Он открыл глаза. Вокруг была осень. Он лежал на поляне, засыпанной жухлой листвой. Сладко пахло прелью и сырой землей. Подул ветер и листья закружились над ним, улетая в серое, набухшее скорым дождем небо. Стало еще холодней, чем тогда, когда он лежал в темноте и ждал.
Человек встал, обхватив плечи руками. Голое тело сотрясалось от дрожи. Снова подул холодный ветер. Он посмотрел по сторонам. С одного края поляны был полуголый, по осеннему прозрачный лес, в другую сторону уходила широкая тропинка. Он пошел по ней, шлепая босыми ногами по мутным зеркалам луж и чавкающей грязи. Закапал мелкий моросящий дождь.
Тропинка вывела к ржавому металлическому забору, а потом к высоким, закрытым на амбарный замок воротам. Он прижался лицом к длинным железным прутьям и посмотрел на ту сторону. Там, на щебеночной насыпи проходили две пары проржавевших до кружев рельс. Начало темнеть. Слева, дальше по тропинке, в сумерках теплом светилось желтое пятно окна.
Дом был деревянный и маленький. Крыша покосилась и съехала на бок, оконные ставни с облупившейся краской покачивались и скрипели от ветра несмзанными петлями. Он подошел к крыльцу и постучал в дверь. Никто не ответил, зато дерь от прикосновений открылась сама. За ней был маленький темный коридор. Вытерев ноги об рассохшиеся доски крыльца, он вошел.
В углу прихожей лежала куча какой-то одежды или просто тряпья и несколько пар совершенно разной обуви: от рваных валенок до женских лакированных лодочек. Он взял верхнюю тряпку из кучи и начал оттирать голое тело от грязи и налипших листьев. Потом выбрал себе из той же кучи черное трико с вытянутыми коленками и вязанный шерстяной свитер. Покопавшись в обуви, нашел два стоптанных тапка.
- Эй, есть кто дома?
Впереди, из под двери выбивалась тонкая полоска желтого света. Прислушиваясь он постоял еще немного. Было слышно только шелест дождя по брезентовому навесу над крыльцом и скрип древних ставень. Никого кроме него в доме не было.
Человек толкнул дерь. За ней была небольшая комната с одним окном. Около окна стоял стол и две табуретки. В углу заправленная кровать. Над ней, на голой бревенчатой стене висели часы с остановившимся маятником.
Подойдя к окну он сел на скрипнувшую табуретку. По стеклу с той стороны катились вниз темные капли дождя, и, просачиваясь под раму собирались в мутноватые лужыци на потрескавшемся подоконнике. На вытертой клееночной скатерти стола лежала открытая пачка "Беломора" и дешевая пластиковая зажигалка. Ему вдруг страшно, до дрожи в руках захотелось курить. Сделать хотя бы одну затяжку крепким, ароматным дымом.
- Эй, хозяин, - позвал человек. - Закурить можно?
Ему ответил далекий раскат грома за окном и снова было слышно только дождь и скрип старых ставень. Человек взял пачку. В ней одиноко перекатывалась последняя папироса. С сожалением он отложил мятую пачку обратно на клеенку и посмотрел на подоконник. Там стояла открытая консервная банка со следами засохшего томатного соуса, набитая окурками. Покопавшись, он вытащил самый длинный и раскурил . Тошнотворно завоняло килькой. Сделов пару затяжек он с отвращением посмотрел на окурок и вернул его полную пепельницу.
Из коридора послышался шум открываемой двери и звук тяжелых, хозяйских шагов. Человек на табурете повернулся ко входу в комнату и весь подобрался. Виновато посмотрел на свою одежду, стряхнул с трико пепел и крупинки табака. Нервно встал не отрывая глаз от входа. Дверь со скрипом открылась и на пороге оказался невысокий бородатый мужичек лет шестидесяти в черном водонепромокаемом плаще с капюшоном, накинутым поверх потертой форменной фуражки с железнодорожной кокардой. Под плащом была видна рваная фуфайка с теплыми штанами и заляпанные грязью до самого верха хромовые сапоги. В руке он держал ведро с водой.
- Э, да у меня гости, - весело пробасил хозяин, ставя в угол ведро и снимая мокрый плащ. - Чем это ты тут так навонял, мил-человек? Рыбой паленой что ль?
- Здрасте, - сказал гость, краснея.
- Ну здорово, коль не шутишь. - Хозяин сел на кровать и начал стягивать грязные сапоги. - Навонял-то чем, говорю?
Гость виновато покосился на пепельницу.
- Бычки, что ль раскуривал? - перехватил его взгляд хозяин. - А чо из пачки-то не взял?
- Там только одна осталась.
- Зря. У меня еще есть. А щас, по твоей милости, проветривать придется в такую холодрыгу. Окно-то че сразу не открыл?
- Извините. - гость повернулся к окну и неловко попытался открыть форточку.
- Не, не получится. Она у меня краской залипла. Все окно открывать надо, - хозяин уже стоял за спиной. - Отойди, я сам.
Гость отодвинулся в сторону, нервно потирая руки. Железнодорожник, сдвинув на край стола пачку "Беломора" с зажигалкой, залез на него обеими коленками и стал открывать шпингалеты. Резко дернул ручку, и окно с дребезжанием распахнулось. В комнату ворвался холодный влажный воздух и звуки ночного дождя. По подоконнику забарабанили капли.
- Ты это, в сени сбегай, тряку какую по-плошее там выбери - под окно положить. А то весь пол зальет. И рюкзак там у двери возьми.
- Сейчас, - гость на минуту исчез за дверью. - Вот это подойдет?
- Сойдет. Ну че стоишь, ложи ее под окно, пока лужа не натекла. Ага, так, токма к стенке поближе. Во-во. Рюкзак то мне одай.
Гость вылез из под стола, обтирая о трико мокрые руки и протянул рюкзак хозяину
- Ну что гость дорогой, давай знакомиться будем. Меня Петром Моисеичем кличут. Можно просто Моисеич, - мужик протянул суховатую мозолистую руку, - А тебя как?
- Алексей - гость еще раз обтер руки и пожал протянутую ладонь, - Приятно познакомиться Петр Моисеевич. Еще раз извините.
- Ладно, бывает. - хозяин открыл рюкзак и начал выкладывать его содержимое. - Садись давай. Щас ужинать будем, - из недр рюкзака на стол перекочевали булка черного хлеба, добрый шмать сала, банка кильки в томате и под конец две поллитровки лимонного "Абсолюта". - Водку пить будешь?
- Да, - гость неуверенно покосился на бутылки.
- Ну вот и ладненько. А то нынче не с каждым выпьешь, - железнодорожник улыбнулся в усы. - Ну ты тут давай, хлеб с салом пока пореж, а я в подпол за помидорчиками слажу. Нож в ящике стола пошукай.
Хозяин вышел в центр комнаты, откинул потертый половик и ухватился за железное кольцо в середине люка. С натугой открыл неподатливую дверцу и слез по ступекам вниз.
Гость еще раз объвел взглядом комнату, повернулся к столу и потянул за обломанную пластмассовую ручку ящика. На его дне лежал, сверкая хромированной сталью, медицинский скальпель. Кроме него в ящике ничего не было. Человек дернулся, как от электрического удара. Дрожащей рукой вынул скальнель, и, не отрывая от него взгляда, положил перед собой на клеёнку. Внезапно подкотил приступ тошноты, голова закружилась. Что-бы не упасть он ухватился за край шаткого стола. Звякнули от толчка стоящие впритык друг к другу бутылки "Абсолюта". На подкашивающихся, внезапно ослабевших ногах, гость опустился на табуретку. Тело сотрясалось от крупной дрожи, горло пересохло. Человек попытался сглотнуть и скривился - чувство было такое, как-будто он попытался проглотить булыжник, завернутый во фланель.
Скальпель лежал перед ним на столе хищно сверкая хромированной поверхностью. Тот самый скальпель со сколотым куском длинной ручки.
* * * * * *
Тогда он так-же сидел за столом на тесной кухне своей полуторки. Перед ним так-же лежал скальпель и стояла открытая , и на половину уже пустая бутылка паленой "Столичной", купленной в ближайшем ларьке, банка кильки в томате и нарезанный ломтями черный хлеб. Сало он не стал доставать из злобно порыкивающего старого "Полюса" - то-ли слышал, то-ли где-то читал что жирная пища не дает захмелеть.
Сначала он вообще хотел выпить водку без закуски, но, после первой рюмки, понял что не сможет. Последние лет пять-шесть он вообще не употреблял спиртного, если не считать бокал шампанского на Новый Год - вот и все пьянки. Нет, он не был закоренелым трезвенником - просто не хотелось. Повода, что-ли, особого не было. Хотя в хорошей, подходящей компании не отказался бы от пары-тройки рюмок горькой. Может даже чуток побольше.
Алексей закурил очередную "балканку", глубоко затянулся и выпустил клубящуюся струю дыма в открытую форточку. На улице, в ночной мгле, тихо шелестел мелкий осенний дождик. Он налил себе треть стакана уже теплой, а от того еще более противной водки, резко выдыхнул, и, стараясь не дышать выпил ее одним залпом. Тут-же схватил полторашку газировки и сделал несколько крупных глотков прямо из горла. Затем, все-еще не дыша, подхватил со стола бутерброд с килькой и начал жевать.
Как и было задуманно, ни запаха ни вкуса паленой водки он не почувствовал. Этот способ употребления спиртосодержащих жидкостей Алексей узнал будучи еще студентом университета. В общаге иногда приходилось пить такие суррогаты и самопалы, что по другому употреблять их вообще было невозможно.
От выпитого начинала болеть голова. Свет голой лампочки под потолком казался через-чур ярким и резал уставшие глаза. Налив еще пол стакана он выключил свет и сел лицом к окну. За мокрым стеклом, в широком качающемся круге света от фанаря над детской песочницей, были видны искрящиеся нити дождя. Тишина, темнота и дождь. Шелест капель по стеклу, асфальту, крышам домов, голым деревьям. Мир заполнился тихим шелестом, потонул в нем. Хорошо. Хорошо и уютно. Хотелось еще долго сидеть вот так, не двигаясь, смотреть на темноту за мокрым стеклом, на этот медленно качающияся из стороны в сторону островок не яркого, желтоватого света, и слушать тихий шелест. Глубже закутаться в ватное одеяло теплого мрака. И вот уже кажется, что так было всегда, всегда была ночь с одиноким фанарем вместо луны, всегда тихо шелестел мелкий дождь, вседа хотелось не шевелиться, впитывать тишину и умиротворенность. Даже пятно фонаря не обязательно. Да, без него лучше. Просто темнота. Покой и темнота. Спокойная, не меняющаяся, не раздражающая, почти вечная. Скользящяя по внутренней стороне закрытых век, как дорожки влаги по стеклу с той стороны окна. Хорошо.
- Чччерт! - боль обожгла пальцы и Алексей дернулся, открывая глаза. Сигарета, которую он все еще держал в руке, дотлела до самого фильтра, длилинный столбик пепла переломился и упал на подоконник. На указательном и среднем пальцах вспухли два свежих волдыря. Человек затушил окурок, поднялся и включил свет. По глазам резануло как бритвой.
- Опа, закимарил маленько, - Алексей с удовольствием заметил что язык немного заплетается. Подойдя к раковине повернул кран с холодной водой и засунул обожженные палцы под тонкую струю. Боль постепенно пропала.
- Так, лады, - Алексей осмотрел обожженое место. Волдыри были здоровенные, во всю фалангу длиной - значит он проснулся не сразу, прежде чем боль смогла достать до затуманенного мозга.
- Ну че братан, допивать надо. Как грится - ни капли врагу, - он взял стакан, чокнулся им об бутылку и в три глотка выпил. "Столичка" уже не казалось такой противной - водка как водка. Даже немного приятная, хотя и теплая.
- Все, пора брат, пора..., туда где в землице чернеет дыра, - Алексей невесело улыбнулся скальпелю, - Ну, пошли что ль.
На слегка заплетающихся ногах он вошел в ванную комнату, нашарил на стене выключатель. Сел на край ванны, с пожелтевшей от времени и качества воды эмалью. Посмотрел по сторонам, как будто надеялся увидеть что-то новое в знакомых стенах. Включил воду и начал наблюдать как наполяется ванна. Спохватившись встал, вернулся на кухню, сложил на табуретку скальпель, пачку "балканки" с зажигалкой и отнес все в ванну. Опять вернулся, убрал остатки продуктов в холодильник, пустую бутылку бросил в мусорное ведро под раковиной. С подоконника взял заклеенный конверт без адреса. Еще раз осмотрел кухню и выключил свет. В темноте за окном также шел дождь.
Письмо в конверте он написал еще неделю назад. Ничего особенного писать не стал - "Я, Порхоменко Алексей Дмитриевич, ухожу из этой жизни по доброй воле и без принуждения. В моей смерти прошу никого не винить. Простите меня.", и подпись. Все. После того как написал это, тогда, неделю назад, через день после своего двадцать третьего дня рождения, сразу стало легче на душе. Как будто мосты за собой сжег. Решился. Наконец решился. Больше никого не о чем не надо просить и умолять - все равно он там не слышит. И правильно. Таких как он не за что слушать. Сам. Во всем виноват сам. ..."прошу никого не винить".
Никаких, особенно сильных потрясений в жизни, вызвавших желание уйти вроде и не было, Не было женщины, которая бы ушла от него, а он не смог без нее жить. Не было смерти близкого человека, которую нельзя перенести. Не было долга чести, который не заплатил. Не было нестерпимого позора. Ничего не было, из-за чего обычно уходят. Да и самой жизни тоже не было - так, череда серых, совершенно одинаковых дней. Серый поток. Без просветов, без надежд. Без желания что-то изменить. Нет, каие-то желания все-таки были - но такие мелкие, не важные, и все чаще какие-то пакостные, что за них становилось стыдно даже перед самим собой. Он это понимал. Давно понимал что ничего лучшего не заслуживает, что все по честному. И от этого становилось еще хуже и противнее.
Он часто жалел себя, даже иногда плакал от этой жалости. Это тоже было противно. Но он все-равно, как мазохист продолжал раз за разом, день за днем вкручивать в себя этот штопор боли, жалости, ненависти к самому себе, в надежде что Бог услышит и дернет за руку штопора. Но раз за разом ничего не происходило. Это даже стало какой-то традицией, странным ритуалом. Утром, во время долгой поездки в автобусе на работу, на другой конец города, он отворачивался к стеклу, прижимался к нему горячим лицом и приступал к разговору со Всевышним. Каждый день, последние то-ли два, то-ли три года. Он говорил ему что живет зря, что наверное занимает чье-то место - Бог молчал. Он говорил что ничего хорошего в этой жизни не сделал, а делал только мелкие пакости, гадости, никому не помог - Бог молчал. Он говорил что не достоин тут жить, что наверное он самый худший из людей. Ну может не самый конечно, но точно не из лучшей части. Что он страдает и заставляет страдать других, что добра все равно никому не несет - так зачем же это все? Зачем?! Все равно все когда нибудь кончится. Так зачем же тогда ждать. Чего ждать? Не могу я, больше Господи, ну пожалей меня, отпусти, убей. Ты же всех любишь. Значит и меня. Ну пожалуйста, умоляю. Я же не прошу любви, денег, счастья, не прошу - не достоин. Зла другим не желаю. Только смерти - и все. Ведь смерть есть для каждого.
Бог молчал. Всегда молчал. Автобус подъезжал к его остановке и он, подхваченный людской массой выходил из него под осенний дождь, январский снег, теплый апрельский ветерок, слепящее летнее солнце и шел к проходной. Каждый божий день.
С некоторых пор у него появилось странное желание - увидеть свои похороны. Услышать что будут говорить о нем скорбящие, а быть может просто скучающие в ожидании халявной выпивки и закуски люди. Кто придет из знакомых, а кто посчитает не обязательным. Будет ли стоять у его гроба какая-то незнакомая сейчас женщина с заплаканным лицом или только знакомые лица родственников, явившихся в обязательном порядке. Может он еще проживет нужную жизнь, может все еще будет хорошо. А может вообще никого не будет, а будут только два плохо выбритых, пьяных мужика в брезентовых фартуках и толстых резиновых перчатках из городского крематория, которые не церемонясь закинут никому не нужное тело на железную тележку и покатят к печи.
Когда он вернулся в ванную комнату, воды уже набралась достаточно. Из зала он взял сидишный плэер и трубку радиотелефона. Алексей разделся, аккуратно сложил одежду на край раковины и залез в воду. Протянул руку к табуретке, вытащил из пачки предпоследнюю сигарету и закурил. Вставив в уши капельки наушников, нажал па плэй. Заиграла "LOOKING FOR THE SUMMER" Криса Ри. Откинулся на спину и закрыл глаза. Вода была теплой и успокаивающей. Докурив до середины он понял что тянет время. Хотя теперь ждать вроде и нечего. Наверно просто немного страшно - вот так, раз и на всегда перестать существовать. Раз - и его больше нету.
Сверкающая сталь скальпеля удобно легла в руку. Где-то он читал, что в запястьях меньше нервных окончаний, чем в других частях тела. Именно поэтому вскрытие вен, особенно в теплой воде, было самым распространенным способом самоубийства еще у патрициев Древнего Рима. Кроме того другие способы он посчитал не подходящими. Повесится - страшновато: смерть от удушения не самая приятная и безболезненная вещь. Кроме того - внешний вид мертвеца с выпученными глазами, вывалившимся синим языком, опорожненным прямо в штаны кишечником и мочевым пузырем. Спрыгнуть с крыши или бросится под колеса автомобиля означало травмировать психику окружающим. А они-то уж точно не в чем не виноваты. Ну и в гробу такой труп смотрится не очень - кусок (хороше если один) мяса с бойни. Отравление - нет стопроцентной гарантии, следовательно появляется возможность прожить потом остаток жизни инвалидом. Хороший вариант застрелиться - но пистолета к сожалению не было.
Так что скальпель и ванна - лучшее из доступного. Если делать все правильно, без паники и поспешности то понадобиться всего только одно точное движение. Алексей постарался успокоить дыхание и гулко бухающее сердце. Всего одно движение. Резать надо не так, как в фильмах - у основания ладони, а по всей длине вены от запястья до сгиба локтя. Ну или хотя бы сантиметров десять - пятнадцать. Скальпель остро заточен и отлично режет даже толстенную резину - он проверил это на куске автомобильной покрышки, найденной вчера во дворе.
- Ну, братишка, главное не сдрейфь.
Перехватив скальпель поудобнее, как держат карандаш или ручку во время письма он опустил острое лезвие на запястье левой руки. Очень захотелось закрыть глаза и отвернуться. Нельзя - нужно все видеть и контролировать действия чтобы не резать потом по второму разу. Надавив на ручку Алексей наблюдал как острие скальпеля входит в кожу. Он продолжал давить и лезвие все глубже погружалось в запястье пока не достигло пульсирующей вены. В первый момент кровь узким веером брызнула почти вертикально от вены а потом начала прибывать равномерной пульсирующей струйкой. Алексей сглотнул, и поборов желание остановится, продолжал увеличивать разрез. Лезвие шло очень мягко, почти без сопротивления. Разрезанная кожа и ткани за ним расходились, оставляя за собой глубокую борозду, тут же наполняющуюся темно-вишневой кровью. Когда разрез был уже сантиметров восемь в длину скальпель соскользнул с голубой пульсирующей нити и перерезал что-то твердое. Безымянный палец дернулся и вывалился из строя сжатого кулака. Тут же в руке появилась теплота и накатывающая волнами несильная боль. Алексей закусил губу и вернул скальпель на вену. Еще немного, сантиметров пять. Кровь уже прибывала потоком и залива всю руку. Все.
На тело навалилась приятная, отупляющая слабость. Медленно положив скальпель на табуретку он аккуратно, стараясь не испачкать в крови, вытащил из пачки последнюю сигарету и закурил. Ароматный дым заполнил легкие. После пары глубоких затяжек на сознание начала накатывать апатия. Стараясь отогнать ее Алексей помотал головой и сел в ванне. Вытащи из уха один наушник и взял трубу радиотелефона.
Номер самого далекого от его дома, двадцать третьего отделения милиции он, не надеясь на свою память ввел в телефон заранее, а теперь просто нажал на кнопку повторного звонка. В трубке прозвучало пять длинных гудков, прежде чем раздался сухой щелчок, а за ним усталый голос.
- Дежурный по двадцать третьему отделению старший лейтенант Сергеев. Слушаю вас.
- Добрый вечер. У меня сообщение. Запишите пожайлуста.
- Уже записываю.
- Сегодня, по адресу Молодогвардейская 57, квартира 72 совершено самоубийство. Дверь ломать не надо - ключ в почтовом ящике. Тело в ванной комнате...
- Эй, парень, ты че там задумал. Кончай шутить.
- Не перебивайте меня пожайлуста, - аппатия становилась все сильнее, голос звучал медленно и тихо. Каждое слово приходилось произносить с большим напряжением воли. - Записка лежит там-же, на табуреке, в заклееном конверте. Все.
Он уронил тяжеленную, ставшую за последнии пару минут свинцовой трубку на пол и откинулся на спину. Ментов он обманул - дверь ломать все-равно придется. Она закрыта не только на замок но и на толстенный внутренний засов. Просто с ключем они провозятся лишние минуты две-три. Это не даст им придти слишком рано.
Вода в ванной приобрела приятный, прозрачно-розовый оттенок. Но смотреть на нее не хотелось. Хотелось спать. Он чувствовал себя очень уставшим. Алексей закрыл глаза. Тело ласкала теплая, обволакивающая влага. Слегка кружилась голова. Хорошо. Ни боли, ни страха. Только расслабляющая усталость. Усталость, тепло и спокойствие. Хорошо.
* * * * * *
- Ну че, очухался маненько? - Моисеич стоял над ним на коленях и тряс за плече. - Очухался. Вставай давай - холодно на полу то валяться. - в голосе хозяина слышолось смущение. - Да и не метено у меня, - отвернувшись, железнодорожник с кряхтением распрямился и отряхнул сор с коленей. - Вставай.
Алексей оперся на руки и медленно поднялся, опасаясь головокружения. Хозяин еще раз посмотрел на него, повернулся к столу и налил в стакан из уже открытой бутылки.
- На, выпей-ка. Полегчает.
Алексей принял стакан все еще дрожащими руками и выпил водку жадными глотками, не почувствовав вкуса. Дествительно стало получше. Дрожь постепенно утихла, головокружение пропало.
- Экий ты нервный. Чуть что - сразу бряк и на пол. - Моисееч казался немного смущенным и сторался не смотреть на гостя. - Тоже мне, моду взяли, в обмороки падать. Эх.
- Простите. Случайно вышло. - Алексей залился краской как напортачивший первоклашка пойманный за неблагопристойным занятием строгим учителем, еще более стыдясь из-за смущения хозяина.
- Ну да, понятное дело конечно, - Моисеич махнул рукой. - Ты это, вставай все-же. Холодно на полу.
Алексей встал, поднял опрокинутую табуретку и бросил нервный взгляд на стол. Вместо скальпеля там лежал нож. Обыкновенный кухонный нож с грязно-зеленой пластмассовой ручкой, перемотанной потертой изолентой, с потемневшим от времени лезвием. Всего лиш нож, какой встретиш в каждой нормальной квартире.
- Вот и хороше, - Моисеич прятал глаза. - Не ушиб себе чего? Нет? Ну и ладненько. Это, окно-то надо закрыть. - Заметно суетясь хозяин подошел с левой стороны окна, и, перегнувшись через стол, с дребезжанием захлопнул открытую раму. - Ты это, извини вообщем... - Моисеич посмотрел на гостя. - Не я это придумал. Положено так. Чтоб сразу значить, все вспомнил человек.
- Я понимаю, - Алексей натянуто улыбнулся. - Работа такая.
- Во-во, будь она неладна. Есть то не расхотел еще?
- Нет вроде.
- Ну садись тогда. Щас хлебушек нарежем и начнем, - хозяин взял нож.
- Можно я?
- Да за ради Бога. - Моисеич повеселел. - И сальцо то-же пореж. А я вот как-раз помидорчиков достал. Ага. Свои, домашние. Без пистицидов всяких. Самая та закусочка для доброго человека.
Алексей взял нож из рук хозяина и начал нарезать немногочисленные продукты. Моисеич открыл ящик стола - теперь тот уже не был пустым; в нем лежали пара аллюминевых вилок, большая деревянная ложка с хохломской росписью и нож-открывашка. Вытащив весь этот нехитрый скарб хозяин принялся открывать кильку и помидоры. Большой ложкой он достал из открытой банки несколько помидорок и положил в уже стоящую на столе тарелку. Порезав хлеб и сало Алексей соорудил из них несколько бутербродов. Как ни странно, есть он действительно хотел и с вожделением смотрел на бутерброды. Моисеич не заставил себя долго ждать. Закончив с помидорами он сходил в сени принес от-туда вторую табуретку.
- Ну кажися все. Давай, садись Алеша, - Хозяин казался уже совершенно оправился от недавнего смущения. Он взял откупоренную бутылку и налил по трети в каждый стакан. - Во. Давай гость с тобой за знакомство выпьем. Хоть и не в радость оно тебе наверное, да уж не по моей воли вышло. Ну давай, будем здоровы! - Моисеч резко выдохнул и в два глотка выпил. Взял со стола бытерброд, глубоко вдохнул запах соленого с чесноком сала, отломил от хлеба небольшой кусочек и закусил. - Эк, хорошо пошла, зараза! А ты чего дожидаешся? Давай, давай. Авось не твоя паленая "Столичка"!
Алексей выпил "Абсолют" одним крупным глотком. Водка действительно была отличная, с мягким вкусом и лимонным ароматом. Такую он не пил никогда, хотя один раз покупал эту марку. Но та водка оказалась поддельной, и не смотря на фирменную бутылку с бородатым мужиком на стеклянном барельефе и аховую цену, была ничем не лучше любой другой из стандартного асортимента продмага.
- Ну, как тебе водочка? - Моиеич подмигнул гостю, - Не амброзия конечо, но тоже вещь. Ты давай это, не стесняйся, закусывай. Ага. Помидорчиков моих вон попробуй..Вот и молодец. Курить то хочеш? - Гость с благодарным видом кивнул, прожевывая бутерброд. - Это мы быстро.
Хозяин подошел к постеи, откинул свисающее до пола покрывало и вытащил из под нее большой деревянный ящик, выкрашенный в зеленый цвет. Под его крышкой оказалось сваленные без какой-либо видимой системы самые разные и вроде совершенно неуместные в этом доме вещи: штук двадцать пистолетов, мотки разношерстной веревки, запонки, ключ, купюры и монеты разного достоинства, опасные бритвы и даже большой капкан с цепью на крупного зверя. Копаясь в это барахле Моисеич одну за другой выуживал открытые пачки сигарет.
- Так, что тут у нас. Ага: "прима", "парламента" немного осталось, "новость", "беломор", "мальборо", "элэм". А вот и твоя "балканка" любимая. А то мож что другое будеш? Подороже. Вон, даже сигары есть, - Моисеич протянул на открытой ладони три не раскрытых, еще в алюминевых футлярчиках "Гаваны".
- Нет, спасибо. Я к "балканке" привык, от других кашлять начинаю.
- Ну как хочешь. А я пожалуй седня сигарку засмолю, - Моисеич сложил все ненужные пачки обратно в ящик и задвинул его под кровать.