Воронов Александр
Сверхъестественный ужас в литературе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Был растоптан судейской коллегией некоего конкурса за этот текст. Всё известные довольно люди. Председатель жюри назвал это всё, кажется, пустозвонством. Или, может, каким-то синонимом, смысл, в общем, такой. Не могу не согласиться, что во многом они были правы. Но не могу и согласиться, что совсем уж во всём. В общем, просто предупредил.
  Прекрасно сознаю, на что обрекаю себя выбранным для данного эссе заглавием, но когда уляжется ирония, отстоится ехидство и обвиснет сарказм, замечу, что из всех фантастических допущений, порождённым творчеством Говарда Филипса Лавкрафта, самым фантастическим является предположение, что указанное заглавие он себе купил. Словосочетание "Сверхъестественный ужас в литературе", как и словосочетание "Образ Герасима в рассказе "Муму", являются достоянием общественным, а не Лавкрафта и русички Лидии Павловны соответственно, и если кто-то решил сделать своею темой один из вышеназванных предметов, глупо и недостойно путать читателя и коварно отнимать его драгоценное время. По второму из упомянутых вопросов я рассуждал отменно умно три десятка лет назад, повторяться не буду и обращусь к первому. Надеюсь не подвести и здесь.
  
  
  Жанр сверхъестественного ужаса - жанр многострадальный, как, впрочем, и любой другой, поскольку нет ни одного из них, в котором количество негодных произведений не превышало бы многократно количество приемлемых. Однако существуют литературные области, в которых это почему-то гораздо более заметно. Абсолютно бездарная философская концепция по неясной причине подсознательно представляется чем-то более достойным, чем абсолютно бездарная история с привидениями, и если после прочтения дрянного социального романа большинство клянут и поносят одного лишь автора, до после дрянного романа о вампирах в половине случаев достаётся ещё и направлению в целом. Возможно, чтобы понять этот парадокс, нужно обратиться к вершинам, а не к трясинам жанров, и если кто-то заявит, что умное и тонкое психологическое исследование или проницательная сатира способны дать читателю много больше практической пользы и бесценного жизненного знания, чем самое увлекательное и панибратское общение хоть даже с самим Нъярлатотепом, разумеется, такого человека, как и во всех остальных случаях, можно обозвать дураком, но аргументировано дискутировать с ним уже несколько сложней. Но какие-то возражения, исключительно ради того, чтобы нас не взяли совсем уж голыми руками, наскрести можно. И главное из них очень простое.
  
  Ошибочно полагать, что проблема сверхъестественного страха не имеет для человека практического значения.
  
  Один литератор жанра космического ужаса, живший и умерший задолго до Лавкрафта, но не упомянутый в его одноименном с нашим эссе, некогда писал:
  
  
   И бездна нам обнажена
   С своими страхами и мглами
   И нет преград меж ней и нами -
   Вот отчего нам ночь страшна!
  
  
  И если эти четыре строки кому-то представляются абстрактным порождением праздного ума, а не кратко и ёмко выраженной истиной о, по крайней мере, одной грани человеческой души, наше мнение таково, что данному лицу следует воздержаться в дальнейшем от каких-либо суждений по вопросам литературы - хорошей ли, плохой ли, настоящей - не настоящей, классической - массовой ли, с картинками либо без таковых. Если читатель с презрением отбрасывает в сторону каких-нибудь "Обитателей тьмы" и не понимает, что какую бы поносную ересь ни содержал текст внутри, но заглавие снаружи уж точно про нас и истинная правда, ничему по-настоящему полезному в жизни его уже не научит ни мадам Бовари, ни мизантроп Свифт, ни раскритикованный Чистый Разум. Читатель сей слеп на полглаза, в мозгу его невыводимое белое пятно, и участь его - посвятить себя семье и работе, и радостно процветать в своих достойных каждодневных занятиях, пока мы, оседлав планету, валимся с нею в кошмарную пропасть и наши мёртвые уходят от нас неизвестно куда. Разумеется, литература сверхъестественного ужаса не даёт практических ответов, но не даёт она их на вопросы, практических ответов на которые не знает никто, сколь бы самоуверенный и глубокомысленный вид он в незнании своём ни принимал. Она - не источник информации, она особый способ не забывать вопросов. Конечно, это во многом только игра, но игра, обслуживающие свои реальные человеческие потребности, и если она делает это хуже, чем психологическая или социально-реалистическая литература - свои, то дело тут не во второсортности жанра, а в специфике потребностей, которые слишком туманны и, тем не менее, вопиют. Человек с пером в руке, поселяющий призрак прежнего жильца в гостиничный номер 13, на свой лад выполняет ту же важнейшую общественную функцию, что и человек с крестом на пузе, получающий сорок У.Е. за совершение обряда крещения, с той лишь разницей, что первый из них не врёт. Занятно читать многоумные рассуждения о том, что причина популярности литературы ужасов кроется в подсознательной потребности человека суррогатным образом сбросить адреналин, и, опосредованно устрашившись, с просветлённой и освобождённой душою зарабатывать качественнее, количественнее и дальше. На самом деле причина эта в том, что на свете есть силы, от которых не откупиться, сколько бы ты ни заработал, и слишком многие из нас слишком явственно это чувствуют. Сверхъестественна форма, в которую жанр облекает свои ужасы. Сам ужас - реален. Все мы, люди, ещё недавно не ездили в личных автомобилях, а ходили на четырех ногах, необоснованно возгордившиеся души наши по прежнему растут из звериных корней, и нам остро необходимо всё то, что составляло суть нашей прежней простой и мудрой жизни - то есть, не только есть, пить и плодить потомство, но ещё и выть на луну.
  
  
  Любой внимательный читатель понимает также, что в рассуждении своём мы подобны Чаплину, с задранной головой бродящему по краю раскрытого в полу люка, и ежесекундно готовы рухнуть в стандартную логическую ошибку классификации по разным основаниям, если мы уже не там. Ясно, что в привычном понимании "сверхъестественный ужас" есть для книги характеристика скорее содержательно-сюжетная, в то время, скажем, как "трагедия" или "психологическая драма" - характеристика интеллектуально-эмоциональная, а "хороший литературный стиль" - скорее техническая. Безусловно, их очень трудно объединить в одном произведении, но не в последнюю очередь по той простой причине, что их очень трудно достичь и по отдельности, и если кто-то скажет, что не хрен на этом основании делать их антонимами, то это высказывание уже будет блестящим сочетанием интеллекта, стиля и эмоций. Средства так называемой хорошей литературы, что бы под этим не понималось, столь же применимы к сверхъестественно-ужасному предмету, как и к любому другому, при правильном использовании они лишь усиливают друг друга, примеры этого слишком многочисленны, а если бы ещё и Херберт Уэст воскресил не абы кого, а, допустим, старуху-процентщицу и сестру её Лизавету, убеждён, "Преступление и наказание" окрасилось бы новыми невиданными красками, и мы имели бы такое произведение мировой литературы, потрясение от которого не изгладилось бы у нас до конца жизни.
  
  
  И тут, дойдя в своём рассуждении до этого вот места, навалив груду банальностей, сам без оснований обвинив жанр во второсортности и сам без надобности его защитив, построив громоздкий и угловатый теоретический фундамент там, где, как и везде в литературе, всё способно прекрасно держаться на одном лишь авторском таланте и читательской любви, я задаю себе следующий вопрос. У меня ли одного такое ощущение, что, несмотря на всё вышесказанное, литература ужасов и впрямь подвержена нашествию бездарности в гораздо большей степени, чем многие иные литературы, как всё равно меня с данным моим эссе нет и не было на свете? Мне ли одному зияющая бездна, из которой теоретически должны лезть чудовища, всё больше и больше представляется оврагом, в который сваливают негодный ни на что иное литературный мусор, как писательский, так и читательский? Мусор неизбежен, мусор превалирует, это ясно, но не превалирует ли он здесь в какой-то статистически противоестественной пропорции? И если да, то каковы этому причины - только ли общекультурные, частным выражением которых является высказывание ныне покойного лидера группы "Гражданская оборона" Егора Летова "любит народ наш всякое г...о", или ещё и специфические, порожденные особенностями самого жанра? Отнюдь не претендуя на истину в последней инстанции, а всего лишь на то, чтобы часть происходящих внутри нашего организма процессов считалась мыслительными, выскажемся следующим образом.
  
  
  Как подчеркивалось выше, есть у литературы сверхъестественного ужаса особая характерная черта - предмет её и метод в огромном большинстве случаев не совпадают. Первое, то есть предмет - это абсолютно реальный, присущий человеческой природе и укорененный в душе страх перед непостижимыми, трудноопределимыми силами, чьей игрушкой человек разумный и сложно организованный не может себя не ощущать. Но именно в силу непостижимости и трудноопределимости их писателю крайне сложно с ними оперировать, и на практике он вынужден придавать им форму, практически целиком вымышленную и в природе не наблюдаемую. Вполне возможно писать о семейных проблемах на материале семейных проблем. Биограф Наполеона поступит в высшей степени разумно, сделав жизнь императора основным содержанием своего текста. Если, скажем, автор избрал своею темой ужасы войны, ему незачем далеко ходить за абсолютно реальными и узнаваемыми примерами. Но если он пишет о космическом ужасе, то мрак ночи в его чистом виде неизмеримо труднее пришпилить к бумаге, и потому приходится заменять его чем-то более конкретным. И гигантский поток литературы ужасов, окаймленный бескрайними читательскими берегами, уходит в совершенно бесплодные дали, влекомый совершенно ложным представлением о том, что метод и форма в литературе ужасов имеют значение.
  
  
  Наше же мнение таково, что значение это в лучшем случае непринципиально. Лавкрафт скрипит и пеняет Анне Радклиф за механистические финальные объяснения её ужасов, но не такая уж, на наш взгляд, нелепая мысль исключить её за эту механистичность из разряда мастеров сверхъестественного, явно не приходит ему в голову, и мы полагаем, не только потому, что многие загадки Радклиф имеют внешний фантастический облик. В "Удольфских тайнах" в монастыре Эмилия глядит в лестничный пролёт и видит поднимающуюся или спускающуюся монахиню, вернее, лишь руку её, отмечающую движение периодическим касанием перил. Это всё. Пусть Эмилия и в печали, но это печаль вследствие обычных человеческих обстоятельств, девушке пока ещё не грозит никакая прямая и явная опасность, монастырь этот - нормальный монастырь, монахиня - тоже, никто никого не убивает, не душит и пока не собирается. Но есть такое понятие - психохимическое оружие, когда распылённое в воздухе вещество, неосязаемое, незримое, без вкуса и запаха, без всяких явных для противника причин приводит его, скажем, в состояние паники, и если военные пока не дали такому веществу имени миссис Радклиф, то это только потому, что они много пьют и мало читают. В непереведённых пока "Bad Lands" Джона Меткалфа герой переживает кошмарное сверхъестественное событие, я читал об этом на ломаном своём английском, но если я попытаюсь объяснить по-русски суть его кошмара, меня не поймёт ни единый человек, потому что герой попал трудно сказать куда и не обнаружил там ничего особенного, только в самом зловещем этого трудно сказать куда и ничего особенного проявлении. Мир наш пронизан ужасом, у ужаса этого нет формы, но вместо неё он имеет определённую длину волны, и ты можешь напугать читателя решительно чем угодно, если ты только в состоянии вместить это что угодно в период этой волны колебаний. Страшно представить, как отнеслись бы Уэллс или Лем к "Шепчущему во тьме", где инопланетяне путешествуют по космосу, загребая безвоздушное пространство крыльями-ластами и перевозят мозги в бутылках, но вся эта достойная второклассника комичная машинерия так же неспособна удушить исходящую от повести жуть, как бухающая под ногами гулкая сцена и размалёванный картонный задник не способны отвлечь зрителя от страданий безумного Лира.
  
  
  Длина волны - всё или почти всё, сюжет - ничто или очень мало. Избитость фабулы сама по себе ещё не испортила ни одного рассказа с привидениями, а изощрённость - не спасла. Из пяти сборников М.Р.Джеймса можно вспомнить, наверное, лишь столько же или почти столько отдельных историй с какими-то характерными особенностями сюжета или обстановки, а остальные похожи до сливания в общую массу, и этот факт меняет многое, кроме ползущего от них холодка. Фантастические форумы полны малограмотной молодёжи, попрекающей авторов за недостаточно детально выписанных монстров, но писатель, подробно выписывающий чудовищ, в девяти из десяти случаев имеет к литературе сверхъестественного ужаса примерно то же отношение, какое моделист, клеящий пластмассовый Т-34 фабрики "Звезда" - к обороноспособности страны. Тех чудовищ, что можно описать детально, в природе не существует, и дурак тот, кто в них верит, а тех, что существуют, детально не опишешь. Этот жанр бесполезно брать объемом, не нами замечено, что органичный облик для литературного ужаса - рассказ или короткая повесть, а удачи в другой форме - радостное, но редкое исключение. И дело обстоит именно так, а не иначе, по простой, не раз уже упомянутой нами причине: настоящая литература имеет дело с реальным ужасом, а реального ужаса, достаточного для трёхтомной эпопеи, человек, рожденный женщиной, вынести не способен. Господь милостив, а Стивен Кинг - нет, поэтому первый способен вдохнуть жизнь в своё творение, а второй этого права лишён. Всякий разумный человек понимает, что гусь, сожравший жабу на древнем индейском кладбище, впоследствии зарезанный и превратившийся в пуховую перину, неминуемо начнёт душить спящего на ней человека, так стоят ли эти банальные и очевидные вещи того, чтобы переводить на них бумагу, в то время когда жизнь коротка и окружена неизъяснимой тайной? Жанр погибает от избытка сознательных намерений, помноженного на недостаток инстинктивного чувства. Лицо, с закушенной губою сколачивающее крест-накрест два шеста и напяливающее сверху ведро и старую рубаху - ещё не творец сверхъестественного ужаса на том основании, что его произведение не имеет аналогов в живой природе и способно кратковременно озадачить молодую ворону. Но хозяйка, без задней мысли повесившая на бельевой шнур свежевыстиранную простыню, вполне может стать причиной инфаркта у одинокого путника, пусть только спустится ночь и поднимется ветер.
  
  Но ночь и ветер человек сочинить не способен.
   Он только может попытаться их постичь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"