Колесников терпеть не мог космос, и всё что с ним было связано. В душе он понимал, что ни одна из этих чудо-теорий зарождения и создания вселенной не может быть правдой, поскольку, заведомо является этакой догадкой, чьим-то предположением. Но, Ивану Алексеевичу доставляла удовольствие сама работа, сама, еще пока совсем новая для него, профессорская деятельность на родном математико-механическом факультете СПбГУ. Ему нравилось печататься в аккредитованных изданиях, нравилось вести лекции в полупустых аудиториях, нравилось ездить на машине из Петербурга в Петергоф, где в лесном массиве прятался от чужих глаз факультетский кампус.
В свои тридцать три он жил, так как считал нужным, и получал от жизни истинное удовольствие. Увы, иногда плавный ход колесниковской жизнедеятельности нарушали разные неприятные события. Будучи заместителем начальника кафедры астрофизики, Иван Алексеевич был обязан курировать различные научные проекты. В том числе - международные.
В этот год наша страна снова начала заигрывать с цивилизованным миром. И, как водится, это привело к появлению десятков соглашений о сотрудничестве в совершенно различных сферах. В том числе, и в сфере астрофизики.
И вот, в один прекрасный весенний день, когда ласковое солнце заставляет юбки становиться короче, а зимние ботинки - прятаться в шкаф, Колесников прибыл в Университет, пребывая в прекрасном расположении духа. И словно тот корабль, что плыл себе не о чем не подозревая прямо-таки на айсберг, Иван Алексеевич вышел из машины, и направился на встречу неумолимому року в лице начальника кафедры профессора Ковалевского, который, словно нарочно, курил у входа в корпус.
- Здравствуйте, Лев Маркович. - механически кивнул Колесников, и уже намерился проникнуть во внутрь здания.
- Э... Иван Алексеевич, постой, дорогой. Дела имеются... - затушив сигарету, сказал Ковалевский.
- Слушаю.
Начальник кафедры достал мятую пачку сигарет "Союз-Аполлон", достал и закурил одну:
- Будете?
Колесников такого не курил, но прямое начальство обидеть не мог.
- Понимаешь, Иван, - выдохнув облако вонючего дыма, протянул Ковалевский: - Подписали наши вертухаи договор о вступлении в программу "SETI", и теперь факультету нашему поручено наладить работу хоть одного мощного радиотелескопа в бывшем Союзе.
- В Пулковской есть один.
- Ага. Со штампом "народу Российской империи от Гульермо Маркони". Совершенно устаревший и не того масштаба экземпляр. Им нужно что-то как в Аресибо, с диаметром чаши рефлектора метров в семьдесят хотя бы.
- И где мы такое найдем?
Ковалевский тяжело вздохнул. Это был верный знак того, что сейчас откроется какая-то страшная или, во всяком случае, нелицеприятная тайна.
- Есть один. Военный. В Сибири. Этот телескоп, конечно, далеко не Аресибо, но ведь и Сибирь же не Пуэрто Рико. Короче, нужно наладить его работу.
И тут Иван Алексеевич всё понял, но виду не подал:
- Мы тут подумали, - продолжал свою мысль профессор: - и решили, что вы, Иван, парень неженатый, следовательно, можете отвлечься на полмесяца-месяц.
- Ну, а как же работа? - пошел своим козырным тузом Колесников.
Ведь так всегда, в любом коллективе - двадцать процентов сотрудников выполняют восемьдесят процентов работы. Нет, Колесников вряд ли был из этих двадцати, скорее, он просто умел создать на пустом месте видимость бурной деятельности, а затем и ошеломительные "бумажные" результаты. Хотя, как говорится, воз оставался на прежнем месте.
- Ну, тут уж, Ваня, выбирать не приходится. Да, кафедре будет нелегко. И мне будет нелегко.
"А уж мне-то и подавно" - подумал Иван Алексеевич.
* * *
Сквозь послеобеденную дрёму были слышны лязгающие звуки автоматического вариатора. Эта примитивная советская машина делала одну простую задачу: выбирала новую частоту, ждала полсекунды, и переходила к следующей частоте. За эти полсекунды громадное семидесятиметровое блюдо радиотелескопа посылало в космос очередной набор сигналов. Эти сигналы должны были показаться разумными той инопланетной цивилизации, которой посчастливится их перехватить.
На столе сохло чернилами логическое начало новой статьи, в которой уже хорошо известный нам автор говорил о том, что "космос, в обозримом человеком радиусе, пуст, в плане разумных проявлений жизни".
- Я вот одного не понимаю, Иван Алексеевич. - сказала Женя: - А, если и есть во вселенной цивилизация какая или жизнь, то почему у них должен быть радиотелескоп? Или, почему им наши щелканья должны показаться признаком разума?
Женя была без пяти минут кандидатом наук, и неплохим связистом. По сути, её пребывание здесь было также принудительно-добровольным: для кандидатской диссертации требовалось исследование. А что может быть лучше такого исследования? И вот, любительница лимонного мате и недорогих суши-баров сидит за ободранным лаковым столом, где-то в забытой военной части, оставленной здесь многие годы назад на волю сибирских лесов. Сидит, и слушает ответное цоканье космоса.
- Эх, Женечка... Ну, может оно и так. - спокойно ответил Иван: - Может эти формы, разумные, может они еще и колесо-то не изобрели. Что уж там про радио говорить. Я, вообще, в это всё слабо верю. Но, наверное, было бы глупо не попробовать...
Колесников встал, потянулся, и направился к перекошенной двери. В остальных помещениях было темно и сыро, пахло плесенью. От аппаратной по коридору. Справа, с одинаковыми интервалами, словно щелчки вариатора, шли двери: "техническая аппаратная", "аппаратная шифрования и дешифровки", "техническое помещение", ну и старый добрый туалет. Во всех этих комнатах, исключая разве что местный гальюн, что-то жужжит, пощелкивает, помигивает. Вся эта аппаратура, простоявшая тридцать лет без движения, вчера ожила в одно мгновение.
На улице воздух был прохладен и свеж, тихо шел беззвучный весенний дождь. В пятидесяти метрах на запад, утопая в дымке измороси, виднелась черная громада антенны. И лишь редкий металлический скрежет выдавал медленное её движение.
Что я здесь делаю? - в полный голос спросил Колесников.
Но ответить на сотни километров было некому.
Зажигалка сработала с четвертого раза, отчего-то напомнив, что вертолет еще только через две недели. Тринадцать с половиной дней. Этот срок казался Ивану непосильной ношей, непреодолимым расстоянием. Бессмысленной тратой жизни на какой-то околонаучный - даже нет - псевдонаучный бред. Ведь за шестилетнюю историю программы "SETI" не было еще случая, не было еще сигнала, который, в принципе, мог бы иметь искусственное происхождение.
Сейчас, он сидел бы дома, на балконе, выходящем во двор, завернутый в старый твидовый пиджак... А тут - такое дело. Внеземные цивилизации.
Колесников курил, жадно глотая табачный дым, словно желая вобрать, впитать своими лёгкими каждую сотую миллиграмма обещанных производителем никотина и смол. Здесь, посреди этой безбрежной пустоты, он не верил не то что в инопланетный разум, но даже в разум земной. Сейчас для Колесникова не было никого. Он уже не верил, что где-то там за тысячами километров лесов и гор, течет привычным биением будней, монотонным тиканьем механических часов, человеческая цивилизация.
Господи, какой я дурак... - тихо сказал Иван Алексеевич, и закрыл глаза.
* * *
- Ну, что там?
- Вот тут... "СВ160" и так далее... есть какая-то ритмичность. - Женя показала на одну из строк убористой матричной распечатки.
- Это же WR123 - пульсирующая звезда. Звезды Вольфа-Райе можно уже бы и знать на третьем году аспирантуры-то.
- А это, судя по всему тропосферные помехи.
- Где?
- Сто пятая строка. Тысяча четыреста семьдесят три мегагерца.
- Ну да. Судя по всему.
Автоматика стучала свои космические телеграммы уже шестые сутки. Глупо думать, что за какие-то сто сорок четыре часа и на таком оборудовании можно получить новые результаты. Да и две недели - не тот срок. Это оборудование, созданное с самой святой, с самой благой целью, так и сгниет, не окупив ни рубля вложений.
- Может еще раз проверить? Я могу. - кокетливо заявила Женя.
- Да ладно, бог с ним. - Колесников похлопал Женю по плечу: - Помехи так помехи.
Эта девушка. Сколько в ней жизни, стремления, положительной энергетики. А намного ли она моложе своего "Иван Алексеича"? И в возрасте ли дело? Колесников терпеть не мог перемены, какие-либо неожиданности, потрясения. Он строил свою жизнь по принципу приоритета стабильности. В свои тридцать три он жил, так как считал нужным, и получал от жизни истинное удовольствие. Но стоило хоть одной фальшивой ноте закрасться в нотную тетрадь его существования - и всё сыпалось прахом.
Вот и сейчас в жизнь молодого профессора воровались две переменные: Сибирь и Женя. Обе - бесконечно прекрасные, и бесконечно непонятные.
Что скрывать - Евгения казалась крайне симпатичной Колесникову. Еще бы! Молодая, полная какого-то непостижимого стремления и бессмысленного оптимизма, она так отличалась, так контрастировала на фоне тех рукотворных серых однотипных будней, что создал себе Иван.
Может, это возраст? Но так ли она уж младше? Ну, пусть, где-то на восемь лет - и что? Неужели человеческая душа так быстро костенеет, оборачивается в панцирь бюрократизма, привычек, комплексов? Конечно же, нет.
Иван Алексеевич вышел на улицу. Погода шептала. Ветер, этот могучий сибирский ветер разом пригибал к земле целые сонмища сосен. Но делал это так мягко, так ласково, словно огромной невидимой рукой нежно поглаживая вековые деревья. Небо было чистым и безоблачным, и казалось, что еще немного, и через чистую, аспидную лазурь проступят самые яркие звезды.
Колесников ударил себя по наружным карманам пиджака в поисках сигарет, как вдруг мимо него что-то со свистом пронеслось. Повинуясь врожденному подсознательному инстинкту самосохранения, он сделал шаг назад, зацепился за корягу, и кубарем полетел вниз, в глубину сырого оврага, что был неподалеку от здания аппаратной.
Трижды перевернувшись по мокрому мху, Иван очутился на дне, по щиколотку заполненном зеленой жижей. Он тут же вскочил, посмотрел вверх, и - оцепенел.
Перед ним, завернутая лишь в воздушную, бесснежно слепящую тогу, стояла неземной красоты девушка. И не смотря на то, что роскошные густые волосы скрывали половину её лица, Колесников был поражен этой чистой линий, этим апогеем природной геометрии, воплощенном в столь совершенном создании.
И откуда? Здесь среди столетних корабельных сосен, среди коварных болотищ, среди абсолютной пустоты - появилось это чудо.
Когда мысли Ивана Алексеевича начали выстраиваться более-менее привычно, и он собрался уже спросить - девушка вспорхнула, словно дикая птица, и скрылась за краем оврага. Он просто выпрыгнул, и гораздо быстрее, чем падал, в мгновение Колесников оказался наверху. Девушка была уже далеко. Сверкая босыми пятками, она словно белая чайка, летела среди деревьев. И в то время как её кипенная тога, нежно касаясь полами могучих стволов, всё отдалялась куда-то в чащу, Колесников пытался нагнать, пытаясь хотя бы не потерять её из виду.
Но, лаковые итальянские ботинки созданы как-то больше для офисных, нежели сибирских просторов. В очередной раз моргнув, и открыв через мгновение глаз, Иван Алексеевич понял, что незнакомка скрылась.
- Ну и ну...- отдышавшись, сказал Колесников.
Кровь еще долго яростно била в висках. Нужно было возвращаться. Однако что-то, какая-то невидимая рука манила Ивана Алексеевича хотя бы дойти до того места, где последний раз сверкнула своими одеждами прекрасная незнакомка.
Лес здесь подступал к болоту. Оно занимало несколько километров, и тянулось извилистым серпантином по таёжным лесам, то, отступая под натиском мощных кедров, то, расползаясь по низинам. Здесь, на краю, величественные ели сменялись чахлыми, а почва под ногами оживала, при каждом шаге проседая и хлюпая.
Наконец, показались трясины. Как Апиева дорога состоит из тысячи истёртых больших и маленьких камней, болото состояло из тысячи больших и маленьких кочек, островков и густых зарослей осоки и рого́за. Безмолвная картина, полная неизведанного и, даже - устрашающего покоя.
Колесников уже думал следовать назад, в часть, когда вдруг заметил свою незнакомку, стоящую на одной из широких отмелей посреди болота. Помимо неё, на этом относительно сухом островке виднелись два высоких кабинетных кресла и, стоящий между ними, кофейный столик. Не смотря на то, что кресла были развернуты к Ивану Алексеевичу спинками, он мог точно сказать, что в одном из этих кресел кто-то явно находился.
Девушка, словно заигрывая, поманила его рукой, указывая на второе, пустующее место.
Эта предсказуемость. Мы так удивляемся древнегреческим мореходам, топившим свои корабли ради чарующих песен сирен, но стоит такой сирене махнуть нам краем белой тоги - и вот мы уже сами готовы прыгать по кочкам, рискуя жизнью. Начерпав полные ботинки холодной воды, и вымочив брюки по колена, Колесников невловкой походкой ступил на твердь отмели.
- Я же говорил, что он придет? - спросил сидевший в кресле.
- Садитесь, Иван Алексеевич. Вы кофе будете? - спросила Колесникова "Сирена".
- Я? - переспросил Иван, мысли которого опять вышли из под контроля.
- Да будет он, будет. И от "Cohib"ы", думаю, не станет отказываться, правда? - сказал хозяин кочки, и посмотрел на Колесникова.
Это был среднего роста господин, с седой окладистой бородой и крючковатым носом. Из удивительно в нем было только то, что ботинки и брюки его были чистыми и сухими, словно он миновал болото по воздуху, или еще каким-то особым способом. Иван Алексеевич так и сел в кресло, не отрывая от него взгляда.
- На мне цветов не растёт. - сказал господин.
- Пожалуйста, кофе и сигары. - опустив на кофейный столик поднос, сказала "Сирена".
К слову сказать, для Колесникова осталась загадкой - откуда появилось всё это богатство.
- Ну, что вы как неродной? - спросил господин: - Закуривайте. Вы же хотели курить?
Иван повиновался. Дрожащей рукой он откусил золоченой гильотинкой кончик сигары, и нервно, несколькими неровными вздохами, раскурил её. Господин в соседнем кресле проделал всё то же, но куда спокойнее.
- Позвольте представиться, - сказал, наконец, седобородый: - Я - Ратио, а это моя помощница Сенсус.
- Наверное... - тихо ответил Иван, уже прикидывая по каким кочкам, в случае чего, бежать к берегу.
- Знаете, я уже много лет изучаю людей. Их повадки, привычки, обычаи. Так сказать, то чем они живут, или ради чего живут. Вы меня понимаете?
- Э... Кажется. Я кажется понял. Вы психиатр! - радостно сказал Иван Алексеевич.
Ратио посмотрел на Сенсус. Та молча пожала плечами.
- Ну, можно и так... - начал было седобородый.
- А там, за лесочком, наверное, дурдом, правильно? А эта подруга ваша, с корейскими позывными, наверное, из тех больных, которым выказано особое доверие кофе разливать? Так? - обрадовался собственному открытию Колесников: - Я про такие местечки слышал. Это, наверное, при Брежневе понастроили психбольниц в таёжных чащобах. С глаз долой из сердца вон - бегайте дорогие по Сибири-матушке в белых тряпках сколько душе угодно. Ну, ясно. И шизофрения говорят заразна. То-то, вы и кресел тут понатащили...
- Погодите, Иван Алексеевич, вы немного не так поняли. - опешил "психиатор".
- Да всё я понял.
- Вы ничего не поняли. Я изучаю людей, а не лечу. И психбольниц тут никаких нет и быть не может. Сами подумайте. Вас же суда на вертолете везли - видели вы хоть один желтый дом на всю округу? Вам предоставлена великая честь...
- Ну, понеслась дурочка по кукурузе! Какая еще "честь"? Что вообще происходит? - не выдержал Иван.
Ратио встал с кресла, выдохнул облако душистого кубинского табака, которое тут же растворилось в чистом воздухе, полном хвои, и произнес:
- Вот это Ваш первый правильный вопрос. Вам, Иван Алексеевич выпала великая честь быть первым человеком, получившим сообщение с планеты Обскур, находящийся на границе созвездий Рыб и Овна. Вот уже пятьсот девяносто земных лет мы пытаемся достучаться до вас. Однако, не смотря на то, что наши телескопы и разведывательные зонды фиксировали наличие жизни, например, пятна огней ваших городов, вы почему-то не отвечали. Буквально недавно наши мудрецы способ передачи сообщений на частоте вашего мозга в тысячу четыреста семьдесят три мегагерца. И вот вы можете видеть меня, чувствовать вкус сигар и текстуру кожаных кресел.
Колесников открыл рот. Он, видимо, хотел что-то сказать, но в последний момент осекся. В мыслях его царила страшная сумятица. Тысяча четыреста семьдесят три мегагерца. Сто пятая строка сегодняшней распечатки. То, что он признал как тропосферные помехи. Но если это всё же люди, откуда они могут всё знать? Если это обман, то зачем, с какой целью он происходит?
Или, может, это как раз и есть "профессорская болезнь" - шизофрения. Может вместе с этим почетным званием пришла и она? Вот неожиданно проявившись в стрессовой, незнакомой обстановке?
- Но, почему я? - спросил, тяжело вздохнув, Иван: - Это просто нелогично... Ведь если это первый контакт. Это должен быть президент... Или, как минимум, премьер-министр...
Господин Ратио улыбнулся, и спокойно опустился в кресло:
- Разве? Я люблю сравнивать человеческую цивилизацию с этими насекомыми - муравьями. Практически, все наши знания о вашей планетке основаны на вашем же телевиденье, которым вы так щедро засорили близлежайшее космическое пространство. Так вот, о муравьях. Ведь встречаясь с очередной колонией муравьев, вы же не начинаете рыться в муравейнике в поисках королевы? Вы просто давите первого попавшегося ботинком - и всё! Первый контакт состоялся.
Ветер подул с новой силой, раскачав верхушки граничивших с болотом деревьев. Старые стволы привычно заскрипели вековой корой, словно говоря, что "вы здесь ненадолго, а мы здесь навсегда". Холодный, даже какой-то могильный ветер пронесся над трясинами, растрепав заросли осоки. Именно это движение воздуха подтвердило Колесникову - он бодрствует, и всё это далеко не сон.
- И что теперь? - спросил дрожащим голосом Иван.
- Да, собственно, ничего. - ответил Ратио, отряхиваясь от пепла: - Контакт состоялся. Из этого места к нам не так давно пришел сигнал. Ну, и мы на него ответили. Перед начальством я уже отчитаюсь.
- А я?
- А Вам-то зачем? - усмехнулся бородач: - Да и кто вам поверит? Я знаю людей лучше, чем сами люди.
"Сирена" Сенсус наклонилась, и шепнула что-то на ухо своему начальнику.
- Да, Иван Алексеевич, последнее. - словно что-то вспомнил Ратио: - Женитесь. Не будьте идиотом. Вам ведь уже тридцать три года, пора бы уж. Я таких людей как Вы перевидал пачками: пассивных, плывущих по течению. Вы так боитесь всего нового, что когда закрываете глаза вам еще двадцать, а когда открываете - уже шестьдесят. Думаете, что эта дурочка с Вами в Сибирь поперлась? А через полгода она защитится, и вы её больше никогда не увидите. Так вот, любезнейший.
Господин Ратио встал. В руках эго сподручной Сенсус, оказывается, уже давно находилось темное пальто. Одевшись, он небрежно накинул кашне, и, надевая перчатки, заметил:
- Да, к слову. Тот, что при входе... как его... короче - пустой. Второй - в углу самой аппаратной. Ну, всё. Ступайте.
И Иван пошел прочь. Перебираясь с кочки на кочку, он послушно следовал на берег. Добравшись до суши, он обернулся, но ни седобородого господина, ни его босоногой помощницы, ни массивных кабинетных кресел уже не было.
- Чушь какая-то... - удивленно заметил Иван.
Отряхнув брюки, он поспешил к военной части. Ноги Ивана Алексеевича были словно ватные, всё тело бил озноб. Неужели, действительно? Нежели, он - первый из всей человеческой расы, с кем связались? Но, как это возможно? Какова вероятность? И, почему эти "контактёры" так похожи на людей, почему они предпочитают двойной экспрессо и душистые кубинские сигары, скажем, сере и кремнию?
Или, может, это, и вправду - шизофрения?
Дорогу назад найти было на удивление легко - примятый мох и взъерошенная трава выдавали расположение части. Колесников шел неторопливо, обдумывая что теперь делать и как быть. Прослыть сумасшедшим ой как не хотелось. Есть единственная надежда, единственное спасение! Попытаться расшифровать этот сигнал на частоте в тысяча четыреста семьдесят три мегагерца. В нем же должна скрываться какая-то логика, какое-то послание. Просто человек не приложил должных усилий, что бы прочесть и, главное, осознать это сообщение.
Однако, добравшись до аппаратной, Колесников остановился. Из настежь открытой двери этого одноэтажного серого здания валил густой, словно смоль, едкий вонючий дым!
"Женя!" - словно молния, мелькнуло в голове.
Иван, не раздумывая нырнул в этот раскаленный столп углекислого газа и расплавленных хлопий пластиковой изоляции. За шесть дней Иван Алексеевич хорошо запомнил этот коридор. Слева, если двигаться от входа, располагались двери, по ручкам которых, на ощупь и ориентировался, пробираясь в самое дальнее помещение, Иван. Вслепую. Открыть глаза просто невозможно - мелкая взвесь нестерпимо горячего пепла забивает их. Она повсюду: липнет к коже, забивается в нос и глотку, проникает в легкие.
Нащупав на стене коридора огнетушитель, Иван рванул его на себя. Какой-то слишком уж легкий. И правда, стоило Колесникову вырвать чеку, и вдавить рукоять, как огнетушитель с шумом выдав первое облако углекислоты, замолчал навсегда. Однако и этого хватило для того, чтобы чуть остудить бушующие массы выжженного кислорода.
Иван ввалился в аппаратную сквозь настежь распахнутую дверь, схватил второй огнетушитель, висевший в углу, и направил его сопло на полыхающее оборудование. Кровавая пляска языков огня, пожирающего, всё еще стучащую свои весточки в бесконечность, аппаратную, позволила увидеть хоть что-то. На полу, недалеко горевшего радиотехнического стенда, Иван заметил лежащую Женю.
Схватив её одной рукой за модный металлический ремень, а другой рукой пытаясь справиться с обезумевшим огнетушителем, резиновое сопло которого хлестало, мечась во все стороны, Колесников попятился к выходу. Одна из стоек с какой-то техникой вдруг заискрила, и угрожающе накренилась.
"Ну уж дудки!" - подумал Иван, и буквально выдернул свою ношу коридор, за секунду до того, как этот искрящийся шкаф с грохотом и треском провалится в дверной проем.
Иван начинал задыхаться. Он уже не чувствовал того нестерпимого жара, опалившего его волосы и одежду. Сознание, некогда ясное, покидало его. Зрение практически исчезло, растворившись, окончательно расфокусировавшись. Единственное, что продолжал делать Иван - это пятится к выходу, крепко сжимая в обожженных руках свою добычу.
Вдруг неожиданно он почувствовал, что падает, споткнувшись обо что-то твердое. Яркий солнечный свет во мгновение ока сменил душную бессознательную темноту. Иван вдруг понял, что летит наружу, споткнувшись о порог входной двери, и лишь крепче сжал руки.
Сознание вернулось еще неожиданнее, как будто кто-то неведомой рукой сдернул пелену. Откашлявшись, Иван Алексеевич оттащил Женю дальше от, дымящего черной копотью, входа, к воздуху, к свежему воздуху.
Она была бездыханна. Огонь опалил кончики волос, не пощадил её одежду, но в остальном Жене повезло: жар стремиться кверху, а значит, упав на пол она, возможно, спасла себе жизнь. Возможно.
Колесников чуть было не запаниковал. Находясь в тысяче километрах от реальной помощи, он должен был здесь и сейчас попытаться помочь, или, хотя бы, решиться сделать хоть что-то. Чертова автошкола, там же всё говорили!
* * *
Иван Алексеевич опаздывал на разнос. В три часа будничный Петербург как обычно замирал в пробках, и, по сему, пробраться на Васильевский остров становилось задачей не из простых. Именно поэтому Колесников сейчас спешил по галерее, направляясь к кабинету ректора. В шкафах привычно гнили старинные книги, день был на редкость солнечным, и, казалось, жизнь вернулась в свое привычное монотонное русло. Однако, на самом деле все было не так. Словно тополь, гниющий изнутри, Иван Алексеевич скрывал от чужих взглядов невероятной силы душевную боль. Сейчас ему предстоит пройти через ранее непостижимое.
Ну, если и начальник кафедры тут, то дело, действительно, серьезное.
- Послушай, Иван Алексеевич. Постой, не торопись... - заговорщически сказал Ковалевский, отведя Колесникова в сторону: - Значит, смотри, Ваня. Ситуация такая. Или ты или она. Понимаешь? Запомни, что говорить. Делай ставку на то, что вся ответственность лежит только на ней, как на специалисте по радиоэлектронике. Это её вина, у нее не хватило мозгов! Понял? Сама, скажи, чуть не убилась, и телескоп этот сожгла. Ты подумай сам-то: ну отчислят её, ну не получит она кандидата наук - что она потеряет? А вот тебя погонят - так и я без заместителя остаюсь, и ты пятнадцать лет кафедре отдал, выходит, впустую. И всё из-за какой-то... Понял?
- Понял... - вздохнув, ответил Колесников.
В кабинете ректора уже шел разнос. Женя, видимо, уже прослушала довольно неприятное вступительное слово ректора, и теперь пыталась оправдаться. Колесников и Ковалевский тихо вошли, и пробрались к креслам.
- Иван Алексеевич вышел, кажется, покурить... А я осталась в аппаратной. - дрожащим голосом сказала Женя.
- И? Что дальше-то было? - зевая, спросил ректор.
- По одной частоте пошел очень сильный сигнал... - начала было Женя.
- Тысяча четыреста семьдесят три мегагерца... - тихо сказал Колесников.
- Да! - обернулась к сидящим Женя: - Но... Откуда вы знаете?
- Не отвлекайтесь. - сделал замечание ректор: - Так как произошел пожар?
- Не знаю... - прошептала Женя: - Я настроилась на частоту, начала регистрировать сигнал... Как вдруг оборудование словно сума сошло! Такое впечатление, будто в него ударила молния! Всё заискрило...
Ректор пренебрежительно посмотрел на аспирантку. Чувствовалось явное недоверие, которое словно невидимый эфир, наполняло эту комнату.
Евгения заняла своё место. Была очередь Льва Марковича. Ковалевский оторвался от кресла, и вышел на середину комнаты. В каждом его шаге чувствовалась уверенность - он пришел суда не на авось, он знает что говорить. И более того - он знает результат всего этого действа.
- Никто не думал, что всё кончится. - начал профессор Ковалевский: - За Иван Алексееча я ручаюсь. Он специалист высшей пробы! Именно поэтому наша кафедра и направила его на такое ответственное задание. А вот что я могу сказать по-поводу этой девушки? Видимо, учить таких еще и учить! В её руки было вверено оборудование, какого больше в России нет. Ну и она его благополучно - сами понимаете! О чем тут еще говорить? Я считаю, что с таким сотрудником нужно расставаться. Шито здесь всё белыми нитками. Короче, я ходатайствую об её отчислении.
Женя уже давно сидела, уткнувшись в ладони. Слышно не было, но было понятно, что она плачет. Беда всех инфантильных милых девушек в том, что они до самого конца верят в людей. И когда эту святую наивность вдруг что-то сотрясает - чаше всего появляются слёзы.
Ковалевский бухнулся в кресло. Очередь за Колесниковым.
- Давай. - тихо сказал Лев Маркович Ивану.
Иван Алексеевич не был столь уверен в себе уже давно. Можно даже сказать, что в последствии, всю свою жизнь он мог подвергнуть сомнению, но этот момент оставался единственной твердью.
- Я тут подготовил заявление на имя ректора. - сказал Колесников: - об уходе.
- Идиот...- тихо, не веря собственным ушам, прошептал Лев Маркович.
- Женя не в чем не виновата. Кроме самой лучшей характеристики я о ней сказать ничего не могу. Оборудование старое. И, вообще, чудо-то, что оно заработало. А если ищете виноватого - то я и есть виноватый. Ответственный за научную работу кафедры - я, главный в этом исследовании - я. Так что... Прощу уволить меня с позором, как не оправдавшего. - резюмировал Иван Алексеевич, и вышел из кабинета вот.
Он шел назад, по галерее уже каким-то необыкновенно лёгким шагом. Впервые в своей жизни, он не знал, что делать дальше, чего ждать от завтрашнего дня. Однако, именно это неведенье было каким-то пьянящим, исцеляющим. Словно огромный многопудовый камень слетел его груди, и теперь Колесников, освободившись от него, стремится выбраться из той трясины, которую он считал своей жизнью. Похоронив пятнадцать лет жизни, оставив всё он, действительно, чувствовал себя первым Человеком, победившим собственную пассивность, поплывшим против течения.