Джон Крэймэн родился солнечным абрикосовым утром 1880. Утром, пропитанным запахом медовых блинчиков и горьковатых полевых цветов. Ему всегда нравился веснушчатый рассвет, но больше всего он любил вечер, вечер, когда дедушка, кряхтя и покашливая, старой тросточкой стучался в дверь его комнаты. Затем, усаживался у кровати мальчика и рассказывал ему сказки, источающие запах старых чердачных сундуков и пыльных тяжелых нарядов. Были там сказания скифов, мифы Греции и Рима, золотые сказки Европы и знойные легенды Индии. И в каждой обязательно была принцесса. Джон обожал эти легкие, как кружевной тюль, образы, заполнявшие его душу каждый вечер. Он никогда не мог заснуть, не услышав заветных ' Жили долго и счастливо', и если в сказке погибал герой, мальчик оплакивал его как живого. Дедушка нередко видел на загорелых щеках мальчика соленые капельки влаги. Старик сокрушался, что расстроил внука, успокаивал его, просил придумать другой конец истории. Но Джон не мог переделать сказанного, не мог продолжать мечтать об умершем герое. Точка была поставлена и мальчик не смел перевернуть страницу. Но горечь уходила, комок в горле исчезал и на следующий вечер Джонни готов был выслушать новую историю. Он впитывал сказки как губка, не помня ни сюжета, ни концовки, он помнил чувства, проснувшиеся в его сердце и образы прекрасных девушек.
Однажды его дедушка заболел, и мальчик впервые задумался над тем что, может потерять этот волшебный мир. Именно тогда он попросил родителей купить ему книгу со сказками. И вот в одно прекрасное утро он нашел на тумбочке рядом с кроватью небольшой сверток. Влажными пальчиками Джонни приподнял кромку газетной обертки и увидел кусочек бордового переплета и золотую тисненую надпись ' Сказки Мира'. Мальчик напряженно вдохнул и сорвал обертку с книги. Был ли день счастливей в его жизни, он не знал. Джон раскрыл книгу и ему в лицо хлынул запах еще не высохшей типографской краски. Белизна листов ослепила его. Мальчик тут же прильнул к первой же странице и больше уже не мог оторваться от книги. Перелистнув очередную страницу Джон в ужасе уставился на яркое пятно на белоснежной бумаге. На фоне залитого солнцем зала стояла девушка в ослепительном, пышном, вечернем платье, судорожно сжимая в руке хрустальный башмачок. В следующую секунду оглушительный плач ребенка наполнил дом.
-Мама! Мамочка! Кто их такими сделал?! - кричал Джонни, пряча личико в теплые руки женщины. - Они же не такие. Та женщина в книге - злая. Это не Золушка, она не может быть такой!
Женщина задумчиво заглянула в книгу, продолжая успокаивать ребенка.
-Хочешь, я нарисую тебе твою, настоящую Золушку?
Подняв лазурные от слез глаза, Джон пристально посмотрел на мать.
-А ты сможешь? - неуверенно, посапывая носом, прошептал он.
Но она не смогла. Да, они были красивы, благородны, изящны. Но все это было не то.
Джонни понял что, никто не видит тех девушек, что наполняли его сознание. Он ненавидел иллюстраторов книг, что превратили его мечты в насмешку. И он не мог больше терпеть...
Сначала это были неуверенные штрихи мела на сером асфальте. Потом резкие линии угля на желтоватых листах. Джон сам создавал свои сказки, свои образы... И вот теперь, в вечер, когда осенний ветер стучит заиндевелыми ветками в окно, он стоит перед листом бумаги, понимая что ему больше нечего сказать. На бесконечных стенах застывшие в стеклах и золоченых рамах спят принцессы, царевны и нимфы его мечты. Он любил каждую из них, но, нанеся на их портреты последний штрих, отправлял скорым поездом в прошлое. И теперь этот лист, глазами совести смотрит в его душу. Ему больше нечего сказать.
Джон резко развернулся и его взгляд уперся серебряное пятно, размазанное по стене. В нем - мужчина лет тридцати, с высоким лбом и впалыми тусклыми глазами. В сухой, не по годам, руке зажат бокал бурбона. Он отошел от зеркала и направился в аллею своих снов. Все стены были увешаны сказочными образами. Джон мог вечно любоваться ими. В самом конце коридора он нашел ту самую Золушку. Девушка восседала на троне, держа на тонкой ладони искристую туфельку. Золотые волосы мягкой волной ложились на плечи, жемчужная нить спала с запястья, но она не замечала этого. Она лишь смотрела на стеклянный башмачок грустными и ласковыми глазами.
В спальне над журнальным столиком застыла в танце Терпсихора. Яркая, стремительная как молния на черном штормовом небе, она извивалась в потоке неслышимой музыки, сжимая в руке бронзовый клинок...
-Дядя Джон!
Крэймэн сбежал по ступенькам и вышел в коридор. На пороге стояла молодая девушка, промокшая до нитки.
-Глория! Как ты здесь оказалась? - он с радостью бросился к ней.
Он усадил девушку на диван, укутав в теплый плед.
-Я не хотела тебя беспокоить, но этот ливень! Я возвращаюсь домой с учебы. Надеюсь, я тебя не побеспокоила? - сказала она, отжимая свои русые волосы.
-Что ты! Я так по тебе соскучился. - смеялся Джон, наливая племяннице кружку горячего шоколада.
-А у вас здесь так хорошо... - мечтательно произнесла девушка.
-Ну, одному здесь конечно тоскливо.
-Можно я переночую у вас? Утром у меня поезд, а в такой дождь до гостиницы не добраться.
Часы пробили полночь, когда Джон вновь застыл перед мольбертом. Он угрюмо смотрел на блики огня, наполнявшие комнату. На диване, укрытая теплым одеялом, спала Глория. Джон ударил кистью по натянутому полотну, потом еще и еще. Он не мог больше придумывать, он рисовал то, что видел. А видел он семнадцатилетнюю девушку, с чистым, светлым лицом. Горячий напиток разморил ее, и теперь она спокойно дремлет. Джон рисовал ее большими смелыми мазками, словно боялся упустить что-то. Теперь он с улыбкой вспоминал те моменты, когда он сидел в темной комнате, вцепившись зубами в деревянную ручку кисти. Сколько раз рисовал, стирал и вновь рисовал этих сказочных дев! Но теперь все было до боли, до слез просто. Все что нужно - рисовать то, что видишь...
Прошло около пяти часов и он, едва сдерживая смех, смотрел на то на свою картину, то на Глорию, и не мог найти разницы. Та же линия бровей, те же веснушки, та же ямочка на щеке, то же голубое кружево, покрывавшее плечи. Та же красота. Джон набросил на картину покрывало и устало опустился на пол у окна. Теперь он нашел о чем говорить с холодными листами бумаги, знал, что показать белёным полотнам. Усталые покрасневшие глаза напоследок оглядели комнату и закрылись.
Утром он нашел на столе пару свежих тостов, намазанных его любимым вареньем, и чашку еще не остывшего кофе. Позавтракав, он подошел к занавешенному портрету и лукаво посмотрел на опустевший диван. Глория ушла, но на самом деле она осталась. Осталась там, за белым покрывалом. Джон медленно стянул покрывало и застыл на месте. Ноги его дрогнули и он, обессилев, опустился на пол. С полотна на него смотрели застывшие глаза, полные отчаяния и ужаса. Русые волосы изрезанными прядями скрывали перепуганное лицо. Нежно-голубое платье было изодрано, изрезанные ладони сжимали пересохший от истошного крика рот. Джон в ужасе смотрел на избитую загнанную девушку. Нет! Он не мог нарисовать этого! Он же помнил ту картину безмятежного сна. Но нет, это его мазки, это его почерк, но не мог он нарисовать это!!!
Джон бросился к бутылке с виски и хлебнул темно-янтарной жидкости. Потом испугано взглянул на бутылку и с силой швырнул ее об стену. Закрыв лицо руками, он в отчаянии опустился на диван. Господи, что с ним происходит?!
Немного успокоившись, Джон поднялся в спальню и упал на кровать.
-Я просто устал, смертельно устал... - успокаивал он себя.
Он метнул измученный взгляд на Терпсихору.
-Просто мне нужно поспать.
Нимфа радостно смотрела на своего создателя, сжимая в ладонях окровавленный кинжал. А внизу, на троне по-прежнему восседала золотоволосая принцесса, лукаво рассматривая кусочек голубого кружева, зацепившегося за хрустальный каблучок....