Солоха : другие произведения.

С корицей и сливками

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ, написанный на конкурс "пространство света", где его и затёрли в финале...

  
  
  
  
  
  С корицей и сливками
  
  
  
   А дальше, как обычно: всякая тварь грустна после соития. Будто солнышко потухло за грудиной. Последний троллейбус тянется по мороку осенней ночи.
  
   На прощанье он вяло махнул рукой. Он знает точно: никуда я не денусь. Куда можно срываться в этих ночах? Разве, что в какой-нибудь жёлтый городишко, пахнущий прибоем и персиками. На самом деле, я должна бы жить далеко-далеко у моря, на юге, где даже в сезон дождей пахнет цветами и дикой травой. Не сложилось вот только пока - и есть точка дымного города в средней полосе, города, где деловито фырчат заводы; горланят блошиные рынки, торгуя кусками тортов и горячими пирожками, густой сметаной и золотистыми яблоками, которые так и хочется порой назвать молодильными, сомнительной косметикой и всевозможными вещами, броскими, носкими, вульгарными, удобными, мягкими... В этом городе, не доросшем до мегаполиса, проскальзывают деловито дни, и раздумчиво ползут ночи, поблёскивая янтарными глазами то и дело гаснущих фонарей.
  
   Да, дальше, как обычно - заверещал "домашним" звонком мобильник.
  
  -Мы тебя ждём,- с укором сообщила Александра, - даже бабушка спать не ложится.
  
  -А если бы я вообще ночевать не приехала? - начинаю злиться я.
  
  Она кладёт трубку.
  
  Почему все уверены, что моя жизнь составлена как расписание поездов: отбытие - прибытие, вплоть до окончательного отбытия? И никуда я не денусь, разве что с рельсов сойду.
  
   Желтизна - основной оттенок. Я недавно поняла, что жёлтый может быть холодным цветом. Цвет перил в нашем подъезде, например, никому не придёт в голову назвать греющим, хотя они так и пылают, кричат солнечным над заплёванным серым. Они кричат - а не верится в их солнечность.
  
   Мне даже не пришлось стучать. Из-за двери сказали утверждающе:
  
  -Светка,- и грюкнули замком.
  
  Не Саня,- Маня.
  
  -Ну, ты блин!! - заорала она,- бабуля уже валерианки просила!!!
  
  Через полчаса она попросила бы валидола. Я точно знаю. И тогда бы Александра не разговаривала со мной три дня, а Маша с порога метнула бы в меня мокрой тряпкой или чашкой с остывшим кофе.
  
   А так - по наименее разрушительному сценарию. Саня кивнула, и уткнулась носом в контрольные работы по истории, бормоча:
  
  -Выпускной класс, им экзамен сдавать, а они...
  
  Я рассеянно погладила вертевшуюся под ногами Топси.
  
  -Она не гуляла,- подняла голову Санька,- тебе же некогда заняться собакой.
  
  Бабушка не вышла, ждёт, когда я к ней зайду.
  
  -Мань, собаку выгуляешь? - кричу я
  
  -После токшоу,- отвечает она
  
   Бабушка делает вид, что увлечена чтением. Книга обёрнута газетой, поэтому заглавия я не вижу. Это может быть Шопенгауэр, может быть Брем, а может быть - последняя Маринина.
  
  Она смотрит на меня, сдвинув очки на кончик носа.
  
  -Интересно, женится он на тебе? - спрашивает бабушка, переведя взгляд на кремовые шторы. Шторы задёрнуты не до конца, и пробивается с улицы вязкий свет фонаря. Не зря Мандельштам в своё время сравнивал фонари с рыбьим жиром.
  
  -Не женится,- отрезала я.
  
   В комнате у меня тишина, и желтизна от слабой лампы, и обои точно слегка пожухли, ремонт пора делать. Компьютер приветливо урчит в углу; на низком полированном столике советских времён он смотрится трогательно - комично, точно иллюстрация к наивной технократической фантастике прошлого века.
  
  -Привет, Петь, обращаюсь я к компьютеру,- потолкуем?
  
  (Петя он, потому что - ПЕнтиум, старенький пентиум)
  
  Петя буркнул согласно. Я уселась в кресло, примостив под спину маленькую подушку, и задумалась...
  
   С чего обычно начинаются истории? Правильно, с событий. А событий мне как раз не доставало. Впрочем, то, чего нет, всегда можно выдумать.
  
  
  
   Этот район был расположен в устье, там, где тёмная река ортодоксальных кварталов вливалась в главную магистраль. На улицах попадались девушки в брюках и топиках. Суровые бородачи косились неодобрительно, но плевать им вслед не отваживались. Вот в сердце своего царства, у истоков реки или где-нибудь в заводях, они бы им всё высказали. А здесь - устье, здесь неудобно. Это уже не местечко, это граница полиса. Неизвестно, что лучше: в местечке дискотек не бывает, и фильмов про пиратов не показывают; а в полисе садиков нету, и бельё, пахнущее хвоей и лавандой на балконах не полощется, и не перекрикиваются по-домашнему через улицу, и к соседям за мукой и сахаром не зайдёшь, и деньги тебе не будут собирать всем миром, если вдруг на автобус не хватает. Лучше всего, наверное, быть одной ногой там, другой здесь, - но так, конечно, не получится.
  
   Они жили на границе, но принадлежали местечку. Мама носила длинные косынки по будням и парики по праздникам.
  
   В соседнем супермаркете два раза в день объявляли молитву, после обеда, и в сумерках. Сосредоточенные мужчины доставали из карманов пиджаков молитвенники.
  
  Отец всегда молился недалеко от мясных рядов. Семья в это время делала покупки. И Шулик сидел в тележке, а Шмулик пропадал где-то около игрушечных пугаче и сабель.
  
   Впрочем, когда родились девочки, Шулик уже не помещался в тележке, а Шмулик бродил по ливанской границе с настоящим автоматом. Папа, кстати, очень Шмулика не одобрял.
  
   Так вот - мама только руками всплеснула, радостно, когда выяснилось, что у неё будет тройня - десятый, одиннадцатый, двенадцатый. На девочек она уже не надеялась. И родились они в ночь жаркого месяца Элула - десятая, одиннадцатая, двенадцатая. Моше каждый день выходил с ними в парк, и сидел на лавочке, рассеянно покачивая коляску и читая толстенный том. А неугомонные Давидка и Шломо покорно бегали за детским питанием и подгузниками.
  
   Как получилось, что никто в их тесном доме не заметил ангелов - непонятно. Они всю ночь стояли посреди чёрного коридора, отчаянно споря, задевая остроконечными крыльями стены. Ангелы совершили непростительную ошибку.
  
  -Будь прекрасней всех - тихо произнесли они, и, лёгкое прикосновение пальца - ямка над капризными губами десятой.
  
  -Будь сильнее всех - складочка на упрямом подбородке одиннадцатой
  
  Двенадцатая в это время крепко спала. Она не издала ни звука. Поэтому, наверное, о ней забыли.
  
  Потом спохватились. И спорили, чем одарить её. Перед рассветом, когда уже загрохотали по улицам первые машины, развозящие тёплый хлеб, один из ангелов отчаянно взмахнул крылом, и произнёс:
  
  -Будь счастлива! Что бы ни случилось - будь счастлива!
  
  
  
  
  
  Я перечитала текст, и не поверила в него. Нет такого города, и не граничат местечки с магистралями. И не вспомнили бы о третьей сестре. И осталась бы она на всю жизнь - в тоскливом недоумении. Всё-таки жалко мне было эту историю... Но наивные сказки нужно вырывать с корнем, они только всё портят. Я зажмурилась, и яростно надавила на delete. Мне казалось, что десятая, одиннадцатая и двенадцатая безутешно, надрывно плачут, пока я уничтожаю их дом в устье местечка. Нервы, всё нервы. Спать не хотелось, и я начала более правдоподобную историю:
  
  
  
  Боль была невыносимой. Она вцепилась в клеёнку, и орала без слов, как кричит отчаявшийся зверь.
  
  -Чего верещишь-то? - грубо спросили у неё,- терпи, все рожали.
  
  За окном выл ночной ветер и барабанил сентябрьский дождь. Лето закончилось, а паутина ещё не полетела.
  
  -Как прокормишь, троих? - спросили в палате
  
  Она пожала плечами.
  
  -Не выкидывать же мне их.
  
  -Клавааа! - пьяно орал под блеклыми стенами роддома муж,- Клава, почему не сыновья?!
  
  -Загонят они меня в гроб,- тоскливо подумала Клава.
  
  
  
  Вот почему правдоподобные рассказы не хочется писать? Я вдруг почувствовала неимоверную усталость. Хорошо, что жизнь моя - не такой кошмар. А сказкой она быть не может в принципе.
  
  
  
   -Ну, мать вашу! - орал отец - опохмелиться в доме нечем!
  
  Я притворялась спящей, и слышала, как он бушевал на кухне. Вот с размаху бросил в раковину жалобно звякнувшую тарелку, вот стукнул дверцей холодильника, вот начал шарить по шкафчикам. Рассыпал манку или перец, матерится.
  
  -Сынок, не надо - доносится слабый голос бабушки,- я сейчас рассольчику.
  
  -Пап, ну сколько можно! - хрипловатым со сна голосом кричит Манька
  
  -А ты поучи отца, поучи! - орёт он в ответ
  
  -Знаешь, я тебе скажу, всему есть предел,- в голосе Александры звенит металл.
  
  Мне ужасно хотелось кофе с корицей и сливками. В другой реальности мы пили кофе по утрам. Бабуля варила чёрный, крепчайший напиток по старому кавказскому рецепту, открытому ей каким-то умельцем в Сухуми. Александра рассеянно бухала в кружку полторы ложки растворимого. Манька голосила:
  
  -Где молоко-то?
  
  А я любила кофе с корицей и сливками.
  
  Я нехотя открыла глаза, пора вставать. В пасти старой печатной машинки торчал лист с началом какого-то маловразумительного рассказа о трёх сёстрах. Я перечитала написанное, рассерженно разорвала лист, и бросила клочки на пол.
  
  -Света, ты кофе будешь? - донёсся из-за двери голос бабули.
  
  Молодой синеглазый отец улыбался с портрета.
  
  Надо же, какая мура мне снилась под утро!
  
   Я выползла на кухню. На столе почему-то стояла пустая бутылка из-под водки. Я недоверчиво покрутила головой и подошла поближе. Графин. А ведь уверена была, что вижу бутылку! Или у меня галлюцинации, или реальности смешиваются странными путями.
  
  
  
   А на работе было весело. Пришли новые американские и австралийские анкеты. Мы с Нинкой сидели у компьютера, просматривая фотографии и "профили". Кстати, знаете, что мне сперва было трудней всего? Трудней всего было переводить инчи и паунды в привычные см. - кг. Но те времена уже давно прошли. Сейчас у нас уважаемое агентство с обширнейшей базой данных.
  
   Мы просматривали анкеты и играли в "верю - не верю". - Вот ты - веришь, что у него трёхэтажный особняк в Кливленде? - А зачем он пишет, если нет? - Ну, ты как ребёнок! Он только потому и пишет, что мы проверить не можем! Веришь или нет?
  
  Я смотрю на фотографию - вытянутое бледное лицо, не вяжущаяся с ним улыбка; вообще - на редкость неудачный снимок.
  
  Обычно у таких типов особняков не водится. Но - чем чёрт не шутит.
  
  Я отхлёбываю из кружки чая, и цежу неуверенно:
  
  -Ну, верю... Хотя и не до конца.
  
   В том-то и дело, что анкеты эти - некая условная реальность, в которой не знаешь, что правда, а что - фантазия.
  
   Она входит без стука. Наклоняется, поправляет перекрученный чулок, и только после этого садится, опять же,- не дожидаясь приглашения. Губы у неё накрашены слегка неровно, правая бровь выщипана сильнее левой (тоже чуть-чуть). Дамочка смотрит на нас, и заявляет, без предисловий, в жанре абсурдистских пьес:
  
  -Значит так. Он должен быть умный, добрый, нежный, тонкий, - она делает паузу, смотрит на нас пристально, и добавляет со вздохом,- и, небедный.
  
  Нинка задумчиво разглядывает шёлковую турецкую кофточку посетительницы, слишком яркую для осеннего дня; потом переводит взгляд на кое-как замазанную фломастером царапину на её лакированной туфельке. Дама перехватывает взгляд, и вдруг говорит, совсем другим голосом:
  
  -Это последний шанс, понимаете?
  
  На подоконнике сидит нахохлившийся воробей. Переплетаются пятнами на стекле дождевые разводы. И проскальзывает мимо багровый лист, судорожно пытается уцепиться лапками за форточку,- у него не получается. Клёны облетают.
  
  -Понимаем,- со вздохом говорит Нинка,- вам чай или кофе?
  
  -Кофе,- отвечает дамочка,- со сливками и корицей, если можно.
  
  
  
  Я вздрогнула, и посмотрела на неё. Выбивающиеся из-под пергидроля русые потускневшие пряди, вековая усталость в глазах, и тщательно маскируемые морщинки. Может быть, это мне звоночек из ближнего будущего. Лет через семь я могу стать ею.
  
  
  
   Ближе к вечеру позвонила пожилая женщина, и скучным голосом попросила устроить как-нибудь жизнь её единственной внучки. Бабушки всегда так говорят: устроить как-нибудь. Будто жизнь - это конструктор "Лего" - непременно нужно что-то собрать, иначе не засчитывается. Я рисую на тетрадном листе корявых чёртиков, и задаю бабушке все подходящие к случаю вопросы:
  
  -Рост?
  
  -Вес?
  
  -Характер?
  
  -Привычки, вредные?
  
  Мне противно. Я - как торговец лошадьми или собаками. Экстерьер, родословная, повадки. Зубы ещё не забыть проверить, а то стоматологи - дорогое удовольствие.
  
  
  
   Много - много лет назад моя прабабушка, которую я не знала, умудрилась поженить папу с мамой. Отец учился в школе штурманов, а мама заканчивала пединститут.
  
  Мама стригла каштановые волосы под пажа и носила юбки, отмеряемые по принципу "два больших пальца". Тогда она любила самиздатовские распечатки Набокова, плюшевые береты и эскимо.
  
   А папа был красавец - сердцеед в лётной форме с пронзительными глазами цвета индиго.
  
   Бабушка подошла тихонько глухой ночью к двери маминой комнаты, послушала всхлипывания - и не стала успокаивать внучку.
  
   На следующий день она напекла своих знаменитых пирожков ассорти,- с грибами, с картошкой, с вишнями, с капустой, с яблоками. (В маминой юношеской компании даже было гадание, основанное на том, кому какой пирожок попадётся.) Моя прабабушка, как говорят, была в тот день в синей шляпке и в перчатках. Ещё она взяла с собой крохотный элегантный зонтик. Бабушка рассказывала, что прабабушка в старости походила на английскую королеву.
  
  Я представляю себе, как тряслась в городском трамвае, едущем на окраину, старая дама в синей шляпке, в перчатках, затянутая в строгий костюмчик с перламутровыми пуговицами. Она везла корзинку горячих пирожков.
  
   Говорят, прабабушка сидела на лавочке у входа в общежитие, и крошила голубям зачерствевшую булку.
  
  Ещё говорят, что она безошибочно угадала моего будущего отца, подошла к нему, заглянула в лицо, привстав на цыпочки, (Она была совсем крохотная, а папа - почти великан) и сказала:
  
  -Здравствуй, детка. Ты не очень спешишь?
  
   О чём они проговорили час, сидя на лавочке в окруженье голубей, - неизвестно.
  
  Только папа всегда говорил, что поженила их мамина бабушка.
  
  
  
  Вот и мне сейчас звонит такая бабушка, а я ей - паунды и инчи, как будто это важно.
  
  Я сказала:
  
  - А вы приходите завтра с внучкой. Посидим, чаю попьём, поболтаем. Что-нибудь хорошее ей подберём.
  
  
  
  Вечером я сидел перед мерцающим экраном Пети, из головы у меня не шли слова давешней дамочки:
  
  Умный, добрый, нежный, тонкий... и небедный.
  
  А вообще интересно: какими они бывают, идеальные мужчины, идеальные истории жизни?
  
  Я вдруг снова вспомнила о выброшенном мире, в котором жили неравномерно одаренные десятая, одиннадцатая и двенадцатая.
  
  
  
  Одиннадцатую звали Дина. Больше всего она ненавидела низкий потолок родительского дома, и следы несостоявшегося ремонта на стенах. Дина считала, что бедность равняется слабости. А слабость унизительна в любом случае, и нет ей оправдания.
  
  Братья все пошли по неверному пути. Шмулик женился, плодит нищету и рассказывает своему старшему сыну, совсем крохе, как это страшно - поднять руку на человека.
  
  Шулик ударился в политику - но толку от него не будет, говорит он плохо, неуверенно.
  
  Моше как сидел в ешиве, так и сидит. Талмуда на всю жизнь хватит.
  
  И остальные... Тоже никуда не годятся.
  
  И суп мамин из тощей курицы надоел.
  
  И вещи со вторых рук.
  
  Она всех своих, конечно, любит. Но нельзя же быть такими бестолочами!
  
   Авива только и знает, что сидит перед зеркалом, примеряет копеечные серьги и платочки,- и так повернётся, и этак. А по дороге из школы по полчаса торчит у витрины шляпного магазина: примеряется, какие шляпки ей больше пойдут. Дура! Выдадут её замуж за узкоплечего бохера с цыплячьей грудью и хилыми кудряшками пейсов. И всё. Конец. Что толку в её плавной походке, капризно изогнутом рте, летящих бровях? Что толку в библейских глазах и медных локонах? Всё съест проклятая жизнь.
  
  А пока она напевает, дура...
  
  
  
   Двенадцатая сидела на крохотном балконе. Внизу носились с самокатом соседские дети. Из кухни доносился приятный хлопотливый звон - мама готовила обед. Дина сидела в углу над раскрытой книгой, но не читала, думала о чём-то, упрямо морща высокий лоб.
  
  И такое это всё родное, и так хорошо... Только вот сестра иногда глянет колко и скажет, будто ни к чему:
  
  -Сердце, будь оно хоть тысячу раз добрым и нежным, ни ума, ни таланта не прибавит.
  
  
  
  Мама выглянула из кухни. Девочки не заметили её, увлечённые каждая своим.
  
  -Правильно я их назвала,- подумала женщина, - Дина, Авива, Адина.
  
  Суровая, Весенняя и Нежная.
  
  
  
  
  
  Отец просто взъярился, когда Адина сказала ему, что выходит замуж. Неслыханно! Вошла в комнату во время семейного обеда, и вместо того, чтобы сесть на своё место, прислонилась к дверному косяку. Дёрнула углом рта, как обычно это делает Дина, и сказала негромко:
  
  -У меня новости. Я его люблю.
  
  Отец обронил ложку - и по скатерти расплывалось бурое пятно. Мама тихо ойкнула.
  
  -Я выхожу замуж,- спокойно продолжила Адина.
  
  Дина смотрела на сестру недоуменно.
  
  
  
  
  
  Я остановилась, и задумалась. Каким же он должен быть, этот неповторимый? Наверное, высоким ясноглазым красавцем. Весёлым и добродушным.
  
  
  
  Отец сидел на краешке стула, неестественно выпрямив спину; мама забилась в угол дивана, и растерянно теребила передник.
  
  -Это - Давид,- сказала Адина.
  
  Давид оказался длинным, смуглым узкокостным выходцем из Йемена. У него были маленькие руки и озорная улыбка.
  
  -Вы не беспокойтесь, реб, мы проживём,- он застенчиво посмотрел на отца,- живут же как-то люди.
  
  -Живут,- зло глянул на него отец.
  
  Он не любил парней в вязаных кипах. У них - сперва что-то, а потом уже Всевышний. А должно быть наоборот. Сначала ОН - а потом уж всё остальное.
  
  
  
  
  
  Не то! Совсем не то!.. Разве таким должен быть мужчина мечты?! А каким? - я растерянно посмотрела в черноту за окном. Не знаю. Десять лет назад знала совершенно точно, и могла составить фоторобот, и могла - описание из пятидесяти совершенно необходимых пунктов. А сейчас - не знаю. Одни неопределённые прилагательные: добрый, умный, нежный, мой... Мой, наверное, правильней всего. Но какой-то он неромантичный получается. Я решительно стёрла текст. Договаривались же - сказку.
  
  
  
  
  
  Он был высок и красив как принц, смуглый, кудрявый, зеленоглазый. И у него была улыбка счастливчика. Такую улыбку ни с чем не спутаешь.
  
  
  
  Так-то лучше.
  
  
  
  Он действительно был красив, этот ввалившийся к нам офис австралиец.
  
  И у него была улыбка удачливого человека.
  
  И глаза, как у моего отца, который разбился совсем молодым.
  
  Наверное, потому, что несоразмерная удача нарушает законы жизни...
  
  Я смотрела на него, нашаривая ногой под столом туфлю и глупо улыбаясь.
  
  Я понимала, что пропала.
  
  Я догадывалась, что сама себе такого придумала вчера.
  
  А от него исходил горький, притягивающий аромат дорогого одеколона.
  
  От отчаянного предчувствия у меня ломило пальцы.
  
  И крохотная, обжигающая, колючая точка шевельнулось за грудиной, по центру, а вовсе не в области сердца. Вернее признака быть не может - пропала.
  
  -Слушаю вас...- проговорила я, и повертела в немеющих пальцах сломанный карандаш, он показался мне почти колючим.
  
  -Ты шо на меня так уставилась, глаза не заболят? - сказали вдруг по-русски с мягким южным "гаканьем".
  
  Перед моим столом стоял охранник дядя Толя, и от него несло перегаром.
  
  А фигура сказочного красавца просто таяла в воздухе. Сперва исчезли белые кроссовки, потом смуглая рука, сжимающая спортивную сумку... Скоро одна улыбка останется висеть в сумрачном октябрьском воздухе, она тоже растает очень быстро, - у нас так не улыбаются.
  
  -А где тот мужик, шо к вам заходил щас? - подозрительно покрутил головой дядя Толя. - вот пять минут назад мимо меня прошёл снизу, и пропал.
  
  -Пить меньше надо,- наставительно пробурчала я.
  
  
  
  На самом деле было над чем задуматься. Интересно, что получится, если я придумаю и напишу модель мира, в котором все счастливы?
  
  
  
  Санька отодвинула карту западного входа. На карте была изображена Червовая дама с лицом Маргарет Тэтчер. В прихожей, выстроившись в ряд, стояли мягкие тапочки. Александра сбросила туфли. Ей предстоял спокойный семейный вечер. Светка возилась у себя с компьютером; Манька смотрела шоу по телевизору; бабуля сидела на сложенном из ярких брусков балконе, на балконе, выходящем в июль, и читала Маринину. Муж вот-вот должен был вернуться с работы, родной, черноглазый, пахнущий морозцем и яблоками...
  
   Манька пнула ногой карту бубнового вальта. Руки у неё были заняты сумками. Домашняя живность бросилась в коридор, встречать. Злонравный кот Базилевс при этом царапнул пуделя, чтоб не мешал. Давно уже пора Базю отшлёпать. Кенар опустился Мане на плечо, ласково посвистывая что-то.
  
  -Мам! - завопили из соседней комнаты близнецы,- иди помоги, мы тут в игрушке запутались!
  
  -Щас! - крикнула в ответ Манька
  
  Сумки она бросила прямо в коридоре. Домработница разберёт.
  
   Бабуля открыла старым позолоченным ключом дверь с изображением печальной Пиковой дамы. Девочек ещё дома не было, но скоро они придут. А пока - тихо. Тикают старинные часы, журчит с пластинки Вертинский. Бабуля улыбнулась каким-то ласковым мыслям, и пошла варить кофе.
  
  
  
   А у меня была привычка: никогда не закрывать дверь. И весело скрипела на ветру разноцветная доска с нарисованным на ней джокером.
  
   Вокруг нашего дома бродили неугомонные ветра. Пространства сходились здесь, сцеплялись рукавами, вежливо улыбались друг другу и усаживались пить кофе на маленькой уютной общей кухоньке. Реальности домика были соединены между собой лёгкими стеклянными галереями.
  
  Заскучав в своём благочинии, Санька могла наведаться ко мне или к Машке.
  
  Бабуля вообще держала входы во все галереи незапертыми и приговаривала:
  
  -Мы всё-таки одна семья.
  
   На кухне пахло кофе и свежими булочками. Все улыбались друг другу, и Санька не косила взглядом в газету. Весело защебетал телефон.
  
  -Это меня! - подскочила я.
  
  Едва успеваешь допить утренний кофе с корицей и сливками, а тебя уже ждут...
  
  И это - одно из самых прекрасных ощущений в мире.
  
  Я, верно, случайно набрела на удачную реальность, в которой всегда стоят в вазах и на подоконниках яркие цветы, и гуляет душистый ветер по лёгким галереям.
  
  
  
  Так и стоит на перекрёстке пространств карточный весёлый домик. Неизвестно, сколько он продержится. Но пока все счастливы. Так ведь тоже бывает.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"