- Рррота! - "р" перекатилась на языке, как шарик в свистке арбитра. - Рррота, строиться!
Командир второго взвода старший сержант, точнее гвардии старший сержант Роман Задорожный, коренастый, с короткой шеей и хитрым прищуром кабаньих глаз, неторопливо шёл вдоль строя солдат первого и второго года службы. Мельком глянул на "дедов", которые демонстративно игнорировали его команду и остались там, где были: кто, сидя на кровати, кто - лёжа, кто с папироской у открытого окна. Негромким голосом он приказал сержантам провести проверку личного состава, принял их рапорты и разрешил отбой. А сам вышел на улицу и закурил.
В последний год службы сигарета после отбоя на свежем воздухе стала для него чем-то вроде традиции. Выпустить дым, потянуться, сбросить с плеч напряжение прожитого дня. Задорожный не был силён в астрономии, поэтому ему казалось, что звёздное небо над этой белорусской деревенькой точно такое же, как над его родным домом в алтайском посёлке. Внезапная тоска, как перетянутая струна гитары зазвенела внутри, испортив настроение. Задорожный смял сигарету и тихо выругался.
- Привет, старшина! - из темноты вынырнул Сашка Татаринов, земляк, три года прослуживший в штабных писарях и тоже дослужившийся до старшего сержанта.
- Снова нажрался? - спросил Задорожный, вглядываясь в лицо товарища.
- Самую малость, - Татаринов действительно был почти трезв. - Ванёк по случаю предстоящего дембеля проставился, в отличие от некоторых, старшина...
- Чего ты заладил, старшина, старшина?
- О, а мы ничегошеньки не знаем?
- Чего я не знаю?
- Тогда с тебя двойной магарыч, - засмеялся Татаринов, дыша в лицо ядрёной смесью водки, пива и, кажется, самогона. - Ладно, слушай. В завтрашнем приказы ты - старшина. Понял?
- Мать твою, - сквозь зубы процедил Задорожный, что-то быстро соображая.
- За что? - хотел обидеться Татаринов.
- Это я не тебе. Ротный сука ничего не сказал. Ладненько, ты мне одолжишь китель на завтрашнее построение?
- Ты в него не влезешь.
- Он мне на полчаса, на плац и обратно. С меня магарыч.
- Хрен с тобой, бери, только не порви.
- Иди, я тебя догоню.
Задорожный забрал из дембельского чемоданчика припасённые для земляков две бутылки местной водки и пошёл в казарму товарища.
Мундир дембеля - это всегда произведение искусства. Даже самые ленивые и безрукие солдаты хотя бы раз в три года прилагали руки к исправлению униформы, сшитой на поточной линии для усреднённого солдата, а что говорить о тех мальчиках, которые всегда с дрожью ждут нового увольнения, потому что у них там, за забором есть девочки. Ушивают всё. Голенища сапог, фалды галифе, превращая брюки в обтягивающие лосины, китель и фуражку. В фуражке выгибают тулью и изгибают пружину, после чего головной убор становится как у "фрицев". Особой отделке подвергается китель. Вручную, стежком стежку его приталивают, укорачивают рукава, в подворотничок вшивается тонкая жилка, после чего он становится частью воротника. В погоны, чтобы они держали форму и сидели на плечах как влитые, вшивали пластмассовую фибру. С праздничного парада в Москве счастливчики привозили большие позолоченные эмблемы ВДВ - парашют и два самолёта - и это было лучшим украшением погон. Но особым предметом зависти становились хромовые сапоги. Голенища, надраенные до зеркального блеска и собранные в гармошку до самых щиколоток, казались верхом совершенства
Задорожный перешивал китель дважды, первый раз в учебной роте зауживал и укорачивал по росту и отощавшей фигуре, в конце службы китель пришлось расшивать под раздавшиеся плечи и накачанные мышцы. Сейчас Задорожному предстояло острым лезвием срезать сержантские погоны, переделать их на старшинские, а потом крохотными стежками пришить на прежнее место. Такую работу всегда следует выполнять на свежую голову, и Задорожный отложил её до утра.
А к тому времени, когда дневальный, молодой солдат его взвода, рядовой Кошар ошалело заорал: "Рота! Подъём!" - Задорожный как раз закончил с одним погоном и занялся другим.
- У-у! - Занятие командира взвода никого не оставило равнодушным, правда молодые солдаты и младшие сержанты, многозначительно ухмыляясь, держались подальше от него, чтобы невзначай не попасть по сильную руку несдержанного командира.
- К девочкам собираешься? - опираясь на верхний ярус коек, "дедок" рядовой Лузга заглянул к командиру.
- Свет загораживаешь, - миролюбиво отозвался Задорожный.
- На короткую соплю не клюют, думаешь на длинную клюнут?
- Так в чём проблема? - Лузга откровенно лез в драку, глаза его были сужены, кулак сжат и направлен в лицо, одно неверное слово и придётся разбираться кулаками. Задорожный драться с Лузгой не хотел, не то чтобы боялся, Лузга не так силён как берёт нахрапом, московский пижон. В полдень построение на плацу, он попрощается со знаменем и ту-ту, прощай армия. А Лузга, отсидевший на губе больше чем все "старики" вместе взятые, будет околачиваться в казарме ещё долгих четыре месяца, потому что так пообещал Лузге комбат, а комбат держать слово умеет.
Задорожный обернулся и громко позвал дневального:
- Кошмар, ко мне!
Дневальный от тумбочки рубанул строевым шагом, испуганно таращась на комвзвода:
- Товарищ старший сержант, рядовой Кошарь...
- Давай, Кошмар.
Дневальный понял, что от него требует командир, проворно влез на тумбочку и заорал тем же ошалелым голосом, которым недавно будил роту:
- Товарищу старшему сержанту до дембеля остался ноль дней! Ура-а!
- Ура. - Без энтузиазма отозвались в разных углах казармы.
Дневальный спрыгнул с тумбочки, вскинул руку к пилотке:
- А теперь, Кошмар, прокукарекай, сколько осталось служить рядовому Лузге.
Дневальный сомневался ровно секунду, выбирая из двух зол меньшее: провести сутки около картофелечистки или получить затрещину от Лузги. Лузга не злобный, он может и простит, в отличии от сержанта. Кошарь снова полез на тумбочку.
- Быдло поганое, - выдавил из себя Лузга самое обидное, что только пришло ему на ум и отошёл. Начать драку с сержантом он не мог, потому что тогда бы к его "ста дням до дембеля" он бы заработал ещё пару лет "дисбата". Вот если бы Задорожный сорвался, полез в драку, Лузга в качестве самообороны навешал бы ему фонарей. Жаль не получилось.
В это утро Задорожный ради мундира пожертвовал завтраком. Готовый мундир сержант поскорее убрал в каптёрку, а сам предпринял попытку напялить китель товарища. Застёгнутый на все пуговицы китель врезался подмышками, шея и лицо его побагровели.
В казарму вошёл командир роты капитан Столешин:
- Последний штрих? - спросил он сержанта, застав его перед зеркалом.
- Пытаюсь соответствовать, - с трудом выдохнул Задорожный.
- Разве это твой китель? - подозрительно прищурился капитан.
- А чей же?
- Твой вроде был попросторней?
- Мой это китель, товарищ капитан. Брюхо нажрал поэтому и тесный. Бегать надо.
- Бегай, - капитан решил, что проблема тесного мундира - это вообщем-то проблема самого Задорожного и перевёл разговор на другую тему: - Не надумал?
- Сверхсрочно? Спасибо, товарищ капитан, но меня дома ждут.
- Было бы предложено, - не очень огорчился капитан, достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и протянул его сержанту. - Я тут за тебя поработал. Скажешь несколько слов от имени старослужащих солдат.
Задорожный пробежал листок глазами, с силой расстегнул ворот мундира, так что показалось, что на вороте разогнулись крючки.
- Прочитай текст пару раз, - продолжал наставлять сержанта командир роты, - чтобы потом не спотыкаться на каждом слове.
- Не зуди, сам учёный.
Неприязнь командира и подчинённого была взаимной. Но когда другие офицеры батальона спрашивали Столешина, почему тот возвышает этого козла, Столешин разумно объяснял: "Во взводе этого козла совсем нет нарушений, нет отстающих, все солдаты хорошо бегают и отлично стреляют. Ещё трёх таких сержантов и у меня будет отличная рота. Согласен - Задорожный жестковат, но, в конце концов, мы в армии, а не в институте для слабонервных девиц. Кулаки в ход не пускает, значит всё по закону, а нарядами до смерти не замучает".
Защищая сержанта перед офицерами, в общении Столешин держал с Задорожным дистанцию. Приличную дистанцию. Молодые солдаты, особенно в первые дни службы, у Задорожного не вылезали с кухни, до полночи выковыривая глазки из очищенной картошки. Если кухня была занята, находилась тяжёлая работа по уборке снега. Если не было снега, следовала команда: "Газы!" - и следовал изматывающий марш-бросок в противогазах до полного изнеможения. При этом Задорожный в противогазе бежал рядом с провинившимся. Наказание всегда было действенным, после двух-трёх нарядов большинство новобранцев начинало понимать, что экономить силы на занятиях - себе дороже.
Рота за ротой полк выстраивался на плацу. Дембеля на общем фоне резко выделились обилием значков и юбилейных медалей. В заключительном ритуале демобилизации - прощании со знаменем - есть потрясающий элемент магии, чародейства, волшебства. Строевым шагом выйти к знамени, преклонить колено, коснуться кубами кумача полотнища - это внешнее и далеко не самое главное в происходящем, а суть этого действия глубже, внутри и в истинном свете представится много позже. За три года учений, стрельб, прыжков с парашютом в грязь, в снег, в лютый холод зелёные мальчики становятся мужчинами, но дни проведённые в армии почему-то многим кажутся бездарно прожитыми, и унылое настроение поддерживается стенаниями товарищей. И только много позже откроется, что для многих из них "гражданка" потянется серыми буднями непосильной работы и беспробудного пьянства, а три года службы в ВДВ останутся светлым окном в какой-то другой мир, который однажды был и которого не стало.
Построение затягивалось. Занял своё место полковой оркестр, знаменосец с ассистентами вынес полковое знамя и только "батю" и его заместителей что-то задержало в штабе. Задорожный задыхался в тесном кителе, веки над маленькими глазками набрякли и выражение лица его было сатанелым. Лузга от скуки хотевший было похохмить над сержантом-лапотником, встретившись с ним взглядом, с шуткой решил повременить. Не в силах терпеть удушающий жар, Задорожный переместился на заднюю линейку, распахнул мундир на груди, открытым ртом хватая горячий воздух.
В это время со стороны КПП на плац вышли три офицера. Майор Воронов, про которого говорили, что он уполномоченный КГБ при воинской части и с ним два следователя гарнизонной прокуратуры. Они двигались быстро и целенаправленно. Воронов перебросился парой слов с командиром четвёртой роты, после чего Столешин привстал на цыпочки и по-домашнему позвал:
- Рома, подойти сюда.
Задорожный смял сигарету, застёгивая на ходу пуговицы кителя, поспешил к командиру.
- Это к тебе, - сказал капитан, кивнув на офицеров с красными петлицами.
Задорожный побледнел, он единственный на плацу знал, зачем эти люди здесь. Подался назад и наткнулся на строй.
Следователи схватили его за руки и хотели завести их за спину. Задорожный предпринял попытку вырваться. Офицеры не ожидали сопротивления, поэтому в следующую секунду им пришлось приложить все силы, чтобы удержать рассвирепевшего сержанта, они сбили его с ног и пытались скрутить его на асфальте.
Возбуждённые необычным зрелищем, солдаты напирали на переднюю шеренгу.
Капитан Столешин выскочил перед строем, сдерживая своих подопечных, а Воронов поспешил на помощь следователям. Он схватил голову Задорожного, надавил на неё коленями, вдавливая лицо в асфальт. Задорожный закричал от боли и в это время на его руках закрылись наручники. Задорожный отчаянно сопротивлялся, пока следователи тащили его к выехавшему на плац прокурорскому "козелку". Китель на нём был изодран в клочья, по лицу текла кровь. Шофёр открыл перед ним заднюю дверь с маленьким зарешёченным отделением, после чего Задорожный обмяк, будто мгновенно лишился сил, повис на руках своих конвоиров и они затолкнули его в "козелок", как охотники грузят в машину свою добычу.
К вечеру, благодаря вездесущим штабным писарям, в полку уже не было солдата, который бы не знал причину ареста Задорожного. Житель расположенный неподалёку деревни ехал на телеге лесной дорогой. Перед огромной лужей лошадь заартачилась. Возница стеганул её, лошадь понеслась через лужу, телега наткнулась на какое-то препятствие в грязи и над поверхностью появилась человеческая рука.
Это была местная беременная дурочка, её задушили и бросили в грязь. Её никто не искал, потому что за два дня до того она со своим женихом, демобилизованным старшим сержантом, отправилась на вокзал и по расчётам родных уже подъезжала к Уралу.
Русскому человеку свойственно всепрощение, не успеет чёрный человек завершить своё грязное дело, а уж чья-то добрая душа слёзно бормочет: "Смотри-ка что удумал, а ведь глядя на него не подумаешь..." Рота возвращалась из бани. Лузга шагал в задумчивости, пытаясь примирить злодейство своего недруга в контексте всеобщего миролюбия. И не мог. Задорожный всегда был способен на что-то этакое.
Впереди шедший солдат сбился с шага. Лузга споткнулся о его ногу, выругался и пнул салажонка сапогом. Тот ойкнул и в оправдание поспешно сказал:
- Ромкины предки...
Рота теряла шаг, солдаты спотыкались справа и слева.
У входа в штаб стояли пожилые мужчина и женщина, одетые с деревенской простотой. Мужчина выглядел растерянным, женщина плакала. Для них было бы лучше если бы их сын умер, оставив после себя добрую память, но не так.
Их мир рухнул, они гибли в его обломках и ничего не могли изменить.