-И - до! - Маруся нажала сухим пальцем на дребезжащую клавишу; та отозвалась неверным и усталым звуком.
-До - послушно повторила Варя...
И так они все полчаса дребезжали - реми, фасоль, сольдо.
Слуха у Вари не было. Дома она разрисовывала фломастером чебурашку на обложке нотной тетради.
-Ты учишься? - кричала из кухни мама,- я что-то не слышу?!
Варя вздыхала и откидывала рыжую пыльную крышку фоно, стараясь стукнуть ей погромче, чтоб мама точно слышала. Драгоценные немецкие пупсы, подпрыгивали на грязноватой салфеточке. Варя смотрела в аквамариновые кукольные глаза и долбила: реми, сольдо, фасоль, фасоль...ФАСОЛЬ! Будь она неладна.
-У вашей девочки совершенно нет способностей, - шептала Маруся, втягивая в плечи аккуратную головку.
Маруся всегда была простужена, сморкалась в белые платочки, говорила шепотом и носила блузки с несвежими кружевными воротничками.
Варя вообще удалась такая, неспособная. И еловая ветка, которую они рисовали акварелью, у нее получалась кривее прочих веток. А шарик на ней она вообще могла изобразить только с помощью циркуля.
Больше всего Варя любила гулять в одиночестве. Иногда она садилась в троллейбус и ехала до конечной остановки, мимо стадиона, мимо рынка, мимо больших прудов, через туннели к городскому вокзалу, к пыхтящим трубам металлургического комбината. Из-за этих труб небо над городом по ночам было красивое, радужное, как в мультфильмах - когда алое, когда изумрудное... Варе нравилось выскальзывать на балкон ночами. Она стояла у перил, завернувшись в одеяло, и смотрела на волшебное небо. Мама ругалась и закрывала форточки: потому что нечего этой дрянью дышать, и потом не добудишься Варю в школу.
Утро начиналось с прокашливания радио в коридоре. На словах:
-Здравствуйте ребята, в эфире "Пионерская зорька"!
Варя должна была отставлять недопитый чай и хватать ранец.
Она никогда не допивала чай, и терпеть не могла радио.
Зато телевизор любила. Правда, интересное кино показывали редко и чаще всего поздно вечером, когда на кухне закипало уже в кастрюльке противное молоко. Молоко перед сном было также неизбежно и тоскливо, как радио по утрам.
В субботу можно было рассчитывать на кино или парк с каруселями,- это если Варя умудрялась не получить двойку по математике. А вообще жили размеренно и довольно скучно. Гуляли вечерами в запущенном парке по узким аллеям, и слушали, как орут гнездящиеся на деревьях вороны. Ходили смотреть салют на городской площади Девятого мая и в День Металлурга. Иногда забивались всей семьей в пыльный, горбатенький пригородный автобус и ехали на водохранилище.
Из всех городских магазинов Варя больше всего любила кондитерскую. Вернее, это заведение называлось: домашняя кухня. Низенькая дверца, с торца, у входа в старый магазин Детский Мир, распахивалась, поскрипывая, и выпуская на улицу запах теплого хлеба и сладкого печенья.
-Ба, ну давай зайдем,- канючила Варя,- так хочется рогаликов...
-А мороженое? - спрашивала бабушка,- ты уж выбирай, дорогая, что-нибудь одно, или мороженое или рогалики.
-Конечно рогалики. Только еще вот эти печенюшки, маленькие, круглые...
-Будут тебя печенюшки. Но сперва зайдем в Детский Мир. Посмотрим, вдруг там случайно выкинули ботинки...
Варя выходила из домашней кухни, прижимая к себе промасленный бумажный кулек с печеньем. Лучше мог быть только столик у окна в детском кафе "Сказка", в воскресенье.
Каждый год мама вытаскивала из шифоньера, из-под комплекта немецкого постельного, который купили когда-то много лет назад, когда и Вари еще не было, и с тех пор не распаковывали, картонную коробочку с надписью: отпуск. В коробочку откладывали деньги.
С приближением весны Варечку охватывала беспокойная надежда: а вдруг в этом году они все же выберутся в Крым? Надежда эта теплилась вместе с каштановыми свечками, цвела буйными сиреневыми кустами, и окончательно осыпалась белыми лепестками к июню.
Мама пересчитывала купюры с потертыми портретиками Ильича и говорила:
-На море поехать не получится. Значит - в деревню.
Деревня - это тоже ничего. По крайней мере, Варя на целых три месяца будет избавлена от учебников и домашних заданий.
Варя всегда с удовольствием смотрела, как баба Надя возится на кухне. Раскачивалась на табуретке, закусив хвостик косы, и наблюдала, как бабушка режет соломкой свеклу для борща или чистит картошку, срезая кожицу тоненько-тоненько. Борщ у бабы Нади был необыкновенный. Во-первых, он всегда варился в одной и той же кастрюле с оборванным ушком и полустертым маком на боку. Кастрюлю называли в доме: чудо-юдо. Всякий раз, когда этот монстр появлялся из печки и водружался на плиту, можно было с уверенностью сказать - пришел смертный час очередной курицы. Старые куры не знали об этом и продолжали лениво квохтать, похаживая в загородке. Только когда баба Надя вкрадчиво произносила:
-Цып-цып-цып...
они встревожено дергали головами, и мерное их квохтанье сбивалось на нервное "ко"
Во-вторых, бабушка добавляла в борщ травки. И не петрушку там или укроп - а какие-то особые. Трав в доме было много. Иные стояли в закрытых баночках на полке, иные были подвешены к кухонному потолку на длинных суровых нитках, иные сушились на подоконнике, на старых газетах.
-Ба, а что это за трава? - всякий раз выспрашивала Варенька
Баба Надя отвечала односложно:
-Зверобой
Или
-Чабрец
А иногда и вовсе говорила:
-Придет время, доберешься до моих тетрадей, там все обсказано.
И Варя покорно вздыхала, потому что спорить с бабой Надей было бессмысленно.
Запах от бабушкиного борща расплывался тягучим облачком по двору и выходил легким дымком к вишневым деревьям. Когда облачко уже просачивалось над воротами на улицу, баба Надя кричала:
-Обедать иди!
А еще бабушка делала галушки, лепила вареники и пекла хлеб...
С вареников все и началось. Варя сидела на кухне, закутанная в огромный передник, и шпилькой вытаскивала косточки из вишен. На другой стороне огромного стола баба Надя раскатывала тесто, ворча:
-Ты аккуратней бы, всю хату уже соком забрызгала. Видно Кулину, что пироги лепила - так и ворота в тесте.
Тут в двери негромко постучали.
_Кого бог принес? - чуть ворчливо спросила бабушка
-Надь, та то ж я,- отозвался незнакомый голос, али не признала?
Бабушка вдруг побледнела:
-Вовремя как всегда,- пробормотала она,- может потом зайдешь? Внучка у меня сейчас гостит, ни к чему ей...
-Да потом-то - недосуг будет...- хихикнули за дверью,- сама знаешь, я женщина занятая.
-Заходи уж тогда, чего стоишь в сенях,- махнула рукой баба Надя.
И в дом вкатилась крохотная круглая старушка, похожая на расплывшегося колобка. С плеч у нее свисала, и волочилась по полу, сказочная шаль, расшитая жар-птицами и синими розами.
-Вот ты, Надя, смотрю, и вареники затеяла,- а говоришь, не ко времени гости... - старушка заулыбалась, сверкая мелкими острыми зубами.
Варе еще тогда странно показалось: совсем старенькая бабушка, а зубы у нее молодые - сахарные.
-Ты, Магда, говорила бы сразу, что тебе нужно,- нахмурилась бабушка, к чему канитель разводить?
-Да ничего мне от тебя не нужно! - всплеснула руками старушка,- оказалась в ваших краях, дай думаю загляну к старой знакомой на вареники.
_Знаю я, чем твои визиты могут окончиться,- проворчала бабушка.
-А ты меня, Надя, не обижай, а то я и впрямь обижусь... Что тогда делать будем? - и в добрых подслеповатых глазах гостьи сверкнули желтые огоньки. Сверкнули - и тут же пропали.
-Шут с тобой, Магда, давай вечерять,- поднялась с места бабушка.
Весь вечер бабушка с гостьей переговаривались шепотом о непонятном. А когда Магда тихонько стянула со спинки гостевого стула роскошную шаль, только посмотреть,- бабушка вдруг зыркнула на нее страшно и зашипела:
-Не смей трогать...
-Да что ей с этого будет! - рассмеялась Магда,- судьба она и есть судьба, ее не изменить, или не видишь? Иди лучше ко мне, деточка. Хочешь, я тебе погадаю, как взрослой?
-Хочу! - замотала косичками Варя,- еще как хочу!
-Вот и ладно,- старушка, кряхтя, полезла в потрепанную сумочку и достала оттуда колоду.
_Новенькие карты, ненадеванные, не врут,- заулыбалась она
-У тебя никакие не врут,- нахмурилась бабушка,- только гадать Варваре не к чему. Ей уже и спать пора.
-Хорошо, не будем гадать,- легко согласилась Магда,- раз бабушка против - не будем. Ты только одну карту вытащи из колоды, любую. И все.
Варенька протянула ручонку и вытянула - на карте был нарисован красавец в зеленом камзоле, с соколом на руке. У красавца были лихо закрученные пшеничные усы и синие глаза.
-Бубновый валет,- закивала Магда,- большая любовь, настоящая,- только ты знай сразу, Варенька,- не здесь твоя любовь, за границей, далеко, во французском городе Париже. И одна она у тебя...
-Ты мне ребенка не морочь,- тихо сказала баба Надя,- а ты, Варенька, иди спать, нет никакой такой парижской любви... Вот подрастешь - и встретишь хорошего парня.
-Только вот будет ли она его любить - большой вопрос.
Первый раз на море Варя выбралась не с родителями, как можно было ожидать, а с классом. Родители к тому времени развелись, тихо и почти без скандала. Мама - по-прежнему пила по утрам растворимый кофе и носила на работу строгие шерстяные костюмы. Только вот плойка, которой она укладывала волосы по утрам, оказалась на антресолях, а когда ополовиненный тюбик польской помады перекочевал в потайной ящичек Вари, мама даже не заметила. Или просто ничего не сказала.
Варя только раз случайно услышала, как мама, забравшись с ногами в кресло, говорит кому-то в телефонную трубку:
-Все. Неужели ты не понимаешь - мы уже все. Доживем спокойно. Может быть, детям больше повезет.
Итак, летом, между десятым и одиннадцатым классом, они поехали в Крым. Варю бы никто не взял в это сказочное путешествие, если бы классная не настояла:
-Едут все, кто захочет. Никакой дискриминации.
Не то чтобы Вареньку не любили. Просто не замечали. Она не была парией, эта роль отводилась более ярким персонажем, а она оставалась всегда - "Эта, с середины третьего ряда".
Варя иногда думала, что даже если бы ей предложили вдруг, по волшебству, стать блестящей остроумной красавицей, она бы отказалась. Ей было уютно в своей личине. Особенно потому, что она знала - это все наносная серость, вот она спадет рано или поздно, сама собой, как облетают одуванчики - и все ахнут: как же это мы раньше не разглядели, не почувствовали! И локти будут кусать. А Варя проплывет мимо, роскошная и загадочная, как каравелла.
В поездке Варя держалась особняком и пряталась в безлюдных уголках огромного Мисхорского парка. Там она была в безопасности, в стороне от насмешливых или равнодушных взглядов. У мужичка, торговавшего книгами, она купила два томика: Гиппиус и Пильняка. И повсюду носила их за собой, в шуршащем пакетике. Сидела на лавочке под кипарисами у крохотного фонтанчика с кувшинками и бормотала: "нет мужества ни умереть, ни жить". Умирать совершенно не хотелось. А жить, верно, стоило.
Варя так и не забыла слова, сказанные когда-то Магдой:
-Большая любовь, настоящая, но не здесь, во французском городе Париже.
После школы Варя поступила в институт пищевой промышленности - потому что туда легче всего было поступить, с ее тройками, без выдающихся способностей и желаний.
_Почему за тобой никто не ухаживает? - спрашивала мама,- что ты сидишь дома вечерами, как сыч? Сходи на дискотеку. У тебя что, совсем нет подружек?
Варя только пожимала плечами и запиралась на кухне. Готовить она действительно любила. А больше, пожалуй ничего, так чтоб очень. И зачем ей, скажите, дискотеки? Стоять стенки подпирать или отбиваться от пьяных выродков, которым уже все равно, к кому цепляться. Нет, ее ждет большая любовь, настоящая. Не здесь, за границей.
Баба Надя налила в блюдечко чай, и пила, прихлебывая.
-Ты мне скажи, Варька, замуж собираешься когда-нибудь? - ворчливо спросила она,- или все на чудо надеешься. Ты ж у нас не красавица. Так поспешить надо, пока молодая.
-Можно подумать мне на каждом углу предложения делают, а я отказываюсь! - рассердилась Варя
-А и не сделают. У тебя ж вон на лбу написано, что ты принца ждешь, из французского города Парижу.
-А если бы и ждала, мое дело. Тебя, ба, никак не касается.
И Варя углублялась в чтение первой бабушкиной тетради, первой кулинарной.
Это все от отчаяния.
Варя примеряла перед мутным зеркалом "правильное" свадебное платье с многочисленными оборками, богато увешанное кружевом.
_Немецкие кружева,- щебетала портниха, - из ГДР привезли...
Все от отчаяния.
И совсем ей не нужен Федор. Просто он оказался первым, кто на нее позарился.
Мама сказала почти грубо:
-Ешь, что дают. Одной еще хуже.
Правильно: жри что дают.
А "давали" близорукого длинноносого Федора, правильного до тошноты. И предложение он делал так:
-Варь, я подумал: пора мне создавать семью. И тебе тоже давно пора,- тут он поправил очки с толстыми бифокальными стеклами.
И вся романтика.
Варвара понимала: пора. Просто так надо. Ну, пусть будет, как надо. И мама не станет переживать, успокоится. А большая любовь никуда не денется, она ведь на роду написана, от нее не уйдешь.
А пока пусть будет Федор. Больше всего в будущем муже Варвару раздражали узкие плечи и слабая спина. Она-то представляла себе: пусть даже не Тот, не заветный но он окажется высоким, широкоплечим, и с хорошей улыбкой, и не дурак. Дураком Федя не был, а в остальном - увы.
Сразу же после свадьбы Федя завел в доме три вещи для своего досуга и комфорта: телевизор, расхлябанное кресло перед телевизором и пузырящиеся на коленях спортивные штаны. Да, еще тапочки в клетку. Варвара все больше возилась на кухне, простаивала в очередях за продуктами, поправлялась, медленно и неуклонно, и вяло думала о ребенке.
-Отложим еще на год,- говорил Федя,- так будет разумнее, поверь мне.
И они откладывали. Потому что зарплаты маленькие у обоих. Потому что за ползунками в Детском мире километровые очереди. Потому что это огромная ответственность.
А потом Варя как-то и думать перестала о детях, и завела двух собак - шпица и мопса. Федор вяло посопротивлялся, порассуждал о запахе псины и обрызганных ножках буфета - а потом махнул рукой. На самом деле ему уже с молодых лет стало ясно: ничего такого в его жизни не произойдет. Знаменитым писателем он не станет, и секретарем обкома не станет, и мост не построит, и дворец не спроектирует. А что из этого следует? А то, что надо благоразумно успокоиться, и радоваться инженерской зарплате в сто двадцать и летнему отпуску на море.
А Варвара нет-нет вытаскивала из тумбочки карты и раскладывала пасьянс "Золотая рыбка", и нежно поглаживала нарисованного бубнового вальта.
-Вот если бы мне вернуться на пять лет назад, - думала она,- ни за что бы не вышла замуж за Федьку, а теперь уже что...
Потом пришлось бы уже возвращаться на десять лет назад, и на тринадцать.
А после наступил год похорон. Мама болела долго и безнадежно. Все понимали, что она умирает, и делали вид, что не знают об этом. Но когда ее не стало, место на кладбище было уже заказано предусмотрительным Федором. А потом умер сам Федя, в одночасье, тихо и незаметно, как жил. И баба Надя вскорости ушла вслед за ними...
Настоящая боль подступила когда Варя после поминок проводила гостей и подошла к старому бабушкиному трюмо. Это зеркало ее любило, и заботливо округляло ее острое лицо, делая его почти красивым. Варя заглянула в мутноватое стекло - и поняла...
Плечи опустились с годами, кожа на подбородке обвисла, поры на щеках стали глубже и заметней, и в уголках рта уже прорезались морщинки...С такими женщинами чудес уже не происходит.
Если раньше ночами ей снился Он, настоящий, и просыпалась он с улыбкой, надеясь, что этот сон мог оказаться счастливым предзнаменованием. А вдруг француза занесет каким-то ветром в их город, на завод приедет, скажем... И они столкнутся на рынке, когда она будет торговаться с носатым продавцом апельсинов. И он застынет, пораженный, потому что она тоже снилась ему все эти годы, тонкая и сероглазая, с косой до пояса....
Ей и теперь продолжал сниться француз, постаревший, но статный и подтянутый, в дорогих очках. Варя просыпалась ночью, прижимала к себе крепче всхрапывающего мопса, и плакала, уткнувшись в его мягкую шкуру.
Стариться она начала, когда поняла, что для мечты ее не осталось ни единой, даже самой крохотной лазейки.
Разбирая бабушкины вещи, Варя нашла третью тетрадь, третью кулинарную. Первые две давно уже хранились у нее, а это завалилась куда-то, и о ней все позабыли. На обложке было выведено крупным почерком бабы Нади:
Когда у тебя ничего больше не останется, она поможет.
Между страниц баба Надя вложила засушенные травки. Варя перелистала тетрадь, потом прочитала внимательней, потом стала перечитывать.
Ровными буквами записаны были древние и новые рецепты от душевной боли.
Они не всегда помогали, но все же...
Рубикон уже перейден, и границы времени сомкнулись.
Варя стоит на пороге своего маленького придорожного ресторанчика, который называется "Третья кулинарная" и высматривает, не сворачивает ли кто на стоянку.
Если свернут, она тут же поспешит вовнутрь, и накроет стол свежей цветастой скатертью, и предложит холодного квасу и горячего домашнего борща, и восхитительных галушек: лучших вы не найдете по всему крымскому шоссе.
На подоконнике похрапывает старый мопс, и визгливо взлаивает у дверей шпиц.
-Скучная получилась жизнь,- думает Варя, сидя вечерами перед телевизором
Впрочем, жалко не тех, кто не умел хотеть. По-настоящему больно за тех, кто хотел многого, но почему-то не смог... Они никогда не успокаиваются. А Варя вот, успокоилась.