Жорик вошел в прохладный холл Дюссельдорфского аэропорта со смешанным чувством. С одной стороны, уже хотелось на Родину, где ждал Потапов с его факсами и баксами, ждал Леша Бугров, специально отложивший отмечание сороковника до его приезда. Наконец, ждала Маринка. Но, с другой стороны, Маринка в последнее время стала капризничать и полнеть, у Бугрова на юбилее снова будет очень много водки, от которой он только-только начал отходить на немецком пиве. Потапов мог еще подождать, ничего особенного за эту неделю не обломится, знаем мы эти начальственные фокусы.
А потом эта сырость московская, этот так называемый снег, больше похожий на комки серой ваты, которой еще невесть когда заложили щели в оконных рамах. Не зима, а беда. Воспоминания о любимом городе налипали одно на другое и накатывали на Жорика снежным комом. Чтобы справиться с ними, он решил выпить напоследок мутного баварского пива из высокого бокала, а уж потом отправить сумку в багаж.
То ли от пива, то ли от вида очереди на регистрацию, он повеселел: и спереди, и сзади, и со всех сторон его окружали родные опухшие рожи, дамы с остатками женственности на лицах, фигуристые девчушки с теплыми ласковыми глазами. В голову ударил вчерашний хмель, по телу разлился добрый мед, остро захотелось в Крылатское, к Марине. "А хрен ли нам эта сырость"!
- Вам курящий? - спросила девушка, оформлявшая билет. Она было подстрижена под мальчишку и старалась быть серьезной и строгой.
- Курящий, - согласился Жорик, хоть и не курил. "А почему не спрашивают, например, "Вам в пьющий"? - задался вопросом мой герой, любящий озадачиваться такими неожиданными пустяками. Да и почему не озадачиваться, если посадочный талон в кармане, прощай Германия, и до отлета - полтора часа.
- Молодой человек, подержите Жорика минутку...
Старушка, похожая на болонку, строго обратилась к Чижикову и протянула ему карманную серенькую и очень подходящую ей собаку, - он не кусается.
Жора с удивлением осмотрел тезку, чьи выпученные блестящие глаза выдавали в нем закоренелого курильщика кокаина. Курильщик зарычал негромко, но искренне - похоже, что возникшее у Чижикова чувство оказалось взаимным.
- Не. У меня аллергия, - с чистой совестью отказал даме Жора. - А чемодан могу поднести.
Но дама смертельно обиделась за болонку и ни о какой помощи слышать не хотела.
- На Жорика не может быть аллергии. Аллергия может быть только на вас, - прошипела она, прежде чем повернуться к Георгию спиной.
"На меня аллергия только у моей мамы", - процедил в ответ сквозь зубы Жорик и сразу же позабыл о своем собачье двойнике - у терминала происходило нечто интересное. Минуя очередь очемоданенных пассажиров Аэрофлота, к стриженой девочке подошел полицейский. Он сдал в багаж длинную, узкую и тупую на краях зеленую сумку, такую же зеленую и "сарделистую" как он сам. "Что сегодня, день двойников, что ли?" - отметил Жора. Вслед за парнем такую же сумочку, только поменьше размером, отдала девушка-полицейский, на удивление ладно скроенная, да еще украшенная черной копной роскошных волос. "Никак тоже в Москву, - обрадовался Чижиков, - надо будет в рейсе познакомиться поближе".
- "А парень? Смотри, какая битка!" - предостерег его осторожный внутренний голос, проспавший всю поездку в Германию, а теперь вот, на тебе, оживший в такой неподходящий момент.
- Спал бы и дальше. Паникер, - отмахнулся Жорик, - может, парень и не полетит вовсе.
- Ну да. А сумка к чему? И вообще, с какой это стати полиция в Москву намылилась? Жорик задумался. "Наверное, на курсы повышения квалификации. Тьфу, бред. Может, опытом обмениваться? Да, как же, с кем? С кем там обмениваться? С ментами, что ли?" Озадаченный, Жорик присел на скамейку и огляделся рассеянным взглядом по сторонам. Вокруг, у киосков, у входа, на лестнице, ведущей к "Duty Free", стояли парами, скучали полицейские.
"Кого-то ловят. Бог мой. Наверняка, наш бандила какой-нибудь в Москву возвращается". Жорик ощутил радостное возбуждение и стал следить. Минут десять он следил у терминала, а затем решил взять под наблюдение буфет, резонно рассудив, что наш бандила мимо буфета уж никак не пройдет. В буфете Чижиков расщедрился еще на одно пиво, занял место с края и стал внимательно вглядываться в окружающих.
Его особый интерес вызвала парочка джентльменов, прогуливающихся по буфету, как по Бродвею. (Хотя, скажем по правде, по Бродвею наш Жорик еще не гулял, и лишь собирался отправиться туда следующей осенью). Один из джентльменов был очень широк в плечах, ходил вразвалочку и с высоты своего немалого роста прощупывал людскую массу вроде бы равнодушным взглядом, в котором Жорику виделась едва уловимая насмешка.
Его спутник был постарше, лет под пятьдесят, сух и мал ростом. Его пластелиновый нос был характерно сплющен, но серый взгляд, обтекающий живые предметы, выдавал принадлежность не столько к гильдии боксеров или уличных драчунов, сколько к профсоюзу сотрудников специальных служб. Чижиков ощутил необъяснимую ревность.
Он выбрал себе "большого" и уставился на него, постаравшись изобразить глазами, лицом, всем своим видом, таящим полную боевую готовность, и свое понимание "их" проблем, и "их" функций в сегодняшней аэропортовской жизни, и причастность к некоей высшей сфере - мол, как ни маскируйтесь, вижу я вас, и спецслужба ваша - дите по сравнению с нашей.
"Большой" поймал Жорин взгляд и спрятал его где-то в своей копилке, за пазухой.
" Смейся, смейся. Посмотрим, как вы тут сработаете". Жорик представил себе, как сейчас разъедутся с зумом двери аэропорта и зайдет бандила в распахнутом темном пальто, в черной, расстегнутой до живота рубахе, с золотой якорной цепью на шее и с крестом, видимо, стянутым с купола Загорской Патриархии. Он оглядится по сторонам, увидит зеленых ментов, ухмыльнется и все же двинется в буфет. И когда к нему подойдут джентльмены и схватят его под руки, стараясь заломать их за квадратную спину, он рванется тяжелым зверем в сторону, сбросит их с себя на кафельный пол и метнется к очереди, грозя ей черным злым пистолетом, - вот тогда-то Жорик кинется ему в ноги, длинным броском в колени, и, кувырком через голову накатит повергнутому, распластанному бандиле на грудь. А затем нанесет жестким ребром ладони отточенный удар в шею. Бандила замрет, раскинув на холодном кафеле руки, а посрамленные немецкие неумехи будут смотреть на Жорика с уважением и завистью...
"Откуда Вы ", - спросит его широкоплечий.
"Оттуда", - бросит Жорик и кивнет в сторону Родины.
"Что ж ты, падла, соотечественника ментам германским продал", - влез и в этот сюжет внутренний собеседник.
"Да, и правда, неувязочка вышла. Я так в Москве дальше Шереметьево не доеду", - Чижиков принялся выдумывать другой поворот событий, но это занятие у него никак не складывалось: либо он помогал ментам, либо эти менты вовсе не оказывали ему должного уважения.
Тем временем у "большого" зазвонил хэнди, он потянулся за ним, короткая куртка приподнялась, и Жорик увидел висящие у пояса наручники. Серебристые, стальные, как в американском кино.
- Да, да, все будет отлично, - говорил тем временем в трубку парень, не отрывавший при этом взгляда от Жорика, в свою очередь, уставившегося на наручники, - клиента примем, сопроводим и доставим. Довезем в лучшем виде. Произнося это, "Большой" двинулся к Чижикову. За ним последовал и "Пожилой".
"Ага, признали, наконец-то", - душа Жорика подпрыгнула чуть ли не небес, и оттуда с изумлением разглядывала собственную скорлупку, называемую телом. Наш агент еще холоднее и проницательней вгляделся в приближающегося сотрудника КриПО. "Видел бы меня Потапов", - еще мелькнула странная мысль. "Большой" сделал решительный шаг вперед и склонился над Чижиковым.
- Ihre Papierchen, bitte... Мол, документики ваши покажите...
Сухой серый человек встал тем временем у Жоры за спиной.
"Документы? Документы, граждане, в порядке, - так, по-русски, и ответил им Жора на манер Фокса, и не торопясь полез за паспортом, как бы намекая, что вместо паспорта под мышкой может оказаться и пистолет. Но пистолета доставать он не стал за неимением оного, а извлек свой законный паспорт. "Ich bin die falsche Adresse".
"Большой" взял паспорт и, даже не заглядывая в него, положил в карман.
- Сейчас тихонечко, без шума, пройдемте с нами, - он положил Жоре руку на плечо и легонько нажал двумя пальцами на ключицу. Большие светлые глаза были серьезны, но Жоре все еще виделась в них насмешка. И еще его раздражала крохотная серьга в ухе. "Наверняка, голубой. Господи, кого только не берут в полицию".
"Покажи им билет и иди с богом. Самолет через час", - ныл по дороге в "участок" внутренний голос. Жорик знал, что нытик на сей раз прав, но вот так признать перед этими сытыми, уверенными в себе заграничными парнями, что он для них никто, пыль у дороги, пустота с российским паспортом - это было выше его сил. Поэтому на обычный и очень простой вопрос большого усатого красномордого дядьки, восседавшего за столом в аквариуме с матовыми стеклами, - на очень простой вопрос о том, что он, Жорик, забыл здесь, в Германии, в Дюсселе, в аэропорте, Чижиков не стал говорить, что просто приехал в гости и теперь вот мирно ждет рейса на Москву. Вместо этого, сам не зная почему, он выдохнул, что сидит в аэропорте по делу и вообще он им не кто-нибудь, а сотрудник российской контрразведки! Так и сказал по-нашему, раскатывая "р" - контрразведки. Дядька, до этого рассеянно листавший жорин паспорт, сглотнул слюну и побелел. И без того морщинистое лицо его стало похожим на мятую подушку. Чижиков даже пожалел его - видно, что гипертоник.
- Gecheimdienst? - спросила подушка таким же мятым голосом.
- Ja; ja. Контрразведка, - с оттенком снисходительности ответил Жорик: ведь чем еще может гордиться за границей наш человек, как не специальными службами, Калашниковым и, на худой конец, Достоевским.
Дядька сник и стал звонить куда-то по плоскому, будто попавшему под каток телефону.
Х Х Х Х Х Х
(Вариант первый)
Жорик оформил багаж заранее и присел одиноко на скамеечку. После ночевки в дорогой и скверной гостинице он чувствовал себя вдвойне разбитым. Очень хотелось на Родину, к Маринке, к Бугрову на день варенья. Да хоть к Протасову в тухлую контору. Да хоть к девкам на Тверскую. Да хоть к ментам в самый поганый, дышащий мочой обезьянник. Да хоть к конторским - только к своим. Нет, он мог понять тех спокойных ребят, что приехали за ним в аквариум, попросили "подушку" выйти и долго расспрашивали его про всякий бред, чередуя немецкий с каким-то приплюснутым, но понятным русским языком. Он готов был простить "подушку"-гипертоника, зло назвавшего его напоследок "аршлохом", когда спокойные ребята, часа через три получив откуда-то окончательное указание отпустить неведомого агента, наконец, вернули хозяина в кабинет. Опоздание на самолет, гостиница со шпарящей безо всякой жалости батареей, хлопоты с билетом, "аршлох" на прощание - со всем этим было бы легче смириться, если бы его фигура хоть на миг вызвала бы "их" интерес. Но "им" было наплевать, чей он агент. Они не лезли ему в печенку с каверзными вопросами о его миссии, не передавали его в БНД. Этих нахальных утконосов из КриПо волновало, кажется, лишь то, чтобы он опоздал на самолет - они часто смотрели на часы и переглядывались. А как самолет взлетел - пожалуйте, проваливайте на все четыре стороны, хоть в Москву, хоть в Южную Африку. Это и было обидно. "Плевать им на нас. Плевать". Жорика так и подмывало напомнить им про 45-й и Сталинград. Но сразу на это он как-то не решился, слов не нашел, а сейчас напоминать было некому.
Жорик поднял глаза. У стойки оформления багажа уже выросла очередь - родные опухшие рожи, дамы с остатками женственности на лицах, фигуристые девушки с теплыми ласковыми глазами. Баулы и чемоданы, перевязанные скотчем, как революционные матросы из советских фильмов - пулеметными лентами. Через эти-то баулы перешагивал, минуя очередь, стремился к стойке травянистый зеленый полисмен. У агента забилось сердце. Тревожно и радостно.
"Поедем на родину, а? - жалобно попросил внутренний голос, - не надо контрразведки, у нас на гостиницу больше денег не хватит. И билет второй раз не поменяют. Поехали, а?"
- Да, не поменяют, - согласился Жорик. Он быстро и цепко, как и подобает сотруднику российской контрразведки, глянул на полицейского и зло, обращаясь то ли к нему, то ли к своему внутреннему собеседнику, - что, власовец, тоже в Россию? Там тебе расскажут про Сталинград!
Х Х Х Х Х Х
(Вариант второй)
Жорик оформил багаж заранее и присел на сетчатое металлическое кресло. Несмотря на ночевку в дорогой и скверной гостинице, он ощущал душевный подъем и легкость в членах. Хотелось на Родину, к сладкой Маринке, к старику Бугрову на день варенья, к медведю Протасову в его берлогу - Жоре Чижикову есть о чем им рассказать! Как побелела и засуетилась "подушка" - полицейский! Как нервничали ребята из КриПо, когда приехали нудные парни из другой конторы... Из БНД, наверное. Да, навел он у них шороху, не зря слетал. Запомнят.
"Запомнят, это точно. Теперь визу, как пить дать, не получить", - жаловался знакомый голос, но Жорик, и так-то расправлявшийся с ним без особых церемоний, сейчас даже не удостоил его ответа. Что с дураками разговаривать. После всего вчерашнего дня и вечера, проведенных в прокуренном аквариуме, помимо радостного чувства выполненного долга, голода и усталости в нижней части спины остались, конечно, и несколько неясностей: все-таки откуда приехали на смену Криповцам сухие очкастые люди, кто был молодой небритый мужчина с косичкой, кое как говоривший по-русски и все пытавшийся заглянуть ему поближе в глаза. Но, главное, что его тревожило, это то, что, все-таки говорили о нем со злыми ухмылочками эти немецкие агенты, эта мелкота перед тем, как передать его "подушке", который уж затем, несильно, но настойчиво подтолкнул его из кабинета, сопроводив вполне понятным "аршлохом". Эх, если бы знать, что они там шипели, он бы ввернул им про Сталинград. Сделал бы Бугрову подарок ко дню рождения...
Жора услышал собачий лай и поднял глаза. У стойки оформления багажа множилась очередь, разрасталась во все стороны, как стекшая с кружки пивная пена... Родные опухшие рожи, дамы, девушки, израненные баулы, корзины, картины, картонки... Среди этого царства путешествующих по миру заслуженных предметов он сразу распознал вчерашнюю вредную старушку с его не менее вредным тезкой: старушка выделялась среди остальных российских престарелых гражданок своей шестимесячной завивкой - перманентом, и, соответственно, типично "немецким" нежно фиолетовым цветом волос. И, конечно, серым наркоманом Жориком на руках.
Чижиков встал и направился к даме с фиолетовыми волосами, которую он про себя назвал Мальвиной.
- Что ж ваш Жорик? В зарубежье решил остаться? Конечно, здесь собаке вольготней. Чем человеку.
Мальвина взглянула на Жору с такой глубокой обидой, что вчерашняя "аллергия" по сравнению с ней показалась тому невинной игрой.
- У нас вчера справку не приняли. Отвратительные люди. Бюрократы. - Старушка аж притопнула крохотным узким каблучком, от чего собачий Жорик вздрогнул и высунул синюшный язык.
Жора проникся уважением и даже симпатией к старой пограничной собаке, тоже ставшей "невыездной".
- Давайте, подержу, - предложил он и протянул Жорику руки, - мы им еще покажем Сталинград.
При слове "Сталинград" собака выпучила глаза и бешено затявкала, будто увидела перед собой старого врага-кота.
- Ого, какой! - испугался Жора, - какой сердитый!
- Он не сердитый, он чужих не любит. Он - пограничник, - "пермангалиновая" старушка гордо встряхнула фиолетовыми барашками и понесла Жорика в направлении буфета.
Чижиков смотрел вслед коллеге по органам с завистью и жалостью, собранными в коктейль вроде "Кровавой Мэри". Зависть лежала тонким слоем сверху, а жалость - на дне, глубоким янтарем. В буфет, конечно, тоже хотелось, но, в отличие от "пограничника", нашего Жорика там не ожидало ничего радостного, поскольку все свои немецкие марки он угрохал на гостиницу и скромный завтрак. Но все же куда больше было жаль несчастную болонку, чей невразумительный лай, наверное, лишь рассмешил отвратительных людей с немецкой таможни. То ли дело он, агент контрразведки. С этими мыслями, с пустым карманом и легким сердцем Жора отправился на родину.