Каких только названий они не имели: "Смерч", "Ураган", "Независимые", даже "Немедленные социалисты", но цели вооруженных отрядов, собравшихся под знамя анархии были одинаковыми - брать от жизни побольше!
Они и брали, но как? Отбирали у обывателей, грабили на улицах, в квартирах.
Вкусившие так много "сладкого", не встречая достойного организованного отпора, отряды анархистов захватывали дома на важнейших артериях города, превращая их в настоящие крепости.
Конечно, это был террор, терпеть далее такое, становилось опасным для революции.
Не первую ночь Вера оставалась одна в огромной квартире. Уходя, мама ей ничего не сказала, но Вера догадывалась о причинах постоянного отсутствия матери. Все гости, приходившие к ним последнее время, сослуживцы покойного отца, выглядели настоящими заговорщиками. Безусловно, и мать участвует в какой-то тайной организации, а вот почему, Вера понять не могла.
Папа был полковником Генерального штаба, но революция не лишила их земель, не было недвижимости и ценных бумаг, так что они потеряли?
Зачем злиться на рабочих и крестьян за то, что те берут в свои руки сделанное ими самими? Она ведь не маленькая, 16 лет, и видит не только тех, кто приходит к ним в квартиру, но с большим удовольствием встречается на митингах с простыми людьми. Зачем винить их за то, что они хотят разрешать пользоваться всеми благами тем, кто ничего не создает сам?
Мама впечатлительная натура, а тут еще каждый день приходит поручик Зенринов, весьма неприятная личность. Всякий раз, когда проходит мимо нее, смотрит такими глазами, фу...
И что мать нашла в нем? Ведь отец был еще жив, когда Зенринов пришел к ним - давнее знакомство.
Еще в марте 1917 года, Вера пришла из гимназии раньше обычного, занятия прекратили в связи с событиями. Мама ее всегда встречала у дверей, а тут... разыскивая ее, Вера вошла в спальню, они были там, нагие, слившиеся в одно целое. У Веры пребольно застучало в висках и перехватило дыхание. Она тихонько попятилась, прикрыла за собой дверь.
Прошло некоторое время.
Зенринов не показывался, чему Вера была весьма рада. Мать особенно не волновалась, даже ждала приятных известий от Зенринова, но каких? Мама даже намекала, что это, должно свершиться сегодня.
Вера долго ходила из угла в угол, натолкнулась на поленицу дров, сложенных в коридоре, и решила помыться. Растопила титан, позвала маму с полотенцем. Не поворачиваясь, взяла протянутое полотенце, глянула в зеркало - рядом стоял Зенринов. Кончиком языка, Николай облизывал сухие губы. Под глазами его светились ярко-лиловые синяки, нос припух. Зенринов оглядывал ее сверху вниз - грудь, живот, ноги. От этого холодного взгляда, Вера опешила, стояла не зная, что делать.
- Хороша! Как ты хо-ро-ша!
Николай попытался положить свою руку на ее невысокую, упругую грудь. Вера вздрогнула, пытаясь прикрыться полотенцем от нескромного взгляда, махнула рукой и задела нос Николая. У Зенринова слезы брызнули из глаз.
- Идиотка! - взвизгнул он, - все равно тебе не миновать этого удовольствия, так почему не со мной?
Стукнула дверь, в глубине квартиры раздался голос матери. Николай, морщась, повернулся и вышел...
...Устав от ожидания и воспоминаний, Вера прилегла на диван и уснула. Спала беспокойно и скоро почувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд. Открыла глаза. Над ней склонился Зенринов.
- Собирайся, - начал он, - да, побыстрее! Мать схватили чекисты, с минуту на минуту будут здесь.
Вера подтянула к подбородку шерстяной плед, сжалась в комочек, куда ей бежать? Зенринов зло сплюнул на пол, вышел из комнаты. Вера быстро оделась, собрала не нужные никому, какие-то тряпки.
Нехорошее предчувствие мучило ее. Ведь мать с Зенриновым собралась в Москву, зачем? Да и в Москву ли? Что с мамой?
Николай все торопил, не давая сосредоточиться, и Вера, не переставая сомневаться, вышла и ним из дома.
Долго пробирались переулками, наконец, впереди показался большой особняк. У подъезда толпились вооруженные люди, не обратившие на них никакого внимания.
Светало.
Солнце поднималось тяжело, яростно красное.
Все комнаты, коридоры особняка были заполнены всевозможными вещами: обувью, одеждой, мебелью, коврами, хрусталем. Между всем этим, ходили обвешанные оружием люди.
Необычно начался для Веры этот день. Не было рядом мамы, одна среди совсем чужих людей, только Зенринов не отходит от нее.
Прошлая ночь была беспокойной, поэтому, когда Николай предложил ей отдохнуть, она сразу согласилась, не замечая похотливого взгляда Зенринова. Но странное дело, Зенринов как будто не собирался выходить из комнаты, где стояла широченная кровать.
Вера выразительно посмотрела на Николая - бесполезно. Тогда она, как ей показалось, вызывающе стала расстегивать пальто. Зенринов подошел к двери, повернул на два оборота ключ, потом шагнул к Вере и стал расстегивать плате, своими вспотевшими руками.
Вера рванулась, попыталась оттолкнуть от себя потерявшего самообладания от близости женского тела мужчину, но, поняв свое бессилие, закричала. Задыхаясь от злости и тяжести чужого, такого горячего тела, Вера укусила Зенринова за нос. Николай схватил ее за волосы и со всей силы, ударил ее головой о металлическую спинку кровати.
Вера не видела тех, кто еще входил в комнату, после того, как ушел Зенринов, оставив дверь открытой.
Отряд Тимофеева окружил здание в абсолютной тишине. В этот день, Петроградское ЧК одновременно ликвидировало все анархистские гнезда.
Выставив часовых, Лида попыталась вступить в мирные переговоры. В ответ услышала отборный мат и угрозы, из окон второго этажа, стали сыпаться куски оконного стекла, выглянули стволы винтовок. Войти в дом можно было только в высокие двустворчатые двери, обшитые толстой, полированной, медью.
Зуева достала из-за поясного ремня, гранату и, скрываясь за углом дома, что было силы, швырнула ее к двери. Ударившись о медь, граната отскочила и взорвалась.
Из окон раздались одиночные выстрелы, потом короткая очередь из пулемета "Максим".
Пули высекали яркие искры из камней мостовой.
Ударной волной Лиду двинуло об стену и осколком камня секануло по скуле, брызнули капельки крови, заныли зубы. Кровь стала капать на куртку. Лида совсем разозлилась, рванулась, было, вперед, но Тимофеев придержал ее.
- Не торопись, тут нахрапом не возьмешь!
Из окон особняка, стали стрелять чаще, пули все ближе к Зуевой, высекали искры.
Тимофеев вытянул из кармана какую-то веревочку, подполз к дверям, привязал к массивным ручкам толовую шашку, зажег фитиль.
Двери распахнулись, бойцы отряда рванулись к дверям, несколько человек упали, сраженные выстрелами анархистов.
В доме выстрелы зазвучали пачками, из винтовок, револьверов. Несколько раз взрывались гранаты.
Пошатываясь от легкой контузии, Лида вошла в дом. Там все было кончено. Арестованных анархистов обыскивали и выводили по одному с поднятыми руками.
Не зная зачем, Лида вошла в одну из комнат, потом в другую...
"Вот барахольщики, - подумала она.
В конце длинного коридора вошла в большую спальню...
На широкой кровати лежала обнаженная молоденькая девушка, грудь и губы искусаны. Она не шевелясь, смотрела широко раскрытыми глазами в потолок, разрисованный "Амурами" с луками и стрелами, которыми они целились в каждого входившего в комнату.
-- Боже! - выдохнула Лида.
Она выбрала из кучи белья какую-то одежду, подошла к девушке, ничего не говоря, помогла приподняться, та открыла глаза, постанывая, села на край кровати. Лида помогла одеться, обдумывая, что же ей дальше делать с этой горемыкой?
Пошла было в коридор, но наткнулась на Тимофеева. Тот, ничего не спрашивая, Тимолфеев закутал девушку в пуховое одеяло, спросил:
- Куда ее?
- Не знаю...
- Тогда матери своей завезу, не возражаешь? А там разберемся, что почем. На обратном пути загляну на вокзал, заменю караул. А ты поди, отдохни, бывай...
Он понес свою ношу осторожно, вспоминая о своей сестре, умершей от тифа. Такая же была бы возрастом теперь. Мать здорово убивалась.
Он взглянул в лицо найденышу, глаза девушки синие, бездонные, смотрели на него и будто не видели.
12 апреля 1918 года, анархические банды в Москве, Воронеже, Тамбове, Самаре, Симбирске, были ликвидированы.
В Питере, как позднее писали "Известия", разоружение было совершено позже, утром 23 апреля и прошло без кровопролития, без всяких эксцессов.