|
|
||
Алексей Вермут.
ЕБИЧЕСКАЯ СИЛА .
= = = = = = = = =
Судорожно трепыхала весна. Лежалые шапки грязного снега исчезали с молниеносной быстротой, оставляя после себя черные ожоги голой земли.Семенили торопливой трусцой, друг за другом гуськом, в-затылок, первые числа апреля.
Я люблю это время. Этот невесомый промежуток, что-то около двух недель, когда тебя залихватски окатывает с ног до головы жирной зернистой грязью, ты засыпаешь под утро с трудом, издерганный капелью, разнузданными воплями дуреющих в любовном экстазе котов и совершенно особенным, влажным и шершавым как мокрое полотенце, ветерком из открытой форточки. Ты болен. Кровь твою заболотили птичьи выкрики, отдаленный перестук колес заблудившегося поезда, никотиновый перегар и смутные обрывки гиперсексуальных сновидений. Тебе хочется жить, каждой клеточкой тела разложиться в этом великолепном процессе гниения и заново, подобно птице-Фениксу, возродитьбся и запульсировать исступленно, шалея от обжигающих тонкую, новую. кожу, впечатлений. Ты не в силах усидеть дома, да и вообще где бы то ни было на одном месте. Неведомая сила выпихивает тебя из привычного зимнего ритма и гонит по улицам навстречу если не авантюрам, то предчувствию их. Ты забываешь такое понятие как Разум и вбираешь этот мир исключительно на грани ощущения. Животный инстинкт, физиологизм - ведет тебя за собой и ты, не в силах противиться ему, радостно подчиняешься и несешься в мутном весеннем потоке. На деревьях нет листвы, вдоль заплеванных тротуаров еще не выстроились скукоженные силуэты старух с букетиками цветов в проржавевших ведрах. Остро и вызывающе пахнут бесстыдно обнаженные помойки во дворах. Торопливо и деликатно испражняются многочисленные собачьи своры на детских площадках, в мокрых песочницах с сиротливо кораснеющей, потерянной пластмассовой лопаткой. Набухают прыщи у каблушных красавиц, развязнее и пристальнее провожают вас сальным взглядом красномордые сексухи за прилавками забегаловок, и так и подмывает пустить застоявшуюся за зиму липкую струю во все эти спермоуловители.
Сутками напролет, днем и ночью, утром и вечером, льют торопливые, словно боящиеся опоздать к сроку, дожди. И до чего же приятно, насквозь промокнув и дрожа от холода, содрать в уютной белокафельной ванной липнущую к телу одежду и голым, с напружиненными мускулами и подобравшейся мошонкой, погрузиться с головой в горячую воду, лежать, млея, а потом до боли растереться жестким махровым полотенцем.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
...Как будто - Царское Село,
Как будто - снег промотан мартом.
Еще лицо не расцвело,
Но пахнет музыкой и матом...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Вчера вечером, выгнувшись над писсуаром в общественном туалете и стряхивая последние капельки, поскребыши мочи, вдруг, совершенно пронзительно и отчетливо я понял, что пережил еще одну зиму. Мало того - пережил с минимальными потерями, перешагнул некий возрастной рубеж, духовно и физически переродился, выбросил старую записную книжку и открыл первую, девственно-чистую страницу новой; той, которая и станет точкой отсчета всей дальнейшей жизни. Я совершил, сам того не заметив, поворот оверштаг.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Это внезапное прозрение до того потрясло меня, что я даже замер, продолжая машинально придерживать двумя пальцами старинного кореша-подельника Кешу и, пристально сузив зенки, уставившись на стену с облупившейся зеленой краской и косой корявой надписью:ХУЙ - 1986 год.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Надо сказать, что последние месяца три-четыре я жил херово, если не сказать больше. С работы - уволился, на душе - пиздец, роман - не печатают, бабы надоели, дома - капитальный ремонт. Все тянулось как в полусне: с утра - ломал и возводил перегородки в квартире, белил потолдки, клеил обои, красил пол. Часа в три дня, устав от трудов праведных, принимал свои традиционные двести грамм, читал, спал, смотрел телевизор. Вечером, одурев от монотонности, садился за письменный стол и заколачивал бабки. Эротические сценарии, программы презентаций для каких-то шашлычных, в которых предпочитали расплачиваться ящиком водки, коротенькие детективные рассказики из жизни знаменитых сексуальных маньяков - излюбленное чтиво социально-ущемленных слоев населения и прочая, прочая, прочая в том же духе. Что поражало тогда (да и теперь иной раз за душу берет) - баснословные суммы авторских. За несравненный рассказ Ебущий только в жопу, ставший бестселлером и распространенный одним кооперативным издательством немыслимым тиражом (что-то около 100 тысяч экземпляров, кажется), я получил такую кучу денег, что пропивал их почти месяц, а когда уже дошел до белой горячки, с изумлением обнаружил, что не истратил и половины. Я блевал копченой колбасой и у меня появилась дурная привычка каждый день менять носки. Да что там носки! Я приобрел импортный унитаз нежно-салатового цвета и до такой стерени оскотинился, что садился на него без малейшего трепета, с чувством уверенной привычки. Я загордился. Когда мне предложили написать продолжение Ебущего только в жопу, надменно рыгнув сивушным перегаром, я отказался и предложил другое творение - Отсоси, милая, мою печаль. Его тоже продавали, но былого успеха уже не было. Оскорбившись, я послал нахуй этих бизнесменов и вплотную занялся ремонтом, наняв за пятьдесят рублей в день, плюс кормежка и опохмелка, соседку по подъезду бабу Васю.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Дожив до семидесяти двух лет, бывшая бригадирша-штукатурщица не утратила жизненного оптимизма и огненного юношеского задора. Если, по выражению Булгакова, в каждом доме есть своя Аннушка-Чума, то Василиса Пахомовна Ссиркина, или в-просторечии - баба-Вася, бич божий всего нашего района. Худющая, ледащая фигурка в сопревшей ночной сорочке неопределенного цвета, синем рабочем залате, телогрейке и в резиновых сапогах с косо обрезанными голенищами, непокрытой головой с жидкой паклевидной растительностью, собранной на затылке в жалкое подобие пучка. Женщина противоестесственной силы, что называется двужильная. Лет десять назад задержала двух отпетых рецидивистов, пытавшихся (по ее словам) изнасиловать ее в подъезде часу в шестом утра, когда баба-Вася с бидоном в руке собиралась пойти за молоком. Несчастные уголовники! Этим самым пресловутым бидоном, не хуже какого-нибудь мастера восточных единоборств, баба-Вася сломала ключицу и три ребра одному, проломила голову другому, связала горе-насильников их же брючными ремнями и сдала милиции, за что и получила почетную грамоту, покрыв свое имя неувядаемой славой. Она выгоняет самый качественный во всем микрорайоне самогон, снискав трепетную любовь всех алкашей тем, что иногда, самым доверенным постоянным клиентам отпускает его в кредит. Чтобы ей не отдали долг, такого случая еще не было. У бабы-Васи - широчайший круг знакомств. От уже упомянутых алкашей, до прорабов, шоферов, преподавателей и даже крутых бизнесменов, которым она гадает на картах и лечит наложением рук венерические заболевания. Она знает все о всех. Достаточно обратиться к ней за справкой и сунуть в мозолистую проштукатуренную ладонь чирик - она выложит вам такие вещи, с такими подробностями и нюансами, что позавидовать может даже пресловутый КГБ.
Я знал на что шел, приглашая ее, но у меня не было выхода. Ремонт затянулся, конца-краю не видно, а баба-Вася славилась тем, что работает профессионально, самоотреченно и, самое главное, быстро.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
- Ну, и хуйли возиться с ентой жуемотиной?,- решительно сказала она, беря в правую руку шпатель, а левой придерживая таз с разведенным раствором,- Я-то думала тут работы - до пизды, а делов-то!.. За неделю управимся. Я - такой человек. Раз пиздюкну - стена стоит, два - другая. А там!.. Ты мне токо матерьял давай, чтоб, бляха-муха, дело не стояло.
С этими словами баба-Вася зачерпнула шпателем раствор, отошла от кирпичной кладки метра на полтора, лизнула языком грязный рукав рабочего халата, смачно харкнула на стену, рассеянно пробормотав:Чтоб раствор шибче прилепал... и, с победным кличем :Ебыськ! хлобыстнула со всего размаху шпателем по стене. Брызги разлетелись по всей комнате, на кирпиче сиротливо пришипился кусок цемента.
- Ты ето, отойдь пока. Иди лучше, косяк поддрочи рубанком, а я пока енту жуемотину до конца запиздюрю,- командовала она, продолжая размахивать шпателем.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
- Ну, чиво мудохаешься?,- спросила баба-Вася часа два спустя, закончив штукатурить, закурив папиросу и неодобрительно щурясь, наблюдая за тем, как я вворачиваю шуруп в дверной косяк,- Въеби молотком разок и всего делов. Крутит, крутит. Отойдь, я сама!
Взяла топор и пятью мощными ударами забила обухом здоровенный гвоздб-сотку в бетон, надвое расколов хрупкую деревянную обшивку.
- Ни хуя! Зашпаклюю потом - век простоит. Чиво морду перекосил? Внлика беда - трещинка! Ебана насрать! Замажется!.. Хавать пора. Че у тебя пожрать-то есть?..
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Я терпел ровно неделю. На восьмой день, не говоря худого слова, пинками выгнал бабу-Васю за дверь и, повалившись на стоящий посреди всеобщего разора диван, долго еще слышал замысловатые проклятия, исторгаемые на мою побелевшую от штукатурки голову оскорбленной пенсионеркой-бригадиршей.
- Мудак! Пидор рыжеусый! Козел ебаный! Ты на кого руку поднял, пиздюк?!,- доносилось с лестничной площадки.
Ремонт, впрочем, значительно подвинулся...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Итак, бережно убрав драгоценного Кешу в отведенную ему уютную колыбельку, я задраил ширинку, сполоснул руки под краном и аккуратно вытерев их не первой свежести носовым платком с засохшей желтоватой соплей напоминающей монограмму и покинул сортир уже другим человеком.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
А сегодня утром я почистил зубы. Не пожевал жевательную резинку, освежающую полость рта и устраняющую неприятный запах, а именно - почистил, щеткой и зубной пастой Зодиак. Такое решительное начало до того потрясло меня, что я еще и побрился. Мало того, не в силах унять созидательный порыв - выбрил еще и подмышки и уже замахнулся было на курчавую шевелюру драгоценного Кеши, но вовремя остановился, поняв, что подобный нарциссизм до добра не доведет.
= = = = == = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Еще в ванной я обдумывал два непростых вопроса: допить ли мне пузырь с армянским коньяком Карабах или не стоит и куда бы податься? Коньяк я решил оставить до худших времен и ограничиться чашкой кофе, а пойти можно было к Леопольду Пахомовичу Песьякову, другу детсва в прошлом и собутыльнику в-настоящем.
Поставив кофеварку на плиту, я достал чашку с опивками вчерашнего чая, сполоснул ее и уже собирался налить кофе, как раздался пронзительный, захлебывающийся в своей истеричной требовательности, междугородний телефонный звонок.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = == = = = =
Я ненавижу телефоны. Проклинаю их изобретателя. Паскудный Эдисон наверное не раз перевернулся в гробу от моих, густо унавоженных матом, гневных отповедей. Ну , посудите сами: разве может нормальный человек не испытывать чувства патологии, дыша в ребристую мембрану и слыша в другой голос таинственного некто, который (или которая) упорно вдалбливает вам некую информацию и вальяжно требует взаимности в этом самом обмене? Это же - как в замочную скважину подсмотреть, или в дырку в стене женской бани, когда тебе - тринадцать лет, ширинка расстегнута, маячат смутные тени с ярко выраженными вторичными половыми признаками и наяриваешь, наяриваешь ручками. Представляете? И стыдно, и стремно, и противно, и здорово. Бич подростковый. И вот, вам уже под тридцать, а стоит только на старуху голую в пляжной кабинке напороться и опять всплывает это липкое противное чувство, смешанное с жалостью и брезгливостью. Аналогичные ассоциации возникают у меня при телефонном разговоре. Самое интересное - к мастурбации я отношусь крайне спокойно и доброжелательно, но вот что касается телефона... Держу эту мерзость дома только в силу печальной необходимости, стараясь пользоваться как можно реже, периодически на недели отключаю и вношу хитроумные неполадки, над которыми часами бьется монтер, которому я, в свою очередь, плачу изрядные суммы за мною же спровоцированный ремонт. Расставшись с очередным четвертаком, я немного успокаиваюсь и дней пять переношу (с трудом, сцепив зубы, но переношу) исправно функционирующий телефон. В последний раз мастер (ставший вскоре моим зхакадычным приятелем под кличкой Гинеколог) был позавчера, так что, волей-неволей, я трубку снял.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
- Алло? Я вас слушаю,- доброжелательным баритоном приободрил я на всякий случай неведомого бедолагу, с открытым сердцем доверяющегося этому растлителю-телефону.
- Это я...Узнал?..
- Конечно. Как дела, жизнь, здоровье?
- Это - Я, Вика.,- с нажимом на Вика пророкотала черная мембрана,- Вот, решила позвонить тебе...
Я опустил трубку и охуел.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = == = =
Нереальная, фантастической красоты женщина, переплюнувшая все голливудские стандарты. Женщина, любившая меня как кошка и доводившая до мигрени своими туалетами, истериками, экстравагантностью и ненасытной жаждой секса. Женщина, разлуки с которой я переживал с чувством непрерывного оргазма, смакуя одиночество и наслаждаясь тишиной и прохладной фригидностью холостяцкой постели.
На всем протяжении нашего бурного и (к счастью) краткого романа, романа суматошного, сумасбродного, феерического и до отрыжки сентиментального, меня периодически посещала одна и та же мысль:На кой хрен мне все это надо?!
Более непохожих людей, чем мы с Викой, найти было сложно. Прошедшая огонь, воду, медные трубы, два замужества, переводчица владеющая четырьмя европейскими языками, зиму проводящая у престарелого любовника в Италии, а летом - не уползающая с пляжа днем и из кабаков - вечером - с одной стороны, и обозленный неудачник, полунищий провинциальный журналист с задатками алкоголизма и репутацией пиздец всему! - с другой.
Сначала (как и водится) она мне нравилась именно тем, что впоследствии (месяц спустя) я возненавидел.
Патологическая лживость, гомерическая ревность при собственном катастрофическом блядстве, показная самоотреченность, слезливая глупость и стервозное нежелание мыть посуду... Ласковые издевки над моими трепетно любимыми семейными трусами черного цвета (Быть, иль не быть...)...Языческое поклонение баночному пиву Тюборг - это жутко. Когда женщина выдувает за вечер дюжину банок объема 0,5 л, а потом, в перерывах между совокуплениями - бегает в сортир отлить; только ты вводишь задорно пульсирующего, напряженного Кешу в мясистую обитель нег и шарнирных наслаждений, как слышишь (не ощущаешь, а именно СЛЫШИШЬ покрывающимися инеем ушами) отчетливое урчание усваивающегося пива в животе у любимой...Уж лучше бы она пердела, что ли!..Это еще можно простить.
А самое главное - жила Вика в соседнем городке-спутнике, сорок минут на автобусе. А значит... Вы меня поняли. Она звонила мне по телефону! Утром, днем, вечером, ночью, в любое время суток. Скрепя сердце приходилось брать трубку и даже ( вы представляете?!) звонить ей самому.
Телефон нас и разлучил. Однажды я как всегда сломал его, монтера вызывать не стал и сначала уехал в командировку, а потом - в отпуск, в Питер, на месяц. А когда вернулся и починил аппарат, Вика умотала со злости в солнечную Италию. Чему я искренне порадовался.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
- ...прилетела всего две недели назад. Вот такие дела-а...Наткнулась вчера вечером на записную книжку. Ну, ту самую, в замшевом переплете, помнишь? Впрочем, это не важно. Нашла твой телефон, дай, думаю, позвоню. Звякнула вечером - трубку не берешь. А сейчас позвонила чисто случайно. Как у тебя дела?
- Нормально.
- Ясно... Все так же?
- В-смысле?
- Ну, работа, здоровье, в личной жизни. Вообще...
- Все нормально.
- Ты не хочешь встретиться?
Я молчал.
- Алло, ты меня слышишь?
- Слышу.
- Тут гудки какие-то прорываются. Я говорю, ты не хочешь встретиться?
- Хочу,- ответил я без всякого энтузиазма,- Когда?
- Давай сегодня вечером. Я приеду на автостанцию.
- С ночевкой, - понял я, -Не было печали
- Сегодня я занят.
- А завтра?
- Я занят до Среды. Рукопись надо сдавать, а там еще - конь не валялся. Править и править.
- Чего-чего? Какая такая рукопись?
- Потом объясню.
- Ты не хочешь меня видеть? Мне не надо было звонить?
- Хочу.
- До свидания. Гуд бай. Аривидерчи.
- Завтра утром я жду тебя на автостанции у киоска Роспечать в десять часов.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
С некоторых пор я стал бояться ночей. Бояться письменного стола, большого белого листа на нем, рабочей лампы под абажуром и одиночества. Навязчивого как кошмар, безъисходного и неотвратимого. Потребность выплеснуть то, что на протяжении дня подспудно вызревало во мне, накачивало обрывками разговоров в автобусе, запахами прелой земли и подгоревшей мочи на подъездных батареях, лицами, жестами, походками десятков людей, полусвязными мыслями и клокочущими мелодиями. Весь день я готовился к вечеру. С беспокойством поглядывал на часы, отмечая очередной промежуток, приближающий к моменту истины. Хотя, почему истины? Выдумки? Тоже нет. Как вообще назвать этот момент, когда ты садишься за письменый стол, смотришь на чистый лист бумаги перед собой и впадаешь в некий транс. Подобно зеркалу, бумага приковывает к себе взгляд, ты мучительно подбираешь первую строчку, торопливо выплевываешь чернильно-буквенную харкотину и вдруг замираешь в изумлении, понимая, что тебе нечего сказать. Что тебе не хватает слов, времени, зафиксировать эти невероятно скорострельные картины, проносящиеся в твоем мозгу. Ты физически ощущаешь свою малость и мелочность всего пережитого тобой, незримая планка раскраивает пополам мозг, срабатывает внутрений стоп-кран, ты грызешь злобно ни в чем не повинную авторучку, ерзаешь в кресле, пьешь крепчайший чай, выкуриваешь огромное количество сигарет и, так и не прикоснувшись к бумаге, мысленно черкаешь вкривь и вкось ненаписанные тобою рукописи. Рассказы, повести, романы. За какие-нибудь пять часов голова твоя опухает от тысячных орд сюжетов, героев, переживаний. Обалдевшими, воспаленными глазами ты ловишь мелькающие тени, пытаешься пригвоздить их пером к бумаге, наносишь торопливые судорожные удары - и попадаешь в пустоту. На улице начинает светать, в комнате висит кромешный никотиновый кумар, ты кашляешь, тянешься к бокалу с давно остывшим чаем. Он пуст. Осовело обводишь глазами комнату, натыкаешься взглядом на часы. Ни хрена себе! Неужели уже половина пятого утра?! С тоской роняешь взор на наполовину исписанный лист, с трудом вникаешь в содержание и изумление повергает тебя в ужас. Так это и есть результат?! Весь этот бред: глупый, пошлый и затертый и есть фиксация тех водоворотов души, которые ты встречал пугливо, считая откровением?! Белый бумажный лист, коварное зеркало, заглянуло тебе в самые зрачки, проникло до дна, зачерпнув самое сокровенное и глумясь, выплюнуло тебе в лицо вонючим липким сгустком. Трясясь от бессильной ярости, Ты мнешь, комкаешь проклятую бумагу, идешь в сортир и, по-ударному посрав, мстительно подтираешь задницу тем, что еще пять минут назад готов был считать нетленкой. Чернильные иероглифы клеймят твои ягодицы и волна мазохистского удовлетворения прокатывается по всему телу. Это повторяется раз, другой, третий, а на четвертый возникает страх. Но самобичевание остановить нельзя, оно въелось в плоть и кровь. И хочется, и колется. Вечереет, призывным набатом гудит за окном утробный рык приступившего к случке первого кота, отзывается эхом второй,третий, весенняя симфония набирает силу и ты мечешься по комнате, смотришь на часыи вот, уже не в силах совладать с собой, бросаешься к столу и весь кошмар повторяется снова.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Мы сидели на кухне, пили кофе, курили. Вика рассказывала об Италии. Я молчал, слушал, изредка отпуская иронические реплики.
Глядя на нее: загорелую, как всегда вызывающе подкрашенную, немного отстраненную, новую каким-то будоражащим отчуждением, я никак не мог отделаться от чувства, что мы расстались только вчера. А сегодня опять встретились, как ни в чем не бывало. Разговор начался на прерванной фразе и потек по привычному руслу.
- Венеция - это сказка! Покажу фотографии - обалдеешь! И на каждом углу - продают безделушки. Мадонны, распятия, цепочки такие прикольные, браслеты разные, портсигары, пепельницы, даже презервативы в такой коробочке деревянной, с золотым ободком и надпись - Цезарь Борджиа, представляешь?
- Привезла?
- Сувениры? Да нет, не особенно. И так уже вся квартира завалена. Шмотки в-основном. Шубу, платье за 400 баксов, белье, ну и всякое такое.
- Да нет, призервативы привезла?
- А что?
- Интересно...
- Они у меня дома остались. Я их выложила, а коробочку отчиму отдала. Вместо портсигара... Ну так вот: Пьяцца Венециа - сказка...
При упоминании о презервативах с золотым ободком, драгоценный собрат Иннокентий, отродясь не признававший этого противного водолазного костюма, считавший, что трахаться с резинкой - все равно, что срать в трусах, недовольно заворочался в колыбельке, настороженно приподнял головку, прислушиваясь к дальнейшему развитию событий и, немного спустя, разочарованно обмяк, снова погрузился в легкую дрему.
- ... Ну я и зашла в этот бар. Зашла и обалдела. Камера пыток средневековая, специально так оборудовали. Интерьер - мороз по коже. Цепи, кандалы, колодки жуткие, два скелета под потолком вместо светильников. И коктейль, как бы это перевести поточнее...Слезы...Кровавые слезы...Нет, скорее - кровавый пот великомученика... Как же его звали?.. Филиппе?..
- Еще кофе?
- Давай, только не такой крепкий... Тебе не интересно?
- Очень интересно. Кислый?
-Кто?
- Пот великомученика.
- Дурак. Это же коктейль. Три четверти мартини, лед, томатный сок, ломтик лимона и совсем чуть-чуть имбирного пива... Что ты так смотришь?
-Как?
- Возбуждающе...Трахаться хочешь?
- И хочу, и боюсь...
- Это еще почему?
- Ты же из-за рубежа.
- Ну и что?
- А презервативов-то у меня нет. Что делать, ума не приложу.
- В-смысле?
- Мало-ли с кем ты там... А я СПИДа ужас как боюсь.
- Шутишь?
- Увы.
- Все такой же...Ну. и что будем делать?
- Риск - благородное дело.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Насколько легкими и поцелуеобильными были наши прощания у междугороднего автобуса, настолько же тягостными и натянутыми - встречи.
Вглядываясь в это, каждый раз новое, холодное, отчужденное и недоступное словно маска, лицо, я никак не мог примириться с чувством несправедливости, алогичной ревности к себе самому. То другое, искаженное оргазмом, вывернутое одной сплошной промежностью пульсирующей конвульсивно, запрокинутое, лоснящееся от пота, с тяжело сопящим носом, перекошенным, исторгающим визгливые стоны, обжигающим влажным горячим дыханием ртом, лицо - растворялось без остатка в этой синтетической невозмутимости, совершенной и ненавистной маске, съевшей все эмоции.
- Здравствуй,- сдерживая злобу, тихо говорил я, церемонно пожимая ухоженную Викину лапку.
- Привет,- холодно отвечала она, скользнув по мне пустым взглядом.
Потом, по пути ко мне, мы обычно молчали, изредка обмениваясь короткими, ничего не затрагивающими, ничего не содержащими фразами.
Автору этих строк на момент описываемых событий было лишь двадцать четыре года, его бесило противоестесственное, как бы само-собой подразумевающееся отсутствие прав на эту женщину. Мужских прав. Мы ехали трахаться, всю ночь она без остатка будет принадлежать мне, извиваться подо мною, ласкать меня, сосать хуй, превратится в бессловесный, жалобный и пронзительно нежный, бессвязно и покорно лепечущий придаток меня самого. Ее тело, дыхание, мысли, чувства, желания опустятся до скотского уровня и сольются с моими, мы оба потеряемся в этом мире и радостно закричим раздирая слипшиеся тела, будем терзать друг друга и забудемся с первыми лучами солнца, обессиленные, выпотрошенные и до идиотизма счастливые.
Весело позавтракав, обмениваясь взаимными подколками, шутками и просто дурачась, мы отправлялись на автовокзал; целуясь как угорелые, обнимаясь, тискаясь, прощались, в спешке договариваясь о следующей встрече.
Вика садилась в автобус, он говорил би-би!, протяжно пукал выхлопными газами...И все начиналось сначала.
Она уезжала в никуда, появлялась из небытия. И оба мы, два осколка, фрагментика, были друг для друга лишь цикличным эпизодиком.
Наши встречи выходили за скобки, оставляя личную жизнь каждого: работу, родственников, друзей, увлечения - туманными икс, игрек и зет.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Опять дождь. Что-то совершенно невообразимое. Такое чувство, что я буквально пропитался влагой, до последней клеточки тела. Малейшее физическое усилие создает ощущение, что выжимаю сам себя, как мокрую тряпку. Я уже выпил три рюмки влдки, дважды стоял под горячим душем, до крови растираясь полотенцем и все равно - болезненное чувство волглости. Сейчас пью крепчайший, фирменной заварки чифир под названием Северное сияние. Сердце бешено стучит, голова легкая-легкая, с еле ощутимым мигреневым покалыванием в левом виске, а тело - тяжелое как ком сырого теста, непослушное. Это время года - агонизирующий холод в ржавом багете липкой грязи, когда отказывают тормоза; увязает в суматошном чмокающем шуме за окном писк транзистора с последними новостями и даже телевизор зябко пялится, тускло выхватывая какие-то черно-белые обезличенные кадры. Я долго бессмыслено смотрю в его покатую физиономию, на меня наваливается тоска и торопливо одевшись, захватив початую бутылку водки, я устремляюсь навстречу дождю. И пока бесцельно шлепаю по улицам прикладываясь временами к спасительной бутылке, промокаю, мерзну и ловлю свой противоестесственный кайф,
- трижды разражается звоном растлитель-телефон в моей пустой квартире.
- обозленная Вика смачно произносит :Козел!, швыряет в сердцах трубку и идет в ванную, и мастурбирует там длительное время, игнорируя горестные призывы ее маман, рвущейся туда за йодом из аптечки, чтобы прижечь наконец-то прорвавшийся фурункул у отчима.
- отоларинголог Худайбердыев избивает национальным кушаком жену, заподозрив ее в связи с пенсионером-террористом, трижды героем ордена Трудового Красного Знамени Степаном Филипповичем Мирзоевым-заде из шестого подъезда.
- сам пенсионер-террорист пьет зеленый чай прямо из горлышка заварочного чайника и разглядывает сексуально-подавляющие фотографии манекенщиц в журнале Фермеры Прибалтики, сально щурит глазки и похотливо хихикает.
- баба-Вася, сгибаясь в три погибели, прет на своем горбу уворованную со стройки компактную бетономешалку германского производства, кряхтит, улыбаясь загадочной улыбкой.
- учащийся ПТУ Федор Квасов с упоением насилует в подъезде дома номер тридцать семь в Валуевском переулке ученицу восьмого класса Б школы-интерната для глухонемых Машу Шисскую.
- Маша Шисская стоит раком, бьется прыщавым лбом о батарею парового отопления и громко мычит, заливаясь слезами.
- в далеких Дубоссарах неистовый репортер Александр Невзоров под пулями молдавских бандформирований пробирается по пластунски на позиции овеянного славой Отдельного Казачьего имени генерала Шкуро батальона добровольцев, чтобы взять интервью.
- сотник Отдельного Казачьего батальона Ермолай Злодыев целует румынскую шпионку Настю Друзилеску и ослепленный страстью, выдает ей военную тайну.
- Настя Друзилеску тщательно фиксирует в памяти расположение неисправного градобойного орудия, замаскированного под одинокую уборную рядом с разрушенной церковью семнадцатого века.
- Матвей Песьяков на птичьем рынке продает по демпинговой цене асбестовый противогаз, выдавая его за посмертную гипсовую маску знаменитого антисемита-дебошира Смирнова-Осташвили.
- посредством расчленения, погибает под скальпелем гинеколога-изувера Романсарова безымянный зародыш Агнии Пахомовны Грум-Гржимайло, преподавательницы русского языка и литературы в младших классах средней школы номер 76.
- сидя на унитазе обдумывает очередной рассказ графоман Иннокентий Топорищев. Тужится, массирует живот, с наслаждением выпуская желудочные газы проникается атмосферой.
- сыпет проклятия на голову Егора Гайдара бывший боец отрядов ЧОНа в Поволжье, гомосексуалист-партиец с довоенным стажем Авдей Михеевич Шаповалов, отоваривший талоны на сахар за март месяц.
- берет в рот у сослуживца по редакции Куроедова, член Союза Журналистов РСФСР, корреспондент газеты Новые зори, Червобрусская Елена Станиславовна.
- в тяжелом похмельном сне мается водитель АТП номер 4 Кузьма Фиксатуров. Ему снится ралли Париж-Дакар, безводная африканская пустыня, его ЛИАЗ с полетевшим распредвалом и потные ляжки диспетчерши Нбрки Хаджикасимовой.
- Нюрка жарит картошку на подсолнечном масле, левой рукой прибавляя газ, а правой скребя у себя под мышкой.
- заколачивает дрожащими руками ржавый гвоздь в крышку гроба горячо любимого зятя, поэта-концептуалиста Евсея Рубинчика, преисполненная горя и раскаяния его теща - Клавдия Сысоевна, зверски избившая покойного скалкой в состоянии аффекта третьего дня, после трехчасового прослушивания его последней поэмы Время идет...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Вернувшись домой, я не раздеваясь, прямо в мокром плаще и грязных туфлях прошел в комнату, сел за письменный стол, включил лампу. Взял из портсигара отсыревшую сигарету и положил ее на абажур подсушить. Потом полез в стол, вытащил картонную коробку из-под торта Птичье молоко, снял крышку и погрузился озябшими красными пальцами в ворох фотографий. Достал наугад одну - оказалась Вика на фоне какого-то импортного замка в готическом стиле с башенками. В отличие от меня, с детства испытывавшего непреодолимое отвращение к запечатлению своей скромной персоны на бумаге, всячески увиливавшего от семейных культпоходов к фотографу, затем, в юношеском возрасте - уклоняющегося от любительских снимков приятелей (почему-то всегда в полупьяной компании, со стаканом в руке на фоне женщины в бюстгальтере третьего номера), ну так вот: в отличии от меня, Вика фотографироваться любила и проделывала это с упоением. Я эти фотографии ненавидел. Плевать на то, что фоном ей служили как правило всеразличнейшие элементы красивой жизни от машины альфа-ромео до кухонного комбайна, ненашинские мужики в дивных шмотках и с калорийным выражением лица, плевать на это! Самое поганое, что ей вообще нельзя фотографироваться! Таким холодом, манерностью и дешевкой несет от этих снимков - просто оторопь берет. Раскрашенная (или черно-белая. Разницы особой нет) блондинистая дамочка с хорошей фигурой, чуть-чуть косметики на надменном лице - и все. В жизни она всегда разная: капризная, злая, задумчивая, бесшабашная, заплаканая. На фотографиях - одна и та же. Манекен в удачно выбранном интерьере, сдобренном добротным антуражем. Нечто в женском роде, демонстрирующее некую недостижимую мечту провинциальной каблушницы о дольче вита. Слишком плоско, как лубочный рисунок или сдутый воздушный шарик. Так и подмывает вдохнуть жизнь в это унылое великолепие, внести хоть какой-то сумбур, беспорядок. Волосы растрепать что ли. Или чтобы собака, задрав ногу, мочилась на колесо альфа-ромео.Впрочем...Черт с ними, с этими фотографиями!.
Стоп!.. Только сейчас я заметил, что ни на одном снимке Вика не улыбается. Везде она серьезна. Не печальна, а именно серьезна. Не отсутствующее выражение лица, а полный отчет самой себе где, с кем, когда и почему она находится. Горько...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Борьба с курением изнуряла меня. Каждую новую сигарету я зажигал деревянными, негнущимися пальцами, с трудом, через силу делал первую затяжку, тяжело выдыхая дым и осыпая витиеватыми проклятиями пагубную привычку вкупе с собственным безволием. Проснувшись утром и автоматически протянув руку к портсигару, я тут же отдергивал ее устыдившись, торопливо одевался и выбегал месить грязь в сквере рядом с домом. Усталый, разбитый, с пылающей как истертая залупа рожей, тяжкело сопя, сморкаясь и отплевываясь, шел в ванную, становился под ледяной душ, похабно рыча от противоестесственного удовлетворения. По чести говоря, после такого душа надо влить в себя стакан водки и залезать под тулуп, чтоб концы не отдать, но... Здоровый образ жизни не позволяет. Поэтому я согреваюсь хитроумной японской гимнастикой, напоминающей по пикантному совпадению шестьсот поз пресловутой Кама-Сутры. К тому же - сегодня вечером, после длительного перерыва я выхожу на работу, мне предстоит некое, не терпящее алкогольного угара дельце, так что... Так что, попивая с чистой совестью кофеек, я закуриваю первую сигарету, давая себе слово, что выкурю сегодня на одну меньше чем вчера и, уж во всяком случае, никак не больше десяти штук.
До трех часов дня я занимаюсь мелкой домашней работой: зачищаю шкуркой и крашу ядовито-белой краской подоконник на кухне, чиню раздрызганные книжные стеллажи в комнате, жарю яичницу и торопливо поедаю ее стоя у плиты. Масло отдает ацетоном, хлеб пахнет бензином, подоконник лоснится новизной.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
В комнате потемнело - на улице пошел суматошный, жидкий и торопливый как понос, дождь со снегом. Тяжелые соплевидные шматки с хлюпающим звуком стегнули по стеклам, утробно и приглушенно заурчала машина под окном. Вязкое и монотонное хлюпанье съело весь остальной шум. Покуривая, я стоял у окна, стряхивая пепел в форточку. Порывами налетавший ветер то и дело брызгал липкой смесью мне на руку, несколько капель попало на сигарету, она зашипела, но продолжала тлеть. Раздался уверенный условленный стук в дверь: Раз-два-три, потом два продолжительных звонка и снова стук. Выбросив сигарету и захлопнув форточку, я пошел в прихожку.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Ревекка Ибрагимовна Паркинсон приходила по пятницам. Будучи умной и деликатной женщиной, она никогда не звонила предварительно по телефону. Я ценил ее не за дебелую, налитую как спелая слива грудь, не за крикливость во время случки и виртуозный миньет, и вовсе не за те продукты, что она приносила с собой, а именно за эту самую ненавязчивую деликатность. Будучи воспитанной в патриархальной еврейской семье, товаровед по профессии и спермоуловитель по призванию, Ревекка Ибрагимовна со всем застоявшимся пылом своих тридцати семи лет самоотвержено откликнулась на однажды сделанное мною неприличное предложение и вот уже второй год регулярно (с перерывом на критические дни) посещает мою холостяцкую квартирку с благородной целью получить и свою долю физиологической радости в этой жизни. Устоявшийся ритуал наших свиданий тем и хорош, что не несет в себе никакой, самой что ни на есть малейшей, неожиданности и недоговоренности. Полное отсутствие подтекста. Все вещи (конечно на языке интеллигентного человека) называются своими именаи. Менструация, минет, ты уже кончил?, а теперь давай я сверху - незатейливость этих конкретных слов ласкает ухо.
Сегодня Ревекка Ибрагимовна притаранила с собой нечто фантастическое - фаршированную щуку. К ней - пять бутылок пива. Отблагодарил я е по-божески, аж на кухоном столе в позе роденовского мыслителя. Расстались мы, что называется взаимно удовлетворенными. Льщу себя надеждой, что она - несколько больше, впрочем и я в накладе не остался: фаршированная щука остается фаршированной щукой, да и пива при моем теперешнем здоровом образе жизни (учитывая, что сегодня пить я его не буду) мне хватит надолго - аж до самого завтрашнего вечера.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
В квартире холодно и неуютно до безобразия. Какой-то не доведенный до конца погром. Я пью уже четвертую чашку обжигающего чая и никак не могу согреться. Вот сволочи в ЖКО! Отключили горячую воду! Закутался в толстенный, уворованый из театрального гардероба барский халат и сижу за письменным столом, творю. Накатило вдохновение. Коротенькая сказка для детей младшего школьного возраста под игривым названием Приключения маленькой мандавошки. То-ли потому, что меня знобит, то-ли потому, что срать хочется, а в сортире - как в холодильнике, яйца изморосью покрываются и желудочные газы вырываются облаком пара, но, черт побери, нравоучительная и печальная история выходит про эту самую маленькую Мандавошку. Душевно. Без надрыва, с тихой грустью и элегией. Как у Жуковского, ей богу!..
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
СКАЗКА.
В дремучих седых зарослях лобка, окаймляющих старую вонючую пизду, жила-была Маленькая Мандавошка. И была она такая маленькая, просто крохотулечка, что даже под толстенными плюсовыми линзами хозяйки пизды бабы Мани, рассмотреть ее было невозможно. Только под микроскопом. Ну какая же ты вошь?!,- глумились взрослые, заматерелые мандавошки,-Так, инфузория-туфелька. Только нас позоришь. Не хотим водиться с тобой, иди ка ты в жопу подобру-поздорову, может там тебя злые глисты сожрут с говном.Потому как стыдобища одна похабная ты, дискредитация хилая. У. уебище!.., - и кусали за задние лапки. Хуево жилось Маленькой Мандавошке. Ни мамы, ни папы, сирота беспризорная. Всяк пидорас обидеть норовит.. Холодно, голодно и неуютно. Бабка старенькая: то обоссытся, то насрет в рейтузы, а потом осколком от пивной бутылки засохшие какашки выковыривает. А стеклышко - острое. Так и косит налево и направо, творит смертоубийство. Сколько мандавошек полегло ни за что-ни пр что - и не сосчитать. Опупев от этакой мерзопакости, взалкала Маленькая Мандавошка:Ой ты гой-еси, баба Маня, прошмандовка гнойная! Доколе будешь, проблядь лупоглазая, изгаляться всячески, пальцем подагрическим в пизде копаться, дрочиться?! Али не ведаешь ты, что за великие утеснения мы от тебя терпим?! Али нет на белом свете хоть какого-никакого ледащего пенсионеришки, что выебет тебя, подарит утешение и нам заодно радость великую и перемену места жительства?! Ну хуй ли, ебана насрать!..
Послушалась баба Маня Маленькую Мандавошку, сжалилась над ней, прослезилась Сходила к церкви, привела с паперти деда Афанасия, нищего. Накормила, напоила, спать с собой положила. А дед, даром что слепой, глухой на оба уха, да геморроем изувеченный, мужик оказался еще в соку, охочий до женской ласки. Как захерачил бабе Мане, у той свеча новокаиновая из жопы выстрелила. И бабке хорошо, и вши ее родимые не в накладе - засучили лапками, слезы горючие стряхнули и засобирались в эмиграцию. И Маленькую Мандавошку с собой взяли. Зауважали шибко, кровососы, опосля такого чуда распиздяйку малолетнюю, даже полюбили по своему, по вшиному.
На этом и кончается первая история про Маленькую Мандавошку и про то, как она товарок своих спасла, из говна можно сказать вытащила и к хорошему хую пристроила...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Взъерошенная, томно-агрессиная, с рассыпавшимся золотом волос и сосредоточенным выражением лица Вика, нависнув над квелым Кешей, громко чавкая, тщетно пыталась приподнять его сонную, безвольную головку. Закинув руку за голову, я, покуривая в потолок, с интересом наблюдал за этим сеансом народной медицины. Выжатые за ночь, буквально усохшие до внушающих опасение размеров яйца, с мелодичным пустопорожним звоном тренькали друг о друга как валдайские колокольчики. Озябшая за ночь, с менструальными подтеками на бледном, прыщавом от гаснущих звезд небе, тоскливо маячила в окне заря. Часы пробили Бум, бум, бум, бум, бум. Динь-динь,- отозвались яйца.
- Ну, как наши успехи?,- полюбопытствовал я, забычковывая сигарету.
- Фифти-фифти,- деловито отозвалась Вика.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
- Давай поженимся,- неожиданно для себя самого предложил я и сам же себе поразился.
- Зачем?,- удивленно подняла бровь Вика.
- Чтобы...всегда..быть вместе...,- медленно, с трудом подбирая слова, тихо отчеканил я.
- А ты хочешь...этого?,- так же тихо, полушепотом спросила она.
- Да.
- Мне пора идти. Автобус через полчаса. Ты мне позвонишь, или лучше мне тебе позвонить?
- Позвони лучше ты.
- Хорошо. Я позвоню завтра утром. Только ты возьми трубку.
- Конечно возьму...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Сегодня мой друг гинеколог Исай Рубисян попросил меня поассистировать в подпольной операции аборта. Потрошили актрису театра Вольное искусство Аделаиду Коровину по прозвищу Муму на квартире режиссера Эжена Фомича Дубовалова, в отсутствии хозяина. Происходило все это на кухне. Пока кипятились шприцы, загадочной формы кривые серпы, блестючие ножницы, скальпели и прочий хитрый инструмент, мы втроем: я, Муму и Исай в белом халате с костяными пуговицами, сидели на табуретах, пили крепкий чай, курили сигареты Кэмэл и светски беседовали на конкретную тему.
- От кого залетела, Муму?,- это я.
- А хуй его разберет. Мало вас что ли... Скорее всего от таксиста одного, Сашей зовут. Мы с ним без резинки трахались. И ведь просила гада - кончай мне на живот. Ни хуя. Вот такой заряд засадил, а мне теперь - отдувайся...А может и не от него...Не знаю точно.
- Эх, Алька, Алька!.. На кой хрен тебе эти проблемы? Заведи себе пару мужиков, ну трех если совсем уж невтерпежь, но постоянных. Не надоело тебе как каблушнице в подъездах да машинах трахаться?,- душеспасительно разливался я.
- Да ладно, хули! Один раз живем! У меня уже неделю мужика не было, знаешь, какая я голодная? Хоть кактус по самое здрасьте засовывай.
- Ничего, сейчас тебе почище кактуса засунем,- многообещающе успокоил Исай,- Пора начинать, раскладывай инструменты,- это он мне,- Сымай трусы, иди бриться,- это он Муму.
И был процесс долгий и кровавый. Спала блаженным наркотическим сном распятая на кухонном столе Аделаида Коровина. Чуть ли не по локоть запуская руку в ее многострадальную утробу, насвистывая похабный мотив, самоотверженно копался, извлекая податливые мясные кусочки, залихватски швырял в эмалированный тазик, врач-гинеколог Исай Рубисян. Подавал инструмент, наполнял шприцы и брезгливо куксил морду ваш покорный слуга.
Потом мы долго сидели за тем же операционным столом, пили разбавленный спирт и закусывали его копченым салом с ржаным хлебом. Ослепительно сияла мощная лампочка в хлипком соломенном плафоне, за окном клубилась чернильная темень с дождем. Вдребезги пьяный, падая, спотыкаясь и обмениваясь страшными ударами со всеми фонарными столбами, деревьями и заборами, я добрался до дома глухой ночью. С неимоверным усилием содрав грязный и мокрый плащ, дополз до унитаза и долго, до полнейшего изнемождения блевал в его радушно скалящуюся харю.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Некий хулитель моего таланта обозвал меня как-то в пылу филологического спора скотологом по тем признакам, что в моих произведениях часто упоминается всуе слово жопа. Он в корне неправ. Подобные слова я употребляю исключительно к месту. Места тоже. В одном из программных стихотворений я уже высказывался на эту тему, но все же возьму на себя неблагодарный труд процитировать еще раз:
...Вбирайте ноздрями трепет
И ароматность фекалий.
Уймите презрительный лепет
И славьте говно стихами.
Сонеты, баллады и оды
Слагайте об унитазах,
Чтобы другие народы
Хуели от дивных рассказов.
Момент испражнения - творчество!
Жопа - богиня искусства!
Хочется, хочется, хочется...
Грудь распирают чувства!
Вся в ореоле курчавых волос,
Пухлая, белая, милая...
Люблю, преклоняюсь до радостных слез
И каждой какашке - бисирую!..
Вот так-то. Вы посмотрели в зеркало, увидели свои хари и они вам не понравились. Ну, а я пр чем? Неча на зеркало пенять...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Вызывающе ярко пылает солнечный диск. Я проснулся поздно, опять разбудил этот сучий сын, паскудина ненавистная - телефон. Лежа в постели, закурил. Неглубоко затягиваясь, долго прислушивался к назойливому, просто таки поросячьему визгу, протянул руку, резко дернул и оборвал шнур. Мягко толкнулась в уши тишина. Встал, оделся, вышел на улицу.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Кто же мог мне звонить? Да кто угодно. Хоть тот же Песьяков например, тем более, что давно не виделись. А может Кабланишвили. Он всегда по утрам звонит. Впрочем, сейчас уже день. Или Грум-Гржимайлиха. Или Вика?.. Странно, не заметил, какой именно был звонок. Междугородний или простой? Вроде... Нет, не помню!
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
...Куда, апрельский чавкающий бег?
Досада бритвит горло спазмом.
Разлив, витийство русских рек
В забитой чаше унитазной.
Скажи, куда? Я весь изжижен
И лишь подгримирован тленьем,
А старый парк - пожаром выжжен
Как партизанская деревня...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Вика, Вика, Вика, Вика... Птички божии на ветках раскачиваясь и пометом едким вниз швыряясь, насвистывают:Вью-и-к-ка! Вью-и-к-ка!
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
...Я жду. Дышу, сочусь, пульсирую
Надрывной болью у виска,
Какой-то дамы конвертируемой
Междугороднего звонка.
Каких-то где-то, как-то, может быть
Неуловимых красных мстителей
Облитых хрусткой черной кожею
И в шлемах-спермоуловителях.
Канализация не в силах
Уже бороться с моим творчеством,
А я - уже выпит, я - такой красивый,
Худой и ненавидящий одиночество...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
...Две тысяи семьсот сорок шесть, две тысячи семьсот сорок семь, две тысячи семьсот сорок восемь...Опять сбился!.. Так, спокойно, держи дыхание, старина! Сегодня доведем счет до трех тысяч. Чувствуешь, как распирает кислородом грудь? Как набухают и блаженно утают мускулы ног? Две тысячи семьсот пятьдесят девять, две тысячи семьсот шестьдесят...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
...Моя соломинка - качается на Каспии,
Честолюбие - заштукатурено грязью.
Старуха-цветочница обозвала аспидом.
Неправда, я - разный...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
До чего же великолепно пружинит под ногами! Только почему такой странный, еле слышный звук вырывается из-под ног? Ах да, два дня подряд вовсю пылает солнце. Грязь высохла и превратилась в пыль. Вот уже ветер совсем по-летнему гонит стольы ее вдоль шоссе...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
...Бегу напрямую, калеча подснежники,
Кричу исступленно :Виктория-а!
Совсем чуть-чуть не хватило нежности,
Банальная, в-общем, история...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
...Грязь высохла и превратилась в пыль. А пыль развеял ветер. Случилось это утром в пятницу.
КОНЕЦ.
|