Где-то должны быть папиросы. Точно помню, что покупал.
Курить.
Не то, что бы я так уж любил табак, или был от него зависим. Просто, в ближайшие три дня воспользоваться портсигаром будет немыслимо. Да, я знаю, что на корабле есть специальная курительная комната, с удобными диванами, одноногими хромированными пепельницами и герметичной дверью. Но это всё для радости пассажиров. Где это видано, что бы капитан, лицо корабля... Да что там "корабля" - лицо всей компании, бегал курить вместе с пассажирами!
Машина опаздывает. Это хорошо. За все те годы, что я отдал Цеппелин Редайр, она ни разу не приходила вовремя.
Я, наверно, единственный человек на свете, который обожает свое дело, который упивается каждым моментом работы, боготворит её. Сейчас я чувствую себя самым счастливым. Всё в предвкушении того момента, когда привычная суета растворится где-то внизу...
Небо, чистое и лазурное. Как были правы те, кто представлял его в виде огромной полусферы. За сорок с лишним лет из меня так и не выбили веру, что, если очень высоко взлететь, то можно дотронуться до этого небесного свода.
Человек как вид никогда не стремился летать. Это всё литературные бредни. Как в одной из местных газет - "люди испокон веков стремились освоить непостижимое для них мастерство полёта". Стремились избранные, а толпа, их окружавшая, обычно просто смотрела, как эти крылатые сумасброды на смерть прыгают с колоколен.
Уже в машине, я думаю о том, что и Фридрихсгафен не такой уж и плохой городишко, как мне показалось сначала. Всему виной, конечно, весеннее ясное утро. В такой день и гибель Помпей казалась бы радостным событием.
Утреннее солнце молодой зори играет в окнах вторых этажей, румяные, словно на рождественских открытках, горожане неспешно стучат каблуками по уличной брусчатке. Первые майские дни, они на всех действуют одинаково. Даже самые ледяные сердца потихоньку оттаивают, даже самые скептические скептики забывают, что, на самом деле, все плохо.
До аэродрома ехать недалеко. Всего одну папиросу.
У здания аэродрома курит Эрнст Леман. Он, к слову, тоже в капитанском звании. И даже некоторое время служил на моем посту. Однако, на корабле сейчас командую я, а Эрнст находится на правах гостя, или "представителя фирмы". Ну, что ж, главное, что бы не особо умничал, и не лез не в свое дело.
Эрнст увидел меня еще в машине, и крикнул от здания:
- Дорогу везунчику!
Я вышел из машины, и мы разговорились. Наконец Леман сказал:
- Макс, тебе просто повезло открывать новый воздухоплавательный сезон.
- Везение тут ни причем. Просто мой корабль самый большой... Можно сказать - "флагман" воздушного флота.
- Ну да, ну да. А еще самый неповоротливый во всем воздушном флоте. Те четыре "Даймлер-Бенца" слабее моего настольного вентилятора!
Я, конечно, в ответ смеюсь. Леман, право слово, та еще зараза. Он страшно завидует мне, и я это знаю. Но как человек он довольно-таки сносен. С ним есть о чем поговорить.
- На борту будет сам Гуго Экнер.
- Президент компании? Какая честь.
Подходят люди. Это простые немцы. Нет, не пассажиры, а, так - зеваки. На них производит неизгладимое впечатление момент взлета и посадки такого огромного судна. Что уж там лукавить, и на меня, и на Лемана, черт бы его побрал, это тоже производит впечатление.
Это и есть та толпа. И как в средние века они шли, что бы увидеть очередного монаха с крыльями, так и сейчас они прибывают с тем, что лицезреть новый этап этой борьбы с лазурной пустотой.
В итоге пришло очень много народа. И как они не устают? На один только этот сезон запланировано восемнадцать перелётов. Это значит, что самый неленивый придет люда тридцать шесть раз!
Впрочем, учитывая, какая дыра этот Фридрихсгафен, вполне неудивительно, что эти "зрители" готовы тащиться загород в такую рань.
Проходим через здание аэродрома. Внутри оно кажется заметно бо"льшим, чем снаружи. Громадные витринные окна смотрят в сторону востока, встречая рассвет. Весь зал залит оранжево-розовым светом, как-то тепло, и тянет в сон. Здесь заметно тише, так как зевак внутрь не пускают. Работники таможни проверяют паспорта, служащие аэродрома принимают багаж.
Из этого скопища вырывается человек, и прямиком направляется к нам. Я знаю его, это комендант аэродрома, фамилия которого для меня загадка.
- Да здравствует Гитлер, - сонно замечает комендант.
- Да здравствует Гитлер, - отвечаем я и Эрнст почти в один голос.
- Почту уже погрузили. Корабль принял на борт дизельное и водород. Как у вас говорится, "к взлету готов".
- Славно. А, пассажиры-то все? - спрашиваю я, глядя на копошение у таможенной стойки.
Пузатый комендант, тяжело вздохнув, переворачивает несколько станиц на планшете:
- Эти две пары - последние. - кивает он в сторону стойки.
- И из команды все прибыли? - интересуется Леман.
- Все, за исключением вас, отметились. Распишитесь тут, что корабль получен снаряженным, и претензий нет.
- Погодите! Что за спешка? Мы еще и корабля-то не видели! - возмущаюсь я.
- Так пойдемте, посмотрим, - вздыхает комендант.
Мы вышли из здания аэродрома. Снаружи царит праздничная атмосфера. Играет духовой оркестр, присланный управлением в честь начала лётного сезона. Люди, сотни людей стоят по флангам здания. Все такие счастливые. Нас встречают аплодисментами, словно мы какие-то герои или известные политические деятели. Очень хочется помахать рукой в ответ, но нельзя. Я капитан, а не клоун в цирке. Работа моя не ради потехи средневековой толпы.
Корабль выглядит, как всегда, впечатляюще. По размерам не отличающийся от океанского лайнера, он создан, все же, для совсем других просторов.
Мы обошли дирижабль дважды, намотав тем самым километр пути. Осмотр показал, что его серебристая оболочка, все четыре двигателя "Даймлер-Бенц", о которых так презрительно отзывался Леман, и различные элероны выглядят вполне пристойно.
С чистой совестью расписываюсь, и следую в капитанскую кабину.
- Да здравствует Гитлер, - кричат хором, как только я оказываюсь в кабине.
- Да здравствует, - уныло, отвечаю я.
- Господин капитан! - обращается ко мне старший офицер.
- Да?
- Корабль к взлету готов...
Он говорит еще что-то про давление газа, про погодные условия. Я не слушаю его. Для меня самоцель эти слова. "К взлету готов".
Молодое солнце режет глаза через панорамное остекление капитанской кабины. Сейчас все останется где-то внизу, и станет неважным, неинтересным мне. Эти зеваки, этот толстый комендант аэродрома, этот радостный картинный городок и его авиационные заводы, весь Тысячелетний Рейх - всё это останется где-то, внизу.
Сердце мое бешено колотится. Сейчас, я, простой смертный, перенесусь из дольного мира в горний мир, вознесусь надо всем и вся, и не станет для меня законов, кроме одного. Ветра.
- Капитан? Капитан Прусс, вы слышите?
Я, словно, очнулся, вышел из комы. Смотрю, на старшего офицера. Он смотрит на меня.
- Все ждут вашего приказа "на взлёт".
И, правда, ждут. Внизу давно столпилась причальная команда. Человек сто. Да. Пора.
- Ну, тогда, на взлёт...
Следующее мгновение словно застыло. Сотни рук отпустили причальные канаты, корабль покачнулся и на мгновение замер. Но нет, мы поднимаемся...
- Три тонны балласта за борт.
- Есть, три тонны за борт.
Ближе к носу корабля неслышно сработали два клапана, и вниз устремились струи балластной воды. Мы поднимались медленно и величаво. Внизу ожил оркестр. Люди, тысячи людей. Сейчас, стоя там внизу, начиная со строк "Германия превыше всего", их сердца полны гордости. Что уж таить - и я один из этих тысяч. И мне сейчас по мальчишески захватывает дух...
- Господин капитан, девяноста метров.
Не так уж и высоко. Но... Здание аэродрома, ангары, причальная мачта... Действительно, ради этого стоит прыгать с колоколен.
- Малый вперед четырьмя.
- Есть малый вперед четырьмя.
Зарокотали двигатели. Национальный гимн утонул тысячами своих неспетых голосов в рукотворном дизельном громе. Мы качнулись еще раз, и небесный корабль поплыл вперед.
Недалеко отсюда красовалось Боденское озеро. В принципе, никакой технической надобности в том, что бы лететь над ним не было. И более того, ради этого приходилось закладывать сложный маневр и идти на северо-восток, а это совершенно противоположное направление. Но эта цена всегда окупалась. Даже самый торопливый бизнесмен, которому любая минута опоздания может стоить всего, открывал рот при виде такой красоты.
Солнце уже встало, и медленно двигалось по небу. Маленькие, словно игрушечные домишки местных поселян, редкими гроздями черепичных крыш выгадывают из сосен. Заходим на ветер. Винты яростно молотят холодный озёрный воздух.
- Ровнее.
Внизу зеркалом красной ртути мерцают воды Боденского озера. Сейчас все как один прильнули к отрытым окнам на смотровой палубе. Сейчас у всех и каждого, в независимости от его летного стажа, лычек, партийности щемит сердце, бегут мурашки от одной мысли того триумфа, частью которого он является. Природа лежит перед нами, словно поверженный зверь!
Обойдя озеро, мы повернули на запад, на Америку. Самый полный четырьмя! Какие-то три-четыре дня, и Гинденбург, словно огромное черное облако пролетит на Нью-Йорком.
- Рулевой. Принимайте управление.
Рулевой Хельмут Лау спешит занять место. Я отпускаю штурвал. На секунду корабль свободен. Его тут же ведет влево, по ветру.
Вот она суть. Чтобы властвовать, нужно властвовать. Эта покоренная природа, эта спокойная красота в мановение ока сомнёт тебя, стоит только отвлечься. Она, словно рабыня-дикарка из непокорного племени, так и ждет - как бы вонзить тебе нож в спину.
Именно по этому я всегда неспокоен, покидая рубку.
Поднявшись по узкой прямой лестнице и пройдя по техническому коридору, попадаешь в "гостевую часть" дирижабля. Это вольница для тех, кто заплатил за билет баснословные деньги. Немцы, американцы, англичане. Пятьдесят с чем-то человек, ради которых всё это. Ради которых пять поваров сейчас готовят мясо по-баварски на электрических печах. Ради которых десяток крахмально белых стюардов снуют туда-сюда с дорогим шампанским вином. Ради которых двести тысяч кубических метров водорода поднимают корабль над всем остальным миром.
Эрнст Леман толкался среди гостей у обзорных окон. Этот вечный дамский угодник мог позволить себе безмятежные разговоры и бокал вина в компании представительниц прекрасной половины человечества. Чем и активно пользовался.
Я подошел ближе.
- ...именно по этому английскими дирижаблями лучше не летать. - закончил свою фразу Леман.
- Но этот водород... он же горит? - спросила одна из трех слушательниц.
- Ну-у... - растерялся Эрнст.
- А то у моего дяди в кабинете была настольная водородная зажигалка. Так один раз он решил прикурить - и она взорвалась!
- Боже мой! - воскликнули две прочие слушательницы.
Я понял, что стоит вмешаться. Эрнст хороший приятель, но меньше всего мне хотелось необоснованной паники через каких-то полчаса в воздухе.
- Милые дамы, цеппелин гораздо более сложная и надежная конструкция, чем кабинетная зажигалка. Да водород горюч. Но и бензин тоже. Ведь вы же не боитесь ездить на автомобиле?
Тема была закрыта. Слово капитана всегда действует как закон. Я слышал тысячу историй, как паника на тонущем корабле прекращалась после того, как капитан говорил что-то вроде "расслабьтесь, не так уж тут и глубоко".
Хотя на самом деле девушка сама не знала, как была права. Этот чертов газ, покоящийся в баллонетах, только и ждет своей искры. Снова природа. Зажатая в тиски алюминиевого каркаса и плотной газонепроницаемой ткани. Поверженная, но еще полная неведомых сил.
Эрнст отправляется в кают-компанию. Легкое алюминиевое пианино было гордостью и единственным развлечением Гинденбурга. А Эрнст довольно неплохо играл. Меня не тянет туда, и я остаюсь на опустевшей палубе. Какое-то странное чувство. Щемящее.
* * *
Четвертое мая. Мы над Атлантикой.
Многие люди, говоря "бесконечность" не в состоянии представить её. Бесконечность это Атлантика. Бесконечность, зажатая между двух плоскостей, между двух океанов.
- Макс.
Я оборачиваюсь, не отрываясь от штурвала. Это Гуго Экнер.
- Слушай, Макс.
- Да, господин президент?
- Пассажиры скучают. - вздыхает Экнер.
- Очень печально. - вздыхаю в ответ я.
- Ну, надо бы их развлечь. Давай устроим экскурсию. Покажем им баллонеты с водородом.
- Наверху им делать нечего.
- Да им и внизу делать нечего. Что мы теряем?
Что мы теряем...
Для пассажиров важнее всего три вещи скорость полета, хлеб и зрелища. С первыми двумя пунктами проблем никогда не было. Третий был вечной головной болью компании. Корабль, на котором каждый килограмм лишнего веса означает километр дальности полёта, не может похвастаться тем, на что способны "Нормандия" и "Квин Мери".
У капитана есть также три обязанности. Управлять полетом, держать угол крена и... развлекать. Скорость - это время, основное преимущество дирижабля. Соблюдение строжайшей горизонтальности не так очевидно важно, но уже при крене в два градуса все посыплется со столов и кухонных плит.
А развлечение это святое.
- Проходите за мной.
На корабле нашлось человек десять особо любопытных, желавших увидеть устройство корабля. На такелаж - узкий технический коридор, идущий от носа до хвоста дирижабля, можно было попасть через узкий вертикальный колодец.
Сам такелаж представляет собой пространство между баллонетами. Вместо пола - узкая десятидюймовая стальная лета. Вместо стен - газонепроницаемая обшивка камер.
Когда все поднялись, и худо-бедно распределились внутри, я начал.
- Если пройти в хвост, там можно увидеть люк. Это такой же лаз, который ведет к двигательным гондолам и дизельным бакам. Думаю, лучше осмотреть носовую часть.
- Зачем двигатели в отдельных гондолах? - интересуется кто-то.
- Это снижает шумность. И вибрации нет. - отвечает Леман, который расположился где-то совсем сзади.
Идем в носовую часть.
- Это балластные баки с водой. А через этот люк можно попасть в капитанскую кабину.
- Зачем столько воды? - спрашивает женский голос.
- Во-первых, для бытовых нужд, во-вторых, её часто сливают во время посадки для снижения скорости.
Пассажиры возвращаются довольными. Как мало же им надо.
* * *
Пятое мая.
Айсберги. Белоснежные горы пресного льда, величаво плывущие с далекого севера.
Снижаемся с четырехсот до восьмидесяти, что бы пассажиры снова ощутили уже успевшее позабыться чувство торжества человека над природой. Невольно вспоминается, как такая ледяная глыба лет двадцать пять назад уничтожила другое трансатлантическое судно.
Заметно похолодало. Ветер настырно бьет прямо в лоб, снижая скорость. Из-за него мы опаздываем уже на двенадцать часов. Редкий случай.
Чертовски хочется курить.
* * *
Шестое мая.
Летим над Бостоном. Это уже Америка. Опять же, снижаюсь.
С одной стороны в этом есть необходимость - на борту своего часа ждет мешок с авиапочтой, который полагается сбросить, когда будем проходить над местным аэродромом.
С другой стороны - это всё элементарное хвастовство. Забавно смотреть, как полуодетые полусонные люди выбегают из своих домов, указывают на корабль, машут руками.
Пассажиры недовольны полетом. Я не спрашивал, но сам бы был недоволен, если бы опаздывал на пол дня.
Когда я в очередной раз появляюсь в кабине, рулевой Хельмут Лау сообщает мне новость:
- Сейчас пришла радиограмма - над Лейкхерстом гроза. И довольно сильная. Сесть сейчас никак нельзя.
Вот она природа. Свободная от оков природа.
- Берите курс на Нью-Йорк. Там-то всё тихо?
- Вроде бы, господин капитан.
Город нас ждал.
Движение замерло. Люди высыпали на улицы, и, затаив дыхание, наблюдали за прибытием двухсот пятидесяти метрового чудовища. Тысячи тысяч. Средневековая толпа.
Необходимо тянуть время, наматывать круги пока Лейкхерст терзает гроза.
- Малый ход двумя. Высота - триста.
- Есть малый ход двумя, высота - триста.
Идем на облет статуи. Совершенно вылетело из головы, кому она посвящена. Держимся далеко, поскольку ветер постоянно меняется.
- Полный задний... Отставить.
Внизу своей портовой жизнью живет Нью-йоркская гавань. Корабли, лодки, люди. Всё это отсюда кажется такой мелочью.
В кабину спускается Леман.
- Ну, как там пассажиры? - спрашиваю я. Мне сейчас больше всего интересно настроение людей, близкие и деловые партнёры которых ждут уже почти целые сутки.
- Конечно, не все в диком восторге оттого, что мы опоздаем еще часа на четыре из-за грозы, но, в общем и целом неплохо. Те, у кого фотографические аппараты так вообще радуются как дети. Один господин обещал вам шею свернуть, но как только его же принесла из каюты кинокамеру - он решил с этим повременить.
Как им всё же мало надо.
В кабину спускается Гуго Экнер. Сияющий, розовощекий.
- Это фурор, господа! Они забыли про всё на свете, схватили свои "Лейки" и молотят как пулеметчики!