Короб стоит в углу, я смотрю телевизор и время от времени поглядываю на плетенку.
- Я те пошкрибуся! - говорю я громко. Чтобы не так страшно было.
Ну Ее к черту, береженого бог бережет. Я решительно положил сверху короба старый кусок столешницы, а потом еще и ведро с водой приладил, больше ничего тяжелого не нашел. Когда же Ее (или Его, черт знает), придет время кормить, надо будет разбирать баррикады, с сожалением подумал я. Откуда Она - я решил пока так ее называть - вообще взялась такая? Надо бы, все же, проверить ее отчий дом, так сказать. Да и время подходящее: на дворе безлунная ночь. Взял фонарик, иду.
Путь мой лежал на болота. Там второй год поселился то ли японец, то ли китаец - по лицам я их не отличаю, - скрытный такой. Когда дом тама строил, наши деревенские его отговаривали по доброте душевной. Он же все твердил: "коросе", да "коросе". Ну, хозяин барин - хорошо, так хорошо.
Дом приезжий выстроил в своих национальных традициях. Крыша, как и полагается, стОит треть дома и занимает главенствующее положение. Она что-то там означает, связь с небом, али как. Рядом с домом было поле, но странно такое, опять же, на их азиатский манер. Расчистил китаеза площадку на болоте, но оставил ее водой залитой. Говорит, что рис нового сорта выращивает. А он, как известно, воду любит. Как и жена моя, вспомнилось мне и я сплюнул в сердцах.
Рис этот какой-то странный. Может, и действительно гибрид новый. Только с чем? Мне пришло в голову оперение для стрел, именно такие пушистые метелки торчали сейчас из воды. Впрочем, у риса корешки едят, бог с ним, с оперением.
Хотя, стрелы, вероятно, мне уже просто мерещатся везде. Ведь с них и началась моя история. Сказка просто. А все папаша мой, земля ему пухом, со своим завещанием. Великим просветителем себя считал и почитателем традиций отцовых. Деды, говорил, наши так жили, так и нам треба. И куда деваться? Я ж в семье последний, на старости лет рожденный - дурачок получился. Образования достойного не получил, да и то сказать: работы в деревне все равно ить нет.
Да...Так что пока на инвалидности, а пенсия у нас сами знаете какая. Хорошо, что отец был богатым человеком. Раньше-то он в Москве крупным бизнесменом был, потом уже его что-то там торкнуло - купил несколько гектаров земли, понастроил дом барский, как его здесь кличут, лошадей с коровами завел, теплицы там всякие. Со всей округи на него работали, царем звали. А он, стало быть, ходил важный такой, бороду отпустил по старому обычаю, даже окать начал, ей-богу, не вру. Это с университетским-то образованием, да после мафиозных разборок. Не, феню сам забыл, да семье велел. Я уж опосля народился, тут и вырос.
Иду, это я, значит, к дому со смешной такой крышей: загнутой к небу. Она мне тапочки мусульманские напомнила, там тоже носы кверху загнуты. Только кисточек на крыше, как на носах этих тапочек, не хватает. Ох, не к добру смеюсь, не к добру.
Вот и дом. Крыша огромедная нависает, щас придавит сверху Тишина кругом, как в гробу, на болоте даже сверчки не обитают. И вот что еще странно: птиц нет, ни одной, даже филин не ухает. Но кажется, будто чья-то злая сила здесь, все же, обитает, следит за мной.Одним словом, жуть болотная - она и есть. А вдруг как эти стрелы растущие повыскакивают и в меня вопьются? Или обитает здесь нечисть, еще похуже недавнишнего подарочка, мною на болоте найденного? Расхотелось мне сюда соваться.
В доме свет странный: всполохи по потолку лазают, цвета меняют. То они малиновые, то какие-то болотные. А вокруг стрелы рисовые шумят, и ни зги кругом не видать. Кроме окна одного освещенного, которое глазом волшебным светится. Стремно.
Наверху, в доме, что-то затрещало. Я остановился, притих и жду. Нет, более ничего не слышно. Может, уйти отсюда по добру поздорову? Но нет, я так просто не сдамся.
Нашел чурбачок подходящий, приспособил к стене дома, чтобы до окна достать, влез на него, смотрю.
Если бы знал заранее, так топор с собой захватил, или еще лучше ружье. Не сообразил, полез в логово заговоренное прямо так, знамо - дурак.
Комната большая, уставленная расписными пузатыми шкафами и низенькими столиками. На полу циновки, какие мы коровам на зиму стелем. Через всю комнату ширма проходит, и рисунок на ей странно знакомый: те же растущие на поле метелки, которые на оперения стрел похожи. Только посередине этого поля маска валяется, я такую только в кино видел. Простая такая маска, с прорезями для глаз и рта. Интересно, а что она означает? Кто ее на этом поле сховал?
Смотрю дале: китаеза, или там, япоша, разодетый в блестючий халат, берет из плетеной корзины чуть повизгивающего щенка, недели три-четыре ему от роду: глаза уже открыть успел, сисю мамкину сосет. Славный такой бутуз, уши длинные, лапы большие - хороший пес вырастет. И хвостом играет, ласковый, значица, выйдет. Поднимает азиат щенка над собой, с разных сторон рассматривает, а тот к его лицу тянется, все лизнуть хочет. Я ж говорю, душевный песик. Китаеза-япоша надевает одной рукой маску, какая на ширме нарисована. Во второй руке щенок. И вдруг раз - этот гад кидает его куда-то да ширму. Прямо так, мячиком. Ах, зараза! Убьется же малыш! Может, еще ничего не случилось страшного? Может, у него там матрасы настелены?
Из-за ширмы потекли знакомые малиновые, да болотные всполохи, заискрились какие-то мелкие молнии комнатного масштаба, только без грома. А эта сволота в халате в угол забился, да циновкой еще загородился. Щас обоссытся, злорадствовал я.
Ну все, светопреставление закончились. Батюшки святы, да что же это такое делается? Ноги мои задрожали от пережитого ужаса и гнева, я судорожно держался руками за подоконник, чтобы не упасть. Эх, прости господи, ироду, грехи его тяжкие. Да и мне мои. Я перекрестился, а руки, прям, как не свои.
Такую жуть увидал - по гроб жизни не забудешь. Из-за ширмы выползает что-то скулящее, склизкой шерстью покрытое. За шевелящимся комком тянется след кровавый. И вдруг узнаю я щенка, какого изверг нерусский за ширму бросил. Только и не щенок уж он боле: глаз нет, ушей нет, одна пасть осталась, оттуда и идет скулеж. Все четыре лапы сместились куда-то вниз, он пытается ими оттолкнуться от пола, так и ползет. И куда бы вы думали, ползет? К этому вражине недобитому, черту косоглазому. За помощью, стало быть, к человеку рвется: привык малец доверять людям, а тут такой урод попался.
Ну да, помог тот несчастному. Разорался на своем наречии, циновку в сторону откинул. Бросился к стене, на которой меч висел. Они им харакири, что ли, делают. В общем, кишки себе выпускают, нехристи, когда хотят покончить жизнь самоубийством. Я перекрестился снова, грех-то какой. Впрочем, я бы не пожалел, если бы это косоглазый сейчас харакири себе устроил, поделом ему.
А как сейчас этот волшебник рукавом халата своего взмахнет, да меня во что превратит? Или мечом самурайским мне живот вспорет? Такой ни человечью, ни звериную жизнь ни в копейку не ставит. А помирать кому ж хочется.
А все равно надо что-то делать, нельзя такое душегубство с рук спускать. Трясу я раму, потише стараюсь, чтобы этот, там, не услышал, а она плотно так сделана, на китайский манер, никак не открывается, ни взад, ни вперед. Стал я ногтями раму рвать да царапать, с разных сторон ее поддевать, чтобы окно открыть. Да как же это тут все устроено, все не как у людей!
На улице прохладно, изо рта пар вылетает, скоро мухи белые полетят. А у меня перед глазами уже черные мухи танцуют, да самого подташнивает. С души воротит. Но и не смотреть не могу, стою, как привороженный.
Ну, щенок уже почти до него дополз, когда душегубец поддел его живот саблей самурайской, кровь хлынула. Но щенок еще живой был, когда азиат подошел к нему и пнул маленькое тельце куда-то в темный угол. Я пригляделся сквозь пелену слез и увидел неясную горку маленьких и побольше трупиков, где-то угадывалась петушиная голова, только огромная, на пуд весом, еще на меня пустыми глазницами смотрела коровья морда, а вместо носа у нее был клюв. Вот свиное рыло с человечьим открытым ртом, в котором светились свиные же зубы с клыками. Много еще подобной мерзости углядел я в углу, куда приземлилось сейчас тельце щенка. Он еще не умер, раздавался его жалобный вой, который, наконец, через пару минут закончился.
Отмучился, бедняжка, я опять перекрестился.
Нет, не пройдешь, гад, я тебя, вражину, сейчас удавлю, голыми руками прям и удавлю, волшебник ты или нет, а шею сверну. А у самого руки трясутся от нетерпения, чтобы гада пришибить побыстрее. Нет, не поддается никак рама, будь она проклята! Как-то по-другому она в таких домах открывается, вбок, что ли, скользит.
На болоте холодно, сыростью тянет, а меня в испарину бросает, пол соленый лоб заливает. Али то слеза уже была.
Азиат в это время свои опыты зверские продолжает. Как я раму трясу и не замеает, так занят. Пока раму поддеваю, вижу, берет тот в руки паука, затем черепаху. Несчастная голову с лапами внутрь панциря втянула. Так этот ублюдок кидает в отверстие, где нога должна быть, паука, и потом кончиком лезвия самурайского тыкает внутрь, проталкивая паука поглубже. Черепаха в громким шипением, и даже, клянусь, визгом, высовывает голову и пытается ущипнуть обидчика. Куда там, китаеза и ее с пауком кидает за ширму, которую я для себя преобразователем назвал.
Так, успокойся, думай. Ага, надо окно разбить. Сразу надо было бы догадаться. Вон на земле палка подходящая валяется, азиаты на них дерутся, даже борьба специальная есть. Видно, разминался недавно самурай чертов.
Ну, самурай - не самурай, волшебник - не волшебник, где наша не пропадала. Ввяжусь в схватку, авось, смогу победить дракона восточного. А нет, так сложу голову свою, плакать обо мне некому.
Я потянулся за палкой, а ноги-то не слушаются, как окаменели от ужаса. Чурбачок подо мной подкосился и я упал навзничь, прямо на спину, обо что-то больно ударившись и наделав шуму. Быстро перевернулся на колени, а наверху, слышу, уже окно открылось, в которое я подглядывал. И все, ни звука. Хватаю палку, заношу над головой. Поднимаюсь тихонько, хочу в окно-то взглянуть, но боязно мне, аж жуть берет. Вроде никого. Но ведь я отчетливо слышал, что окно открывали? Аль почудилось?
Налаживаю опять чурбачок, а палка в руке, встаю на него ногами неслушающимися. Подтягиваюсь к подоконнику.
И вдруг меня сверху лапа - хвать. Прямо за волосы, а ногти, по азиатскому обычаю длинные, мне черепушку процарапали.
- Вот тебя мне и нада! - высокий голос азиата плевался мне с лицо. А вторая рука меч надо мной уж занесла.
Никогда я так не бегал, ей Богу, и откуда силы взялись. Насилу вырвался, на голове плешь осталась, когда я дернулся и клок волос, за который ирод схватился, в руках его когтистых осталась. Бегу, крещусь всю дорогу, кричу 'Матушка, заступница, помоги!' Фонарик потерял, хорошо, что рассвет уже скоро. Бегу, а сам все прислушиваюсь - есть ли погоня? И обернуться нельзя - упадешь сразу, на кочках-то болотных. По щеке сползает кровавая капля - волосы-то выдрал с мякотью. Как ручищи его с ногтями загнутыми, как у коршуна, вспоминаю, так еще пуще бежать припускаюсь. Ну ничего, ничего, погоди у меня, сволочь, скоро вернусь.
А вот и дом родный уже близок. Сожгу гнездо гадостное. У меня в сарае канистра с бензином припасена, сейчас за ней, а потом сразу назад, на болота. Полыхнет дом азиатский, а крышею заморской косоглазого сверху и придавит, чтоб не выбрался.
Влетаю в сени, потом и в комнату. Смотрю - что это: ведро с водой перевернуто, весь ковер мокрый, столешница рядом валяется, а в кузовке крышка открыта и никого. Мать моя, из головы вылетело, что меня дома-то ждет.
Эх, папаша, этого только мне сейчас не хватало. Ну на кой тебе черт эти традиции замшелые в наш современный век сдались? Женить, вишь, ему по правилам сынов захотелось.
Думаю я так, а сам коридор осматриваю. Куда эта тварь страшная деться могла? Может, она проголодалась и на кухню подалась? Осматриваю все углы коридорные, вижу, в одном из них стоит лопата, утром с улицы, чтобы наточить, притащенная. Беру ее в руки, чтобы хоть какое-то оружие было. Прихлопну тварь, чего уж там, прямо лопатой по пучеглазой башке. И огромна такая, прямо с теленка. Не, поменьше будет, может, с кошака хорошего. Что у нее в голове - кто ж знает? А ежели кинется на меня из-за угла, покусает - что тогда?
Иду дальше, лопата поднята в руке, в коридоре-то темно, а свет далеко включается. Но сюда лампочка из комнаты дотягивает, кое-что разобрать можно. Вдруг лопата что-то на стене задевает, смотрю, ага: колчан со стрелами.
А это что такое рядом висит, на гвоздике? Что-то влажно блестящее, бородавчатое. И болотом от этого дела тянет. На концах балахона висят пальцы, с перепонками. Что за ночь сегодня такая? Обхожу эту дрянь стороной и иду к кухне.
А под закрытой дверью на кухню свет пробивается. И кто-то там "шерк-шерк". Я, когда уходил, свет везде поотключал. Точно, значит, это Она, женушка моя ненаглядная. Жрать захотела.
Постоял, послушал, потом, думаю, была - не была. Толкаю дверь, влетаю с диким ревом на кухню, а сам лопатой уже над головой замахнулся.
Вижу, у холодильника девушка стоит, голая. В руке батон колбасы, что я припас. Остановился я на середине кухни, лопата над головой, дышу. А она тоненьким голосочком и так жалобно говорит: "Не убивай меня, Иванушка. Я жена твоя. Сейчас тебе все объясню." А сама батон с колбасой за спину от меня прячет. Оголодала, видать, девка. А я, баран, чуть таку красавицу жизни не лишил. Смотрю я на нее, век такой красоты писаной не видел. Да еще и редкой в нашей местности: глаза чуть раскосые, сама она росточку невысокого, ладна такая вся. Гладкая и округлая, где надо.
И тут до меня, братцы мои, дошло. Это ж ее шкура-то лягушачья в коридоре на гвоздике болталась. А как скинула она ее, так и превратилась в девицу писанную.
Ну, держись, косоглазый урод! Это же я ее, жену мою, на болоте нашел, которое рядом с полем китайским, да с растущими на нем стрелами. Сидела на нем несчастная жабенка, огромедная только очень. В лапах сжимала стрелу мою. А из глаз слезы с кулак величиной катятся. А сами эти глазья на меня смотрят, умоляюще так. Ну, судьба моя таким вот образом и решилась.
Конец номер раз.
Дернулся я обратно в коридор, выскочил, дверь лопатой подпер, чтобы не вышла красавица раньше времени. И шкуру ее хвать, одной ногой наступил на нее, руками же в разные стороны раздирать начал. Все, в клоки шкура, вытащил ее во двор, плеснул бензинчику из канистры, да сжег. А девица на кухне заполошно орет, надрывается.
- Ща, мать, подожди чуток, освобожу я тебя от этого азиатского заклятия.
Догорела шкура, от нее только вонючая горка пепла осталась. Вхожу в кухню, а там жена моя ненаглядная, в занавеску красную завернулась и сидит на полу, ревет.
- Что-ж ты, Иван, наделал? Еще бы немного и избавилась бы я от чар волшебных, вон уж и кожу научилась сбрасывать, почти вышли из меня гены лягушачьи. А потом и другие бы также, нас ведь трое было. А теперь, что делать?
И жалобно на меня смотрит, а слезы опять с кулак величиной катятся.
- Да что ж делать? - Говорю я, ничего не понимая. - Жить-поживать, да добра наживать, что еще.
Ничего не ответила мне девица-красавица. Только встала она, откинула занавеску с тела и повернулась ко мне спиной.
Глядь, а у нее на спине жабры, как у акулы по бокам, я в телевизоре видел. Жабры чуть подрагивают, как живые.
- Ничего, - проблеял неуверенно, - как-нибудь проживем, на рыбалку будем ходить..., - и хотел жабры рукой потрогать.
Только руку протянул, а они и распахнулись. И на меня из жабр глянули четыре пары паучьих глаз.
Дурак - он и есть дурак, подумал я, падая в обморок.
.
Да, а дом со смешной крышей я сжег потом, куды ж его. Весь рис повыдергивал и в дом горящий побросал. Трупа китаезы в доме потом не нашел, только скелетики невиданные остались. Куды девался? Сбежал...Или сам напоследок в свою машинку адову залез, оккультист хренов.
Конец два:
Стоим мы, значица, посреди кухни, она с колбасой, я с лопатой, друг на друга глядим. Вдруг как рассмеется молодуха моя.
- Что, - говорит, - загулял добрый молодец? - Вроде ж, не пьяный вернулся. Где был-то? Я тут решила ужин сварганить, теперь уже завтрак будет.
Обалдел я, рот разинул, дурак-дураком. Потом полез плешь на голове волосами маскировать.
- Шкура там, в прихожке, твоя висит?
- Моя, теперь уже не нужна мне, все гены чужеродные из меня повыскакивали. Опять человеком сделалась. А то еще вчера на спине жабры были, а в них глаза паучьи. Так я, чтобы не пугать тебя, хоронилась все. В такой виде пред мужем молодым разве может невеста предстать?
- Тебя этот чертяга заколдовал? Видел я его преобразователь.
- Да дочка я его, так он даже меня ради своих опытов не пожалел. Совсем свихнулся на своем открытии. Хорошо, что жива осталась, не то что некоторые...Больше уж я в тот дом азиатский ни ногой.
- Подпалю к чертям собачьим я сей дом, вот прямо сейчас пойду и подпалю!
- Да вместе пойдем, давай отдышись пока.
Сел я на кухне и давай из ковшика воду колодезную хлебать, остановиться не могу. А жена моя кожу свою лягушачью схватила, порвала на кусочки и в унитаз спустила.
Да, а дом со смешной крышей мы сожгли потом, куды ж его. Весь рис повыдергивали и в дом горящий побросали. Трупа китаезы в доме потом не нашли, только скелетики невиданные остались. Куды девался? Сбежал...Или сам напоследок в свою машинку адову залез, оккультист хренов.
Так и стали мы жить-поживать, да добра наживать. Хвала папаше моему, не обманули традиции-то дедовы.
Жена моя, вот только, все на болото любит гулять ходить ...
Вот и сказке конец, а кто слушал, пусть напишет комментарий: какой конец лучше?