Вересов Юрий Анатольевич : другие произведения.

Юрий Вересов

КОКОСОВОЕ СЕРДЦЕ

Стоило ему включить телевизор, как тут же начиналась реклама. И в этот промозглый октябрьский вечер его старый Рубин явил нечто: кокос падал на камень и разбивался, брызжа обильной нежной мякотью. Похотливый голосок сообщил о райском наслаждении.

Олег Кириллов, студент второго курса института и наследник всех своих родных, вдруг почувствовал, что ему безумно хочется курить. Однако эта мысль не особенно порадует мать, и придется выходить в коридор, холодный и грязный. Три сигареты L&M покоились в кармане куртки.

За этими размышлениями его застала мать, как всегда неслышно появившись в гостиной. Ужин был готов.

Лицо матери выглядело загадочно.

Она начала издалека.

-- Олежа, ты не помнишь, куда ты подевал свои старые перчатки?

-- Не-а, -- легко ответил Олег, припоминая, впрочем, как вчера у подъезда своего дома с большим трудом и сомнительным перевесом отбивался от амбалов Грегора, своего сокурсника и конкурента. Хорошо, подумал он, что ботинки этих качков не попали ему в лицо, иначе настроение матери было бы испорчено надолго.

-- Лейлочка Пончухова их нашла сегодня в подъезде, перчатки-то. Принесла. Спрашивала, как ты живешь... Я пригласила ее на чай. Чтобы завтра вы посидели, поговорили... Очень хорошая девочка.

-- Мама, опять ты про нее...

Лейлочка Пончухова! Пользуясь информацией матери, он смог бы составить подробное досье на этого толстого ребенка с очень рано развившимися формами. Когда он учился в 10-м классе, она каждый день строила ему глазки, встретив в школьном коридоре. Все его корефаны и официальная любовница из параллельного 11-го Б любили вспомнить вслух о его малолетней пассии. Лейлочка на три года младше Олега и, к несчастью, живет этажом выше. Олег скучно посмотрел в потолок. Ее тучные чресла над его головой. Дамокловы чресла.

-- Мама, грудастых женщин любят только раззвездяи...

Наукой доказано.

--Вот ты и есть тот самый. У нее же пападиректор этого самого О-О-О, которое крупное. Ты что, не хочешь работать за границей?

-- Я хочу работать в Иркутске. Стахановцем. Мама, я патриот до мозга костей. Вышей мне, пожалуйста, бабра на подушке.

-- Олежа, она ведь нормальная девушка, не как эта твоя Катька... Она хочет семью, детей...

Олег подавил отрыжку. Кажется, его начинает тошнить.

Безнадежно сложив руки на цветном фартуке, мать вздохнула.

-- Ты совсем не слушаешь меня... Что бы сказал твой отец перед смертью!..

Олег усмехнулся. Дед однажды по пьянке рассказал: перед смертью батя его нагнул к себе голову санитарки вероятно, перепутав со своей женой, и просипел: Скажи просто: дыра... Нежная, сочная, небритая дыра...

Лейлочка. В таких безднах исчезают целые народы.

Уразумев, что тема размышлений матери сегодня уже не изменится, он поднялся и направился в спальню. Тело его принял диван. Надев наушники, он включил магнитофон. Звучало его любимое Воскресение:

Я сам из тех, кто спрятался за дверь...

****

Рассвет наступил точно по расписанию. Задавив нудный визг китайского будильника, Олег сел на кровати. Сон забыл о нем и вспомнил только час назад. Лихорадка мгновенно напрягла нервы. Пора в институт.

Вчера Катерина вернулась из круиза. Сегодняпервый день ее появления на занятиях. Он знал об этом, хотя вчера, когда позвонил домой, скользкий от привычки лгать голосок ее мамочки сообщил, что она знать не знает, когда вернется Катерина, и вообще, молодой человек, уже десятый час ночи!

Наскоро проглотив кусок хлеба, запив ледяным вчерашним чаем, он вышел на улицу.

...В фойе кучковалась толпа первокурсников. Раскинув пальцы и вытягивая цыплячьи шеи, молодежь общалась по понятиям. В центре возвышался Пахан Грегор, ее бойфренд. Их папыбольше чем друзья. Они деловые партнеры, а это уже почти по Фрейду. Или по Гайдару. От партбилета до чековой книжкиодин шаг.

Исподлобья взглянув на Олега, Грегор отвернулся к братьям своим меньшим. Олег автоматически отметил, что голова Грегора свежевымыта и напомажена. Меньше суток тому назад он макал его дорогую прическу в унитаз, зажав извивавшегося пахана в институтском туалете. Вероятно, сегодня нужно ждать ужасного возмездия. Этот дешевый монстр в кеттлеровских мышцах наверняка уже позаботился о группе поддержки. Его ухоженная лоснящаяся макушка возвышалась над толпой плебейской, толпой завидующей. Олег уловил звуки похабного самодовольного голоса:

-- Ну, чисто поживу там, похожу типа в универ. Тачку куплю, на пляже там погреюсь... Ну, пять лет, чисто осмотреться... Щас к ректору, документы, все дела... А завтрабай-бай. Ну, через Москву. Там виза, короче, в посольство зайти..

...Она появилась внезапно. Олег словно налетел на стену. Его лабиринт ночной, его белокурая бестия. Из тени пальмовой сережка ее сверкнула: свет померк.

-- Привет, -- сказал он. Вышло, как всегда, по-дурацки.С возвращением, так сказать, в родные пенаты...

Она улыбнулась, брызнув рекламным dental-жемчугом, и в складочках у черных вишен ее, в оливковом масле загара, мелькнула жалость.

-- Как твои дела, Олежка? -- поинтересовалась она. Улыбка цвела, не исчезая.

Олег пожал плечами и собрался что-то сказать, но голос ее перебил все мысли.

И поцеловала его в щеку.

Словно призрак, он безвольно побрел, оглядываясь. Она, вспорхнув, пала в волосатые объятия Грегора. Пикантный разговор благопристойных супругов: Дорогая, ты хорошо сегодня выглядишь. О, с таким мужчиной, как ты, дорогой, нельзя выглядеть плохо.

Сердце его защемило. Грегор бросил темный взгляд поверх ее плеча. Взгляд равнодушный.

...Он пришел в себя, стоя на улице, омываемой золотым ветром октября. Выдохнув воздух, он закурил последнюю сигарету и отправился бродить по городу.

***

Часы в гостиной показывали 17.50. Посреди гостиной его встретил накрытый стол. Обтерев чистой тряпкой, мать поставила в центр бутылку молдавского.

-- Это просто праздник какой-то, -- мрачно заметил он, про себя соображая не выдаст ли дыхание те двести грамм, что он принял в гостях у одноклассников. Все городские маршруты привели его лишь к тому, кто может налить кедровки.

-- А ты забыл? -- с наигранной растерянностью спросила мать.Лейлочка сейчас придет. Переоденься.

Чертыхнувшись про себя, он подчинился.

Лейлочка непринужденно опоздала на три минуты. Едва вкатившись в комнату, она бросила на Олега многообещающий взгляд и направилась на кухню, вынимая из пакета что-то сдобное. Олег почувствовал, что в его груди начинает подниматься ненависть.

...Они сидели, рассматривая картинки в телевизоре. По случаю своего принуждения Олег закурил в квартире.

-- Кстати, я чувствовал. Знаете ли, я сторонник безопасной любви. Надеюсь, вы не забыли презервативы?

Лейлочка понимающе улыбнулась. Парень шутит.

-- Олег, а что вы не кушаете котлеты? -- в самом деле, вы верно заметили: я не кушаю котлет. Я кушаю водку.И только под анчоусы. А еще я люблю мучные изделия.

И откинувшись на спинку дивана, он мечтательно-голодным голосом произнес:

-- А в вендиспансере сейчас макароны дают...Выдержки Лейлочки хватило только на пять минут, чтобы предать своему бегству вид организованного отступления. Он слышал, как невеста зашла на кухню и что-то прошипела его матери. Когда хлопнула дверь, растерянная родительница зашла в гостиную.

-- Чтобы все были такие бедные, -- согласилась мать и тяжело вздохнула.

***

...Непроходимая, каменная ночь. В тупике сна он провел несколько похмельных часов. В шесть утра понял, что уже не уснет.

До восьми слушал радио. Затем поднялся, оделся и вышел, стараясь не бежать.

Маршрут был известен ему давно: два квартала, первый подъезд, третий этаж, дверь направо. На занятияк девяти. Как прилежная ученица (папина дочка), Катерина выйдет из дома в половине девятого. Он просто поговорит с ней. Он никуда ее не отпустит.

Вот и дом.

Вдруг Олег замер на месте. Катерина вышла из подъезда торопливой, не виляющей походкой. В руке спортивная сумка. Следом за неюотец и два его охранника. Все несут по сумке.

Загрузились в белый Вольво. РядомНиссан папаши Грегора. Рукопожатие отцов. Грегор перебирается на заднее сидение к Катерине. Поцелуйчики молодых.

Одновременно нажав на газ, с синхронной красивостью машины подают назад. Одинаковый угол разворота. Выстроившись в цепочку, Вольво позади, машины направились на улицу Байкальскую.

Аэропорт.

Его прошиб пот.

Почти ничего не соображая, он бросился на дорогу. Выбросив руку, он едва не задел красную семерку. Распахнул дверь и в неподдельном отчаянии заорал первое, что пришло в голову:

-- Слушай, брат, денег нету, мать в порту умирает, инсульт, подкинь, а?!

Водила испуганно расширил глаза и поежился. Придя в себя, усмехнулся и ленивым знаком дал понять: садись.

Вереница машин впереди скрылась из виду, но маршрут их он чуял безошибочно.

***

Слева возник напряженный хобот железного мамонта. Памятник танку. На перекрестке водила резко затормозил: какая-то бабка, точно обезглавленная курица, рвалась на другой берег тротуара.

Олег сжался. С пространством ничего не поделаешь, еще меньшесо временем.

Тоска мгновенно меняла кадры в его черно-белой тоске. Круиз. Штаты. Родители.

Выгодная партия: дети нравятся друг другу. Рука руку моет. Слияние капиталов, почти по Марксу. Да, они решили, когда она была на море. Два дня на сборы.

Зачем? Могли сразу, из Италии. Нет. Документы, может быть. Выгодно всем. И они давно уже... Еще на пять лет.

Аэропорт приближался медленно, словно тягучий дурной сон: кафкианский замок.

Гул резко ворвался в его воспаленный мозг. Выбежал из машины, спасибо, братишка, две машины уже здесьвальяжно вывернув передние колеса.

Он вошел в зал ожидания, поражаясь своей медлительности. Искать в толпе не нужно. От входа на регистрацию не уйдут никуда.

Секунду он обдумывал, могут ли они отправиться из соседнего, международного. VIP местного розлива. Нет, -- в конце концов он понял. Машины здесь.

Медоточивый голос райской птахи прожурчал: Рейс... Москву... Регистрация...

Он стал у колонны, у самого спуска в зловонный фарфоровый Аид, где гремели ведрами старые ведьмы. Три супружние четымамы-папы и молодые, -- груженые обильным багажом, проследовали к двери.

Его не замечали: они уже в пути. Он смотрел им вслед, уносимым ветром, что всегда влечет только вперед. Бойфренд шел вразвалку, она гордо и немного суетно вышагивала рядом. Ее длинная черная юбка и сумочка из черной мягкой кожи раскачивались, приводимые в движенье ее гибкими бедрами.

До слуха его донесся гул двигателей. И когда густая вагнеровская нота взмыла и, достигнув передела, пала вниз, он понял, что не увидит ее никогда.