С самого утра Некрасов позвонил Матвею Тяглову, совершенно не беспокоясь, что может разбудить его и поднять с постели, кратко сообщил ему о предстоящей встрече с высокопоставленным чиновником из футбольной сферы с непременным кратким показом чудесных Матвеевых способностей, назвал фамилию - "тебя будет смотреть сам Фененко" - и обещал перезвонить еще раз позже.
Теперь Кузьмич стоял в спальне перед одежным шкафом. Шкаф был величественен, как памятник индустрии моды середины, а то и начала прошлого века. Сделан был сей предмет обстановки из дуба, из самого его массива, только такие шкафы, пожалуй, могли иметь право называться гордым именем "гардероб". Так вот, стоял он перед разверстыми дверцами этого громадного монстра, или, наоборот, - шедевром мебельного искусства этого самого прошлого, это смотря как поглядеть, стоял, почесывал в башке и крепко-крепко думал.
Знал Кузьмич твердо, на своем шестом десятке, что встречают-то по одежке, даром что ли они с Ромом лет эдак семь, а то и более, не виделись. Да и последняя их встреча была какой-то мутной, на чьем-то банкете, посвященном то ли знаковой дате, то ли выходу виновника торжества на пенсию, то ли какой иной причине. Но виделись они там, это точно, вот только пребывали к моменту своей встречи оба, мягко говоря, в не совсем адекватном состоянии, а говоря попросту - были пьяны, как сапожники, то есть в хлам. Потому и мало отложилось впечатлений в голове, кроме того главного, что вроде бы как приятна была встреча обоим, обоюдно приятна - и то хлеб, и хорошо. Во как! А потому, надо бы одеться так, чтобы не выглядеть нищебродом жалким или маргиналом со дна. А для того - гардероб, тьфу, одежку, короче, надо подбирать тщательней.
От костюмов сразу отмахнулся. Всплыло в голове модное словечко и образ стиля "кэжуал". То, что надо. Хорошо, что много одежды всякой осталось со старых времен. Сохранилось одежки, что ни говори, да и размер не изменился, выбор есть. Вот только бороденка что-то больно по лешачьи выглядит. Блин, а не заглянуть ли заодно в парикмахерскую, которая приютилась в соседнем доме на первом этаже. Но что значит приютилась, очень даже помпезно выставляла себя прямо "фейсом" на сам Проспект Мира, ничуть не стесняясь, ибо стесняться было нечего - одним словом, достаточно пафосное, знаковое или даже помпезное для обычных граждан местечко, под названием "Персона Lab". Никогда туда Кузьмич не заглядывал, даже мысли такой не приходило, но время пришло - с бороденкой-то надо бы что-то сделать, и деньги в этом случае беречь неуместно.
Первым делом Некрасов выдвинул массивный тяжелый ящик под нижней полкой дубового шедевра, где в нескольких тщательно отделанных кожей коробочках хранились часы известных марок, подаренные ему в качестве индивидуальных призов в пору славной юности. Так они и лежали с тех самых славных лет, не тронутые, совершенно не используемые, но любимые Кузьмичом, как вещественное напоминание его футбольных достижений. Раз в два-три года относил он их знакомому мастеру, имеющему небольшую мастерскую на Гиляровского, для ухода и профилактики. Мастер поругивался, говорил, что часы не любят лежать без хода, но исправно и любовно возился с ними, приводя в идеальное состояние за небольшую плату. Иногда, сидя за столом в одинокой компании рюмочки с "родимой", без лишних глаз, Федор вытаскивал их из недр шкафа, аккуратно раскладывал на столе и разглядывал с некоторой тоской, полагая, что вряд ли придет время одеть их на запястье и показать миру. Не на тренировку же с детьми их таскать?
Сейчас этот момент настал. После некоторых раздумий Кузьмич выбрал элегантные в своей простоте золотые Omega de Ville на строгом темно-коричневом крокодиловом ремешке и без малейших колебаний поместил их на свое запястье. Пусть и не самый лучший выбор стиля часов, учитывая намерение обойтись без строгих костюмов, но ему захотелось именно их.
Взял в руки изящный механизм. Прохладный желтый металл, полированное стекло циферблата. Ощутил пальцами живой рельеф кожаного ремешка и застыл.
***
Ранняя весна. Холодно. Сыро и промозгло. Лёгкий стервозный ветерок. Солнце выглядывает из-за облаков, скупо ласкает теплом, но тут же прячется - и снова холод.
На поле жарко. Дрожат в коленях налитые свинцом ноги. Нестерпимо ноет каждая клеточка, каждая мышца тела. Все болит. Кроме головы. В голове звон, пустота и обреченность. И с неё льётся едкий пот прямо в глаза. Поднять руку, вытереться не получается, сил нет. Только помотать головой. Жгучие струи стекают дальше, в рот, на шею и ниже, под футболку.
Они сливают игру. Надежды нет. Тоска. Время неумолимо истекает, остаются считанные минуты. Негодующий вой трибун проходит мимо ушей, остаётся только тёмный осадок. После глупых удалений оставшись в меньшинстве, загнанные на свою половину, изо всех сил отбиваются, стелятся в натужных подкатах. Сил нет ни у кого. Никаких осмысленных пасов, только на отбой. Дыхания не хватает даже на матерщину. Бело-голубые наседают, все настойчивее и упорнее. Штанга. Отскок. Их подбор и опять штанга. Сейчас будет гол. Как точка над "I". Удар... выше ворот. Нет энергии на вздох облегчения.
Один из последних кубковых матчей некогда великой страны. На табло нули. Федор остаётся на центральной линии, добрести до своих не хватает сил. Машинально оглядывается, рефлекторно волочит ноги из офсайда. Удар от ворот. Вратарь неловко катит мяч на Рома. Тот принимает, крутит головой и вдруг хрипло вопит во все горло:
- Кууузь! Бляяя...!
И посылает мяч вперёд.
Потом рывок до желтых пятен в глазах. Во рту горько. Желудок судорожно сжимается. Внутри жжёт. Скачками наплывает штрафная соперника с мечущимся внутри вратарем. Удар в спину. Догнали. Пропахал на пузе до самой штрафной. Больно. Больно шевелится, хочется лежать, и чтобы никто... никто никогда не трогал. Но надо вставать.
Встал. Рядом скачет рефери, машет желтой карточкой. Мечутся, толкаясь, игроки соперника. Наших не видно. Все что-то орут. Ничего не слышно. Только судорожно раззявленные рты, брызги слюны, пота, звон в ушах и тишина. Немое кино.
Подтягиваются наши. Капитаны размахивают руками, нечто важное доказывая судье. У того во рту появляется свисток, щеки надуваются и опадают. Видимо, свистит.
Выстраивается стенка соперника. Мяч подкатывается прямо к ногам Кузьмича, подходит капитан, умащивает круглого поудобнее, похлопывает по плечу Фёдора и с улыбкой, похожей на гримасу, что-то говорит и отходит. Надо бить. Больше некому. Кузь заставляет себя наклониться, рукой касается мяча, отходит на несколько шагов, смотрит на ворота, потом на главного судью.
Свисток, взмах рукой. С неожиданной, ярой ненавистью Федор разбегается, перед мячом немного заваливается влево на опорной ноге и с силой бьет подъёмом. Мяч исчезает и появляется только в верхнем дальнем углу ворот соперника.
Это гол. Неожиданно по ушам бьет рёв трибун, через который прорывается переливчатый свисток судьи. Всё. Матч окончен. Ноги подгибаются, и Фёдор садится на газон. Прямо, где стоял. Эмоций нет. Опустошенность. Сдулся.
Потом его трясли, тискали, обнимали. Подняли на ноги. До раздевалки дошел сам. Рухнул на скамью. Кивал головой, машинально улыбался, что-то отвечал на вопросы.
Рассосалось. Парни в душе плескаются, весело перекрикиваются. Как у них это получается? Относительная тишина. Рядом никого. Подходит грузный пожилой мужчина в дорогом костюме и с коробкой в руках. Незнакомый. Со вздохом приседает на корточки, пожимает безвольную руку Федора, молчит, глядя в глаза. Потом открывает коробку, вынимает часы, застегивает их на запястье Кузи и негромко говорит:
- Носи, сынок, и вспоминай. Спасибо тебе.
С трудом встаёт и, не оглядываясь, уходит.
***
Теперь одежда. Остановился Федор, после тщательной инспекции, на очень даже брендовых высоких кожаных ботиночках спортивного такого вида (как вариант, на зимних же высоких кроссовочках, почти не ношенных и выглядящих вполне "куул", как говорили иногда его доченьки.) Это первое. Джинсы, естественно. Их было у Кузьмича несколько штук, разных цветов и оттенков, от радикально черного до бледно голубого, почти белого. Все почти неношеные, так как в обыденной жизни Федор предпочитал брезентовые штаны милитаристического вида с накладными карманами в разных местах или спортивные костюмы разной степени плотности, в зависимости от сезона. Причем предпочтению своему не изменял он уже пару десятков лет. А потому джинсы, купленные в разные годы, в том числе в пору его футбольного расцвета, оставались вполне годными, устаревшими и заношенными не выглядели, наоборот - в те времена качество было куда как лучше нынешнего.
Далее. Есть тройка курток, все фирменные, высококлассные и понтовые, купленные давно в зарубежных турнирных поездках, по советам одного из коллег-знатоков, название брендов Кузьмичу ничего не говорило, ну не его это. До своей травмы одеть он их успел только по нескольку раз, на дружеские вечеринки и прочие посиделки, а потом - стало не до щегольства в одежде. То есть - фактически новые, про качество конца прошлого века повторяться не стоит. Зеленая, коричневая и черная, надо выбрать только цвет.
Свитера, рубашки, футболки, толстовки и прочее тоже наличествовали. И со старых времен, и доченьки за отцовым гардеробом все же следили, хотя он практически им не пользовался - некуда было.
Примерив толстую хлопковую рубашку в синюю шотландскую клетку, синие же, слегка тертые прямые джинсы из старых запасов, на рубашку - купленный дочерью, добротный, в сине-серо-голубую с бежевым, горизонтальную широкую полоску на груди, из толстой качественной шерсти, с воротником стойкой на молнии, этикеткой с акулой и надписью "Paul&Shark" на груди, на ноги - высокие черные ботиночки, поверх свитера - коричневую кожаную куртку, Кузьмич глянул в зеркало и остался доволен увиденным. Подкрутив ус и подергав за неряшливо торчащую бородку, решил в том, как есть, не переодеваясь, немедля топать в упомянутую "Персону". Только захватил бумажник.
На улице было зябко, проспект продувался неприятно леденящим ветром. Бодро протопав мимо чиновничьего здания областной думы, Кузьмич подошел к салону и потянул на себя стеклянную дверь за сияющую, несмотря на пасмурную погоду, никелированную трубу входной ручки. Внутри оказалось уютно, тепло, ароматно и безлюдно. Некрасов кивнул неожиданно материализовавшийся ниоткуда очаровательной стройной блондинке, одетой во все белое, промычал про бороду и волосы, был немедленно подхвачен, раздет, словесно обласкан, усажен в кресло и укутан кардинально черной длиннющей мантией с кристально-белой манишкой. Кузьмич начал было объяснять, что ему, собственно, нужно, попытался подергать за бороду, но потом запнулся и отдался судьбе в виде не менее стройной, только еще более жгучей длинноволосой брюнетки, одетой во все черное. Над ним захлопотали под уютное негромкое бормотание, прикосновения к голове позабытых нежно-ласковых женских рук неумолимо усыпляли. Федор мысленно махнул на все рукой и расслабился.
Может быть, новая одежка фирменная повлияла, или сам Кузьмич нежданно стал красавцем хоть куда, так или иначе, но поработали над ним славно: черные, с сединой, густые и немного вьющиеся усы, сросшиеся с аккуратными бакенбардами, смеющиеся серо-голубые глаза. Бородка а-ля эспаньолка, только немного покороче, закругленная снизу, что ли. Даже брови изменились, вместо клочковатых пышных образований над глазами, было нечто строго очерченное, но не столь доминирующее. Общий облик напоминал то ли поп-музыканта, то ли государственного деятеля первых лет советской власти, то ли современного олигарха, имеющего настолько громадную кучу деньзнаков в купе с газетами, пароходами, самолетами, что мог позволить себе выглядеть несколько импозантно. В целом Федор существенно помолодел и замшелым стариканом более не выглядел. В окончании процесса "создания имиджа", как называла барышня-парикмахер стрижку Кузевой бороды и волос, ему предложено было сделать маникюр, как нечто обязательное и неотъемлемое, но клиент мягко и решительно отказался, пообещав - "непременно, в следующий раз". Кузьмич в общем остался доволен и денег потраченных совсем не жалел.
По пути домой существенно продрог и решил, что надо будет в поездку накинуть поверх что-нибудь более основательное. Уже дома, глянув на свои часы и еще раз испытав приятное ощущение смены собственного "имиджа", решил не переодеваться и, пользуясь образовавшимся свободным временем, задумался о формальной сути их с Матвеем действий. А ее, сути, не было. Не оформлена она была должным образом. А Фёдор, как никто, по собственной шкуре, знал о цинично-безжалостной природе деловых отношений в современном спортивном мире. Отрекомендует он Стрелка высоко сидящему Роману Владимировичу, выразит спортивный вельможа свое удовлетворение и приязнь в словесной, естественно, форме, и на этом роль Некрасова будет исчерпана. "Мавр сделал свое дело, мавр может уйти", - Шиллер об этом писал почти четверть тысячелетия назад, и мнением сумрачного немецкого гения пренебрегать не следует, а потому - надо бы поговорить с Матвеем на эту тему и, непременно, до высокого рандеву. Федор Кузьмич тотчас набрал номер подопечного, тепло поздоровался и оживленно, в краткой форме передал суть предстоящей встречи, договорившись подъехать к самому дому Матвея, чтобы прибыть на место встречи вместе, по пути обговорив необходимые моменты. Напоследок, спохватившись, добавил:
- Да, Матвеюшка, не подведи, одень что что-нибудь максимально приличное, но спортивное. Высокий дядька тебя будет смотреть, и в прямом смысле высокий - Романа Владимировича Господь ростом не обделил, и в переносном - чины имеет немалые, от встречи многое зависит, если не все. Ежели какие-то проблемы, не жди... не стесняясь и немедля, говори мне или звони, думать будем и исправлять. Как понял, приёёём? - засмеялся в трубку пришедший в отличное расположение духа Кузьмич.
***
Роман Владимирович Фененко сидел на заднем кожаном диване своей служебной Тойоты Камри и остро завидовал седокам сияющего черным лаком Мерседеса "S-класс", неторопливо катящегося в соседнем ряду. К сожалению, "Мерседес", по нынешнему служебному положению Рома, ему не полагался. Но очень хотелось. Ром по жизни своей делал карьеру, и во многом его мысли были заняты именно ей. Роман ехал домой, вернее, его вез персональный водитель, день выдался ненапряженный по времени, но не по наполнению, моментами было очень неприятно.
Вечером намечена встреча со старым приятелем, еще с тех, футбольных времен, и настроение было бы безоблачным, - Финенко любил перед старыми знакомыми немного похвалиться своим нынешним достижениями, - если бы не портили некоторые обстоятельства. В числе которых, увы, и отсутствие права на служебный "Мерседес". Но дело не только в этом.
У Рома намечались проблемы. Проблемы служебные, впрочем, других проблем у Финенко быть и не могло, на семью с достаточно давних пор он особого внимания не обращал, все шло как-то само собой, бытовых проблем тоже давно не намечалось. Финансовых? Денег, конечно, всегда не хватает, но проблем в их количестве Ром давно не замечал. Карьера и связанная с нею власть, вот что волновало Рома и являлось его единственной настоящей страстью. Все остальное неизбежно приходит вместе со властью, и количество благ всегда соразмерно с количеством имеющихся в руках властных полномочий. Конечно, футбол, как состязание, как игра интересовал тоже, как же иначе? Успехи и неудачи родного отечественного спорта искренне волновали Романа, по-другому быть и не могло. В отличие от многих спортивных функционеров Роман бывший профессиональный футболист высшего уровня, и это просто так не уходит.
Тем не менее, ситуация развивалась так, что как бы его нынешнее кресло не зашаталось, не поплыло, а он ведь выше, гораздо выше метил. В зампреды, а то и в президенты одного из многочисленных футбольных союзов. А их было немало: российский, премьер-лиги, да и московский неплох. На его долю хватит. Одного Общества и всего лишь департамента в Союзе Рому было маловато, амбиции требовали большего. Несмотря на то, что сегодняшнее заседание Союза было посвящено совершенно посторонней футбольной "епархии" теме, тем не менее, по Рому и его "успехам", точнее, не конкретно по нему - по направлению, им курируемому, - сам Председатель, непонятным образом попавший на это, в общем-то рядовое заседание, изволил лихо проехаться, причем с неприкрытым неудовольствием. Опечалило это Рома, озадачило и пригорюнило.
Впрочем, не в первый раз, проходили и не такое. Все же это футбол, а не плановое производство, в нашем виде спорта есть место случаю и удаче. И не просто есть место, а во многом этим всё и определяется, вот как. Так что переживем, конечно, но хотелось бы пережить с наименьшими потерями, а то и с прибытком.
С Нестеровым Ром был знаком еще со времен пламенной футбольной юности. Еще бы, столько лет в одной команде, причем непосредственными партнерами. Ром играл под Кузей в опорной зоне, иногда, впрочем, мог занять место и центрального защитника. Да и силового плана полузащитник из него был неплохой, если не больше - очень хороший. С Кузей, конечно, не сравнить, Кузь у нас всегда звездой числился, но и Ром был известен ясным видением поля, неплохой подачей, дальними пасами и игрой на втором этаже, чему способствовали его рост, прыгучесть и телосложение. Но это в прошлом. Увы. Хотя и сегодняшняя деятельность доставляла Рому немало поводов к гордости. Власть, влияние, связанные с ними блага, что скрывать, и деньги, тешили его самолюбие не в меньшей степени, чем его былые футбольные успехи.
На Крестовском мосту, уже недалеко от дома, Ром с привычной гордостью глянул на свое новое жилье, в котором он заселился совсем недавно. Апартаменты "Квартал Мира" - звучит пафосно, но и во многом отвечает его положению во властных спортивных структурах, не говоря о том, конечно же, что принципиально отличаются от его старой квартиры в Сокольниках, хоть и просторной, даже роскошной, но только по старым, советским еще меркам. Получал квартиру Роман еще до перестройки, от Общества, как постоянный игрок основного состава, после завоеванного вместе с Кузей союзного чемпионства. Насколько он помнил, Кузь тогда тоже получил квартиру, и там же, в Сокольниках, в гостях как-то бывал. Размерами поменьше, но вполне достойную. Размеры в те времена определялись количественным составом семьи, Кузь жил в комфорте, но только со своей женой и дочерями, потому - в трешке, а Ром маялся не только с тремя своими детьми - но и с женой, тещей, тестем. И размеры соответствовали, пятикомнатная во все времена не "хухры-мухры".
Водитель въехал через шлагбаум в жилой комплекс, подвез к самому корпусу, прямо к парадному. Выходя, Ром распорядился ему быть в готовности и ожидании, но на час свободного времени рассчитывать. Ром знал, куда рванет его водила - на улицу Космонавтов, где, по твёрдому убеждению шоферскому, в одной из местных забегаловок делали лучшую в Москве шаурму. Но это недалеко, максимум - пятнадцать минут езды, если с пробками и ломиться напрямую, а проулками - и того быстрее.
Ром планировал в лёгкую перекусить, не злоупотребляя - жирок надо сбрасывать, переодеться - сбросить опостылевшую за сегодня официозно-офисную униформу, состоящую из строгого шерстяного костюма темно-синего цвета, черных ботинок, белой рубашки и обязательного галстука. Хотелось чего-нибудь неофициального, но спортивно-статусного. Все же встреча вроде как в фитнесс-клубе, а фитнесс по нынешним непростым временам - это почти что спорт!
Что-нибудь эдакое, не сильно броское, но с уровнем.
По вкусу Рома "не сильно броским" явились сочно-синяя кожаная куртка Zilli, между прочим крокодильей кожи, из цельного куска скроенная, причем специфическими "крокодильими" узорчиками вовнутрь, что скрывало вроде бы, но, на самом деле, добавляло имиджа. Под куртку -ярко-красная, почти оранжевая рубашка-поло Zilli, с синей полосой по рукавам, воротнику и низу, с золотой фурнитурой узнаваемой прямоугольной формы любимой фирмы - всё из шелка с хлопком и, конечно же, натурального золота. Голубые брюки-джинсы той же фирмы (любовь есть любовь), с оранжевыми, броско выделяющимися на голубом, прострочками на карманах и швах. На ноги - ярко-красные туфли без шнурков, на резинке, но совершенно не мокасины, нет, именно - туфли, с рифлёным на подъёме вензелем "Z". Всё того же Zilli родимого и почти того же цвета, правда слегка порозовее, поясной ремень из кожи теленка со вставочкой из питона и удивительно скромной пряжечкой, не золотой, как обычно принято у фирмы, а простенькой, полированного серебра. Ром глянул в зеркало, устроенное в гардеробной его новой квартиры, глобальное такое зеркальце - от пола до потолка - и сам себе понравился. Ну и славно, это самое главное - самому себе нравиться и быть в себе уверенным.
Скромно и со вкусом. Ром даже не задумывался, что его "скромность" с ценою куртки далеко за миллион рублей, мягко говоря, относительна. Нет, он знал, что фирма Zilli недешевая, не всем доступная, но не заморачивался. Zilli есть Zilli!
Того же цвета, радикально голубого, что и штаны, бумажничек мужской, по размерам походящий на дамский клатч, носимый также, как и клатчики, исключительно в руке. Естественно, произведен сей аксессуар из навороченной кожи, с золотыми детальками, еще и украшен продольными светло-голубыми полосками. И, как уже не трудно догадаться, тоже Zilli.
Странно, вроде немного по-бабски, с клатчем в руках шляться, но, что поделаешь, тренд такой нынче в мировой моде, как страстно уверили его "симпапушечки" из зилливского бутика в бывшей гостинице Украина, а ныне - Radisson Royal.
Еще раз отразил себя в зеркале - уже с клатчиком в руках - ну просто высший класс! Хоть куда и хоть кому!
Наручных часов того же Zilli у Романа Владимировича не было, не производили, наверное, а потому - по-президентски, на правом запястье, - такой же скромный, как и всё остальное, светло-металлический Patek Philippe Nautilus. В бумажнике-клатче - парочка банковских карточек, золотая и платиновая, несколько хрустящих купюр.
Всё, мужчина готов к вечеру!
***
На следующий день, уже в обед, после вторичного звонка Федора Кузьмича, Тяглов решил не суетиться, но и не расслабляться, запустил шарманку компьютера (вентилятор давно пора поменять) и стал искать в интернете ссылки на Некрасова и его знакомого, Романа Финенко. Люди оказались заслуженными и в футбольном мире хорошо известными. Промелькнула невнятная информация о неких "ответственных постах", занимаемых Романом Владимировичем. Немало было и про Кузьмича, но все в прошлом. Уяснил их футбольные амплуа, кратенько посмотрел совместные достижения в команде. Процедуру одевания отложил, так как не видел в этом никакой сложности и опасений Некрасова не разделял. Видимо, по наивному незнанию.
За несколько часов до выезда Матвей стоял перед неприглядным, распахнувшим свое убогое нутро шкафом для одежды, на фабрике оклеенным какой-то, имитирующей честный шпон, толстой коричневой бумагой и вспоминал, как радовался он, глупец, как счастлив был, когда волок на себе картонные упаковки этого "одежного мебельного гарнитура", как надеялся, что с новым приобретением жизнь изменится, и, непременно, в лучшую сторону, как потом несколько дней мучился в попытках собрать это несовершенное изделие отечественных мебельщиков, руководствуясь тупой инструкцией, используя неполный комплект прилагаемой фурнитуры, вкручивая в стенки из неподатливого ДСП вкривь и вкось уходящие, легко гнущиеся, как будто изготовленные из жести шурупы. В собранном виде изделие представляло из себя мрачно-коричневое, монструозно уходящее под самый потолок, нелепое сооружение, но объема для хранения прибавилось, правда, за счет уменьшения объема и так небольшой комнаты, гордо именуемой в их семье "залом".
О чем тут думать? Большого и мучительного выбора нет. Пальто или куртка? Куртка, короткий черный пуховик, в готовности висит в прихожей, пальто вроде бы не совсем уместно. Лучшие ботинки - та самая гордость китайского производства, черные джинсы Levi`s - вполне приличны, благо черная краска особо не вытирается и прогалин между ног, как и бахромы внизу штанин пока не наблюдается. Любимый лесорубный свитер, пожалуй, не подойдет - слишком кондовый. Есть темно-синяя кофта, вроде бы из Италии, бренд неизвестен, так как, в былое время, внутренний шильдик с названием был срезан любимой на ту пору женой. Почти неношеная, вернее, если быть честным, ношенная изрядно, но по качеству своему итальянскому не потерявшая приличного внешнего вида, между прочим из 100% кашемира, это Матвей помнил твердо. Пусть и тоньше гораздо свитера, но под пуховиком прокатит, на улице отнюдь не морозно. Под кофту футболку, их несколько, но синяя и черная самые лучшие, вороты еще не вытянуты. Так, одну наденем, другую - в сумку, про запас. Чистые носки-трусы. Также в сумку - треники, спортивную курточку, кроссовки, все от Nike, куплено еще во времена относительного благополучия в "Спортмастере", но неплохо сохранившиеся. На голову вязанную шапочку, для тепла, - ту самую, серую снайперскую. Вот, собственно, и все. Довольно прилично, а излишней роскоши, простите, не имеем. Да, не забыть "Спайдерко" захватить, для уверенности. Привычка.
Если б знал Матвеюшка, что его гардеробные буридановы "мучения" по времени феноменально точно совпали с процессами облачения еще двоих мужчин, его скорых визави. К слову, надо отметить, мучения у всех были относительны - от лукуллова пиршества Рома до нищенской Матвеевой трапезы.
***
Все трое мужчин с разной степенью раздумчивости и маетности занимались одним -тщательно подбирали себе гардероб, попросту - одевались. И мы критикуем за это же весь женский род? Боже мой...
***
Выехать Кузьмич решил заранее, собираясь по пути заехать на мойку. Хотелось не представать перед старым приятелем неряшливым опустившимся стариканом. Перед тем, как выезжать, уже в прихожей, Федор Кузьмич вспомнил о студеном уличном ветре и, махнув рукой - "здоровье дороже" - накинул на плечи, поверх своего галантерейного великолепия бывалый и проверенный тулупчик. В машине сниму, в клуб заскочить пару шагов - не замерзну.
Кузьмич во дворе подошел к своей старенькой "Омеге", обошел вокруг, покачал головой, потрогал носком ботинка колесо... эххх... Распахнул водительскую дверь, сел в кресло, механически завел двигатель и задумался. Он страстно любил автомобили, но скрывал эту страсть за неимением ни малейшей возможности... Потом он про себя улыбнулся, - ведь всё теперь зависит от меня, от меня и от этого парня, от нас вместе... всё сейчас впереди, и возможности появятся...
Он очень любил автомобили.
Пока его "Опель" прогревался, а Кузьмич всегда перед поездкой прогревал двигатель, не доверяя суждениям новоявленных экспертов и считая рекомендации "прогревать на ходу" происками автогигантов для уменьшения срока службы и, следовательно, для увеличения продаж, мимо с веселым гомоном пронеслась стайка ярко одетых в разноцветные курточки детишек и улепетнула мимо шлагбаума куда-то на улицу. Посчитав это знаком, Федор Кузьмич не стал ждать прогрева двигателя до полной рабочей температуры, включил передачу и плавно тронулся.
Проезжая мимо милой красно-белой церкви у въезда на ТТК, Кузьмич перекрестился и, шумно вздохнув, задумался о предстоящей встрече.
Уже на мойке, сразу за Рижским рынком, где, к счастью, он был единственным посетителем, пока его машину начищали худощавые ребята среднеазиатской национальности, Федор, облачившись в тулуп, прохаживался снаружи. Посматривал на проходящие с воем совсем рядом, прямо за решетчатым забором красно-белые электрички и мысленно разговаривал с Матвеем, подбирая нужные слова, убеждающие пацана, что только он, Федор Некрасов, может быть ему достойным агентом, а то и персональным тренером. Боже мой, парень ни разу не футболист, да и спортом, если занимался, то в глубоком детстве. Еще неизвестно, нужен ли он Рому и найдется ли ему место в какой-нибудь команде. Парнишка ведь, откровенно говоря, совсем сырой материал, не обладающий ничем, кроме удара. И возраст. Да и над ударом-то еще поработать надо бы. А я уже мысленно репетирую, как же ему персонально навязаться, как к Марадонне какому-то. Позорище, Федя, как же ты все же опустился.
У Матвеева дома, грязно-белесой панельной девятиэтажки на окраине, Кузьмичу пришла конструктивная мысль, - делать как надо, и будь что будет. Хуже уже точно не будет. Некрасов успокоился, приободрился, и тут появился Матвей, в черной пуховке, черных же джинсах и сумочкой через плечо. Критично оглядев парня и сделав нелицеприятные выводы касательно внешнего вида, Кузьмич изрек:
- Матвей, там переодеться негде будет, скорее всего, по времени у нас запас есть. Ты не мог бы заскочить домой, да сразу под пуховочку свою спортивный костюм надеть.
- Федор Кузьмич, вы как прям помолодели... Не узнать вас! Может, не буду возвращаться? В крайнем случае, в машине переоденусь, а?
- Тоже верно. Лады. Садись и поехали.
По пути болтали о пустяках: немного о погоде, немного о политике, о популярных ТВ-передачах. Между делом Кузьмич вкратце рассказал о Роме и их былых временах в команде. Матвей слегка волновался, и это было заметно. Федор Кузьмич постарался успокоить его, как мог, поведал пару смешных историй из прошлого. Уже на подъезде к Новоалексеевской Некрасов притормозил, прижался к кромке тротуара около пиццерии, взглянул на блеснувшие золотом наручные часы и спросил Тяглова:
- Послушай меня внимательно, Матвей. Вот сейчас посмотрит тебя мой дружок... и, к примеру, приглянешься ты ему. Да я даже не сомневаюсь. А вот дальше как? Как ты видишь наши с тобой отношения?
- Не знаю я, Федор Кузьмич. Вам виднее, думаю, - Матвей поёрзал на сидении и пожал плечами.
- Виднее, говоришь? - Кузьмич попытался привычно схватиться за изрядно укороченную бородку, - Да, так это. Вижу я два варианта для тебя. Первый: закинут тебя в какую-нибудь команду, допустим... прикрепят на общих основаниях к тренеру. Уж не знаю, куда, сам понимаешь, возраст у тебя не ученический. Назначат какую-нибудь оплату, поверь, небольшую. Как там дальше будет, не ведаю. Мутно это как-то. Глянешься ты там, уже на месте, или нет, тоже не знаю. Станут с тобой возиться, отдельно заниматься или нет? Скорее, нет. И что дальше будет, - вилами на воде.. Это один вариант.
Федор Кузьмич глянул в боковое зеркало, распахнул дверь, ловко стянул тулуп, кинул его на заднее сидение и полез в машину обратно. Матвей разглядел явно дорогие куртку, полосатый свитер под ней, джинсы и ботинки и осознав, вкупе с радикально изменившейся, франтоватой стрижкой Кузьмича, что он имел в виду под своей рекомендацией "одеться поприличней", слегка съёжился.
Кузьмич захлопнул дверцу, уселся поудобней и продолжил:
- Другой вариант: я твой агент. Личный. Понимаешь? Агент, переговорщик по финансовым вопросам и условиям, защитник от всего на свете, персональный тренер и так далее. Мне кажется, этот вариант для тебя предпочтительней. Одного и самого по себе - тебя сожрут и не поперхнутся. Что ты знаешь об этом мире? Я имею в виду, футбольный. Ничего. А я помогу. Кто тебя персонально натаскивать будет? Кроме меня, некому. А это дело непростое.
Кузьмич обернулся, глянул Матвею прямо в глаза и продолжил:
- В общем-то, мы об этом же вчера у меня за чаем говорили, только неконкретно. Одно я упустил. В это наше "странное" время надо со всех сторон бумагами обкладываться, а у нас с тобой ничего нет. Контракт надо составлять, агентский. А его у нас нет... Да, и что ты опять скукожился? Что не так?
- Выглядите вы, Федор Кузьмич, шикарно... Я на вашем фоне - бедный родственник, одно слово. Неловко как-то, - Матвей отвел глаза и замолчал, уставившись через лобовое стекло вперед, на странное прямоугольное строение с крестом на фронтоне и надписью "Евангельская церковь", своим наполовину стеклянным фасадом глядевшее на площадь с круговым движением.
Он хорошо знал окрестности, в расположенной недалеко средней школе в свое время учился его сын, но это здание сразу припомнить не смог. "Мазутка" и "Водокачка", так называли свои районы местные жители, вспомнил Тяглов. Когда-то давно, еще с дореволюционных времен, здесь находились наливные склады хранения мазута и нефти. По этой небольшой площади, продуваемой ветром с четырех вливающихся в нее улиц, около ДК "Гипротранс", нынче сменившего вывеску на крест и "евангелистов", проходила граница между двумя этими районами, где нередко собиралась пацанва для выяснения отношений, часто "стенка на стенку". Остро захотелось курить, но Матвей не решился.
- А насчет договора, Федор Кузьмич, я на вас полагаюсь. Я... я сам не знаю, как мне поступать и что делать конкретно, на вас только надеялся.
Кузьмич немного покряхтел, посмеялся негромко и необидно:
- Нормально ты выглядишь, так что, не бери в голову. Я-то на скамеечке сидеть буду, а тебе мяч немного попинать придётся. Для этого ты одет приемлемо, в самый раз. Так что, все нормально. А одежда - дело наживное. Главное, всё правильно сделать, - Кузьмич положил руку на плечо Матвею - А насчет договора надо думать, причем, прямо сейчас. Иначе я окажусь в глупом положении, а мне этого совершенно не хочется, на старости лет да перед старым приятелем.
Некрасов снял руку, отвернулся, ссутулился, уткнувшись в баранку, и как-то неуловимо постарел. Потом негромко произнес:
- Знаешь ли, неприятен мне этот разговор. Сам должен понимать. А я навязываться не люблю, как есть, то и говорю.
Потом плавно тронулся с места, притормозил перед кругом, включил громко щелкающий поворотник и глухим голосом добавил:
- Вот как-то так. Сам думай, сам выбирай. Выберешь самостоятельность, без меня, не обижусь. Рому сейчас представлю тебя, а дальше сам разбирайся. А если вместе выберешь, то уж во всем вместе. Общие удачи, общие обломы, и деньги должны тоже вместе зарабатывать. Я все же профессионал.
Матвей почувствовал, что ответ надо давать немедленно. Собственно, он другого варианта и не мыслил, большое везение, невероятное, что он вообще встретил этого деда, и дед не отказал, взялся помочь. Да и какого деда? Кузьмич сейчас, в своей необычно стильной одежде казался Матвею совсем не тем косматым стариком, которого он встретил в Лужниках, а дорого и стильно одетым старшим товарищем, выглядящим на зависть. Тяглов набрал воздуха, обернулся к водительскому креслу, глядя на омоложенный профиль Кузьмича с аккуратной бородкой, переходящей в четко очерченные бакенбарды, и твердо произнес: - Только с вами, Федор Кузьмич. Без вас не мыслю.
- Ну и славно, - Кузьмич резко тронулся и ловко повернул направо, - Тогда вперед. Нельзя терять ни минуты, - и неожиданно заржал. Проехал метров двести и вывернул во двор перед знакомым Матвею со студенческих пор бассейном, окруженным солидным решетчатым забором на основательных красно-кирпичных столбах с белыми пирамидальными навершиями.
Уже на парковке спортивного сооружения, выстроенного из добротного номенклатурного кирпича с разноцветными фресками на морские темы по всему фасаду, Кузьмич втиснул машину прямо перед входом с алой надписью "Фитнесс-Бассейн-Спа", стеклянными входными дверями и гордым знаком качества из советских времен на фасаде. Заглушил двигатель, вынул ключ зажигания с брелоком сигнализации и протянул Матвею:
- Значит так, Стрелок, предматчевый расклад такой... Сидишь в машине, думаю, не меньше чем с полчасика, а то и поболее. Момент тонкий, понимаешь ли, и человек непростой. Если замерзнешь - запускай движок и грейся, справишься?... Отлично... Я переговорю, лучше сначала без тебя, мало ли какие моменты. Заочно представлю тебя, потом наберу. Мобильник включен? Хорошо. Выходишь, ставишь на охрану, разберешься, не маленький. И прямо вот в эту стеклянную дверь, под надписью. Там я тебя встречу.
Некрасов вышел из машины, обернулся, ободряюще подмигнул Матвею, - Не робей, диспозицию соблюдай, и всё будет окей! Ну, я пошел, жди звонка, - захлопнул машину и исчез за стеклянной дверью.
***
Отпустив водителя, с наказом быть поблизости и всегда строго на связи, Роман Фененко вошел через стеклянную дверь клуба и приблизился к стойке-ресепшен, отдалённо напоминающую кусок сплошь покрытого заскорузлой корой пня гигантского дерева из страшных сказок, подсвеченный приглушенным оранжево-красным светом и, неведомо зачем, затащенный под низкий свод пещеры отсутствующего по своим плохим делам колдуна. Впечатление усиливалось расставленными тут и там желто-оранжевыми букетами, огромного размера и мумифицированного вида. Радовали глаз многочисленные круглые часовые циферблаты по задней стенке и нависшие над стойкой шарообразные светильники, контрастирующие с багровым окружением своим приятным ледяным цветом.
И, разумеется, огромные дизайнерские фото соблазнительно улыбающихся спортивных красоток, развешенные повсюду.
Красотки присутствовали и в живую, в качестве посетительниц спортивного клуба, деловито отдавали или принимали ключи от раздевалок, смеялись, общались, разговаривали по телефону. Одним словом, приятное общество, пришедшее насладиться здоровым спортивным вечером и улучшить собственные телесные показатели. Мужская половина тоже попадалась, но в незначительном количестве, рабочий день только-только подходил к концу.
Рому интерьер нравился.
Кукольного вида блондинка за стойкой, временно заменяющая злого хозяина колдовской пещеры, с приклеенной улыбкой поприветствовала неожиданно низким, грудным голосом:
- Здравствуйте, Роман Владимирович. Чем могу помочь? Никиту Сергеевича позвать?
- Никита Сергеевич, здесь Роман Владимирович приехали, вы подойдете?
Ещё бы не подойти, Никита был из бывших "халдеев", повышенный до одного из сменных управляющих администраторов, обязанности свои соблюдал строго, знал "кто-есть-кто", и потому появился практически мгновенно. Выглядел "начальник" гламурно: невысокий, худощавый, одет в обтягивающие снежно-белые брючки и красную толстовку. На босых, с идеальным педикюром ногах - плетеные из красных ремешков сандалии, на загорелой шее - золочённая цепочка. Никита элегантно склонил увенчанную безупречной злато-блондинистой стрижкой голову:
- С добрым здоровьишком, Роман Владимирович, что изволите?
Высоченный Ром сверху вниз оглядел явившееся ему местное руководство, бросил взгляд на наручные Патек Филипп и неторопливо молвил, милостиво улыбнувшись:
- И тебе не хворать, Никита, как семья? Как дети? Мой кабинет свободен? Проводи-ка.
В кабинете, вокруг широкого, с закругленными углами стола расположились несколько удобных темно-коричневых кожаных диванчиков с высокими спинками, располагающими откинуться и расслабиться. На столе изящная трубка радиотелефона и поднос с большим чайным сервизом восточного вида. Торцевая стена была занята объемным электрокамином мрачного средневекового вида, облицованного натуральными огромными серыми булыжниками, скорее, небольшими валунами. Имелось и отдельно стоящее кресло, той же темно-коричневой кожи и с высоченной эргономической спинкой, переходящей в пухлый валик подголовника. Роман Владимирович предпочел занять один из диванов, вольготно откинулся на спинку, немного задумался и потом распорядился:
- Никитушка, организуй что-нибудь, как обычно... Коньячок там, или... вискарик лучше, из тех, что мне нравится... ну и к нему соответствующее, сам сообразишь, и знаешь... пожалуй, сделай всё по вип-уровню.
- Будет сделано, Роман Владимирович. Черную икорку, осетринку нести?
- Не в этот раз.
- На сколько персон?
- На двоих, а там видно будет.
- Сейчас накроем. Может быть, пока чайку?
- Если только позже. И не затягивай.
- Роман Владимирович, мигом сам все принесу.
- Ну и славно.
Сообразил Никита ярко-красную икорку чавычи в хрустальной вазочке, помещенную в блюдо со дробленым льдом, ломтики атлантического лосося и ручьевой форели, свежие, со слезой, украшенные петрушкой и кружочками лимона, блюдечко с крупными иссиня-черными маслинами, поверх накрытыми зелеными листочками, щедрое мясное ассорти в фарфоровом лотке, белоснежную масленку с бруском маслица и коротким серебряным ножиком, тонко нарезанную пшеничную булку в корзине, накрытой причудливо свернутой полотняной салфеткой, салат европейского вида, с цельными мелкими помидорчиками, огурчиками, перчиком, зеленью и графинчиком с соусом на оливковом масле, соленые орешки разных видов и прочие мелочи.
Зная вкусы Фененко, в сторонке управляющий поместил вазу с плавающими в крепком рассоле вместе со стебельками укропа крепкими солеными огурцами, блюдо с тонко нашинкованным нежно-розовым салом и дольками чеснока, корзинку с толстыми ломтями темного зернового хлеба. На отдельной тарелке - сочащиеся ароматным парком небольшие ромбовидные пирожки с открытым верхом, рыбной и мясной начинкой.
Венчали все это великолепие стоящие на отдельном столике в подносе, покрытом сложенной вдвое тонкой накрахмаленной тканью, литровая бутылка двенадцатилетнего бленда "Дьюарс", серебряная посудина, доверху наполненная крупными кусочками льда и прикрытая крышкой, блюдце с маленькими щипчиками, упаковка содовой в стекле, несколько причудливой формы бутылок простой воды "Восс" и два стеклянных стакана с толстым дном и тонкими стенками.
- Вам налить, Роман Владимирович?
- Нет, сам справлюсь. Ступай, но будь на связи, еще понадобишься. Да, и еще. Зал с воротами освободи, если занят, он мне понадобится. Вежливо, культурно объясни, как ты можешь. Теперь все. Дверь прикрой.
Дождавшись, когда услужливый Никита изящно отпятится к выходу, бесшумно выскользнет и мягко прикроет дверь, Ром встал и с удовольствием потянулся. Потом подошел к зеркальному шкафу, в котором под замком хранились его личные спортивные аксессуары, с удовольствием осмотрел свое отражение и решил куртку пока не снимать, дождаться прихода Нестерова, больно уж стильно выглядел он в ней - не хотелось бы лишаться возможности покрасоваться перед менее удачливым старым приятелем. Фененко знал, что Кузьмич возится с молодежью в одной из футбольных школ, вряд ли там ему платят много. Это не старые времена, когда Кузь был звездой, а Ром на втором плане. Времена изменились, сейчас для процветания нужно большее, чем просто умение гонять мяч.
Он пригладил волосы, обернулся к приставному столику, плеснул немного виски в один из стаканов. На лед, воду и содовую даже не посмотрел. Подошел к окну. На улице темнело, зажигались золотистые фонари, окружающие здание клуба. Зазвонил лежащий на столе радиотелефон. Роман задернул плотную бархатистую занавесь, повернулся к столу и взял в руки трубку.
- Да.
- Роман Владимирович, извините за беспокойство, к вам посетитель, господин Некрасов.
- Проводите ко мне.
Ром залпом влил в себя содержимое стакана, с удовольствием почмокал губами, виски был хорош, и закинул в рот влажно поблескивающую аппетитную маслинку. Эх, хорошо. В дверь постучали:
- Роман Владимирович, к Вам.
Фененко подошел к двери и распахнул ее.
- Что же вы на пороге? Федор Кузьмич, дорогой, заходи скорее. Спасибо, Никита, ступай.
Федор Некрасов, улыбаясь, зашел в кабинет, остановился, слегка поднял и развел согнутые в локтях руки немного в стороны, как будто собираясь обняться, но и оставляя себе место для отступления. Ром невольно повторил его движение. На мгновение они замерли, разглядывая друг друга. Романа удивил внешний облик Кузи, ожидал он встретить сильно тронутого временем и близкого к старости потрепанного мужичка, а перед ним стоял, дружелюбно улыбаясь, моложавый, по-спортивному подтянутый, стильно и дорого одетый мужчина в расцвете сил. Не хуже, чем был одет сам Ром. Может быть чуть подешевле, но ненамного. За чиновничьи годы Ром поднаторел в искусстве первоначального считывания визави "по одёжке". На запястье поблескивали золотые, явно швейцарские часы, по марочному знаку на застежке Ром узнал Омегу. Пониже уровнем, чем его Патек, но, за счет золота, вряд ли дешевле. "Ничего себе, бедный старичок. А не так плохо он устроился," - подумал хозяин кабинета и, сделав шаг вперед, обнял гостя и вслух произнёс:
- Ну, старина, и где ты все эти годы пропадал? Когда мы в последний раз виделись? Семь лет назад, десять? Хорош, хорооош, жучина!
- Да, давненько не виделись. Но по телефону же регулярно переговаривались! Классно выглядишь, старик! - похлопывая руками по спине Рома, в ответ приговаривал Федор.
- Федя, присаживайся, где удобней! Видишь, "поляну" накрыл, как в старые добрые времена у нас водилось, помнишь? Непременно, обязательно надо спрыснуть. Столько лет! По пятьдесят капель и не отвертишься!
Федор Кузьмич стянул с плеч свою "кожанку", устроился на одном из диванов, закинул руки за голову, потянулся:
- А у тебя тут хорошо!
- А то, - Роман тоже скинул свою "Зилли", повесил на спинку кресла, сам уселся на диван напротив приятеля и потянулся за бутылкой.
- Ничего против виски не имеешь, Федя?
- Обижаешь, Рома. Кто ж против хорошего виски возражает?
Налили, выпили, закусили лимончиком.
- Между "первой и второй"... помнишь же, Кузь?
- А давай, - махнул рукой Кузьмич.
Налили по второй, махнули разом и, не сговариваясь, одновременно потянулись к пирожкам, чуть не столкнувшись руками. Заржали.
- Дааа, высшее общество не оценило бы.
- И не говори, совершенно не оценило бы. Но вкусно же. Пирожки тепленькие, да под хороший вискарик.
Снова посмеялись, обоим стало легко и хорошо. Ром вынул пачку, достал сигарету, немного повертел ее в пальцах, разминая, потом передумал и спрятал обратно.
- Рома, я же к тебе по делу. По телефону я в общих чертах нарисовал, но это совсем не то. Совсем. Куда там... Смотреть надо, Ром, и кому ни попадя такого я показывать не хочу. Только тебе, пока никто не в курсе. Сам всё поймёшь. Парня я привез, ждёт в готовности.
- Слушай, ты такое рассказал, что я даже засомневался... Вернее, не так, стоп, заинтригован я. Хорошо, что пацанчика привез. Надо поглядеть. Давай, ещё по граммулечке, и зови своего. Зальчик щас организуем.
Фененко от души плеснул в оба стакана, ловко намазал маслом два ломтя, украсил сверху щедрым слоем икры, взял на вилку толстенький лепесток рыбы и подал Кузьмичу:
- Попробуй, рыбкой зажуй, больно хороша. Натуральная, не из прудика, всё без обмана. Давай выпьем, закусим хорошенько, вот икорка, - а потом к делам.
По кабинету расползался медвяный запах неплохого виски. Мужчины выпили, посидели немного, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Немного захмелели. Пожевали закуски и приступили к делам. Ром, блестя глазами, ухватил радиотелефон, нажал быстрый вызов и стал раздавать указаниями, к которым Некрасов особо не прислушивался. Сам он вынул из кармана лежащей рядом куртки смартфон и набрал Тяглова:
- Матвей, это я, ты там как? Хорошо. Подходи на ресепшен, я встречу.