Если еще хотя бы раз попробовать воды из уличной колонки то, конечно, вспомнилось бы все.

Ключ от этой колонки, монументального чугунного изделия на бетонном пьедестале, хранился в каждом доме на почетном месте у двери, и горе было потерявшему ключ, изгой и отщепенец стоял он, понурив голову в конце очереди со своим жалким ведром.

Был, правда, еще колодец, вода в нем была другая, слегка отдавала болотом. Идти к колодцу надо было дальше, на соседнюю улицу, длинным узким переулком между двумя щелястыми заборами за которыми захлебываясь лаем, бесновались дворовые псы. С лютой яростью бросались они на заборы, некоторые в даже грызли доски пытаясь вырваться и разорвать меня в клочья.

В тени старого клена, по корявой коре которого дружно бежали муравьи, то и дело наклонялся к колодцу высокий тощий старик в толстенных очках.

- Всю воду вычерпал очкарик старый, откуда у людей жадность такая.

Чужая улица начиналась у колодца, сужаясь в тревожную таинственность. В это знойное время пыль от проехавшего автомобиля висела иногда по часу, а то и более.

Если бы снова пробежать по чужой улице задыхаясь от страха и восторга до черного дома, то сразу вспомнилось бы все.

На обратном пути присмиревшие собаки изредка позванивали цепями, где-то кричала курица да еще в щелях забора безумные глаза старух приговоренных к вечному заточению. Вились мошки, направо открывался вид на кирпичный забор алевший в последних лучах заходящего солнца, ряды слепых домиков обретали цвет сумерек. На завалинках сидели толстые наглые коты не реагирующие ни на "брысь", ни на "пошел вон", ни даже на "ах ты сволочь такая", разве что могли в одолжение вальяжно перейти на другую сторону.

То был день летнего солнцестояния, самый длинный день в году.

И все же вкуснее всего, возвратясь издалека, знойным летним вечером, подставить рот под тугую струю из старой уличной колонки.