Швейцария, Женева. Почему так грустно? Я смотрю наверх. В вышине клён перебирает листочками-пальчиками. Руками-ветками держит зелёную буйную крону как корону над головой. Кусочек неба, выцветшего, совсем бледного. Нет яркой синевы. Только светлеющая, совсем исчезающая бледная голубизна. Как моя печаль. Листочки кружевом выделяются на фоне утреннего неба. Мозаичной картиной несуществующего, сказочного мира. Бархатной тишины и нереальности, повисшей в воздухе.
Фирма снимает мне крошечную квартирку. Это прописано в договоре. Деньги автоматически вычитаются из зарплаты. На самом деле это надувательство, дикое надувательство. Квартирка стоит в два раза дешевле. Но нарушить правила игры нельзя. Мы играем. Я делаю вид, что не догадываюсь. Дурочка наивная. Они счастливо потирают ручки, что заработали ещё немного денежек.
Ланч всегда в маленьком, просто крошечном кафе на узкой улочке рядом с офисом. Так, бутерброды на булочке из слоёного теста с тонким прозрачным слоем ветчинки, сыра. Дырчатого, твёрдого. Булочка слоистая, сладкая. Мне хочется пальчиками разодрать её на прозрачные слои. Варварски распотрошить несчастную булочку. Разбросать эти лепестки теста по тарелке, по гладкой поверхности стола. И потом собирать эти пластинки и по одному помещать на язык. Потом поглощать один лепесток, за другим. Вдумчиво и замедленно.
Но я этого не делаю. Только дома развлекаюсь. В детстве я отдирала от вафли слой за слоем и облизывала языком каждую пластинку. Потом ела сухой, облизанный прямоугольничек. Так же и с ним. Мне хочется растерзать его на части, на слои. А потом поглощать слой за слоем. Он всегда сидит напротив меня во время ланча. И смотрит. Не говорит ни слова. Только смотрит с сожалением, как у меня во рту исчезает булочка с ветчиной и сыром. Потом кофе с молоком из белой фарфоровой тонкой чашки. Хочет, наверно, туда тоже. За ними.
Он молод, лет двадцать пять. У него очень тонкие пальцы на руках. Длинные и прозрачные. Он нервно теребит ими салфетку. Закручивает её в белую розочку. Потом раскручивает. И так тысячу раз. Сегодня он подсаживается за мне за столик. Кофе с булочкой уже во мне. Согревают живот. Потом он молча берёт меня за руку и ведёт на улицу. Я как кукла иду, не говоря ни слова.
Мы переходим через дорогу и заходим в парадное огромного красивого старинного дома. Весь фасад в лепнине, в вензелях. Лепнина над каждым окном. Под каждым окном кованый балкончик. Дом снизу утонул в кустах сирени. Мы проходим мимо консьержки. Добрый день, Пьер! Его , значит, зовут Пьер. Поднимаемся в старинном лифте на третий этаж. Он открывает высоченные, под потолок деревянные двери. Они скрипят и пропускают нас внутрь. Там в прихожей полумрак. Пахнет тишиной, блестит лаком паркет впереди. Он всё также молчит. И я молчу, будто в рот воды набрала. Я не могу разлепить губы. Нужно неимоверное усилие, чтобы разлепить их и заговорить. Но я не могу разрушить это молчанье.
Мы проходим в гостную. На столе в хрустальной вазе, широкой, с толстыми гранёными стенками, цветы. Гостиная залита солнцем. И заполнена каким-то ароматом. Дезодорант для помещений. Нашла взглядом сосудик с деревянной палочкой. Потом мы идём в соседнюю комнату. И он молча раздевает меня. Я как под гипнозом. Подчиняюсь. Потом мы лежим в холодных скрипящих простыня, сцепившись как инь и янь. Как две половинки одного целого. Но как только я чувствую, что ещё секунда и сейчас будет поздно, я выскальзываю из постели, хватаю свою одежду и судорожно одеваюсь в ванной. Меня трясёт. Зубы стучат просто мелкой дробью. Потом я выскальзываю за тяжёлую дверь и стучу каблучками по лестнице. Выбегаю бегом на улицу. И только здесь могу отдышаться.
На завтра в кафе он опять там. Мы продолжаем играть в молчанку. Он встаёт, подходит, молча садится за мой столик. И накрывает своей ладонью мою руку. Мои пальцы холодные, ледяные. Я уже заранее начинаю стучать зубами. Трясусь, как будто Герда в царстве снежной королевы. Он берёт меня за руку, и мы идём опять в дом напротив. Я не знаю, что сегодня будет. Я сама не знаю, что там будет. Совершенно не знаю.