартал за кварталом хорошо вооруженному и обученному противнику, но исход этого сражения был предрешен с самого начала, и вскоре им пришлось покинуть город.
   Но ушли не все... Семенов остался, а с ним, как говорили, еще десяток человек, возомнивших себя "настоящими воинами". Впрочем, вовсе неизвестно, что именно они себе возомнили, только в городе стали вдруг бесследно исчезать марсианские пехотинцы. Многих из них потом находили в Дону, добавляя работы сотрудникам марсианской военной прокуратуры, чьи "нераскрытые дела" стали стремительно накапливаться на их столах к явному неудовольствию начальства. Это привело к тому, что вскоре даже зеленый марсианский новобранец знал, что по этому "проклятому городу" нельзя ходить в одиночку..., а лучше не ходить вообще, а только лишь проезжать на бронированных машинах, да и то, не удовольствия ради, а лишь выполняя боевой приказ.
   Туда посылали следственные группы, вызвали даже какого-то опытного сыскаря из штаба армии, - но все было зря. Тайные убийцы работали чисто, а население упорно молчало, не желая выдавать народных мстителей, и город по-прежнему оставался опасен для каждого, кто носил форму с гордым марсианским ястребом на левом рукаве. Терпение марсиан лопнуло, когда среди разрушенных улиц города пропал, наконец, один из следователей, что потом был найден, конечно же, в реке, и опознан только лишь благодаря татуировке. Не в силах остановить это безобразие, доведенные до отчаяния военные власти, взяли заложников, пообещав расстреливать по десять человек за каждого убитого марсианского воина. Неизвестно чем бы все это закончилось, но тут к городу подошли, наконец, наши войска, и после упорного многодневного сражения, выбили неприятеля с занятых им позиций.
   Далее город переходил из рук в руки, практически каждый месяц, но оборудовать там укрепрайон марсианам так и не удалось, и, кто знает, возможно, в том была и заслуга Семенова, что все это время был бессменным командиром этого "отряда Смерти". За успешную организацию диверсионного движения тогда ему было присвоено сразу звание капитана, а людская слава уже нарекла его Мстителем, сделав его имя известным по всему югу России. Проявив, таким образом, свой настоящий талант в диверсионной войне, он и далее продолжал совершенствовать свои навыки, организуя подрывную деятельность по всей Волгоградской области. К началу весны следующего года у него в подчинении было уже около десятка диверсионных групп, доставлявших немало хлопот оккупационным силам Марса. Уничтожение небольших транспортов, срывы фортификационных работ, вывод из строя мостов, - все это было делом рук отряда Семенова. Его специалисты не гнушались и "мелкими делами", такими, как убийства небольших групп солдат, невесть каким образом оказавшихся в отдалении от своих подразделений, так что ходить поодиночке у солдат армии Марса вскоре сделалось равносильным самоубийству.
   Таким стал Сергей Юрьевич Семенов - один из образованнейших людей своего времени. Но, если задуматься, - действительно ли он стал таким, или заложенные в нем способности просто "терпеливо дожидались" своего часа, как это было с тем знаменитым англичанином , что всю свою сознательную жизнь умело "скрывал" дарованные ему самим богом военные таланты. Но судьба подготовила и для Семенова один из своих мрачных подарков, как она часто делает это тем, чьи способности переходят границы простого человеческого умения.
   Весной Семенов получил известие о гибели всей его семьи после авиационного налета. Тогда, в неразберихе первых месяцев войны, ему удалось-таки отправить жену с сыном подальше от пылавшего Калача, в хорошо защищенную, как он полагал, Москву. Но столицу не миновали атаки упорных марсианских асов. Несмотря на тяжелые потери, их самолеты все-таки прорывались в московское небо, неся с собой смерть и разрушение...
   Получив это известие, он утратил всякий интерес к своему делу. Нет, он не искал смерти, и даже не жаждал мести, - ничто больше не могло по-настоящему заинтересовать его, всегда такой изобретательный и нестандартно мыслящий ум. Он продолжал планировать диверсии, но подавленное состояние Семенова внушало теперь опасения его боевым товарищам, и вскоре, по их настоятельной просьбе, он был переведен в относительно спокойное место на должность коменданта одного из прифронтовых городов.
   Историю его жизни вряд ли можно было считать поучительной, выведя из нее мораль типа "не убий". Ведь даже если бы у него и не было никакой тяги к войне, он все равно был бы призван по своему возрасту и состоянию здоровья. Да и семья его вполне могла бы погибнуть, даже если бы он сидел где-нибудь в своем секретном КБ, за прочными бетонными стенами. Дело не в этом. Просто жизнь его, как и жизни многих достойных людей, была закручена неистовым вихрем войны. Но отнюдь не все, попадавшие в этот вихрь, беспомощно закрывали голову руками, - некоторые выбирали для себя более достойную судьбу, умея оставаться собой даже в "новом" для них теле.
   - Значит, ты такой же дилетант, как и я? - весело заметил Семенов, осторожно щупая потемневший бок стоявшего на примусе чайника. Вид он имел вовсе не военный: был невысокого роста, форма сидела на нем как-то мешковато, скорее напоминая робу слесаря-ремонтника, но в голосе его чувствовалось умение командовать, и глаза из-под тонких, почти невидимых бровей смотрели в упор, как дула блиндажных пулеметов.
  - Так точно, из меня вояка, как..., - улыбнувшись, сказал Максим.
  - Ладно, ладно, - не скромничай..., у меня тут даже мальчишки воюют!
  - Да, да, - подтвердил он, поймав его удивленный взгляд. - Есть тут такая парочка..., уже двоих сбитых летчиков, - того!
  - Горюн и Пика?
  - Ага! Уже познакомился?
  Максим улыбнулся:
  - Я с ними только что вместе от бомб в фонтане прятался..., и вы им разрешаете так промышлять?
  - Не вы, а - ты; мы же договорились! - Семенов ловко разлил по алюминиевым кружкам бесновавшийся в чайнике кипяток; в кабинете запахло ароматным трофейным чаем.
  - А что ж мне с ними делать прикажешь, - арестовывать, что ли? Пусть привыкают..., война-то, брат, предвидится долгая...
  - Как же они это делают?
  - Да они ж тут всех зенитчиков знают! Как пройдет налет, - они к ним: - Сбили? Куда упал? Тут же садятся на свои велосипеды, и - вперед! Ну а местность они знают, - дай бог всякому, да и оружия у них, пожалуй, что на взвод хватит! Спрячет такой вот юнец в кармане пистолет, и, поди, разбери! Те ребята тоже, не простые, - опыт имеется, но кто ж станет палит по пацанам! А они и рады стараться: увидят приземлившегося пилота, подойдут, как ни в чем не бывало, дурачками прикинутся, а потом раз - и все! - Сергеев засмеялся, но совсем не весело, а как-то через силу, скорее из желания развеселить понравившегося ему нового заместителя.
  - Ты ешь тушенку-то..., тушенка сла-а-вная! Да..., - сказал он, и взгляд его на какое-то время сделался отрешенным, далеким от сидевшего рядом Максима, и, скорее всего, вообще от всего, окружавшего его мира. Но, видимо, это состояние пугало его самого, потому что вскоре он опять "вернулся", переведя на гостя вполне осмысленный взгляд.
   - А мы сейчас, капитан, с тобой грамм по сто пятьдесят, - а?
  - Это можно...
  - Ну и славно! День сегодня спокойный: утреннего налета не было, а вечерний, если и будет, то не раньше девяти.
  - А десанты? - расправляясь с одурманивающе пахнущей тушенкой, спросил Максим.
  - А десанты они вообще выбрасывают рано утром, так что, на сегодня у них уже почти вся программа выполнена!
  - И часто у вас бывают высадки?
   Они выпили. Семенов зажмурился, - "двигатель войны" медленно проникал в его, уже привыкшее за год войны, горло, согревая тело и притупляя чувства.
  - Часто..., высаживают, когда взвод, - так, для небольших диверсий, а когда бывает и больше, если, например, хотят вывести из строя нашу энергетическую станцию. А это - сам понимаешь - объект оборонного значения! - Семенов махнул рукой, - ладно тебе, еще успеешь..., отдыхай сегодня, - завтра уже поздно будет!
   Они просидели так дотемна. Иногда звонил телефон и Семенов давал указания: кого-то хвалил за инициативу, кого-то грозился отдать под трибунал, но срочных дел, действительно, не было, и, как узнал потом Максим, такие дни здесь, действительно были большой редкостью. Потом за окном стало смеркаться; потух кровавый закат, отдавая город во власть ночи; потянуло прохладой и на быстро темнеющем небе стали зажигаться звезды.
  - Красота-то, какая! - не удержался Максим, уже зная, что Семенов, вряд ли поймет его восторг.
  - Кому, может, и красота, а кому и не очень..., - отозвался тот, глядя на огонек трофейной сигареты, - да, кому и не очень...
   ...Ночь была прохладной. Дувший со стороны реки ветер пробирал до костей, и Нола поеживалась и жалась поближе к костру. Иногда она поглядывала на лежавшую рядом девочку и трогала ее лоб; он был сухой и горячий. Временами лежавшая в бреду Светка бормотала что-то невнятное, и беспокойно ворочалась. Тогда Нола наклонялась к ней и шептала что-нибудь успокаивающе приятное. Помогало это или нет, она не знала, но девочка вскоре опять засыпала, и лишь ее хриплое дыхание говорило о том, в каком тяжелом состоянии она находится. Еще Нола смотрела на небо, где, нагроможденные в беспорядке звезды равнодушно взирали на страдания ребенка, будто бы это было вполне нормальным и даже законным делом... Ночь была длинной; ночь была жестокой и холодной, и Нола чувствовала, что у нее уже нет сил дожидаться ее окончания.
   Они шли уже третий день. Огибая деревни, где на них теперь, наверняка, велась охота, им приходилось спать под открытым небом и питаться остатками взятой с собой еды. Идти приходилось по ночам; так было безопасней, ведь марсианское командование, как было известно Ноле, весьма не любило ночных операций, справедливо боясь вездесущих русских диверсантов. Это было хорошо, потому что ночи были холодными, а ходьба помогала им согреться. Когда же, наконец, появлялось солнце, то они выбирали местечко поукромней, и засыпали, чувствуя просто физическое удовольствие от лившегося на них тепла.
   Идти им оставалось немного; по слухам - самым точным из известных Ноле новостей, - военные силы русских находились всего в каких-нибудь тридцати километрах от того места, куда им удалось дойти. Но тут Светка схватила простуду, свалившись в сильном жаре. Вот уже сутки она была в бреду, иногда забываясь нездоровым сном, и Нола ничем не могла ей помочь. В спешке они не захватили с собой никаких лекарств, и теперь девочка угасала прямо на глазах. Это было глупо и жестоко: в эпоху торжества человека над черной оспой и чумой, подросток сгорал на ее глазах от обычной простуды... "Да, да, глупо..., как и все в этой жизни..., в которой дети вынуждены расплачиваться за опасные взрослые игры..., или, может быть, - нет? Может во всем этом есть какая-то своя правда, недоступная ее пониманию? Та, в которой все участники цивилизации несут одинаковую ответственность..., но перед кем? Кто возьмет на себя право судить..., и кто, в таком случае, будет судить его, того, кто взял на себя такое право?"
   От накопившейся за день усталости Нола погрузилась в забытье. Какие-то неясные образы замелькали в ее возбужденном мозгу. Две населенные планеты и остальные, еще незаселенные, - все это вдруг представилось ей какой-то гигантской сценой; ареной для разыгрывания бесконечного и жестокого спектакля. А где-то там, за кулисами, были люди, считавшие себя режиссерами этого представления. Они спорили и судили о том, как лучше повернуть сюжет; сделать его... острее, интереснее? Нола не знала, кто были эти люди; она знала одно: они жестоко ошибались, присваивая себе право вершить судьбы наций и народов..., как же они ошибались..."
   Она очнулась, посмотрев на часы. Ночь была на исходе; догоревший костер мерцал яркими точками углей, словно прощальными взрывами умирающих звезд. Девочка спала, но лицо ее заметно осунулось; всегда задорный, вздернутый носик заострился, под глазами пролегли круги.
   "Значит, так надо...," - вздохнув, и, наконец, решившись, подумала Нола. Она поднялась и взяла автомат, доставшийся ей от одного из убитых марсианских солдат. Ей очень не хотелось делать то, что она теперь собиралась сделать, но жизнь, как всегда, не оставляла для нее иного выбора. Место, где они остановились на вынужденный ночлег, находилось всего в нескольких километрах от дороги, по которой, как было известно Ноле, по утрам часто следовали колонны машин. А в каждой машине должна обязательно находиться аптечка, и кому-то придется этим утром расстаться с ней, а, может быть, и не только с ней, но заодно и со своей жизнью...
   Бросив последний взгляд на спящую девочку, Нола стала подниматься наверх по вязкой сырой земле упругими быстрыми шагами. За ее спиной, на быстро светлеющем небе меркли звезды; прохладный воздух быстро напитывался тревогами, заботами и опасностями наступающего дня.
  Глава XVII
  Канцелярия Судьбы. Продолжение
   Семенов оказался прав, когда говорил Максиму, что отдыхать ему будет некогда. В самом деле, уже на следующий день, он погрузился в настоящий водоворот событий, не уступавший по силе страстей его фронтовым будням. Максим был временно назначен Семеновым командовать отрядом быстрого реагирования - ОБРом, взамен его недавно погибшего командира. Отряд этот специализировался на обезвреживании вражеских десантов, что сбрасывались на город с завидным упорством по нескольку раз в месяц. Цели таких десантов были различны: иногда просто мелкие диверсии наподобие взрыва хлебного магазина или, ходивших еще, городских автобусов. Но иногда врагам удавались и более крупные акции. Так, например, однажды им удалось взорвать систему очистных сооружений, в результате чего около тысячи человек получили кишечные отравления, и население города в самые жаркие летние месяцы жило на привозной воде, выдаваемой мизерными нормами.
   Марсианское командование, в каком-то смысле, переняло тактику землян: за неимением возможности одержать серьезную победу над регулярными войсковыми соединениями, оно решило ослабить моральный дух противника подрывными действиями в его тылу. И пока на боевых рубежах не смолкали орудия и сходились в яростных атаках штурмовые роты, падая замертво на ряды колючей проволоки, - здесь, в тылу, не утихала другая война: менее кровопролитная, но не менее беспощадная. И идущая за водой женщина, и стоящий в хлебной очереди старик, или даже играющие у разбитых подъездов дети - все оказались теперь призванными на войну вне зависимости своего пола, возраста и жизненных убеждений.
   Видя все это, Максим взялся за новое дело серьезно и ответственно. С раннего утра он сидел у телефона, принимая донесения со всех районов города, и если какой-то из них подавал сигнал тревоги - тут же посылал туда машину. Бензин сделался уже почти что роскошью, но энергостанция работала бесперебойно, исправно снабжая хозяйство комендатуры заряженными аккумуляторами. И вот, потрепанная, облупившаяся армейская "элка" уже летела на полной мощности в заданный квадрат, чтобы с ходу вступить в бой с десантным подразделением противника, и, если не уничтожить, то, по крайней мере, лишить его ударной силы.
   В этом деле Максиму очень помогали мальчишки. Эти настоящие дети Хаоса лазили повсюду: их не страшили ни развалины домов, ни разбросанные по улицам города мины-ловушки в виде банок с консервами или детских игрушек, - они были везде, и город безраздельно принадлежал их смелости и находчивости. Получив несколько раз весьма ценные сведения от таких вот "генералов улиц", и отблагодарив их имевшимися в его распоряжении продуктами, Максим авторитетно пообещал и далее честно платить за каждое подобное донесение, чем завоевал себе авторитет среди этого предприимчивого "военного сословия".
   Горюн и Пика тоже прибегали в его спартански обставленный кабинет, и если их донесения уже не были для Максима новостью, - просто "цыганили" у него сигареты и так любимые ими леденцы, и тут же исчезали по своим делам. Сколько не убеждал их Максим оставить свое опасное ремесло по выслеживанию сбитых летчиков, а ограничиться лишь доставкой информации об их пребывании - они лишь криво усмехались в ответ, говоря, что он их пока что не усыновил, а им нужно как-то себя прокормить. Возражать против этой логики было бесполезно, и Максим вскоре прекратил свои попытки. Единственно, что он мог для них сделать, это отдавать им свой офицерский "доппаек" в надежде, что это, хотя бы сделает их выходы "на охоту" более редкими.
   Штабная жизнь не то, чтобы увлекла Максима, - пожалуй, можно сказать, что он наслаждался ею, как чем-то временным, хотя и совершенно чуждым для него делом. В деловой беготне по кабинетам и отдаче приказаний он даже стал находить некое удовольствие. Причем внутреннее чувство неуклонно говорило ему, что такая жизнь не может длиться долго, но это-то, как раз, и делало ее особенно приятной. Он начал регулярно питаться, и даже немного поправился, - как утверждали служившие в комендатуре офицеры.
   В дополнение ко всему вскоре к нему начала наведываться Лиза Токарева оператор узла связи. Она всегда заходила к нему во время обеда, и садилась за стол, выставив свои соблазнительные коленки, вид которых положительно сказывался на аппетите Максима. Любивший обедать с ним Семенов, понимающе улыбался, и, допив чай, весьма тактично удалялся, под каким-либо предлогом. А Лиза все рассказывала ему о своей жизни, и ее коленки неизменно завораживали, отвыкшего от женского общества Максима. Ему было приятно вот так беседовать с ней о всяких пустяках: о беспорядочной жизни ее сослуживицы Зои, о новых, урезанных нормах на сигареты (курильщицей она была заядлой), и, конечно же, о страшном старшине Могильном, следившим за моральным обликом вверенных ему девушек подобно сестре-настоятельнице. Но их роману так и суждено было остаться лишь на стадии скорых интимных встреч в занимаемой ею с Зоей комнаткой, которую верная подруга великодушно предоставляла им на несколько часов. Вскоре, во время одной из бомбежек блок связи был полностью уничтожен, унеся с собой и стройную Лизу, и легко сговорчивую с мужчинами Зою, и строгого до невозможности старшину Могильного...
   Но все это было уже после, а пока Максим наслаждался приятным женским обществом, думая о том, что военное время, словно бы решило отблагодарить его за все, пережитые им невзгоды. Ласково светило солнце; дымилась на столе чашка крепкого чаю; и уютно, задушевно светились глаза красавицы Лизы, по-видимому, считавшей Максима настоящим героем...
   Но чувства не обманули Максима, и вскорости ему пришлось вновь окунуться в пылавший ад войны, которая и так слишком долго обходилась без его участия. Спустя две недели штабной работы, ему пришлось лично возглавить одну из боевых групп, потому что в ней не осталось ни одного кадрового офицера, - и для Максима опять началась война.
   Уезжая каждый раз на дело, он теперь, подобно остальным, махал рукой блаженному дворнику Митяю, ведущему свой нескончаемый разговор с кем-то невидимым, наверное, с самим богом, - и, получив от него ответный кивок, прыгал в натруженную "элку", которая несла их через весь город, круто объезжая воронки. Усталый, не выспавшийся Сергеич, отчаянно крутил "баранку" своими широкими водительскими руками, - всегда невыспавшийся, похожий на разозленного великана. А Максим трясся в кабине, думая о Лизе, представляя ее коленки то одетыми в форменные брюки, то совершенно голыми...
   Потом они прибывали на место, и начинали свою работу... Марсианские десантники были хорошо подготовлены, и небольшое промедление грозило застать на месте важного оборонного объекта одни развалины, а вокруг него - мертвые тела солдат охранения. Бывало и такое, но когда им удавалось прибыть вовремя, - завязывался бой, и тогда воинское счастье могло склониться на любую сторону. Если им удавалось окружить группу, и численный перевес был на их стороне, то они сражались без пощады (которую марсиане, почти никогда и не просили), не привозя обратно ни одного пленного, хотя и знали, что достанется за это от Семенова, как раз таки их командиру.
   Но бывало и по-другому: когда группа была слишком многочисленна, и им оставалось лишь удерживать ее, ожидая прибытия подкрепления из стоявшей поблизости воинской части. Эта часть сама находилась под постоянным давлением со стороны противника, а потому отнюдь не всегда сразу откликалась на их призыв о помощи. И тогда им бывало туго...
   Часто отважные марсиане вступали с ними в решительный бой, даже если перевес сил был на стороне отряда Максима, - они несли значительные потери, прежде чем им удавалось истребить противника или заставить его сложить оружие. За две недели командования группой, вверенный ему контингент сменился почти наполовину, причем вместо убитых или раненых мастеров своего дела приходили, как правило, необстрелянные новички, которых следовало обучать тому, как выжить в условиях сложных уличных боев.
   Вскоре и сам Максим был ранен, и уже лежа в переоборудованном из школы госпитале, узнал о гибели Лизы. Никто из своих не отважился сообщить ему об этом, и для этой цели к нему был специально послан Горюн, решившийся выполнить эту неприятную миссию.
   Это было вечером, - сухим и знойным, - как хорошо запомнил Максим. Они сидели с мальчиком на облупившейся довоенной лавочке, где когда-то беззаботные школьники прогуливали надоевшие уроки, - и молчали. К воротам госпиталя подъехала машина, и крепкие санитары ловко укладывали раненых на брезентовые носилки, будто бы это были легкие подростки, а не тяжелые, взрослые мужчины. Какая-то молоденькая сестричка развешивала на бывших гимнастических перекладинах стираное белье, и оно висело, не шелохнувшись, в густом летнем воздухе. Длинными, сильными затяжками курил военврач Федорин, по прозвищу Эскулап; его худая, жилистая рука, только что побывавшая в чьих-то внутренностях, держала сигарету так, будто бы это был остроотточенный хирургический инструмент..., все окружавшее Максима было уже привычным, кроме одного - теперь у него не было Лизы.
   - Ты посмотри, что тебе ребята передали, - не зная как прервать молчание, сказал Горюн. Он развернул лежавший рядом сверток, - оттуда на Максима выглянул глянцевый бок апельсина - настоящей драгоценности военного времени.
  - Не хочу что-то..., сам ешь.
  - А можно? - осторожно спросил Горюн, боясь уронить свой авторитет взрослого, умеющего правильно себя вести человека.
  - Можно.
  Получив разрешение, и не в силах устоять перед таким соблазном, он вытащил нож и стал резать заветный фрукт так аккуратно, словно он был начинен взрывчаткой.
  - У тебя новый нож?
  - Ага! - не скрывая гордости, сказал мальчик.
  - На что выменял?
  - На три пачки "игла"...
  "Иглз" - были сигареты, выдаваемые офицерскому составу армии Марса; лицо Максима помрачнело.
  - Опять выслеживали летчиков?
  Горюн уже хотел с гордостью рассказать об их последней с Пикой операции, и о том, как они лихо перехитрили вражеского аса, прикинувшись напуганными подростками, но что-то во взгляде Максима его насторожило, и он только утвердительно кивнул.
  - Ты хочешь, чтобы еще и тебя убили, - да?
  Горюну показалось, что Максим сейчас ударит его; он испугался совсем не боли - этим его уже трудно было напугать, - но что-то заставило его вжать голову в плечи.
  - Я спрашиваю: ты хочешь, чтобы и тебя убили?
  - Нет..., - отчего-то сказал он, хотя все его существо порывалось нагрубить в ответ.
   Горюн потерял родителей уже в первые месяцы войны, во время бомбежки и стоя над могилой, услыхал голос их соседки, старенькой Петровны: "Кто ж тебя теперь прокормит, родимый!" Эта фраза тогда разозлила его: "марсиане лишили его тех, кто был ему дорог, значит, они должны были теперь сами стать его средством к существованию", - к такому выводу пришел он после некоторых размышлений, и в этом была определенная логика.
   На следующий день он пошел на чердак, где Пика зарабатывал "свои кровные" игрой в буру, и в перерыве между раздачами рассказал пришедшую ему в голову идею выслеживания сбитых летчиков, услыхав в ответ, что он полный кретин. Но через несколько дней проигравшийся в прах Пика сам явился к нему, сказав, что ему известно место на нейтральной территории, где несколько девах принимают марсианских солдат, меняя свои ласки на вкусные вражеские консервы. Вот тогда они и пошли на свое первое дело, взяв лишь два выигранных Пикой в карты армейских ножа со страшными кривыми кровостоками...
   Тогда все прошло почти гладко, не считая того, что Горюна вырвало после того, как из вспоротого живота мирно спавшего солдата начали вываливаться внутренности. Но всегда насмешливый Пика, на этот раз ничего не сказал, и даже после никогда не напоминал Горюну о проявленной им тогда слабости. Скорее наоборот, - после этого их первого дела, он даже стал прислушиваться к его словам, хотя и был старше его на целых три года.
   - Хватит мстить, ты уже поквитался с ними..., - словно читая мысли мальчика, сказал Максим.
  - А что, это плохо?
  - Это не плохо, но еще рано..., обещай мне сейчас же, что с сегодняшнего дня прекратишь это до тех пор, пока тебе не станет восемнадцать, или уходи и больше никогда не появляйся!
   Это было жестоко. От обиды у Горюна даже выступили слезы. "И это после всего, что я сделал для него! После стольких, выслеженных для него групп!" Но мысль о том, что он вот так сейчас потеряет друга, была ощутима им так остро, что он, вдруг, испытал настоящий страх, совсем такой же, какой испытывал всякий раз, отправляясь с Пикой на "дело", и не зная, вернется ли он обратно.
  - До семнадцати! - выдавил, наконец, из себя Коля.
  - Что?
  - До семнадцати..., я не буду этого делать до семнадцати, - потом уже можно...
  - Ладно, на том и порешим! - согласился Максим, почувствовав огромное облегчение оттого, что Коля, на этот раз, послушался его.
   Горюн улыбался; драгоценный апельсиновый сок стекал по его пальцам, капая на землю, но все это было такой мелочью по сравнению с тем, что он сейчас испытывал!
  - Я собираюсь в отпуск..., к себе домой.
  - А где твой дом?
  - Да тут, всего километров сто по трассе..., поедешь со мной? Посмотришь, как я живу...
  - Если твой дом уцелел, - резонно заметил Коля.
   Максим замолчал; парень был совершенно прав в своих сомнениях. Он знал, что его родной город был сильно разрушен, а потому никто не смог бы ему сказать, стояла ли еще его кирпичная девятиэтажка с видом на некогда живописный парк..., тот самый парк, в котором так приятно было бродить прохладными осенними вечерами...
  - Он уцелел! - отчего-то уверенно сказал он, и Горюн не решился ему возразить.
  Глава XVIII
  Канцелярия Судьбы. Окончание
   Родной город встретил Максима неласково, неприветливо: загороженными противотанковыми "ежами" улицами и наспех расчищенными завалами от разрушенных бомбежками домов. Еще в начале войны, утопая в пламени пожарищ, ему пришлось впустить в себя вражескую армию, для того, чтобы через полгода выбить ее из своих пределов, но утратить при этом всю красоту своего довоенного облика. Города как люди: им не дано выбирать свою судьбу, они могут лишь стойко переносить ее удары, веря в то, что удары эти предназначены для укрепления твердости их духа.
   Некоторые кварталы превратились в развалины, и Максим с трудом узнавал в них, некогда пережитые им картины довоенной жизни. Но встречались дома, почти не пострадавшие от царившего вокруг ада, и, глядя на них, Максим таил в себе надежду на то, что вот также стоит и его дом, терпеливо ожидая возвращения своего "блудного сына". Отчего-то ему очень захотелось, чтобы это было так, и, шагая по, чудом уцелевшему мосту через городское водохранилище, он с замиранием сердца всматривался туда, где вскоре должны были показаться родные для него стены.
   И дом его, действительно, сохранился. Одиноко и виновато возвышался он теперь рядом с двумя своими, почти полностью разрушенными соседями, словно испытывая вину за столь незаслуженное везение. Правда, крайние подъезды не избежали попаданий бомб, но середина стояла твердо и неколебимо, как центр победоносной римской армии .
  - Этот? - спросил Коля, заметив пристальный взгляд Максима.
  - Этот.
  - Это хорошо, значит, заночуем..., - с деланным равнодушием произнес Горюн.
   Он, конечно же, понимал овладевшие Максимом чувства, поскольку сам успел сменить уже несколько мест проживания, но мальчишеский кодекс не позволял ему проявления подобных "нежностей", чтобы, не упасть в глазах Максима - безгранично уважаемого им отважного боевого командира.
   - Вот мы и пришли, - сказал Максим, привычным движением вставляя ключ в замочную скважину. В этот момент у него возникло странное чувство, что никакой войны вовсе не было, а он просто уезжал куда-то, и сейчас он войдет, приготовит себе завтрак, а после включит компьютер и станет производить расчеты, или выводить длинные формулы старым, плохоотточенным карандашом... Но война была, и раскрытая настежь дверь пустой соседской квартиры настойчиво говорила об этом, не оставляя Максима даже в его мыслях.
   - Заходи, - сказал Максим, открывая дверь. - Ну, проходи! - повторил он, но мальчик как-то странно посмотрел на него, так что Максим вынужден был заглянуть в прихожую. Там, опершись о стену от неожиданности произошедшего, стояла Сан Линь.
   Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Эти несколько секунд нужны были и Максиму, для того, чтобы прийти в себя. Все пережитое когда-то им с этой женщиной возвращалось к нему теперь из прошлой жизни, отодвинутое в область далеких воспоминаний долгими месяцами войны. И в то время как он подходил к ней, обнимал ее стройное тело, чувствуя все тот же, как оказалось, нисколько не забытый им запах, - память постепенно возвращала его в тот далекий, мирный летний день, когда в кафе к нему вдруг подсела симпатичная незнакомка...
   - Как ты здесь оказалась, Леа? - спросил он, оглядывая ее, заметно побледневшую кожу. - Почему ты не улетела?
  - Не получилось..., видно уж суждено мне жить здесь, - сказала она, уже совсем на чистом русском, по южному быстро и выразительно.
  - Но как же ты...
  - Ты хочешь сказать, как же меня сюда впустили? - она засмеялась, взяла у него из рук автомат и умело, - совсем не по-женски, поставила его к стене.
  - По-моему, ты забыл, мой милый, что у меня есть на этот счет кое-какие навыки!
  - Ах, да, конечно! - спохватился Максим, осознавая, что имеет сейчас весьма сконфуженный вид.
  - Что же ты не приглашаешь молодого человека? Он ведь так и стоит на пороге!
   Досадуя за собственную оплошность, Максим буквально затолкал Колю внутрь и резким движением закрыл за собой дверь. Его "мужской" рассудок не мог так быстро смириться с той мыслью, что он, всего лишь за несколько секунд сделался женатым человеком. А оставшийся там, снаружи спрут войны, еще некоторое время недовольно шевелил своими щупальцами, чувствуя за захлопнутой перед самым его носом дверью дразнящую теплоту простого человеческого счастья...
   - Тише, ребенка разбудишь! - услыхал Максим, и, не успев выйти из первого ступора, был повергнут во второй.
  - Ребенка?
  - Вот это ты попал! - не удержавшись на этот раз, произнес Коля.
  В ответ на это Сан Линь только рассмеялась.
  - Леа, - сказала она, протягивая ему руку.
  - Горюн..., можно Коля, - сказал он.
  - Вы что, вместе воюете? - спросила она у оторопелого Максима, но он даже не услышал ее. Зато Коля нахмурился; такая шутка была ему явно не по душе.
  - Мне еще не разрешают воевать...
  - Да? Ну, может это и правильно...
  - Что же в этом может быть правильного? - недовольно возразил Коля.
  - Не знаю..., но у вас ведь так принято.
  - У вас? - мальчик вопросительно посмотрел на Максима, но тот промолчал, не зная пока, как ответить на это.
  - Ну что, - готов? - спросила Леа у Максима. - Можешь пойти посмотреть...
  - Где он?
  - Там, в зале..., в спальне по ночам слишком холодно...
   - Идем, не будем мешать общению отца с сыном, - сказала она Коле, приглашая его на кухню. - Ты умеешь готовить?
  - Я умею жарить картошку.
  - Вот и отлично! Мне как раз удалось раздобыть немного картофеля..., а еще у нас есть полбанки тушенки и во-от такой кусок сыра, - она сделала пальцы так, будто пыталась удержать в руке средних размеров яблоко. Успевший в своей жизни поголодать Коля вполне оценил ее предложение; и вообще, невесть откуда взявшаяся жена Максима, похоже, нравилась ему. "Женщина она, видать, добродушная, хотя и немного глуповатая, но ведь мне с ней не жить...", - рассудил он, успев-таки тут же отметить ее безупречные ноги.
   Вскоре на небольшой, видавшей виды кухне Максима, уже весело шипел маргарин, и посылала обворожительные запахи жарящаяся на примусе картошка - безраздельная владычица праздников военного времени. Коля старательно нарезал сыр; окружавшая его обстановка нравилась ему: и широкий стол, словно созданный для того, чтобы за ним собирались старые, проверенные друзья, и смотревшая на них сверху, но не свысока, лампа с синим абажуром, и даже потрескавшиеся от сырости обои - все здесь было простым и каким-то добродушно-веселым. Все, казалось, говорило ему: "ничего, подумаешь - война, - это дело временное, а дорогие тебе люди - это навсегда..."
   Распространившийся в скором времени запах картошки привел на кухню и Максима. Когда он зашел, на лице его еще блуждала улыбка удовольствия, красноречиво сказавшая Сан Линь о том, что признание сына произошло, и по этому поводу она может не беспокоиться. Взгляд ее лишь на миг метнулся в сторону Максима, затем она перевела его на Колю, который в этот момент увлеченно рассказывал ей о своих военных подвигах.
   - Мы заметили его слишком поздно, - говорил Коля, вытирая набегавшие слезы, поскольку в этот момент он резал лук, - прятаться было уже нельзя, и мы притворились с Пикой, будто бы напугались. Выходим из-за кустов..., боимся..., а он и спрашивает: "Парни, где тут дорога?" А Пика ему: "Там!", - и указывает в самую чащу. - Там, там! - говорю я тоже, а сам все прячусь за деревья, будто бы от страха..., - Коля засмеялся, и глаза его при этом совсем не по-детски сощурились. - А потом мы достали пистолеты и расстреляли его, как только он повернулся к нам спиной! - разом произнес Коля, испытующе взглянув на Сан Линь.
  - Правильно..., ведь вы на войне! - спокойно восприняла это Сан Линь, отчего мальчик победоносно посмотрел на Максима.
  - Молод он еще воевать! - недовольно вставил Максим.
  - А у нас говорят: мальчик может воевать, как только рука его потянулась к оружию..., - возразила она.
  - Это у вас, а у нас...
  - А у вас из-за вашей гуманности уже почти потеряна планета, - сказала она, и Максиму нечего было на это возразить. Он нахмурился, но Сан Линь погладила его по руке.
  - Хватит об этом..., садись.
   - А у вас, это где? - теперь уже всерьез заинтересовался Коля.
  - В другой галактике, - сказала Сан Линь, и мальчик понимающе усмехнулся:
  - Не хотите - не говорите!
  - Коля, я потом тебе все расскажу, а сейчас давай обедать, - сказал Максим, боясь, как бы мальчик, действительно, не подумал, что его разыгрывают.
   Коля еще раз посмотрел на "новоявленную жену", но во взгляде у нее не было насмешки: "нет, определенно, она мне нравится. Молодец Максим, - оторвал себе!"
  - Ты что же это: про наши продукты забыл, что ли? - воскликнул Максим, оглядев, стоявшие на столе кушанья.
  - Ах, да! - воскликнул Коля, и выбежал из кухни.
  - Сейчас попируем! У меня там шоколад, - у нашего завскладом стащил. Любишь шоколад?
  Сан Линь кивнула:
  - Я теперь многое люблю..., у вас очень вкусные продукты... что, - постарела? - с тревогой спросила она, уловив взгляд Максима.
  - ...Нет.
  - Врешь.
  Максим вздохнул, понимая, всю трудность подобных споров с женщиной, с какой бы далекой галактики она не происходила, но тут вернулся Коля, избавив его от объяснений.
   - Вот, принес! - сказал он, ставя на стол полный мешок с продуктами, особенно гордый оттого, что лежавшие в нем мандарины были выменяны им на наручные часы одного из убитых ими с Пикой летчиков. А Максим уже наливал водку, от которой благоразумная Сан Линь и не думала отказываться.
   Они снова были вдвоем, как и тогда, в последние довоенные дни. Только теперь время шло совсем не так, как раньше - медленно и спокойно, а как-то неопределенно, тревожно...
   Леа была одета; бомбежки приучили ее быть готовой в любой момент выскочить из дома и искать укрытия в вырытой ею неподалеку землянке. Максим лежал, глядя в потолок, рука его гладила Леа по волосам, которые ей, каким-то образом удавалось держать такими же красивыми, как и прежде. Усталость прошедшего дня уже наваливалась на него своей тяжестью, но он не засыпал. Он слушал, как Леа рассказывала ему о своей жизни здесь, за то время, что он мотался по фронтовым дорогам, держал оборону в наполненных вшами окопах и валялся по госпиталям. А Леа рассказывала..., и голос ее действовал на Максима успокаивающе.
   - Я пришла сюда еще зимой. Здесь вокруг стояла такая невообразимая грязь, что вид у меня, наверное, был ужасный; настолько, что меня остановил первый же патруль, и хотел уже вести прямиком в комендатуру, для выяснения личности..., и увел бы, если бы я не убедила того молоденького офицера в том, что он у меня уже проверил документы. Что ты смеешься; это было вовсе непросто, учитывая, что земляне вообще плохо поддаются гипнотическому воздействию!
   - А потом я нашла твой дом и твою квартиру, и стала здесь жить..., просто жить, как живут все простые люди: прячась от бомбежек, стоя в очередях за хлебом и сахаром..., просыпаясь ночью от приснившегося, а иногда и настоящего гула бомбардировщиков...
   Ваш домком сначала долго поедал меня глазами, а затем, все-таки, оформил как твою жену..., не сразу..., пришлось показать ему, чего стоит на свете его жизнь...
  - И что ты с ним сделала? - смеясь, спросил Максим, никогда не любивший людей этой профессии.
  - Да, ничего я с ним не сделала, подумаешь, легкое растяжение! - Таких, как вы, говорит, гражданка, у нашего Максима Сергеевича с десяток наберется - дело-то молодое! Что ж мне теперь всем вам талоны на продукты выписывать? Ты смеешься, а я его тогда чуть не убила! - повысив от волнения голос, сказала Сан Линь, но тут же опасливо обернулась, потому что спавший в соседней комнате ребенок, тревожно засопел.
   Они замолчали, прислушиваясь, и, в отличие от тревоги Леа, - в глазах Максима была сейчас неприкрытая радость. Поворочавшись, обеспокоенное чадо продолжило свой сон - чистый и безмятежный, какой только может быть у детей и праведников.
   Конечно, Леа не могла рассказать ему все. Она ничего не рассказала ему о Гут Фаре, бывшим все время с ней, и чудом не попавшим под скорый суд военного трибунала как марсианский шпион. Не смогла она рассказать и того, что он тоже поселился в его квартире, сразу наполнив ее запахами чужого мужского тела. И того, что он просыпался всякий раз, когда она поднималась за какой-нибудь надобностью, и следил за каждым ее движением, но при этом безропотно поворачивался к ней спиной всякий раз, когда ей нужно было переодеться. Не могла она рассказать ему и того, как он спас ее жизнь во время одной из бомбежек, закрыв своим телом, а потом долго и мучительно умирал здесь, на этой самой кровати, от полученных им страшных ран...
   "Рыцарь Безысходности, пришел за ее жизнью, но вместо этого отдал свою..., да пребудет вечно его имя на просторах Великой Бездны!" Леа вздохнула; пережитые когда-то воспоминания пробудили в ней горечь, ушедших дней. Будто бы пробужденный этими воспоминаниями, у нее вдруг зачесался, оставленный ей "на память" рыцарем, длинный тонкий шрам на руке, назначение которого не было для Сан Линь секретом. Это был кибердатчик, вживленный в нее Фаром, разумно полагавшим, что он может и не дожить до того момента, когда принятый им обет позволит выполнить его миссию. И если линкор Драконов все еще кружил в акватории Земли, то жизнь ее могла оборваться в любой день!
   Сан Линь вздохнула: "Если бы мужчины знали все о жизни своих женщин, они бы слишком много думали о том, чего не в силах понять их привычный к логическому устройству мира ум. А такого рода размышления, как была убеждена Леа, мало помогли бы им в поисках ответов, но поставили бы перед ними слишком много новых вопросов..."
   "Один из таких вопросов, он когда-нибудь еще задаст мне, и что же я ему скажу? Что его исследования альтернативного способа получения энергии уже почти подвели его к небывалому для их мира открытию. И что это открытие было бы невыгодно слишком многим, чтобы ему дали спокойно завершить свое дело..., но когда на стол к ней легло донесение о "несаксионированном изобретении в Диких мирах", и она уже собиралась наложить на него беспощадную резолюцию, - то она лишь взглянула на приложенное к нему трехмерное фото, и что-то дрогнуло в ее душе...
   Это было невероятно, но нарушитель "технологического режима" с далекой планеты запал ей в душу, заставив бросить не подавленное ею до конца восстание, и отправиться за многие парсеки от Центральных миров за своим призрачным счастьем... "Нет, она никогда не расскажет ему этого! На них двоих вполне достаточно тяжести ее знаний, полученных за такую, неоправданно долгую жизнь".
   - Почему ты назвала его так странно? - прервав наступившее молчание, спросил Максим.
  Леа улыбнулась, - в свете луны Максим увидал, как красиво изогнулись ее тонкие губы.
  - А что, - не нравится?
  - Почему, нравится! Ратибор..., - красивое древнеславянское имя.
  - Я знаю. Я внимательно изучала вашу историю. Вскоре ваша цивилизация пойдет к закату; впереди у вас еще много взлетов и падений, но этот виток истории вы вскоре завершите... не смотри на меня так, - я знаю, что говорю! История нашей Империи знает уже несколько таких периодов, и каждый из них развивался по простому и хорошо известному сценарию.... Так вот, очень скоро все самые крупные государства вашей планеты прекратят свое существование. Вы вернетесь к своим корням: латинским, кельтским, древнерусским..., и имя Максим тогда станет таким же странным, каким сейчас может показаться имя твоего сына.
  - Неужели все это произойдет так скоро?
  - Увы..., маятник разрушения запущен, и вся накопившаяся энергия должна высвободиться, оставив место для вашего следующего взлета...
   ...Максим поднялся с кровати; ему вдруг захотелось курить. Привычно пряча в кулак огонек от сигареты, он чувствовал себя камнем, катящимся с огромной скоростью к разверзшейся где-то там, в непроглядной тьме, пропасти. Той самой, что уже готова поглотить страны и народы целой планеты; той, что не раз уже стояла на краю гибели, но всякий раз спасала себя для последующих поколений. От этих мыслей ему сделалось страшно..., но, одновременно с этим, где-то внутри его зародилось какое-то дикое, ничем не оправданное веселье. Будто бы это был уже не он, а его стародавний предок с низким лбом и тугими мышцами; а перед ним теперь лежал не разрушенный бомбежками цивилизованный город, а первозданно красивая, готовая для новой истории земля...
  Глава XVIII
  Эпилог
   Пробыв у себя дома полагавшийся ему отпуск, Максим вынужден был вернуться к месту своей службы; вместе с ним, несмотря на уговоры Леа, уехал и Коля. А еще через месяц, вместе с первыми осенними дождями и хмурым, темно-серым небом, явилась Нола. Когда-то давно, будучи на Марсе, Максим написал ей собственный адрес, и она еще тогда поразительно быстро запомнила его, будто бы предвосхищая свою судьбу. И вот теперь она была на месте, с интересом разглядывая высокую, неулыбчивую женщину, называвшую себя его женой. Нет, она не удивилась; такие как Максим редко бывали одинокими, даже во время войны. Скорее, ей даже сделалось легче, потому что терзавшие ее все это время сомнения, наконец, разрешились, пусть и не в ее пользу.
   Она пила горький, настоенный на травах чай, и думала о том, куда ей теперь идти, а неулыбчивая женщина смотрела на нее с пониманием и сочувствием охотника, наблюдавшего за агонией удачно подстреленной им дичи. "Что ж, из двоих всегда кто-нибудь проигрывает!" - думала Нола, отвечая на ее расспросы и без удовольствия жуя, подкладываемые "счастливой женой" куски жареного на маргарине хлеба...
   "Да, они были когда-то знакомы..., очень хорошо знакомы.... Сколько шла? Долго..., да, вырваться из лап марсианских кордонов непросто, очень непросто.... Нет, шла не одна..., с девочкой..., но она умерла... Отчего? От "испанки", конечно же..., да, той самой, что бушует уже второй месяц.... Нет, я не останусь, - я пойду. Посплю вот только до утра, и пойду, вы не беспокойтесь..."
   Когда на следующее утро Нола вышла на покрытую лужами улицу, она совершенно не знала, куда пойдет. Накрапывал колючий, холодный дождь и капли его, падая на стены домов, рисовали на них ее собственную судьбу, которую она была не в состоянии прочитать. Нола шла по незнакомому ей городу, ловя на себе подозрительные взгляды прохожих, давно уже подозревавших марсианских шпионов в любом незнакомом человеке. Мимо нее проезжали грузовики с солдатами, расчищали завалы рано повзрослевшие подростки; где-то за углом слышалась мужская брань и запах плохого самогона.
   Проходя мимо разрушенного парка, она увидала немолодого уже офицера, обучавшего там около двух десятков юношей приемам рукопашного боя. Нола заметила, как неумело держали они автоматы, нанося в пустоту удары, примкнутыми к дулам штыками. В это время двое других, стоявших в стороне, отрабатывали защиту от нападения ножом. Движения их были слишком плавными и медленными; скорее всего, эти двое были друзьями, и потому боялись причинить друг другу боль.
   - Нет, не так! - вырвалось невзначай у Нолы. Двое тренировавшихся повернулись, недовольно посмотрев в ее сторону.
  - Что не так? - спросил один из них.
  - Нож нужно держать не так..., кисть все время должна быть мягкой, чтобы рука могла быстро поменять направление атаки, и только перед самым ударом она должна налиться тяжестью! - сказала Нола, сама удивившись тому, как послушно "выскочили" из ее сознания необходимые русские фразы, - терпеливые Светкины уроки не пропали даром...
  - Покажи! - вмешался стоявший неподалеку инструктор.
   Нола подошла, и взяла нож. Он приятно лег ей в руку, согрев ладонь своей прекрасно подогнанной рукоятью.
  - Смотри, - сказала она, раскрутив лезвие, и сделав быстрое движение рукой, после которого острие оказалось всего в нескольких сантиметрах от горла одного из парней.
  - Во дает! - воскликнул другой, уважительно посмотрев на Нолу.
  - С фронта? - спросил инструктор, оглядывая ее. Двигался он с заметным трудом, и, похоже, имел тяжелое ранение в ногу.
  - С него...
  - Куда теперь?
  - Теперь некуда...
  - Понятно. С документами все в порядке?
  - Документов нет..., - сказала Нола, внутренне напрягшись, ожидая еще более неприятного вопроса, касающегося ее акцента.
  - Это плохо, - сказал инструктор, почесав небритый подбородок. - Поручиться-то за тебя есть кому?
  - Есть.
  - Вот и славно! Тогда иди к нам в учебную роту, инструктором, а то я в стрельбе-то еще могу, а вот по рукопашному бою, - он, смеясь, ударил себя по ноге, - сама видишь, - подстрелил марсианин!
  - Так что, - пойдешь, что ли?
  - Пойду, - быстро согласилась Нола, сама удивившись такой сговорчивости.
  - Ну, чего встали? Продолжать тренировку! - прикрикнул на остановившихся юношей инструктор, и те задвигались с удвоенной скоростью.
   Нола проработала инструктором три месяца, а после была мобилизована для защиты города, на который к зиме началось новое наступление марсианских войск. Чудес храбрости она не показывала, но смерть явно обходила ее стороной, оставляя невредимой после самых отчаянных атак. Вскоре у нее случился роман с одним офицером, - бурный и несвоевременный, как и все в этой жизни. Далее история ее жизни теряется: по одной версии она пережила первый, самый кровопролитный период войны, дожив до глубокой старости; по другой - погибла вместе со своим фронтовым мужем во время страшного Ставропольского сражения - одной из последних попыток русской армии переломить ход этой войны. По крайней мере, Максим, ставший к тому времени подполковником, так и не смог отыскать ее следов, а потому твердо решил считать ее живой, ведь Нола была последней ниточкой, что протянулась к нему из той далекой, довоенной жизни.
   - Вы только послушайте, лейтенант! - обратился майор Гайниц к стоявшему рядом молодому офицеру в сером мундире Внутренней службы Марса, - Первая Межпланетная война началась на волне патриотизма отважного марсианского населения, но очень скоро превратилась просто в уничтожение народов земной цивилизации..., и эта утрата изначального пафоса, как это часто бывало в истории, весьма плачевно сказалась на всем характере этой войны, постепенно сделавшейся похожей на ужасный, неприкрытый геноцид...
  - Это вы написали? - спросил он у сидевшего на стуле пожилого мужчины в старомодных очках с сильными линзами. Тот утвердительно кивнул.
  - И это вы - доктор Морст, "первый голос истории Марса"! - саркастически процитировал майор, и на его умном лице появилось выражение сдержанной злости.
  - Наверное, теперь пришло время для "вторых голосов", одним из которых, видимо, являетесь вы, господин майор, - спокойно и с достоинством сказал Морст, поглаживая своими старческими руками колени.
  - Вы хоть понимаете, что вам грозит за такие мысли, доктор?
  - Мысли, молодой человек, были наказуемы еще со времен Цезаря, поэтому не стоит ничего мне доказывать...
   Майор вздохнул, и отошел к окну, предоставив молодому, исполнительному лейтенанту руководить обыском. "Эти ученые..., - черт их разберет...", - он поморщился, потому что опять почувствовал боль в руке..., но этой боли никак не могло быть, поскольку у него уже не было и самой руки, оставленной где-то, на зеленых холмах Франции.
  - Где вы потеряли руку, господин майор? - услыхал он, вдруг, голос Морста, и понял, что опять неосознанно поглаживал место ее сцепления с протезом.
  - Под Верденом..., а что?
  - Под Верденом..., - повторил Морст, понимающе покачав головой.
  Гайниц нахмурился; старик уже начинал раздражать его.
  - Верденская мясорубка ..., - сказал Морст, вздохнув.
  - Почему, мясорубка, - там было всего лишь небольшое сражение!
  Старик не ответил; он лишь улыбнулся, посмотрев на Гайница, как смотрит учитель на не выучившего свой урок ученика.
   А вокруг с шумом падали книги; старательные, внимательные до тошноты сотрудники рылись на пустых полках, в развороченных ящиках стола, на подоконнике... Неярким, прерывистым светом горела лампа, - вся мощь энергостанций шла теперь на работу оборонных заводов, - и Морсту казалось, будто в его кабинете мерцают отблески костра. А в них, неясными серыми тенями, ходят те, чьи грубые, мускулистые руки одинаково легко обходятся и с острыми тесаками, и с молниеносными алебардами, и с мудрыми древними книгами...
   "И нет им числа..., и нет и не будет раскаяния в глазах их, поскольку невежество есть даже большее зло, нежели умышленная жестокость..." - думал Морст, оглядывая своих непрошенных гостей.
  
  КОММЕНТАРИИ
   Риск - вероятностная величина, равная отношению вероятности неблагоприятного исхода события к вероятности ее благоприятного исхода.
   Стохастический фактор - фактор случайного, статистического процесса.
   Горгий (483 - 380 д.н.э.) - древнегреческий софист, крупнейший теоретик и учитель красноречия.
   Гаврош - один из героев романа В. Гюго "Отверженные".
   Мартин Иден - главный герой одноименного романа Джека Лондона.
   Среднее расстояние от Земли до Луны составляет чуть более 380 000 км.
   Децимация - суровое наказание за трусость в бою, при котором казнят каждого десятого из провинившегося подразделения, при этом судьбу несчастных определяет жребий.
   Охлос - низшие и наиболее беднейшие слои населения.
   Здесь имеется в виду Оливер Кромвель (1599 - 1658 г.г.), выдающийся военачальник и государственный деятель, генерал парламентской армии, проведший целый ряд блестящих побед над хорошо обученной армией короля Карла I. Оливер Кромвель не имел военного образования и до революции вел жизнь простого сквайра.
   В боевом построении римской армии в центре всегда стояли римские легионеры, а на флангах чаще всего менее надежные вспомогательные войска, набранные из подвластных Риму варварских народов.
   Битва под Верденом (февраль - декабрь 1916 г.) была одним из самых кровопролитных и совершенно бессмысленных в тактическом отношении сражением за годы Первой мировой войны, прозванная впоследствии историками "Верденской мясорубкой".
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"