Сервий нетерпеливо сорвал с себя шерстяную пенулу (плащ без рукавов) и шёлковую тунику с широкой пурпурной полосой, скинул сандалии. Двумя сильными ударами стопы присыпал одежду песком.
Это были последние приметы цивилизации. В укромной маленькой бухте, на диком и девственно чистом берегу не осталось явных следов присутствия человека.
Свобода коварна. Она расслабляет. Но она же всему придает и особенный смысл. Его нет ни в деньгах, ни в почете и славе. Ведь кумиром толпы может стать даже раб.
Свобода должна быть в поступках и в мыслях. И в чувствах людей. Нельзя никому принуждать себя жить, как решили когда-то за них.
Сервий плыл к исполинской скале, заслонявшей вход в бухту. Вода была теплой, прозрачной и неподвижной. В ней возникало особое чувство полета. Иначе - свободы от веса всего, что нагружало и тело, и душу.
Всё исчезало. Всё растворялось. Всё смывалось водой.
Сначала Сервий плыл кролем. Неторопливыми, редкими взмахами рук. Не закрывая глаза, когда лицо погружалось на очередной десяток гребков.
Дно было песчаным, похожим на пляж. На нём не было раковин, а над ним не было рыб. Мир под водой оказался бесплодным, пустым.
Тогда Сервий поплыл на спине, жмуря глаза от слепящего Солнца. Он ощущал себя одинокой, единственной птицей (или, может быть, рыбой), парящей на кромке небес.
Он проплыл мимо скального острова с живописной кромкой прибрежных камней. Но заметил свой промах только тогда, когда попал в его тень.
Решил плыть еще дальше. Сил у него было столько, что он мог достигнуть и края земли. То есть воды.
Скала оставалась такой же внушительной (высотою в полнеба), какою виделась с берега, когда затылок уткнулся в "черту".
И небо, и безбрежное, до самого горизонта зеркально-спокойное море казались рисунком на грязноватой стене.
К ней вплотную прибилось несколько кораблей. "Круглых" - торговых и "длинных", с носовыми таранами, со снятыми мачтами - боевых.
Сервий выбрал самый большой - трирему с форкастелем (боевой башней) и, хотя и с трудом, содрав кожу с непривычных к грубой веревке ладоней, все-таки с первой попытки забрался на борт через широкий якорный клюз.
На кораблях не было видно людей.
Скорее всего, на триреме никогда не было экипажа: матросов, гребцов, морских пехотинцев и офицеров. Доски палубы были совсем не истерты и больно кололись занозами в тех местах, где неплотно прилегали друг к другу. Паруса лежали в зашитых наглухо плотных чехлах. В чистом трюме, живописно пронизанном ребрами-жердями разной длины, пахло не потом и застойной мочой, а свежим деревом и смолой.
Вместо стрелометов и прочих легких баллист Сервий увидел на башне подставки-лафеты с караваями хлеба и лепешками, горками соленых маслин и разрубленными пополам луковицами.
Угощение небогатое. Но в укромных местах под бойницами стояли кувшины с вином и водой.
Сервий плеснул на два пальца бурой жидкости в кружку. До половины разбавил водой.
Уже после первого глотка все поплыло в голове и захотелось лечь на дощатый настил. Сервию примерещилось, будто в небе над башней открылось окно, и кто-то смотрит оттуда на без вина пьяного с легким укором: Мол, что ж ты так глупо попался? Что же свободу не уберег?
- И не нужно повторять, что мне оказали высокую честь! - с раздражением говорил триерарх (капитан). - Мы с вами граждане цивилизованной и просвещенной страны. Вам ли не знать, что по закону я не обязан брать ответственность на себя за судьбу корабля до того, как не будет подобрана в полном составе команда.
От других моряков триерарх отличался "благородной" прической и повязанным вокруг шеи красным офицерским шарфом-плащом. Несмотря на свой достаточно зрелый возраст, "повелитель безбрежных соленых просторов" не заслужил ни почетного шлема, ни именного меча, ни других знаков отличия. Он был скорее похож на тщедушного, скрупулезно-дотошного писаря, чем на того, от чьей силы воли и мастерства в морском деле зависят жизни людей.
Его собеседником был центурион - командир отряда морской пехоты. Высокий и коренастый, облаченный в обшитый медными пластинами кожаный панцирь, в шлеме с коротким плюмажем и полосками всадника, которые можно было увидеть на концах почти достигавших локтей рукавов.
- Закон - слепая продажная девка, - ответил центурион триерарху с усмешкой. - Прав лишь тот, кто сумел взять из рук Немезиды карающий меч. - Центурион как будто бы невзначай опустил ладонь на торец своего. - Сколько вы получили рабов?
- Сорок девять. А весел - сто пятьдесят! Я не желаю испортить свой послужной список. Я буду ждать до тех пор, пока не приведут остальных.
Офицер ничего не ответил. Он кивнул по-военному резко и деловито спустился с залитой вином башни на палубу, где матросы под надзором солдат раскладывали вдоль бортов захмелевших спящих гостей, опрометчиво спустившихся по лестнице сверху на башню, чтобы посмотреть "настоящий римский корабль".
Их разбирали по парам в соответствии с ростом и ожидаемой силой. Затем были должны приковать к одному из трех парных рядов весел под палубой корабля.
- А этот почему без повязки на бедрах? - показал центурион на того, кто лежал в стороне от других и отличался не то, чтобы слишком развитой мускулатурой, а какой-то особой холеностью тела. По внешнему виду - далеко не плебей. А ведь тоже польстился на бесплатную кружку вина!
- Не могу знать! - встал по стойке смирно и с удовольствием пробуя голос рявкнул солдат. - Наверное выбросил за борт, когда догадался, что по повязкам на бедрах мы отличаем рабов. Хитрый, г-гад!
Похоже на то, - решил офицер. И у него непростая прическа. Те же кудри и челка, которыми очень гордится наш капитан. Этот, правда, покрепче и несколько помоложе. Но встречают не по фигуре - по одежде и волосам.
- Эй, - махнул рукой офицер близко стоявшим солдатам, - отнесите бесстыжего малого в мою комнату в башне и чуть разогрейте большую амфору со смолой.
В отличие от капитана центурион понимал, что медлить с отплытием было нельзя. Опоздавшие не получат главных бонусов по итогам борьбы за места на военных складах. Может быть для того, кто уже не мечтал сделать карьеру, а всего только лишь хотел сохранить свою должность, которую он получил за выслугу лет, не было смысла ничем рисковать. Таких, как этот дурак триерарх - всегда и везде большинство.
И ничем его не проймешь! И не отмахнешься брезгливо. Ведь матросами и гребцами командует он.
Но центуриону не раз уже удавалось законы использовать так, как ему было нужно, изменяя и развивая по ходу действия смысл.
Склад и хранилище личных вещей были прямо под башней. Офицер приказал солдатам поставить амфору с подогретой смолой в самую дальнюю дырку в полу, где без горящего факела трудно было что-то увидеть даже тогда, когда люк был открыт.
Центурион откупорил на ощупь флакон с маслом мирры (подарок за отличие в прошлой баталии!), вдохнул горьковато-пьянящий пряный запах и без сожаления вылил флакон в щель между приподнятой крышкой и горлышком амфоры.
Ловушка вышла на славу! Оставалось о ней "невзначай" рассказать.
Когда через какое-то время в хозяйственном трюме послышались вопли, и потом, неумело ругаясь, оттуда по лестнице выбрался триерарх с черной, как смоль, по самые брови испачканной головой, центурион удивился:
- Зачем вы нырнули в смолу? Да и как вы сумели протиснуть голову в узкое горлышко амфоры? Впрочем, - он критически осмотрел испачканный орган, - она у вас не так велика. Идемте скорее в ваши покои. Не гоже матросам вас видеть таким.
Триерарх повиновался безропотно. Он вошел в полный ступор.
Пока матросы снимали одежду со своего капитана (не через голову, а через ноги, хотя и с определенным ущербом для швов) и набирали горячую воду в большой медный таз, центурион говорил пострадавшему ласково, как ребенку:
- Ну что вы так испугались! Все понимают, что вы просто хотели проверить, что находится в хранилищах вашего корабля. Болтун опцион вам наверное сказал, что почувствовал в трюме запах редкого, ценного масла, которое сам Гален втирал императору в волосы. У вас, кстати, прическа - не хуже... недавно была. Да не волнуйтесь и не дрожите вы так! Если бы в амфоре оказалось чистое масло, никто вас не упрекнул бы за то, что вы решили взять пробу не пальцем, а обмакнулись дотошно в него головой. Если бы не вонь от дурацкой смолы, от вас бы пахло, как от самых знатных людей, которым нам с вами хочется подражать. Волосы вам теперь не отмыть. Смола с ароматическим маслом быстро твердеет. Но это в чем-то и хорошо. Вот сойдете на берег и ощутите, что ни одна женщина не устоит перед запахом мирры!
Когда центурион зашел в свою тесную опочивальню, Сервий уже проснулся и даже пытался пролезть в не застекленное, но слишком узкое для его тела окно.
- Одевайся! Живо! - центурион бросил на лавку-сундук лишь немного испачканную одежду капитана. - Договоримся сразу. Я тебя спасаю от рабства, но ты будешь делать все, что я прикажу.
Не успев стать закованным в цепи невольником, Сервий потерял свободу как капитан корабля.
Центуриону не пришлось объяснять долго команде, что всё должно соответствовать принятым правилам. А в повседневной практической жизни правила и привилегии закрепляются в знаках. Скажем, тога - привилегия римского гражданина. Пурпурная полоса от шеи до подола могла быть на тогах и туниках лишь у сенаторов. Красные плащи имели право носить проявившие личную храбрость офицеры в когортах и капитаны судов. Прическа с завивкой - признак знатности рода. Простая повязка на бедрах - знак того, что ты плебей или раб.
Голого, грязного, как илота, бывшего триерарха не могли уже слушаться и уважать. Он был рад, что ему дали возможность остаться в своей конуре, а не посадили на весла, где он по всем внешним признакам теперь должен был быть.
Сервий дал команду матросам поднять якоря.
Для того чтобы триера могла догонять торговые корабли, он посадил на средний ярус весел матросов, а к верхнему ярусу центурион приставил самых сильных солдат.
Ни у кого ничего нельзя отбирать просто так. Всё должно быть законно. Всё всегда достаётся тому, кто умеет законы правильно толковать.
Среди наблюдателей Мара была на особом счету. Ей разрешалось даже влюбиться в того, кто по собственной воле покинул "берег мечты", отказался от славы, почета и знаков того, чего он по праву достиг.
Тому, кому скучно сидеть и смотреть на всех с высоты, приходится бегать, как белке, по кругу. Прошло бы какое-то время, и Сервий бы снова добился всего, о чем другие мечтали всю жизнь.
Но однажды суровый моряк, причаливший к берегу (нет, не там, где в тени хвойных деревьев, похожих на усталых, расслабленных, могучих ратных бойцов распушился песок, а в центре Мира, у высокого скального острова, вершина которого держит купол небесный над морем и над лагуной), увидел девушку без положенной столы до пят, в одной лишь короткой тунике без рукавов.
В радостном гомоне и топоте ног по всему кораблю не было слышно, что девушка пела, шлепая босыми ногами в луже в прибрежных камнях.
- Понравилась девочка? - спросил Антоний Сервия. Центурион и триерарх давно звали друг друга по имени. Они взяли на абордаж уже пять кораблей, пытавшихся уклониться от законной проверки того, что полагалось учитывать по всем установкам и правилам римского цирка. У каждого из боевых закадычных друзей на особых счетах теперь было немало сестерциев, на которые скоро можно было купить должность квестора или даже наместника. - Не смотри, - продолжил Антоний, - она не про нас. Это дочка того, кто стоит высоко над сенатом.
- Нептуна или Юпитера, что ли? - Сервий попробовал пошутить.
- Ещё выше. Того, кто владеет и небом, и морем, и сушей. Всем, что ходит, летает, растет или плавает. Всем, что можно выпить и съесть. Всем-всем, что доступно, что ты видишь вокруг. Нам лучше его не дразнить. Вот подожди, вот заработаем право сойти на сенаторский берег в лагуне... Там, говорят, у каждого будет по десять красивых служанок.
Сервий лишь улыбнулся. Другу его пока не понять, что такое свобода. Свобода забыть про условные правила и условные ценности навязанной кем-то игры.