Аннотация: Памяти моего отца, одного из самых юных защитниов Тулы.
По утрам мама поднимала Толю, когда еще было темно. Торопливо натягивала на него кучу теплой одежды, полусонного вела за руку в детский сад.
Раньше, несколько месяцев назад - Толька еще помнил это, хотя и немного смутно - она поднимала его не так рано. И по вечерам забирала из садика гораздо раньше. И еще он помнил - мама тогда была красиво одета и причесана. Тогда она работала экономистом - Толька не знал, что означает это слово, но ему нравилось, как красиво оно звучит.
Теперь мама надевала серую телогрейку, а волосы повязывала платком. Как-то вечером, когда она укладывала Толю спать, он вдруг спросил:
- Мама, а почему у тебя теперь руки такие некрасивые?
- Что? Руки? - мама удивилась. Поднесла руки к лицу, долго разглядывала, точно что-то постороннее. Потом сказала задумчиво и негромко, не Толе, а себе самой:
- Надо же... Ведь деревенская девчонка, к грубой работе привычная... Всего десять лет в городе, и отвыкла - руки как у барыни.
Сейчас руки у нее точно были не как у барыни - в мозолях, с обломанными ногтям, пахнущие машинным маслом.
- Но мы же и сейчас в городе! - удивился Толя.
- Так я теперь в цеху работаю, на станке, - рассеянно ответила мама. - Папа работал в цеху, а теперь он на фронте, а я за него.
- А экономистом за тебя кто?
- Терентий Иванович за меня. Он инвалид, ни на фронт, ни в цех не годится.
Терентия Ивановича Толя знал - мама иногда брала сына на работу.
- А за Терентия Ивановича кто?
- Никто. Он сам и за себя, и за меня. Сейчас все так - за двоих...
- Потому что война, да?
- Да, потому что война.
Толька понимающе вздохнул. Он уже привык, что все плохое в его жизни - то, что папа где-то далеко на фронте, что все время хочется кушать, что по воскресеньям в парке не играет оркестр - происходит потому, что война.
В саду Толя не скучал, у него там были друзья - вихрастый задира Витя и спокойный рассудительный мальчик по имени Адольф, который просил называть его Антоном. Ребята не дразнили его, ведь он не виноват, что ему такое ужасное имя досталось. Воспитательница Анна Васильевна как-то объяснила детям, что в то время, когда Антон-Адольф только родился, Гитлер притворялся хорошим, и еще никто не знал, что он нападет на нашу страну. Так что родители Антона тоже были не виноваты, они же не могли знать наперед.
Сейчас отец Антона был на фронте, как и Толин, как и у большинства ребят. А вот Витькин отец продолжал работать на заводе, это называлось "бронь. Анна Васильевна говорила, что это неважно, воюет ли человек на фронте или работает в тылу, ведь без винтовок воевать нельзя. Но Витька все равно немного стеснялся.
Как-то в самом конце октября в группу вошел незнакомый человек - высокий мужчина в военной форме. Толе снизу трудно было рассмотреть, что у него на петлицах, да и, честно говоря, он немного путался в этих знаках. Мужчина сильно хромал. Толя сразу подумал, что он, наверное, прямо с фронта. Может, он там видел Толькиного папу? Толя сразу захотел спросить, но застеснялся. И постарался держаться поблизости. Может, тот сам скажет?
Незнакомец разговаривал с воспитательницей Анной Васильевной.
- Вы с ума сошли, - возмущенно сказала Анна Васильевна. - С ума сошли. Это же дети!
- Решение принято не нами, - строго сказал военный. - Приказы не обсуждаются.
- Но Вы понимаете, какая там опасность!
- А где сейчас не опасно? - возразил тот, пожав плечами. - У меня друг на Московском вокзале погиб. Считай, в центре города. И от вас недалеко.
- Но у нас тут хоть бомбоубежище есть! Это же дети!
- Там тоже дети! - внезапно разгорячился военный. - Пацаны 12-14 лет да женщины. С ржавыми лопатами. А что делать? Немцы уже Орел взяли, Калугу взяли. Калугу! Сколько до нас осталось - понимаешь? Или думаешь, если город сдадим, они уцелеют? Думаешь, их пощадят? Все, что можно, понимаешь? Все, что можно!
Голос у него сорвался, он закашлялся.
- Я понимаю, - тихо ответила Анна Васильевна. - Я понимаю. Только... это все-таки дети.
- Я понимаю, что дети, - так же тихо ответил военный.
Потом Анна Васильевна собрала детей, все уселись за стол, как на занятиях, и военный стал говорить. Он говорил долго, Толя не все понимал, а кое-что, наоборот, казалось ему настолько понятным, что и говорить незачем. Он говорил о том, что идет война, что все силы нужно отдать для победы, что отцы ушли на фронт, а матери стоят у станков...
- Вы тоже можете помочь делу победы, - сказал военный, и дети оживились, зашептались, стали подталкивать друг друга. Но Анна Васильевна негромко шикнула, и все притихли, а военный продолжал:
- Враг приближается к нашему городу, и чтобы задержать его, вокруг города копают противотанковые рвы. Люди устают, а копать еще надо много...
- Мы тоже можем копать! - выкрикнул Витька, воинственно взмахнув рукой. Военный покачал головой:
- Не можете вы пока копать. Но вы можете помочь по-другому. Вы можете чем-нибудь порадовать тех, кто там работает, подбодрить их. Например, хорошими песнями. Какие хорошие, боевые песни вы знаете, а?
В группе мгновенно стало шумно. Все загалдели, зашумели, каждый старался выкрикнуть первым:
- "По долинам и по взгорьям!
- "Мы красные кавалеристы!
- "Если завтра война!
Унять расшумевшихся ребят Анна Васильевна смогла нескоро...
На следующее утро мама собирала Толю дольше обычного, надела ему теплую кофту, а поверх пальто обмотала своим платком, как зимой. Толе было жарко и неудобно, он захныкал было, но мама ответила коротко и строго:
- Ничего, пар костей не ломит.
Толя ничего не понял, но переспрашивать не стал.
Перед детским садиком стоял грузовик. Анна Васильевна и пожилой молчаливый шофер подсаживали детей в кузов, помогали рассесться. День был хмурый, пасмурный. Резкий ветер норовил забраться в рукава и за шиворот пальто. Анна Васльевна с тревогой смотрела на небо и бормотала:
- Ну и погода, только бы дождя не было!
- Не понимаешь ты, - с упреком в голосе сказал водитель. - Это как раз очень хорошо, что тучи.
Толя сел рядом с Витей. Тот с гордостью похвастал:
- А мой папа теперь тоже на фронте!
- А как же бронь?
- А он в рабочий батальон записался. Туда всех берут.
- Здорово! - порадовался Толя за друга.
- Ага! - согласился Витя и добавил с сожалением в голосе: - Только мама почему-то все плачет.
- Мамы всегда плачут, - со знанием дела сказал Антон. - Моя тоже плакала...
Ехали долго. Сначала все галдели, вертели головами, вставали, чтобы лучше видеть, узнавая и не узнавая улицы родного города. Понемногу устали, притихли, многие задремали. Толька зябко ежился, несмотря на кофту и платок, но потом они с Витей и Антоном крепко прижались друг к другу, обнялись и пригрелись. Толя проснулся от того, что машина остановилась. Поправил сползшую на глаза шапку, огляделся и замер в ошеломлении. По степи в обе стороны далеко, сколько хватало глаз, уходила неглубокая пока канава, и в ней, словно муравьи в разворошенном муравейнике, копошились люди - десятки, сотни, тысячи людей. Толя, кажется, еще ни разу не видел столько людей вместе.
Водитель выпрыгнул из кабины на землю, к нему подошла невысокая женщина в красной косынке, о чем-то переговорила и крикнула неожиданно зычным, сильным голосом:
- Перерыв! Артисты приехали!
Люди оглядывались на ее голос, прекращали работу, тяжело распрямлялись, отставляли в сторону лопаты, подходили к грузовику. Анна Васильевна и водитель выстраивали детей вдоль борта, как на сцене. Потом водитель достал из кабины баян, встал позади детей.
- Ну, Антон! - скомандовала Анна Васильевна. Антон был запевалой, он красиво пел и не смущался, а еще он никогда не путал слова.
Они пели громко и старательно, а люди все подходили и подходили, в основном женщины, мужчин мало. Все было как на настоящем концерте, как настоящих артистов! Их внимательно слушали, и после каждой песни им аплодировали! И вдруг Толя с тревогой заметил, что у одной слушательницы по лицу текут слезы. А ведь вчерашний военный говорил, что людей надо порадовать, а она, выходит, огорчилась! И Толя постарался петь еще громче и увереннее. Но женщина продолжала плакать, и Толя заметил, что еще у нескольких на глазах видны слезы...
Они спели несколько песен, и грузовик снова тронулся. Теперь они ехали вдоль противотанкового рва. Проехали совсем недолго, может, минут десять. Остановились, и снова начался концерт - для новых слушателей. И потом еще и еще раз...
Толя нашел момент подойти к Анне Васильевне и спросить шепотом:
- Знаете, а некоторые плачут, когда мы поем.
- Ничего, - Анна Васильевна как-то рассеянно погладила его по голове, - ничего, это не страшно.
- Но ведь нам говорили, что мы их порадовать должны. А они плачут, значит, огорчаются.
- Ничего, - повторила Анна Васильевна, - от радости тоже иногда плачут. Все нормально, не волнуйся.
Толя хотел сказать, что та женщина не была похожа на радостную, но посмотрел на Анну Васильевну и промолчал. Ему почему-то показалось, что она тоже вот-вот заплачет...
В город они вернулись поздно, усталые, охрипшие и замерзшие. Дождь все-таки пошел - мелкий, нудный, моросящий дождь. Анна Васильевна, оказывается, взяла с собой несколько одеял и постаралась укрыть ими детей. Но одеяла быстро отсырели, стали тяжелыми и противными. На разбитых проселках грузовик кидало из стороны в сторону, многих детей тошнило. И все же они старались держаться стойко. И когда мамы забирали их из садика по домам - каждый гордо говорил:
- Мама, а мы сегодня ездили защищать наш город!
А вечером, когда мама укладывала Толю спать, он вдруг спросил ее с волнением в голосе:
- Мама, а ведь немцы не пройдут через наши рвы, да? Мы ведь победим?
- Ну конечно, сынок, - ответила мама, оправляя ему одеяло, и повторила твердо и уверенно: - Конечно, победим!