"Почта, почта, почта"!" - содрогалось от тихого маленького слова железное чрево судна. Жадно блестели глаза на загорелых бородатых лицах, нетерпеливо сжимались потные ладони.
"Почта!" - кричал в микрофон штурман.
"Почта!" - громко шептал в жарком грохоте механик.
"Почта!" - старался побыстрее заснуть повар, с замирающим сердцем ожидая дружеского толчка в плечо и шуршания под подушкой...
Почту ждали все. Все ждали чего-то.
В далеком мареве большого моря по каютам попутных кораблей бродил пакет с письмами из дома, скитался по штурманским столам, сминая уголки разноцветных конвертов, проносился в близкой ночной темноте рядом со спящими, уставшими ждать людьми. Его искали, знали, где он, но даже всей силой нетерпеливых рук не могли остановить его бег...
- Да нет, "пустыря" дернули. Утром подпускают на базу за продуктами - подбегаем поближе.
- Во, кстати! Ваши письма тут лежат. Думаю, что до утра база нас подцепит, пока сдаём, подходите за корреспонденцией.
- Мне что-нибудь есть?
- Есть! - Смех. - От хозяйки!
- Ну ладно, подъеду лично, там и поговорим. На одиннадцатый.
- На одиннадцатый.
Утро, растопив жаром солнца неровности ночных волн, залило океан штилем. Жёлтый дымок над грузовыми стрелами висел, никуда не улетая. Доносился звон лебёдок.
Разогнавшись издалека по глади океана, судно останавливалось, в медленном накате огибая корму плавбазы. Подходили к сдающему рыбу "Орску" осторожно. Старший механик, так и не ложившийся спать после ночного замёта, нетерпеливо встал за телеграф, слушал капитана, командовавшего с крыла мостика. Штурман, утянув трубку радиостанции в угол, тихо разговаривал с "Орском".
Выходили на палубу после завтрака матросы. Смеялись, курили, незаметно поглядывали на рубку. Боцман, вспотев и раскрасневшись от волнения, притащил заветную выброску - тонкую просмолённую верёвку с грузом. Покачиваясь на своих же, выбежавших из-за плавбазы волнах, приблизились метров на десять. Боцман швырнул кольца выброски на полубак "Орска". Притихнув на секунды, зашумела задним ходом машина. Все наблюдали за смешным, пузатым в коротких шортах, человечком. Радист "Орска" пробирался по палубе, выдёргивая красные шлепанцы из внезапных потоков води. Торопливо перебежал на нос судна и, суетясь, стал обвязывать верёвкой серый пакетик с письмами. Гул лебедок мешал ему услышать матросов, которые кричали что-то из-под оранжевых непромокаемых капюшонов.
Расстояние между судами увеличивалось. Боцман резкими движениями выбирал провисшую выброску, а толстяк на "Орске" осторожно отпускал верёвку, лежавшую под ногами.
Над водой поплыла бумажная трубочка, перехваченная тонкой верёвочной паутинкой.
Вдруг движение её прекратилось.
Радист суматошно высовывался за борт и показывал на гребёнку - стальную трубу с крючьями для крепления невода. Там запуталась выброска, попав в переплетение тросов.
Убегающий конец жёг ладони боцмана.
Суда расходились.
Тревожно осмотрев немногие оставшиеся метры выброски, он быстро намотал её на стальной выступ лебёдки. Кто-то из матросов на "Орске" бросился было, выхватывая из-под оранжевой куртки нож, но опоздал. Сначала хрустнула бумага, а потом уже выстрелила по воде тугая освободившаяся полоса...
Впервые шлюпку сбросили за борт без приказания. Каждый был уверен в том, что делает. Долговязый матрос с брызгами плавал между бортами, в рыхлой пене, клочьями выходившей из подобранного невода "Орска", и собирал маленькие белые кусочки писем. Стараясь не сжимать кулак, передавал их в шлюпку и снова, высоко приподняв над водой голову, находил наклеенные на ровную воду бумажки.
...Раскрытая шахматная доска с письмами простояла на столе в кают-компании до обеда. Сначала вокруг неё собралась толпа, смеялись и ругались одновременно. Потом, позёвывая, стали разбредаться. Некоторые тихо возвращались к столу и, истомившиеся ожиданием, уносили в пригоршне радость или, ещё не зная, тревогу.
Грыз ногти в каюте штурман.
Отложив бесполезную книгу, он уперся локтями в холод настольного стекла и видел перед собой только фотографию.
Они вдвоем. Свадьба...
Точно посередине фотография была уверенно разорвана. Да, конечно, смята и разорвана. Но почему же так ровно?! Может, её уже такой вложили в конверт? Но кто и зачем...?
Бег тех безумных дней оборвался эхом слёз в гулкой высоте железнодорожного вокзала. Долгая разлука пугала неизвестностью и они, смущаясь первого в их жизни расставания, говорили друг другу какие-то случайные слова. Весь рейс он получал одинаковые конверты, наполненные смешной и радостной, далекой и очень, очень родной жизнью. И вот... Почему же нет ни одного клочка бумаги, исписанной её торопливым почерком?!
Повар насвистывал марш.
Поглядывая на приоткрытую дверь камбуза, он осторожно сушил над плитой порванные письма. Их было много; они занимали почти весь противень и всё, без остатка, сердце повара. Он улыбался и притворно сердился, когда ловил себя на том, что поспешно читает отдельные слова. Писала жена. Повару всегда доставляли удовольствие её обстоятельные, подробные, как отчёты письма. Интересно, о чем же она сообщает сейчас?
"...дом продала сраз..., ...ашку оставляла у крестной, да он и ..., ...много, 150..., ...о сразу не сообщила о смерти...".
"Ка-а-кой смерти?!"
Повар грохнул противень на плиту. Не замечая, что обжигается, выхватывал желтеющие клочки.
"Кто?! Кто?"
Не те слова, не те! Крошилась в коричневую пыль бумага. Вот!
"...твоя мать не успе..."
"Ма-ма!"
Едкий дым набросился на маленький солнечный лучик и погасил его.
Ночь побеждала день.
Она наступала быстро и уверенно, подгоняя резким ветерком солнце, уходящее в оранжевые тучи.
"Вдруг будет?! Если будет - то..."
Механик опустил голову на сжатые кулаки. Терпеливо ждал он последнего крика солнца.
"Да или нет?"
Рыжие тучи и море в ряби рыжих веснушек... Скроет ли всё навсегда темнота или блеснёт надеждой из-за занавески облаков лукавый зелёный глаз?
Поймав последние капли света поднятыми над головой половинками письма механик ещё раз начал читать его. Пробежал бегло, но себя не обмануть - в конце только имя. Такое маленькое и такое взрослое. А слова "твоя" перед ним нет...
В сумрачной тишине кают-компании над шахматной доской стоял капитан.
Вздохнул, шевельнул вилкой остатки мятой бумаги. Побледнели пальцы, затвердел не сразу взгляд. Бросил искалеченную вилку на стол и вышел.
Ночь уносила людей в пятый месяц ожидания.
Бурлила за кормой чёрная вода, кувыркались на встревоженных волнах звёзды. Изо всех сил рвались в небо маленькие искорки, выдуваемые железным дыханием машины.
Неловко громыхнув о край иллюминатора, упала в воду шахматная доска. Навсегда намокли ненужные кому-то, лишние слова...
ТЕЛЕГРАММА:
" Срочно сообщи что случилось беспокоюсь последнее письмо целую".
ИЗ ПИСЬМА, отправленного с попутным судном двенадцать дней назад:
"Ты же знаешь, мама, что я пишу, только когда накопится куча новостей. План сделали, осталось работать чуть меньше месяца. Как и писал тебе летом, после рейса сразу же беру отпуск. Моя гвардия уже готова, навязали всем рукавиц
и шапок, так что к двадцать третьему готовься к приёму внуков..."
ДНЕВНИК.
"Видел, как люди странно меняются в ожидании писем.
Солидные мужики, скептики, а порой, и циники, галдящей толпой заполняют рулевую рубку. Вскидываются, услышав свою фамилию, рвутся к столу, не доверяя обалдевшему от собственной радости глашатаю... Вечером у радиста звенит гитара, сигаретный дым, разговоры. В конверт стряхивают пепел. В тот самый конверт, который радист сегодня утром, сумасшедше глянув на меня, быстро унёс к себе в каюту...".
Наступит новый день. Проснутся чайки мятыми белыми комочками на тихой океанской воде и, беспокойно кружась над мачтами, ворвутся в чьи-то сердца криками: "Почта, почта, почта...".