Дрочить на работе очень сложно. Хотя, нельзя, наверное, даже подобрать слово к этому процессу. Нельзя же достать в офисе из ширинки свой член и начать, чередуя резкие и медленные движения, добиваться его извержения прямо на стол, заваленный важными деловыми бумагами. То, что получается в офисе, трудно назвать даже правильным литературным словом "мастурбация". Это вообще ни на что не похоже.
Комната у нас большая, людей в ней много, компьютеров еще больше, и на каждом из них спрятано что-то, что не должно быть доступно постороннему смотрящему, и все проходят мимо этих чужих экранов, равнодушно делая вид, что ничего им не интересно, но обязательно заглядывают, высматривают под окнами с ненужной работой какой-нибудь припрятанный для верности пасьянсик-косынку или точки-линии. У каждого своя слабость и каждый вздыхает облегченно, проходя перед чужими мониторами, что не один он такой здесь. Все играют, все развлекаются и все молчат об этом, старательно не выбиваясь из общего ритма. Но вряд ли кто-то из них станет так же спокойно проходить мимо сослуживца, расстегнувшего штаны и вытащившего из них вставший хуй. Хоть в рабочее время, хоть в нерабочее, ничего такого не произойдет. К сожалению.
Но мой комп стоит в самом углу, мне приходится втискиваться каждый раз на стул, катающийся по узкой щели между столом и стеной. Зато запрещенных развлечений на моем экране может быть значительно больше. Никто не пройдет незаметно за моей спиной, никто не сможет заглянуть ко мне незамеченным, а значит, я могу себе позволить почти все. Могу не просто играть в компьютерные игры, а раскрывать пусть даже и маленькие, но вполне различимые порнографические картинки. И рад бы я был большим, но тупит моя техника по страшному, и даже тогда, когда успею я перемахнуть программу при приближении начальства с кипой бумаг, но слишком долго держится на экране остаточная картинка. Глупо получается, экран программы уже новый, нейтральный какой-нибудь системный, а под ним вместо цифр и трафиков трудовой успеваемости обрезанная с краев разложенная телка с толстым волосатым обрубком члена в жопе, и бешено шуршащая лампочка загрузки процессора. Вот поэтому и приходится смотреть все картинки маленькими. Честно говоря, мне просто страшно попасться.
Поэтому я и не могу точно назвать то, чем занимаюсь. И не заниматься тоже не могу. Странное постоянное чувство тревоги и страха кажется мне ужасным, когда я мечусь и стараюсь поскорее сморгнуть картинку в опасности, но сделать это спокойно и величественно, чтобы никто и ничего, но оно же восхитительно для меня, когда удается заглянуть куда-нибудь, увидеть что-нибудь, получить удовольствие и спокойно вовремя закрыть все, чтобы разряженным, обмякшим и спокойным вернуться к осуществлению повседневных рабочих обязанностей. Я могу только незаметно поглаживать штанину, да и то изредка, когда вдруг выходят все из комнаты. Случайно. Посреди рабочего дня, ведь в обеденный перерыв и мне надо выходить, я боюсь остаться в это время один, боюсь, что заподозрят неладное, хотя, наверное, никто и не догадается, что я там остался творить, но лучше выйти вместе со всеми и час прогулять по улице. Мне так спокойнее. Потому что волшебные минуты, когда просто так все выходят случаются у нас в комнате. Она затихает вдруг, и только я стараюсь как можно скорее извлечь из всех своих раскрытых программ ту страницу интернета, где много-много голых баб. В своих развернутых позах они не кажутся уже красивыми, от них остается только форма, обыкновенная, привычная, знакомая. Форма, которой мне не хватает, чтобы дотянуть свой хуй до извержения. Почти не касаясь его, только перелистывая мышью страницы, опустив руку между ног и ничего не чувствуя. Он сам трется о застегнутую преграду и больше не надо ничего. Надо только смотреть на дверь, чтобы никто не зашел. Мои волшебные и случайные минуты слишком коротки. Их бесцеремонно прерывают в любой момент и каждый раз надо успеть, но получается это слишком редко.
Ничего здесь нет похожего на обыкновенное самоудовлетворение. Глупые слова, блин. Ничего похожего. Над белым унитазом, когда ты не один дома, или на собственной кровати все совсем не так. Там можно держать орудие в руках и только от скорости твоего сжатого кулака зависит все. Повторяющиеся наплывы и спады следуют за рукой, и боль вздернутой, растянутой головки, и стекающие в нее в конце капельки вытворяются механически. Простое машинное движение вверх-вниз. И ничего больше.
А на работе нет движения. Мои случайные и легкие прикосновения здесь почти не в счет. Все работает от другой батарейки и совсем по-другому. Я даже не могу объяснить как и почему, но иногда лишь от страшного понимания, что вот сейчас, в эту секунду админ сети сидит у себя в закрытой комнате и смотрит вслед за мной раскрываемые на мое экране страницы, одно только осознание подобного страха дает мне возможность кончить. Здорово кончить. Волшебно кончить. По-настоящему кончить.
И - совсем без рук. Я даже не трогаю себя. Руки - смотрите - обе на клаве, обе совсем не там, где надо. Смотрите, соседи по комнате, даже соседи по столу, искривленному в пространстве, я сижу на своем месте, я ничего не делаю, ну может быть, сижу слишком прямо, но ведь это совсем не страшно в вашем представлении о соседе-сотруднике. Смотрите на меня, я могу набирать какой-то бессмысленный текст в несуществующем окне и пристально, не отрываясь, смотреть на него. А вы смотрите на меня. Сколько хотите смотрите. Все равно вам не достанется ничего. Никакой поживы в моем преступлении против вашей морали. И ты, гребанный лазутчик, тоже смотри. Тебе видно, конечно, что нет никакого текста на моем экране, одни только голые бляди, их дырки, их жопы, их вывернутые в наслаждении внутренности, по которым размазана чужая сперма. Ты все видишь и все знаешь, но больше не можешь остановить меня, потому что уже поздно останавливать, уже никто не сможет остановить, уже содрогается мое нутро и выброшенные капли впитываются в мякоть трусов.
А потом я все закрою и снова стану нормальным человеком в вашем понимании. И даже постараюсь сделать так, чтобы не осталось никаких следов. Только в памяти жестокой железки сервера. Но до нее мне просто не добраться. А у меня ничего нет. Смотрите, опять смотрите, глупые люди, - вовсе ничего. Даже журнал просмотренных страниц. Никаких занимательных слов в нем.
Потому что, я боюсь. Можно же отвернуться в своем углу от всех и найти что-то удивительное, красивое и развратное. Но я боюсь сделать это. Я боюсь случайного взгляда случайного человека за спиной, кто даже на свернутых и задвинутых окнах сумеет разобрать что-нибудь не то. У меня все пристойно. Самые обыкновенные поисковики и самые обыкновенные собрания файлов, ничего необычного, как у всех, как надо, а смотрю я поэтому только полуофициальные сайты. Какие-нибудь знакомства посреди фоток природы и автомобилей. Ну и что? Человеческой пошлости и глупости мне вполне хватает, чтобы среди мути недодержанных в домашних условиях повторений отыскать интересные кадры.
А сегодня было здорово. Погода, наверное, плохая, но соседки одна за другой конфузливо подходили к начальнику и отпрашивались. И радовался я, что заболели родители и дети. Каждая находила свою причину, но слишком рано для рабочего дня комната наша опустела, и я мог открывать что угодно, лезть куда угодно. Этот вечер был моим, я мог мечтать обо всем, о чем хотел. И обо всех. Обо всех тех женских телах, что мне никогда не достанутся, что я могу себе только представлять в чужих фотографиях, таких далеких от настоящей реальности.
Я глупый и несчастный человек, я могу только мечтать о том, что может быть в реальности. Счастья борьбы и страха мне нравится больше. Кажется, даже иногда, что ничего другого мне и не нужно. Только тайное наслаждение, только страсть к пустому пространству в комнате, совещанию у начальника и болезням родных соседей, к чему угодно, лишь бы не тревожили меня, лишь бы оставили в покое и дали пять минут полюбопытствовать, как дородная чужая телка разрывает себе пизду обязательно пальцами с длиннющими накрашенными ногтями. Ногти видно всегда, а лицо всегда закрыто, обрезано краем снимка, ну и хрен с ним, я не туда смотрю и не то ищу здесь.
Сегодня я могу выбирать, сегодня я могу не торопиться и выискивать картинки получше, закрывая лишнее, выбрасывая чужую страсть к знакомству, что не устраивает меня, что не нравится, не подходит мне. Сегодня я не тороплюсь и аккуратно могу забросить все дела, распахивать фотографии на весь экран, медленно сменяя одну другой, рассматривая в подробностях то, что обычно я додумываю, и изображения ползут строчка за строчкой на моем медленном экране, создавая на несколько секунд занимательную картину двух перемешанных фотографий. Сегодня я могу делать все, что захочу. И еще сегодня я никуда не тороплюсь. А самое главное - сегодня я ни от кого не таюсь.
Я не распахиваю, конечно, ширинку. Я не вытаскиваю все же член, но все эти условности исчезают. Я же говорил о разности наслаждения, значит, мне и не надо распахивать и доставать. Мне снова не надо даже трогать себя. Сегодня я медленно перелистываю картинки перед глазами и слушаю шаги в коридоре, любой случайный идущий мимо человек приносит мне наслаждение. Войти в комнату может любой, но страха сегодня нет. Сегодня остается одно напряжение. Напряженное наслаждение.
Сегодня я король и царь.
А в тот момент, когда понимаю, что слишком скоро кончу, я могу остановиться, сморгнуть с экрана картинку и заполнить его бесполезными буквами и цифрами. Остановиться, потому что еще не пришло время. Я еще не успел насладиться всей прелестью такого счастливого дня. И ради этого, остановка неизбежна. И пусть после нее все надо начинать сначала. То, что в нормальный день было трагедией, после которой хуй опадает в штанах, так и не испачкав их спермой, теперь для меня только остановка на пути. У меня достаточно времени, чтобы друг мой еще и еще раз вытянулся стрелой, забираясь каждый раз куда-то в новое пространство, которое не дано испытать в плоской проекции быстрого конца. Теперь я играю в новую занимательную игру. И она тянется минута за минутой, опустошенные сайты сваливаются в мой журнал просмотренных страниц, и я могу смело забывать о них, потому что впереди остается еще много всего. Много развернутых баб и много времени, много счастья и много напряжения, отказаться от которого я больше не могу. А могу лишь выбрать момент, когда перестану контролировать происходящее, и мне станет все равно даже то, войдет ли кто-нибудь в комнату или нет. Я уже переступил за эту грань, отказавшись на сегодня от обыкновенного страха. Я беспощаден и безжалостен, ведь сегодня в странной ситуации окажусь не я, у кого раскроется страшное времяпрепровождение, а тот, кто без стука войдет в пустую комнату. Я больше не загнанная жертва, я теперь становлюсь вместе со своим товарищем охотником, готовым наброситься на жертву, что неосторожно переступить порог. Пусть краснеет, смущается и теряется в словах оправдания он, кого никто не тянул открывать тайну пустой комнаты.
Я не знаю уже, сколько времени прошло. Я поплыл в своей неге и потерялся в ней, старательно поднимая и опуская свой орган, доводя себя почти до границе предела терпения и остывая до нервного смеха, когда не хотелось больше ничего, кроме как смеяться без причины. Может быть, уже закончился рабочий день и, может быть, все остальные занятые сотрудники нашей организации разошлись по домам, не задерживаясь лишней минуты в нелюбимом месте. Может быть, я вообще остался один на свете. Остался один, но кончать так и не собрался, пока не почувствовал, что не хочу и не могу больше сдерживаться.
Само семяизвержение оказалось значительно скромнее его ожидания. Но, наверное, и не затем я сидел здесь все это время. Само извержение не сулит мне ничего, кроме неприятности от промокших трусов и запаха пережаренной спермы. Когда я кончил, мне неприятно оставаться на месте, мокрое черное пятно иногда проступает даже на брюках, и хотя его почти не видно - черное спокойно сливается с черным для любого постороннего смотрителя - неуютно мне, ведь я сам все прекрасно вижу. И не только вижу, но и чувствую запах, который точно станет теперь преследовать меня до самого вечера, когда я смогу придти домой, раздеться и стянуть с себя липкие трусы. Ничего страшного нет и в запахе, наверняка, его никто не сможет опознать в ароматах человеческого сообщества. Запах спермы затеряется в запахе пота. Странного пота, с которым не смог справиться мой дезодорант.
Само семяпротекание - самый никчемный момент моего удовольствия. О нем не хочется думать в процессе, а тем более, после окончания хочется поскорее забыть. Спад и возбуждение чувства служат для меня истиной в мире моего сладкого преступления. А результат - глупые и вонючие промокшие трусы - всего лишь неизбежное зло, от которого я не в силах отказаться, потому что просто не знаю той грани, где заканчивается возбуждение и начинается циничное глупое дерганье поникшей оплывшей палкой, хлюпающей в своем тесном заточении.
Счастье на сегодня завершилось. Я посидел немного тупо глядя перед собой на закрытую дверь, за которой давно перестали ходить опаздывающие домой люди. Я поседел немного в тишине и решил, что мне тоже не помешает пойти домой, переодеться и изгнать от себя противный запах собственной спермы. Я принялся одно за другим закрывать на рабочем столе понаплодившиеся окна с картинками, которые больше не вызывали у меня никаких чувств, кроме гадливости, конечно. И последним я добрался до окна почты, куда не заглядывал с обеда, погрузившись в истому своего злодеяния.
Там было одно: "Приходи есть пиццу". Короткое письмо, давно ждущее, чтобы его заметили, чтобы на него ответили, чтобы с ним согласились, чтобы вечером этим съели пиццу вдвоем в переполненном отдыхающими от работы ресторане. Письмо ждало, а я упивался своим членом, я рассматривал глупые картинки вместо того, чтобы заглянуть один раз в почту и бросить все к чертовой матери ради того, что может случиться после такого вечернего ресторана вдвоем. Получается, что именно сегодня мне следовало бежать с работы, оставив все здесь на потом. А я прошляпил. Я обмочил свои трусы вместо того, чтобы попробовать забраться под настоящую юбку с теплой и влажной плотью.
Было глупо, но я все же постарался наверстать пропавшее время. И - не попал. Телефон был выключен. Она ехала одна в вагоне метро домой в свою тмутаракань на окраине, а мне не осталось больше ничего, как собраться и тоже уйти. Уйти, как обоссаному, вонючему, опущенному, грязному старому козлу.