- Никого, - повторил я громче. - Не осталось никого...
От запаха дыма - тяжелого, режущего глаза и ох, как надоевшего за время войны - было тяжело говорить. Все же, я напрягал голосовые связки, хоть так отдавая последнюю дань Джимми, Курту, Льюису...
- Это не твоя вина, - тихонько, почти робко откликнулась Нелли. - Это задание было чистым самоубийством.
Не моя? Не моя?! Жаркая волна ярости подкатила к голове, застучала в висках. Я схватил хрупкую Нелли за грудки и тряхнул так, что ее ноги оторвались от земли.
- Не моя?! - взревел я до того, как волна схлынула. - Они были моими людьми. Единственное, зачем нужен командир - это вытаскивать их из таких заданий... таких, когда командир нас всех похоронил заранее, как только выбрал, кто пойдет"...
Бэн закрыл книгу в твердом переплете и по полным темным губам пробежала задумчивая усмешка - эх, как давно он не читал свои ранние работы. А сегодня утром на прогулке подбежал какой-то мальчуган лет четырнадцати и с горящими глазами сунул книжку в руки, попросил расписаться. Мужчину удивил не сам этот факт - такое случалось - но то, что подписать просили одно из старых произведений, за которое теперь было невыразимо стыдно.
Героика - до чего же Бэн боялся этого слова. Еще пару лет назад для него не было худшего оскорбления, чем назвать его добротные боевики с динамичным, захватывающим сюжетом эдаким любовным романом для мужчин. И опровержения ради он щедро одаривал читателей описаниями невыполненных заданий, провальных вылазок, многочисленных жертв. Эти книги, исполненные всеми оттенками поражения, беспомощности человека перед войной в последнее время не хотелось даже открывать. А кто-то, оказывается, их еще читал и буквально наслаждался ими. И от этого на душе становилось ох, как паршиво. Бэн не любил встречаться со своими прошлыми поклонниками. В этом было что-то от встречи с бывшей девушкой, когда ослепляющая волна страсти проходит, и она оказывается капризной, безвольной или вообще кошмар, какой страшной. Бэн не любил циников, считающих человека абсолютно беспомощным перед любым сильным потрясением. Ему не нравились не сами эти люди, но то, с каким упоением они читали его и все похожие книги, подтверждая для себя - вот, смотрите, человек же беспомощен! Злило, как они в поезде по пути на работу или в кресле дома упивались чужим поражением и чувствовали, что их превосходство над проигравшими в мудрости - они ведь сами никуда не лезут, они ведь знают заранее, что человек слаб. И ведь не поспоришь...
Темнокожий мужчина, сидевший на веранде своего дома, отложил книгу на плетеный стол и потянулся к стоящим рядом ходункам. Он сначала перенес вес на руках и лишь затем осторожно встал на ноги, чуть заметно морщась от давно привычной боли. Переставляя металлические опоры и непослушные ноги, Бэн спустился на лужайку перед домом. Мужчина шел босиком, но от напряжения не чувствовал ни дощатого пола, ни короткой, колкой травы. Идти было уже не так тяжело, как месяцы назад, но при первых шагах им иногда овладевал безотчетный, слепой страх упасть на ровном месте, и темная кожа покрывалась испариной. Это напряжение отступало медленно, заставляя ждать подвоха от каждого нового шага, от самой земли. Но залитый солнцем газон и тепло весеннего дня прекрасно успокаивали. Лучше этого приводил в себя только высокий забор - гарантия того, что, случись какой конфуз, никто из соседей о нем даже не узнает.
Еще два года назад Бэнджамин Корри был совсем другим человеком. Молодой мужчина с наслаждением держался на гребне волны популярности, непонятно как и за что подхватившей сочинителя вполне обычных боевиков, какие писали и на этой планете, и на любой другой. Он любил ходить по ночным клубам и обожал, когда его узнавали по фотографии на задней обложке его книг. Еще Бэн часто бродил по улицам ночного города - это помогало думать. В одну из таких прогулок мужчина услышал женский крик, приглушенный кляпом или рукой. Он бросился на звук, держась за стеной многоэтажного дома, и в переулке увидел двух ребят лет по семнадцать: у одного в руках была почти пустая бутылка, другой пытался совладать с девушкой в легком топике и задравшейся мини-юбке. Оба поганца были небольшими, щуплыми на вид, и Бэн - детина под два метра ростом - решил, что справится с ними без труда, даже если у кого-то будет нож. Он не учел пистолет. После первого выстрела мужчина, с хрипом согнувшийся к пробитой ноге, уже не был таким высоким, таким спортивным. Потом послышался крик девушки: визг, перешедший в низкий вопль, когда второй парень разбил бутылку и ткнул бедняжку, как ножом. Из-за боли Бэн так и не запомнил, что случилось дальше: слышались еще выстрелы, были две жаркие вспышки в теле, потом закончились пули. В конце концов, его стали избивать чем попало. Очнулся Бэн уже в больнице - как раз когда врач рассказывал его матери о тяжести травмы позвоночника и о том, что он вряд ли когда-нибудь станет ходить. Двое ребят, схваченные полицией, оказались наркоманами, и их посадили без долгого разбирательства, но кому от этого стало легче? Бэн долгие месяцы пролежал на больничной койке, со стыдом проклиная себя за то, что боль временами заставляла выть. Девчонка, которую изуродовали разбитой бутылкой, вряд ли сможет стать прежней. Вот и все.
Темнокожий мужчина в простых льняных штанах остановился и медленно - держась одной рукой за ходунки, а другую погрузив в "ежик" аккуратного газона - опустился на землю. Она была холодная, но даже это ощущение радовало, как и покалывание молодой зелени на спине, шее и затылке. Бэн растянулся на лужайке, сцепил пальцы на затылке и уперся взглядом в далекое синее небо с пушистыми облаками причудливых форм. Зачем он вообще полез в эту драку, если полиция наверняка сработала бы лучше? Эх, вот уж на что сходу не ответишь. Тогда все происходило слишком быстро, и обдумать свои действия не было времени. Потом, в больнице, времени было предостаточно, и десятки часов мужчина потратил на подбор версий: от уголовной статьи за оставление человека в опасной ситуации до того, что эта девчонка ему просто понравилась. Но в темноте переулка Бэн разглядел только хрупкую фигуру и яркие пятна легкой одежды, а о законах он вообще редко думал. Так что самый честный ответ звучал просто: "Не знаю".
После приговора врача писатель возненавидел всех. Он озлобился на здоровых людей за их непонимание настоящих проблем и на инвалидов за то, сколько внимания они к себе привлекают, сколько уважения требуют за каждый "подвиг". Он даже возненавидел эльфов и орков с далеких планет, которых вживую видел-то всего пару раз в жизни - им можно хоть ноги отрубить, и через несколько лет они все равно возвращаются к нормальной жизни. Бэн не был один - его навещали друзья, вокруг него хлопотала пожилая мать. Но она постоянно, горько причитала, и как-то раз мужчина послал ее так далеко, что они до сих пор не помирились - тогда он все еще ненавидел всех. Потом... Нет, ненависть не ушла - она стала давать силы. Бэн начал заниматься, проходить курсы реабилитации. Мужчина не давал себе слова снова начать ходить - он просто понял, что так будет, чего бы это ему ни стоило. Несмотря на свое положение и долгую необходимость ездить в кресле, Бэн никогда не участвовал в каких-то соревнованиях или обществах для инвалидов. Мужчина просто не считал себя одним из них - казалось, если он признает, что так можно жить, то уже не встанет. Он называл себя здоровым человеком в очень плохом состоянии, и это давало силы двигать совершенно непослушные конечности, терпеть лечебный массаж, призванный, казалось, свести его с ума.
Долго лежать на земле мужчина не стал - не хотелось вдобавок ко всем проблемах заработать еще и простатит. Он поднялся по ходункам и медленно побрел на кухню - делать чай. Его жизнь была полна мелких радостей, вроде сладкого чая с молоком, но только полгода в больнице заставили оценить их по достоинству, по ним соскучиться.
Как только Бэн начал снова ходить, вокруг него стали виться журналисты: одни хотели снять сюжет, другие делали целую программу о человеке, рискнувшем собой ради незнакомой девушки и потерявшем при этом почти все. Его просили рассказать о чувствах, которые им двигали в ту ночь, но Бэн отвечал честно. Ему предлагали поведать о трудностях преодоления такого недуга, и мужчина говорил, что это просто тяжелая работа - не хуже и не лучше другой. В итоге оказалось, что писатель не слишком подходит для передачи об одном герое: по всем канонам он должен был иметь супругу, которая бы бросила его, узнав о параличе, ему бы следовало сейчас жить с настоящей любовью, верной и надежной, но ничего этого не было. Бэн никогда не был женат и жениться пока не собирался. Еще слишком часто он рычал от боли и предельных нагрузок, слишком часто сметал на пол посуду в неловких попытках двигаться без ходунков. В таком состоянии не хотелось связывать себя заботой о ком-то или, что еще хуже, чьей-то заботой. Если подумать, на личную жизнь и времени-то не было - каждый час бодрствования уходил на тренировки, простые домашние заботы и работой. Снова начав писать, Бэнджамин кардинально сменил направление и стиль. Нет, он не стал доказывать, что жизнь является высшей ценностью - человек может это понять только сам, а кто не поймет, тем, возможно, будет легче каждый день ездить на нелюбимую работу. Он не ушел полностью от боевиков, но теперь его жанр называли триллером - когда каждому персонажу можно сопереживать, когда за них есть смысл бояться. Бэн не начал писать "женские романы для мужчин" - он перестал это делать. Как еще назвать книги, которые циники читают в своих креслах, чтобы насладиться чужими проигрышами: глупыми, нелепыми, болезненными до чужих же слез? Бэн не любил циников, убежденных в слабости всех людей, считающих, что их путь к победе - это отсутствие проигрышей, и он писал для других. Мужчина работал для тех, кто хотя бы раз в жизни сделал действительно крупную ставку. Выиграл человек или проиграл - это не так важно, ведь он уже знал настоящую цену, видел все совсем иначе. Только взвесив реальные или возможные потери, кто-то мог оценить описанные без надрыва и патетики переживания кого-то другого. К удивлению Бэнджамина, таких читателей оказалось немало.