Вот сегодня первый раз в метро обшмонали с рюкзачком)))
Михаил Кречмар, Facebook, 06.03.2019
- А вот еще был случай, - державший речь затянулся сигаретой и сунул оказавшуюся рядом большую еловую ветку в затухающий костер.
Пламя, облизав добычу, сразу вспыхнуло и осветило неровные очертания силуэтов деревьев из окружавшего их леса. Огромные звезды сверху стали не такими яркими и близкими, как пару секунд назад. Желтые искры, уходя неровным потоком вверх и в сторону, сливались с ними, образуя причудливый разноцветный рисунок. Находившийся рядом горный хребет, у самого подножия которого они расположились на ночь, мрачной черной громадиной нависал, казалось, прямо над ними. Лишь белые заснеженные края вершин, поднимавшихся на трехкилометровую высоту, заметно выделялись на фоне более темного небосклона.
- Был у нас егерь один, чудик еще тот! - речь Михалыча, как обычно, не страдала отсутствием нецензурной лексики, но филигранное умение художественно и в меру обставлять изложение редкими, но точными идиомами и междометиями, придавало ей особый колорит. - Что-то там он окончил, МГУ, кажется. Технарем, по физике или что-то похожее. Или не окончил - кто сейчас вспомнит? Решил, в общем, он из столицы свалить и жизнь настоящую себе устроить. Ну, бзик у него такой был. Единение с природой, вред от цивилизации и все такое. А может, просто говорил всем так, а на самом деле просто достали его, тоже бывает. Толком парнишка ничего не знал, не умел, но взяли его в заповедник - на кордонах ведь никуда не денешься, все на виду, жить захочешь - обтешешься. Студентом его прозвали. Конечно, нам тогда всем пришлось постараться, чтоб хоть от части городской дури его избавить. Худо-бедно, но пару лет парень отработал и отпуск, наконец, решил взять. И что? Так и будем в сухую слушать? Горло у меня уже совсем пересохло, а никто даже не пошевелится!
Колька, парень лет тридцати, самый молодой в компании, кивнул, поднялся и молча направился к столу. Через минуту все сидели с налитыми наполовину кружками и немудреной закусью из хлеба, сала и лука в руках.
- Во, це - дило! Ну, за женщин! И с ними плохо, но и без них, если рассудить, - совсем никуда! - сказав сей краткий, но емкий и философский тост, рассказчик опрокинул в себя разведенный спирт, крякнул, занюхал рукавом и медленно, с чувством, начал уничтожать бутерброд с салом. Дожевав, ладонью обтер коротко стриженую бороду и усы, затем продолжил свое повествование.
- Так, о чем это я? А, вспомнил - про Студента! Короче, подался он в Москву в отпуск. Ну, а что? Маманька там у него, два года не виделись, только письма писали, она - три, он ей - одно. Друзья, какие-никакие, но, наверное, остались. Бабки у него были - куда здесь потратишь? Да и отпускные за два года выдали. Короче, поехал при деньгах приличных. Зима только начиналась, до льда еще месяц ждать. Успел он на последний теплоход. Зачем-то всякий полевой бутор с собой взял. Ну, по-разному бывает, может, человеку с Воробьевых гор захотелось на камусных лыжах покататься, пофорсить... Но только никто у нас и представить не мог - как он там, в отпуске своем, на самом деле время проводил! После только узнали, что каждый день утром, когда народ на работу едет, он в этой толпе спускался в метро и час-два по всем веткам катался. Все ничего - кто запрещает? Хочешь кататься - катайся! Но этот Студент ведь не просто так - он ведь с понтами все делал!
Михалыч закурил и ненадолго замолчал, с заметным удовольствием оглядывая широко открытые глаза окружающих, увлеченных его очередным рассказом. Огонь снова начал угасать, но Колька поправил положение, подбросив сразу большую охапку сухих еловых сучьев. Пламя весело затрещало, раздвигая темноту и освещая лица четырех человек, сидевших вокруг костра. Сноп ярких искр отправился в низкое небо.
- Спускался он в метро с выдумкой приодетый. Шуба длинная из двух светлых зимних волков, расстегнутая. Под ней - жилетка из кабарги. На голове - ушанка большая, мохнатая, из росомахи пошита. Унты на ногах до колена, вы не поверите, полностью - соболь, черная головка, высший сорт! Умереть - не встать!! На руках - огромные рукавицы, сверху чернобуркой крытые. За плечами - поняга, к ней с одной стороны карабин приторочен в чехле, с другой - топор с метровой рукоятью. Мешок из грубой дерюжины в поняге шишкой кедровой набит. Да, надо сказать, что парнишка этот к нам задохликом, глистой сушеной прибыл. Ростиком-то, вроде, ничего, длинный такой, но соплей перешибить можно было. Но пока с научниками по горам с учетами лазал, с егерями профили чистил, да зимовья рубил, потихоньку и отъелся, силу набрал. А что? Ведро мяса каждый день вечером на двоих варилось. Медвежатина, изюбрятина, сохатина - этого всегда в изобилии, иногда и оленина бывала. Для разнообразия по осени - утки, гуси, глухари в ход шли. Луковицу туда покрошишь, горсть крупы, полгорсти соли - вот тебе и варево. Половину с вечера, половину на утро. Весь день по горам, как тот олень носишься... Э-эх, были же времена...
Мечтательно вздохнув, Михалыч достал из кармана пачку, вытряхнул оттуда сигарету, сунул в огонь подвернувшуюся ветку, подкурил от загоревшегося конца и продолжил.
- Ну, так вот, что дальше. Кажись, говорил, что был этот поначалу Студент худой, но почти под два метра ростом. А когда заматерел, так вообще за сотню килограммов стал! А тут еще и бородой черной весь оброс - ну, точно, когда уезжал, настоящим варнаком выглядел!
Далее рассказ повествовал о том, как во всем этом диком облачении, неся на плечах понягу с карабином и топором, с широкими, подшитыми лосиным камусом, лыжами в охапку, отпускник спускался в метро. Там он втискивался в поезд, сбрасывал понягу на пол, развязывал мешок, доставал кедровую шишку и, ошелушивая ее на пол, разрызал орехи, съедая ядрышки и смачно сплевывая скорлупу на пол. При этом вид он имел чрезвычайно наглый и смотрел сверху на всех окружающих с нескрываемым высокомерием. Народ, совершенно офигевая от его наряда и общего вида, бросал на него осторожные взгляды и находился, мягко говоря, в изумлении! Как обычно, даже в плотно набитом вагоне, вокруг парня образовывалась пустота. Среди дам всегда находились и особи внимательные, которые, разглядев - чем покрыты унты незнакомца, вообще впадали в ступор! Меха, надо заметить, в те годы сильно ценились...
Таким вот своеобразным манером, каждое утро в рабочие, многолюдные дни, Студент и кочевал по метро, переходя с ветки на ветку, поднимаясь и спускаясь по эскалаторам, задыхаясь от жары и потея, но демонстрируя всем, насколько глубоко безразличны ему людские условности. Судя по всему, это занятие доставляло ему огромное наслаждение!
Все шло по-накатанному, но, однажды, в конце января, привычно сплевывая шелуху на пол вагона и гордясь своим "крутым" видом прошедшего огонь и воду таежника, он не сразу заметил неожиданно заинтересовавшегося всем увиденным и протиснувшегося к нему поближе невысокого пожилого человека.
Это был директор его заповедника, приехавший в Москву по делам. "Бывалый таежник", онемев от неожиданности, сначала просто замер, не зная - что делать и куда прятаться. Он как-то сразу съежился и стал вдвое меньше ростом и объемом. Затем, нервничая и суетясь, тонко запричитал:
- Ой, Аркадий Иваныч, здрассти! Вы как здесь? В командировке? Я вот тут это... Нумусорил немного... Сейчас, сейчас приберу! - и, быстро рухнув на колени, бросился сметать с пола шелуху своей замечательной рукавицей и высыпать мусор обратно в мешок. Поезд начал тормозить, затем остановился. Студент быстро сориентировался. - Ой, извините, это же моя остановка, чуть было не проехал! - подхватив в охапку все свои манатки, он с необычайным проворством рванулся к выходу...
- Не стал, в общем, дальше он у нас работать. Приехал, уволился и куда-то подался. Кто говорил - что на севера отправился, кто, вроде, в Ташкенте его встречал - не знаю, врать не буду. Но приколист знатный был! Видно, крепко достала его в молодости Москва, раз он такие понты затеял! Да, вообще - каких только чудиков у нас не появлялось - как-нибудь про других тоже расскажу! Ладно, давай еще по одной, пора и песняка исполнить! Чего-нибудь хорошее, да хотя бы вот эту для начала:
"Степь, да степь кругом,
Путь далек лежит..."
Нависающая громада Саянского хребта осветилась голубоватым светом появившейся луны. Время перевалило за полночь, огонь трещал вновь подброшенными ветками, звучали, сливаясь, голоса. Жизнь продолжалась и было в ней место всем - и серьезным людям и настоящим чудакам, без которых тоже неинтересно.