А вот мне это было не очень интересно, так как я точно знал, что этот парень сумасшедший. Он постоянно приставал к окружающим с расспросами на эту волнующую только его тему. На нашем этаже все сторонились этого взлохмаченного истерика, он казался слишком возбуждённым и мешал после обеда смотреть телевизор приличным людям.
Я-то сумасшедшим не был. Я точно знал, кем являюсь - Императором трёх Солнц, Верховным правителем Видии. Звучит не очень убедительно, я знаю. Но меня ищут. И найдут. Надо только подождать. Совсем немного.
А пока - сумрачная палата три на пять метров. Не очень похоже на мою спальню.
Серые стены, деревянный пол, грязноватое окно с ржавой решёткой, треснутый умывальник возле входной двери. Никаких излишеств. Для Императора как-то не очень, для двенадцатой палаты городской психиатрической больницы в самый раз.
Отделение наше называлось четвёртым буйным мужским. Почему буйным - я не знал. Меня окружали люди, может быть не совсем нормальные душевно, но вполне спокойные внешне. Каждый жил в своём внутреннем мире, который вращался по орбите, мало соприкасающейся с другими.
Лично у меня большие подозрения вызывал санитар Паша. Он был всегда удивительно нетрезв и никогда ни с кем не разговаривал. Как-то хмурый очкарик из третьей палаты, страдающий манией преследования, рассказал мне по секрету, что Паша - это зомби. Я тогда не нашёл весомых аргументов, чтобы противопоставить их этой спорной теории. В результате долгих наблюдений я пришёл к выводу, что Паша - это биоробот. У нас были такие для работы на планетах с пониженным содержанием кислорода в атмосфере. Данные требовали дальнейшей проверки, но я на всякий случай старался держаться от Паши подальше.
А тем временем в двенадцатой палате царила непринуждённая фантастическая обстановка.
Один из соседей по палате, занимавший койку возле умывальника, большую часть времени пребывал в глубоком убеждении, что он не кто иной, как сам Эдмонд Кортес. С чего он это взял, для меня навсегда осталось загадкой. Его нудные истории про пленение Великого Инки были неубедительны даже для нетрезвых санитаров. К тому же он постоянно путался в датах, не мог вспомнить имена товарищей по отряду конкистадоров и называл своего Императора не Карлом, а почему-то Варфоломеем.
Лежащий у окна нервный человек по фамилии Щепкин, как было написано в его истории болезни, которую я тайком пролистал в кабинете заведующего отделением, возомнил себя командиром танка эсэсовской дивизии "Мёртвая голова". Кортеса он подозревал в тайном пособничестве красным и евреям и заставлял его рисовать карту Южной Америки со всеми партизанскими базами. Кортес сопротивлялся, но под прессингом неугомонного Щепкина угрюмо рисовал. С художественными способностями у конкистадора было не очень. Изображение отдалённо напоминало ботинок и видимо несло много важной информации для эсэсовца Щепкина, так как он воровато прятал его под подушку. Ночами со стороны окна раздавалось громкое шуршание бумаги и бессвязная речь.
Больше всего мне повезло с тем, кто спал на соседней кровати. Сильно похожий на сельского учителя, вынужденного преподавать в школе одновременно физику и литературу, он считал себя римским императором Нероном. Опасное соседство двух императоров создавало ненужную напряжённость в наших отношениях. За последний год вынужденного безделья я прочитал много книг, местная библиотека практически полностью исчерпала себя. Особенно меня увлекала земная история. В ней наблюдалась какая-то восхитительная бессистемность. Большую часть свободного времени люди тратили на разрушительные войны, уничтожавшие культурные ценности, которые судорожно успевали создать во время коротких перемирий. Похоже, даже сами завоеватели толком не понимали, что им делать с таким трудом покорёнными странами. Свои негодяи обычно считались героями, чужие герои - подонками. Величие исторической личности оценивалось в количестве пролитой им крови. Должен признать, такой подход к проблеме первое время меня смущал. Разве труд гончара оценивается по разбитым им горшкам? Удивительная планета.
Судя по историческим хроникам, Нерон был человеком в целом малоприятным. Сельский учитель темпераментно отвергал все обвинения. Мол, и Рим он не поджигал, и христиан львам не скармливал, и мать не хотел убивать, да и вообще....Никто ему не верил.
С утра законным развлечением для меня была вялая перепалка с нашим лечащим врачом Николаем Петровичем. Более далекого от медицины человека трудно было представить. В палату он заходил словно для выполнения неприятного, но необходимого дела. Он всегда надевал маску и зачем-то перчатки. Испуганно оглядев умывальник и поздоровавшись со своим отражением в зеркале, Николай Петрович после кратких ответов на несколько дурацких вопросов Щепкина обычно пытался убежать дальше по коридору. Но здесь в общение вступал я.
- Знаете, в последнее время меня мучают невыносимые боли, - принимал я страдальческий вид.
- Что Вас беспокоит? - Николай Петрович разрывался между чувством врачебного долга и острым желанием сбежать из палаты.
Корчась, я стаскивал с себя полосатую пижаму и тыкал куда-то в область живота.
После долгого методического прощупывания моего туловища Николай Петрович обычно глубокомысленно назначал мне анализ мочи.
С заведующим отделением отношения у меня сложились более приятные, но всё равно какие-то несколько сумасшедшие, как и всё в этой больнице. Петр Иванович был человеком во всех отношениях приятным, но несколько философски настроенным.
Иногда, в его редкие ночные дежурства, заведующий звал меня к себе в кабинет. В этой маленькой, заваленной книгами и папками с бумагами комнате, мы часами пили едкий зелёный чай, играя в шахматы под урчание старенького компьютера. Беседа обычно протекала вяло. В шахматы никто из нас толком играть не умел, блестящие в своей запутанности комбинации приводили к беспорядочному обмену пешками и нудной беготнёй конями по всей доске. Заведующий считал меня интересным пациентом, который тяжело, но под влиянием медицинских воздействий неуклонно, продвигался к исцелению. Я же использовал его как единственный реальный на этой планете источник информации.
- А почему Щепкин себя танкистом считает?
- А он и есть танкист. Майор. Воевал. В одном из боёв с сепаратистами танк подбили, и весь экипаж сгорел, только Щепкин выжил. Вытащили его разведчики, держал в руках оплавившуюся рацию и отдавал приказы мёртвым. После этого и заболел, всё перепутал - войны, людей, время. Вот как и Вы.
Меня нашли год назад. Со сломанной рукой, исцарапанный, я лежал в грязной луже на обочине загородной дороги. Человек без документов, говорящий на тарабарском языке, внёс некоторое оживление в жизнь местных правоохранительных органов. В конце концов, устав от моего безумного вида и отсутствия финансовой перспективы, меня определили в психиатрическую больницу. Кормили в принципе неплохо, хотя удивляла идея общего туалета на несколько человек. Её смысл так и остался для меня навсегда непонятным.
А разговор тем временем продолжался, прерываясь долгими паузами.
- А что, батенька, откуда у вас три солнца взялись?
- Всегда и были. Три солнца, восемнадцать планет, сорок два спутника. Все обитаемые.
- Так уж и все?
- Ну, вот только на Тарене, третьем спутнике благословенного Ратареса, только одна научная станция. А так все обитаемые. Шах, Петр Иванович.
- И сколько народу живёт?
- По последней переписи - семьдесят четыре миллиарда, сто двадцать шесть миллионов, тридцать пять тысяч, сто восемнадцать человек. Опять шах.
- Немало, - Петр Иванович с уважением посмотрел на мою позицию на доске, - и как такой огромный мир обходится без войн?
- Мы воюем только с внешними врагами, да и то уже сто двадцать лет на нас никто не нападал. Шах и мат.
Где я был свободен, так это во сне. Сны меня посещали самые разнообразные. Очередной сон в дождливую осеннюю ночь пришёл, как всегда, неожиданно.
Я сидел у себя во дворце, в библиотеке, и читал какую-то странную книгу. Начиналась она с 16 страницы, на которой древний старец рассказывал какому-то неведомому собеседнику о различных небесных явлениях. Он долго и нудно описывал нахождение каждой из четырёх лун планеты в различных фазах, прохождения комет, звездопады и затмения. Астрономические выкладки закончились неожиданно - несколько страниц было вырвано и в разговор вмешивается, видимо закоренелый алкоголик, который со вкусом рассуждает о невиданных крепких напитках и красочно расписывает последующее похмелье. Дальше следовала страница 95. "Возьмите пожилого круперса, разрежьте пополам, вытащите селезёнку, и...". Книга закончилась неожиданным рисунком: меланхоличный рыбак, вытаскивающий сеть из беспокойного моря. В сети печально висел устрашающего вида моллюск с безвольно повисшими щупальцами. Вдруг моллюск ожил и, раскрыв пасть, завыл как раненая собака. Я вздрогнул и проснулся.
Осторожно приоткрыв глаза, я увидел Кортеса, который сидел на корточках перед тумбочкой и скулил, обняв голову руками.
- Умерла моя дочка, умерла, - он говорил торопливым свистящим шепотом, не останавливаясь, сглатывая окончания и уставившись в стену перед собой.
- Слышишь, а как жить, как мне жить, я держал её за руку, я чувствовал кончиками своих пальцев, как её жизнь уходит. Она была совсем маленькая, а что я мог сделать, не смог защитить от болезни, она раздавила её. Умерла, умерла маленькая, а я живой. Зачем?
Неожиданно Кортес резко схватил меня за руку и потянул к себе. Я в ужасе уцепился за трёхногую тумбочку, которая с грохотом повалилась на пол, извергая из своих недр тарелки. Возникший из темноты зомби Паша профессионально скрутил Кортеса и унёс на лечение. Я же долго ещё не мог уснуть, вздрагивая при каждом шорохе.
Утром Кортес как ни в чём не бывало высокомерно ходил по палате, раз за разом, не опуская глаз, перешагивая поверженную тумбочку.
Дни складывались в недели, недели в месяцы. Ничего особенно не менялось в нашем замкнутом мире. Щепкин продолжал разоблачать Кортеса и требовал от него указать расположение тайных аэродромов на острове Маврикий. Нерон просил прибавки к питанию, ссылаясь на голодное детство. Паша продолжал изображать зомби. Николай Петрович ушёл на больничный лист. А я ждал.
И этот день всё-таки наступил. Одним ранним весенним утром палата проснулась от грохота, взорвавшего наши барабанные перепонки. Взорвались не только они, а ещё и стена палаты, выходящая в сад. Танкист Щепкин сидел на кровати, боковые ножки которой провалились в пустоту и, отплёвываясь кирпичной крошкой, в ужасе таращился на происходящее в саду. Посмотреть было на что. Краса и гордость Императорского звёздного флота стояла перед нами. Поисково-разведывательный шлюп "Неугомонный", превратив вокруг себя несколько десятков метров земли и больничный гараж в стекло, вызывающе поблёскивал в утреннем солнце. Неколебимым остался только зомби Паша, каким-то образом забрёдший в сад и теперь задумчиво оглядывающий свои дымящиеся ботинки. Из шлюпа величаво вышли мои лучшие военачальники.
С некоторым неудовольствием я отметил, что у одного из адмиралов Звёздного Флота орден Высшей Отваги находился не пятым в третьем ряду, как положено по уставу, а четвёртым во втором.
- Совсем разболтались - повысил я голос, - и почему я так долго здесь находился?
- Мой Император, - маршал Ирхотемек, был, как всегда, величав, - мы обыскали тысячи Галактик и миллионы планет.
- И что? - я начинал злиться, ведь один из пилотов шлюпа был в неподобающей торжественному случаю полевой форме.
- На Вашем корабле отказала противометеоритная защита, спасательная шлюпка сгорела в атмосфере. На поиски были отправлены тысячи звездолётов. Мы нашли Вас в этом мире на окраине одной из второстепенных Галактик.
Мой духовник бросился ко мне и завернул в ярко-синий плащ с серебряными звёздами - символом императорской власти.
- Подумаешь, - завистливо сказал Нерон, - вот когда я готовил поход к Каспийскому морю...
На заднем плане танкист Щепкин рухнул вместе с кроватью в смородиновые кусты.
- Великий, мы готовы к отлёту, - маршал склонил голову. Имперские гвардейцы выстроились коридором, с подозрением поглядывая на Пашу.
Я оглянулся.
Странное место. Доброе и бессмысленное. Можно было конечно ещё пожить здесь, но меня ждали важные дела. Строительство новых звездолётов, законы и религия, наука и сельское хозяйство.
Я подошёл к адмиралу, так серьезно нарушившему воинский устав и, сняв с его груди орден Высшей Отваги, прикрепил награду к полосатой пижаме на впалой груди Нерона.
- Мы улетаем, прощай Нерон.
- Я не поджигал Рим, поверь мне, - губы сельского учителя задрожали.
- Я знаю.
Прощай Земля. Такой смешной и страшный мир. Мир, где взрослые не могут защитить детей, и сами возвращаются в детство только в сумасшедшем доме, прячась от действительности. Мир, где войны пожирают лучших, оставляя жизнь посредственностям. Мир, где будущее всегда страшнее прошлого, каким бы оно не было. Мир, где каждый человек в отдельности во много раз лучше, чем все вместе.