Вред, причиненный любовью, покрывает с верхом горсть счастья, от нее получаемую. Вред, причиненный любовью не возместить ничем. Всё! Шабаш! Человек уже приобрел эту препозицию, будь она неладна. И у неба не найти ему спокойствия. Ты испытал что-то похожее на любовь- всё, ты уязвлен, краснощек и жутко опасен. Теперь ты - вне игры. Теперь ты за бортом. Особенно опасна любовь не взаимная. Она бывает одна, как если любовь вообще случается одна. И человек уязвлен, в его нутре- зияющий шип, который ноет, но иногда это очень приятно (читай: мазохическое себялюбие). Ты уязвим. И это видно, как не пытайся скрыть. Это самое страшное. Ведь теперь твой облик утуплен, разрезан, а кишки его вытащены наружу. Но ты держись. Держись и не сдавайся. Сопротивляйся. Сопротивляйся, если хочешь жить спокойно. Как на море не бывает однажды ни волны, так спокойно и живи. Я расскажу тебе историю. Она никак не связана с моим сегодняшним днем. Отнюдь, она помогает прожить мне еще и еще. Все фибры той истории согревают меня в самую холодную весну и во все мерзлые летние утра. Я никудышный рассказчик, но выслушай меня, превозмогая недостатки моего слога.
Ситка. Ночь. Понедельник.
На Ситке тоскливо, особенно ночью, особенно в понедельник. В моем доме сломались все обогреватели, но мне тепло. Лет десять назад я был молод, небо было синее, рожь колосилась и "все было по-другому". Я делил людей на товарищей, приятелей, соратников и друзей. И я разглядел интересного человека. Девушку.
Я никогда не смотрю людям в глаза. Зачем? Я не запоминаю цвет их глаз, просто не смотрю. Привычка или признак отстранения. Но ей я посмотрел в глаза. Прямо в глаза, не блуждая по лицу в поисках детали, на которую можно, зацепившись, смотреть, не выдавать своей странной привычки. Всего два раза, но каждую из этих секунд меня, словно, прижимало между обогревателями. От встречи наших взглядов мне было странным образом тепло, и хоть это было в самую сумасшедшую жару, тепло это было физиологически едва ощутимо. Как будто мурашки пробежали по теплу, а тепло пробежало сначала по левой, а затем и по правой части моего бренного туловища.
"Девушку- знакомую" перевел (со временем) в ранг "девушки- товарища". Может это профанация, но думается, она чувствовала это тепло тоже. И ей тоже от этого было странно, не по себе. Но тепло было! Откуда этот феномен? Не близкий, не друг, но мне было тепло и интересно. Это было и ново, и бытово, и самостийно. Плюс мой вялый порок- себялюбие- отыгрывался по полной. "Товарищу" тоже было интересно.
Могу дать инструкцию, как описывать наши отношения: описывая наши отношения, можно употреблять слова: пиетет, уважение, товарищеское присутствие, временное обожание по поводу вялых выкрутасов, братская любовь дружественных народов стран бывшего СССР. Описывая наши отношения, нельзя употреблять слова: симпатия, тепло (см. выше), дружеская любовь братских народов стран бывшего СССР.
А я вываливал каждый день кубометры интеллекта, хорошего юмора и блестящего софизма. И получал нехилую отдачу, но. Но было ново и странно. Году к четвертому знакомства я так и не перевел ее в разряд близких и друзей. Не знаю, отчего. Слишком много было вокруг людей и они постоянно нам мешали. Мне мешали. Ей же не мешало ничто разглядеть, что ничто- на самом деле- я. Но что-то ее останавливало, и, если я буду об этом думать- окончательно сойду с ума. А о моем прадеде она знает больше, чем обо мне. Говорит ли это о том, что я о своем прадеде ей рассказывал больше, чем о себе? Не думаю.
И однажды, не знаю, не помню, к чему, но состоялся приблизительно такой разговор:
"-Больше пяти лет любви обстоятельной я не понимаю, откуда брать силы? а порционно ее изливать - не по мне. Поэтому, считаю своим долгом предупреждать об этом. - С идиотской улыбкой сказал я. И понял, что поступил сейчас, как болван. - Но ты, помнится, говорила про вековечное счастье. Останешься девицей, милейшая. - Болван нестерпимый, я даже и не подозревал, что обрушится на меня в последующие минуты.
-А я, может, и хочу, чтобы весь мой мир заключался в одном человеке. Может, я бы видела в нем все, что ты видишь, глядя в мир, в окно, в книгу. Он, этот человек, стал бы для меня книгой, миром, окном. По крайней мере, на первые пять лет. Вспыльчивый, интеллигентный, гладко выбритый, низкоголосый с хрипотцой, он бы своим присутствием расцвечивал бы все мое черно-белое кино. Откуда ты знаешь? И эти условные 5 лет были бы самыми яркими, теплыми, дорогими сердцу. И потом, выгорев абсолютно, счастливо и свободно жить. А на выжженной пустыне, на самой несчастной степи моего сердца рос бы этот кактус с самым прекраснейшим цветком, был бы самым красивым кактусом в мире. И, может быть, такая была бы моя жизнь, счастливая. И это была бы абсолютная любовь, абсолютное счастье...
-Ты повторяешься- тупо глядя на свои огромные, беспомощно опустившиеся на стол, руки, сказал я, начиная тихо соображать, к чему идет разговор.
-Абсолютное счастье... Как сахар в кипятке (морщится), растаяло бы сердце. И она, любовь, только она одна и согревала бы, и вводила в состояние неимовернейшего счастья. И это была бы самая живая жизнь. Самый смертельный кураре. И не было бы лучшего пути, лучшей любви, лучшей жизни. Только теплая улыбка, теплый взгляд и бережное отношение к сердцу. И каждый день- праздник. Хотя бы на пять лет.
Здесь я не нашел ничего лучшего, чем сказать: "Дальше?".
-И, может, я хочу, -продолжала она,- чтобы ты себя узнал в этой пламенной речи. Узнал бы и смутился. Потому, что встречных чувств- никаких. То есть: ноль целых, ноль десятых. И, может, тогда я бы ушла от этого совсем. Если б ты только смутился и узнал себя. Идиот."
Прошло десять лет. И у меня есть знакомый. Он сутул и высок. Не старик, не спился. Он все так же практикует бокс - с другими единоборствами не получилось. "Гибкость, как у бревна"- говорит он про себя. Немного портят приятные черты его лица большой нос и огромные глаза, пронизанные жалостью, с редкими ресницами. Временами он бывает похож на собаку Уолта Диснея. Он носит сюртук и карманные часы. Он всегда идеально выбрит, точно его завтра посвящает в рыцари английская королева (God save the Queen!). И он пьет томатный сок прямо из пакета так же естественно, как кошка пьет парное молоко из жестяной миски.
Я рассказал тебе эту историю, а он сидит напротив меня, достал осьмушку чая, набил трубку и стал этот чай курить. А в городе шалит туберкулез, и вообще, какая-то чума с этим городом происходит. Я заканчиваю письмо, а письмо заканчивает мою жизнь. И знакомый мой мне из зеркала не подмигивает, но щурит глаз. И я знаю, что ей от этого было бы тепло.