По некоторым моим записям, присяга состоялась не перед Новым годом, а 1 января. Присяга принималась при родственниках молодых солдат, и на ней была моя мать. Фильм про Ленина молодые солдаты также смотрели вместе с родственниками, в кинозале клуба нашей части...
В памяти сохранилось, что 1 января ко всем приезжали родственники, и ко мне приехала мать, привезла очень много вкусной еды, и я впервые за эти 40 дней службы наелся досыта...
Мать я тоже увидел за это время впервые. Перед самой армией, ещё когда мы вместе работали на "Красной Заре", у нас с ней сложились довольно хорошие отношения, я видел в ней представительницу рабочего класса и надеялся, что в ней ещё проснётся революционная пролетарская сознательность. А в армии, в отрыве от дома и семьи, я стал особо чувствовать и ценить отношения с матерью...
В дальнейшем, после присяги, родственники могли приезжать к новобранцам каждые выходные. И мать приезжала ко мне почти каждую неделю, обязательно привозила что-нибудь поесть, чаще какую-нибудь разную выпечку, это поддерживало меня и физически, и морально...
Ещё, время от времени, ко мне приезжали: сестра, Юра Андреев и Игорь Загрядский. С ними же я и переписывался все два года службы. Раз или два приезжала Люся...
Тоска по "гражданке", по дому, у всех ребят была огромной. И с первых же дней все завели себе календари, в которых каждый день отмечалось, сколько ещё дней осталось до "дембеля"...
Ребята почти все были из Питера и как-то связанные, по своей прежней работе или учёбе, со сферой связи. Некоторые разбирались во всех этих приёмниках и передатчиках гораздо лучше, чем я...
...
В "учебке" нас дрессировали очень жёстко...
Даже полвека спустя в голове звучит эта громогласная команда дневального:
"Рота, подъём!"
И надо моментально вскакивать со своей койки 2-го яруса (все "молодые" спали на 2-ом ярусе), а спали в белье, натягивать штаны, обматывать ноги портянками, надевать сапоги, гимнастёрку... И - бежать на улицу, на зарядку...
Зима, снег, мороз, ветер, темно - но на зарядку выбегали, в любую погоду, без пилоток и без ремней, быстро строились. И - сержант гнал нас, бегом, по дороге, на плац...
Бежать тесным строем по тёмной, совершено обледенелой и неровной, ещё ночной, дороге - это требовало особого искусства. Многие спотыкались и поскальзывались, едва не падали; но - их тут же поддерживали товарищи. И строй не нарушался... Это чувство товарищеского плеча - оно очень дорогого стоит, и это может понять только тот, кто отслужил в своё время в армии или в подобных структурах...
Во время быстрой зарядки делали и некоторые упражнения, о которых я раньше не знал и которые не практиковал, и я их себе на будущее усвоил...
...
Старшина разговаривал с нами на красочном языке 3-4-этажного мата, сочетаемого с богохульствами. И на языке сплошного, густого мата говорила вся армия... Там я усвоил себе, что на языке русского мата можно объяснить что угодно, выразить самую глубокую философскую мысль. Сам я старался не материться там очень долго, но под конец, и уже готовясь к революционной деятельности на "гражданке", из соображений "конспирационной мимикрии", и тренируя свои артистические способности, стал вести себя "как все"...
Когда после армии я прочёл знаменитый рассказ Солженицына "Один день Ивана Денисовича", то я был поражён, насколько язык ГУЛАГа, "зоны", тюрьмы - совпадал с нынешним языком нашей армии! Русская армия - говорит на языке русской тюрьмы! Все силовые, все правоохранительные структуры - говорят на языке преступного мира!..
Роль криминального субстрата в обществе - и криминального субстрата в самой психике человека - вообще огромна. И иногда, в определённые кризисные моменты, она может стать вообще решающей. Это до сих пор очень плохо изучено и оценено...
И армия (или иная силовая структура) - может легко превратиться в банду...
...
За полгода учёбы в "учебке" я не только изучил "морзянку" и научился стучать на ключе, но и усвоил себе чёткий профессиональный почерк радиотелеграфиста, которым записывались зашифрованные радиограммы... После армии на этот мой навык чёткого письма наложился ещё и "библиотечный почерк", который я усвоил себе во время работы в Публичке (ГПБ). В результате позднее мой почерк не раз хвалили самые разные люди и называли "искросыпительным". И мои многочисленные рукописные дневники из до-компьютерной эры, если они сохранятся, будут вполне читабельны в своём натуральном виде...
Моё знание "морзянки" и после армии сохранялось очень долго, даже не один десяток лет. Когда я ловил по радио, обычно с трудом, разные "голоса", то часто натыкался на "морзянку", иногда на переговоры двух радистов короткими кодами, и вполне это понимал. Были и короткие коды различных матерных выражений, но ими редко злоупотребляли, в общем, было принято вести себя в эфире корректно и уважительно. Я даже чувствовал, что разбуди меня среди ночи каким-нибудь кодовым вопросом на "морзянке" - и кисть моей руки тут же, автоматически, выстучит ответный код...
...
Читать в "учебке" можно было, поначалу, только изредка и очень короткими урывками. В казармах был только Ленин, обязательно 5-е издание, новейшее, были и его избранные работы, также и отдельными брошюрами, и различная политическая литература самого общего характера, чаще всего - последние официальные документы КПСС... Были и немногие газеты... Были технические учебники - чисто по специальности... Никакой художественной или иной литературы не было...
Первые месяцы я чувствовал - что тупею... Как-то раз, кажется, в кухонном наряде, у меня случайно зашёл разговор с одним неглупым парнем на какую-то отвлечённую, полу-философскую тему. И я с ужасом обнаружил, что мои мозги - работают буквально с каким-то жутким скрипом, как совершенно заржавевшие, едва-едва, что-то там в себе, прокручивая...
Но держать в руках Ленина - это, в общем, и разрешалось, и поощрялось. Хотя никто кроме меня этого, сколько помню, за все два года моей службы, не делал. Искреннего и самостоятельного интереса к политическим вопросам я не видел почти ни у кого...
...
В "учебке" я вступил в комсомол (ВЛКСМ). В армии это было не трудно, и там это очень поощрялось и приветствовалось... А я здесь следовал троцкистской тактике энтризма - внедрения в различные официальные и разрешённые политические и общественные организации, с целью проведения там своей - в меру осторожной - пропагандистской, агитационной и организационной работы...
Но развернулся я в этом плане - больше уже после окончания "учебки"...
...
И полгода в "учебке", и следующие полгода в армии я переживал очень тяжело. И дело было не в тяжести службы самой по себе. У меня было сильнейшее чувство - что я напрасно теряю здесь время, что на "гражданке" я бы в это время - мог сделать гораздо, гораздо больше!..
Угнетала тупость разной муштры, типа строевой подготовки и разных дурацких проверок состояния ремней и пилоток, разных заправок своей койки, чтобы было "со стрелочкой"...
Как громогласно требовал наш старшина - с ударением на последнем слове:
"Все койки должны быть заправлены единоообразно!"
Как хотелось вырваться из всего этого!..
Во мне был слишком жив "дикий индеец" - а его заключили в эту казарму!..
Я - дневальный. Герман Лопатин. Река жизни...
Где-то в моих старых рукописных дневниках, ещё 90-х годов, я описал свой интереснейший духовный опыт - подлинно экзистенциальный опыт - который мне довелось пережить там, в "учебке", ночью, на посту дневального...
Кажется, сколько могу вспомнить, это был мой самый первый наряд в качестве дневального. И моё самое первое ночное дежурство на "тумбочке" - когда меня разбудил, среди ночи, мой сменщик, чтобы я сменил его, в положенное время...
И вот, я, как дурак, тупо стою, у входа/выхода из казармы, на этой квадратной "тумбочке", высотой в 15-20 см, и на которой едва помещаются подошвы моих солдатских сапог. Рядом - нормальная тумбочка, на которой стоит телефон. На боку у меня, на моём ремне - штык-нож, который только оттягивает мне ремень и заставляет чесаться и болеть мою поясницу...
Вся огромная казарма спит. И мне - страшно хочется спать... Не помню, сколько часов должен был стоять на "тумбочке" дневальный. Я тогда ещё очень боялся проверки в любой момент, и не позволял себе никаких "вольностей", чтобы хоть ненадолго сойти с этой "тумбочки". Это позже - я уже мог немного пройтись по коридору, куда-нибудь присесть, даже осторожно что-нибудь почитать, чтобы в случае опасности - тут же спрятать книгу в ту же нормальную тумбочку...
Так я и стоял столбом, на этой нелепой подставке... Передо мной - огромный коридор казармы, дощатый пол которого мы натирали до блеска тёмно-красной мастикой... Дальше - в полной темноте - огромное спальное помещение, откуда не доносится ни единого звука, кроме очень редкого, и очень тихого, случайного поскрипывания какой-нибудь 2-этажной койки...
И такая вдруг на меня напала тоска!.. Зачем я здесь? Какой в этом смысл? Какая в этом польза?.. Я только зря растрачиваю здесь своё время, свою жизнь!.. А впереди ещё - почти целых два года этой совершенно тупой бессмыслицы!.. И ведь я - реально тупею здесь!..
И такой вдруг повеяло на меня безысходностью! Почти - до отчаяния!..
И тут произошло нечто - что тоже можно назвать некой транс-когнитивной и транс-ментальной инверсией... Или - откровением самой экзистенции...
Мне вдруг вспомнился мой любимый тогда герой-народоволец Герман Лопатин. Как он неудачно пытался освободить из якутской ссылки Чернышевского, сам был арестован, несколько раз пытался бежать, тоже не всегда удачно...
И вот, я вдруг вижу - как он плывёт, в своей попытке очередного побега, в утлой лодке, по пустынной и порожистой Ангаре, среди тайги и диких скал... И впереди у него - ещё столько разных арестов, приключений и злоключений, и заточение, на долгие годы, в Шлиссельбургской крепости... Но, при этом, он столько успел сделать - за свою жизнь революционера!..
И тут, будто сам тёмный коридор моей казармы - превратился в эту Ангару, по которой я плыву - в своё ещё неведомое мне революционное будущее...
Это можно назвать эффектом синестезии - чувством другого, как своего собственного. Будто я сам - был Германом Лопатиным, и его жизнь и судьба - была моей жизнью и моей судьбою... И будто он - реально был здесь, и помогал мне!..
И застывший и мёртвый пол моей казармы - уже был динамичным потоком самой экзистенции, самой живой жизни...
Да, впереди и у меня - будут ещё, на моём пути, самые разные приключения, наверное, и аресты, и побеги, и тюрьмы... И неволя, и свобода... И - огромного смысла жизнь!..
И я - должен через всё это пройти, и я - непременно пройду!..
И я - ещё раз принял свою судьбу, и ещё раз - поверил в неё...
Мой 1-й арест
Ближе к концу "учебки" было у меня ещё одно приключение, и тоже - "почти экзистенциальное"...
Был я в караульном наряде. И поручено мне было сторожить троих арестованных ребят с нашей гауптвахты. Все трое - были старше меня по сроку службы; и кто в чём из них провинился - абсолютно не помню...
И должны они были мётлами размазывать лужи на нашем широком главном плацу, по всей его площади, чтобы они быстрее высохли... Но проблема была в том, что арестантов было трое - а метлы только две...
Один из парней поневоле шатался по плацу без дела...
Он и говорит мне:
"Слушай, я тут отойду к кунгу - там ребята наши. Ты, если что, крикни мне..."
Я не возражал...
Он и отошёл к этому кунгу, фургону связи, который стоял неподалёку, стал там с кем-то разговаривать...
И я не заметил, как из-за угла одного из строений, на плац вдруг вышел - сам начальник части!.. А это был мужик свирепый (кажется, в чине полковника), и все его боялись...
Парень тот, что отходил к кунгу, увидел его одновременно со мной - и бросился поскорей ко мне... Но - было уже поздно...
Начальник части подошёл ко мне - и рявкнул, с натугой:
"Почему у вас арестованные шляются, где попало? Идите к начальнику караула, и скажите - что я сажаю вас под арест!"
Произойди это немногим позже по времени моей службы, хотя бы через полгода - и я бы, наверное, уже мог бы найти, как выкрутиться. Мог бы сказать, например, что посылал парня за метлой... Находчивость и расторопность в армии - великое дело!..
Но тогда я лишь вытянулся по струнке, отдал честь, и сказал:
"Есть!"
Развернулся - и пошагал, со своим автоматом на груди, в своей длинной, не подрезанной, шинели, в сторону караульного помещения, у входа в часть (там же, рядом, была и гауптвахта)...
Я испугался, смутился?.. Да нисколько! Я шёл - и во мне всё ликовало: ведь это - МОЙ 1-Й АРЕСТ! Начало моей революционной биографии!..
Сколько во мне ещё было этой подростковой романтики!..
Пришёл, доложил начальнику караула... Его это немножко испугало - но, скорее, как и всех наших, кто там был, это и обескуражило, и развеселило... Никто из моего начальства меня не ругал. Скорей - даже сочувствовали...
Провели, посадили меня на "губу". Заперли... Очень узкая камера, с почти чёрными стенами. Две узкие, голые, откидные деревянные койки у стен, из которых только одна была в горизонтальном положении, чтобы можно было сесть. И больше, кажется, ничего...
Вернулись с плаца те трое ребят-арестантов, которых начальник части оставил на месте и без охраны, и без 3-й метлы. Тот парень, что, так неудачно, отлучился к кунгу, чувствовал себя немного виноватым. Но в общем - все меня утешали, говорили, что "молодого", с "учебки", сажать на "губу" не положено, не имеют права, и долго меня здесь продержать не должны... А в целом, как все говорили: кто на "губе" не побывает - тот и армии не знает!..
Не успели немного передохнуть - как гонят опять, уже нас всех четверых, на какую-то очередную надуманную, совершенно дурацкую, "работу"...
Мне с одним из парней опять было велено что-то не то мести, не то грести, не то мётлами, не то граблями. Пользуясь наступившей темнотой, мы лишь изредка слегка помахивали своим инструментом, а больше стояли и беседовали...
Парень служил на полгода больше меня - и уже мог меня чему-то научить, как себя надо вести в армии в различных ситуациях...
И общий его вывод - и для армии, и для жизни в целом - был таков:
"Наглость - второе счастье!"
Я это запомнил. Если это немного перефразировать и переосмыслить - то не такое уж плохое правило...
Вернулись на "губу"... Но особо долго мне уже сидеть не пришлось - отпустили...
В моём взводе меня встречали почти как героя: как же, первый из всех, кто уже побывал на "губе"!.. От начальства не было ни единого упрёка. Да и все говорили и здесь, что сажать "зелёного", с "учебки", на "губу" - было не положено...
А я уже - чувствовал себя героически пострадавшим за доброе дело...
И с каким замечательным пунктом в моей биографии!..
Рота связи
Через полгода службы, и учёбы по специальности, я, став радистом-двухсторонником 2-го класса, был переведён в "роту связи"...
В нашем рабочем помещении было 6-7 рабочих мест, на смену в 6-7 человек. Смены были - по 6 часов непрерывного дежурства на своём рабочем месте, за своим столом, со своим ключом у каждого...
Мы занимались, в основном, пеленгацией различных натовских радиоточек вблизи наших границ. Чаще всего, это были различные натовские самолёты-разведчики, чаще - где-нибудь в районе Балтийского моря, иногда - в районе Баренцова моря. Мы перехватывали их радиопереговоры, сообщали информацию по команде "наверх"...
Рабочее место мне досталось "не пыльное", но очень ответственное. На моём боевом посту находились постоянно 3 "совершенно секретных" документа и 1 просто "секретный", за которые надо было расписываться при каждой смене, в основном, для кодирования и раскодирования секретных радиограмм (а они все считались секретными)...
У меня на рабочем столе стояли два здоровенных шкафа-приёмника. Текущей работы с ключом было, как правило, немного. У нас было 3 или 4 своих "выносных" точки: в Латвии (Гробиня), в Карелии (Лахденпохья) и в Мурманской области (Никель). Кажется, ещё была точка на Земле Франца-Иосифа (где выдавали усиленный паёк)... Я держал с ними связь, но не очень часто; иногда ребятам просто хотелось поболтать от скуки (что было, конечно, запрещено). С помощью наших собственных, "неформальных", кодов можно было, например, спросить: "есть ли у тебя девушка?"...
Но самое ответственное на моём посту было то, что по моим приёмникам, на определённой частоте, в любой момент суток, мог пройти сигнал тревоги, разного уровня опасности...
Сначала шли характерные позывные, из 9-и мягких знаков, с разбивкой 3 по 3:
"ЬЬЬ... ЬЬЬ... ЬЬЬ..."
Это могло означать что угодно - вплоть до начала войны...
И потом - шёл текст зашифрованной радиограммы, чаще короткий, но бывали и длинные...
Я врубал на полную громкость приёмник - и ребята, на всякий случай, для страховки, параллельно со мной, записывали текст радиограммы... Потом - я бежал с этим к дежурному начальству... Чаще всего, это была какая-нибудь проверка...
Позже мне удалось установить связь с одним парнем из военной комендатуры на Садовой - и он звонил мне заранее, предупреждая, когда должен пройти сигнал. И это мне очень помогало...
"Вражеские голоса"
Едва ли не самым ценным для меня в моей работе - была возможность слушать, через свои мощнейшие приёмники, "клеветнические голоса": "Би-Би-Си", "Голос Америки", "Немецкая волна", "Свободная Европа", "Радио Свобода"...
"Радио Свобода" - это была моя любимая станция. Там шёл почти чистый "антисов". Информация была для меня ценнейшая, и излагалась она очень грамотно, со всеми необходимыми ссылками. Там была масса интереснейших фактов, для нашей власти крайне не лицеприятных, и которые замалчивались полностью, или почти полностью, и о которых "простой советский человек" ничего не знал, да почти и не мог узнать...
Именно благодаря "голосам" я узнал о диссидентском движении, о политзаключённых, о политических судебных процессах над правозащитниками... По "Радио Свобода" читали и "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицина... Что касается последней вещи - то тут нужен разговор особый, насколько там всё соответствует действительности. На мой взгляд, творчество Солженицына - это особая форма мифологии, где правда и вымысел перемешаны крайне причудливо...
И "голоса" глушили. Зверски глушили... И больше всего - глушилось именно "Радио Свобода". Едва настроишься на их волну - как тут же начинал нарастать гул "глушилок"... Я научился подстраиваться так - чтобы слушать было можно; но это получалось далеко не всегда. Очень часто гул и вой был такой - что не слышно было ничего...
А ребята, в своих наушниках (мы их называли "телефонами") слушали, в основном, западную музыку - молодой рок! Ведь это только что - появились "Битлз" и "Роллинг Стоунз", и другие легендарны группы!.. И по советскому радио - это было не услышать...
Парень из Новгорода
В нашей "роте связи" из Новгорода был, кажется, только он один - Петя Ефимов. Сблизились мы с ним не сразу - он был очень осторожен и осмотрителен. Но в дальнейшем - он стал моим самым близким, а, по сути, и единственным армейским другом и единомышленником...
Прежде всего - о его внешности... У Тициана есть одна замечательная картина, которая считается одним из лучших его творений: "Портрет молодого англичанина", она же - "Портрет неизвестного с серыми глазами", она же - "Портрет Ипполито Риминальди". Так вот: сходство этого портрета с моим другом - потрясающее! Без усов и бородки, конечно, и волосы были не такие тёмные и не такие вьющиеся... А так - даже выражение глаз поразительно напоминает мне его...
Хотя он "на людях" старался выглядеть "попроще", даже немножко "косил" иногда под "дурачка". И он научил меня не только конспирации - а элементарной осторожности. Научил быть - игроком, актёром, артистом. Дал понять, насколько работа профессионального революционера - сродни работе профессионального разведчика. И насколько риски для обоих - сопоставимы...
Возможно, он даже спас мне жизнь... Но это случилось на следующий год...
Он был просто гораздо практичнее меня, и по житейски опытнее. Лучше знал и понимал людей. И при всём его романтизме - он не страдал от утопизма и "розового идеализма", как я...
У него были какие-то свои, совершенно особые, связи, о которых он мне никогда не говорил. Во всяком случае - раньше времени...
Он гораздо лучше меня понимал, насколько политика связана с криминалом - на всех уровнях. И насколько здесь может быть опасен - любой неосторожный шаг...
Он много читал - но так, что этого почти никто не замечал. И никто из наших ребят, сослуживцев, не назвал бы его "книжным человеком"...
Он почти совершенно не курил - но все считали его обычным курящим человеком...
Наш взвод устроил однажды выпивку со спиртом. Пили все (в том числе и я). Не пил один лишь Петя - и этого никто не заметил...
Он умел, когда нужно, поговорить с начальством, сумел добиться от него разрешения на наши занятия боксом и самбо...
Он крайне осторожно вёл разговоры на политические темы - и никто бы не сказал, что он вообще всерьёз интересуется политикой...
И мы с ним стали ядром - совершенно подпольной революционной организации, которая со своей идеологией и программой оформилась лишь на следующий год...