Раньше здесь был сторож. Он жил в строительном вагончике, который стоял прямо посреди огромного пустого зала. В этом зале свистел ветер, и гулкое эхо разносило во все концы любой звук, множа и усиливая его стократ.
Мне нравилось пугать сторожа, пробираясь по металлической крыше. Листы покрытия местами отстали и грохотали так, что дед выскакивал из своего вагончика и бегал с ружьем по залу и коридорам, матерясь и обещая вызвать милицию. Я-то знал, что ружье не заряжено, да и телефона в его вагончике нет. Мне нравилось слушать, как носятся по углам, теряясь в темных переходах, его перепуганные вопли.
А иногда сторож пел песни. Он бродил по корпусам и комнатам, и всюду голос его звучал по-разному: то тихо и сдавленно, то гулко и сочно, так, что казалось, будто вибрируют металлические листы на крыше. У него был красивый и звучный голос. И слух был неплохой. Песен он знал много и всякий раз пел новую.
Каждые три дня к сторожу приезжал "УАЗик" и привозил продукты. Наверное, не только продукты, но и выпивку, потому что в эти дни сторож напивался и пел особенно громко, только язык его заплетался.
Сам дед почти никуда не уходил, жил здесь, в вагончике, круглый год, даже мылся из жестяного ведра в одной из ближайших к залу комнат. Впрочем, мылся он редко, зимой и вовсе не тратя на эту процедуру ни время, ни силы. В дальних комнатах, чтоб не сильно пахло, он устроил свалку и уборную. Когда в предыдущей комнате запах становился совсем невыносимым, он перебирался в следующую.
Только раз в месяц дед уходил получать зарплату, он отсутствовал не больше часа, а вечером того же дня напивался так, что спал где-нибудь прямо на бетонном полу возле своего вагончика или на траве в тех корпусах, где не было ни пола, ни крыши. Там в залах росли кусты и молодые сосенки, а летом еще ягоды и грибы.
Однажды сторож вернулся с зарплатой, закрылся в своем вагончике и больше не выходил. Поздно вечером из вагончика показался дым, сначала совсем слабый, я скорее почуял его, чем увидел, потом по залу поползла, разрастаясь, черная туча. Запах горелой пластмассы стал невыносимым, и я поспешил убраться подальше, хотя и не боялся задохнуться в дыму.
Вернулся я только утром. Вокруг было полно людей. Приехала милиция и еще какие-то люди в деловых костюмах. Все они долго ходили по залу, по очереди заглядывали в почерневший вагончик и постоянно курили.
Приехал все тот же "УАЗик", из него вылезли двое в грязных спецовках и скрылись в вагончике. Через пару минут они выволокли оттуда на куске брезента скрюченное тело сторожа. Запахло жареным мясом. Сторож был похож на копченую скумбрию: коричневый и усохший. Такой рыбой он любил побаловать себя в дни зарплаты. И вот...
Потом из вагончика вытащили прогоревший диван. Посмотрели, поговорили о том, что сторож уснул на этом диване с зажженной сигаретой и, похоже, сначала задохнулся от едкого поролонового дыма, а уж потом закоптился его труп. Это меня утешило: мне было жаль безобидного деда, который пел в гулких залах и пустых коридорах. Я был рад, что он не мучился, умирая...
Сторожа не стало. Его тело увезли в "УАЗике", а диван бросили возле вагончика. Нового сторожа не прислали. И я теперь чувствовал себя полновластным хозяином бесконечных переходов, дряхлеющих стен и бескрайних залов.
Сначала я решил, что буду жить в вагончике и сам стану сторожем университетских развалин. Но в вагончике стоял невыносимый смрад, я перестал бывать в помещении, которое называл про себя Залом Сторожа.
Все лето я ночевал в недостроенной трансформаторной подстанции, у которой не было ни пола, ни крыши. В теплые ночи можно было подолгу смотреть на звезды и слушать ночные звуки. Слух у меня хороший, отличный слух. Мои уши слышат и лай собак в дальнем поселке, и плеск речной воды, и шелест листьев в роще за стеной подстанции, и движение мыши в траве... Слишком тревожна жизнь. Приходится слушать, не надвигается ли откуда опасность.
На вторую зиму моей жизни здесь я хотел вырыть себе нору и уже начал было копать в углу у фундамента, но земля была тяжелая, слежавшаяся, и я бросил эту затею. Мне повезло. В одном из зданий был подвал, только дверь в него, большая, ржавая, была заварена наглухо. Однажды ночью на мою стройку залезли воры. Наверху все, что можно, было украдено еще до моего появления. Они решили, что в подвале за заваренной дверью есть что-нибудь ценное, и всю ночь ломали дверь. Она не поддалась, тогда воры вернулись следующим вечером на машине, зацепили дверь тросом и выдрали вместе с ржавыми косяками.
Как они матерились, когда выяснилось, что и в подвале ничего ценного нет! И не только ценного, ничего там не было: ни труб, ни вентилей, ни медных, ни бронзовых, никаких... Они ушли.
Я стал жить в подвале. Он тоже был огромный, этакая гигантская нора. Такую мне бы за всю жизнь не выкопать. Самое главное - в ней было сухо. Теперь все недостроенное царство принадлежало только мне. Я один стал его настоящим хозяином.
- Машка, но на открытие-то ты придешь? - в пятый раз спрашивал Ильдар Каримов.
Маша Рокотова уже махнула рукой и не отвечала, бывший муж все равно ее ответов не слушал.
Пятнадцать лет назад компания "Дентал-Систем" началась со строительного вагончика, в котором Каримов вдвоем с приятелем крутил гайки и красил нечто, что называл медицинским оборудованием. Конечно, за долгие годы упорной и кропотливой работы, рассчитывая разумные риски и изучая рынок, собирая вокруг себя блестящих специалистов, Ильдар многого достиг, но только в последние два года удача подхватила его компанию, как океанская волна, и, едва не разбив вдребезги, вынесла на новую высоту, о которой можно было только мечтать.
Маша давно и почти мирно развелась с Ильдаром, но по сей день продолжала видеться и не только поддерживала с ним прекрасные отношения, но и регулярно вляпывалась с ним за компанию в самые разные истории. И в том хорошем, что произошло с "Дентал-Систем", Маша тоже сыграла не последнюю роль, но теперь ей казалось, что бывший муж напрасно отпустил все разумные тормоза в погоне за прибылью. Теперь ему во всем хотелось быть первым, и он не случайно выбрал полем своей деятельности самое новое, самое перспективное, что только мог найти, - нанотехнологии.
- Смотри, смотри, - тащил он Машу за руку вдоль стеклянной стены. - Они там, в верхах, еще только говорят о технопарках, еще только рассчитывают, как бы выделить поменьше средств, да побольше выжать, а я уже открываюсь! У меня научный центр, производство, тысяча рабочих мест. Гляди, это чистая зона, полное обеспыливание, вход через шлюз в скафандрах...
- Ильдар, я знаю, что такое чистая зона, - смеялась Маша. - А там что?
- Ой, Машка! Это святая святых - туннельные микроскопы. Здоровенные, черти! Ты представить себе не можешь: с их помощью можно перемещать атомы, как горошины пинцетом, выбивать электроны, практически превращать одно вещество в другое. Грубо говоря, мы сможем из свинца делать золото!
- Ты похож на средневекового алхимика, они тоже искали философский камень именно для этого.
- Вот видишь, люди еще в те дремучие времена догадывались, что в этом нет ничего невозможного!
- Ага, и за такие догадки их иногда сжигали на костре, - кивнула Маша.
- Так ты придешь на открытие?
- Да приду я, приду! В конце концов, я же должна сделать о твоем центре хорошую статью в моем еженедельнике.
- Кстати, - вспомнил Ильдар, - что ты решила с работой? Уходишь?
- Нет, - покачала головой Маша. - Не ухожу.
- Жаль. Хотел тебя все-таки к себе переманить. Что так?
- Начальник отдела уходит на телевидение. Вроде как на повышение. А меня главный редактор уговаривает временно занять его место, пока не подыщет подходящего человека.
- Ясно. Нет ничего более постоянного, чем временное. Кто ж на это место больше подходит, чем ты? Пашка-то уже знает?
- Нет. Не знает, - вздохнула Рокотова.
- Но вы же, кажется, хотели после свадьбы перебраться в Москву?
- Да? И кто, интересно, тебе такое сказал?
- Так Пашка и сказал, - удивился Ильдар.
- А вот мне он ничего подобного не говорил и официального предложения не делал, - разозлилась Маша.
- Маш, ты прости, я думал, у вас уже и день свадьбы назначен...
- Нет, ничего не назначено. У нас все как-то замерло в одной поре и не движется ни к свадьбе, ни к разрыву. Впрочем, нас обоих все устраивает, так что ты за меня не волнуйся, - через силу улыбнулась она. - Ладно, пойдем, ты обещал показать мне фармацевтический цех.
Глава 2
Маша вернулась домой раньше обычного и, разуваясь в прихожей, слушала, как спорят в комнате ее сыновья.
- Ты в этом идти собрался? - возмущался Кузя. - Это что за цвет вообще?
- Хаки, - нехотя буркнул Тимур.
- Каки! Ты сдурел? В этом на первое свидание идти!
- Да твое-то какое дело!?
- Как это - какое? Ты мне брат, а не поросячий хвостик! Слушай, что тебе говорят: снимай эту лабуду...
Маша притаилась за дверью, едва сдерживая смех. Из комнаты доносилось позвякивание вешалок в шкафу и Кузино озабоченное бормотание:
- Это не пойдет... Это - тоже не пойдет. А вот это? Не, тоже не годится.
Кузьма считал себя профессионалом во всем, что касалось девушек и одежды. Девушки были его страстным увлечением, одежда - работой. После занятий в академии он подрабатывал фотомоделью в студии Машиной школьной подруги Софьи Дьячевской, а в сезон - демонстратором одежды в Доме моды. За все это он получал неплохие деньги и очень гордился своей самостоятельностью.
Второй ее сын, Тимур, тоже был парень самостоятельный, но во всем, что не касалось слабого пола. Девчонок он и в школе и теперь боялся, как огня. И вот, поди ж ты, первое свидание!
- Наденешь это и эти вот штаны, - менторским тоном изрек Кузьма. Так десять лет назад сама Маша говорила сыновьям, что они наденут шапки и шарфы, когда того явно требовала погода.
- Кузь, это твоя рубашка, я в нее, во-первых, не влезу, а, во-вторых, лучше застрелюсь, чем надену.
Тимур Каримов, родной сын Маши Рокотовой, в свои девятнадцать лет был рослым и широкоплечим, смуглым и черноволосым. Всей внешностью, а особенно дерзким взглядом чуть раскосых глаз и жестким изгибом тонких губ, он как две капли воды походил на своего отца, Ильдара Каримова.
Кузя Ярочкин, сын приемный, попавший в их семью еще в пятилетнем возрасте, к тем же девятнадцати годам тоже вырос и возмужал, но остался худеньким и изящным. У него были узкие плечи, длинные пальцы, молочно-белая кожа и очень светлые вьющиеся волосы с теплым медовым отливом. В общем, тот самый типаж, который был теперь в моде. Конечно, Кузькины рубашки на Тимура не налезут.
- Надевай!
- Нет!
- Ты меня слушай!..
- Черт, зачем я только сказал тебе?
- А то я бы сам не догадался.
- Дай мне уйти спокойно...
Маша решила, что пора вмешаться.
- Привет, мужики! Кузя, иди там сумку с продуктами разбери.
Она ухватила Кузьку за рукав и вытянула его из комнаты, подтолкнув по направлению к кухне. Потом снова заглянула в комнату, которую привыкла называть детской. Дети выросли, название осталось.
- Ты готов? - спросила она Тимура. - Иди давай, а то он с тобой потащится.
Тимур улыбнулся, благодарно вздохнул и, поцеловав на ходу мать в щеку, прокрался к выходу.
- Задержишься - звони, - велела она, закрывая за сыном дверь.
- Ма! А где сумка-то? - проорал из кухни Кузя.
- Нигде, - сообщила Маша.
- Как это?
- А так это. Тимур и без тебя во всем разберется, что ты его поучаешь, как маленького?
- Ой-ой! Большой! А ума... Палата. Номер шесть. Так и пошел в этой робе цвета каки?
- Эту рубашку защитного, между прочим, цвета я ему купила.
- Так я разве спорю? Он от кого защищаться-то собрался? От Маринки что ли?
- А вот с этого места поподробнее, - попросила Маша, наливая себе чаю и усаживаясь в свой любимый уголок у окна. - Марина - это кто?
- Ага! - оживился Кузя. - То не суйся, а как информацию добывать!..
- Слушаю тебя.
- Марина Полякова, восемнадцать лет, работает лаборанткой на кафедре политологии. Волосы темные, фигура нормальная, Тимка ж не понимает в этом ничего, - отрапортовал Кузя. - Что еще? На свидание Тимку нашего сама пригласила. От него разве дождешься?
- Откуда ты все это знаешь? - изумилась Маша.
- Тимка сам рассказал.
- Сам?! Да-а, такое впечатление, что это не он будущий юрист, а ты. У тебя в академии-то как дела?
Кузя махнул рукой.
- Как у меня могут быть дела? Два зачета, три пятерки. Один экзамен остался.
Действительно, дела у Кузи в медицинской академии были поразительно однообразны. Он словно решил собрать в кучу все возможные отличные оценки и реабилитироваться за тот первый раз в анатомичке, когда он, к своему стыду, грохнулся в обморок.
Тимур тоже учился неплохо, но таких результатов все же не показывал. Особенно сложно складывались его отношения с заведующим кафедрой философии, неким Павлом Федоровичем Жуковым. С тех пор, как еще на первом курсе профессор Жуков поставил Тимуру тройку за экзамен, Маша каждый день только и слышала, какая он сволочь. Она не идеализировала своих мальчишек и не доходила до слепого обожания, Тимка вполне мог недоучить или запутаться на экзамене и заслужить ту первую тройку. В эту сессию он зубрил, как сумасшедший, и курсовую работу писал именно по философии, хотя ему явно больше нравилась политология. Теперь понятно, почему она ему так нравилась.
Глава 3
Бухгалтер университета Галина Петровна Гусева наскоро выпила на обед чашку кефира с булкой и отправилась за черникой. Не на рынок, а прямо в лес. Здание вуза располагалось на окраине города на живописном берегу Волги. В южные окна виден был за рекой старый центр Ярославля, в северные и восточные - сосновый бор, а за ним, поодаль, огромные корпуса недостроенного научного центра, который невесть как оказался на балансе университета, да и повис там мертвым грузом.
Раньше там был сторож, Галина Петровна раз в месяц выдавала ему в кассе зарплату. Потом на недострое случилось несчастье: сторож уснул пьяный с сигаретой в своем вагончике и сгорел. Университет долго трясли разные проверки, нашли уйму нарушений, оштрафовали, кого надо. Нового сторожа брать не стали. Стали ездить раз в месяц да подсчитывать убытки, воры своим вниманием заброшенные корпуса не обходили. С каждым месяцем пропадало все меньше: ничего мало-мальски ценного уже не осталось, одни голые стены, тяжеленные кран-балки да ржавеющие крыши.
Зато черничники буйно разрослись вокруг корпусов и даже внутри тех зданий, у которых не было ни пола, ни крыши. Туда-то и направлялась Галина Петровна.
На углу у калитки ей встретился Юрий Иванович Сомов, доцент с кафедры философии. Молодой да ранний, все ищет, где бы денег заработать, машину новую купил. На место заведующего кафедрой метит, спит и видит, как бы Жукова сместить!
- Здравствуйте, Юрий Иванович! - расплылась она в улыбке, протискиваясь мимо него в калитку.
- День добрый, Галина Петровна! На добычу отправились?
- Да вот, ягодок побрать. Валерику, внуку, вареньица сварить. У меня Валерик варенье любит черничное и вишневое.
- Вы уж, поди, весь лес истоптали. Может, и меня возьмете?
- Не возьму. Вам работать надо, а у меня обед, - ответила женщина, не зная, как и отвязаться от назойливого доцента. Обед-то короткий, опаздывать нельзя.
Нечасто забредают сюда люди. Боятся. А эта бабулька ходит и ходит. Ягоды собирает. Мои ягоды. Ну, пусть собирает. Я ягод не ем. Меня ни разу не увидела, хотя я особо и не таюсь, не прячусь. Только она по сторонам не смотрит, все больше себе под ноги. Ягоды ищет.
Чего их искать-то? Обошла бы вон тот корпус, там их видимо-невидимо. А еще за старой дорогой, за брошенным автобусом... Я б показал ей, если б мог. Не покажу. Еще испугается. Удивительно, есть на свете кто-то, кто может такого, как я, бояться. Опасаться, прятаться - это мой удел...
Гляди-ка, догадалась! В самом деле пошла за корпус к старой дороге. Может, и наткнется на большой черничник.
В стороне треснула под чьей-то ногой ветка. Бабулька не слышала, а я слышал! Я всегда все слышу. Кто-то идет сюда с той стороны, откуда и она пришла. Еще один грибник-ягодник? Или вор? Для вора рановато, не время. Для грибника - крадется слишком осторожно.
Я нырнул в сухую осоку, вмиг оказался за бетонными блоками и прильнул к узкой щели. Показался человек. Мужчина. Не за ягодами, видать пришел, иначе не прятался бы в кустах. Он пристально смотрит в спину бабульке, наблюдает... Неужели ягоды хочет отобрать? Больше взять с нее нечего. Никаких украшений на ней нет. Только маленькое колечко с бледным камушком. Обернулся. Ну, конечно, это мог быть только он, тот, который сегодня едва меня не поймал. Я видел его только один раз, но сразу узнал. Интересно, как этот человек все сделает? И справится ли?
Бабулька уже скрылась за углом, а мужчина, не опасаясь, вышел из укрытия и двигался теперь за ней следом быстро и тихо, как зверь на охоте. Вот он тоже скрылся за корпусом.
Мне очень хотелось подойти поближе, посмотреть, что же там происходит, но страх был сильней любопытства. Я еще думал выглянуть из-за угла, но тут услышал глухой удар! И сразу - короткий хрип. От ужаса я едва не лишился чувств.
Лето двигалось к зениту, как солнце. Знойное марево текло над старой дорогой. Асфальт весь был в глубоких трещинах, сквозь них лезла вездесущая трава. Тяжелый запах желтого тимьяна и невыносимый стрекот кузнечиков изнурял случайных путников. Не двигался тягучий воздух, не дрожали листья, не веяло свежестью с иссыхающего болота. Немилосердный июнь палил еще не кошеный луг до самого дальнего леса, томил и душил.
Усталость навалилась такая, что тянуло лечь прямо на старый асфальт и никогда больше не двигаться, медленно умирая под нещадным солнцем.
Она лежала возле непонятно откуда взявшегося здесь обгоревшего автобусного остова. Остов был почерневший, местами ржавый, внутри него уже росли чахлые березки, выглядывавшие из покореженных окон, как больные дети. Она лежала, скорчившись, возле ступенек задней двери, будто выпала оттуда, из мертвого автобуса, приехавшего сюда умирать так же, как и она.
- Зырь! Тетка...
- Где?..
- Вона, у автика...
- Точно!
- Не, не тетка, бабка.
- Бомжиха видать.
-Тише ты, ща услышит!
- Не, не услышит, она вроде это... дохлая вроде...
- Да пьяная...
- Может, пьяная. Не, вроде дохлая. Палку дай!
- Зачем?
- Ну, потычем. Зашевелится, значит живая.
- А если не живая?
- Ты дурак? Неживая-то точно не вскочит!
- Ой, у нее на башке кровища!
-Точняк дохлая!
- Слышь, стонет вроде...
- Не слышу.
- Да точно! Живая!
- Бомжиха, значит...
- Какая бомжиха! Смотри, как одета. Это бабка простая. Наверное, тюкнул кто-то и сумку спер.
- Ты че, она сюда в магазин что ли приперла? Корзинку, наверно, с грибами...
- Делать чего будем?
- Пошли домой, а?
- А ее тут бросим?
- Да мы ее все равно не дотащим! А дома воспиталке скажем, она ментов вызовет.
- Давай ты останешься...
- Да пошел ты!..
- Ладно, давай я останусь, а ты в училище вон сгоняй, там народ есть, пускай придут, понял?
- Да понял. Я быстро!
Худой светловолосый мальчишка в замызганной футболке бегом кинулся по старой асфальтовой дороге, не оглядываясь на остов автобуса и оставшегося возле него мальчишку. Он не видел, как его приятель боязливо склонился над скорчившейся в траве женщиной и тут же отскочил в сторону. Неприметное колечко с бледным камушком, которое он снял с ее пальца, уже лежало в кармане его джинсов.
Глава 4
Обед кончился уже десять минут назад, и главный бухгалтер Зоя Федоровна Круглова сердилась. Разгильдяйства она не любила. А оно, разгильдяйство, было налицо. Каждый день кто-нибудь да опаздывает, то утром, то с обеда, то пораньше норовит уйти.
В верхнем ящике стола у Кругловой лежала специальная тетрадочка, куда она скрупулезно записывала все отгулы, опоздания и переработки. Она уже дважды выдвигала ящик, но записывать в тетрадочку десять минут опоздания?.. Это как-то мелочно. Вот если ее не будет хотя бы полчаса...
Галина Петровна не вернулась ни через полчаса, ни через час, ни даже через два. Первой тревогу забила расчетчица Лена.
- Зоя Федоровна, да не было такого никогда, чтоб Галина Петровна опаздывала! Мы все грешны, не спорю, но чтоб она... Не может быть!
Круглова не могла не согласиться, но что же могло случиться?
- Может, поехала куда, а на мосту пробка?
- Куда поехала!? У нее сумка на стуле висит. Может, в милицию позвонить?
- Лена, прекрати! - подала голос из смежного кабинета Света Киселева, экономист. - Ты что милиции скажешь? Кассирша ушла обедать и не вернулась?
- Так ведь ее третий час нет! - не унималась Лена.
- Работай давай, - Света хлопнула на стол перед Леной пачку счетов. - Болтает, наверное, с кем-нибудь твоя Галина Петровна, а ты воду мутишь.
На время все в бухгалтерии затихло, только шелестела бумагами Лена и в смежном кабинете Света порой стучала по клавиатуре компьютера. Так перед грозой чуть шелестит в ветвях ветер, и изредка стучат по крыше первые редкие капли.
Дверь распахнулась, будто в нее ворвался ураган: вахтерша тетя Роза с вытаращенными от ужаса глазами, задыхаясь, выпалила:
- Галину Петровну на стройке уби-и-или!
Лена ахнула. Счета разлетелись по всему кабинету, как листья.
Все говорили почему-то вполголоса, будто боясь потревожить кого-то. Тревожить было некого: Галину Петровну увезли в больницу. Она была еще жива.
- Что ее понесло-то туда? - тихо басил проректор по хозяйственной части Борис Борисович по прозвищу Быр-Быр.
- Не знаю, - всхлипывала Лена Ерохина. - Я обедала, не видела, как она уходила...
- За ягодами она пошла, - тетя Роза тоже плакала, громко сморкаясь в клетчатый платок.
Больше никто не плакал. Света Киселева послушала немного и ушла в свой кабинет щелкать на компьютере. Зоя Федоровна стояла, прислонившись к косяку и скрестив руки. Губы ее были сердито сжаты в ниточку: почему все собрались именно в бухгалтерии? Народу набилось столько, что не только сесть, встать негде. И выпроводить их неудобно, люди ведь на несчастье собрались... Поглазеть. Только почему сюда? Убийство-то не здесь произошло. Вот и шли бы на стройку, там и собирались. Или у приемной, милиция-то сейчас там. Выпроводить! Или неудобно?
- Она за ягодами пошла, - подтвердил слова тети Веры доцент с кафедры философии Сомов. - Я ее встретил, когда сюда шел. Мы еще поговорили...
- И она сказала, что на стройку пойдет? - спросил Быр-Быр.
Доцент пожал плечами.
- Нет, вроде не сказала. А куда ж еще?
- Лес-то большой.
- Ну не знаю...
- Конечно, туда, раз нашли ее там, - резонно прогудела тетя Роза. - Вы, Юрий Иванович, милиционеру-то скажите.
- Да что говорить? Я ничего не знаю.
- А кто ее нашел? - поинтересовался программист Сережа Федотов.
- Мальчишки детдомовские с рыбалки шли. Хорошо, что нашли, там редко кто ходит. Еще пару часов и не спасли бы.
- Думаете, спасут? - оживился Федотов.
Борис Борисович вздохнул и пожал плечами.
Круглова совсем было решилась выставить вздыхающую и шепчущуюся толпу из бухгалтерии, как за нее это сделала Света.
- Так, граждане, - сказала она, возникнув на пороге с новой пачкой документов для Лены. - Собрание окончено, прошу расходиться. Нам еще работать надо, а сегодня, я думаю, никого больше убивать не будут. Приходите завтра.
Народ нехотя потянулся в коридор.
Глава 5
Лариса Чумикова, воспитатель детского дома, чуть не рыдала в трубку.
- Маша! Помоги! У нас ребенка забирают!
- Которого?
- Да того же! Митьку Гуцуева!
- Опять Митьку? Куда забирают-то?
- В милицию! Маша, надо прессу поднимать...
- Тогда уж гортелеканал.
- Не знаю я! Давай кого-нибудь...
- Подожди, успокойся. Я сейчас приду.
Детский дом-интернат был в пяти минутах ходьбы от Машиного дома, и вскоре она уже входила в старый добротный корпус из красного кирпича. У подъезда стоял милицейский "УАЗик" с зарешеченным задним стеклом.
Внутри здание было поделено на "квартиры". В каждой - по четырнадцать-пятнадцать детей обоего пола возрастом от семи до семнадцати лет, два сменных дневных воспитателя и два ночных. Комната для игр и занятий, спальни, небольшая кухня, ванная и туалет.
Митька Гуцуев забаррикадировался в спальне.
- Митя! Мить, открой! Открой, Митя... - Лариса стучала в дверь, потом припадала к ней ухом, слушала и снова стучала. - Митя!
Участковый и еще один милиционер из районного отдела, его Маша тоже знала в лицо, были рядом с Ларисой, готовые в любой момент вмешаться.
В стороне стояли директор дома Елена Анатольевна и инспектор по делам несовершеннолетних. Рокотова направилась к ним.
- Господи! Что вы ребенка-то все мучаете? - нервничала Елена Анатольевна. - Оставьте под мою ответственность. Разбирайтесь, я глаз с него не спущу!
- Не могу я! - качала головой инспектор. - Вы же понимаете: на учете, побеги. Сколько? Четыре?
- Три!
- Ну три. Кражи, теперь еще покушение на убийство. Вы соображаете, о чем просите? Какая может быть ответственность! По нему тюрьма плачет.
- Ему тринадцать лет! Он ребенок еще! У него и так вся жизнь поломана, давайте еще посадим его...
- Надо будет - посадим.
- Не посадите, - вмешалась Рокотова. - Мал еще.
- А вы считаете - пусть на свободе ходит? - взвилась инспектор. - Пусть себе старушек мочит?
- Каких старушек-то?
- А вы, я забыла, кто?
- А я, напомню, журналист. Я про этого мальчика писала дважды, общалась с ним много. Вот не создалось у меня впечатления, что он способен на убийство. И вы, между прочим, тоже были такого мнения год назад, когда его после побега из Москвы забирали, - напомнила Маша.
Инспектор ничего не ответила и направилась к двери в спальню, за которой, как волчонок в норе, прятался тринадцатилетний мальчишка.
- Елена Анатольевна, что случилось?
- Митя с Петей Ивашкиным на рыбалку ходили, на пруды. Не положено, конечно, но мы отпускаем, вы же понимаете...
- Понимаю, - заверила Маша. - И что на рыбалке произошло?
- Не на рыбалке. Они уже возвращались, через университетскую стройку шли. Ну и нашли.
- Что?
- Женщину. Бухгалтера из университета.
- О Господи! Мертвую что ли?
- Нет, живую, но без сознания. Ее по голове ударили. Мальчишки за помощью побежали. Вернее, Петя побежал, а Митя остался. А он, вы же помните, склонен... К воровству. Колечко с пальца снял.
- И его за это забирают? - возмутилась Маша.
Спору нет, поступок отвратительный, сродни мародерству, но чтобы за это забирать ребенка в милицию в зарешеченном "УАЗике" с автоматчиком!.. Тем более, что этот ребенок, возможно, спас несчастной жизнь.
Взгреть его, конечно, нужно, чтоб не повадно было, но не сажать же!
- Его не за воровство забирают. Не только за воровство, - Елена Анатольевна запнулась. - Они думают, что Митька ее и стукнул, чтоб ограбить. Представляете?
- Да не мог он никого стукнуть! Подождите, а Петька-то что говорит? Они же вместе были?
Елена Анатольевна тяжело вздохнула:
- Петька то же самое рассказывает: шли, нашли... Милиция считает, что они договорились.
Маша Рокотова рассердилась:
- Это пацаны-то тринадцатилетние договорились?! Про кольцо-то милиция как узнала?
- Митька похвастал приятелю, а Ивашкин еще кому-то сказал, когда милиция сюда приехала, мальчишки и настучали, что у Митьки кольцо.
Маша двинулась к двери, за которой в осаде держался бедный Митька. Лариса все стучала, уговаривала. Милиционеры собирались ломать дверь, за которой слышался теперь отборный мат.
- А ну прекратите все! Слышите? - рявкнула Рокотова так, что все, даже Митька за дверью, разом притихли. В наступившей тишине пощелкивали кнопки мобильника: Маша набирала номер.
- Жанну Евгеньевну! Рокотова! Пожалуйста, подъезжайте в детский интернат на Шоссейную. Да, сейчас. Срочно!
Она в двух словах обрисовала ситуацию, захлопнула крышку аппарата и обратилась к присутствующим:
- Сейчас сюда приедет представитель органов опеки. До тех пор никто ребенка не тронет. Всем ясно?
- Ясно, - с перепуга промямлил милиционер, который был помоложе.
Все почему-то послушались ее и расселись в большой комнате, которая служила жившим здесь ребятам игровой.
Маша Рокотова познакомилась с Ларисой Чумиковой и Жанной Приемыховой года три назад, и их знакомство было связано именно с Митькой Гуцуевым.
Когда Маша увидела его впервые, он был больше похож на волчонка, чем на нормального мальчика. Грязного, завшивленного, больного, его ловили на вокзале несколько часов: Митька прыгал по перилам и решеткам высоких окон, как обезьяна, скакал по креслам в зале ожидания и перебил стекла в двух ларьках. А потом упал. Он лежал на грязном полу и, скалясь, рычал на подходивших к нему милиционеров, не в силах поднять головы. В его глазах был ужас и отчаянная тоска. Как только его подняли с пола, он потерял сознание и очнулся только в больнице: у мальчика оказалось двустороннее воспаление легких.
Сколько сил и терпения положили врачи на то, чтобы вернуть десятилетнему Митьке веру в людей, одному Богу известно. Но, когда Жанна забирала его из больницы, чтобы переправить в детский дом, он уже не огрызался и не пытался сбежать, может быть, сил на побег у него еще не было.
В детском доме его встретили не с такой теплотой, с какой относились в больнице. Никто из воспитателей не спешил брать Митю Гуцуева в свою группу. Его пожалела Лариса Чумикова, у которой и без того собрались самые сложные во всем доме дети. Одним обормотом меньше, одним больше... Она решила, что справится.
Подлечившись, отъевшись и отдохнув, Митька Гуцуев сбежал. В первый раз его поймали довольно быстро. Он успел продать детдомовскую одежду, экипироваться на какой-то помойке и уехать на электричке в Ростов. Там его, поджидавшего поезд до Александрова, и взяли. Мальчишка кусался, плакал и матерился, как сапожник.
Он злился и на Ларису, когда его доставили в детдом, передрался со всеми одногруппниками и целый день рыдал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Лариса долго и терпеливо успокаивала и утешала мальчика. Он был не первым и не последним бродяжкой, которого привозили в их дом милиционеры. Большая часть этих ребят регулярно убегали. Многих ловили, иные возвращались сами. Они искали приключений, выпивки, даже наркотиков.
Митя Гуцуев искал маму.
Он ее почти не помнил. Даже имени ее не знал. Ее звали мама. Еще он помнил, что у него была сестра. Или брат. Старший. Или младший. Там, где они жили все вместе, Митя ходил в садик. И мама была с ним в садике весь день. Они вместе приходили и вместе уходили. Наверное, мама работала в детском саду. Сестра тоже ходила в этот сад. Или это был брат? Его звали Женя. Или ее?
Жанна Приемыхова ворвалась в распахнувшиеся перед ней двери игровой, как ураган, вихрем подхватило и закружило всех собравшихся. Она приехала не с пустом: в увесистой папке оказались все необходимые и уже подписанные документы: Митю Гуцуева оставляли в детском доме под личную ответственность директора. Мальчика решили запереть в изоляторе. На том милиционеры и инспектор удалились.
Маша Рокотова было возмутилась, но Жанна махнула рукой:
- Да никто его не будет под замок сажать. Уйдут эти уроды, там разберемся.
Лариса снова постучала в дверь спальни.
- Митюша, выходи, они ушли. Слышишь, выходи, а?
- Вы врете все! - послышалось из-за двери. - Как лоха разводите. Я выйду, а они меня...