-Да сколько можно! - блюдечко с изящнейше нарисованными васильками подпрыгнуло на столе, но странным образом не разбилось, хотя пухлая рука, потянувшаяся за ним, и не успела его подхватить. Фарфоровая тарелочка удержалась сама, дрогнула и опустилась на грязноватую скатерть.
-Сколько можно! - орал Васенька,- сил уже нет на ваш долбанный депресняк! Вместо того, чтобы работать, вместо того, чтобы пахать, простите меня!.. - он отдувался и отирал пот подхваченной со стола бумажной салфеткой.
Те, лентяи, смотрели на него в пять глаз, скучающе, всезнающе. Они угадывали каждую фразу.
Над миром висела, обволакивая его одним широким усталым рукавом, августовская ночь. Другой рукав ее уплывал туманом куда-то в сторону прохладной продолговатой лужицы млечного пути. Ночь висела над ничтожными ирисами и исполненными важности тыквенными грядками. Тыквы, не ставшие еще каретками и экипажами, ворочались с бока на бок, и по широким лохматым полосам их перекатывались невидимые в темноте капельки росы. Или то была просто вода, брызги поливочных шлангов? Сезон линьки приближался. Нежные тыквы и басовитые гарбузы ворочались все беспокойней, а что вы хотите - хвостики-то скоро отвалятся, и мех с зеленых и оранжевых полос вылезет клочьями на грядки, а там и обозначится будущая форма. Говорят, в позапрошлом году у какого-то везунчика на южном берегу из вполне так средненькой мало что обещающей тыковки, проросшей из чахлых рыночных семян, неожиданно вылупился малиновый Кадиллак с откидным верхом. Когда этого самого счастливчика спросили:
-А в чем тут секрет?
Чудак только улыбнулся, и ответил:
-В любви.
И понимайте, как знаете.
-В доме скоро мяса и молока не на что будет купить, и вам витаминной крупы, между прочим! - продолжал орать Васенька, пристукивая по столу пухлым не очень внушительным кулачком.
-Ну что разоряешься? - лениво спросил двуглавый, и сплюнул прямо на скатерть подсолнечную шелуху.
Двуглавый был потертой купюрой достоинством в две сотни пиастров, главным хранителем нелепого Васечкиного дома. Со сморщенного желтовато-красного лика двуглавого подмигивал Васечке великий поэт, скончавшийся пять сотен лет назад. От потертости купюры увенчанная тюрбаном величественная голова поэта словно бы раздваивалась. От этого и происходила кличка старшей купюры в доме. Один глаз двуглавого, он же премудрое око поэта, заплыл, потому что пару дней назад гонял Двуглавый комаров-паразитов от тыквенный грядки, и один из вредителей, обозлившись, долбанул его тяжелым жалом в глаз.
Поэтому смотрели они сейчас в пять глаз: полтинник Полкаш, сотенная, кокетливая и бестолковая соточка, и упомянутый уже Двуглавый с заплывшим оком.
-А чего ты, собственно, от нас хочешь,- осведомился лениво Двуглавый,- мы, учти это, будь добр, сделали все, зависящее от нас. Но что-то ведь и от тебя зависит. Ты, прости, что я тебе это скажу в сотый раз, не веришь. В этом наша общая беда.
-Точно, чувак! - вмешался полтинник,- в тебе, понимаешь, веры нет!
Полкаш обычно повторял в более грубой форме сказанное Двуглавым. Собственных идей у него явно не доставало.
-Ты, лапочка наш, не переживай,- вставила словцо Соточка,- у нас еще все будет хорошо, все обязательно получится. И машина из нашей тыквы вылупится самая шикарная, расшикарнейшая.
Пролепетав утешения, Соточка достала из крохотной сумочки совсем уж лилипутскую пудреницу, и стала посыпать розовато-коричневым песочком слащавое личико юной балерины. Танцовщица та, разумеется, давно состарилась и отошла в мир иной, как и прочие знаменитости, передавшие свои черты купюрам. А нежная юная мордашка ее размножилась, украсив собой склонные к сюсюканью сентиментальные соточки. Сотенная, обитавшая в квартире Васеньки, ничем не отличалась от прочих представительниц своего племени.
-Дура безмозглая! - нередко ворчал на нее Полкаш.
-Ой, будто бы! На себя посмотри! - возмущалась Соточка.
Не однажды заштопанную прозрачными лентами, прорванную в нескольких местах бумагу Полкаша украшала морщинистая, изрезанная шрамами физиономия древнего героя, бандита по призванию, некогда вовремя ставшего на нужную сторону и увековеченного на купюрах достоинством в пятьдесят пиастров.
-Хранители,- проворчал Васенька, смахивая грязной тряпкой крошки со стола,- добытчики, мать вашу бумажную за ногу...
-А ты не ругайся,- надулась Соточка,- сам первый виноват, и туда же, материться.
Купюры жили у Васечки давно. Они ему достались в наследство от непутевого деда и пропойцы папаши.
-Какая семейка, такие и хранители,- поговаривали соседи, тихонько, так чтобы Васенька не слышал.
Потому что, услыхав подобное, Васенька начинал топать ногами, скверно ругаться, кидать в хулителей комьями грязи, арбузными корками и камнями.
Кому охота с дураком связываться?
И говорили добрые соседи за плетнями, за тыквенными грядками, в свете тяжелых семейных абажуров, с которых рачительные хозяйки стирали пыль по пятницам:
-Непутевый он, никудышный, ни в жизни из него толку не выйдет. Уже за четвертый десяток перевалило, а в доме только и есть, что латаные купюры ленивые да грязные сковородки. Тока ты, слышь, при нем не скажи, что мы тут говорили об нем, а то он тебя этим самым сковородником так по башке оприходует.
В общем, жили мирно и довольно скучно.
Купюры по вечерам играли в дурачка. Двуглавый попытался было научить товарищей преферансу, но быстро махнул на эту затею рукой.
Васенька все время искал работу, и твердил:
-От вас никакого толку! Хоть бы объявления о вакансиях в городской газете просматривали, что ли. А то я один надрываюсь.
-Надрываееси,- грубо ржал Полкаш,- смотри-ко, чтоб пупок не развязался.
-Может тебе к хорошему доктору сходить,- предлагал он,- к психиатру?
Васечка морщился, отмахивался.
Иногда Васенька находил работу, и для домашних наступали черные времена.
Служащий охранником на ферме или кассиром в супермаркете хозяин преисполнялся чувством собственной значимости и на любую попытку попросить его хотя бы убраться, а то уже ступить некуда, а метла тяжелая, нам не поднять, и вообще пылесос бы купил в кредит, что ли..
Начинал орать
-Я работаю!!! А вы, тут...
За две недели до начала этой истории Васечку выгнали с очередного места, и он целыми днями разгуливал по дому мрачный с тряпкой в руках, ворча, что совсем грязью обросли.
Тем временем на грядке поспевали тыквы. Что-то будет? Что-то вылупится?
Часа в три ночи мучимый бессонницей Васенька выполз к грядке, присел подле единственной, сильно непропорциональной в своей припухлости тыквы и начал с ней разговаривать вкрадчивым шепотом, поглаживая шершавые линяющие полосы.
-Ты уж, сделай милость, вылупи мне что-нибудь приличное поскорее,- горячо втолковывал Васечка безучастной тыкве,- а я твою лопнувшую кожуру зарою, как полагается, в городском саду под жимолостью, и на следующий год приду выкапывать новый росток.
Тыква молчала.
-Это все дурацкие сказки, что они время от времени отвечают на обращенную к ним человеческую речь! - со злостью подумал Васенька, и пнул тапочкой ни в чем не повинный раздутый бок.
Тыква никак не отреагировала на оскорбление.
Огорченный огородник поднялся, кряхтя, с прохладной земли, и пошаркал уже было к распахнутой двери своего коттеджа. Тут у него за спиной раздался тонкий сварливый голосок:
-Если ты полагаешь, что пинками и зуботычинами от меня можно чего-нибудь добиться, ты сильно ошибаешься. У меня, к твоему сведению, весь левый бок флюсом раздуло, потому что некоторые поливают меня не процеженной водичкой, как положено, а всякой дрянью из городского водопровода.
Васенька застыл с раскрытым ртом в нескольких шагах от грядки.
Особенного, и мне необходимого. Прежде всего - дистиллированной воды круглосуточно. Вода должна быть 20,7 градусов в течение дня и 36,6 в темное время суток.
-А ты не оборзела?! - закричал Васенька,- душ для графини!, скажи еще, что тебе тут нужно джакузи поставить.
-Возражать не стану,- скромно заметила тыква.
И добавила:
-А будешь ругаться - вообще ничего не вылупиться, все так сгниет внутри. Я растение деликатное, грубости не приемлю.
Васечка вернулся в дом и сказал купюрам:
-Тыква нам досталась придурочная. Вот я только не помню, кто из вас мне посоветовал купить оранжевые семена, вместо обычных зеленых.
-Так зеленые мы до этого три года подряд покупали, они ж сгнивали, даже не проклюнувшись! - всплеснула ручками Соточка.
-Цыц, лахудра! - прикрикнул на нее хозяин,- еще неизвестно, что лучше, чтоб сразу сгнили к такой матери или чтоб так, как сейчас... Спать все отправились расстроенные и разозленные.
На следующее утро Васечка намеревался отправиться на поиски работы. Будильник запел: " как томны вешние цветочки" в шесть тридцать. Васечка стукнул по нему ладошкой и перевернулся на другой бок.
-Какого черта я его поставил на такую рань? Неужто и в самом деле надеялся встать?
За окном уже начиналось, несмело сперва, а потом все задорней и звонче, утреннее двухголосье: сперва вступила звонкой, потрескивающей слегка нотой примостившаяся под крышей сойкой, ее передразнил с кривого дерева, нависающего над заборчиком, скворец, так у них велось рассветною порой: сойка подавала трель, скворец повторял, добавляя новые коленца и рулады.
Васечка накрыл голову подушкой. Встанет он в половину девятого, когда в окно заглянет тяжелыми горячими лучами немилосердное солнце.
И точно: без четверти девять Васечка направился босиком на кухню, смешивать кофейный порошок эрзац с горячей водой из чайника.
Чайник, древний, копотью покрытый, напевал хрипло на плите. Тем временем Васечка ел из коробки кукурузные хлопья. Купюры лениво клевали из блюдечек зеленую крупу.
-Двигаться бы тебе уже...- негромко проговорил двуглавый,- нет, я, разумеется, не настаиваю, но все же...
-Чай, везде уж очереди длиннющие,- подключился Полкаш,- а в полдень в конторах двери позакрываются, и поминай как звали , до завтра. А завтра опять, поди, проспишь. Ты у нас любишь подушку головой давить.
Васенька хмуро глянул на Полкаша, открыл было рот, чтобы выругаться. Да передумал, плохая примета с утра ругаться, дела не пойдут.
Трамвайная остановка была недалеко от дома, под мостом. Сверху, по мосту, проходили, перекрикиваясь длинными гудками, постукивая вагонами, пригородные поезда. Еще год назад тут же пролетали стрелой, надсадно свистя, синие экспрессы. Теперь дальние поезда пустили по другой ветке, в обход Муравейника. Незачем солидным господам смотреть на измалеванные неприличными граффити стены, помойки, старые автомобили, чуть ли не из тех, которые надобно специальной ручкой заводить, на чахлые огороды за плетнями, на толпящийся на трамвайных остановках хмурый люд в дешевых пальто.
Десятый номер подошел почти сразу, полязгивая, позвякивая, постукивая по рельсам, поросшим по краям одуванчиками. Народу почти не было, все уж раньше в город уехали. Васечка примостился у окна под выразительной надписью:
Будь все проклято!!!
сделанной светящимся оранжевым маркером.
Он вышел из трамвая и намеревался было направиться прямиком в "Аргусик", агентство по найму.
Но тут взгляд его упал на витрину. Еще неделю назад витрина эта была заколочена досками с полустершейся сакраментальной надписью:
-Скоро здесь..
Что именно скоро будет за окном-витриной хозяин будущего заведения не дописал.
А сегодня, сегодня... Васечка остановился... сегодня в витрине выстроились книги. Васенька сглотнул. Была у него тайная страсть, давняя, с детства еще: твердые и мягкие корешки, пьянящий запах новой бумаги, знаете, когда некоторые листы точно срослись уголками, и приходится их аккуратно отделять друг от друга, аромат желтых страниц старых изданий, Васечке всегда казалось, что пахнут они яблоками, липовым медом, и немножко горчицей, кардамоном еще... Но главное: он любил нырять в открывающееся перед ним окно,- нет не так,- он точно выходил на балкон, и смотрел вниз, в темный сад не прочитанной еще истории. Потом взбирался бесшумно на перила, босиком, чтобы штиблеты не мешали, - и летел над миром, не им созданным, над его апельсиновыми пардесами и тыквенными грядками; над его старыми площадями с часами, из которых выходит фигурка смерти с колокольчиком; над пологими холмами и тихо шелестящими на самой грани пустыни виноградниками; над шуршащим в небесах, чуть ниже его, совами, над тявкающими в виноградниках, неразличимыми в сиреневой тьме, лисами; над лампами, горящими в домах... Миллионы ламп, и за каждой - несбывшаяся надежда. Ноги сами понесли Васеньку к двери, колокольчик звякнул едва слышно, будто лениво.
Помещение было озарено мягким золотистым светом, откуда-то доносился едва различимый аромат жарившихся кофейных зерен и горького шоколада.
На полках, выстроившись как-то не особо аккуратно, не по росту, стояли книги, а в глубине, у высокого окна, наполовину задернутого тяжелой занавесью виднелся столик с примощенной на нем вазочкой хризантем и два кресла.
В груди у Васечки радостно екнуло:
-Здесь есть читательский уголок!
Теперь их почти нигде не было, нерентабельно, а тут вот хозяин решил сделать.
Значит можно занять где-нибудь денег, купить абонемент на два месяца, это не очень дорого, и приезжать сюда каждый день. Устраиваться в кресле у окна, сквозь которое пробивается мягкий ленивый свет, приобретающий желтоватый оттенок, как почти все в этой книжной лавочке...
-Я могу вам чем-нибудь помочь? - раздался негромкий голос.
Васечка обернулся. На пороге подсобки стояла полная, почти толстая женина с бледным одутловатым лицом и роскошными волосами цвета осенних листьев, рыже-золотистыми.
-Чем я могу вам помочь? - повторила женщина.
Она слегка пришепетывала, почти незаметно, и от этого казалось будто голос ее шелестит, точно шлейф старинного платья по траве, точно ветерок в сухих листьях.
-У вас есть Книга об эффективности? - брякнул Васенька.
Женщина нахмурилась, подняла брови.
-Такой книги нет,- произнесла она сдавленным голосом, утратившим нежный шелест.
Васечка и сам догадывался, что переборщил: "Книга об эффективности" была не более, чем легендой.
В этой мифической книге якобы содержались сведения, позволявшие сделать любую незадавшуюся жизнь счастливой и благоденственной, исключительно силой воли, "внутренней силой человека, правильно приложенной", как говорили древние. Итак, если желание это рычаг...
-Этой книги не существует,- повторила женщина.
Васенька совсем смутился.
-Простите. Я просто никак не мог придумать пристойной фразы для начала разговора.
-Считайте, что вам удалось ее найти,- улыбнулась хозяйка магазина.
-Книгу или фразу? - спросил Васенька, не узнавая себя
На это раз хозяйка не рассердилась, засмеялась.
Ее звали Матильдой, смешное такое имя, чуточку ненастоящее, точно горка абрикосового варенья, вываленного на крошечное блюдце, сладкого, но с таящейся в глубине кислинкой, особенно если разжевать цукат, желтый и вязкий: Ма- тиль -да.
В комнатке наверху тоже царил золотистый свет, чуть более густой, чем внизу, проходя через коричневые мягкие занавеси, он становился тягучим, почти как мед.
-Я не люблю яркого солнца,- говорила Матильда,- не люблю, потому что объелась им в детстве. Я выросла на грани пустыни, там, где шелестят ночами виноградники и тявкают под заборчиками маленькие ушастые лисы с вечно испуганными глазами. Наши виноградники были тонким зеленым лезвием, рассекшим камни и песок. С одной стороны громоздились бело-желтые, точно старые кости, пологие холмы, а с другой подступала золотая пустыня с красными прожилками камней, царственная пустыня, в которой ночами плясали козлоногие веселые черти, прозываемые сеирами. Маленькой я часто забиралась в самую гущу виноградных лоз, расстилала на земле дырявый клетчатый плед и читала, пока совсем не сгущались сумерки.
Васечке Матильда напоминала книгу, старую книгу с черно-белыми рисунками, прикрытыми рассыпающимися под рукой листами папиросной бумаги. Страницы у этой книги тяжелые, мягкие, желтые, чуть обтрепанные по краям. Эти страницы пахнут падалкой, переспевшими абрикосами и густым, почти коричневым, очень сладким медом. Васечка уловил аромат кожи Матильды, когда она наклонилась над столом, подливая ему в чашку густой ароматной смеси из кофейника. Он так и думал: желтые листы, мед, мягкие яблоки, корица, шоколад, кофейные зерна,- все что Васечка так любил, особенно безнадежными холодными вечерами, все, что он редко мог себе позволить.
Васенька осторожно протянул руку и слегка, будто случайно, коснулся волос Матильды, тяжелых, впитавших запах книжной пыли, кофе и легкого вишневого табака, похоже, она курит. И точно, на книжной полке, рядом с томиками стихов лежала тонкая дамская трубка с длинным чубуком.
-Ты куришь? - спросила Матильда.
Они как-то сразу перешли на ты, будто были знакомы с детства, и лазили вместе по старым шелковицам запущенного парка на краю Муравейника.
Васенька просидел у Матильды весь день, и домой отправился уже в сумерках.
Завтра они условились встретиться у реки.
Она так и сказала:
-Вечером на Влачковом мосту, у скульптуры троллей. Поедем кататься на речном трамвайчике
Домой Васенька пришел в прекрасном настроении и был встречен сварливым вопросом Полкаша:
-Нашел чего? Или так целый день прошлялся, на витрины поглазел?
-Тебе-то что за дело? - не очень грубо спросил Вася,- крупы еще на неделю осталось, а там придумаем что-нибудь.
-Знаем мы, как ты придумываешь, Вась, - капризно надула губы Соточка,- прошлой зимой едва от голода не загнулись, и ветер во всех щелях завывал люто.
-Ты и правда, поторопился бы,- мягко сказал Двуглавый,- я знаю, ты очень стараешься, но постарайся еще больше, пожалуйста.
-А вы на что?!! - взорвался Васенька,- вы хранители, добытчики, символы счастья, мать вашу бумажную, или кто?!
Тут со двора, от грядок донесся оглушительный треск. Васюта помчался туда, теряя тапочки. Дорогой он все приговаривал:
-Не подведи, не подведи, родимая!
Тыква и в самом деле учудила. Вылупилась из нее маленькая, нескладная горбатая машинка, зеленая, и почему-то разрисованная огромными маками и стрекозами.
-Агути,- с отчаянием проговорил Вася,- только Агути нам и не доставало.
Хранители угрюмо молчали у него за спиной. Это действительно был один из самых неудачных вариантов. Агути - маленькие, неуклюжие, прожорливые городские машинки- никогда особо не ценились.
-Хотя бы "собаку" вылупила,- причитал Васечка, глядя на лопнувшую тыквенную кожуру,- на "рысь" или "тигра" я даже не рассчитывал.
Васенька представил себе обтекаемые линии мощного "тигра" и приземистый силуэт спортивной "рыси", махнул рукой и направился к своему разрисованному агути.
Машинка завелась охотно, мигнула круглыми фарами и замерцала индикатором: нужно топливо.
Васечка стоял у своего заборчика и курил дрянные папиросы. На соседних дворах виднелись в зябком лимонном свете слабых фонарей непритязательные "Хомячки", "кролики" и пара таких же "агути" как у него. Где-то пыхтел, заводясь неизвестно с чего среди ночи, могучий грузовой "бизон".
-Нет в жизни счастья! - драматическим голосом произнесла у Васи за спиной Соточка.
А Полкаш с хмурым видом кивнул хозяину на валявшиеся около грядки продранные в нескольких местах домашние тапочки.
Васечка рассеянно поглядел на свои босые ноги и пошлепал по влажной колючей траве обуваться.
Только мысль о Матильде вселяла в Васечку надежду. Нет, конечно, вряд ли безработный на агути может рассчитывать на серьезный роман с такой женщиной, в ней класс чувствуется. Но завтрашний вечер все-таки будет, и Влачковый мост со своими огромными фигурными светильниками, подвешенными к перилам, и катера под мостом, и мерцающая оранжевым и желтым под фонарями спокойная река, и художники, пишущие кустарные акварельные портреты, на которых непременно намечались на заднем плане крылатые светильники, тяжелые каменные перила и темная река.
Васенька достал с полки сборник старинных новелл о силе духа у растянулся в гостиной на тахте, рядом поставил, конечно, тарелку с орешками.
Купюры примостились на коврике и уныло играли в"дурачка".
-Ни в чем нам не везет,- ворчал Полкаш.
-Ты ведь не рассчитывал всерьез на лимузин?,- отозвался Двуглавый.
Полкаш выругался и подкинул Соточке каре валетов.
Часа в два ночи погасили свет, и заснули. Васечка снова поставил будильник на семь утра, и всем было ясно, что в семь он никак не встанет.
А на рассвете следующего дня мир перевернулся.
(автор понимает, конечно, что эта фраза дурацкая, но другой здесь не подберешь)
Во всех районах города, и в Муравейнике, и в деловом Улье, и в богатых предместьях, среди каштановых аллей и тихих вилл, появились афиши:
Объявлена война
Коротко, в два слова, жирными красными буквами. Подобные объявления никогда не были длинными.
Васенька хотел было сразу позвонить Матильде, но сообразил, что забыл попросить у нее телефон.
-И хорошо!- гудел Полкаш, расхаживая взад-вперед по кухонному столу,- и замечательно,- давно должна была война начаться, а то соседи с севера совсем обнаглели.
-Да может и не тронули бы они нас,- уныло сказал Васечка,- сидели бы тихо, пронесло бы...
-Дурак ты! - рявкнул Полкаш,- что в газетах третьего дни написано было читал?
Васечка пожал плечами, он не любил газет.
Их листы скверно пахли и оставляли на пальцах следы жирной свинцовой краски.
По Муравейнику разгуливали группки патриотически настроенных юнцов с национальными флагами. Мужики постарше угрюмо курили, сбившись кучками у увешенных кричащими красными афишами столбов.
-До вечера как-нибудь дотяну, - подумал Вася, торчавший в очереди на заправке,- а там будет видно, что принесет завтрашний день.
Он заправился и потарахтел на своем новеньком агути в город.
-Перво-наперво, на биржу,- думал Васечка, рассеянно крутя ручку радиоприемника в поисках музыки,- а может все-таки забреду к Матильде, скажу мимо проходил, работаю недалеко. Нет, неудобно, только вчера познакомились, договорились вечером, в восемь, на Влачковом. Вот что действительно нужно, так это денег немного занять, хоть в кафе сходить.
Очередь на бирже была неимоверная, Васечка взял номер сто двадцать девять, удостоверился, что у закрытой двери рядом с сумрачным охранником топчется только двадцатый, и отправился к проживавшему неподалеку приятелю, попытать счастья, вдруг у него найдутся лишних пару сотен пиастров.
Очередь то сжималась, потому что люди то и дело отбегали по другим делам, то разрасталась, гудя беспокойно, бросая на землю окурки дрянных папирос и стаканчики из-под дешевого кофе, которым торговал усатый мужик в грязноватой кафешке напротив биржи.
По счастью Васечкин приятель оказался дома и двухсотенную ему одолжил, проворчав, однако:
-Не вернешь ведь, ну да черт с тобой.
Они выпили полбутылки перцовки, и, поговорив о войне, пришли к выводу, что их, вероятней всего не мобилизуют, потому что кому такие два бездельника нужны.
-Мы с тобой и дисциплина понятия несовместимые,- рассуждал приятель.
На бирже Васечке не сказали ничего вразумительного, выдали длинную простыню с номерами телефонов и велели позвонить по указанным номерам:
-Две недели назад им нужны были охранники, что сейчас- не знаем, проверьте сами.
Больше всего Васеньку возмутило, что прием на бирже вели не люди, а официальные купюры-хранители, важные и лощеные, юбилейные.
-У нас недостаток персонала,- мрачно объяснял наседающим на него людям охранник у входа.
Васенька поддержал Матильду на скользкой лестнице. Одна из ступеней была щербата и напоминал во тьме разинутую пасть маленького чудовища.
Васенька посмотрел на нее недоумевающе и покрутил головой.
-Наш мир,- пояснила хозяйка книжной лавки,- мироздание в принципе.
Поднялись На Влачков мост. Небо в эту ночь затянули тяжелые пузатые тучи, наплывшие с запада.
-Град, верно, будет,- переговаривались стоящие у перил горожане.
У фигуры носорога и тролля, перетягивающих канат, сгрудилось несколько человек. К бугристой каменной спине тролля они приложили карту и разглядывали ее при свете приглушенных фонарей, отмечая что-то красными мелками.
-Жалко, что затемнение объявили,- проговорила Матильда,- река так красива при ночном освещении именно здесь, под Влачковым.
-Война же,- проворчал Васенька.
Это слово раздавалось то там то здесь на мосту, отлетало от тяжелых перил, повисало на скульптурах, падало булыжником в темную воду: -война, война...
На фоне слова, миллионы раз произнесенного, орущего красными буквами с афиш, налет "грифонов" не показался неожиданным.
Наплыл с запада, вместе с пузатыми тучами, гул. Равнодушный голос в громкоговорителях объявил тревогу.
Васенька схватил Матильду за руку и потащил вниз по скользкой лесенке.
Следом за ними, причитая, бежал мороженщик с полным подносом фруктового эскимо.
Они присели на траву, прислонились спиной к холодному камню опоры. В небесах выло и сверкало, мост над ними стоял незыблемо, только гудел слегка, в такт летящим в воду снарядам и сыпящимся на прибрежные кварталы фугаскам.
Мороженщик со своим подносом примостился неподалеку.
-Хочешь мороженого? - спросил Васечка.
-Очень хочу,- улыбнулась Матильда.
Вася подобрался к мороженщику и протянул ему полтинник:
-Две порции смородинового.
Так они сидели под мостом в первую ночь войны и ели фруктовое мороженое, сперва смородиновое, потом клубничное, потом ананасное.
А над ними выло и гудело.
К полуночи гул стих.
Васечка с Матильдой выбрались из-под моста и медленно-медленно пошли по темной улице мимо афиш к бесплатной стоянке, где Васенька оставил своего разрисованного маками агути.
-Как ты думаешь, сколько продлится эта война? - спросила Матильда.
-Недели две,- соврал Васечка, нутром чуя, что дело затянется лет на пять.