Верещагин Олег Николаевич : другие произведения.

Глаза наших детей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История, случившаяся на уже почти победившей Земле в 23-м году Первой Галактической...

Олег Верещагин

ГЛАЗА НАШИХ ДЕТЕЙ

  
   Но я смотрю в глаза наших детей -
   И я вижу: мы можем,
   Мы можем взлететь!

Вис Виталис. Глаза наших детей.

23 ГОД ПЕРВОЙ ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ .

Планета Земля.

Русская Империя.

Южное побережье Восточно-Сибирского залива.

Имение Светловых.

  
   От самого Якутска пришлось ехать в заранее присланном экипаже - струнник всё ещё не был пущен, хотя его движение должно было возобновиться, по словам дорожников, со дня на день. А в экипаже это - почти четыре часа по старой дороге, проложенной ещё в дни Серых Войн, когда строили волноломы на побережье залива, а потом ещё около часа просёлком через лес.
   Но, если честно, вице-адмирал Светлов не был против этой поездки. Конная пара шла то шагом, то галопом, но чаще всего - ровной, размеренной рысью, неустанной и мягкой. Сидевший на козлах мальчишка правил умело, хотя и излишне старательно - Светлов не помнил его, но был уверен, что сейчас юный кучер замещает кого-то из старших, конечно же, ушедшего воевать... и, хочется надеяться, живого. Ехать же было хорошо. Сперва Светлов не мог понять, с чего у него вдруг такое ощущение? Он даже думал, что ему, привычному к безумным скоростям космоса, неспешное в сравнении с ними движение коней просто кажется чем-то привлекательно-патриархальным... и только потом, когда они проезжали мост через Лену, и вице-адмирал обратил внимание на группу младших кадетов-сапёров, аккуратно и быстро снимавших заряды с опор - он понял причину своего состояния: это пришло после без малого четвертьвекового адского напряжения отчётливое понимание того, что война в сущности закончилась. И закончилась победой. Мир остановился, пробежав длинную, тяжкую полосу препятствий - и спокойствие медленной дороги как бы подтверждало это ощущение...
   ...Они выехали вечером - и короткую здешнюю летнюю ночь встретили в пути. Почти не стемнело, небо серовато светилось, хотя они в это время ехали как раз через густой лес на границе северной саванны, и в нём всё-таки было сумрачно. Но тут и днём царил прохладный полумрак - вспомнилось почему-то, как хорошо в нём росли грибы... Спутник Светлова молчал всё это время, ни слова не сказал, а сейчас, устроившись на мягком, чёрной кожи, сиденье поудобней и покосившись на него, вице-адмирал понял, что тот - просто-напросто спит. Спит, всем телом откинувшись в угол открытой коляски и мягко, расслабленно подсползши вниз - так, что подбородок уткнулся в грудь.
   Пусть спит, подумал Светлов. Он устал и, конечно, во сне ему легче, чем наяву - так пусть спит. Он тихо спросил у кучера:
   - Как там... дома?
   - Да всё в порядке, - солидно ответил тот, не поворачиваясь. - Обороняться готовились, само собой. Да я вот, например, всё равно знал, что мы победим.
   Знал, усмехнулся Светлов, буквально тая от окающего говорка, окружавшего его с детства и порядком подзабытого во время службы - в космофлоте было не так-то и много сибиряков (сами Светловы, когда-то, в давние-давние времена, уроженцы Липецка, так не говорили и не приучились с поколениями...) Ты-то, может, и знал. Мальчишки всё всегда знают совершенно точно и очень просто, обыденно держат на своих плечах весь этот мир, не спрашивая наград и не сомневаясь. А вот я не знал, если честно. И, видимо, только тут, в Якутске, и поверил...
   ...Экипаж выкатился на прибрежный участок дороги - и с высокого берега, с насыпи, Светлов увидел за тонкими тёмными мачтами струнника серовато-спокойную гладь залива, словно бы светящуюся неярким, но чётким светом, в полудесятке мест коротко отчёркнутую еле заметно передвигающимися штрихами судов - а по другую сторону, уже совсем близко впереди - спуск снова в лес, уже на просёлок. Он невольно вздрогнул и стиснул пальцы на рукояти поставленного между ног палаша: до дома оставалось всего около часа. Они там будут с рассветом. Час - это совсем немного для мирного времени, когда вот так катишь в экипаже по ровной пустынной дороге... Выйду в отставку, подумал вице-адмирал неожиданно. Ведь уже можно, вот и выйду. Буду жить тут. Долго. Может быть - до самой смерти. Буду жить только тут. Не хочу больше ничего. Я устал. Буду просыпаться утром - и видеть лес из окна. Засыпать - и видеть лес из окна. Мир остановится совсем, наконец. Я заслужил.
   Он прислушался к себе и понял, что это на самом деле усталость. Не страх, как он было насторожился - а усталость. И то, что можно сейчас не приказывать себе, не заставлять себя мобилизовываться, не принуждать действовать (быстро и чётко, как всегда, иначе - никак!), а просто откинуться на спинку сиденья и устроиться ещё удобней - вызвало самое настоящее наслаждение.
   Кони начали спускаться под насыпь. Просёлок был заасфальтирован - в те времена, когда ещё нередко клали асфальт вместо напряжённого бетона, из которого сейчас строились все наземные дороги. Тут и там сквозь неизбежные тонкие трещины проросла трава, но она не мешала ехать. Подрессоренные туго накачанные колёса экипажа мягко шуршали по асфальту. Медленно проплыл справа знак, хорошо знакомый с детства гербовый щит - яркий, оранжевый со старинным чёрным рулевым колесом и надписью над ним, которая казалась многим несерьёзной:

ЦИРК ПРИЕХАЛ!

   ниже которого табличка просто уведомляла -

ИМЕНИЕ СВЕТЛОВЫХ

   Вице-адмирал проводил всё это глазами. Раньше - в его детстве - тут почти всегда дежурила машина, так приказал отец на случай, если будут появляться гости. Когда всё окончательно... остановится - он тоже поставит тут на дежурство автомобиль. А пока...
   - Скоро уже приедем, - важно сообщил с козел мальчишка. На этот раз он повернулся - и вице-адмирал понял неожиданно, что стало намного светлей, потому что кучер больше не был силуэтом в серебристой ночи. Оранжевая куртка (великоватая, и сильно!), расшитая чёрными шнурами (такие носили дружинники Светловых), распахнулась, и слева под мышкой вице-адмирал увидел кобуру револьвера. На миг ему стало смешно, но это был глупый миг. Мальчишка не играл, не оставалось сомнений, что, если бы атака на Сельговию окончилась бы неудачей, сапёры - его лет! - взорвали бы мост через Лену, взорвали бы струнник, активировали бы заряды мин тут и там и сами остались бы на речном берегу ждать врага... а этот мальчишка с револьвером - и что там у него ещё есть дома? - оборонял бы имение. И если бы остался жив при неизбежном поражении - ушёл бы в бесконечный дремучий лес за рекой, дрался бы там. Даже оставшись один.
   Сколько он, вице-адмирал, видел их, таких мальчишек - особенно в последние два страшных года! Это их безоглядная храбрость и их светлая вера сделали то, что не смогли все танки, самолёты и корабли Земли - раздавили Альянс. Смешно так думать, но это - так.
   Он улыбнулся кучеру, и тот, ответив чуть удивлённой улыбкой, сел прямо и понукнул лошадей, которые опять перешли в галоп. Хотя в этом уже и не было нужды - впереди лес как бы распахивался, становился аллеей из высоких вековых дубов, в конце которой уже был виден дом. Вице-адмирал ощутил, что ему хочется что-то делать, с кем-то говорить, суетиться и вообще вести себя не очень умно - и ограничился тем, что тронул за плечо спящего рядом:
   - Просыпайся. Приехали.
   Тот сел прямо - сразу, быстро - но всё равно ещё сколько-то моргал сонными глазами, пытаясь в очередной раз примириться с реальностью.
   А потом - потом посмотрел вперёд. Зелёными глазами, в которых не было ни капли мальчишеского любопытства.

* * *

   Мужчина и мальчик стояли плечом к плечу в конце аллеи, рядом с домом, и восходящее солнце осветило газоны вокруг, засаженные картошкой, луком, помидорами и огурцами. Юный кучер оставил свой экипаж и - тра-та-та, сказали каблуки узких высоких сапог - взбежал на крыльцо, канул в двери, бесцеремонно поддав на бегу выставленными ладонями их высокие и тяжёлые, из дуба с бронзой, створки.
   Дом был непривычный для глядевшего на него мальчика - с высоким крыльцом, точней, лестницей из белого камня, широкий по фасаду и при этом какой-то приземистый. Не было знакомой башни, как у домов на его родине - башни над острой крышей с низкими, почти до земли, скатами.
   - Тут ты пока будешь жить, - сказал мужчина в форме вице-адмирала ОВКС Земли. Он сделал - точней, начал делать - жест, как будто хотел положить руку в белой перчатке на плечо стоявшему рядом с ним высокому рыжеволосому мальчику, но остановил ладонь в самом начале движения. - И... я хочу напомнить, что ты дал слово не бежать.
   Мальчик посмотрел на взрослого - большими, безразличными зелёными глазами - и чуть кивнул. Потом снова повернул лицо к дому - дому, в котором постепенно тут и там рождался шум, словно дом был живой и теперь потихоньку просыпался, и пробуждение сопровождалось этим самым множеством звуков, постепенно сливавшихся в единое целое...
   - Ты дал слово, - тихо напомнил вице-адмирал. Мальчик снова чуть наклонил голову: ему не надо было об этом напоминать.
   - Пап-ка-а-а-а!!! - раздался вопль - громкий, звонкий, полный такого неподдельного и не желающего скрываться счастья, вопль взлетел от дверей дома прямо к небу, и вице-адмирал на миг перестал быть серьёзным и подтянутым.
   По ступенькам сбегал... нет, какое там - летел мальчишка лет двенадцати. Как умеют это только мальчишки - с бешеной скоростью и совершенно без оглядки, так, что стороннему наблюдателю остаётся только зажмурить глаза в ожидании неизбежного страшного падения с множественными переломами как минимум.
   Но ничего подобного, конечно же, не случилось, хотя с последних трёх ступенек мальчишка просто и без остановки прыгнул - вперёд и вниз, прямо на шею отцу. Адмирал выставил руки, ловя сына, прижимая его, бесцеремонно обхватившего отца руками и ногами, к себе. А тот отстранился и выпалил:
   - Я знал, я знал, что ты приедешь, я чувствовал!!! Ты насовсем приехал?! Насовсем, да?!
   - Почти насовсем... - затруднённым движением, словно бы заставляя самого себя отпустить сына, адмирал спустил мальчика наземь. И только теперь, отойдя от сумасшедшей радости встречи, тот обратил внимание на юного гостя, неподвижно стоявшего рядом с отцом.
   Во взгляде, брошенном сном адмирала на рыжеволосого мальчишку, промелькнула ревность - зачем отец привёз кого-то чужого, да ещё в тот день, когда сам приехал и сын приехал?! Но тут же ревность сменилась удивлением, а удивление - в свою очередь сменилось откровенной враждебностью. Мальчик стал тут же серьёзным, одёрнул лицейский мундир, щёлкнул каблуками, коротко наклонив и вздёрнув голову - и замер, вытянувшись статуей и отчеканив:
   - Лицеист День сын Борисов Светлов, дворянин Русской Империи.
   Рыжеволосый тоже чуть наклонил голову, но медленным движением - и ничего не сказал, глядя в пустоту, в промежуток между отцом и сыном. Мальчик вскинул на отца вопросительно-тревожные глаза.
   - Ты угадал, - сказал вице-адмирал. - Унэйри сторк. Он сын Уадда кен ло Унэйри токк Уадда ап мит Уадда... - но больше ничего не объяснил, словно бы забыл и про невольного гостя, и даже про сына, потому что по ступеням уже спешила женщина - видно, выскочившая на самом деле в спешке, она вела за руки двух совсем маленьких детей, мальчика и девочку. Взгляд зелёных глаз мальчика-сторка сделался каким-то странным.
   - Ты вернулся, - сказала женщина очень спокойно, словно констатировала безразличный ей факт. Чуть потянула немного недоверчиво глядящих детей за руки - вперёд и вверх. - Ну вот, папа вернулся. Подойдите к отцу.
   Они, отпустив мать, по-прежнему неуверенно двинулись вперёд, явно ободрённые тем, что старший брат стоит рядом с незнакомым человеком. Вице-адмирал присел, осторожно, словно боясь испугать, протянул навстречу руки. Глядя снизу вверх, сказал по-прежнему неподвижно стоящей женщине:
   - Да, я вернулся. С победой.
   - Ты вернулся, - повторила она. И ломко села на ступеньки.
   - Мама! - метнулся к ней старший сын. Женщина отстранила его:
   - Нет, всё в порядке.
   Сын всё-таки помог ей подняться, ревниво-бережно отвёл под руку к отцу, до которого так и не осмелились без матери добраться младшие - теперь она, вновь взяв детей за руки, подвела их к мужу, и День отвернулся - почти с презрением, совершенно искренне забыв, как минуту назад сам прыгал на шею отцу. С крыльца уже спускались ещё с десяток человек, в основном - пожилых и детей, впереди шёл, видимо, очень довольный собой юный кучер. Они обступили вернувшегося вице-адмирала, только кучер прошёл к лошадям и, ещё раз оглянувшись с улыбкой, вдёрнул себя на козлы, причмокнул губами и, чуть пошевелив поводьями, с шелестом и похрустыванием покатил вокруг газонов за дом.
   Сторк стоял отдельно от счастливой группки говорящих разом людей, и День, тоже оставшийся стоять в одиночестве, испытал нечто вроде благожелательного интереса. Он родился во время войны, вырос в годы тяжелейших поражений и испытаний, выпавших на долю Земли и сейчас находился в некотором общехарактерном обалдении от известий о новых победах, не в силах был даже поверить, что всё ещё судорожно тянущаяся война уже фактически выиграна Землёй. В мальчике мешались радость от того, что пришла победа, что отец жив, что останутся живым десятки тысяч и сотни тысяч других людей, землян - и почти гнев на старших, которые посмели так славно окончить войну раньше, чем он, День, достаточно повзрослел, чтобы принять в ней участие, как мечтал. Возвращение отца, который не был дома два с половиной года, как бы придавало весомость, зримость этой робкой мысли о победе. А привезённый пленник делал эти весомость и зримость, можно сказать, физически осязаемыми.
   Сторк на землянина не смотрел, но День не разозлился на него - он был дворянин и отлично ощущал растерянность пленного, внешне умело скрытую под равнодушной маской. На миг шевельнулось удовлетворение: ага, вот оно как тебе - однако, День эти мысли отогнал, они были некрасивыми. Великодушным нужно быть всегда, а к побеждённому - обязательно. Даже если это сторк.
   Вице-адмирал Светлов между тем вышел из плена окружавших его людей (они продолжали переговариваться и с улыбками смотреть вслед хозяину дома - который даже сейчас не спускал с рук уже совершенно переставшую дичиться его дочку) и остановился перед сторком - тот чуть поднял голову, чтобы смотреть в глаза землянину.
   - Тебя проводят в твою комнату, - сказал вице-адмирал. - Андрей Тимофеевич, пожалуйста...
   Пожилой подтянутый атлет с неожиданной густой бородой-лопатой (сторк, мог поклясться наблюдавший за ним День, потрясённо уставился на это украшение - правда, всего лишь на миг), готовно подойдя к рыжеволосому мальчику, негромко сказал ему что-то на сторкадском и, отступив в сторону, указал на ступени рукой в белой перчатке. Сторк, не промедлив ни секунды и ни на кого больше не глядя, пошёл за Андреем Тимофеевичем.
   - Сколько ему лет, пап? - негромко спросил День отца.
   - Девять с половиной вёсен. Ну-ка?.. - вице-адмирал одним движением, не обращая внимания на мундир, усадил испуганно и радостно завопившую дочку себе на плечи.
   - Почти... почти мой ровесник, - задумчиво ответил мальчик. Светлов кивнул и, понизив голос, сказал сыну:
   - Он, конечно, враг. Точней - сын врагов. Но он одинок в нашей земле и среди нас. Не старайся показать свою власть над ним. Помни: Земля не воюет с детьми, женщинами и пленными.
   - Да, отец. Я знаю это и я это не забуду, - решительно сказал День.
   - Домой! Наконец-то домой! - уже в полный голос почти закричал Светлов, шагая по ступеням. - Наконец-то, честное слово!

* * *

   Рыжеволосый мальчишка-сторк неподвижно сидел на краю кровати.
   Светлана Александровна стояла в дверях уже минуту, не меньше - и странный гость ни разу не пошевелился, кажется, даже не моргнул. В конце концов ей стало просто не по себе. Любой мальчишка либо стал бы осматривать жилище, либо, если, например, устал или расстроен, завалился бы спать. А этот просто сидел - и всё. Как статуя, неподвижно. Даже, кажется, не моргает.
   У работавшей в поместье женщины в семье было много убитых - как и у всех. Она пережила точно такую же голодовку не так давно - как и все. И вообще всё у неё было, как у всех - от рождения и до нынешних радостных дней. Она и родилась незадолго до этой войны и твёрдо знала, что сторки - враги. Когда хозяин дома сказал, что тут будет жить мальчик-сторк, она всерьёз подумывала отказаться от места и уйти совсем, но её девочки-близняшки очень дружили с малышами Светлова, разрывать их не хотелось, и она решила, что останется, но, конечно, будет вести себя с чужаком-врагом как можно отстранённей. А сейчас... сейчас вдруг поймала себя на мысли, что мальчик-сторк похож на её первого младшего брата. Только тот чуть постарше. Но сторк скоро догонит его и перегонит, потому что сторк - живой, а Миша - мёртв. И эта мысль почему-то не разозлила, а наоборот - расшевелила чувство жалости.
   Она решилась и, переступив порог, кашлянула, подошла ближе, осторожно положила в ногах кровати стопку одежды. Не стала трогать мальчишку - она помнила из книг и фильмов, что сторки очень не любят прикосновений - но сказала, стараясь подобрать слова попроще и понейтральней:
   - Почему ты сидишь? Скоро будет обед, я пришла тебя предупредить об этом... а пока - показать тебе тут всё, в комнате? А если ты не хочешь есть, ты можешь лечь спать...
   Сторк быстро и молча посмотрел на неё - глаза были зелёные, как в кино, только не злые, а полные тоскливого горя. Впрочем, сторк тут же быстро моргнул - и это выражение исчезло, сменившись бесстрастным холодом зимней морской глубины. Помедлив, мальчик спросил - по-русски, только с небольшим акцентом:
   - Ты служанка?
   Ей стало немного смешно от этого старинного слова. Но она поняла и поправила:
   - Я работаю тут. У нас нет слуг.
   - Я знаю, - сказал сторк. - Я не знаю слова. Ты покажешь мне, куда идти на... обед?
   - Конечно, если хочешь, - она улыбнулась, но ответной улыбки не было:
   - Разве я могу не хотеть? Командир Светлов достойный враг, но я в его власти.
   - Нужна ему власть над тобой, - вздохнула она. Подумала печально и немного насмешливо: "Ох и задурили тебе голову, мальчик..." Не удержалась, спросила: - А твоя семья где?
   - Все убиты, - ответил сторк. Она невольно чисто по-женски поднесла руку ко рту и вдруг - впервые за всю жизнь! - подумала о том, что у врагов есть семьи, близкие, любовь, привязанность... и всё то, что сопровождает потерю этого... - Может быть, жив старший брат. И точно жив... как... дядя. Когда будет возможно, я вернусь к ним... - и неожиданно спросил почти зло, даже глаза на миг полыхнули изумрудным пронзительным сиянием: - Почему ты так смотришь, разве тебе меня жалко?
   - Конечно, - тихо сказала она. Сторк чуть усмехнулся - шевельнул углом рта - и попросил, отведя взгляд:
   - Если можно - оставь меня одного. Я дал клятву не бежать и не вредить. И я не хочу что-то тут нарушать или делать неправильно. Я только попрошу, если это выполнимо, чтобы меня как можно меньше видели.
   Она кивнула, хотя и не одобрила сказанного. Когда плохо - лучше быть среди людей, она знала это по себе... но ведь сторку тут все чужие. Может быть, ему и правда так будет лучше?
   Миша любил пресные пышки со сметаной и мёдом. Есть их приходилось очень редко, ещё бы... но сейчас ей неожиданно захотелось пообещать сторку сделать такие. Ведь теперь, конечно, с каждым днём будет становиться всё лучше и лучше, как в те довоенные годы, которых она почти не помнила, но о которых хорошо знала... Она почти даже пообещала это, но в конечном счёте - вышла молча, покачивая головой и недовольно думая, что это вовсе не дело, держать в плену мальчика...
   ...Неподвижность Унэйри, так удивившая Светлану Александровну, была вызвана характерным для сторков, попавших в плен, помещённых куда-то в определённое и неизменное место и не знающих, как быть дальше, ступором. У взрослого сторка такое состояние вполне могло перейти в глубокий сон и смерть - как абсолютное отрицание своего неприемлемого, невозможного положения. Но Унэйри был слишком юн и поэтому слишком хотел жить - слова земной женщины окончательно его разбудили. Теперь он старательно выстраивал линию поведения - о чём совершенно не беспокоился, пока его везли сюда. Там мир вокруг слишком быстро менялся, а от него ничего не зависело. Тут мир сделался стабильным, и в этом мире предстояло жить какое-то время.
   Охотней всего он бы сбежал - просто в знак протеста (и ещё, подумалось вдруг, чтобы посмотреть побольше, какая же всё-таки эта Земля?) Но земной командир хорошо знал сторков и потребовал клятву, которую нельзя нарушать. Поэтому Унэйри начал с того, что осмотрел комнату. Обычная, небольшая, мало вещей, но они все знакомые, хотя некоторые - смешные, именно потому, что ясно, что это такое, но у сторков оно - иное. За узкой дверью оказались выложенные зеленоватым кафелем туалет и ванная, разделённые плотной сдвижной шторкой, расписанной цветами - красиво, бледно-золотым по голубому фону. Единственное большое окно в комнате - распашное внутрь, а не поднимающееся вверх - выходило в сад, утренний, весь блестящий от росы, в каплях которой горело множество солнечных искр. Пели птицы, их громкие голоса были непривычными. По узкой жёлтой дорожке ехала плоская машинка - наверное, уборщик, земляне любят совать такую технику везде, где мог бы справиться живой работник-раб. Унэйри оставил окно открытым, посмотрел пустовавшие шкафы, хотел включить стоявший на столе сбоку от окна компьютер, но передумал.
   Мысль о том, что придётся идти на обед, его пугала. Нет. Не то, чтобы так уж пугала, но нервировала - ему на самом деле как можно меньше хотелось видеть людей. Но ведь не потребуешь еду в комнату - это не его еда, не его комната... Он передёрнул плечами и внезапно подумал с острой тоской, что он один, ему очень плохо, очень и очень. Так плохо ему не было даже когда он умирал... и сейчас пожалел, что не умер тогда и не оказался рядом со своими товарищами и родичами. Но и мысль о мире Предков, о Хэлэ-на-Эйле, не сделала жизнь легче. Что вообще в жизни может быть лёгкого, если Сторкад проиграл войну?!
   Захотелось плакать, и он постоял, упершись лбом в стену и пережидая унизительное желание. К тому же - вдруг у землян тут установлены камеры наблюдения? Лить слёзы им на потеху? Нет уж... никто тут не увидит его слёз!
   Он вяло посмотрел одежду, принесённую той женщиной, обувь... Всё было тоже знакомое, но иное, и он машинально оправил на себе вест поверх лёгкой рубашки. Одежда на нём была та, которую дали ещё в земном госпитале, но своя, сторкадская, даже расшив на весте был родовой, он сам выбирал - всё, что у него оставалось от прежней жизни. Даже тарву он где-то потерял, а точней - её наверняка забрали взбунтовавшиеся рабы. Унэйри стиснул кулаки и крепко зажмурил на миг глаза.
   И почувствовал, что хочет есть. Это было удивительное ощущение. Последнее время он ел регулярно, хотя не мог вспомнить, что именно, и ел не по желанию, а потому что есть было надо. Сейчас же он ощутил голод - забытый голод.
   Унэйри досадливо подумал, что надо было спросить у той женщины, где столовая, зря он отослал её так быстро. Будешь теперь тут плутать...
   Он решительно встал. И, не оглядываясь на новую одежду, вышел из комнаты...
   ...Дом Светловых был большой и пустынный. Но Унэйри чутьём понимал, что построен он по плану, а значит - тут нельзя заблудиться. И понимал ещё, что вообще тут должно жить немало людей, а сейчас тут так пусто, потому что они - кто сражается на фронте, кто погиб там же. Наверное, скоро люди начнут возвращаться.
   Справа тянулись окна - большие, прозрачные, с фигурными переплётами в нижней и верхней части: какие-то травы и звери сплетались в странный узор. Справа - закрытые большие двери, белые с золотом в белой стене. Два раза он прошёл мимо коридоров, уводивших вглубь дома - а потом оказался в уже знакомом большом зале, куда вела лестница с улицы. Здесь, прямо напротив дверей, висел на балконе изгибающейся двумя дугами внутренней лестницы большой гербовый щит с какой-то непонятной круглой штукой, а слева и справа от него - два знамени. Чёрно-жёлто-белое русское и алое с золотой свастикой, ненавистный Унэйри победоносный боевой стяг проклятой Земли.
   Как раз под этим гербовым щитом Унэйри увидел ещё одну дверь. И услышал оттуда лёгкий шум, безошибочно подсказавший - столовая именно там...
   Он и правда не ошибся. А сама столовая оказалась длинным светлым залом с высоким потолком, одна стена которой представляла собой огромное окно, разделённое синими занавесями, подобранными фестонами на половине высоты. Окно выводило в заросший парк за домом. Золотистые стены помещения и коричневые пол и потолок создавали очень приятную цветовую гамму - мягкую и успокаивающую, а главное - приятно-привычную юному сторку. Кроме большого накрытого серой лёгкой скатертью стола, у которого в два ряда стояли три десятка кресел с прямыми высокими спинками, в комнате ничего не было.
   У дверей - тех, в которые вошёл Унэйри, и других, на противоположном конце уводивших в какое-то непонятное помещение - замерли попарно мальчишки в оранжевых с чёрным куртках, чёрных узких штанах с оранжевым лампасом и высоких сапогах, в таких же оранжево-чёрных фуражках без козырьков, надетых набекрень, с оружием у ноги. Ещё несколько таких же мальчишек - но без головных уборов и только с ножами на поясах - сидели на противоположном от хозяина дома конце уже накрытого стола. Унэйри они провожали внимательными и откровенно недобрыми взглядами. Он прошёл мимо, не удостоив их ответным взглядом. Мальчику было известно, что у многих земных дворян есть дружины - а, поскольку взрослые дружинники все воюют, то их место заняли младшие сыновья; это вот они и есть.
   Войдя в зал, он никого не стал приветствовать - врагов не приветствуют. Но и сесть не торопился - он согласился с пленом и не имел права делать такие вещи без прямого указания пленителя. Поэтому он просто встал с правой стороны стола - она у землян, как и у сторков, была "мужской" - там, где сидели первые из мужчин-Светловых. Точней, совсем маленький мальчик, искоса смотревший на Унэйри. В его больших серых глазах было только неутолённое любопытство.
   - Тебе понравилась комната? - спросил Светлов. Вице-адмирал сидел во главе стола и как раз аккуратно заправлял белоснежную салфетку за ворот коричневой с золотом лёгкой куртки. Около его ног лежал огромный белый пёс - он поднял голову и внимательно, неотрывно смотрел на вошедшего чужака.
   - Я не могу желать ничего лучшего, - отозвался Унэйри. На его родном старом языке это прозвучало бы в смысле "а разве я могу претендовать на что-то по своему желанию?" Сторк наделся, что ему удалось передать этот оттенок безразличной покорности и на русском. Очевидно, удалось, потому что землянин слегка усмехнулся и указал рукой на кресло прямо напротив Унэйри:
   - Это твоё место за завтраком, обедом, полдником и ужином всё то время, пока ты будешь здесь. Садись, пожалуйста.
   Пёс положил голову на лапы и закрыл глаза. Подошедший бородач (Андрей... Тимофеевич, вспомнил Унэйри - и он знает сторкадский, правда - системный) бесшумно отодвинул кресло и, едва мальчик сел, как перед ним оказалась глубокая круглая тарелка, полная чем-то непонятным малиново-красного цвета. Вроде бы супом, но ужасно густым, из дымящейся жидкости с золотыми пятнышками жира тут и там на красной поверхности торчали какие-то овощи - белые, зеленоватые, фиолетовые - и вроде бы там было ещё порезанное мясо... Пахло очень вкусно, но как это есть - кто его знает?
   - Это борщ, - сказал Светлов. - Его едят с хлебом. И можешь положить туда сметану.
   Под правой рукой Унэйри, словно по волшебству, появилась глубокая миска с фрю'лэдом. Сторк уже по виду и запаху чувствовал, что это он и есть, только более однородный и менее плотный на вид. Земляне называют это "сметана"? Похоже на "метать"... Но зачем класть фрю'лэд в горячий суп?! В госпитале он ел земную еду, но вся она казалась невкусной, да и была, наверное, пайковой и он не помнил там такого супа. А тут... Он покосился на стоящую слева тарелку с большими полукруглыми ломтями почти чёрного хлеба.
   Младшие дети, брат с сестрой, во все глаза смотрели на сторка, с трудом удерживаясь от смеха - он не знает, как есть борщ! Унэйри казалось, что все на него смотрят - так же, как эти дети. С насмешкой. Он уже сто раз пожалел, что пришёл в столовую.
   - В вашей кухне нет таких супов, - доброжелательно и спокойно вмешалась хозяйка, сидевшая по левую руку от Светлова. - Я думаю, тебе понравится. И ты можешь есть, как сочтёшь нужным, ничего смешного нет в том, чтобы не знать обычаев другого народа. Дети, обед начался.
   В последнем мягком замечании отчётливо позвякивал металл - и малыши поспешно занялись своими тарелками, больше не поднимая глаз на сторка. Унэйри почти с благодарностью взглянул на улыбнувшуюся ему женщину. Она сказала правду. Кухня сторков была простой и, по сути, неизменной веками, где бы они ни жили - на Арк-Брикте ели то же, что и на самом Сторкаде, доля местных продуктов была невелика. Готовили сторки и супы, но очень несложные - в воде варили мясо, рыбу, иногда - очищенные ракушки уйззта, мю`сла или съёллта, потом солили и отваривали в бульоне немного овощей или водорослей. Туда же крошили отваренную основу и иногда, если бульон был с рыбой либо ракушками, добавляли деег - густую пахучую пасту из плодов яблонь-береговушек. Такой суп был прозрачным и довольно жидким.
   Взяв салфетку из серебряного кольца напротив, Унэйри расстелил её на коленях - салфетка была мягкой, толстой и - всё с тем же странным гербом. Осторожно зачерпнул первую ложку - ложки землян были больше, но мельче сторкадских, наверное, потому что маленькой ложкой неудобно было бы черпать все эти крупно нарезанные овощи... не хватало ещё облиться, вот будет позор...
   - Я просил тётю Машу приготовить пампушки с чесноком, - с непонятной, но хорошо слышимой подковыркой сказал старший сын Светлова. И стрельнул в сторка глазами. - Было бы вкусней.
   - Де-ень... - Светлов-старший постучал по краю тарелки ложкой. - Тебе ударили в голову каникулы?
   Мальчишка быстро опустил глаза. Ага, земляне едят молча, как Безродные. Даже земные дворяне. Родовитые сторки за едой всегда беседовали - чаще всего, на отвлечённые темы. И ему хотелось спросить, что такое "пампушки с чесноком". Какая-то гадость специально для него? Мальчишка будет изводить, конечно. Такой удобный случай - поглумиться над сторком...
   ...Суп оказался очень необычным - сладковатым и очень густым, хотя добавить туда "сметаны" Унэйри не решился. По здравом размышлении он согласился с тем, что это вкусная еда. В поданной потом каше - из светло-коричневых угловатых крупинок - Унэйри с изумлением узнал рикст. Земляне называли его "гречка" и ели сами, тогда как сторки кормили этой крупой коров. Наполовину гречка была залита густым мясным соусом - тушёные овощи, мелкие кусочки мяса, бурая основа... Земляне часто прикладывались к высоким запотевшим стаканам, которые наполнялись из большого кувшина, в котором плавали лёд и какая-то зелень - а сам вице-адмирал и следом его старший сын пили шипучую минеральную воду из гранёного высокого сифона.
   Унэйри вспомнился яблочный сок, холодный, прозрачный, который он сам любил пить при всяком удобном случае. У землян есть яблони, а значит - есть яблочный сок. Но, конечно, не такой, как у сторков. Неправильный сок из неправильных яблок.
   - Хочешь морсу?
   Вопрос хозяйки дома не застал его врасплох - Унэйри всё время помнил, где он и был начеку.
   - Благодарю, но я не знаю, что это, - ответил он. Женщина улыбнулась необидно.
   - Ягодный настой, - свысока пояснил старший мальчишка, бросив на отца извиняющийся взгляд.
   - Если можно - да. То есть, я бы хотел, - ответил Унэйри - и перед ним опять как по волшебству оказался прозрачный стакан с прозрачной розоватой жидкостью. От стакана пахло вкусно - и запах не обманул. Кисловато-сладкий холодный морс пился легко, и только теперь Унэйри понял, что хотел пить.
   - У тебя в комнате есть холодильник, - сказала Светлова. - Там всегда будет морс.
   - Благодарю, - подумав, наклонил голову Унэйри. На русском языке это было безличное слово - русские благодарили им в любом случае, не важно, к кому обращалась благодарность. У сторков в старом языке было больше десятка слов - различных зависимо от того, кого, за что и как ты хотел благодарить...
   ...На стол подали большие вазочки с непривычным мягким мороженым и так любимый землянами горячий напиток-чай с сахаром двух видов - белыми неправильными кусками, больше похожими на камень - и коричневыми рассыпчато-зернистыми брусочками. "Либо то, что мы думали про голод на Земле - неправда... либо дворян этот голод просто не касается," - хмуро отметил про себя Унэйри. Но потом вспомнил большие газоны перед домом, засаженные явно чем-то съедобным. Нет, видимо, земляне просто засадили едой всё, что могли.
   Сидевшие у дальнего конца стола мальчишки-дружинники понемногу тихо расшумелись. Унэйри заметил, что старший сын вице-адмирала поглядывает туда - и одиночество подступило с ножом к горлу.
   - Я благодарю за еду и прошу разрешения уйти, - сказал он, вставая. Захотелось нарочно опрокинуть недопитый чай, чтобы на скатерти появилось большое пятно. Унэйри с трудом удержался от этого глупого жеста.
   - Конечно, - отозвался Светлов. - Приятного аппетита.
   Унэйри вышел, ни на кого не глядя и не опуская глаз. Слышно было, как он чеканит шаги по коридору - их эхо звучало ещё довольно долго после того, как мальчик вышел в прихожий зал.
   - Пф, индюк, - фыркнул младший из дружинников. Его не поддержали, но никто и не возразил. Видимо, ободрённый этим, он решил развить свою мысль с типично мальчишеским гонором: - Ведёт себя, так, как будто ему тут все должны...
   Хозяйка и хозяин не прервали снова, хотя болтовня за столом всегда вызывала резкую отповедь. Но старший из ребят-дружинников неожиданно сказал, бросив вопросительно-извиняющийся взгляд на Светлова-старшего:
   - По-моему, нет. Драться с нами он не может. А мириться не хочет. Вот и делает вид, что он выше всего этого... Ты мороженое будешь доедать?
   - Тебе оставлю, - оскорбился младший. И свирепо вонзил ложечку в подтаявшую и уже сильно уменьшившую горку.

* * *

   Никто не пытался его изводить.
   Никто и никак.
   Могло создаться такое ощущение, что он живёт в пустом доме. Даже обещанный морс в холодильнике появлялся словно бы сам собой - так же, как однажды появилась на столе у окна большая тарелка с плоскими горячими и мягкими бело-рыжеватыми пышками, чашкой сметаны и золотистым тягучим мёдом. Всё было очень вкусное - он ел пышки, макая их в мёд и сметану, и поливая слезами. Мёд был в точности такой, как на дедовой пасеке, а слёз никто не видел - в отсутствии в комнате камер наблюдения он уже убедился, а перед собою самим сдерживаться уже не оставалось сил...
   ...То, что у мальчика-землянина со странным именем День (младших брата и сестру Дня - четырёхлетних близнецов - звали Ветер и Заря), сына вице-адмирала Светлова, много друзей - Унэйри понял очень быстро. Просто потому, что они стали часто появляться в доме и всегда наполняли его весёлым шумом, воплями и беготнёй. Похоже, взрослые на них за это не сердились, хотя на взгляд Унэйри земные дети шумели иногда уж совсем несообразно. Но его-то беспокоили по большей части две вещи.
   Во-первых, он нет-нет, да и ощущал зависть. Он старался как можно надёжней усыпить в себе все живые чувства, но был он всего лишь ребёнок по большому счёту, причём ребёнок, который давно не играл ни во что. И ему, конечно, этого хотелось.
   Во-вторых, он долго боялся, что из него сделают экспонат - будут приходить и таращиться. Это было бы совсем непереносимо, унизительно - как... как... как в тех местах, где показывали рабов с разных планет, над которыми властвовал Сторкад. Раньше он никогда не думал о таком, но сейчас часто размышлял - ведь те рабы не были животными, может быть, и они ощущали то же самое, когда сторки приходили на них смотреть? Это было дико - сравнивать себя с рабами, но от мыслей этих не получалось отделаться.
   Вот только дети-земляне даже не входили в тот коридор, в котором располагалась его комната (были тут ещё две комнаты - одна тоже для гостей и небольшой кинозал со старым оборудованием; Унэйри не удержался - проверил, что там и там). Словно коридор был заколдован или закрыт силовым полем. Унэйри был им благодарен за это - и в то же время от этого ещё сильней ощущал свою несвободу.
   Он ходил в столовую четыре раза в день. Вежливо и непреклонно отказывался от предложений гулять в парке и вообще выходить из комнаты. Подолгу сидел у окна. Через компьютер можно было соединиться с Информаторием - глобальной электронной сетью Русской Империи. Ограничений там не было и Унэйри куда только не залезал - хотя чувствовал, что в Информатории, конечно, не всё. Или он просто не знает, как пробраться в то, что называется у землян "секретами" - а секретов не может не быть во время войны.
   В Информатории он нашёл целый сектор - "кластер", как тут называли - посвящённый Сторкаду. Там были и тексты, и видео, и многое другое. И трофейное, и созданное землянами. Но туда Унэйри заглядывал только пару раз - было тяжело...
   ...Впервые его одиночество было нарушено на пятый день, под вечер. Унэйри видел, как мимо окна по аллее прошли толпой, что-то распевая, человек двадцать мальчишек и девчонок - они несли какие-то инструменты. Толкнулся интерес, но ненадолго. Однако, через какие-то полчаса в коридоре послышался быстрый и лёгкий шум - кто-то бежал - и, прежде чем Унэйри успел удивиться, дверь распахнулась, резко, но бесшумно, и озадаченный сторк даже не сразу сообразил, что именно перед ним.
   Точнее - кто.
   Это была девчонка - помладше его, на взгляд, одетая в короткие широкие штаны и лёгкую рубашку, в простенькой обуви - кедах. На Унэйри девчонка бросила лишь один взгляд, сделала большие глаза и, прижав к губам указательный палец, присела у двери, осторожно в неё выглядывая - еле-еле. Потом сообщила через плечо - еле слышно:
   - Мы в прятки играем, молчи!
   Унэйри понял, что такое прятки - у сторков была похожая игра, несколько вариантов. Он вдруг ощутил толчок интереса. Второй раз за час. И, прежде чем Унэйри успел что-то сказать - девчонка стремительно и тихо, двигаясь на четвереньках, проскочила под стол и завесилась краем скатерти.
   А шаги в коридоре повторились. Такие же стремительные и лёгкие (хотя всё-таки потяжелей). В двери появился - для разнообразия - мальчишка. Примерно тех же лет, что и скрывавшаяся под столом незнакомка, одетый тоже похоже, но голый по пояс и с алым галстуком на шее. На широком поясе с двумя рядами блестящих люверсов висел чехол с ножом. Быстрые светлые глаза мальчишки цепко обежали всё помещение. Остановились на сидящем за столом Унэйри (тот ощущал уже совершенно определённый интерес).
   - Ты извини, - сказал мальчишка, - но тут такая... - он повертел пальцами, - ...шустрая - не пробегала? Не пряталась?
   Девчонка под столом пихнула Унэйри в коленку. Он чуть вздрогнул и ответил коротко:
   - Нет.
   - Да где ж она... - вздохнул мальчишка. - А, ну, извини, - повторил он и скрылся за дверью. Слышно было, как он поочерёдно заглянул в пустые комнаты - и хлопнула вторая дверь, в конце коридора.
   Под столом активно завозились - Унэйри еле-еле удержался от того, чтобы нагнуться и посмотреть. Любопытно же! Но девчонка уже выскользнула оттуда, кивком поблагодарила сторка, на цыпочках совершенно бесшумно прокралась к двери, присела, чуть выглянула - в щель между самой приоткрытой дверью и косяком. Снова кивнула - теперь уже сама себе, удовлетворённо. И, пригибаясь, выскользнула наружу.
   Больше ни слова не сказав...
   ...Этим вечером Унэйри никак не мог уснуть.
   Почему-то не закрывались глаза. И на пределе слуха чудились быстрые шаги по коридору - а с ними приходила печальная мысль о том, что он всё-таки в тюрьме. А за этой мыслью приходил протест - с чего вдруг?!
   И в один из таких моментов, когда этот протест уже просто-таки зудел во всём теле, Унэйри сердито вскочил, пнув простыню - и стал одеваться, бормоча: "Ну, это мы ещё глянем... это посмотрим ещё..." - безотносительно, но свирепо-угрожающе, зловеще сопя. Со стороны это могло бы показаться смешным, но подглядывать было некому.
   Не было никого и в коридорчике, и в большом коридоре... И везде царили тишина и полутьма. Из высоких окон падали наискось столбы прозрачного полусвета - под стать полутьме вокруг. В одном из таких столбов проплыли две тени - по имению гуляли собаки, тут было полно этих очень нравящихся землянам и неприятных даже просто на вид для сторка животных, но собаки уже хорошо его знали и не обращали внимания; интересно, что они будут делать, если ему вдруг придёт в голову как-то навредить их хозяевам? Лучше не проверять...
   С тыла дома в сад вели два крыльца и Унэйри по плану запомнил, где ближайшее. Обеими руками толкнул выросшую перед ним казавшуюся чёрной (на самом деле - красновато-коричневую...) дверь - та бесшумно распахнулась...
   ...Заднее крыльцо было намного меньше парадного - просто неширокая каменная лестница из полукруглых ступеней, словно бы усеянных мельчайшими серебряными блёстками. Точно так же поблёскивала узкая дорожка, отделявшая здание от парка - как будто её густо усыпала алмазная пыль. Справа вниз, под дом, уходил пологий съезд - наверное, так доставляли грузы.
   И было совсем тихо. Свежо и тихо.
   Мальчик бесшумно сбежал по ступенькам. Под туфлями захрустела негромко каменная крошка на дорожке. Унэйри решительно её пересёк и нырнул под лёгкую арку...
   ...В парке было прохладно и серебристо-сумрачно. Над чёрными кронами деревьев впереди горел закат - и ещё долго будет гореть, пока не сменится рассветом. Стояла тут совсем уж стеклянная тишина - Унэйри вздрогнул, когда в эту тишину вдруг протяжно и глуховато упало откуда-то из древесного сумрака:
   - Ху-хууу-х... ху-хууу-х... ху-хууу-х... - а потом какая-то большая бесшумная тень наискось пролетела над тропинкой. Сверкнули круглые жёлтые глаза. Это была всего лишь птица. Хотя и жутковатая.
   - Лети-лети, - сказал Унэйри и глубоко вдохнул. Выдохнул. Снова вдохнул и назвался: - Это я, Унэйри кен ло Унэйри токк Уадда ап мит Уадда. Я ничего тут не боюсь и я хочу посмотреть эти места, - он подкреплял свои слова привычными жестами: "моё", "власть", "желание"...
   Мир вокруг смотрел на него со снисходительным любопытством. Унэйри задрал нос так, что хрустнуло в шее - и зашагал по дорожке. Сзади шаловливо зашуршало, но он не оглянулся, подчёркивая, что и правда ничего не боится. Хотя в животе ёкнуло, а воображение быстро нарисовало ночное чудище, которое стережёт этот парк и теперь примеривается, как цапнуть...
   Но ночному парку вовсе не хотелось и дальше пугать странного гостя - и он угомонился.
   Тропинка разделилась на три. На распутье стоял тёмный треугольный камень с высеченной надписью, поблёскивавшей золотом -
  
   НАЛЕВО ПОЙДЁШЬ -
   НА СПОРТПЛОЩАДКУ ПОПАДЁШЬ
  
   ПРЯМО ПОЙДЁШЬ -
   ДО РЕКИ ДОЙДЁШЬ
  
   НАПРАВО ПОЙДЁШЬ -
   В САД ЗАБРЕДЁШЬ
  
   Буквы были странноватыми, Унэйри не без труда их разобрал.
   На камне сидела большущая чёрная птица - Унэйри не сразу понял, что это просто каменная фигура. У птицы были блестящие алым глаза, длинный мощный клюв и чуть раскинутые сильные крылья.
   - Доброй ночи, - церемонно сказал Унэйри, величественно раскланиваясь с фигурой.
   - Язык не понятен, - негромко каркнула птица и Унэйри наконец не выдержал - подскочил. - Тем не менее, осмелюсь дать справку: по ночам люди чаще всего спят, однако, если у вас другие планы, то я рекомендую выбрать путь прямо. Сейчас там хороший вид на ночную реку.
   - Благодарю, - по-русски ответил сторк. Птица каркнула опять, но уже бессловесно - и словно бы даже поёрзала, демонстративно устраиваясь спать. Унэйри отступил на цыпочках и уже на ходу ещё пару раз оглянулся. Не улетела? Или вслед не смотрит?
   Хотя это был, конечно, так любимый землянами робот...
   ...Странная птица-робот не обманула.
   Тропинка уходила влево-вправо над пологим откосом. С обеих сторон стояли под фонарями (они не горели) две скамейки, но Унэйри сразу отвернулся, чтобы не портить загадочное очарование момента такими обыденными деталями. Сверкала вокруг роса, а внизу медленно, тяжело и бесшумно клубился над небольшой речкой туман. Самой речки было не видно, но Унэйри ощущал её близость по влажному тихому дыханию. Противоположный берег лежал ниже, пологий, весь в высокой мокрой траве - серебряное сияние и тёмные перелески до самого горизонта, а надо всем этим - дальний, но кажущийся совсем близким мерный рокот какой-то невидимой машины.
   Вода внизу, под туманным одеялом, плеснулась несколько раз не в лад, словно там играла большая рыба. Потом послышался словно бы смешок - и мальчик невольно шагнул назад. Ему стало не по себе. И в то же время было интересно, загадочно... Может, тут есть такие рыбы? Которые издают такие звук...
   ...нет. Не рыба.
   Девчонка, появившись из тумана - он тянулся следом, завивался тающими нитями - на ходу выжимая длинные волосы, быстро и бесшумно поднималась по ранее незамеченной сторком лесенке. Руки выше локтя и ноги выше колен и ниже щиколоток уже были загорелыми, почти неразличимыми даже в этом полусвете; остальное - совсем белое. Картина была настолько неожиданной, что Унэйри не сразу понял: девчонка - совсем голая.
   А в тот миг, когда он это понял, девчонка почуяла его присутствие и, резко остановившись, подняла голову.
   - Кто тут? - спросила она без страха, но с явным неудовольствием. Ей - снизу - не было видно вверх стоящего на фоне парковых деревьев Унэйри. - Мишка, я же сказала, чтобы ты не ходил за мной!
   - Я не... Мишка, - опуская глаза, сказал Унэйри. - И я не ходил за тобой! - это получалось слишком поспешно и испуганно. Слова куда-то попропадали, он подобрал объяснение с трудом и было оно - так себе. - Я просто гуляю...
   - Сторк? - девчонка немного смущённым жестом перебросила волосы вперёд и стала опять подниматься, но уже медленней. - Ой. Я думала, это Мишка.
   Бесстыдница, сердито подумал Унэйри. Даже не попросила отвернуться! Но кроме этого праведного гнева на девчонку было и ещё кое-что - перед мысленным взором сторка белел отчётливо запомнившийся силуэт. К которому воображение старательно дорисовывало всё, что он не успел увидеть. "Красивая," - подумал Унэйри и сам себе изумился. Красивыми могут быть девушки его народа, а тут...
   Шаги прошуршали мимо, к правой скамейке. Девчонка завозилась одеваясь - ну вот кто мешал посмотреть внимательней, ведь там лежали её вещи!
   - Я люблю купаться ночью, когда туман, - голос девчонки был спокойным. - А ты тоже купаться шёл - или правда просто гуляешь?
   Унэйри легонько кашлянул на пробу - чтобы голос не сорвался, когда он заговорит.
   - Я ещё ни разу не выходил из дома...
   - Почему? - удивилась девчонка. - Тебе же не запрещают, я знаю.
   Ну вот вышел и наткнулся, про себя выругался Унэйри. Но... нет, ему не хотелось ничего менять сегодня. Начиная от бесчисленных блёсток в камне крыльца - и кончая белеющим в свете здешней не-ночи девичьим станом.
   - Не хотелось, - глупо, но честно ответил Унэйри. И поднял голову, повернулся.
   Ночная купальщица стояла около скамейки - уже одетая - и натягивала на ногу лёгкую туфлю (вторая нога была обута). Ночной полусвет шутил странные шутки - Унэйри вроде бы хорошо видел её лицо, но не мог запомнить его черт.
   - Если будешь купаться - осторожней, там есть омуты и быстрое течение, - предупредила девчонка. - Хочешь, я тут постою?
   - Я не собирался купаться, - сказал Унэйри.
   - Ну как знаешь, - безразлично ответила девчонка и это безразличие неожиданно обидело мальчишку. Если бы он попросил её остаться-постоять - она бы осталась. И, будь на его месте какой-то землянин - осталась бы. Доброжелательное равнодушие... Разве что этот... Мишка - может, к нему бы она отнеслась по-другому? А может, это и не равнодушие - просто он чего-то не понимает в этих землянах и ему кажется равнодушием что-то иное, одинаковое для всех общее... нет, запутался.
   Он спохватился - девчонки уже не было видно. Но ощущалось, что она ещё тут, недалеко.
   - Как тебя зовут? - решившись, спросил в темноту Унэйри. Послышался вновь загадочный смешок и ответ:
   - А может, никак. Может, я русалка, откуда ты знаешь? Пока!
   И больше - ни звука.

* * *

   День Светлов проснулся около семи часов утра.
   Так, как привык за последние восемь лет, хотя сейчас никакой нужды в этом не было, и он в принципе мог бы проспать ещё час - до завтрака. Или даже больше - отец не был бы против. Отец, ещё сонно подумал День. И на миг перестал дышать от счастья - то, что отец был жив, на миг постыдно показалось даже важней того, что отец - победитель...
   ...В комнате было свежо, хотя и полутемно - окна День оставлял на ночь открытыми настежь, но задёргивал плотные золотистые шторы. Могло показаться, что там, снаружи, ещё только-только рассветает, но птичий тарарам подтверждал, что день давно начался.
   "День начинает день," - подумал мальчик, хихикнул, перевернулся на живот и потянулся - сразу во все стороны, постарательней и подлинней. И тут же подумал, что сторк, конечно, спит на спине, руки по швам поверх покрывала, голова точно по центру подушки, кончик носа - 90" к плоскости потолка.
   Странно (День опять перевернулся на спину, лёг удобней, глядя в потолок). С чего это я про него думаю с утра пораньше? Хотя... наверное, понятно. Это просто-напросто первый сторк, которого я вижу так близко - вот уже раз. Два - он пленный и мне интересны его реакции на окружающее. Немного стыдно, он же не подопытная мышь, но с этим я поделать ничего не могу - интересно.
   Как и любому лицеисту, Дню доводилось в своей недолгой жизни и недосыпать, и испытывать нешуточные боль, голод и жажду, и жить в очень некомфортных условиях... Бывал он и в плену, правда - пока без наведёнки (1.), годами ещё не вышел - это его ждало как раз на будущий учебный год. А сторк в плену - уже сейчас. И даже не в наведённой реальности - в самой обычной, объективной. Каково ему?
  
   1. Наведённые ощущения используются в Лицеях (и Публичных Школах Англо-Саксонской Империи) для спецтренировок - с согласия ученика его гипнотизируют, внушая ту или иную личность. Но это делается лишь с 13 лет.
  
   Взрослые враги, сведённые судьбой в таком положении, могут сохранять вежливую дистанцию сколь угодно долго. Это было бы для них вообще наилучшим выходом, позволявшим спасти лицо и побеждённому, и победителю. Но от мальчишки вряд ли можно требовать такого, даже если он лицеист. Мысли о сторке, если честно признаться, занимали немалое время у Деньки - просто потому, что сторк был интересен. Интерес здорово мешался с враждой, но вражда была не к этому сторку конкретно, и потому интерес оказывался сильней.
   Пленник-гость вёл себя совершенно незаметно, почти ничего не говорил и большую часть времени проводил в своей комнате. Но почему-то Дню казалось, что сегодня что-то изменилось.
   Интересно, что?..
   ...День потом не сразу вспомнил - пришлось прилагать тренированное усилие - зачем заглянул в библиотеку. Библиотека была не по дороге в столовую и в неё люди заходили редко - любую литературу легко можно было получить прямо в комнату в электронном варианте. Но антураж библиотеки - скорей даже Библиотеки - делал её чем-то вроде сакрального центра поместья, даже больше, чем кабинет главы семьи. Там часто проводились какие-то важные собрания, а на книгах не было ни единой пылинки.
   Но заходил туда День не часто. А в тот раз... да. Ему просто стало ясно, что туда надо зайти.
   И всё-таки День был по-настоящему поражён, когда, зайдя внутрь (высокие резные двери открылись легко и бесшумно), почти столкнулся со сторком.
   Тот сидел у рабочего стола и читал книгу. Книга была бумажная, хотя и не старая - и на самом деле, не "бумажная", а коллекционное переиздание на пластике. Это День только и успел заметить, потому что сторк тут же вскочил и повернулся лицом к землянину.
   Сколько-то времени они так и стояли - друг против друга, и это было глупо. Денька чувствовал, что сторк рассержен, растерян и неуверенно себя чувствует; последнее доминировало. Его впервые кто-то застал за пределами его комнаты... И кончилось молчание тем, что День спросил напрямую то, что думал и что его действительно заинтересовало:
   - Что ты читаешь?
   Сторк чуть наклонил голову к плечу, глаза его стали немного удивлёнными. Он помедлил и, отступив чуть в сторону, поднял книгу. "А.Твардовский. Василий Тёркин".
   - Вот. Тут стихи про войну. Я посмотрел, это была ваша старая война, Вторая Мировая.
   - Была такая большая война, - подтвердил День. - Основная её часть называлась Великой Отечественной, мы, русские, воевали тогда с германцами.
   - Да, кажется, - с явным нетерпением ответил юный сторк, и День удивлённо понял, что тому... да. Ему просто хочется поговорить. - Я не об этом. Тут хорошие стихи, они легко читаются и понимаются и очень... как это... образные. Но я не понимаю, - он чуть пристукнул по открытой странице пальцем. - Вот, я не понимаю... - он чуть прикрыл глаза и прочёл на память:
   - Бой идёт, святой и правый,
   Смертный бой - не ради славы,
   Ради жизни на земле... - и снова открыл теперь уже недоумённые зелёные глаза. Недоумённые, не бесстрастные - у взрослых сторков глаза всегда бесстрастны... - Разве может быть бой - не ради славы? Ради чего же тогда ещё? Даже если ты проиграл и погиб, ты всё равно оставил славу, больше того - нередко славу куда громче той, что взял себе победитель. При чём тут вообще жизнь? Разве она важна? - он резко отложил книгу и, поднявшись на ноги, прочёл, чуть вскинув голову:
   - Эй, трубачи, играйте тревогу -
   Враг наступает! Щиты крепите!
   Высшая честь - заступить дорогу
   Смерти! И чести иной не ждите!
   Ветер нам в лица швыряет пепел -
   Только от ветра на лицах слезы!
   Взгляд уходящего - будет светел,
   Ему навстречу прольются звёзды! (1.) - прочёл он металлически-звонко и гордо. И свысока посмотрел на внимательно слушающего его землянина.
  
   1.На самом деле это - стихи Тинкаса.
  
   - А как же те, кто останется после гибели воинов? - тихо спросил День. Унэйри удивлённо посмотрел на него, стоящего по другую сторону стола. - Как же женщины, дети, старики? - настойчиво продолжил День. - Ты погиб со славой, а их оставил на милость врагов? И об этом даже не стоит думать, потому что главное - погибнуть со славой? Это хорошо, когда враг - честный и справедливый. А если он грозит не только тебя убить, но и растоптать твой мир? Тогда слава ни при чём, Унэйри. Тогда бой идёт уже за жизнь. За право жить всему, что для тебя дорого, а не за право умереть с честью. Вот так. И это вы нас хотели сломать. Не наших воинов победить, а нас всех сломать. И теперь получили то, что заслужили, - голос землянина стал жёстким, глаза сверкнули серым льдом.
   Унэйри сжал и разжал кулаки. Потом сказал негромко, очень спокойно:
   - Легко смеяться над побеждённым.
   - Я не смеюсь над тобой, - День присел на широкий подлокотник старинного кресла. Подумал, продолжал серьёзно: - Никому на Земле не придёт в голову назвать сторков трусами или посмеяться над ними за то, что они проиграли. Я просто объясняю тебе, в чём смысл так удивившей тебя строчки.
   - Мы не проиграли, - резко ответил Унэйри, снова сжав кулаки. - То, что я побеждён - не значит, что побеждён Сторкад. Сторкад не может проиграть.
   Кажется, он ждал возражений. Похоже, не просто ждал - хотел их. Но вместо этого День спросил - с искренним интересом.
   - А ты воевал?
   Сторк посмотрел удивлённо. Потом сказал:
   - Я забыл, что на этой планете не было войны... Да, я воевал. Не в армии. Просто пришлось сражаться за свой дом. Уже никто не смотрел, кому сколько лет и вообще. Даже женщины взяли оружие.
   День смутился. Как и все мальчишки, он сам мечтал воевать, с огромным пиететом относился к воевавшим, и то, что его ровесник-враг уже сражался, как бы ставило его самого по сравнению со сторком в приниженное положение. И, чтобы избавиться от смущения, поскорей задал другой вопрос:
   - А я думал, ты никуда не выходишь...
   Теперь уже почему-то смутился Унэйри. И так же быстро ответил:
   - Командир Светлов не против.
   - Да я-то что, - пожал плечами День. - Ты идёшь завтракать-то?
   Сторк молча поставил книгу на место - аккуратно, даже уважительно. "Это книга про бойца..." - вспомнились Деньке строчки стихотворения. Наверное, Унэйри этого достаточно, чтобы уважать книгу. Даже если она непонятная.
   Он сам боец. И от этого очень завидно. Так завидно, что неприлично, так, что даже забываешь - он воевал с нашими. Но за свою планету. За Родину? Да, за Родину... а ведь эту планету сторки отняли у её настоящих хозяев...
   Всё очень сложно в этом мире, заключил День, закрывая за собой дверь библиотеки. Даже если ты восемь лет отучился в Лицее - оказывается, всё очень, очень сложно.

* * *

   Он почти не удивился, когда второй раз за час натолкнулся на сторка - тот, как обычно, вышел из столовой первым, но вот оказалось, никуда не ушёл - стоял сразу за дверями столовой, в зале, смотрел наружу, на подъездную аллею, через застеклённые двери. На землянина он посмотрел через плечо, быстро отвернулся... слишком быстро.
   День помедлил. И, решившись, подошёл к пленнику. Предложил - спокойно, радушно:
   - Хочешь, я покажу тебе наше имение?
   - Д... да, - не сразу, но искренне ответил сторк. Не поворачиваясь - но День ощутил, что у него на миг изменилось бесстрастное лицо. А потом всё-таки повернулся и подбородком указал на герб на балкончике. - Странный герб. Это ведь руль машины?
   - Да, руль грузовика, - охотно пояснил Денька. - Мой прадед был дальнобойщиком.
   - Дальнобойщиком? - тщательно выговорил сторк. - Кто это?
   - Ну, значит, он возил по стране грузы на большой машине, вот такой, - уважительный жест в сторону большой картины под гербом; Унэйри только сейчас обратил на неё внимание. - И сейчас такие есть, но машины у них, конечно, другие... А когда началось Безвременье, он спас много людей и создал из них боевой отряд. Потом ему пожаловали дворянство, и он взял для герба рисунок руля своего грузовика. И ничего странного. Это у вас гербы странные.
   - Ничего странного, - повторил сторк слова землянина и, подняв руку, повёл пальцем другой по манжету с вышитой вязью. - Вот, смотри, тут написано всё, что сделал наш Род, легко читается...
   Они говорили об этом, уже идя по коридору в правое крыло. Собственно, День ничего и не показывал, а Унэйри не спрашивал - они просто... шли и говорили, как идут - никуда - и говорят - зачастую ни о чём - приятели-мальчишки. Землянин внимательно смотрел на палец сторка и благожелательно слушал его рассказ о делах дальних и нередко давних, как слушают обычный интересный рассказ. Как будто не о врагах...
   - Сейчас из Рода остался, наверное один я, - сказал Унэйри и резко опустил руку. Быстро посмотрел на Дня сразу застекленевшими, неживыми глазами. Они стояли в коридоре напротив дверей охотничьего зала и День молчал. И, может быть, именно потому, что он молчал, Унэйри заговорил дальше - хотя явно не собирался делать этого ещё миг назад. - Моя мать погибла. Все погибли, но... но и она, - сторк явно хотел сказать что-то важное, но у него не хватило слов и он продолжал. - Мы отбили разведку землян. Много ваших погибло в лесу вокруг. Но тут началось восстание рабов и она руководила обороной нашего дома. Мы отступали всё дальше и дальше, ушли на Башню Полёта и держались там ещё сколько-то. Младших и раненых мы привязали к накьятт и отпустили лететь - просто подальше от того, что происходило; так спасся мой старший брат, по крайней мере, я верю в то, что он спасся... даже если не спасся - всё равно буду верить, это слишком... слишком страшно - быть последним в Роду... - он помолчал, всерьёз кусая губы, с усилием начал говорить снова: - Мы отстреливались, несколько раз сходились врукопашную и отбрасывали рабов. Потом драться... стрелять стало нечем. Узви и Крогар, наши родичи, моих лет и младше меня, прыгнули на врагов с клинками и их разорвали в клочья, раненый Аллаэк... он был мой лучший друг... просто скатился с края площадки вниз. Я уже лежал тоже раненый в живот и в обе ноги... и я видел, как мать тоже подошла к краю, скрестила на груди руки, улыбнулась и шагнула вниз - прямо из рук наших рабов, которые ворвались наверх наконец-то. Больше я не видел её. Даже мёртвой.
   В полутьме коридора стало очень тихо. Из такой же полутьмы зала выступали огромные лосиные рога - прямо напротив входа, высоко на стене. Ниже блестели искусно сделанными стеклянными глазами чучела двух больших лис, бело-золотой и чёрно-бурой - глазами, похожими на глаза сторка. А Унэйри продолжал:
   - Они стали рубить на куски трупы. Я не мог пошевелиться толком и надеялся, что они и меня зарубят, подумают, что я мёртв, несколько ударов - и всё... но они увидели, что я жив. Заверещали... - лицо сторка передёрнулось, - набросились... Я собрался с силами и ударил двоих тарвой. Но они и тут меня не убили - стащили вниз... тащили, сорвали одежду, били... мешали друг другу бить... а там - прибили на остатках ворот нашего дома.
   - Прибили?! - тихим жутким эхом отозвался День. Он не сводил огромных остановившихся глаз с Унэйри. Сторк кивнул:
   - Ну да. Я сперва смеялся над ними... но очень хотел умереть, потому что сил терпеть уже почти не было. Я висел там, а они бросались камнями, тыкали палками, стараясь попасть в раны, и я очень надеялся, что какой-нибудь из этих тычков окажется смертельным, потому что я уже почти кричал и не мог больше даже дразнить их - боялся открыть рот. Потом, наконец, стало уже не больно и я перестал себя чувствовать и почти перестал видеть. Помню только, что различил - по улице подъехали две машины с землянами. А дальше я открыл глаза - и увидел, что я в вашем госпитале. Я и тогда хотел умереть, но не смог. Во мне что-то... что-то сломалось.
   Унэйри отвернулся, через миг спросил с наигранным интересом:
   - А это охотничьи трофеи? Ола-а, вот это да...
   - Да... трофеи, - запоздало откликнулся День, слыша себя как будто со стороны - перед глазами стояла жуткая картина: прибитый к изрубленным доскам окровавленный мальчик, толпа туземцев (союзников землян! освобождённых рабов!), трупы вокруг, земная машина - как спасение... День Светлов, ты ведь сейчас думаешь о том, что, окажись ты там - ты бросился бы спасать этого... сторка? Да, думаешь. Не раздумывая бросился бы. И любой землянин бросился бы... да и бросились... Но тогда что же всё это?! Что?!
   Унэйри ходил по залу, останавливался то тут, то там, разглядывал то и другое с настоящим интересом. Может, он уже даже на самом деле не думал о том, что говорил... но День-то теперь не мог об этом не думать! Не мог!
   Не мог.

* * *

   - Можно к тебе?
   Вице-адмирал отложил бумажную книгу и по первому же взгляду на лицо старшего сына понял, что День потрясён до глубины души и еле сдерживается.
   - Входи.
   Старший сын вошёл. Подошёл к столу, потом - прошёл наискось к стене, мотнулся к окну. Постоял около него, глядя наружу. Шумно вздохнул, резко повернулся... Отцовский волкодав Вихрь, отдыхавший возле стола, следил за хозяйским сыном неодобрительно.
   - Пап, я хочу у тебя спросить...
   ...Закончив говорить, мальчишка безо всякого перехода выпалил:
   - Папка, зачем такое зверство?!
   Вице-адмирал Светлов только теперь пошевелился - до этого он слушал горячо говорившего сына неподвижно, молча и даже не моргая. В его голосе была непривычная ласка...
   - Деник, сторки владели той планетой больше века по нашему счёту. Семья Унэйри торговала туземцами, как вещами. Не разбирая ни пола, ни возраста. Совершенно не задумываясь над тем, что это - плохо.
   - Папка... папка, я всё это знаю - и уже ничего не соображаю! - День это почти выкрикнул, опять неприкаянно шарахнулся вокруг стола - видно было, что его мучает, и мучает очень сильно, то, о чём он говорил. И отец понимал его мучения - и теперь думал напряжённо, как и что говорить, чтобы не оставлять сына без настоящего ответа. - Мне его жалко, понимаешь?!
   - Мне тоже, - сказал Светлов-старший - и День изумлённо расширил глаза. - И да, это было зверство, которое нам, землянам, трудно оправдать чем бы то ни было... невозможно оправдать. И да, он - враг из семьи рабовладельцев. Вот такая она, жизнь, День.
   - Папка... - мальчик присел боком на ковёр у ножки кресла, положил голову на отцовское колено. Замолчал, сопя. Светлов положил длиннопалую, сизоватую от прочно въевшегося космического загара руку - безымянный палец украшен кольцом - на волосы сына. Тоже молча - и День прикрыл глаза.
   - Я не ответил на твой вопрос, - тихо сказал Светлов-старший. - Но, наверное, и не мог ответить. Жизнь будет отвечать, понимаешь? Жизнь. Чужой опыт тут...
   - Ты ответил и я всё понял, - выдохнул мальчик. Пружинисто поднялся, улыбнулся, подтянулся - трудно было и поверить, что он только что ласкался к отцу совсем по-маленькому. - Я пойду. Он меня ждёт... мне так кажется...
   ...До вечера День обстоятельно показал Унэйри всё имение. Даже оружейку. Сразу после разговора с отцом он просто пошёл к сторку в комнату и позвал с собой - и сидевший у окна Унэйри откликнулся охотно, хотя сперва он покосился на вошедшего с вежливым стуком землянина холодно-неласково.
   Несколько раз им попадались люди. А дважды Деньку останавливали приятели-мальчишки, звали куда-то и удивлённо смотрели на сторка, когда День объяснял, что показывает тому имение. Но не возражали, не смеялись, вообще ничего не говорили. Второй раз это было как раз около оружейки, когда плечистый, рослый, круглолицый парень в форме дружинника сказал, что они собираются сыграть в футбол с деревенскими. День отказался, называя круглолицего "Мишкой" и, когда они спустились к подвальной двери, Унэйри спросил заинтересованно:
   - Его зовут Мишка?
   - Угу, Мишка Шаньгин, - рассеянно отозвался День, открывавший дверь - но удивлённо спохватился: - А ты его что, знаешь?!
   - Нет, просто имя смешное, - поспешно ответил Унэйри. День заметил, что сторк ему почему-то соврал, но расспрашивать не стал - откатил бронированную плиту и спохватился: стоит ли показывать всё это сторку? Оружейка же не запирается...
   - Я дал слово, - тихо сказал Унэйри. Тихо и грустно. Кажется, он понял, о чём думал День.
   Свет внутри зажигался автоматически. Оружейка Светловых не только должна была в случае чего полностью обеспечить дружину, но и служила чем-то вроде музея. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Унэйри и ощутил себя попавшим в музей. Он прошёл вдоль стен, улыбнулся:
   - Пороховое. Как у нас в старину... Мы сначала не думали, что с таким оружием можно воевать против нас.
   - А потом стали делать сами, - напомнил День. - Тут, кстати, есть сторкадские образцы.
   - А вы стали делать плазмомёты... - ответил Унэйри и оживился: - Да, вот наша.
   Он подошёл к наискось висящей на почти невидимых креплениях винтовке - полупистолетная ложа, удобно изогнутая рукоять затвора, высокий прицел, оребрение, из которого торчит длинный ствол... и как будто от другого, намного более позднего образца - длинный прямой магазин на несколько десятков патронов.
   - У нас такие делали ещё до выхода в космос, сразу после... револьверных, - не сразу подобрал Унэйри слово. - Только они были деревянные. Когда снова понадобилось такое оружие, просто стали копировать те, старые, но уже в пластике.
   - Автоматические не догадались? - подковырнул его День. Унэйри не обиделся:
   - Не догадались. Верней, сразу не догадались. Чертежи и спецификации давно хранились в архивах или у любителей, вот и схватились за первое, что попалось под руку... Есть фильм про эту винтовку. Как изобретали, как стали использовать в старые времена... ола, название забыл. Я его несколько раз смотрел - не из-за винтовки, из-за боёв, там вся вторая половина - бои за пляж...
   - Вспомнишь - скажи, может, где найдётся, - попросил День. - А вот, смотри, - он понизил голос и указал подбородком на стеклянную витрину, в которой Унэйри, подойдя ближе, увидел лежащий на мягкой зелёной ткани старый автомат. На самом деле старый, поцарапанный, побитый, кое-где металл вытерся до матовой белизны, кое-где - чуть погнулся... а на пластиковом ложе различались ещё когда-то белые, а сейчас тёмно-серые маленькие буквы знакомого девиза "цирк приехал!" - Это автомат Светлова. Самого первого в нашем роду. Представляешь, он с этим оружием сражался. Настоящий он - по-настоящему сражался...
   Унэйри всмотрелся в автомат. Он почти ничего не знал о тех временах, когда хозяин автомата совершал свои подвиги и дал начало дворянскому роду. И всё-таки сторк вздрогнул, когда День совсем тихо сказал за плечом:
   - Я этого автомата, когда маленький был, боялся. Не в том смысле, что как-то по-сказочному. А просто жутко было представлять, через что его хозяин прошёл... и что я - из того же рода. А значит, мне тоже нужно будет, если что... - День не договорил, но сторк ответил так же тихо:
   - Я понимаю.
   Он в самом деле понимал. И ничего не хотел говорить. Потому что внутри всё скрутило: отец, что сказал бы отец, увидев, как он, Унэйри кен ло Унэйри токк Уадда ап мит Уадда, ест за одним столом с врагами?! И пришло ещё одно понимание - День Светлов, окажись он в плену, повёл бы себя не так. Обидное понимание, но - чёткое и честное.
   - Я пойду в комнату, - сухо сказал он. Землянин посмотрел удивлённо. - Благодарю за то, что показал мне всё это.

* * *

   День Светлов проснулся около семи часов утра.
   Ночью прошёл дождик - летний, тихий и тёплый. Но птицы всё равно проснулись поздней, и в их перекличке чувствовалась сердитость. Садовник отчитывал робота-уборщика - была у Петра Петровича такая привычка, которая Деньку в детстве очень смешила. Робот, разумеется, молчал - не то что в позапрошлые каникулы, когда у Светловых гостил в июне Игорёк (на самом деле Рыгор) Баланчук и они тишком встроили в одного из роботов акустическое реле, в результате чего в ответ на первую же ворчливую тираду садовника тот оскорблённо-скрипуче отозвался: "Не надо учить меня жить!" - голосом самого садовника.
   Тем летом у Петра Петровича подряд погибли трое внуков и младший сын, бравый офицер-кирасир. За какую-то неделю, как по злому колдовству.
   День передёрнул плечами и, вскочив с кровати, распахнул окно.
   - Пётпетроич! Доброе утро! Вам помочь?!
   - Утро доброе, - отозвался садовник, поворачиваясь. Постучал носком сапога по выпуклой "черепашке", покорно и безмолвно выслушивавшей его поучительные обращения (всего их собралось пять штук и они стояли вокруг садовника почтительным кольцом). - Да вот разве что говорить их научите. А то скучно так - в пустоту излагаться...
   День почувствовал, что краснеет. И поклялся себе, что при первой возможности прочистит старую систему полива, до которой у садовника по его словами "руки не доходили".
   Только теперь, отшагнув от окна и как следует потянувшись, он вдруг подумал: Унэйри. И сразу вспомнил о сторке, хотя ещё за миг до этого Унэйри вообще не существовал для Светлова-младшего - как совершенно новый предмет обстановки, интересный, необычный, но к которому не успел привыкнуть.
   Странный он, думал День, входя в душ (тут был и маленький бассейн со странным названием "джакузи", которое ничего не значило для мальчика, а тоже просто существовало, как привычное обозначение привычной вещи - День несколько раз собирался узнать, откуда это слово взялось, но всякий раз как-то не получалось...). Иногда совершенно чужой, даже больше чужой, чем не очень-то похожий на человека нэрион, например. А иногда - такое ощущение, что он просто-напросто одноклассник по Лицею, который прилетел в гости.
   Интересно, он опять в библиотеке?..
   ...Унэйри в библиотеке не было.
   Собственно, он просто спал. Спал у себя в комнате, наискось на кровати, на животе, обеими руками обняв подсунутую под голову и грудь подушку и раскидав ноги. При этом он громко сопел. Заглянувший внутрь после деликатного стука в дверь День на самом деле изумился. И позе спящего - и самому себе. Он, оказывается, правда верил, что сторк спит так, как он себе нафантазировал - как андроид из прошлого. Хотя ведь глупо так думать, сразу понятно.
   Если бы это и в самом деле был одноклассник - День заорал бы что-то вроде "команда "подъём!"", щёлкнул спящего в подошву, бросил бы ему подушку на голову или, может быть, уселся у окна - ждать, пока тот сам проснётся. Но тут как-то всё это было... не так. И, пока День терялся в догадках - что делать и не уйти ли просто-напросто? - сторк проснулся.
   - Доброе утро, - облегчённо сказал День. - Я войду?
   Унэйри неловко сел и смотрел сердито. Ах, да - сторки очень не любят "нарушения личного пространства". Вряд ли ему понравилось проснуться и увидеть в комнате чужака. День подумал так и возмутился: какого чёрта?! Это их, Светловых, дом, а чужак - как раз сторк!
   - Завтрак уже! - сердито сказал он. - За тобой что, надо кого-то посылать?
   - Не надо, - серьёзно ответил сторк. Зевнул, быстро прикрыв ладонью рот и прижмурив глаза. Потом опять сердито посмотрел на землянина. И пошевелил кистями рук и ступнями - как будто вращал их...
   ...Следов от ран нигде не осталось, постарались земные хирурги-косметологи, но во сне у Унэйри иногда немели ладони и ступни - тогда он, перед тем, как проснуться, отчётливо ощущал в них, внутри своего тела, холодные, шершавые от ржавчины железные костыли, которыми его распинали. И просыпался в ужасе... А сегодня спал очень хорошо. Так, что даже не сработал обычно безотказный "внутренний будильник".
   Но землянину обо всём этом говорить он, конечно, не стал. Унэйри и правда был сердит на Светлова-младшего - вошёл, стоит и пялится.
   - Я сейчас приведу себя в порядок и пойду на завтрак, - сказал он, намекая, чтобы День ушёл. Но тот не желал намекаться - уселся у окна и кивнул:
   - Ага, давай.
   Унэйри с трудом сохранил спокойное лицо, но постарался закрыть за собою дверь в ванную как можно отчётливей. И всё-таки, когда он вышел, День сидел на прежнем месте и спросил, как ни в чём не бывало:
   - Ты после завтрака что будешь делать?
   Унэйри хотел просто промолчать, повернувшись спиной. А вместо этого сказал неуверенно:
   - Я хотел сходить на речку...
   - Пошли. А ты откуда знаешь, что тут есть речка? - День прищурился.
   - Я там уже был, - решительно признался Унэйри, влезая в штаны. - Ночью...
   - Вот каааак... - протянул День. Он в самом деле был растерян - представил себе, как сторк ходит ночью по спящему имению и внутренне напрягся. А тот спросил неожиданно:
   - Кто такие русалки?
   - Это такая нелюдь из легенд, - объяснил День. - Лесные жители в образе девушек. Довольно зловредные, хотя красивые.
   - Я не понял, это легендарные существа? - нетерпеливо уточнил Унэйри, натягивая правый сапог.
   - Ну да. Во всяком случае, всерьёз их на людской памяти никто никогда не видел... А где ты про них прочитал?
   - Да так... - совершенно по-людски отозвался сторк, оставив землянина в недоумении. И тут же добавил недоумения неожиданным вопросом: - А что сегодня на завтрак?
   - Улитки эскарго в чесночном соусе, - не моргнув глазом, ответил День. - Французская кухня.

* * *

   Завтрак был не французский, а английский - яичница-глазунья из трёх яиц с кочанным салатом, беконом, горошком, грибами и горчицей (вот она оказалась и правда французской), хлеб нескольких сортов, пирожки с грибами, чай и молоко. Унэйри почти разочаровался - он и правда настроился на улиток, тем более, что больших садовых улиток некоторые земляне и правда ели, он это уже знал. А сразу после того, как он вышел из столовой, День нагнал его и кивнул:
   - Идём?
   - Только можно сначала спортплощадку посмотреть? - спросил Унэйри и День пожал плечами: мол, почему нет?..
   ...Спортплощадка была большой - собственно, целый стадион, даже с футбольным полем и армейской полосой препятствий - но сейчас на ней, конечно, никого не оказалось. Унэйри оживился и смотрел вокруг с искренним и непосредственным интересом, как бы не первый раз День видел у него такую реакцию на что-то. Чтобы "показать себя", День подпрыгнул, легко ухватился руками за перекладину турника, несколько раз быстро качнулся всем телом и - раз, раз, рррраз! - закрутил "солнышко". Пружинисто сложился вдвое, соскакивая собранным комочком, выстрелил руки и ноги в стороны - и замер в яме с песком, словно сам себя одним ударом вогнал в землю, даже не покачнулся. На сторка он не смотрел, но Унэйри так же молча и не глядя на землянина, подошёл к "разрушенному мосту", подскочил, уцепился, толчком вышел в стойку, упал вперёд, выкидывая руки и поджимая ноги, перехватился в падении за следующую перекладину, ниже, крутнулся, встал на ней в рост, подпрыгнул, поворачиваясь вокруг себя, снова встал на перекладине - и кувырком соскочил наземь. Лицо его было обычно-непроницаемым.
   - Умеешь, - признал День. Кивнул на яму с песком: - Поборемся?
   Лицо Унэйри дёрнуло гримаской.
   - Нет, - негромко, но безапелляционно ответил он. И тут спросил, повернувшись в сторону: - А этот стол для чего?
   - Для настольного тенниса, - пояснил День. - Никогда не играл?
   - Даже не видел... Хорошая площадка. У нас была такая же, туда могли ходить все, даже с Нижнего Двора.
   - Слушай, - не стал молчать День, - тебе самому не противно? "Даже с Нижнего Двора", милость какая. Они же даже не инопланетяне, они тоже сторки, как и ты...
   Зелёные глаза посмотрели на землянина с изумлением. Не наигранным, настоящим. Потом Унэйри чуть усмехнулся и, привалившись плечом к первому "пролёту разрушенного моста" и... запел. Да, запел, изумив землянина не меньше, чем только что изумился сам. День, чуть приподняв брови, внимательно слушал...
   - Дух и букву закона скрепила печать
   Что безродный не может касаться меча.
   Те, кто чтили закон, те веками не ведали горя.
   Но нашёлся один, непокорный судьбе
   Имя Рода и герб он придумал себе,
   И не встретил того, кто бы мог его право оспорить.
  
   Ветер - друг перемен - бросит пылью в лицо
   Но героя опять назовут подлецом,
   Даже если слова никогда не расходятся с делом.
   Для того, кто признал неизбежность войны
   Безмятежная жизнь не имеет цены
   А сильней его делает то, что убить не сумело...
   "Как-как?!" - ошалело хотел переспросить День, вспомнив недавно прочитанного германского философа Ницше и точно такие же его слова... Но не переспросил - не хотел перебивать. Однако Унэйри сам оборвал себя, покачал ладонью:
   - Нет, не это... другое. Вот это лучше, землянин. Мы сами решаем, как и что у нас должно быть. Сами.
   Цвет белый - безумной чести,
   Цвет серый - холодной стали.
   Мы живы, пока мы вместе,
   Мы болью единой стали.
   Потеря бьёт кровью в горло,
   На миг застывает тело.
   Но головы вскинув гордо,
   Мы вспомним, что вновь сумели
   Возвратиться домой, снова выиграв бой
   Со своей Судьбой и с самим собой!
   Завтра снова кровь вырвет нас из снов
   И поверх голов пронесётся вновь -
   Вперёд! Пока мы дышим,
   Пока есть ещё, что терять.
   Вперёд! Стучат всё тише
   Сердца... Чтоб убивать.
   Цвет красный - реальной боли,
   Цвет синий - мрачной отваги.
   Мы снова вернулись с боя,
   Испачкав смертями флаги.
   Но кто мы - не знаем сами.
   Шуты или просто дети.
   Над нашими небесами
   Распахнуты крылья смерти.
   Позови меня среди ночи и дня,
   Попроси огня, но смогу ли я
   Позабыть любовь - призрак страшных снов?
   Завтра чья-то кровь прольётся вновь -
   Не отступать! Пока мы дышим,
   Пока есть ещё что терять!
   Не отступать! Стучат всё тише
   Сердца... Не отступать.
   Цвет белый - безумной чести,
   Цвет серый - холодной стали...
   Сторк хорошо пел. Здорово, и День мог это оценить - вслушивался, разбирая слова и ловя смысл, словно учёный, складывающий в единое целое обрывки и куски старинной, чужой, но прекрасной рукописи... А Унэйри вдруг прикусил губу, чуть прикрыл глаза (зелёное пробивалось в щёлку между век), потом - распахнул их, сглотнул и заговорил - не запел:
   - Становясь Океаном -
   сожалеют ли воды реки
   о своих берегах?
   Ярче смерти -
   смотри! -
   звёзды в небе горят.
   Как светла
   эта ночь
   перед боем...
   Вперёд - и вверх,
   В хохочущих Ветрах!
   Начало радуг -
   Здесь, в моей груди.
   Смотри -
   Горит восход в снегах!
   Летим...
   ...Унэйри чеканил строки - с расширенными глазами, в которых День зачарованно увидел разгорающееся огненное и невесомое безумие и понял, что и сам поддаётся металлическому, безаппеляционному ритму строк, претендующих быть в мире - единственно верными... потому что мир этот полон нечистоты и предательства, нелепости и бесчестья, жадности и слепоты, низкой суеты не знающих достоинства существ... но, держась за эти строки, можно взлететь над ним - взлететь, раскинуть стальные крылья карающего демона, пролить вниз бестрепетно и безразлично искупляющий огонь своей жалости к этому гнилому болоту под тобой, потому что это - твоё великое право, это - единственное, ради чего ты родился, живёшь и умрёшь, и всё остальное - неважно...
   День с трудом очнулся от этого жуткого и величественного гипноза - очнулся лишь тогда, когда вспомнил Свет. Не огонь, а Свет - светоносные мельницы, колоссальные свастики Галактик, плавно и неостановимо вращающиеся во мраке Вселенной и отрицающие его своим мерным сияющим коловращением... И вспомнил ещё - яркую и горячую Звезду, которая вдруг всплывает тебе навстречу из самого обычного разрезанного спелого яблока... (1.)
  
   1. Один из базовых приёмов аутотренинга, которому обучают дворян - сосредоточение внимания на поперечном срезе яблока.
  
   ...Унэйри стоял у теннисного стола и смотрел на землянина - хищно и внимательно-бездумно, светящимися зелёным пламенем глазами, в которых не было больше ничего людского и даже просто разумного. Это больше не был жалкий и убитый тоской и беспомощностью пленный - и День спокойно понял, что сейчас сторк бросится на него. И ещё он вспомнил хроники - сторки с такими глазами, почти зримо сияющими сквозь матовые грани забрал, бегут в атаку среди развалин, страшные раны, нанесённые в упор, оторванные руки не останавливают их... обливающиеся кровью, горящие, изорванные в клочья, они вламываются на позиции и со звонким яростным воем-рыком рубят и стреляют; лишённые мыслей, лишённые какого-либо страха, лишённые чувства боли, лишённые, кажется, даже собственного "я" (...становясь Океаном - сожалеют ли воды реки... на самом деле так!) - и их не остановить... и тут им навстречу поднимаются с хриплым рёвом земные панцырники...
   ...и останавливают. Останавливают грудь в грудь вал горящего прекрасного безумия.
   И кто-то - кто-то из сторков, может быть, впервые в жизни - бежит прочь от земных позиций.
   И ещё.
   И ещё...
   ...и красный штандарт с золотой свастикой бьётся языком негасимого светлого пламени над возвращёнными позициями.
   - Вы думали - победа будет за вами, да? - не двигаясь, тихо и отчётливо сказал земной мальчишка. Без злости или даже ликования, но - твёрдо. - А она - за нами.
   Жуткая подземная зелень погасла за прикрытыми веками.
   Унэйри опустил плечи и ломко вздохнул.
   А День лёгким прыжком подсел на край стола, хмыкнул и, чуть подстукивая пальцами по гладкому дереву, негромко...
   - Увядает цветок бессмысленно,
   Одиноко в вазе оставленный.
   В ручейке, в леса убегающем,
   Взбаламучен ногами ил.
  
   Опечалено птицы кружатся
   Над гнездом, злой рукой разрушенным...
   Кто-то просто забыл товарища,
   Кто-то просто друга забыл.
  
   Пожелтевший листок берёзовый
   Сорван с ветки ветрами буйными.
   Хлещет дождь волной не стихающей,
   Страшен молний кривой оскал.
  
   Плачет девочка, взяв ладонями
   Крылья лёгкой погибшей бабочки...
   Кто-то просто обидел товарища,
   Кто-то просто другу солгал...
   Унэйри слушал. Слушал, подняв голову и глядя не мигая, слушал очень внимательно. Он даже чуть приоткрыл рот - опустилась чётко очерченная нижняя губа и стала совсем детской, как у удивлённого земного мальчика его лет... А День соскочил на землю и продолжал напевать - чуть улыбаясь:
   - После ливня, в землю ушедшего,
   Над лесами раскинулась радуга.
   Рыбак, улыбнувшись загадочно,
   Улов в озерцо отпустил.
  
   И на праздник грустному мальчику
   Подарили щенка лохматого...
   ...Кто-то "здравствуй" сказал товарищу,
   Кто-то просто друга простил.
   Землянин и сторк стояли друг напротив друг друга - в каком-то метре. Одного роста, хотя по земному счёту Унэйри был немного младше. День - в защитного цвета рубашке с алым галстуком под широким воротником, забранной в туго подпоясанные ремнём синие шорты, в кедах с бубликами скатанных носков повыше щиколоток - выглядел обычным мальчишкой. Ветерок с тропинки чуть шевелил русый чуб, единственную длинную прядь короткой стрижки-"варяга". Унэйри - в строгом весте поверх рубашки, узких штанах, высоких тупоносых сапогах - казался даже старше землянина из-за угрюмого бледного лица, как будто обрамлённого длинными, почти до плеч и словно по линейке подрезанными надо лбом, прямыми рыжими волосами.
   Серые и зелёные глаза не желали уступать друг другу ни секунды взгляда. И оба ощущали, что сейчас всё очень серьёзно.
   Наконец День сказал спокойно:
   - А такие песни, какие ты пел, у нас есть тоже. Только они не главные. Понимаешь? Не главные, - и спросил неожиданно: - Если бы я был у вас в плену - со мной бы ведь не так обращались, как здесь с тобой?
   Унэйри помедлил. И ответил негромко и коротко:
   - Нет.
   - Вы просто очень жестокие люди, - помолчав, сказал День.
   - Мы - не люди, - отрезал Унэйри.
   - Может, и так, - согласился День. Помедлил, добавил: - Иногда похоже, что так.
   Сторк видимо не понял словесной игры смыслов. Может быть, даже думал, что земляне на неё не способны - это прерогатива сторков. Но спросил - так спросил, что стало ясно: это его мучает и он решился заговорить, потому что вопрос для него очень важен:
   - Ты хотел знать, как обращались бы с тобой, если бы ты был в нашем плену. Представь себе... просто представь, что ты попал в наш плен. Я сейчас говорю то, чего не было бы и не могло быть, но всё-таки - представь, что ты попал в наш плен и мой отец пригласил тебя за наш стол. Ты бы - сел?
   - Да, - совершенно обыденно ответил День и Унэйри посмотрел на него с таким изумлением, что землянин изумился сам: - Ты чего?
   - Ты бы сел?! - повторил Унэйри почти потрясённо.
   - Да почему нет? - пожал плечами День.
   Унэйри никак не мог собраться с мыслями. У его народа не было ничего постыдного в том, чтобы сесть за стол победившего тебя врага - напротив, старинное сказание иронизировало, что в этом случае надо есть особенно много и со вкусом, пусть врагу будет неприятно. Но это касалось сторков в плену у сторков! Вихт не приглашают за свой стол - и не садятся за стол к ним. Но тогда получается... получается, что...
   Унэйри даже замотал головой, не стесняясь удивлённо и даже тревожно глядящего на него земного мальчишки. Получается, что земляне не считают себя надо всеми?! Как же тогда они проводят градацию разумных существ?!
   - Подожди, - День потёр нос. - Постой. Тебя мучает, что ты ешь за столом у врагов?
   - Да, - почти с облегчением ответил Унэйри - хорошо, что не пришлось объяснять самому!
   - Но мы сами пригласили тебя, - Светлов-младший, сам того не заметив, объединил в этом "мы" себя и отца. - Потому что ты не трус. Ты честный враг. Ты не наш кровник. Какие могут быть препятствия?
   - Мой отец не понял бы, и я не понимаю себя, - честно сказал Унэйри и сделал странный жест. - И мне тяжело думать, что он не понял бы меня.
   - Твой отец был храбрым? - спросил День и понял, что сморозил глупость: среди сторков нет трусов. - Он погиб? Да?
   - Погиб... - эхом откликнулся Унэйри. - Уже давно. Мы ещё наступали. Он погиб, веря, что мы победим.
   - Я знаю, что вы считаете себя единственным народом... вы же себя так и зовёте - "Народ"? Но послушай, может быть, тут всё сложнее? Разве до нас вы не встречали смелых врагов? И как можно им отказывать в праве на равенство с вами - и зачем самому отшатываться от протянутой ими руки? Где здесь причина для душевных терзаний? Если бы я был у вас в плену и меня пригласили за стол - я бы обрадовался. Потому что подумал бы: "Ого, они, кажется, начинают что-то понимать!"
   Унэйри растерялся. Как это бывает со сторками, не способными осознать сказанное им логически, у него возникло ощущение нереальности, неправильности происходящего и отсюда - мгновенное и острое подозрение, что его пытаются обмануть. А День продолжал:
   - Твой отец был, я уверен, ещё и умным. Может быть, будь он жив - он бы думал сейчас иначе?
   Это было последнее, что следовало говорить сторку. И - лишнее. Несколько секунд Унэйри смотрел на Деньку опять опустевшими, стеклянными глазами (День неприязненно вспомнил чучела в охотничьей комнате). Потом чуть поклонился - влево-вбок-чуть вперёд, одной головой - и указал левой рукой на тропинку.
   День ощутил, что сказал что-то не так. Но предпочёл расценить жест, как предложение продолжать прогулку.
   Хотя и было это не совсем так. Кивок и жест означали: "Последуем туда, откуда на своих ногах придёт только один из нас!"
   Но День этого не знал.
   И всё-таки оба были взвинчены и понимали невесть каким чувством, что скоро произойдёт что-то важное... важное для них обоих и важное вообще. Но шли молча, плечом в плечу. Могло показаться, что оба мальчика просто любуются видами.
   Впрочем, Унэйри подумал, что открывшийся ему с речного берега дневной пейзаж уступает ночному, уже виденному им. Сейчас вокруг не было загадочности и скамейки с фонарями у тропинки казались совершенно естественными, а не досадной помехой. И река была совершенно обычной, и видно было, что на том берегу начинаются рассечённые перелесками большие поля, на которых в нескольких местах работают какие-то машины.
   Ещё и потому, что ночная сказка ушла, Унэйри ощутил новую волну раздражения. Он уже решил, что будет драться с землянином - драться здесь. Оставалось сделать только последний шаг. И День сам подал повод.
   - Видел, какой чистый лес? - он кивнул назад. - Ни гнили, ни слизняков с пауками. Терпеть не могу пауков. Раньше они хоть мух ловили, а сейчас - кто его знает, зачем они...
   И тут Унэйри припечатал:
   - А я знаю, почему у вас нет слизняков... и пауков. Вы их слопали, когда голодали.
   Унэйри сказал это пусть и в оскорбительную - но всё-таки полушутку. Он не ожидал, что именно эти слова послужат поводом - и чуточку растерялся, когда увидел, как сузились и потемнели глаза землянина. День сухо спросил:
   - Ты думаешь, мне дополна удовольствия - видеть, как ты тут мороженым обжираешься?
   Это было неправдой - Унэйри никогда не обжирался и вообще ел сдержанно и очень аккуратно, как-то по-кошачьи. Но сейчас главное было - уязвить сторка, и День, который наконец-то вышел из себя, с удовольствием увидел, как на бледных щеках Унэйри вспыхнули два отчётливых алых треугольника. Растерянность прошла.
   - Я сюда не просился, - со впервые прорезавшимся сильнейшим акцентом ("йааа сьюдда нийе прози'лльсийа!") ответил сторк.
   - Врёшь, - с удовольствием сказал День. - Ты просился. Ты скулил, как шакалёнок, которому на хвост наступили: "Ах, я тут умру, ах, я буду делать всё, что вы скажете, только заберите меня из лагеря, по-жа-луй-стааа!" Я всё знаю.
   И это было неправдой... не всей правдой - но День уже не желал останавливаться.
   - Ас мар лауд'ду, - прошипел сторк в ответ. - Этто ти врёччь! Вихт! Вихт! - второй раз он почти взвизгнул это слово сорвавшимся от ненависти голосом и подкрепил его резким рубленым жестом.
   - Ах, я вихт?! - День знал, что означает это слово. - Ну - щас ты зубами плеваться будешь...
   Все тоненькие ниточки нормальных взаимоотношений, вроде бы протянувшиеся между мальчишками двух звёздных рас, вмах лопнули. Безошибочным мальчишеским чутьём День понял: сейчас они всё-таки подерутся. И обрадовался этому, хотя и сам не понимал, почему это нужно и важно. А ещё - прочёл в зелёных заблестевших глазах сторка, что и он знает: сейчас будет драка - и хочет этой драки.
   И глядят в глаза друг другу -
   Зверю - зверь и враг - врагу...
   - вспомнились как по заказу слова из читанного Унэйри "Тёркина"...
   ...Первые несколько секунд мальчишки стоя молотили друг друга кулаками, но потом Унэйри ловко схватил Деньку за руку и бросил через бедро - однако тот, падая, опрокинул сторка подсечкой и дальше они, сопя и сквозь зубы ругаясь, катались по траве туда-сюда, не переставая работать кулаками и стараясь подмять один другого. Кончилось это тем, что они покатились - не расцепляясь - вниз по откосу и так - клубком - грохнулись с него в реку у берега.
   Ничто так не действует на дерущихся собак и мальчишек, как холодная вода. Оба сразу выпустили один другого, забарахтались, потом сели, фыркая и мотая головами ошалело. Глядели друг на друга, как будто увидели в первый раз.
   У землянина была разбита левая скула, распухла верхняя губа и из носа задумчиво капала кровь - он придерживал нос мокрой ладонью и пальцы уже сделались красными.
   У сторка почти закрылся левый глаз, был рассечён лоб над правой бровью и припухала нижняя губа, что придавало ему обиженный вид.
   Сидя в воде, они искоса посматривали друг на друга. Уже без злобы, скорей со вновь проснувшимся интересом.
   Куда более прочным и благожелательным, уже не дежурно-вынужденным.
   Мальчишкам иногда нужно именно это - просто подраться.
   - Холодная вода, - заметил Унэйри.
   День задумчиво кивнул, поднялся и протянул свободную руку, как протянул бы любому другому мальчишке, чтобы помочь встать. Унэйри мотнул головой, поднялся сам, а День, нагнувшись, стал умываться. Сторк тоже поплескал себе в лицо и они побрели к берегу.
   - Прости, - сказал День. - Я как дурак... Я расскажу отцу, пусть меня выпорют. Нельзя было так говорить... И это неправда. Я просто придумал, чтобы тебя разозлить. Отец только сказал, что взял тебя с собой, а я навыдумывал...
   - Я сам... - хмуро ответил Унэйри. - Или нельзя есть, или нельзя... оскорбить... - он с трудом подбирал слова от охвативших его чувств. - Я ел и ругал... оскорблял... Это недостойно. Совсем недостойно. Это так, что на вашем языке нет слова.
   - Мы оба дураки, да? - вздохнул День. Унэйри хмыкнул:
   - Похоже, да.
   И вдруг улыбнулся - на миг сверкнул белыми зубами. Потом взмахнул рукой, прочертил странную ломаную линию в воздухе. День, цепляясь за прибрежную иву, подтянулся, полувися, сказал через плечо:
   - Ты иногда делаешь жесты, как итальянец, к твоей внешности это очень не подходит - ты похож на наших северян, а они руками никогда не размахивают. Но я знаю, что это ваш вспомогательный язык, - (Унэйри про себя расхохотался: надо же так убого определить сложнейшую систему жестов - "вспомогательный язык"!). - Можешь меня научить?
   - Не могу, - вздохнул Унэйри, тоже выкарабкиваясь на берег. - Сами по себе эти... жесты ничего не значат. Нужно родиться сторком и уметь говорить на старом языке - тогда они станут органичной частью беседы... - и повис на иве, расширенными глазами глядя вверх.
   День рывком "поставил" себя на траву и посмотрел туда же.
   Отец стоял у лесенки, пристально глядя вниз и держа ладонь на голове сидящего рядом волкодава. Не было сомнений, что он видел если не всё, то достаточно, чтобы сделать выводы. И теперь ждал.
   Мальчишки затрусили вверх по ступенькам. Они не торопились, но и не пытались брести нога за ногу. Унэйри украдкой посмотрел на землянина. Тот поднял и опустил брови.
   Лестница была достаточно длинной, но кончилась быстро. День и Унэйри встали рядом и какое-то время молчали - молчали все трое, мальчишки - опустив головы, Светлов-старший - разглядывая их макушки.
   - Мы подрались, - убито признался День, сочтя, что молчать дальше нелепо и смешно. И трусливо...
   - Просто подрались, командир Светлов, - поспешно вмешался Унэйри. - Это была глупая драка, в которой виноват я.
   - На самом деле я... - признался День.
   Лицо Светлова-старшего оставалось непроницаемым, но в глазах появилась насмешливая искорка. Так ни слова не сказав, он кивнул, повернулся и пошёл в парк. Вихрь пошёл следом, презрительно махнув в сторону мальчишек хвостом.
   - Нас накажут? - уточнил Унэйри. День задумчиво сказал:
   - Знаешь, по-моему - нет... Пошли посушимся на мостки?
   И кивнул вниз, туда, где лесенка выводила на широкие мостки, рядом с которыми покачивались несколько лодок...
   ...День стащил кеды, сунул в них носки, бросил обувь на берег и уселся на мостках, опустив ноги в воду. Поболтал им там, потянулся, ойкнул, прижав ладонью рёбра слева, но тут же улыбнулся и булькнул ногами так, что брызги повисли искристым веером. Стащил и расстелил на досках мокрую рубашку, галстук повязал обратно - просто на шею. Унэйри присел рядом на корточки, глядя на воду. Спросил неожиданно:
   - Тут водится рыба?
   - В этой речке мало. Но есть, - охотно отозвался День. - Ты любишь ловить рыбу?
   - И есть, - коротко ответил Унэйри.
   - А я есть люблю, а ловить не очень... Если хочешь, можешь взять удочки и...
   - Удочки? А... Нет, я люблю бить... копьём, - последнее слово сторк произнёс с сомнением.
   - Острогой? - переспросил День. Унэйри ответил немного сердито:
   - Наверное. Я не знаю, как это у вас называется правильно. У нас говорят - ф'йонн. Он такой... с крючками. Как копьё.
   День не очень много понял из этого путаного объяснения, но не стал переспрашивать.
   - Остроги у нас тоже есть, только мало кто так ловит. Ночью иногда плавают со смольём на носу, острожат. Но я плохо умею.
   Это не очень понял уже Унэйри. И вспомнил:
   - У нас текла река недалеко от дома. Бори'анд. Большая река, медленная. Там стояли генераторы энергии, а ниже их на отмелях можно было ловить... - он произнёс непонятное слово. - Не знаю, у вас, наверное, нет таких рыб. Большие, плоские, серые такие, можно принять за камень. Мы били их сразу на всех, а иногда - несколько штук для себя. Жарили прямо на берегу... С нами ходили даже мальчишки с Нижнего Двора, это же рыбалка, а береговая линия - она ничья и там нет законов...
   Кажется, он хотел сказать что-то ещё - но не сказал, а остался сидеть, глядя на воду.
   - Что ты на себе всё сушишь? Сними хоть сапоги, - сказал День. - Вода отличная, между прочим.
   Унэйри покосился на землянина почти испуганно. С его одним заплывшим глазом это выглядело смешно.
   - Я... не хочу.
   Землянин скептически хмыкнул. Это хмыканье явно разозлило сторка. Он уселся на пятую точку и начал, сердито посапывая, стаскивать узкие тупоносые сапоги, задирая ноги чуть ли не выше головы. Поставил их рядом, сверху положил высокие армейские носки (массаж, влагопоглощение, климат-контроль, даже автоматическая первая помощь при ранениях и травмах - у землян были такие же...). И, сев на тёплые доски уже "по-людски", опустил ноги в воду - как будто делал кому-то что-то назло.
   - Ну и скажешь, не приятно? - осведомился ехидно День. Ноги у него от колен и ниже, до самой щиколотки, были уже загорелые, а по сравнению с Унэйри - вообще коричневые.
   - Приятно, - буркнул Унэйри. - Просто... - и не договорил. Вместо этого процедил: - О Сила Сил, до чего противно одним глазом смотреть...
   - Давай я полечу, - предложил День. Унэйри повернулся к нему, одноглазо моргнул. - Я умею.
   - Х... хорошо... - с запинкой согласился сторк. И добавил: - А потом я тебе. Я тоже немного умею.
   День ловко уселся - ноги крестом - на досках лицом к сторку. Протянул руку и увидел в глазах Унэйри... испуг, что ли? Чего он так вибрирует, подумал День, привычно водя ладонью над бровью сидящего напротив Унэйри. Сторк и правда сидел, как будто на иголках - и словно ладонь землянина была раскалена. Хотя... ух... ох ты, чёрт, да ведь я его почти касаюсь!!! И сапоги он снимать не хотел, потому что я же (вихт, ехидно подсказала память) не сторк!
   - Тебе противно? - без обиды спросил землянин, убирая руку. Сторк покусал губы:
   - Я... ты не обижайся. Мне трудно объяснить... Ты делай, мне лучше.
   День с готовностью поднял ладонь. Отец рассказывал, что у него получалось так останавливать артериальное кровотечение. Может быть, когда он, День Светлов. Станет постарше, он тоже так сможет. А пока - вполне достаточно для того, чтобы полечить вот такие "знаки боевого отличия".
   - Ну, вот так уже больше похоже на дело, - удовлетворённо сказал он через пару минут. - Видишь нормально? Теперь давай ты.
   Лицо сторка сделалось очень ответственным. День едва не фыркнул, подставляя свои отметины, но тут же с любопытством прислушался к собственным ощущениям. И... мог поклясться, что ощущения от действий Унэйри были иными, чем от любого землянина (опыт у Светлова-младшего был). Если бы он не видел, что его лечит сторк, то всё равно понял бы это мгновенно. В чём состоит отличие - было не слишком ясно, но всё-таки... А интересно - об этом различии вообще кто-то знает? Надо будет рассказать отцу...
   ...Унэйри умел лечить биоэнергией хуже, чем День, но - достаточно, чтобы следы драки почти совсем сошли. Мальчишки снова опустили ноги в воду и сели немного поближе. Чуть-чуть, совсем капельку поближе. Какое-то время оба молчали, а река медленно текла под ними, закручиваясь водоворотиками у берегов, и солнце пекло обоим затылки, рыжий и русый. Над заречным полем знойно дрожал серо-голубоватый воздух, и в этом мареве неясно двигался - словно плыл по ещё одной реке - большой комбайн, мягкий ровный гул работы которого еле доносился сюда.
   - Когда лечат - это ведь совсем иное... - пробормотал Унэйри. День заинтересованно спросил:
   - Иное что?
   - Ну, просто, если это не лечение, а жизнь... у нас прикасаются друг к другу, только если это твоя любимая женщина... или твой ребёнок... - он набрал воздуху в грудь и быстро закончил, - ...или если это самые близкие друзья. Как я и... - голос сторка дрогнул, - ...и Аллаэк. Мы были ближе, чем кровные братья.
   - Ну мы же просто помогали друг другу, - поскорей сказал День и Унэйри закивал. Потом неожиданно спросил - День совершенно не ожидал такого вопроса:
   - У тебя есть лучший друг? Самый лучший? Чтобы как... - он что-то пробормотал на своём языке, с усилием явно перевёл, - ...как часть тебя?
   - Есть, - твёрдо сказал День. Перед мысленным взором мелькнуло вечно (ну - чаще всего...) хмурое лицо, тонкое, почти как у сердитой красивой девчонки, серо-голубые глаза - Рыгор Баланчук, каким День видел его последний раз... - Мы восемь лет дружим. Только он сейчас у себя дома, в Пинске. Мы в июле в Аскании встретимся, договорились ещё в Лицее. Нас на весь июль берут пастухами.
   - А я с Аллаэком встречусь только в Хэлэ-на-Эйле, - в голосе Унэйри была глубокая грусть и он даже пропустил мимо ушей слова про пастухов, которыми в другое время обязательно заинтересовался. - Мы с ним тоже дружили с детства. И мечтали, что будем вместе летать в космосе...
   - Пиратствовать? - не удержался День, хотя тут же подумал досадливо, что он дурак. Унэйри быстро глянул на него и с вызовом ответил:
   - Да, и что? Это, между прочим, глупое слово, оно совсем не то означает, что мы делаем... И ещё - открывать новые миры... Ну? Можешь сказать: "Чтобы их грабить!" Просто смешно, до чего у вас примитивные представления о нашей жизни... - и он как-то по-кошачьи фыркнул.
   День обиделся. Здрастье вам пожалуйста - у землян примитивные представления?!
   - Менее примитивные, чем у вас - о нашей, - ехидно ответил землянин. - Сравнить легко. В наших фильмах вашим персонажам имена не из хрестоматии по истории литературы Сторкада подбирают. Если в нашем кино про вас нынешних будет действовать какой-нибудь Юннерим - вы ведь ржать будете? А что нашим нынешним персонажам вы лепите какого-нибудь Путяту Асдинга - это ничего так. Хотя "Путятой" у нас никого сейчас не называют, а "Путята Асдинг" - вообще бред, потому что "Асдинг" - это древнегерманское родо...
   - А ты знаешь, кто такой Юннерим?! - не пытался даже скрывать изумления, перебил землянина явно пропустивший мимо ушей всё остальное Унэйри. День немного смутился:
   - Знаю, что какой-то ваш исторический персонаж. И что сейчас у вас такого имени нет.
   - Да, сейчас называют "Унэйри", - с каменным лицом пояснил сторк.
   - Тебя назвали в честь него? - тут же забыв про обиду, с интересом спросил День. Унэйри помедлил, побулькал ногами, ответил не очень охотно:
   - Да. Наш Род, Уадда, воевал на стороне Юннерима Белое Копьё и его братьев. Сперва против Рода Хоэррды, а потом... потом против Безымянного. Нашего первого... вы называете его Императором, только это немного неверный перевод - у вас нет правильного слова. Если бы эта война была в ещё более ранние времена, я родился бы теперь Безродным - у нашего Рода отобрали бы имя и мои предки были бы рабами... Но Безымянный не стал никому мстить после того, как погибли Шестеро Братьев и их Роды. В те времена на Сторкаде погибли и каждые девять мужчин из десяти. И теми мужчинами считали тех, кто был младше даже моего возраста... В горах до сих пор есть целые кладбища разбитых дирижаблей, а на некоторых пляжах, где были морские десанты, в песке полно костей...
   - Это была гражданская война? - тихо спросил День. - Последняя у вас? Я читал... Наверное, и про Юннерима оттуда запомнил.
   - Читал? - удивился Унэйри. - Зачем?
   - Так... интересно, - пожал плечами землянин.
   - А я про вас почти ничего не читал, - признался Унэйри. - Только тут начал, можно сказать.
   - Зачем? - ехидно уточнил День.
   - Интересно, - непроницаемо ответил сторк.
   Мальчишки помолчали. Течение внизу тащило за собой ноги, подбивало их вверх.
   - Хочешь, я скажу тебе сэокг о том времени? Он называется "Тидд" - встреча. Ты попробуй разобрать, - предложил Унэйри. День готовно кивнул:
   - Давай.
   Унэйри быстро глянул на него, потом - в небо, в воду под ногами... Чуть слышно кашлянул. И проговорил речитативом - День напрягся, вслушиваясь в металлически-звонкий голос:
   - Я скажу вам, носящие оружие и мечтающие о нём как о своём прошлом или будущем, скажу вам, жёны и те, кто был ими или станет ими, сэокг о Встрече Владык. Так верно было, все знают, что было, и я скажу, как было, ничего не добавив и не убавив. Слушайте и скажите, если я лгу, когда замолчит мой голос. И если так будет, пусть больше никогда не прозвучит он.
   Было так...
   ...Зеркало
   Или блаженство Небес
   В небо взгляд
   Отразит седину
   Радужный
   Радужный Мост в ту страну
   Куда не дойти.
  
   Тающий
   След у воды
   Острая
   Сталь чар
   Радуйся! Вместо меча
   Наша клятва пронзает сердца.
  
   Холодно
   Кольцо на руке.
   Где мой меч?
   Ножны пусты...
   В облаке у воды
   Белый зверь под пустым седлом.
  
   Солнца жар
   Тепло огня
   Россыпь звёзд
   По ночной воде
   Воинство на грани дня
   Зовёт с собой.
  
   Дёггрюд
   Одетый зарей
   Юррефин
   С властным лицом
   Юнеррим
   С белым копьем
   И Нидхельм.
  
   Дёормуд
   Преследует цель
   Тёрехейд
   Правит зверя к нему...
   ...Дёогмунд
   Это имя - моё
   И отныне мне быть одному
   Мне быть одному (1.)
   ...Было так.
  
   1.В сэокг рассказано о встрече Владык Первых Родов, заключивших союз против могущественнейшего на Сторкаде в тот период Рода Хоэррды. В итоге после трудно доставшейся победы над Хоэррдой Владыка Дэм-Торсада Безымянный* погубил одного за другим и своих вчерашних союзников, добиваясь единоличной власти над Сторкадом. Сэокг интересен в том числе тем, что в нём единственном более-менее ясно упоминается вероятное имя Безымянного - Дёогмунд. (На самом деле это переделка песни "Анариона" "Дегмунд".)
   * Безымянный - владыка острова Дэм-Торсад времён последней войны, позже - владыка Сторкада, Глава Совета Родов, Император. Интересен тем, что является безусловно историческим персонажем, наличествуют даже записи его голоса и фотоснимки, но при этом странным образом нигде точно не зафиксировано его настоящее имя, хотя такого, в принципе, не может быть у сторков. Был колдуном-хадди, точнее - выяснилось, что он хадди, уже после его окончательной победы. Загадочно исчез после очень длительного правления, в конце которого сторки уже вышли в космос - исчез, оставив после себя золотое кольцо Даритель, которое носил, не снимая, с детства - и по легенде выковал сам в жерле вулкана Сви'галли, проходя ещё только первую ступень колдовской инициации.
  
   День совсем не понял смысла сказанного-спетого Унэйри. И не только из-за того, что многие слова и даже целые фразы на старом языке сторков были просто непонятны - не из-за этого было неясно, о чём говорилось... Но... но почему-то одновременно за неспешными, короткими строками словно бы вставало то, о чём там было сказано. Как те же туманные струи несуществующей реки, рождённым знойным летним днём над хлебным полем. День даже потряс головой, чтобы прогнать наваждение. Посмотрел удивлённо на сторка.
   Унэйри глядел куда-то за реку. И сказал:
   - Я не тангсад. (1.) Я не умею зачаровывать словом.
  
   1. Воин-певец (в отличие от тэда - обычного певца, которого лишали зрения - чтобы усилить "внутреннее зрение"). По легендам тангасы могли делать то, что пели - зримым и даже ощутимым. По времени действия рассказа, впрочем, это слово означает и просто что-то вроде нашего "лауреата конкурса".
  
   - Мне... мне почему-то стало очень печально, - ответил День. - Как будто вечером зимой вышел на берег реки и смотришь, как садится в снега на поле красное-красное солнце.
   Теперь удивлённо посмотрел уже Унэйри. И, помедлив, сказал коротко:
   - Да.
   Они опять замолчали. И молчание было спокойным и, пожалуй, дружелюбным.
   - Ты коней раньше видел? - спросил День неожиданно.
   - Живых - нет, - отозвался Унэйри. День, видимо, понял его слова так, что сторк видел коней только в книжках или кино. Но это было не совсем правдой. Сторку вспомнилось: улица между полусгоревшим городским парком и жилыми домами Безродных, два мерно ступающих между груд вывернутого взрывами щебня и опрокинутых стволов деревьев бронированных чудища, серо-зелёных, размытых. Непонятно, где кончается конь и начинается всадник. Земные гусары, глубинная разведка... и он - лежащий с двумя родичами под широкой накидкой-экраном между двух деревьев. Проплывает мимо, совсем рядом, чуть похрипывающее существо, бесшумно ступают скрытые бронёй ноги, металлический сапог с коротким выступом шпоры чуть касается - стук-стук-стук - бока...
   Они вскакивают, стреляют, стреляют, стреляют - ожесточённо, в упор, с максимальной концентрацией, чтобы поскорей пробить, прожечь броню чудищ и их седоков. И те рушатся. Кони кричат, хрипло... звучат? ревут? Как назвать? Бьются на земле, хотя их хозяева уже мертвы, и они трое торопятся добить вражеских животных...
   День не знал этого. а Унэйри не хотел об этом рассказывать.
   - Поедешь с нами в ночное?
   День сам не очень понял, когда и как у него вырвались эти слова. Но сказанного не воротишь... да и не очень-то ему хотелось возвращать слова обратно.
   Унэйри, видимо, не понял сказанного. Спросил удивлённо:
   - А что такое "ночное"? Это же... - он подумал и старательно выговорил, - ...прилагательное.
   - Да нет, - День хихикнул. - Это тут существительное. Ну, в общем, когда мальчишки пасут коней. Ну и катаются на них, костры жгут, играют в разное, разговаривают про всякое...
   - Ола! - вырвалось у Унэйри неожиданно эмоционально. - Я знаю! У нас... - он не договорил, умолк - словно быстро захлопнул распахнувшуюся было дверь. Но щёлка всё-таки осталась. И в эту щёлку послышалось: - Я поеду. Если ты не шутишь и если можно.
   - Отлично! - обрадовался День. Он в самом деле был рад, как будто не сомневался полминуты назад в своём предложении. - Завтра вечером я за тобой зайду, часов в семь. Как с работы вернусь.
   - С работы? - удивился Унэйри. - Вы... работаете?
   - Конечно, все работаем, - безразлично, как о самом обычном, отозвался День. - Трудовую повинность отменили же пока только для тех, кто младше тринадцати.
   - И... ты? - голос сторка по-прежнему был удивлённым. - То есть, и ты работаешь? Я правильно понял?
   - И я, - обыденно ответил День. - Вот то, что мы едим - это почти всё выращено у нас на огородах, в саду и на скотном дворе. Мы и для себя выращиваем, и сдаём государству. И летний лагерь обеспечиваем.
   Земной мальчишка устыдился бы мысли, что ел, не работая. Но Унэйри такое в голову не пришло. Да и занимало его совсем иное.
   Воевать - да. Но работать?! День - из семьи дворян! Земные дворяне - работают?!
   - А командир Светлов? - осторожно спросил он.
   - П... отец? - День пожал плечами. - Он в отпуске. Но он пишет сразу две книги - одну по тактике космических сражений, а вторую - по астрогации. И то и дело совещается с кем-то... Война ведь ещё не закончена. Он сперва говорил, что попросится в отставку. А потом передумал - сказал, что, раз война идёт, то и он пойдёт с нею до конца.
   - Да, война не закончена, - эхом отозвался Унэйри. И, рывком выдернув ноги из воды, стал натягивать на них - прямо на мокрое - носки.
   На Деньку он не глядел.

* * *

   День с утра возился с системой полива.
   Он опять проснулся около семи. Чертыхнулся и поклялся себе, что в Аскании будет спать, сколько захочется. Заставит себя, в конце концов! Что это за отдых такой, если подскакиваешь, словно по звонку?! Хотя... а какой режим дня у пастухов? Тоже вопрос...
   День, зевая и потягиваясь, подошёл к окну. Постоял какую-то секунду. И, хлопнув себя по лбу, бросился в ванную комнату...
   ...Через какие-то пару минут, на ходу перекинув через плечо рабочую сумку, он выбежал на крыльцо. Утро было прохладное, но солнышко уже выпило росу, и даже трава успела нагреться, День с удовольствием проскакал по ней босиком и запрыгнул на стояк, внутри которого прятался пуль управления системой полива. Стояк был сделан в виде двойной шахматной башенки с перекладиной. На эту перекладину когда-то подвешивали колокол, но в начале войны его почему-то убрали в кладовую (тоже, кстати, непорядок - надо поднять вопрос о том, чтобы повесить обратно!). А теперь на перекладину, прочно сплетя ноги, уселся Светлов-младший. Внизу подошли три пса - сука с двумя полувзрослыми щенятами - и, усевшись на траву, стали с интересом смотреть вверх. Вскоре левый щенок зевнул с подтявком, изогнулся, бешено зачесался задней лапой - мать и брат посмотрели на него укоризненно и он уселся спокойно, снова внимательно задрав морду и всем видом показывая, что ему очень-очень интересно.
   Поставив сумку рядом с собой, мальчишка открыл главную правую панель отвёрткой, потом - вскрыл защитную дверцу. Небольшой пульт не работал, его даже затянула пыль, но, когда мальчишка прошёлся туда-сюда тестером, контрольная система послала сигнал о том, что она самоблокирована в связи с застоем воды в трубах 2 и 4. Дальше пошли данные по давлению, но День, кивнув удовлетворённо, достал из футляра робота-ассенизатора.
   Робот был сделан в виде крупной белой мыши. День полюбовался ею, с усилием сдвинул крышку доступа в систему полива и щелчком по пузцу включил мышку. Та немедленно села на задние лапки и, поводя красными глазками, стала умываться, потом пискнула воинственно и, отсалютовав лапкой, замерла, "поедая глазами начальство". Робота День сделал не сам, это был плод коллективного труда мальчишек с техстанции - но Светлову-младшему он очень нравился.
   - Ну что, Склифосовский, твой час настал, - сказал мальчишка (эта многословная команда активировала программу) и сунул розовый хвостик в один из разъёмов внизу панели. Мышь замерла ещё на миг, потом выдернула хвост и скользнула в "трубу 3". День переключился прямо с правой чётной панели на левую, нечётную, и стал проверять вторую половину системы. Тут засора не нашлось, но трубы были сухими - их блокировала неподача воды с чётной половины.
   Микрофон правой панели издал целую серию щелчков, сериями пошли перемигиваться диоды, и маленькие квадратные значки в правой верхней части начали один за другим зажигаться успокоительно-зелёным. День потянулся с довольным лицом и прыжком встал в рост на перекладине. Отсюда, сверху, было интересно рассматривать аллеи и тропинки, но не более того - и он снова уселся верхом.
   Со стороны кухни потянуло вкусным запахом свежего хлеба, и сидевшие внизу собаки поднялись и порысили туда. По странной аналогии вспомнилась вчерашняя дурацкая шутка сторка про слизняков и пауков - а от неё мысли прыгнули к тому голоду, который был шесть лет назад (1.) . Он тогда уже год отучился в Лицее, там кормили, как обычно и он понял, что начался голод, только когда ехал домой.
  
   1.В 17-18 годах Первой Галактической Войны, когда началось стремительное и успешное наступление Альянса, действительно произошёл сильный сбой в снабжении гражданского населения продуктами, связанный с потерей сельскохозяйственных планет и большим наплывом беженцев на Землю. Преодолеть его удалось только благодаря совершенной системе производства и распределения (а сам по себе он не привёл к трагическим последствиям благодаря развитой системе подсобных хозяйств и массовой культуре охоты).
  
   Дома он все каникулы работал на огороде, нередко - пока не засыпал от усталости прямо на грядке. Шестилетний не обязан был этого делать. Мама, видя, что его что-то мучает, поговорила с ним - как-то вечером, когда он уже ложился спать. Хотел объяснить, что он так не отдохнёт, а устанет, что есть, кому работать, что... Но он, сидя в постели (подбородок на коленки, руки - в обхват), спросил: "Мама, я ведь дворянин?" "Конечно," - растерявшись, ответила женщина. "Мы в лицее хорошо едим. Тут, в имении, тоже много еды. Но так не у всех." "На Земле никто не умрёт от голода, - оправившись от удивления, твёрдо и серьёзно сказала женщина. - Мы, люди, такого не допустим. Ты же сам видел лавку самообслуживания у въезда в имение. И все, кто может, помогают друг другу." "Я понимаю, - сказал её сын и посмотрел потемневшими глазами. - Но этого мало. Я видел, что мальчики, такие же, как я, хотят есть. Они не говорят про это, но они хотят есть и работают - и не только для себя, но и для армии, хотя никто их не заставляет. Если они могут отдавать то, что хотят съесть сами - то я тем более могу. Я не ничуть не голодный. И я буду работать, а всё с моих грядок пусть берут те, кто не может или не успевает вырастить себе еду сверх пайка. Мы должны быть вместе и победить вместе."
   Мама потом призналась, что почти испугалась: год в Лицее или же что-то ещё так изменили её мальчика, который всего-то прошлым летом ни о чём, кроме игр, особо и не думал...
   Потом была очень голодная зима. Уже для всех голодная. Земля задыхалась в попытках кормить беженцев, армию, флот. День хорошо запомнил, навсегда запомнил, как это страшно - хотеть есть. И всё равно он делил "свои грядки" так: четверть - имению, четверть - армии, четверть - в лавку самообслуживания и четверть - в летний лагерь. И не запихивал еду в рот, пока никто не видит... а ведь иногда этого хотелось до спазмов в желудке - съесть морковку или даже сырую картошку, прямо так, не отряхивая от земли. Один раз старшие ребята поймали именно за этим... кого - День не хотел вспоминать, чтобы даже мысленно не позорить его-нынешнего. День думал, что сейчас старшие будут бить тяжело дышащего, прячущего глаза девятилетнего мальчишку. Хотел заступиться - и потом отлупить сам. Тем более, что... тоже не надо вспоминать имя, два года назад домой принесли урну с его пеплом, третью урну за год в эту семью... так вот, он тихо и зло сказал: "Пусть жрёт при нас, раз у него голод больше совести вырос!" Но Тёмка Томилин (он был тогда председателем совета отряда, а сейчас... сейчас - пропавший без вести...) вдруг сказал, взяв маленького преступника за плечи - сказал тихо, чуть тряхнув: "Да пойми ты - нельзя так. Ну просто нельзя. Человек же ты?" На том и кончилась история - и продолжения у неё не было.
   Второе лето тоже оказалось голодным. Но уже не таким страшным, потому что распахано и вскопано было буквально всё, в каждом углу подрастали кролики, цыплята, поросята и чуть ли страусы. Ожидание помогало терпеть - и осень подарила Человечеству неслыханный, фантастический урожай. Голод был побеждён людскими руками и людской сплочённостью...
   ...День испуганно дёрнулся и в полёте поймал, как ему показалось, брошенный камень. Но это всего лишь выпрыгнула наружу довольная собой мышь, лихо пискнув в полёте.
   День отключил её, почистил антисептиком, просушил, убрал в футляр. И несколькими толчками стила запустил систему. Закрыл защитную дверцу и поставил на место панель.
   Потом - соскочил наземь и застыл, вслушиваясь и вглядываясь.
   Сперва ничего не изменилось. Но через несколько секунд вдоль всей подъездной аллеи тут и там стали пробиваться, делаясь всё сильней, всё выше вырастая с лёгким шорохом, водяные струйки. Они крепли на глазах, шорох делался слитным, громким и неслышным - и вот уже аллея по краям оделась играющими на солнце бесчисленным множеством живых бриллиантов водяными дугами. Весело зачирикали вращающиеся лейки подальше среди кустов. А за деревьями у спортплощадки с шуршанием вскинул белёсый от пены султан фонтан.
   - Ну вот, - довольно сообщил День. И увидел, что неподалёку стоит сторк и любуется водой. - Привет!
   - Привет, - ответил Унэйри и повёл рукой. - Красиво. Знаешь, далеко-далеко есть планета Круот - там среди непроходимых лесов стоят на высоких скалах полуразрушенные замки, а в них до сих пор бьют фонтаны - и каждый словно бы поёт свою мелодию... Никому не известно, кто, зачем и когда построил те замки и почему до сих пор работают фонтаны - на планете нет никого разумного и никаких иных следов разума в прошлом..
   - Я читал про Круот, - тихо ответил День. - В Галактике столько красивого... Ты в ночное не передумал?
   Глаза Унэйри блеснули зеленью:
   - Нет, конечно.
   День не нашёлся, что сказать, закинул на плечо сумку и спросил:
   - Ты на завтрак идёшь?
   - Да, конечно, - снова блеснули глаза. И Унэйри добавил: - Ты сегодня прямо с утра задаёшь очень глупые вопросы. Ты не выспался?
   День с трудом удержался от того, чтобы приоткрыть рот. И для самого себя неожиданно рассмеялся и кивнул сторку:
   - А ты выспался?
   - Да, - ответил Унэйри. И добавил: - Я в последнее время хорошо сплю...
   ...Он не врал.
   Онемение почти не посещало его, почти не было и тех жутких снов. Собственно, ему ничего вообще не снилось. Его учили, что так не бывает, просто память иногда не запоминает сны. Учили и другому - предостерегали: если в тяжёлой ситуации начинают сниться хорошие сны - это плохой признак, значит, психика сдаётся и скоро может наступить сонная болезнь, "кома", как говорят земляне.
   Часто он задумывался о том, тяжёлая ли у него ситуация. Он жил намного лучше, чем огромное большинство пленных сторков. И это было нехорошо, неправильно. Даже, пожалуй, недостойно. Земляне не унижали его. Но жить из милости у вихт - само по себе неправильно тоже.
   На Арк-Брикте были рабы-земляне. Не очень много и не в роду Уадда, но были. Сейчас Унэйри вспоминал их - оказывается, он видел землян там довольно часто, просто взгляд и сознание скользили мимо. Рабы не ассоциировались даже с землянами-военными - раб есть раб. Были, кажется, и пленные - из земных дворян - но их он не видел, такие пленные считались собственностью Сторкада в целом и жили под особой охраной на землях Всеотца, никто из Родов ими не владел.
   Все они сейчас или мертвы - или свободны. А он...
   ... - Нет, я не раб, я пленный! - даже подскочив на кровати, громко сказал в пустоту спальни Унэйри и замотал, жмурясь, головой. Огляделся поспешно. За открытым окном слышалась музыка, что-то ровно жужжало - наверное, какой-нибудь из земных роботов. А с фонтанами и правда красивей намного.
   Дома тоже был фонтан. Точней - причудливо-ломаный ступенчатый каскад. Раньше такие снабжали водой людей и животных и вертели водяные колёса - очень важную в хозяйстве вещь. Водяные генераторы давно отошли в прошлое, но колесо было и в этом каскаде - оно мерно вращалось на самой нижней ступени, просто так, низачем, отчётливо прихлопывая широкими плицами по воде.
   Последний раз он видел это колесо, когда отступали к Башне Полёта. Каскад взорвали, и хлынувшая вода затопила Нижний Двор под самым носом у атакующих восставших рабов. Унэйри и другие младшие, прикрывавшие отход детей и женщин, перебегали от одной мокрой, покрытой красноватыми водорослями, ступени к другой, туземцы вопили в бессильной ярости и среди них гарцевали, время от времени вскакивая на сёдла, резко выпрямляясь в рост и стреляя в сторков, несколько земных гусар. А с десяток боевых летающих роботов мелькали над водой, как стремительные зимние стрекозы и тоже стреляли...
   Сорванное взрывом колесо лежало у берега нового мелководного озера - как сломанная и небрежно брошенная детская игрушка.
   Незадолго до того он всё ещё верил, что землян удастся отбить. Когда земная разведка была перехвачена сразу на нескольких тропинках отлично знавшими местность сторками, когда многие земляне погибли и было сбито не меньше десятка их летающих роботов - он ещё верил.
   А потом восстали рабы. Может, это даже и не туземцы показали землянам обходные тропы. Теперь отчётливо вспомнилось - два года у Эрви из соседнего Рода был раб-землянин, почти ровесник, его привезли откуда-то и отец подарил его Эрви. Тот не обижал свою живую игрушку (зачем обижать того, кто зависит от тебя?), брал с собой на охоту, учил разным обычным для сторка и необычным для землянина вещам и сам с интересом слушал, что тот говорит о своей родине... Унэйри вспомнил и землянина - теперь-то он понимал, что это был испанец. Молчаливый, черноволосый, но с лицом, как у самих сторков - тонким и замкнутым. Унэйри вспомнил всё это, но не мог вспомнить, чтобы землянин хоть раз говорил при посторонних сторках...
   ...Может, это он и такие как он, и показали земным десантникам тропинки, слабые места, рассказали, сколько тех, кто может взяться за оружие и где они находятся... может даже - такие земляне и подготовили к восстанию туземных рабов.
   Унэйри с тяжёлым вздохом откинулся на постель и опять зажмурил глаза - теперь до боли, чтобы заломило в висках. Ему расхотелось куда-то идти вечером. И в то же время он знал, что пойдёт обязательно. А сейчас надо отвлечься.
   Он открыл глаза, повернулся на живот и рывком дотянулся до книжек на столике - все три он взял сегодня с утра пораньше в библиотеке, схватил наугад, потому что в саду зашумели фонтаны и он поспешил посмотреть, что там...

* * *

   День заскочил за Унэйри после ужина. Вообще он думал, что сторк выйдет сам и с четверть часа ждал его у крыльца, но тот не появлялся, и День, чертыхнувшись, отправился выяснять, что и как. Попутно подумав, что ещё недавно просто ушёл бы один - дело-то ему до сторка? И ведь он спрашивал за обедом снова - пойдёт Унэйри или нет?! тот ещё раз подтвердил, и вот - на тебе!
   Унйэри сидел на кровати и сосредоточенно читал. Если честно День разозлился, потому что заподозрил, что сторк специально не пришёл - пусть, мол, за мною зайдут! И поэтому сердито спросил прямо с порога:
   - Ты идёшь или нет?!
   Унэйри непонимающе посмотрел на нетерпеливо притопывающего ногой землянина. Потом - протянул ему книгу:
   - Скажи, тут написано то, что было? Это правда?
   День растерянно поглядел на книгу, взял её (это была какая-то историческая повесть, и он не помнил её), вчитался. Поморщился:
   - Ну да, правда...
   - Голодного мальчика повесили за украденную булку? - настаивал Унэйри. Видно было, что его что-то мучает, а точней - изумляет до мучения.
   - Да, такое было, - День снова сморщил нос. - Но это не у нас, это у англосаксов... - поспешил он добавить и тут же сам себя оборвал со вздохом: - Хотя - и у нас было всякое, - и тут же рассердился: - Можно подумать, у вас не убивали детей!
   И резко протянул книгу сторку.
   - Нет, убивали, - ответил Унэйри. - Но убивали в бою или случайно. Разве можно убить ребёнка - даже если он из семьи рабов, если уж на то пошло! - за то, что он украл с голоду? И что это за хозяин такой, у которого рабы крадут с голоду? А если это свободный - что это за мир, в котором он живёт?! И - самое главное, - Унэйри принял книгу и положил её на покрывало. Взялся руками за край кровати и посмотрел на землянина - внимательно, очень внимательно. - Как получились такие, как вы - из таких, как здесь? - он чуть скосил глаза на книгу. - Мы - всегда были такими, какие есть. А что с вами произошло? Людей, описанных тут, - он снова покосился на книгу, - я бы презирал и постарался поскорей убить. А вас - вас я...
   Его лицо замкнулось с почти слышимым щелчком. Унэйри поднялся и сказал:
   - Ну что, пойдём?..
   ...Как и предполагал День, все уже собрались - двенадцать человек, не считая Светлова-младшего и самого Унэйри. Ещё издалека стали слышны укоризненные вопли. Мальчишки подпрыгивали на конских спинах (коней было три десятка - со всех местных хозяйств) так, словно все они и правда куда-то страшно опаздывали.
   Большинство ребят Унэйри уже видел раньше, и не по одному разу. Но по именам не знал никого, кроме круглолицего Мишки Шаньгина, знакомого той ночной русалки. Всё это были младшие дружинники Светловых и мальчишки из семей с ферм имения. Унэйри, кстати, не мог никак понять, что их связывает со Светловыми и чем эти фермеры отличаются от людей, живущих на государственной земле... или общественной, кому у землян принадлежит земля-то? Он и этого не знал... Между прочим, в своей одежде он выделялся среди земных мальчишек - они все были одеты в простецкие куртки, рубашки и штаны, половина - босиком; День сразу же затерялся среди приятелей, потому что ничем от них не отличался, и Унэйри почувствовал себя одиноким. Тем более, что на шее у каждого юного землянина алел галстук.
   Кони не был похож на накьятт. Выше, но... уже, что ли? Слишком большая голова, слишком тонкие ноги... глаза какие-то глупые. Но земные мальчишки явно были в восторге. И День сунул в руку сторку кожаную узду:
   - Вот, держи. Это Туман, он спокойный... Ну чего стоишь? Вон, нос ему погладь.
   Унэйри посмотрел неласково-озадаченно, но узду принял и под непрекращающийся галдёж мальчишек осторожно потрогал конский храп.
   Нос у коня оказался и правда очень приятным - мягкий, бархатистый, тёплый. Даже странно было, что у большого животного такой нежный нос... Унэйри погладил уверенней. Коню это явно нравилось, он тихо фыркнул прямо в ладонь тёплым воздухом.
   - Теперь садись, вот, как я, - скомандовал День.
   - Сможешь с земли запрыгнуть? - спросил кто-то, но День ответил раньше Унэйри:
   - Он сможет.
   Это и правда оказалось легко - сторк прыгнул с земли толчком, придержавшись за конскую холку - и под многоголосое одобрительное "о-гоооо!" устроился на коне, копируя посадку землян. Уверенности он не чувствовал, но в то же время изнутри вдруг подкатило тепло - как же давно он не ощущал подобного! Если закрыть глаза, то...
   Нет, конечно, это не накьятт. И нечего фантазировать.
   - Значит так, они не летают, - серьёзно сказал плечистый мальчишка, по виду - самый старший. - Тянешь повод влево - поворачивает влево, вправо - вправо, сразу на себя оба конца - останавливается, чем резче тянешь, тем резче останавливается, понял? Стукаешь ногами под бока - быстрей бежит. Если уже бежит, а впереди яма там или ещё что - стукнешь сильно, одновременно ослабишь повод, он прыгнет. Подпрыгнешь сам и шлёпнешься на спину - начнёт закапываться...
   - Рооооммм!!! - День захлебнулся фырканьем.
   - Я знаю, что они не умеют копать, - снисходительно отозвался Унэйри. - А они... плавают?
   - Не очень хорошо, но плавают. И любят плавать, сегодня сам увидишь, - пояснил длинноволосый веснушчатый паренёк. Унэйри сердито подумал, что у сторков в компании всех представили бы, а тут, как видно, знакомятся по ходу дела...
   - Примерно понял? - уточнил Ромка. Унэйри согласно наклонил голову. - Тогда что? - он огляделся вокруг. - Поскакали?
   И, свистнув, шлёпнул своего коня по крупу ладонью - тот сразу сорвался с места прыжком. Секунда - и рядом с Унэйри не осталось ни одного всадника, да и коней без всадников - тоже, они со ржанием помчались следом.
   А ещё через миг Туман тоже рванулся вперёд - Унэйри только чудом удержался на заходившей мышцами конской спине.
   Скачка совершенно не походила на полёт на накьятт уже просто потому, что снизу ритмично поддавало. Унэйри после первых секунд растерянности быстро понял, что надо делать, чтобы не слететь наземь... но так же понял, что все его силы как раз на это и уходят. В то время как земляне уже летели - да, именно это слово пришло на ум, когда он увидел их скачку - далеко впереди. Причём двое танцевали на конских спинах - именно танцевали, и Унэйри с грустью подумал, что теперь понятно, как те гусары ухитрялись вскакивать на седло пляшущего коня и стрелять оттуда. Если вот так провести детство...
   ...Когда Унэйри доскакал до места сбора, все уже, разумеется, были там. И все глядели на него.
   - Как мешок, - без злорадства, спокойно сказал остроплечий, странно подстриженный - ровно по кругу - мальчик, кажется, самый младший. Но ему неожиданно возразил Ромка:
   - Главное, что не упал. Захочет - научится.
   "Ну уж нет," - сердито подумал Унэйри и тут же ему ужасно захотелось научиться скакать верхом так, чтобы земляне ахнули.
   - Далеко ещё? - спокойно спросил он. День указал за спину:
   - Вооон там в километре речушка, переплывём её и на месте.
   Дальше поехали шагом. Унэйри расслабился и с интересом оглядывался вокруг. Чистое небо было предвечерне-прозрачным, солнце скатилось почти к самому горизонту. В высокой траве вокруг что-то стрекотало, время от времени в стороны от конного отряда отчётливо порскала живность покрупнее. Мальчишки переговаривались, ведя речь об охоте, а День - он молчал, опустив голову - вдруг пустил коня по кругу, одновременно обегая едущих и двигаясь вместе с ними - тут же ловко выделывая на конской спине разные штуки под одобрительные возгласы остальных. В душе Унэйри опять шевельнулась зависть и он стал просто смотреть вокруг, делая вид, что ему совершенно не интересны фокусы Светлова-младшего.
   Вдали была туманно видна линия струнника - главного здешнего транспорта, Унэйри уже хорошо знал, что это такое и помнил, что дальше начинается большой океанский залив. В остальном местность выглядела совершенно нетронутой человеком, если не считать справа и сзади видного куска поля, да слева впереди - каких-то высоких сверкающих колонн, увенчанных гигантскими плоскими дисками.
   - А что это? - спросил сторк, кивая на непонятные строения.
   - Конденсаторы атмосферного азота, - ответил кто-то. Унэйри понял ответ. На Арк-Брикте это тоже делали, только установки выглядели иначе. Унэйри хотел промолчать, но вырвалось само собой:
   - Как тут безлюдно.
   На него посмотрели сразу все и Ромка пояснил удивлённо:
   - Так это же всё имение Светловых, а не Пояс Городов. - Самый ближний большой населённый пункт - это Якутск, и даже он не в Поясе. А тут живёт тысяч пять народу, почти все - на фермах и в опытных хозяйствах. Мы сейчас едем через покосные луга, они между двумя реками... - видно было, что Ромке нравится всё это объяснять. - Скоро сюда перегонят стада с севера, а на будущий год станут косить траву на биомассу... О, приехали!
   Впереди была неширокая, с тёмной водой, речка. Выше по течению виднелось небольшое здание, мостки, лодки рядом с ними и какое-то шевеление - там явно были люди. Но Унэйри не успел рассмотреть, потому что земляне соскакивали наземь и тут же начинали стаскивать одежду.
   - Раздевайся, - бросил День, тоже стягивая майку через голову.
   - Зачем? - не понял Унэйри.
   - Через речку же вброд... - День ловко связал в узел верхнюю одежду и пристроил его на голове. - Она узкая, но глубокая.
   Унэйри с ужасом увидел, что мальчишки верхней одеждой не ограничиваются. Он отвернулся, застыв в седле.
   - Эй, ты чего? - окликнул его кто-то. - Так поплывёшь? Солнце уйдёт сейчас, не высушишься уже!
   Впрочем, кое-кто уже, не глядя на сторка, погонял коня в воду и, когда тому дошло до спины - хоп! - ловко свалился вбок и поплыл, держась одной рукой и подгребая другой. Одежда на голове держалась, как влитая. И ещё один... и ещё...
   Он растерянно огляделся и наткнулся на взгляд Дня. Тот уже опять сидел верхом, но медлил. Увидев, что Унэйри смотрит на него, тихо сказал:
   - Мы там дальше поедем, вон роща, около неё встанем. Догоняй.
   И погнал коня в воду, словно бы даже ни одного движения не сделав и никак его не понукнув. Ещё кто-то на берегу оглянулся на сторка, махнул рукой призывно, но проезжавший мимо День что-то сказал, и они вдвоём въехали в реку.
   - Что за планета такая? - пробормотал Унэйри и опасливо огляделся. Интересно, от тех лодок его можно разглядеть? Он соскочил наземь, отгородившись флегматично начавшим щипать траву Туманом с опасного направления. - Не вздумай уйти! - сурово приказал он коню, безразлично покосившемуся на странно ведущего себя и немного непривычно пахнущего наездника. - Стой так и ешь! Я быстро!
   Он разделся и кое-как пристроил вещи на голове. Естественно, они упали, когда Унэйри запрыгнул на коня. Сторк прошипел проклятье, быстро нагнулся, подхватил свёрток, но тот рассыпался, а сам Унэйри съехал с конской спины и с трудом превратил падение в прыжок.
   - Олллааа! - рыкнул он и резкими движениями стянул вещи потуже и привязал их попрочней. Взялся за конскую холку - и...
   ... - Мальчик, а Сашка с вами?
   Унэйри умер на месте. Окаменел и умер. И пожалел, что не может испариться. И понадеялся, что это хотя бы мальчишка, просто голос такой...
   - Сашка с вами, я спрашиваю? - спросили снова. - Он сказал, что плиту починит, а сам ускакал, нечестно... мальчик, а вы не глухой?
   Он мееееедленно оглянулся через плечо.
   Разумеется, это была девчонка. Маленькая, вёсен четырёх, может - немного больше. В коротком широком платьице, красном в белый кружок, на широких плечевых лямках. Наверное, пришла от тех лодок, а он в траве и не заметил. Смотрела девчонка сердито, но не зло и не ехидно. Сторкадская девочка давно отвернулась бы, а точней - просто не стала бы подходить.
   - Я нездешний, - кое-как выдавил Унэйри. девочка поморгала, потом заулыбалась:
   - А, я знаю! Вы - мальчик-сторк из имения! Сашка про вас говорил! Тогда он, наверное, там, - она махнула тонкой загорелой ручкой вперёд, к роще, возле которой уже шумели переправившиеся мальчишки, - и вы ему скажите, что он обманщик, раз так с плитой... - после чего повернулась и канула в траву - только верхушки зателепались.
   На этот раз Унэйри запрыгнул на конскую спину без опоры. И заколотил безответного Тумана пятками, начисто забыв русский язык и шипя сторкадские команды для накьятт...
   ...Они сняли с коней уздечки, ещё раз сводили их к реке - выкупать, и оттуда долго неслись весёлые вопли, ржание, фырканье и плеск. Но коней водили не все - половина осталась разжигать костёр, таскать из рощи хворост, готовить еду, и Унэйри обрадовался, когда присоединился к ним и никто ничего не имел против - с рекой у него теперь было связано самое, наверное, позорное воспоминание в жизни. Если та мелочь и в самом деле сестра кого-то из мальчишек - она же всё расскажет!
   А в роще уже было почти темно, из глубины слышались вкрадчивые звуки, а потом кто-то отчётливо протянул по-русски "сплюууу... сплюуу...".
   - Кто это? - спросил сторк у выбравшегося из-за кустов и тянувшего солидную сушину веснушчатого мальчишки. Тот поднял брови, покрутил головой и ответил:
   - Так сплюшка. Сова маленькая. Ну птица такая ночная.
   Они вместе дотянули сушину и потом вместе разделали её цепной пилой. Костёр уже разгорался, сгущая темноту вокруг себя, а наверху - по краям отбрасываемого им в небо отсвета - зажглись редкие звёзды. "Как тут их мало, - подумал Унэйри, запрокинув голову. - Может быть, земляне их так жаждут, потому что их мало видят со своей планеты? А мы, сторки?"
   - Бабу Ягу увидел? - День хлопнул его по плечу и, бросив рядом куртку, плюхнулся на неё. Из темноты выходили и остальные, купавшие коней.
   - Откуда она тут? - хотевший было огрызнуться на хлопок Унэйри насторожился и снова посмотрел в небо. День ошалело смерил его взглядом, потом хлопнул себя по лбу ладонью и захихикал:
   - Это не та! То есть, не тот (1.) . Баба Яга - это такая колдунья из сказок.
  
   1. Барражирующий боеприпас производства Русской Империи. Самонаводящаяся бомба с боевой частью разного снаряжения весом от 15 до 120 кг. и сроком автономного патрулирования 48 часов. По времени рассказа устарел, но всё ещё применяется ОВС Земли и даже производится.
  
   - Не из сказок, - возразил рыжеватый широкоротый мальчишка, поправлявший костёр с краю, чтобы лучше горел в середине. - Она ещё недавно жила под Пармой в лесу. Это все знают.
   - О сантамариядоннарозабеллалючатрастамареее... - простонал кто-то, невидимый за костром. Рыжеватый огрызнулся:
   - Сам такой!
   - А что за колдунья? - заинтересовался Унэйри, усаживаясь к огню. Как и все сторки, он мог сколь угодно долго сидеть на корточках. Но земные мальчишки от этой позы почему-то приходили в бурное веселье. Они сами ложились кто как на разостланные куртки или прямо на траву.
   - Вот видишь, человек... то есть, он понимает, - нравоучительно сказал рыжеватый и отбил ладонью вылетевшую из темноты палочку. После чего объяснил Унэйри: - Баба Яга - Костяная Нога. Она летала в ступе, похищала детей и знала пути в соседние пространства.
   - М, - Унэйри ничего не понял, но переспрашивать не стал, решив, что потом узнает сам; вопрос Бабы Яги его заинтересовал.
   Около костра между тем собрались все. Кони бродили вдалеке и вокруг, пофыркивая, чем-то похрустывая и пощёлкивая. Их чёрные силуэты то и дело рисовались отчётливо на фоне синевато-лимонного горизонта. Из темноты нарисовались с десяток псов - они разлеглись рядом с мальчишками, полуприкрытыми глазами глядя в пламя и ни на что не претендуя. А мальчишки стали готовить полевой ужин.
   Унэйри раньше ел картошку, ел даже в нескольких видах, но никогда её не видел - какая она изначально, и не сразу понял, что овальные коричневато-бурые клубни, которые земляне сложили в горячий пепел по краю костра и сверху присыпали углями - и есть картошка. На большой салфетке разложили горками свежие зелёный лук, огурцы и помидоры - из теплиц, насыпали соли. На куске тёмной бумаги наломали две длинных колбасных "палки" и кто-то сходил к реке со здоровенным котелком - для чая, который так любят земляне. Котелок повесили на вкопанных деревянных рогатках - повыше над огнём. Языки пламени били безостановочно в закопчённое днище - и котелок скоро начал тихо позванивать.
   Земляне говорили о близком Празднике мужчин (1.) . Потом заговорили и о войне - все мальчишки любят говорить про войну. Особенно когда война выиграна нашими. Но из них никто на настоящей войне не был - кроме Унэйри. А с ним же не поговоришь об этом нормально, потому что воевал он не с той стороны. И лучше уж не говорить вообще, тем более, что и кроме войны есть целая куча почти таких же интересных тем. В руках у длинноволосого веснушчатого паренька - его звали Элек, и Унэйри поневоле испытал к нему и его почти сторкадскому имени приязнь - появилась привезённая гитара. Его никто специально не просил спеть, но, когда он потрогал струны - все сразу примолкли и ждали в тишине. Унэйри тоже навострил уши. Он слышал, как играют на гитаре, и ему это нравилось, хотя струны и звучали непривычно и не так красиво на взгляд сторка, как они звучали бы на джэнне (2.) .
  
   1. 21 июня. Первый из "семейных" праздников. Посвящён мужчине - воину, властелину, защитнику и труженику. В него - и в последующие два дня - проводятся самые массовые спортивные состязания.
   2. Музыкальный инструмент Сторкада - развитие чего-то вроде гуслей, в процессе эволюции обзавёдшихся грифом. Имеет от восьми до двадцати струн. Вместе с ваальду (двойной флейтой-струнником), гиррном (рожком) и рэммом (небольшим барабаном) входит в традиционный исторический набор музыкальных инструментов Сторкада, крайне популярный у сторков до сих пор.
  
   А Элек снова пощипал струны, опустил глаза, уже всерьёз мелодично провёл пальцами - и конец аккорда стал началом песни...
   - Ты знаешь - мне приснился странный сон.
   Смешной и страшный, путаный и длинный...
   Как будто я был вылеплен из глины
   И с жизнью человечьей разлучён.
  
   Как будто я нездешний, неземной,
   И будто крови нет во мне ни грамма,
   И будто кто-то гонится за мной,
   И будто нет тебя на свете, мама...
   Унэйри сцепил зубы. Сейчас он жалел, что хорошо понимает русский - и почти ненавидел Элека за то, что он выбрал такую песню... А земляне слушали внимательно, пламя костра колебалось в их глазах. Но он-то... он не просто слушал. Он слушал - и видел, как женщина в изодранном, опалённом платье с презрительной улыбкой - скрестив руки на груди, спиной вперёд - шагает буквально из рук разочарованной взвывшей толпы прямо в пустоту...
   - Как будто бы чужую чью-то роль,
   Заставили играть в чужой квартире,
   А из всего, что было в этом мире,
   Остались одиночество и боль...
   Нарочно он, что ли, правда? Унэйри быстро опустил голову. Потому что глаза стали намокать. Нет, нет, нет, нельзя! Немедленно перестань! Это... это недостойно, это...
   - И я не знал, где мне тебя искать...
   Но я искал, слезу сглотнув упрямо...
   Не страшно даже камню кровь отдать,
   Чтоб только ты ко мне вернулась, мама...
  
   И не пойму - во сне иль наяву
   Мне на плечи твоя рука ложится.
   Взаправдашние утренние птицы
   Вдруг радостно рванулись в синеву... (1.) - певец прихлопнул струны исцарапанной ладонью, покрытой коричневым прочным загаром - и тихо сказал, ни на кого не глядя: - Не бойся. Это сон. Это неправда...
  
   1.Стихи В.П.Крапивина.
  
   Вот и всё.
   Рядом шевельнулся День. Ну конечно же, земной дворянин, эмпат, чужую боль ощущает, как свою... да-да... вот только его мама и отец - они тут и они живы, а... Шевельнулся, спросил тихо:
   - Ты что?
   А он что? Он ничего.
   Просто сил терпеть уже нет. И уже всё равно - что там дальше...
   Слёзы прорвались сами, потекли по щекам. А потом вырвалось короткое рыдание - и стало на самом деле всё равно. Унэйри сидел и плакал - не пряча глаз и не пытаясь даже сдерживать болезненные всхлипы. В молчании остальных - сперва изумлённом, а потом - хмуром и понимающем. И, пожалуй, виноватом...
   - Довели человека, - сказал печально тот, который говорил про Бабу Ягу. Мишка неуверенно возразил ему:
   - Он же не человек, ты сам говорил.
   - Сам ты... такой, - отрезал рыжеватый.
   А остановиться не получалось. Среди чужого мира, под чужим звёздным небом, у чужого костра плакал навзрыд одинокий, несчастный, потерянный мальчик, у которого и правда кончились все возможные и невозможные силы.
   Но слёзы потихоньку слабели сами собой, текли уже тихо, без рыданий. И Унэйри всё ясней и ясней с ужасом понимал, что именно случилось - он плакал! Плакал при врагах! Враги видели его слёзы!
   - Теперь вы будете меня презирать, - вырвалось у него горько и отчётливо. - И правильно...
   - За что презирать-то? - серьёзно спросил Ромка. Унэйри заставил себя усмехнуться:
   - А что, разве у вас не презирают тех, кто льёт слёзы перед врагами?
   Снова какое-то время было тихо. Потом День спросил - уронил в тишину:
   - Презирают. А ты тут при чём?
   Унэйри приоткрыл рот. На него смотрели со всех сторон тринадцать пар глаз. В них не было ни этого самого презрения, ни насмешки, ни превосходства. Разве что - понимание.
   - Да что же это! - вырвалось у Унэйри на родном языке. - Не можете вы быть такими... такими добрыми! - он снова перешёл на русский. - Это неправильно! Это глупо! Это... это... я... - он ударил кулаками по коленям.
   - Мы не добрые, - ответил Денька. - Просто мы с тобой уже не враги. И кем нужно быть, чтобы смеяться над твоим горем? Или презирать тебя за то, что... в общем, так.
   - Мама... - вырвалось у Унэйри. - Я никогда её не увижу. Потому что это правда. Это правда, вот и всё! - он вздрогнул всем телом, обнял себя за плечи. - Я один. Я совсем один. Весь наш род погиб. Я один! - вырывалось у него с такой мукой, что лица мальчишек-землян исказились от сочувствия. - Я бы сделал всё, чтобы вернуть маму, но - как?! Где мне найти её, если это не сказка, а жизнь?! Вдруг я не встречусь с нею даже после смерти, в Хэлэ-на-Эйле, вдруг наша разлука навсегда?! О Пустота! Зачем вы спасли меня, земляне?! - он резким жестом спрятал лицо в ладони, как будто забрало опустил - но уже не плакал, а просто остался сидеть так. Тяжёлое дыхание было слышно всем у огня.
   Один из псов, поднявшись, подошёл к Унэйри и, пригнувшись, стал лизать ладони мальчика, подталкивая его массивной головой...
   - У вас говорят, - вдруг снова послышался голос Светлова-младшего:
   - "Зеун дат лоффа дант - вим эрдэ ан'т асэр шалла.
   Стиф'а на
   Райдэ шра'т кум, инн зеун'а стайд а'ла." (1.) Так ли ты несчастен, как думаешь? И разве ты - не ваш Род? Почему ты говоришь, что он погиб?
  
   1."Сын - это счастье, хотя бы на свете отца не застал он;
   не будет и камня
   у края дороги, коль сын не поставит." (сторкадск.)
  
   Забрало поднялось. Унэйри с искренним недоумением смотрел на землянина и моргал мокрыми глазами. Пёс лизнул его теперь уже в лицо, но он даже не попытался оттолкнуть непрошеного жалельщика - явно пытался осознать сказанное.
   - Правильно! - бодро сказал Мишка. - Вернёшься домой, найдёшь себе девчонку...
   - У них не сами ищут, а старшие сватают, как у наших дворян, - поправили его.
   - Ну сосватает себе девчонку! Раз он теперь старший в роду! - огрызнулся весело Мишка. - И дальше главное не теряться!
   Мальчишки весело захохотали. Сторк зло посмотрел на них - как будто круговой удар клинком нанёс - и неожиданно улыбнулся с тихим странным "кхм". А потом сказал:
   - А если мне, пока я тут живу, понравится какая-то из ваших девчонок? И я её увезу?
   - Ого! - вырвалось у кого-то. а Элек серьёзно добавил:
   - Наши с чужими не гуляют...
   ...Картошка по вкусу совсем не походила на ту, которую Унэйри ел раньше. Она была горячая, рассыпчатая, совершенно особенная. Земляне перекидывали ставшие почти чёрными клубни с ладони на ладонь, весело пачкались, сдирали, смеясь и дуя на пальцы, кожуру, под которой оказывалась коричневатая поджаристая плёнка, а дальше - почти белая сердцевина. Макали в соль, хрустели луком и огурцами, хлюпали большими почти фиолетовыми помидорами с тонкой шкуркой, закусывали наломанной колбасой... Элек замурлыкал:
   - Ах, картошка-картошка, в кожуре уголёк... - и его тут же поддержали весёлым хором сразу несколько голосов, видимо, песню эту тут хорошо знали:
   - ...золотистые искры,
   Голубой дымок!
   - Вкусно? - спросил День. Унэйри буркнул:
   - Мгу.
   Рот у него был занят. Но прозвучало это очень искренне, потому что все, кто слышал, необидно засмеялись. Мальчишка, на майке которого был нарисован как-то ушастый зверёк с автоматом, задумчиво спросил:
   - Всё-таки, почему, когда на природе лопаешь, всё вкусней кажется?
   - Биохимия, да и чёрт с ней, - сказал Мишка. Обвёл всех весёлым взглядом, облизал пальцы и продолжал: - Я читал как-то про походы в Век Безумия. Хотите расскажу, как они там ходили?
   - Да так же, как и сейчас, - отозвался Ромка. - Я читал книжку одну... вот, автора не помню... они там даже шалаши делали. Интересно описано, кстати...
   - Да, а помните кино - "Тропами пущи"? - потянулся, отставив гитару, Элек. - Там тоже поход был по местам боевой славы... Похоже на наши.
   - Да не, вы не поняли! - ухмыльнулся Мишка. - Это всё про совсем старые времена, про СССР, а я именно про Век Безумия! Рассказывать?
   - Давай, не томи, - День жевал какую-то травинку, глаза смеялись. Мишка кивнул и начал:
   - В общем, нас бы вот так никто не отпустил. Обязательно со взрослыми. Даже если с одной ночёвкой.
   - "Со взрослыми" - это со скольких лет? - перебили его.
   - А... не, не помню. В общем, со взрослыми. Ещё нужно, чтобы у всех документы были, что мы здоровые... и ещё какие-то.
   - Это чтобы трупы опознавать, если что? - спросили из-за костра.
   - Не знаю, я рассказать обещал, а не объяснить. Может, и трупы... Дальше. Рюкзаки не больше семи килограммов весом...
   - Врёшь, сразу признайся, - перебил его теперь уже Элек. - Что там нести на семь килограммов?
   - Да не перебивайте, не вру, правда! - возмутился наконец Мишка. - Так, лагерь надо разбивать так, чтобы пожарная машина могла за двадцать минут максимум приехать...
   - Чоооо?! Куда, в лес или в горы?! - раздалось недоверчиво-протяжное.
   - Тише, мне уже тоже интересно, пусть дальше... - потребовал Ромка. Мишка кивнул ему:
   - Благодарю... На костре ничего готовить нельзя, надо на специальном оборудовании. И готовить должен профессиональный повар. И из специальных продуктов, проверенных и с сертификатами... Воду пить только бутилированную...
   - Это какую? С бутаном, что ли? Зачем? - опять не выдержал кто-то.
   - Из бутылок, чучело! - рявкнул Мишка.
   - А почему во фляжки не набрать, удобней же?
   - Ёлки, я тебе по-русски говорю - специально воду купить в магазине, по бутылкам разлитую и закупоренную!
   - Не понял. А откуда в магазинах такая вода? Газированная, что ли, всё-таки? - теперь Унэйри различил, что говорит полногубый мальчишка с чёлкой.
   - Не, тихо, всё правильно, помните, у нас в учебнике истории снимок есть - там тогда воду в магазинах продавали, правда.
   - Всё равно не понял. А родниковая чем плоха?
   - Борис, ёлки!!! Ты мне рассказывать дашь или нет?! Ну вот... У костра ближе пяти метров не сидеть...
   Потрясённое молчание заставило Мишку осечься хуже всякого перекрикивания. Наконец Ромка коротко и веско сказал в тишине:
   - Врёшь.
   - Честное пионерское, не вру! - Мишка рубанул воздух салютом. - Воооот... Местность для лагеря надо обработать от всякой кусачести, а потом построить вокруг лагеря загородку из веток, так правила безопасности требуют. Но загородку строить нельзя, в лесу что-то сооружать пожарные запрещали.
   Молчание продолжалось, только стало растерянным. Полногубый Борис робко даже спросил:
   - А это... а как тогда? Ну, если требуют строить, а строить нельзя?
   - Ну как... - Мишка пожал плечами. - В походы не ходить, как.
   Обрушился громовой хохот. Смеялся даже Унэйри - он не всё понял и недоумевал: кому и зачем понадобилось создавать такие странные правила?! Элек крикнул:
   - Ну правда соврал?!
   - Я, между прочим, честное пионерское дал, - серьёзно напомнил Мишка. - И знаете, парни, это смешно, конечно... но я просто вспоминаю, сколько вот таких ребят, как мы, тогда поумирало просто потому, что они ничего делать не умели. Даже просто быстро бегать не умели хотя бы. Не научились. А ведь взрослые эти - они, наверное, правда думали, что всеми этими запретами детей спасают. А оказалось - убили...
   У костра опять стало тихо. Унэйри подумал, что сторки никогда не пытались укутать своих детей в безопасный кокон и положить в удобную коробочку. Он сам помнил два случая гибели мальчиков-сторков - гибели ещё в мирное время, до контрнаступления землян. Это было горе, но это всего лишь значило, что они не научились оценивать риск. А как можно научиться его оценивать, не испытывая себя? А из не испытавшего себя мальчишки - разве вырастет мужчина? Как отказаться от риска, во имя чего? Ему самому тоже доводилось дважды оказываться на краю гибели - но приходившее потом победное чувство преодоления искупало любой страх...
   Интересно... Если у землян было когда-то иначе - как они сумели сделаться теми, кто побежд... не уступает сторкам в бою?
   - Ветер будет утром, - сказал неожиданно остроплечий Колька. - Говорят, раньше ветра были людьми. Сказки такие есть.
   - Но это не сказки, - возразил Унэйри - неожиданно для самого себя, если честно, просто вспомнился сразу почти такой же вечер, почти такая же речка и приглушённо-звонкий голос Аллаэка, и его большие, с отблесками огня, глаза, полные восторгом и капелькой испуга от того, что он сам говорил - и захотелось повторить - раз уж сам Аллаэк никогда больше ничего не скажет в этом мире... А на него все посмотрели выжидательно и удивлённо, и он продолжал: - Ветра и правда были... сторками. Их родилось четыре брата - Норстанд, Суайтр, Астайр и Вюстир. Давно. Мир был другим, совсем другим тогда. Это было не наше время, не ваше время - ничьё было время...
   - Расскажи! - попросил кто-то с интересом и по кругу мальчишек у костра прошло слитное движение - все готовы были внимательно слушать. Унэйри помолчал, потом решительно согласился:
   - Да, я расскажу... Так вот - это было не наше время, не ваше время - ничьё было время. У Крылатых ещё не было имён, и они не спускались к сторкам иначе как затем, чтобы сделать тем зло - сторки же не имели крыльев Братьев и плавали по воде на плохих судах, не умея сделать лучше, да и к чему было делать лучше - если ещё не родились сильные ветра, и немало приходилось мозолить руки, чтобы добраться от острова к острову? Жили тогда на острове, имени которого никто не помнит, четыре брата - Норстанд, Суайтр, Астайр и Вюстир, и каждый из них владел одной из сторон острова. А в сердце их земли, на большом холме рос меж четырёх красных камней, которые каждая новая ночь короновала четырьмя звёздами, чёрный ясень. Там собирались братья каждую седьмую ночь, пели, пили, заводили игры и хвастались своими делами, которые совершили за прошлые семь дней. И были среди тех дел добрые, а были и злые, потому что братья превыше всего ставили свою доблесть и от безвестного рождения не знали Рода своего, а где и как показать силу и отвагу - им было всё равно. Сегодня они убивали злое чудище, не дававшее покоя целому острову - а завтра нападали на селение, стоило показаться кому-то из них, что на него косо посмотрели жившие там... Немало доблестных воинов из разных Родов, кто пытаясь отомстить за обиду, а кто ища чистой славы, приходили биться с братьями - но никто из них не ушёл обратно, всех побеждали братья и, похваляясь, вешали их тела на ветвях чёрного ясеня. В свою волю и своё удовольствие жили братья и не хотели иной жизни - но лишь одно было плохо. Многие и многие девушки, соблазнясь удачей, силой и красотой братьев, приходили тайком к чёрному ясеню, закрыв лица тканями, чтобы остался неведомым их Род, и около красных камней ложились с братьями, желая понести от них ребёнка. Но ни одной это так и не удалось. Никто в лицо не смел посмеяться над пустым семенем братьев, но сами они знали, что знают все об их беде - и знание это отравляло им самый весёлый праздник и делало неполной самую большую победу, потому что для мужчины страшней беды нет, чем не оставить наследников.
   И вот однажды, когда пировали они у красных камней, Норстанд сказал:
   - Я придумал, как помочь нашей беде. На девятом острове к востоку отсюда живёт рыбачка, которая, как я слышал, за удачу в море сошлась с раахэном и родила от него мальчика. После такого нет у неё Рода, и нет у мальчишки настоящего отца. Мальчику тому сейчас всего одна весна, и за него, безродного, не вступятся и не станут мстить нам женщины-духи, Дизэ Рода. Мы не сделаем недостойного, если заберём сына раахэна и воспитаем его, как своего сына; как знать, может, после нашего ухода он начнёт новый, невиданный Род, и Роду тому суждено возвеличиться неслыханно? А чтобы никто ничего не узнал и никогда не бросил ему в лицо "безродный!" - мы убьём рыбачку, вот и всё.
   - Хорошо ты придумал, брат, - сказал тогда Вюстир. - Много будет нам доброго из того, что ты сказал, коли случится так, как задумалось.
   - И много будет недоброго всем, коли не случится того, - оспорил Астайр.
   - Не случалось ещё так, чтобы не сбывалось у нас задуманное, - ответил Норстанд. - С чего бы стало иначе?
   А Суайтр промолчал...
   ...Унэйри сразу, с ходу перекладывал строки древнего сказания на русский - и ему самому не очень нравилось, как получалось, хотя он старался подделываться под земной старинно-торжественный лад, как он его понимал. И, должно быть, получалось не так уж плохо - ему смотрели в рот...
   Девять дней плыли братья и вот достигли они девятого острова, вышли на берег и, не поклонившись причалу, сразу поднялись к дому, который стоял одиноко над берегом и сушились вокруг него сети из морской травы, которыми рыбачка ловила рыбу в море и удачу на суше. Но, как видно, мимо в тот день пролетала её удача, потому что не услышала она, как подошли братья, и открыли дверь, и без приветственных слов вошли внутрь.
   - Есть у тебя то, что нужно нам, - сказал Суайтр. - Ты же не нужна никому.
   И с теми словами подошёл он и взял ребёнка из люльки, на которой не было родовых знаков. Хотела рыбачка забрать сына из рук у чужака, но Астайр и Вюстир схватили её и связали ей руки её поясом, а Норстанд намотал её косу на стенной светец и затянул так, что она не могла и шагу ступить, а потом замахнулся на неё ножом, чтобы убить, как браться сговорились. Но не суждено тому было случиться.
   У рыбачки в доме жил съю'сэтт, потому что была она по крови из вымершего ныне светловолосого народа, малым числом жившего ещё рядом со сторками в те времена. Когда увидела она, что уносят братья её сына, а сама она ничего не может поделать - закричала она, зовя на помощь духа, заклиная его молоком и ячменными зёрнами, углями в очаге и камнем в пороге - и тут же выскочил он из-за очажной полки. Братья засмеялись, потому что увидели бородатого колченогого карлика с маленькими глазками и длинными тонкими руками. Но недолгим был их смех. Съю'сэтт ударил Астайра по голове так, что у того пошла из ушей кровь, а сам он по колено погрузился в утоптанную землю пола. И ударил Вюстира в грудь так, что тот расшиб спиною дверь и повалился, обливаясь кровью изо рта. И схватился он с Норстандом, стал его гнуть так, как прежде никому не удавалось, так, что у того затрещали кости и хлынула кровь носом, и даже оправившиеся и поспевшие на помощь Астайр и Вюстир втроём с братом не могли одолеть карлика, а он не выпускал никого из братьев из дома и бил их нещадно и сильно.
   - Глупцы, - сказал тогда державший ребёнка Суайтр, не спешивший в драку, - не одолеть нам съю'сэтт, пока он возле своего очага. А он, чего доброго, убьёт нас здесь - такова сила молока и ячменных зёрен, углей очага и камня в пороге, сила, которой мы, дома от рождения не имевшие, не знаем!
   Тогда Норстанд улучил миг и выскочил в дверь, а Суайтр кинул ему ребёнка через дымник. Страшно завопил съю'сэтт, но наружу выйти не решился и не смог настичь впервые в жизни бросившихся бежать от врага братьев, только длинной своей рукой кинул им вслед угли из очага, отчего на всех затлела одежда, и они долго катались по земле, сбивая пламя. И женщина, рыдая, воскликнула: "Меченые, меченые!" - но братья тогда не поняли, о чём она. Довольные тем, что сбылось, не стали они охотиться за жизнью женщины, но спустились к причалу и сели в лодку. Однако, едва девять раз взмахнули они вёслами, как сгустилась вокруг вода и вёсла уже нельзя было поднять из неё. Застыла лодка и не могли понять братья, что же сталось? В недоумении смотрели они вокруг, друг на друга и на свою живую добычу. А мальчик лежал на носовой скамье, и не плакал, и словно бы даже насмешливо глядел на братьев.
   Тогда воззвали братья к самой Силе Сил. Никогда ещё они не делали этого, гордясь собою, но теперь - сделали и заклинал её Огнём Народа дать их рукам мощь, чтобы уйти из этой странной воды. Но не откликалась Сила, обычно покорная даже самому ничтожному из сторков. Вместо того девять раз ударил гром и по омертвевшей воде подошёл к лодке сам Отец Год Глаффа, Хранитель Обычая. И окаменели в никогда ранее не испытанном ужасе братья, увидев, что его лицо гневно. Год Глаффа же сказал:
   - Давно уже смотрю я на вас и терпение моё исчерпалось. Вы ближе к крылатым зверям, к накьятт, которые не знают ничего, кроме своих желаний и вы так же бездумно-храбры, как эти крылатые звери - вот и ступайте к ним, в их мир, в Ар'накъя-Бокк, будьте там властителями и живите, как захочется. А здесь вам делать нечего - здесь живут те, кто знает Закон Разума и живёт по нему.
   - Но разве не нарушила Закон Разума эта женщина, отдавшаяся раахэну? - осмелился возразить Суайтр. И Год Глаффа ответил:
   - Я не о ней говорю, а о вас - её же судьба горька, потому что породила она Зверя Хоэррды, который прольёт много крови и станет причиной многих слёз на несчётные годы вперёд. А вы, навечно меченые своим нежеланием знать Закон - ступайте!
   Он поднял руку с рогатым посохом - и увидели братья, как прочь в никуда двинулась по ожившей воде лодка со странным ребёнком на носу. И увидели они четыре недвижных тела в той лодке на скамьях и правиле. И поняли, что смотрят на ту лодку, того ребёнка, те тела - извне...
   Лишь тогда осознали буйные братья, что жили они среди прочих сторков и были сторками - а нынче отлучены от этого мира, поняли они, какая беда их постигла... но вернуть ничего уже было нельзя. Замкнул их Ар'накъя-Бокк, замкнул, как гигантская, но нерасторжимая тюрьма, на вечные времена замкнул их в себе. Замкнул и растворил - и освобождённые от тел своеволие, ужас, удивление и ярость братьев превратили их в четыре могучих ветра...
   ...Говорят, вступился за братьев Отец Сьё Йорр'алд, Водитель Войны. И потому не совсем сбылось проклятье. Когда сторки подружились с накъятт, мир Ар'накъя-Бокк стал нам дороже любого другого. И братья, увидев это, возрадовались. Братья-ветра так и остались переменчивы и непостоянны, но они по-прежнему вовсе не злы по сути своей (хотя, как и при жизни земной, могут стать злыми!) и очень любят храбрость и риск. Их любимые звери - накъятт, а всадники накъятт могут всегда рассчитывать на помощь братьев, особенно если в детстве не пропускали специальных Дней Ветра - четырёх в году - которые надо встречать на самом высоком месте жилья. Говорят, что можно выковать такие флюгера, которые позволят их создателю и обладателю управлять ветрами по собственному желанию - но подобные дела, даже сперва удачные, всегда заканчиваются так или иначе очень плохо... - Унэйри секунду помолчал и вдруг очень чистым голосом без интонаций и не разделяя слов, как-то жутковато пропел, глядя в небо над языками костра:
   - Вод'инер но'т имэ-рох ви'ст?
   Д'ист на-вэн эр арэсэн з'вирст?
   Эрт бир унэ муэн, виззер унэ'т,
   Эрт вир унэ анг, эрт э'д узэ'т...
   Йо-вар, йо-вар,
   Йо-вариорика,
   Йо-вариори, вариорика... (1.) - и добавил, опустив взгляд на молчащих земных мальчишек: - От мальчика же, сына той женщины, пошёл Род Властителей Хоэррды, безжалостных повелителей раахэнов, трижды едва не овладевших всем Сторкадом. Так сбылось всё, что сказал Отец Год Глаффа, Хранитель Обычая.
  
   1. Что же ты плачешь ночью в трубе?
   Разве есть по кому надрываться тебе?
   Нет у тебя матери и нету отца,
   Не было начала, не будет конца. (сторкадск.)
   Припев "Йо-вар, йо-вар,
   Йо-вариорика,
   Йо-вариори, вариорика..." не имеет перевода, так как состоит просто из горловых созвучий.
   На самом деле, это стихи Озара Ворона (Льва Прозорова).
  
   - Красивый рассказ, - вздохнул кто-то. А темноволосый (он именно этим выделялся среди прочих землян) мальчишка, сидевший наискось от Унэйри, с интересом спросил:
   - А ты в эти самые... Дни Ветра - ты поднимался куда-нибудь?
   - Конечно, - ответил Унэйри. И ничего не стал больше рассказывать, хотя от него, судя по всему, этого ждали.
   Беловолосый курносый мальчишка сказал:
   - У нас по-другому рассказывают, и я слышал, что так тоже было на самом деле...Что ветра - это мальчишки. Как мы. И их не четверо, а семеро. Я не думаю, что это правда, хотя - кто знает, как было в дни Безвременья?
   - Расскажи, Саш, - попросил День. - Не все же слышали.
   Унэйри настороженно покосился на Светлова-младшего. Но, похоже, он и правда имел в виду не только сторка. Да и те, кто слышал, судя по всему, ничего не имели против того, чтобы послушать ешё раз.
   Сашка кивнул:
   - Я расскажу...
   ...Это случилось в давние времена в городе Минске, что и сейчас стоит на прекрасной земле русской, а в те временя - был столицей Белой Руси. Немного тогда оставалось на Земле стран, в которых люди жили справедливо и по Правде - и Белая Русь была одной из таких земель.
   Жили в том городе на одной улице у старой крепостной башни семеро друзей, семеро мальчишек. Дружили они, сколько помнили себя - и верили всем сердцем, что нет на свете города прекрасней, чем их город. А ещё - верили в сказки, хотя были уже тех лет, когда это считалось немного смешным. Один из них был Мастер, другой - Боец, третий - Художник, четвёртый - Музыкант, пятый - Учёный, шестой - Писатель, а седьмой - просто Лучший Друг. Они росли, и росли их таланты, и взрослые верили, что много доброго сделают мальчишки, когда вырастут.
   Но вырасти им было не суждено. Потому что однажды, когда весна уже совсем готовилась прийти в мир и оживить его после зимних холодов, случилось так, что напали на их землю злые враги. Давно мечтали они уничтожить страну, в которой жили друзья, долго копили силы и вот - выбрали момент, и двинули свои полчища в бой.
   Врагов было больше, чем людей Белой Руси, намного больше, и наступали они со всех сторон, и было у них множество боевых машин. Но белорусские бойцы не сдавались. В один ряд с солдатами вставали простые люди, взявшие оружие, чтобы отстоять Родину. Шли в бой защищать своих детей отважные женщины и сражались с врагом безоглядно-храбрые мальчишки - и враг ничего не мог сделать с ними. Только убить, но что такое - смерть, если погибаешь за родную землю? От такой смерти злу становится только страшней, и оно не торжествует, а слабеет...
   Мальчишки, молча и внимательно слушавшие сказку, хорошо знали историю той войны. Но история - это история. А сказка - это сказка. И только дурак станет их противопоставлять друг другу или, веря в одно, отрицать другое... А Сашка продолжал, ероша пальцами шерсть на лежащем рядом рыжем псе...
   - Семеро друзей тоже хотели пойти воевать, но их вернули - они были слишком юными для битвы даже по тем временам. И снова бежали они в бой - и снова их вернули. А в третий раз пригрозили, что запрут в тюрьму, как преступников, и было это хоть и правильно, но обидно и оскорбительно. И они не раз прятали друг от друга слёзы обиды, когда передавали новости о войне. И чем могли, старались помочь тем, кто воюет, но всё равно считали себя обойдёнными и обиженными судьбой.
   А между тем отчаялся враг одолеть Белую Русь и решил обрушить на неё самое страшное из оружий, которое только знали в те времена люди - запретную мощь бешеного атома. Нечем было ответить отважным защитникам на такой удар - но и враг не рассчитал его силы. Раскололось в огненных вихрях само небо, и из трещин мироздания хлынули живые багровые тучи, закрыли Солнце, и обрушились на землю ветер, мороз и снег.
   Война прекратилась, словно тоже замёрзла. Но что было от того людям? Они не знали, как быть, и каждый день превратился в муку, в борьбу за выживание, а каждая ночь - в готовность к смерти, никто не знал, ложась спать, проснётся ли.
   Семеро друзей и тут делали, что могли. И когда они пробегали по улицам, торопясь помочь кому-то, то надежда краешком, но возвращаясь в души людей вокруг, и казалось людям, что даже теплей становится там, где пробежали друзья. И всё-таки одолевал холод, и всё меньше становилось вокруг живых людей, и всё страшней была тишина улиц и площадей, и всё чаще дома, в которые стучались друзья, мёртво и молча распахивали навстречу им чёрные холодные пасти дверей.
   Однажды спасли они старика, замерзавшего недалеко от городской башни. Отвели домой, разожгли ему огонь в самодельной печке, принесли дров и хотели уйти. Но остановил их старик и спросил, верят ли они в сказки?
   И подумали мальчишки, и ответили - да. И совсем не удивились, когда старик сказал им, что он - волшебник и хочет отплатить им за то, что они не прошли мимо умиравшего чужого человека...
   ...Нет, старик этот вовсе не был добрым волшебником. Напротив - был он злым и даже очень злым человеком... но всё-таки человеком. И поэтому осталась в его душе маленькая щёлка, через которую проникал свет из детства; он помнил, как сам был мальчишкой и мечтал вырасти добрым и сильным - только очень плохие дети не мечтают о таком, но их единицы, и как раз им-то сильными стать не удаётся никогда... жаль только, что на пути к силе очень многие теряют всю свою доброту, но это уже другое дело.
   А ещё, хоть и был он злым, но всё-таки умным и проницательным - и понял, что на землю пришло такое Зло, что, если оно победит, то не останется в мире места даже обычному людскому злу, будут лишь ледяная мгла и страшная пустота. Поэтому он решил помочь отчаянным мальчишкам. Но совет, которой он дал им, был страшным, как сама его долгая жизнь...
   - Если сбылась страшная сказка - то должны сбыться и добрые, - сказал он. - Но за это придётся заплатить...
   И рассказал он, что, когда стоял на свете в силе и славе своей Союз Советов, а сам старик был ещё мальчиком, один мудрый человек рассказал ему и его друзьям легенду о Башне - той самой, которую люди принимают просто за городскую башню. Но это вовсе не так - построил её в незапамятные времена Князь Ветер и наложил на неё заклятье, прочтя которое, набравшийся смелости человек может прыгнуть с башни вниз и - стать ветром. Главное тут - не закрывать глаз и верить в то, что ты делаешь хорошее дело.
   - Но никогда уже не вернётся он на землю человеком, - сказал им колдун. - Его земное тело останется у башенного подножия - как плата той древней силе, что даст ему мощь ветра. Когда приходила беда - находился кто-то, отдававший жизнь за свою землю, и новый могучий ветер вставал на пути у той беды. Но никто уже не помнит этой легенды... Лишь я - и вы, кому я её рассказал. И я не верю, что у кого-то хватит мужества проверить её. Каждому дорога его жизнь. Я долго жил. Я знаю.
   Жутко стало мальчишкам. Посмотрели они друг на друга - и спрятали глаза. Посмотрели в окно - и молчали. И никто не осмеливался первым сказать "да", но каждый видел уже мысленным взором, как поднимается и, не глядя ни на кого, поскорей выбирается наружу, бежит по ледяной улице домой, где можно хоть ненадолго, но всё-таки спрятаться и не делать страшного выбора.
   Да и был ли он - выбор?..
   ...А ветер снаружи дул и дул. Был он ледяной, жестокий и неостановимый. Достаточно оказывалось вдохнуть его хотя бы немного - и само дыхание человека замерзало, и даже тепло не могло тогда спасти несчастного, в тепле он лишь начинал неостановимо кашлять, пока не выплёвывал наружу кровавыми кусками все лёгкие...
   И мальчишки решили, что, став ветрами, они соединятся, ударят навстречу холоду и заставят ледяной ветер утихнуть. Потом - размечут жуткие багровые тучи, освободят Солнце из их плена. А там - кто знает? - уймётся и снег и вернётся тепло.
   И они встали из-за стола - встали плечом к плечу, молча, но так, что колдун сгорбился и спрятал глаза. И зло напомнил им:
   - Вас не станет.
   Ему вспомнилось, как когда-то он сам со своими друзьями хотел сделать то, о чём рассказал сейчас мальчишкам - но передумал в последний момент, и предал друзей, и смерть их стала бессмысленной, и, может статься, после того стал трескаться и обваливаться светлый мир... И он разозлился на семерых друзей, потому что разозлился на себя.
   Мальчишки только переглянулись снова - но не было больше в их взглядах нерешительности. И они наклонили головы, как взрослые воины, идущие в смертельный бой, в который нельзя не идти. Им было, правду сказать, очень страшно, но они очень, больше самого сильного страха, любили свою землю и свой искалеченный войной, оцепеневший от стужи прекрасный город.
   - Тогда идите, - тихо сказал колдун.
   Сказал он так - и сделал единственное в своей взрослой жизни доброе дело: первым вышел наружу и вызвал ледяной ветер на бой. И сколько-то выстоял под его бешеным натиском, отвлёк на себя ужасного врага и дал друзьям время незамеченными добраться до башни.
   И ещё говорят, что, когда смертельная стужа обратила тело старого колдуна в ледяную статую - он очнулся живым в дальней Зелёной Стране, что лежит по ту сторону звёзд, он снова стал мальчишкой, мечтавшим помогать людям, и друзья вновь встали рядом с ним и простили его... Но этого точно не знает никто.
   А мальчишки поднялись на башню. Прочли вспыхнувшее на старых камнях огненными буквами заклятье древнего Князя Ветра. Сцепились руками - и прыгнули вниз, не закрывая глаз, как научил их старый колдун. Не успел остановить их метнувшийся к башне страшный ураган. И сами мальчишки не поняли, как и когда стали ветрами - семью молодыми ветрами...
   Поднялись, взметнулись они в воздух и сомкнулись плечо к плечу, как это делали они, когда были людьми и жили на земле. И рванулись в бой - навстречу ледяному вихрю. Так рванулись, с такой безоглядной силой и праведной яростью, что тот не выдержал удара и утих - а под тёплым ветром все флюгера на городских башнях повернулись на Запад, и люди, уже не верившие в то, что прекратится холодный ураган, замерли в изумлении и радости. Дул с Востока новый ветер, и был он тёплым, пахнущим весной и зеленью деревьев. А как же иначе? Ведь у каждого из молодых ветров была сильная, горячая душа живого мальчишки...
   Недолго бушевал бой. Только безмерная, но и бездумная злобища была за стылым ураганом - а за плечами Молодого Ветра были и дружба, любовь, и жалость, и священная ненависть, и праведный гнев, и зелёные листья тополей вдоль улицы, на которой жили мальчишки, и тявкающий около старых ворот смешной щенок, и профиль девчонки в окне, и много ещё такого, чего не мог знать и на что не мог опереться их неимоверно могучий, но ничтожно-бездушный враг. И вот уже помчался в ужасе прочь ледяной вихрь, прячась среди сугробов и петляя между деревьев. Не мог он и помыслить вернуться и вступить в бой - слишком горячими были его противники, слишком безоглядным был их напор и слишком отчётливо пылало в их порывах светлое пламя. А семь молодых ветров единым тёплым, живым хороводом-коловратом закружились вдоль границ города, и всё шире становился их круг, и всё радостней трубили они победу...
   А ледяной вихрь бежал прочь, бежал, и не смел остановиться. Вдали от города, среди мёртвых рощ на покрытой льдом дороге увидел он едущего навстречу ему на чёрном мотоцикле одетого в чёрное же. Ринулся на него ураган,, чтобы - в злости - сорвать свои неудачи на этом одиноком путнике. Но тот не испугался, а лишь поднял руку и щёлкнул пальцами... и рухнул к его ногам страшный вихрь, заюлил позёмкой, ощутив невиданную жуткую силищу в этом одном движении.
   - Жалок же ты, - сказал Чёрный Ездок, - если прогнали тебя семеро сопливых мальчишек.
   - Не семеро мальчишек, но могучий новый ветер прогнал меня, - осмелился возразить ледяной вихрь. Но Чёрный Ездок расхохотался:
   - Ты не только жалок, но и слеп! - а потом усмехнулся он - так, что самому ледяному ветру стало страшно - и сказал: - Я научу тебя, как разорвать их строй. Собери во всех концах земли стоны и плач людей, всех матерей, что потеряли своих детей, всех детей, что лишились матерей, всех мужчин, что не смогли защитить близких - и принеси их сюда. Кинь их навстречу своему врагу. Если верно я знаю людей - каждый из них услышит в тех жалких воплях что-то своё и сочтёт это своё самым важным для помощи. Ринется каждый из них на выручку своему, забудет об общей цели - ты бей в тот момент по ним, разорви ослабевший строй!
   Обрадовался ледяной ветер совету. Быстрей мысли понёсся он над землёй, собирая щедрый урожай людских бед. И, вернувшись, метнул острый от боли ком навстречу своим страшным юным противникам...
   ...И каждый из ветров-мальчишек услышал, как его, именно его, зовут на помощь родные голоса. Самые родные - каждого свои. Заколебались, растерялись они лишь на миг - но было достаточно того мига. Стремительно и беспощадно ледяной вихрь ударил на них, и разорвал, разметал их тёплый круг, разделил мальчишек-ветров и унёс прочь друг от друга. И снова ещё пуще и злей завыл и заревел над землёй, мстя ей за своё недолгое поражение и за свой страх... Он очень старался подхватить и втянуть в себя и юные ветра - но не покорились они ему и разлетелись кто куда над омертвелой родиной. Не могли они даже плакать от обиды и боли - лишь люди плачут, а они больше не были людьми, и плач их казался всего лишь свистом и гулом. И, когда стучались они в окна и двери своих родных домов, не впускали их близкие - принимая за слуг ледяного урагана.
   Не могли они теперь противиться в открытую холоду и ночи. Но могли ещё делать небольшие и добрые дела - и разлетелись по родному краю, уговорившись, что каждый год станут встречаться у башни, чтобы повидаться и рассказать друг другу, что смогли сделать и что ещё сделать надо. Что вовек не сдадутся и не подчинятся холоду и тьме. И клятву ту нельзя было уже нарушить... Многое сумели они сделать во исполнение той клятвы и больше всего радовались, когда снова появилось Солнце. Говорят, что и теперь, если прийти к башне в самую короткую ночь в году - то на закате можно увидеть, как прилетят они и на короткое время опять станут мальчишками. А ещё говорят, что можно найти и секрет, который снова даст им человеческую жизнь. Многие и сейчас ищут тот секрет...
   Сашка замолчал и протянул руки к огню. День серьёзно сказал:
   - Игорёк мне рассказывал, что у них многие мальчишки в это верят.
   - Но это же только сказка, - печально возразил Элек. День ответил без запальчивости, но уверенно:
   - А тут ничего не скажешь. Безвременье так накуролесило, что вон до сих пор разбираемся с одними мутациями.
   - Сравнил... - неуверенно оспорил Элек.
   - Про многое говорили, что это сказка или выдумка, а оказалось - правда, - поддержал Деньку Колька. - Может, и такое что-то было. Неуглеродная жизнь, биополя...
   Но в целом мальчишки не были склонны продолжать разговор на эту тему. Сашка завалился на спину, затащил себе на грудь сидевшего рядом молодого пса и стал дёргать его за уши, дуть в нос и совать пальцы в пасть, что-то приговаривая дразнительно. Пёс делал вид, что вот-вот сейчас страшно разозлится и загрызёт мальчишку.
   - Да, - с неожиданной завистью сказал Унэйри и вздохнул. - У вас в сказках у героев столько помощников - и звери, и деревья, и птицы... А у нас помогают только накьятт. Все остальные существа только и смотрят, как бы героя погубить.
   - А правда, почему так? - задумчиво спросил Денька. - Странно...
   И тогда Унэйри объяснил - глядя в огонь, не на кого-то, но и не запинаясь и не смущаясь:
   - Знаете, почему у нас почти никогда не раздеваются догола вне помещения? Даже верхнюю одежду стараются не снимать. Это опасно. Мир - опасный. Нельзя ему себя так отдавать. Я поэтому не разделся у воды.
   - А, так ты поэтомуууу? - удивлённо протянул Сашка, снова садясь (пёс положил голову ему на колени и закрыл глаза). - А я думал - ты просто берегом любуешься стоишь. Какой же мир опасный? Он красивый...
   - Это сейчас, - возразил День. - Сколько нашим предкам пришлось работать над этой красотой? Раньше от одних болезней повернуться было некуда.
   А Унэйри хлопнул себя кончиками пальцев по верху ушей:
   - Ола! Там девчонка на том берегу мне сказала... ты же и есть Сашка?! Про какую-то плиту сказала...
   - Ох ёлки ж... - Сашка погрустнел. Остальные захихикали. - Вам хорошо смеяться, - буркнул он, - а я правда обещал ей её куклёшечную плиту починить. Ножка там отвалилась, дел на минуту, а я забыл.
   - Теперь все куклы голодные сидят, - грустно сказал Борис. Сашка пожал плечами:
   - Да, чиню мебель её куклёшкам. И даже новую делаю. Мне должно быть стыдно?
   - Да я ничего, - смутился Борис.
   Они доели колбасу и картошку. Посидели, глядя, как в неимоверной дальней дали на востоке горит зеленоватая полоса. Перемигивались где-то огни, двумя красными кругами пылали высоко в небе диски на башнях.
   - Расскажи всё же про войну, - попросил сторка темноволосый. Унэйри ответил:
   - Нет. Я не буду, - и пояснил: - Мы - враги. Вы будете переживать за своих, а я буду радоваться тому, что их убивал. Я не хочу такого сейчас.
   - Отстань от него с этим, Толь, - не сердито, но строго сказал Ромка.
   - Тебе легко говорить, - заспорил темноволосый Толька, - ты, может, ещё и сам на войну попадёшь...
   - Вряд ли, - покачал головой Ромка. - Ещё год остался.
   - Год до чего? - не удержался, поинтересовался Унэйри. День объяснил:
   - Ромка - кадет. Следующий год у него последний.
   Унэйри с ещё большим интересом посмотрел на Ромку и спросил:
   - А кем ты будешь?
   - Панцирником, - коротко ответил Ромка, явно не желая продолжать разговор.
   - Давайте тогда про девчонок и про любовь, - видя это, предложил День и снова сунул в рот какой-то стебелёк, зажевал его. Вокруг зафыркали и захихикали.
   - Собственно говоря, - веско сказал Унэйри, - счастливая любовь вещь до такой степени скучная, что, если ты хочешь рассказать о ней интересно, то непременно следует дорисовать к ней трагический конец или хотя бы всячески разукрасить увлекательными сопутствующими обстоятельствами.
   Около костра воцарилась озадаченная тишина. Потом День спросил подозрительно:
   - Это откуда?
   Сказано было до такой степени гладко и без запинки, что сразу становилось ясно: это цитата. Унэйри совершенно очевидно смутился, даже не пытаясь этого скрыть:
   - Это Гарран (1.). "Вин'ранд - цветок отца"...
  
   1. Гарран кен ло Гарран ап мит Гарран (1682-1821 г.г. по земному счёту) - сторкадский путешественник и один из первых корсаров Сторкада. В 1744 году по земному счёту был тяжело ранен во время войны со Стаей Скойу. Стал инвалидом, очень ограниченным в передвижении. Часть родового замка вскоре отдал под базу Рантшпайра (1.1.), а затем неожиданно для всех начал писать книги (с 1746 г. по земному счёту), посвящённые жизни детей Сторкада. Первоначально это вызвало насмешливое недоумение, но в очень короткие сроки Гарран кен ло Гарран ап мит Гарран стал любимейшим автором подрастающего поколения (его популярность сохраняется и до сих пор).
   1.1. Сторкадская детская организация. В тот момент только-только оформилась как единое общепланетное целое.
  
   - Вообще-то правильно, - заметил обладатель ушастого автоматчика. - А кто такой этот Гарран?
   - Писатель, - суховато сказал Унэйри. - У вас его не знают, конечно.
   - Почему, я его читал, - вдруг сказал Толька. Унэйри удивлённо посмотрел на него. - Я в "Каравелле" состою (1.), - Унэйри это ничего не говорило, но остальные, как видно, понимали, о чём их товарищ говорит. - Пока только "Холодное седло" прочитал, рассказы, но, наверное, буду дальше. Интересно...
  
   1. Официальных переводов не было очень долго. Но переводы вообще, как чья-то частная инициатива, появились уже в ходе Первой Галактической Войны. В 10-15 г.г. Галактической Эры они были созданы "Каравеллой" (1.1.) и выложены в Информаторий, а потом изданы "в бумаге" с цветными иллюстрациями. "Каравелла" взялась за это потому, что несколько её членов на тот момент хорошо знали все варианты сторкадского языка и были поражены тем, насколько "дух и интонация" книг Гаррана кен ло Гаррана ап мит Гаррана напоминают их кумира.
   1.1.Литературное общество, возникшее в 20 г. Реконкисты. Создано любителями и почитателями творчества русского писателя В.П.Крапивина.
  
   Они заговорили было про книжки, но вскоре Унэйри понял, что почти все спят, улёгшись на куртки и в них же закутавшись - как-то сами собой один за другим поотваливались из беседы. Только День о чём-то думал рядом, да Элек опять еле слышно щипал гитарные струны.
   - Уеду я в августе. Решил, - сказал он негромко. День, очевидно, понимал, о чём идёт речь и спросил:
   - А дома как?
   - Ну как... - Элек неловко улыбнулся, пожал одним плечом. - Проклянут, я думаю.
   В его голосе не было и намёка на шутку.
   - Может, и правильно, - День нагнулся вперёд, порылся палочкой в углях. - Всё слопали, проглоты... Может, правильно, говорю. Дураков учить надо... Сколько у тебя призов по химии... гитарист? - последнее слово он произнёс с отчётливой насмешкой.
   - Сдались они мне, сударь мой Светлов-младший, - проникновенно ответил Элек.
   - Ну смотри... Если что - зайди за деньгами. У меня есть, а на какую глупость потратить - ещё не придумал. Твоя ничем не хуже любой другой.
   День говорил очень взросло. Как... ну да, как дворянин. Элек, видимо, тоже это ощутил, потому что ответил:
   - Денег твоих я не возьму. Не в Век Безумия живём.
   - Ну, смотри, - повторил День, сверкнув глазами.
   - Ну смотрю, - кивнул Элек. - Ладно, я спать.
   Он бережно убрал гитару в чехол и сразу улёгся спиной к огню.
   Не всё у них просто, подумал Унэйри. без злорадства, задумчиво подумал. Спросил тихо:
   - Он хороший химик?
   - А? - День вскинул голову. - Нет, не хороший. Гениальный. Только вбил себе в голову, что его призвание - музыка.
   - Разве это несовместимо?
   - На тех уровнях, которые у него - нет, - серьёзно отозвался День. - Или - или. Всего себя, так сказать. Это редко бывает. И таких людей действительно называют "гении". Жаль, что Электроник такой дурак.
   - Кто-кто? - переспросил Унэйри.
   - Э-лек-тро-ник. Это его полное имя. "Элек" - мы сократили, чтобы было не так по-дурацки. Думает, что химией будет заниматься "для души". Как Бородин (1.) . Лучше бы он пел для души, как Самойлов (2.) .
  
   1. День ошибается. Бородин, Александр Порфирьевич (1833-1887 г.г.), по профессии врач и химик-органик, ученик знаменитого Зинина, одновременно "для души" как раз создавал гениальные музыкальные произведения.
   2. Самойлов, Евгений Владимирович (18 г. Промежутка - 14 г. П.Г.В.). В 27 г. Промежутка - 3 г. Экспансии учился в школе Детского Императорского Хора Русской Империя, был одним из ведущих солистов. Оставил школу ради участия в колонизации Сапфира. В 18 лет стал уланом Русской Императорской Армии, позднее - окончил школу подпрапорщиков. С девятнадцати лет - разведчик-оперативник ОВИ РИ. В 14 г. П.Г.В. штабс-капитан Самойлов пропал без вести во время выполнения пятого своего задания в ближнем тылу врага.
  
   - Никак не пойму, какие между вами всеми отношения, - признался Унэйри. Он не ждал ответа, но День объяснил:
   - Мы росли вместе. Нет, вообще-то тут ещё много мальчишек примерно наших лет, пара сотен, мы все приятельствуем. Но вот именно мы - одна компания. А они, кроме Ромки и меня - ещё и одно пионерское звено уже несколько лет. А теперь дружба начинает потихоньку разваливаться. Но они - ещё и живут на нашей земле и они все - наши младшие дружинники. Вот я и пытаюсь... что-то сделать.
   - По-моему бесполезно, - осторожно сказал Унэйри. - Ведь у вас всё разваливается не по чьей-то злой воле, а просто потому, что вы все взрослеете и начинаете искать свои пути в жизни. Да и не развал это, а...
   - Сторк, - сухо оборвал его День и посмотрел на Унэйри так, что тот на миг всерьёз оробел. - Я знаю, что это бесполезно. Я знаю, что это просто жизнь. Ещё недавно они все поклялись в случае чего защищать наше имение. Понимаешь, рыжий безмозглый пират - не свои фермы, где у них мамы, сёстры, братья и любимые кролики, а наше имение. Никто у нас не требует с несовершеннолетних таких клятв. Думаешь, это была шутка?
   - Нет, - постыдно-поспешно ответил Унэйри. И не укорил себя за поспешность. День продолжал вколачивать слова.
   - Ещё недавно мы все готовились умереть, а сейчас надо жить. И я вижу, что умереть было легче и понятней, чем понять, как жить дальше.
   - Ну извини, что мы не облегчили вам жизнь, - Унэйри оправился от оторопи. День фыркнул:
   - Да уж. Я вообще говорю это к тому, что наша жизнь - не очень простая штука. Взрослые объясняли. Я не очень верил. Теперь вижу сам. И, между прочим, никому из них, - он мотнул головой в сторону спящих, - я бы не сказал всё вот это, что говорю тебе.
   - Потому что мы враги, - откликнулся Унэйри. - Очень просто быть врагами. Друзьями в детстве - ещё проще. А когда детство кончается - всё становится сложней, землянин. Хотя это и неправильно. Можно создать очень справедливое и счастливое общество. Но никто не гарантирует, что все в нём будут счастливы. Хотя это, разумеется, тоже неправильно.
   На этот раз уже День посмотрел на сторка - изумлённо. Но сказал совсем не то, что ожидал услышать от него Унэйри:
   - Давай-ка спать, мой пленник и гость.
   Он улёгся, закутавшись в куртку. Унэйри подумал и последовал его примеру, лёг почти рядом.
   - Нас учат не плакать, - сказал он. - Вообще не проявлять эмоций, но не плакать - особенно. Сегодня это было со мной впервые за очень-очень долгое время.
   Землянин ничего не ответил, и Унэйри совсем уже было подумал, что он сразу уснул - и даже вздрогнул, когда услышал его голос:
   - Нас тоже учат не плакать. Но понимаешь, это не всегда получается, если речь идёт не о такой ерунде, как страх или физическая боль.

* * *

   Над лугом поднялся туман и закутал всё вокруг в белое беззвучное одеяло. Слышно было, как бродят тут и там кони. Задрёмывают, опустив головы. Поднимают их, фыркают опять, бредут куда-то лениво...
   Сомкнулось туманное одеяло и над всё ещё попыхивающими синеватым и алым углями костра, вокруг которого спали, закутавшись в куртки, мальчишки. Между ними тут и там дремали псы, даже сейчас чутко охранявшие сон своих друзей; когда один из коней подошёл совсем близко, сразу два пса подняли большие лобастые головы, еле слышно зарычали ревниво - конь уступчиво отшагнул.
   Унэйри спал между Днём и Ромкой. Ему снилось, что он летает - сам по себе, не в небе и не над землёй, а в каких-то океанах переменчивого тёплого света. И это вызывало такой восторг, что он рассмеялся - и проснулся от собственного тихого смеха.
   Он сразу понял, где находится. Но разочарования не было. не шевелясь, Унэфри посмотрел вправо (затылок Ромки), влево (нос Дня), потом - чуть приподнял голову.
   Сперва он не понял, что видит, и ему даже показалось, что это какое-то странное продолжение сна. А потом он различил Мишку.
   Мишка стоял в нескольких шагах от спящих, по пояс в тумане, и над его головой тоже плавал туман. Но он был не один. Стоявшая напротив него - вплотную - девчонка аккуратно развешивала на мишкиных ушах цветочные гирлянды. Большой сине-золотой венок уже украшал голову мальчишки. Он терпел это... нет, было видно, что это ему нравится.
   - Я знала, что вы здесь, - сказала девчонка и они с Мишкой поцеловались, а потом остались стоять так, обнимая друг друга и уткнувшись лоб в лоб. Молчали и, видимо, не собирались друг другу ничего говорить.

* * *

   1-го июля День улетел в свою Асканию. Унэйри уже знал, что это большой заповедник на берегах Чёрного Моря.
   Улетел и улетел, думал он хмуро. Там его ждёт друг, а я ему никто. Но было почему-то очень обидно, как будто именно друг и предал. Тем более, что с 21 по 23 июня у землян шли сразу несколько праздников и на каждый из них Унэйри звали, звали даже поехать в Якутск на Праздник Мужчин. Но он вежливо отказывался - не хотелось отмечать с землянами их праздники. Соблазнился сторк только Иваном Купалой - ночью с 22 на 23 июня - и не жалел, если честно, было очень интересно и вообще здорово, ему вспомнились сторкадские праздники и он удивился схожести. А компания, с которой он ездил в ночное, приняла его и вовсе, как своего. Он ощущал это - если бы было не так, он никогда не решился бы там, на речном берегу, когда вот-вот должен был загореться костёр, а здешнее солнце - Солнце для землян - опустилось к самому горизонту и, казалось, застыло, встать в рост, чтобы, повернувшись к нему лицом, пропеть без стеснения и не обращая внимания на то, что земляне, конечно, не понимают...
   Щит на борту сияющий
   Колесо во вращении вечном
   Горного льда погибель
   Кольцо обручения с небом -
   привет тебе!
  
   Золь начертал я дважды
   Золь я вырезал дважды
   Дважды я Золь воспел
   Золь начертал я дважды
   Золь я вырезал дважды
   Дважды я Золь воспел
   И девчонки - совсем ещё незнакомые (почти), в венках, в ярких платьях - сразу что-то ободряюще-одобрительное закричали с другого берега, куда они только-только подбежали и стояли, смотрели, как чужой мальчишка что-то поёт на чужом языке, обращаясь к Солнцу. Как будто поняли... Или правда поняли? Потом земляне пели что-то очень похожее...
   ...Может быть, ещё и поэтому он бессмысленно рассердился, когда День улетел. Может быть, поэтому и решился, закончив завтрак, обратиться к Светлову-старшему:
   - Если мне позволены просьба и надежда на её исполнение, то я бы хотел съездить в Якутск.
   Вице-адмирал Светлов удивлённо поднял брови. Просьба сторка, высказанная им вот так, застала врасплох, но он ответил:
   - Конечно. Когда захочешь. Кто-нибудь поедет с тобой, я скажу... - он уже обвёл взглядом всех, кто был в столовой, но это не понадобилось.
   - Нет, - возразил сторк. - Я бы хотел, если это возможно, съездить один.
   - Один? - Светлов смешался. - Почему один?
   - Я дал слово не бежать, - напомнил Унэйри. В его голосе прозвучала обида. - И мне его никто не возвращал.
   - Да не в этом дело... - медленно произнёс Светлов.
   Унэйри коротко, нехорошо улыбнулся. Сказал, глядя прямо в глаза адмиралу:
   - Вы боитесь, что, если люди во мне узнают сторка, и я буду без сопровождающего, то меня могут убить?
   - Что? - переспросил Светлов. И тоже улыбнулся - улыбнулся нелепости подобной мысли. Едва ли среди землян найдётся такой дегенерат, который мог бы причинить вред ребёнку врага. Да ещё и сейчас, в преддверии уже практически неизбежной победы... - Нет. Просто боюсь, что ты заблудишься.
   - И всё-таки я бы хотел, если это возможно... - упрямо повторил Унэйри.
   - Да, конечно. Струнник уже ходит, до станции тебя довезут, как только захочешь ехать.
   - Я дойду пешком, - голос Унэйри был таким же настойчивым. - Завтра.
   Светлов смерил мальчика задумчивым взглядом.
   И просто кивнул, ничего больше не стал говорить. Но вскоре после завтрака, когда за Унэйри заскочил Мишка и позвал кататься по реке на лодке и уже тот засобирался - Светлов-старший зашёл в спальню. Унэйри растерянно и недовольно выпрямился около кровати. А адмирал покачал пальцем в воздухе:
   - Я забыл... вот что значит - отвык... - и, запустив руку в боковой карман лёгкого пиджака, достал серебристый тиснёный бумажник с гербом, раскрыл его. - Рублей с копейками пока ещё нет, их только начали выпускать. Вот чеки, бери. Пригодятся.
   Унэйри с интересом посмотрел внутрь. На Сторкаде давно не было наличных денег такого типа - оставались электронные карты и благородно-увесистые золотые монеты-гианы, которыми расплачивались редко, держали для престижа. Он думал - так казалось на взгляд - что чеки будут скользкими, гладкими. Но в руках они оказались шероховатыми, приятными на ощупь. Одинаковые размером, но разноцветные, не очень большие. На всех - одинаковый рисунок: посередине чека золотая земная свастика и чёрно-серый герб в виде конного всадника, убивающего копьём чудище, по краям - серебряный блестящий орнамент, по углам - цифры номинала, внизу - чёрные цифры и какая-то подпись. По верхнему краю шли с обеих сторон надписи на русском и английском языках, тоже обозначение номиналов. Один чек был номиналом в пятьдесят, три - в двадцать, один - в десять, один - в три и четыре - по одному.
   Унэйри удивлённо моргнул - простенький кусочек пластика в три чека, который он рассматривал, вдруг словно полыхнул изнутри голубым цветом, на фоне которого взлетал космический корабль. Скрытый голографический рисунок, красиво! Он сразу повернул по очереди другие. Пятидесятичековый оказался буровато-зелёным с изображением каких-то спортивных игр. Двадцатичековые - малиновый со струнником, десятичековый - красным с панорамой красивого города и одночековые - белые с рисунком земной семьи: мужчина, женщина, два мальчика и девочка.
   - Мелочь возьми, - сказал Светлов, и Унэйри даже вздрогнул от неожиданности, он увлёкся рассматриваньем земных денег и забыл про взрослого. - Вот, на всякий случай.
   Пять прямоугольничков-долей оказались золотисто-коричневыми с небом в облачках, пять кварт - салатовыми с красивым лесом.
   - Купить сейчас можно мало что, - сказал Светлов-старший, глядя с еле заметной усмешкой, как сторк рассматривает деньги. - В основном всё на карточки или бесплатно. Но всё-таки деньги пригодятся, я думаю.
   - Благодарю, - коротко ответил Унэйри по-русски. И вскинул на землянина глаза - явно собираясь что-то ещё сказать.
   Но не сказал.

* * *

   Из имения Унэйри вышел затемно.
   С вечера он нормально уснул, но около двух часов его как будто кто-то толкнул и позвал - это оказалось настолько реально, что, сев в постели, он удивлённо огляделся. Конечно же, в комнате никого не было. В окно глядел ранний летний рассвет, в который превратился незаметно поздний закат, было уже почти совсем светло, и Унэйри, посидев, подумал и начал приводить себя в порядок. Своего он решил не надевать - переложил одежду аккуратней и мысленно попросил прощенья за то, что оденется в земное. Им двигал не страх, даже не опаска. Просто не хотелось, чтобы в нём на каждом шагу признавали сторка. Он ехал не себя демонстрировать, а - посмотреть на этот мир...
   ...Снаружи оказалось прохладно и очень росно. Унэйри знал, что скоро станет жарко - наступала самая жаркая пора здешнего северного лета. Он ничего с собой не взял, только вчерашние деньги сунул в карман земной безрукавки. Подкатав повыше штаны (пересилить себя и надеть шорты или бриджи он так и не смог), перебросил через плечо лёгкие туфли с носками в них и решительно ступил в траву.
   Ноги обожгло. Унэйри тихо рассмеялся и пошёл быстрей - не через аллею на выезд из имения, а уже привычной дорогой к реке...
   ...До струнника оказалось, как и предполагал Унэйри, дальше, чем казалось. Пока он переправлялся через речку, пока шагал полем (его немного подвёз небольшой грузовик), пока выбирался на луг - солнце встало совсем, роса высохла, он обулся и пробежал оставшееся расстояние бегом. Низачем, просто так. Он никуда не опаздывал и вышел точно к остановке струнника, сориентировавшись издалека на то место, где стремительно скользившие в вышине вагончики останавливались. Пока он шёл - он видел три таких вагончика.
   Остановка как-то по-сказочному располагалась прямо посреди луговой травы. К ней не вели никакие дороги, только несколько незаметных тропинок. Подальше серебрился под солнцем залив и Унэйри подумал, что интересно было бы на него посмотреть поближе.
   На плавно изогнутые решётчатые мачты, торчавшие тут и там и соединённые толстыми тросами, Унэйри обратил внимание ещё когда ехал сюда. Он думал, что это какие-то энергетические передатчики, а потом ему объяснили, что это не совсем так - это были опоры струнника, основного здешнего транспорта.
   Наверх от подножия мачты, к которой подходил Унэйри, прямо от земли вела довольно крутая лесенка (высокая трава покачивалась вровень с первой ступенькой), а рядом бесконечной лентой бежала угловатая лента эскалатора. И лесенка, и эти бегучие ступеньки упирались наверху в полукруглую площадку - где-то на высоте примерно десяти ханд... или как тут говорят, пятнадцати метров. А над площадкой горела надпись -

СТАНЦИЯ СТРУННИКА

"ЮЖНОБЕРЕЖНАЯ-V"

   Ниже бегущая разноцветная красная сообщала -

ОТПРАВЛЕНИЕ ВАГОНА КАЖДЫЕ 30 МИН. ПО ОБЕИМ НАПРАВЛЕНИЯМ

ЖЕЛАЕМ ВАМ ДОБРОГО ПУТИ !

   Ещё пониже весело прыгали яркие зелёные точки на двойном циферблате электрического таймера, отсчитывая секунды и минуты между рейсами. Оставалось восемь минут, но вокруг было пусто. Интересно, подумал Унэйри. Неужели эта станция работает только для... а для кого? Тут ближнее жилое место - наверное, как раз имение Светловых. Но, едва он это подумал, как к станции по одной из тропинок подкатил экипаж - лёгкая одноконная запряжка на двух колёсах подъехала за разделявшей луг линией невысоких раскидистых деревьев (или больших кустов?) почти бесшумно, и Унэйри её не заметил, пока экипаж не появился буквально рядом. К удивлению Унэйри, на землю ловко соскочила молодая женщина, одетая в лёгкую куртку, короткие (до середины икр) широкие брюки и простые сандалии. Приветливо, но молча кивнув мальчишке, она закинула через плечо коричневую сумку и хлопнула узкой ладонью по крупу белой лошади:
   - Ну - домой, домой! - после чего та совершенно спокойно развернулась и потрусила обратно. Женщина бросила взгляд на циферблат, удовлетворённо кивнула в ответ на свои мысли - а Унэйри поразился тому, насколько она красива. Это была предельно совершенная красота, вызывавшая скорей не восхищение, а робость, такими на древних барельефах высекали Сестёр (1.). Раньше Унэйри никогда и нигде не видел таких безупречных черт лица и подобного сложения. На русских - людей с более мягкими лицами и более кряжистых - женщина не походила. А светло-синие глаза и уложенные в похожую на венец причёску желтоватые волосы делали её не похожей и на сторкадку. Унэйри вырос в мире, где женщины с одной стороны были окружены почётом и даже поклонением, а с другой - строго отделены от мужской жизни, и, когда земная красавица с еле заметной улыбкой повернулась, ощутив его взгляд - смешался и почувствовал, что лицо буквально вспыхнуло огнём. Он разозлился на себя и отвернулся, сделав вид, что его вообще ничего не интересует. В таком состоянии сторки напоминают идеально отрешённые и неподвижные статуи, и Унэйри не был исключением.
  
   1.Сёстры - прекрасные (и жестокие, точней, бесстрастные) девушки, обитательницы Хэлэ-на-Эйле (по некоторым версиям - единственные там существа женского пола). После каждого боя, в котором участвуют сторки, какая-то из Сестёр забирает с собой в Хэлэ-на-Эйле лучшего из павших бойцов для Соорда. Сексуальные отношения, судя по всему, Сестёр не интересуют.
  
   Потом откуда-то из полей выбрались между тем двое мальчишек и девчонка - раньше Унэйри их не видел. Все трое были в пионерской форме и, конечно, при галстуках. Почти сразу за ними появился пожилой мужчина, который о чём-то сразу начал говорить с женщиной, ощущение было такое, что она его ждала. Они отошли в сторону и мужчина достал какие-то листы - Унэйри одёрнул себя и не стал любопытничать, повернувшись к землянам-ровесникам.
   Ну конечно! Девчонку он не узнал в лицо. Он не мог её узнать, потому что видел всего два раз. Серебристой лунно-неверной ночью - и без одежды. И туманным ранним утром - почти скрытую от него другим мальчишкой.
   Но узнал голос. И не удержался...
   - А мне говорили, что русалки живут в лесу и показываются только ночью.
   На него сразу уставились мальчишки. Эти точно были незнакомые. Не сказать, что ласково. Тот, что пониже, курносый, подстриженный ёжиком, деловито и кратко поинтересовался:
   - В лоб хочешь?
   Унэйри оскалился в ответ. Ему было весело, хотя драться и не хотелось. А девчонка явно смутилась и взяла спутников за плечи:
   - Мальчишки, всё в порядке. Это мой старый знакомый, он просто немного болен снохождением.
   Теперь уже растерялся Унэйри.
   - А, это тот сторк Светловых, - с интересом сказал второй парень, чуть раскосый и совсем беловолосый. Он говорил по-русски со странным акцентом: "Эт-то то-от стор-рк С-фетло-фык". Унэйри и ему показал зубы. Мальчишки расхохотались. Табло показало пульсирующим красным двухминутную готовность; мужчина и женщина, продолжая разговаривать, пошли на эскалатор. Беловолосый пожал руку куроносому, поцеловал, нагнувшись, пальцы девчонке и бодро задробил походными кедами наверх. Унэйри поспешил за ним; девачонка окликнула:
   - Ты в Якутск?!
   - Да! - отозвался Унэйри.
   - Сегодня вернёшься?! Ребята хотели завтра за тобой зайти!
   - Сегодня - вряд ли! - откликнулся Унэйри.
   - Ну ладно, счастливого пути!
   Унэйри сделал благодарный жест. От этого странного, ничего не значащего, короткого разговора у него почему-то стало очень хорошо на душе...
   ...Край площадки наверху оказался ограждён почти невидимым высоким барьером - его было видно вблизи только по голубоватому свечению. Барьер разделяли металлические двери с алыми стрелками, к которым как раз подъехал (или как это называть - по тросам?) вагончик, похожий на обтекаемый овальный брусочек. Двери распахнулись и Унэйри шагнул внутрь последним из садившихся на этой станции.
   Вагон струнника был без водителя. Двойные широкие мягкие сиденья с удобными откидными спинками стояли вдоль стен (между ними было большое пространство, где явно могла разместиться солидная кладь), посередине оставался широкий проход, ноги ощущали упругость зеленоватого коврика из какого-то пенистого материала. Не очень широкое обзорное окно тем не менее шло как прозрачный пояс по периметру вагона, а в носу переходило в большую панораму. К нему и уселся Унэйри - в вагоне было, кроме севших с ним, ещё несколько человек, но впереди не сидел никто.
   - Просим пассажиров занять свои места, пристегнуться и не покидать мест за исключением выхода на своей станции после полной остановки и звукового сигнала, - голос из невидимого динамика был девичий, приятный такой... - Следующая остановка - Степное-Мамонтовое, - и не совсем понятно: - Корпус желает вам приятного путешествия!
   Унэйри щёлкнул замком широкого ремня, послушно выползавшего снизу и так же послушно прятавшегося, только отпусти. Раздался короткий звон - и... неожиданно оказалось, что вагон, бесшумно и быстро летит прямо в небе, а мир впереди стремится ему навстречу. Мелькнула размытой тенью ещё одна ферма (коротко, тихо щёлкнуло где-то наверху), тело легко, но ощутимо вдавило в мягкую глубину кресла. Скорость нарастала, но Унэйри этого почти не замечал...
   ...Только теперь он увидел Землю по-настоящему - когда вагончик струнника нёс его, казалось, по воздуху над этой вражеской планетой.
   И то был прекрасный край - бескрайний край высокого бледного неба, прохладного ветра и колышущегося серебристо-зелёными волнами травяного моря, через которое тут и там шли и шли огромные стада невиданных животных: могучих рогатых оленей и мохнатых с длинными хоботами рыжешёрстных слонов, легконогих длиннорогих антилоп и деловито рысящих за ними белошёрстных волчьих стай, и ещё многих и многих иных, которых он не знал по именам. Вскипали будто из ниоткуда густой неяркой зеленью рощи на берегах тёкших в распадках небольших речек и глазами земли смотрели ввысь многочисленные озёра, над которыми мельтешили мириады птиц. Красные и серые скалы поднимались тут и там над травами, словно обнажённая и незыблемая основа планеты.
   Сперва Унэйри показалось, что тут и вовсе нет людей. Но потом он стал замечать наблюдательные башенки на скалах, отдельные здания вдоль дороги, кое-где - тонкие нити других дорог, убегавших за горизонт к Северному Океану, аппараты в воздухе, а там - и несколько посёлков, в которых струнник останавливался. Промелькнул он как-то и над группой махавших ему руками мальчишек - с рюкзаками за плечами, опираясь на посохи, они неспешно шли куда-то вдоль реки в жёлтых, ярких песчаных берегах...
   ...Если бы мы победили, думал Унэйри, глядя в окно, сейчас тут везде шли бы бои. Полыхало бы небо, везде дул яростный ветер от множества пожаров, ночью от них было бы светло, а днём от гари и пыли - темно... Он вспомнил, как вроде бы совсем и недавно, когда стало известно, что на Сельговии собирается десантный корпус, все вздохнули облегчённо. Конечно, последний удар потребует безумных жертв, уже давно никто и не пытался обманывать себя рассказами про то, что земляне слабы и неорганизованы. Они оказались страшным, небывалым противником. Но всё-таки это... всё-таки это последний удар. А за ним - победа и мир. Мира хотели даже сами сторки, хотя стыдились говорить об этом вслух.
   Но никто и предположить не мог, что произойдёт потом.
   Война же ещё не кончена, подумал он. Ну не кончена же! Ведь такое уже было - когда Сторкад впервые воевал с мьюри, давно. Тогда тоже Сторкад терпел поражение, мьюри прорывались вглубь его территорий, сил почти не оставалось... но в самый последний момент, в самый последний удалось рассечь и окружить противника внезапными ударами. И мьюри сперва отовсюду побежали, а потом запросили мира, откупались своими неправедными, торгашескими богатствами, отдали сразу несколько планетных систем, согласились почти на все условия, которые им выставили сторки... Ну неужели не может быть так?! Может быть, сейчас Всеотец в своём дворце на Дэм-Торсаде приказывает (как в фильме "Острия звёзд" про ту войну - Унэйри отчётливо вспомнил яркие кадры и суровую тихую музыку) стоящим перед ним полководцам действовать по новому, неожиданному и непредставимому для врагов плану?! Снова вспомнился кадр из фильма - как в оранжевом раскалённом небе над горящими укреплениями вдруг появляется волна стремительных боевых машин, и мьюри катятся прочь, бегут, а защитники стоят на развалинах и, словно бы сами не веря, смотрят, как высаживаются подкрепления. Горячий ветер шевелит волосы главного героя, мальчишки, который уже готовился погибать в бою на пороге своего дома, в глазах - восторг и ярость.
   Когда Унэйри смотрел этот фильм, он даже представить себе не мог, что прозревает свою судьбу.
   Вот только не было подкреплений...
   Неужели это конец и мы проиграли? Но ведь ещё идёт, ещё идёт война! Ах, зачем он дал слово, если бы не слово - можно было бы...
   ...нет, если бы не слово - он сидел бы сейчас в лагере. Когда Светлов поставил его перед выбором - честно поставил, как достойный враг достойного врага - он, Унэйри, не смог найти в себе силы выбрать лагерь. Потому что знал: там он бы умер. Лёг бы и умер, он видел такое не раз и не хотел так умереть. А раз выбрал то, что выбрал - то недостойно сетовать на последствия своего выбора.
   Ну пусть не победа. Ну пусть хотя бы ничья. Почётная ничья. О Сила Сил, ну пусть хотя бы так!..
   ...На этой остановке (Унэйри, задумавшись, не расслышал названия) в вагон сели сразу с десяток мальчишек (постарше сторка на взгляд), одетых (он напрягся) в красные куртки, брюки и фуражки с чёрными лампасами, выпушками и петлицами и чёрные блестящие сапоги. Унэйри различил, косясь - вся компания устроилась впереди, никак, впрочем, не утесняя сторка - у них на околышах эмблемы: чёрная граната с алым огнём над двумя скрещёнными чёрными пушечными стволами.
   Гренадёры, подсказала память. Кадеты-гренадёры. Они вели себя шумно, хохотали, толкались, что-то обсуждали вертели на пальцах фуражки и то и дело провозглашали какие-то лозунги, сопровождая их громким "ура!". Другие пассажиры улыбались, а беловолосый мальчишка смотрел на кадетов с равнодушным видом и унылой завистью, хорошо читаемой в его глазах. Потом они начали петь - неуёмные, весёлые. Сперва спели какой-то марш - Унэйри запомнились строки:
   - Ведь наша любовь - это пушки,
   А пушки верны в боях!
   Бросайте свои погремушки,
   Не то разнесём в пух и прах - бабах! - это "бабах" они рявкали хором со зверскими лицами и тут же хохотали. Пели и ещё, и Унэйри врезалось в память ещё:
   - Не стоит прогибаться под изменчивый мир -
   Пусть лучше он прогнётся под нас! - и это пелось уже без смеха.
   А струнник пролетел над широкой, почти неподвижной, рекой - и Унэйри вспомнил, что её называют "Лена"; здешнее женское имя - и непонятно, почему его дали реке? А ещё вспомнил, что уже видел её - когда выезжал из Якутска. Кажется, уже очень давно.
   Снова прозвенело в вагоне - и девичий голос объявил:
   - Добро пожаловать на остановку Якутск-Окружная, - после чего двери распахнулись.

* * *

   Якутск раньше стоял на вечной мерзлоте. Когда Унэйри об этом прочитал, то представил себе город среди льдов - почему нет? Но оказалось, что это совсем не так. Во-первых, от того, старого, города почти ничего не осталось. Во-вторых, вечная мерзлота - это, оказывается, когда под землёй на какой-то глубине - вечный лёд. А вовсе не сверху. Было это странно и удивительно уже само по себе. А во-вторых, этой самой вечной мерзлоты давным-давно не было, она отступила далеко-далеко на север. Да, в старые времена город стоял в лесу на этой самой вечной мерзлоте. Но, когда на Земле была большая война, город погиб, в смысле - его бросили. А потом поменялся климат, эта самая мерзлота растаяла, вокруг лежало одно огромное болото, в котором ничего толком не росло и жила разная противная мелочь. Болото съело остатки города. Земляне много-много лет упорно отвоёвывали землю у этой топи, сажали леса, копали каналы, разводили новых красивых животных, восстанавливали дороги и посёлки, заново построили и этот город Якутск, где жили сейчас тысяч пятьдесят населения. Жили очень широко, как любили жить земляне, и сверху всё это казалось сплошным лесом - только в центре поднимались словно бы уступами зеркально сверкающие многоэтажные башни, словно из другого мира.
   Унэйри видел старые снимки и удивлялся тому, как вообще могли земляне превратить в красивые места вокруг - то мёртвое болотище, на которое и смотреть было жутко. И смотрел фильм про то, как люди заново осваивали эти места - очень интересный, захватывающий фильм, хотя там не было никакой войны...
   Город назывался в честь народа якутов. Эти люди и сейчас тут жили, но их было мало, и жили они в основном в крошечных посёлках в лесу, потому что занимались разведением всякой живности. На русских они совсем не были похожи - невысокие, темнокожие, с узкими глазами. Смешные и на вид неприятные даже.
   Унэйри сошёл со струнника на первой остановке, на юго-западной городской окраине и то, что казалось сверху маленьким, сразу сделалось большим. Пропали сверкающие башни, исчезла широкая речная гладь. Ему сперва показалось, что он оказался в аллее какого-то парка, но почти сразу справа из-за ряда мощных высоких тополей появился неспешно шедший седой мужчина, а слева выскочили на велосипедах и помчались прочь, стоя на педалях и бешено их крутя, трое мальчишек (следом летел, неистово лая и путаясь в лапах и ушах, большой полувзрослый щенок). Унэйри пригляделся и понял, что это не парк - за деревьями и слева и справа были дома на больших и тоже зелёных участках. Проехал навстречу всадник.
   В конце концов, подумал Унэйри, я приехал сюда просто так и я тут ничего не знаю. Ну и пойду просто вот - прямо. Чем это плохо?
   Узкая дорога между деревьями была покрыта асфальтом - ровным, разделённым прерывистой белой полосой точно посередине, но чууууть заметно наклонявшейся от середины влево и вправо. Там шли выложенные чёрным камнем канавы, отделявшие проезжую часть от таких же асфальтовых тротуаров, точно так же наклонённым в канавы. Вода или тающий снег стекают сюда, понял Унэйри.
   Людей был мало, зато время от времени проползали роботы-уборщики. Потом послышался шум - справа открылся вид на небольшой стадион, но Унэйри туда не стал сворачивать, хоть и было это интересно, потому что впереди вроде как завиднелся просвет.
   Он не ошибся. Мимо приземистой стрелообразной стеллы (там было написано "Тополёвая Аллея" и стрела указывала туда, откуда он пришёл, а над верхушкой стеллы медленно вращался и бросал яркие, острые отблески большой огранённый драгоценный камень - не сразу было понятно, что это голограмма) дорога вела на берег реки. Слева был виден мост, а дорога переходила в бульвар, идущий над берегом и почти пустой. Бульвар вёл точно к далёким башням, и большой трёхъярусный корабль пересекал реку наискось - от тех башен к далёкому берегу, где видны были ещё несколько судов у длинных причалов. Над кормой корабля Унэйри различил флаг - светло-голубой с синим косым крестом.
   Под самым берегом - отсюда непонятно, каким образом, по рельсам, по какой-то иной дороге или просто по воде - бесконечной лентой бежали оранжевые вагончики, похожие на гранёные бруски-шестиугольники. Унэйри долго следил за ними - бездумно. Потом заставил себя идти дальше - по бульвару над рекой и оранжевой цепочкой у берега.
   Иногда люди шли ему навстречу, реже - обгоняли. Почти все они были в той или иной форме. Пару раз он ловил на себе внимательные взгляды и напрягался, когда понимал, что эти взгляды - неспроста. Потом набережная разделилась - она продолжалась в направлении чёрной башни, высившейся над речным берегом, и одновременно спускалась вниз, к шумному песчаному пляжу, над которым ветвились, изгибались и закручивались какие-то аттракционы в виде труб и желобов. По ним мелькали человеческие фигуры, в основном - явно детские. Унэйри знал, что земляне любят такие штуки и почти уже собрался подойти посмотреть, но передумал - нелепо это будет выглядеть, прийти и встать, глядя на веселящихся людей!
   Позади прошли двое молодых мужчин в серой с золотом военной форме и чёрных фуражках - военные инженеры. Унэйри уловил обрывок разговора:
   - ...поедим вон там и сразу в порт.
   - Да, пожалуй, так будет...
   Мальчик посмотрел туда, куда шли инженеры и увидел кафе - плавно дважды изогнутую площадку, словно бы висящую над набережной и закрытую сверху мерцающей крышей-светофильтром. Надпись "ОБЗОР" неспешно кружилась над нею по краю, а над центром посвёркивал знак платного заведения.
   А ведь я есть хочу, подумал Унэйри. Кафе было почти пусто и производило впечатление полузаброшенного, точней - законсервированного, но к устроившимся за крайним столиком инженерам сразу подошёл мальчишка в строгой белой одежде, явно принимать заказ. Поэтому Унэйри вошёл под крышу (изнутри она представляла собой вид словно бы с морского дна - наверх) и уселся у самых перил. Отсюда открывался вид на реку, а в столик оказались встроены экран и считыватель, но они не работали.
   - Добрый день. Что закажешь?
   Унэйри поднял голову. К нему обращалась одетая в белое девчонка - совершенно обычная для землян. И на язык сторку сами собой прыгнули слова:
   - А у вас есть улитки эскарго?
   Если Унэйри и ожидал, что девчонка удивится - то напрасно. Та совершенно обыденно ответила:
   - Можем сделать. С чесноком или с зеленью? Прованское масло нужно добавлять?..
   ...Улитки оказались вкусными, но уж слишком мало мяса пряталось в их красиво закрученных скорлупках, и его трудновато было доставать заершённой стрелкой, прилагавшейся к блюду. Стоили они три чека, и у Унэйри создалось впечатление, что это дорого. Ему даже стало неудобно за потраченные деньги, хоть Светлов-старший и сказал прямо, что деньги - его.
   Пока он возился с улитками, за столик по соседству уселся огромного роста седоволосый человек - в голубой с золотом парадной форме десантника с бригадирскими свастиками в петлицах и узкими витыми серебряными погонами на широченных плечах. Свой голубой берет он аккуратно положил на край стола и смотрел на Унэйри. Пристально смотрел. Доев и расплатившись, Унэйри подождал, пока бригадир сделает заказ и тоже посмотрел на него - вопросительно и пристально.
   - То, что ты можешь заказать улиток, просто подтверждает, что мы победили, - неожиданно сказал седой и суховато улыбнулся. - Но я всё же прошу прощенья за столь назойливый взгляд. Понимаю, что это было неучтиво с моей стороны и неприятно для тебя. Ты здесь под честное слово?
   Последнюю фразу он произнёс по-сторкадски, на системном, правда, но - сторкадском языке. Унйэри сжал губы и кивнул на земной манер, но потом смутился и ответил по-русски:
   - Да, это так. Я - пленник командира Светлова и нахожусь тут по его разрешению.
   - Вице-адмирала Светлова? - бригадир улыбнулся. - Он в отпуске, как я понимаю? Завидую; я отвоевал своё.
   Опершись локтем о стол, он посмотрел, чуть прищурясь, за реку. Говорить землянин явно больше не собирался.
   Унэйри поднялся, снова сжав губы. Улитками он не наелся, но оставаться тут не собирался.
   - Пра-астите-е! - пропела, мелькнув мимо, девчонка с заказом седому. Краем глаза зацепила сторка и чуть улыбнулась. Подошедший следом мальчишка - тот, который обслуживал инженеров - тихо сказал:
   - Я понимаю, эскарго и всё такое прочее... Дежурный обед хочешь? Полста долей. Честно говорю - если пройдёшь ещё километр в сторону зенитной башни - вооон та чёрная - то там будет бесплатное кафе, но... - он прищёлкнул языком, - ...там готовит не моя тётя.
   ...Грибной суп, рис с овощами, соусом и фрикадельками, горячий сладкий чай и свежий чёрный хлеб заставили Унэйри ещё раз пожалеть о потраченных на улиток деньгах, но в то же время примирили с окружающим, насколько это вообще возможно для сторка на Земле. Он даже приветливо кивнул девчонке, когда неспешно покидал кафе.
   Девчонка быстро показала ему очень длинный, розовый и острый язык...
   ...На набережной, видимо, раньше было много разных интересных штук, но сейчас они только-только начали открываться заново, а большинство павильончиков стояли под консервацией. Заброшенным не выглядел ни один. Унэйри бросилась в глаза надпись на одном -

ВЕРНУСЬ - ОТКРОЮ!

   И дата. Рядом развевался пионерский флаг и пощёлкивали выстрелы воздушных ружей в простеньком тире. Четверо мальчишек - мелких совсем - стреляли, азартно дёргая лопатками, ещё с десяток толпились вокруг, подавали советы и ждали своей очереди. Унэйри прошёл бы мимо, но запнулся, потому что его буквально тряхнуло знакомым звуком - мяукающим воплем. Он быстро повернул голову и увидел, что мишени (очень ловко и интересно устроенные и разнообразные) там изображают солдат Альянса. И как раз сейчас вниз, переворачиваясь и складывая крылья, падал накъятт со всадником...
   Унэйри сжал кулаки. Мальчишки лупили ладошками по спине срезавшего быструю летающую мишень приятеля, что-то восторженно выкрикивали. Тот гордо-равнодушно перезаряжал ружьё. Двое ребят постарше - в пионерской форме - что-то ему одобрительно говорили.
   Унэйри резко повернулся и зашагал прочь. Ему с трудом удавалось не морщиться - запись была настоящей или её очень умело подделали; именно так кричит накъятт, когда ощущает, что попали в его всадника...
   ...Чёрная приземистая башня казалась невысокой именно из-за своей огромности. Унэйри знал, что это такое - зенитная башня, такие земляне ставили во всех своих населённых пунктах, чтобы прикрывать над ними воздух и даже космос. Чаще всего в городах землян именно эти башни держались, когда всё остальное было уже уничтожено и нередко - начисто, до ровного места.
   Над чёрной вершиной развевалось, будто стараясь улететь от реки, огромное алое знамя с золотой свастикой. А сверкающий модифицированный камень казался полированным и совершенно монолитным. Пусто было и вокруг в радиусе не меньше пятисот земных метров - этот радиус был выведен колючей проволокой и мощными сталебетонными надолбами, внутри же этого круга концентрическими окружностями шли безлюдные укрепления. Могло показаться, что в башне нет никого, но...
   ...но война не закончилась, и Унэйри это помнил. Не могли не помнить и земляне.
   Щёлк-грох! Щёлк-грох! Щёлк-грох!
   Он быстро повернул голову и увидел караул. Землян в сине-белой форме ВВС было трое - один впереди, двое сзади плечом к плечу, оружие поперёк груди.
   Видимо, обходя башню, земляне шагали очень прямо, невероятно слитно, одним движением, держа руки на оружии и высоко поднимая ноги - так, что каждый шаг получался с каким-то смешным припрыгом... верней, это могло показаться смешным, а на самом деле почти пугало, казалось, что идут автоматы, и этот шёлкающе-грохающий шаг завораживал. Они подошли ближе и теперь Унэйри видел, что это - мальчишки, ненамного старше его самого. Как же так, зло подумал он, у них совсем уже не осталось сил, но они побеждают... о Сила Сил, как не-спра-вед-ли-во! Ему хотелось завыть.
   Синемундирные живые машины прошли мимо, даже не покосившись, и Унэйри понял, что они сейчас упоены своим слитным движением, своей победой... Это добровольцы, даже не кадеты - земляне ещё недавно брали добровольцами тринадцатилетних, но теперь выводят их в тыловые части и потом демобилизуют. Хотя война ещё не кончена!
   Он постоял ещё. Видимо, тут было пустынно всё время, никто не проходил мимо. Знамя билось на башне - словно там пылал под ветром костёр...
   ...Город и правда раскинулся очень широко, но Унэйри не боялся заблудиться - в случае чего следовало просто пройти к ближайшей остановке струнника. Если честно, он сам не думал о том, что ищет и ищет ли вообще что-то. Время от времени его начинало бесить всё происходящее и ему просто хотелось влезть на что-нибудь повыше и заорать, что он сторк и что он ненавидит всех вокруг. Но это было бы не просто глупо - это было бы ложью наполовину, а ложь наполовину - хуже полной лжи и опасней полной правды.
   А ещё он жадно впитывал всё, что видел. Почти против своей воли.
   Дважды ему попадались инопланетяне - группа шэни, "овощи" куда-то неспешно шли в сопровождении двух земных мальчишек в пионерской форме - и пара молодых (впрочем, у них трудно понять возраст) мьюри в лёгкой одежде светлых тонов, упоённо водивших вокруг маленькими камерами и громко, бесцеремонно переговаривавшихся. Он не удостоил вниманием ни тех, ни других. Первые были вчерашними рабами, вторы - много раз битыми торгашами. Потом на улицах стало много землян, зазвучала из невидимых репродукторов бодрая музыка, люди выглядели усталыми, но весёлыми, они перекликались, шли в основном группками, кое-где даже обнявшись, некоторые - с гитарами, на которых тут же играли (а им подпевал спутники). В основном это были пожилые люди и мальчишки с девчонками. Унэйри не понял, откуда такое оживление, но ему почему-то стало не по себе и он свернул, как ему показалось, в боковую аллею.
   Но это оказалась не аллея, а тупичок, обсаженный мощными деревьями, листва которых была серебристой с изнанки. В конце тупичка, за небольшим памятником, изображавшим глядящего из-под руки всадника в старинной одежде, привставшего в стремена, он увидел здание.
   Здание было небольшое, одноэтажное, полукруглое, с увенчанным шпилем куполом посередине и скромной дверью между двух колонн. Над дверью висела коричневая с белыми буквами доска:

ОБЩЕСТВЕННЫЙ

КРАЕВЕДЧЕСКИЙ И ИСТОРИЧЕСКИЙ

МУЗЕЙ

Г. ЯКУТСКА

Вход свободный

Пн. - выходной

Вт.- вос. - с 09.00 до 21.00

   Унэйри взбежал на крыльцо и неуверенно потянул фигурную ручку двери. Она открылась неожиданно легко и бесшумно и мальчик уже почти передумал входить. Но потом всё-таки сделал два шага - и так же бесшумно и быстро дверь затворилась следом.
   Внутри было тихо и пусто до загадочности. В окна падал свет и почему-то именно здесь, в комнате, становилось ясно, что уже наступает вечер. Справа - витрина с книгами, брошюрами, буклетами, дисками, картами... глаза разбегаются. Справа - удобное кресло, но в нём - никого. Прямо напротив входа стояли несколько манекенов в старинной одежде, с холодным оружием. За их спинами одна лестница вела наверх, вторая - вниз. За витриной видна была закрытая дверь с надписью "служебные помещения", справа - большая двустворчатая дверь, настежь открытая. Там видны были какие-то предметы - видимо, экспонаты - и Унэйри, невольно стараясь ступать тихо, пошёл туда.
   Справа от входа лежали на длинной подставке четыре большущих бумажных книги разной толщины - в золотой, зелёной, серой и красной обложках. Видимо, это были какие-то важные книги, но Унэйри сразу отвлёкся на сам зал.
  
   1. В 23-25 г.г. Серых Войн Межимперской Комиссией была выработана концепция Земли Людей.
   Согласно этой концепции, Земля - дом Человечества. Человек и только человек имеет право решать судьбы своих "братьев меньших". Решено было выстроить на твёрдой и старательно просчитанной научной основе совершено новый мир, пронизанный новыми связями между организмами и их сообщества. Задача поражала масштабностью - и в то же время влекла ею же. Вся "живая масса" была учтена и тщательно разделена на несколько категорий:
  -- полезные для Человека в плане практическом либо душевного комфорта ("Золотая Книга");
  -- полезные для Земли в целом, как места обитания Человека ("Зелёная Книга");
  -- нейтральные во всех отношениях к Человеку и имеющие право на существование ("Серая Книга");
  -- вредные для Человека в той или иной степени и подлежащие уничтожению ("Красная Книга").
   На протяжении 25 г. Серых Войн - 32 г. Реконкисты "Земля Людей" была воплощена в жизнь. Высказывавшиеся - в том числе людьми авторитетными! - опасения подобного макровоздействия оказались несостоятельны. Напротив - "зачистка и расстановка фигур" на научной основе помогла в той или иной степени решить немалое количество проблем, казалось бы, не связанных напрямую с исполнением концепции. Земля превратилась в на самом деле единый эко-организм, центром и вершиной которого стал Человек.
  
   В небольшом помещении были собраны разные виды мутаций животного мира. Эти мутации представляли опасность для человека, и земляне их истребили, но тут сохранили в виде чучел и заморозок. Унэйри обошёл зал по периметру, стараясь от некоторых витрин держаться подальше - уж больно жуткие жутики там были выставлены. И он не выдержал - вздрогнул и резко повернулся, когда услышал шаги.
   - Добрый вечер, - сказала невысокая женщина, неброско и красиво одетая. Густые светлые волосы были уложены в простую красивую причёску. Кажется, она была немолодой, хотя почему Унэйри так решил - он бы сам не взялся ответить. - Рада видеть позднего посетителя.
   - Добрый вечер, - Унэйри было стыдно за свой страх. - Я вошёл, потому что было открыто.
   - Начинать осмотр лучше снизу, - сказала женщина. - Ты у нас впервые?
   - Я не с Земли, - ответил Унэйри. Женщина не стала присматриваться и понимающе кивнула:
   - Вниз, потом по стрелкам. Зал мутаций смотрят обычно позже, но ничего... Наверху, в куполе - картинная галерея, это финальная часть экспозиции, - улыбнувшись, она добавила: - За дверью в конце лестницы - осторожней...
   ...Смысл предупреждения Унэйри понял, когда, спустившись по широкой пологой лестнице, открыл неожиданно небольшую дверь в конце и оказался, как ему сперва показалось, в морозильнике. Тут была искусственно воссоздана вечная мерзлота - послойно, со всеми вкраплениями ископаемой фауны и флоры - а новая дверь вела в соседнее подвальное помещение, посвящённое истории Якутска с момента основания до Безвременья. Оказывается, музей был не такой уж маленький, если учитывать подземный этаж.
   Как и все сторки, Унэйри не любил подземелий. Но тут было и правда интересно. Пояснительные надписи, включавшиеся гиды ему не очень помогали, потому что он в принципе не знал течения земной истории. И просто переходил от экспоната к экспонату, с любопытством рассматривая их и не пытаясь связать в единое целое. Однако, не будучи дураком, мальчик мысленно (и как-то сам по себе) выстроил историческую последовательность и был изумлён.
   Вот - странное фото, странные люди, занятые чем-то странным. Подпись была "Стихийный вещевой рынок ("барахолка"). Центр Якутска. 1994-й год". Рядом - несколько детей, грязных, в какой-то мешковатой одежде - с идиотскими лицами сидящие на серо-рыжей трубе - "Юные беспризорные под токсичным воздействием клея. 1995-й год". Ужасный снимок, как и все сторки, Унэйри больше всего боялся в душе потерять себя, а в глазах у детей на фото не было и капли мысли... что значит - "под токсичным воздействием клея"?! Непонятно - и страшно смотреть...
   Унэйри в изумлении и оторопи переходил от снимка к снимку, от витрины к витрине, от экспоната к экспонату. В этой комнате - да, большой, но всего лишь одной комнате! - он увидел сразу пять цивилизаций. Укладывавшихся, если он правильно понял хронологию, в какие-то жалкие четыреста земных лет. Цивилизаций, совершенно не похожих друг на друга. Не техникой или одеждой - стилем мышления и образом жизни.
   Сторк, живший четыреста земных лет назад, от него, Унэйри, ничем не отличался. Они говорили, писали, думали, рассуждали одинаково. Одно и то же любили и одно и то же ненавидели. Даже в космосе сторки тогда уже летали. И давно летали. Да ладно, точно так же не отличался от Унэйри сторк, живший тысячу четыреста земных лет назад! Он бы не удивился и никогда не виданным им космическим кораблям - ведь они всего лишь инструмент для Поиска Богов и нет ничего удивительного в том, что Народ, идя вверх по лестнице, создал себе такой инструмент.
   А у землян было совсем не так...
   В глаза бросилась большая витрина, увенчанная надписью -

ГЕНОЦИД И КОНТРГЕНОЦИД БЕЛОЙ РАСЫ

В ПЕРИОД ВЕКА БЕЗУМИЯ, БЕЗВРЕМЕНЬЯ, СЕРЫХ ВОЙН И РЕКОНКИСТЫ

   Унэйри подошёл ближе и надолго замер перед витриной, снова и снова рассматривая снимки, странички документов, вещи... Оформление было бедноватым, потому что, как понял сторк, для землян это была проходная, общеизвестная тема - и Якутска она коснулась слабо. Для него же всё увиденное и прочитанное оказалось поразительным.
   Ему вспомнилась слышанная как-то джагганская пропаганда, направленная на подчинённые расы - дескать, земляне уничтожили у себя на планете как минимум три расы и собираются делать то же самое на просторах космоса... Это показалось настолько нелепым, что он тогда и посмеяться-то забыл - земляне буквально как спятившая самка вээрга с детёнышами, носились с каждой ничтожной кучкой вихт, попавшейся им на этих самых просторах.
   Но вот витрина, в которой земляне совершенно спокойно признаются в том, в чём их обвиняли джаго. Точней даже не спокойно признаются, а - гордятся этим самым контргеноцидом. Теперь Унэйри вспомнил, что в прочитанных земных книгах ему кое-какие моменты казались странными - сейчас они вполне укладывались в общую схему. Уже после неразберихи Безвременья и Серых Войн земляне планомерно и тщательно истребили множество... людей?
   - Я опять чего-то не понимаю, - признался он витрине. - Но, наверное, вы были в своём праве, и я попытаюсь разобраться.
   Он чуть поклонился сделанному со вспышкой снимку, на котором три остролицых человека в перепачканном снаряжении, задрав на лоб защитные очки и цепко держа оружие, хмуро смотрели в объектив. Они стояли на фоне кучи трупов, сваленных в раскисшую снеговую грязь. В углу снимка было подписано рыжими чернилами -

Выловлены и расстреляны по приговору витязей РА нелюди,

терроризировавшие русских женщин и детей Як. перед Тр. Мир. и в её ходе.

   И какая-то непонятная дата.
   Они не пытаются ничего скрыть, подумал Унэйри, вспомнив многое виденное здесь - странное, глупое, а то и отвратительное. И тут же по соседству - ошеломительно прекрасное, величественное, гордое... Но, чтобы их понять, надо изучать их историю - всю, целиком и подробно. Интересно, у нас пытались это сделать до войны? Наверное, нет. Мы ведь думали, что земляне просто странный выверт эволюции. И были убеждены, что они лгут, когда рассказывают о себе. Ведь все, кроме сторков, делают это.
   Что же. Похоже, они этим не занимаются. И не видят в этом нужды...
   ...Залы располагались умно и интуитивно понятно - по спирали земных часов, снизу вверх. Последние два зала - на первом этаже, Унэйри и сам не заметил, как поднялся туда не по лестнице, а по пандусу, представлявшему собой одновременно ещё один зал - были заняты временными выставками - об идущей войне и детского творчества.
   Прямо напротив входа в первый зал целый стенд занимала фотография.
   Она была большая, очень чёткая, но моно - снятая откуда-то сверху. Унэйри узнал центральную улицу, он по ней проходил - ту, что тянулась от зеркальных башен к юго-восточной окраине города. На снимке - много народу, цветы, флаги, а по центру идут колонной войска в разноцветных мундирах, и их строй кажется разноцветным и одновременно единым и строгим.
   - Это в первый год войны, - сказала, тихо подойдя, смотрительница. Унэйри совсем забыл про неё и бросил быстрый взгляд через плечо. - Тут драгуны, егеря, гренадёры, панцирники... Всё наши, якутские. Я тоже тут есть, только среди зрителей, - она мягко улыбнулась.
   - Почему в музее так пусто? - снова разглядывая снимок, спросил Унэйри.
   - На самом деле есть, - женщина снова чуть улыбнулась. - В левом крыле работает научная группа, они ещё и заполночь будут сидеть. А если ты про посетителей - так ведь вечер рабочего дня наступает. Это в объявленные выходные тут очень много народу... Знаешь, я тут начинала работать ещё до войны и буду рада, когда вернётся прежний чёткий график. Смешно немного, и даже неудобно - победа, а я о таком думаю. А снимок делал мой сын, старой камерой. Он очень увлекался старыми фото... - она сделала шажок, встала рядом с мальчиком. - Тогда все думали, что война будет не очень долгой. И все радовались, что мы наконец решились помочь другим расам против Альянса... Почти никто из военных на этом снимке не уцелел. Их заменили другие. Полки оставались целы, а люди менялись и менялись... Понимаешь, мальчик? - она не стала ждать ответа Унэйри. - Всю войну сюда приходили люди и что-то приносили. Чтобы не забыли о погибших. Потом и о них самих что-то кто-то приносил... Если бы мы выставили все экспонаты из запасников, посвящённые этой войне, они одни заняли бы всё это здание. Ребята из второй школы ведут Книгу Памяти - она толщиной с инкунабулу... ты знаешь, что такое инкунабула? Рукописная средневековая книга... - женщина ещё чуть подшагнула к снимку. - Сперва погиб он. Кто делал этот снимок. Потом мой муж. И трое других сыновей - один за одним. У нас было четверо детей, все - мальчики. Три моих брата тоже погибли. И их дети... Я просто боюсь считать.
   - Вы живёте одна? - тихо спросил Унэйри. Женщина удивлённо посмотрела на него:
   - Нет, что ты. Я бы сошла с ума одна. Я сперва взяла двух девочек, сестричек. Из беженцев. Мальчиков брать не хотела, мальчики всё время куда-то идут, бегут, летят и просто вырывают руку из твоей руки, если ты пытаешься их удержать... а потом от них остаётся официальное письмо и урна с пеплом... Но я всё-таки подумала, что мальчикам тоже нужна мама. Хотя бы пока они не выросли. И взяла ещё троих мальчиков... - она засмеялась. - Они все пятеро никогда не были на Земле. И сперва просто за меня держались обеими руками. И ещё очень скучали по своим планетам - девочки с Рубежа, а мальчики - с Архипелага. Потом привыкли и сейчас мальчишки почти не бывают дома - какие-то дела, какие-то важные события...
   - А девчонки? - Унэйри понял, что ему хочется улыбнуться.
   - Они почти всегда со мной, - ответила смотрительница. - К девяти вечера прибегут, мы пойдём домой, и по дороге они будут докладывать, что там сделано и что натворили мальчишки, когда забегали домой... - и тихо спросила: - Ты ведь сторк, мальчик?
   - Да, - так же негромко, но резко ответил Унэйри - словно клинком рубанул. И не удержался, горько добавил: - Я тоже один на свете. Вы можете гордиться, ваши сыновья отлично умеют убивать. Никто ещё не убивал нас так.
   - Никто из моих сыновей не хотел убивать, - ответила смотрительница. В её голосе не было ни гнева, ни злобы, ни укора. - Они в детстве пробовали поступить в кадетские школы - кто из мальчиков не пробует? Не поступили, они были самые обычные и не прошли конкурс. Но, когда началась война и пришёл их срок - они пошли делать то, что должны делать мужчины. И не отдали вам наш дом, мальчик.
   - Да, - Унэйри наклонил голову, поднял её. - Нет счётов. Доброго вечера, я собираюсь пойти.
   Он стал говорить очень коротко и неправильно, уже привычные чужие слова и построение чужих фраз как будто забылись, стёрлись.
   - Зайди посмотреть то, что делали наши дети. И картинную галерею, - сказала смотрительница. - Иначе экскурсия будет неполной.
   Нет, хотел снова отрезать Унэйри. Но сказал вместо этого:
   - Да, благодарю...
   ...Ему показалось, что он долго ходил от одной поделки к другой. Впрочем... как - "поделки"? Тут не было умиляющих своей искренностью или старательной наивностью детских творений, хотя делали это несомненно дети, и младшим было лет по 7-8, к каждому экспонату прилагалась аккуратная табличка. Всё было выполнено на высоком уровне - от расшитого пейзажем гобелена до макета цепи фонтанов посредине реки Лены. А когда ты подходил у экспонату вплотную, то начинал звучать голос - создатель рассказывал о том, что сделал, и голоса эти как будто переходили один в другой, не споря, но поддерживая и дополняя друг друга...
   ...я только не хочу, чтобы кто-то обиделся, потому что Земля - наша всеобщая Родина и я жил здесь все последние годы. Но я очень хочу, чтобы этот комплекс был построен на моём Сапфире. А раз я хочу, значит, так и будет. Я вернусь туда и построю его взамен разрушенного. Я видел, как его разрушали и не мог защитить. Поэтому хотя бы построю лучший...
   ...это будет самый сильный танк. Война закончится уже скоро и мы победим. Но надо будет делать новые танки. Чтобы никто не посмел с нами больше цапаться, а мы могли защититься и защитить наших друзей...
   ...это просто красиво. Я специально сделала просто красиво. По-моему, если все-все лю... существа во Вселенной научатся любить красоту, они не будут делать зло. И будут лучше защищать добро. Его надо защищать от тех, кто не хочет беречь красоту...
   ...я просто оформил. А нашли эти друзы мы вместе, все наши геологи со станции. Я сейчас всех перечислю...
   Широкие двери в сложной резьбе вели из этого зала наверх - в круглый зал купола. Унэйри почему-то казалось, что там будут большие окна, но окон не было ни одного, а стены закрывали складки белой шелковистой ткани, набегавшие одна на другую, словно снежные заносы. На фоне этой ткани были развешаны картины - не очень много. Унэйри не с чем было сравнить, и он не понял, что якутская картинная галерея небогата, а полотен старых мастеров тут и вовсе парочка, не больше (1.) . Основная часть полотен была посвящена либо истории края, либо событиям настоящего времени. Написанные в привычной и для сторка реалистичной манере, они, тем не менее, не особенно привлекали его внимание. Но он всё-таки шёл от одной картины к другой - скользя по ним взглядом, но скользя - внимательно.
  
   1. На момент начала Третьей Мировой 99% произведений искусства, созданных вплоть до начала ХХ века, находились в частных коллекциях на территории США, куда они были вывезены в период с 1918 года. В знаменитых музеях мира их место занимали копии. Но таким странным образом великие полотна и скульптуры были спасены от трагических событий войны. Большая часть из них была обнаружена в подземных хранилищах позже, во время реосвоения бывших Соединённых Штатов и выставлена в Большом Зале на острове Нумэнна - построенном в 40-45 г.г. Реконкисты у юго-западного отрога Менельтармы Общеземном музее истории культуры и искусства, площадь которого составляет 519 600 м2.
  
   Именно поэтому он остановился и быстро обернулся, когда взгляд зацепился за что-то знакомое - раньше, чем сообразил, что именно он заметил.
   Большое полотно оказалось посвящено событиям идущей войны. Название у картины было длинным, оно шло по нижнему краю рамы - золотом по чёрному:

Где наших нежданных набегов гроза,

Удары клинков наших верных!

Сержант Мороз Ветрунков берёт в плен штаб 12-го сектора Альянса 2 октября 22-го г. П.Г.В.

   Унэйри до боли закусил губу. Художник нарисовал сторков вовсе не жалкими и слабыми пленниками, нет. И рослый съёнунк, стоящий возле роскошного стола - руки с длинными сильными пальцами расставлены по поверхности, широкие плечи с тяжёлыми большими эполетами яростно вздыблены - и лежащий поперёк стола окровавленный мальчишка-адъютант (он пытается дотянуться до бластера) - и падающий с искажённым лицом охранник, задравший ствол тяжёлого бластера в плавящийся потолок - и другой охранник, в обхватку катающийся по полу с земным пластуном (на взметнувшемся земном ноже - алая искра...) - и трое вскочивших, выдёргивающих оружие офицеров (один уже падает вбок мимо отброшенного кресла, всё ещё силясь поднять оружие)... все они были изображены несгибаемыми, сражающимися...
   ...и в то же время было видно... нет - не так, ощущалось, таково было искусство художника - что они проиграли. Это подтверждала как бы притягивавшая к себе сразу все события картины, всё объединяющая фигура расставившего ноги землянина, твёрдо целящегося в лоб съёнунку из большого пистолета. Фигура дымилась. Слева и справа врывались внутрь, пригнувшись и стреляя, ещё земляне, но этот - этот был как окончательный и неоспоримый приговор, финал всего происходящего.
   Портрет Всеотца на стене за спиной съёнунка покосился - и было видно, что он сейчас упадёт на пол...
   ...Если бы можно было сказать - крикнуть! - что всё это неправда.
   Но землянин нарисовал правду. Всю правду. Он не унизился и не унизил враньём.
   Это и было страшно.
   Унэйри прижал кулаки к глазам и закачался с тяжёлым тихим стоном. И так, вслепую, неверными шагами пошёл к выходу...
   ...Снаружи был золотистый вечер. Ветер улёгся, откуда-то слышалась музыка, спокойная, плавная; за нею - другая, весёлая, простенькая. Унйэри задумчиво брёл по тупичку и около выхода навстречу пробежали две девчонки. Унэйри не стал оглядываться, но был уверен, что они бегут в музей за той женщиной. Её дочери. Не по крови, но всё равно дочери. У сторков не может такого быть, потому что кровь - это всё, и никто не может "войти" в другой Род. Никто-никто, даже побратим, хотя побратимство и выше родства.
   Аллаэк, подумал он и почти увидел друга - идущего рядом. Если бы они были вместе, они могли бы сейчас поговорить, они бы шли плечо в плечо и сдержанно обменивались впечатлениями, радуясь в глубине души уже просто тому, что они есть друг у друга...
   ...но Аллаэк не пожелал жить в лапах врагов. Ни единого мига. И не стал. А он, Унэйри, очень хотел умереть - и не умер. Есть ли в этом его вина? Есть ли в этом вообще вина?
   Он в самый последний момент сбил шаг и полупрыжком отшатнулся назад, потому что сбоку что-то мелькнуло, едва не врезавшись в Унэйри. Правда, это всего лишь девушка - уже не девочка - ехала на велосипеде, перед которым крепилась тележка-ящик. Резко затормозив, она не стала охать или злиться, вместо этого деловито спросила:
   - Есть хочешь?
   - Ола... да, - ляпнул мальчишка от неожиданности. Он и правда хотел есть, только сейчас это понял. Завтрак в кафе остался очень далеко в прошлом... Девушка довольно хмыкнула, нагнулась (крышка ящика откинулась в сторону) и щедрым жестом сунула сторку два пирожка.
   - Вот. Последние остались. Левый с печёнкой, правый - с яйцом и рисом. Жуй и гляди бодрей.
   С этими словами она оттолкнулась ногой. Унэйрй, держа в руках пергаментные пакетики, окликнул:
   - Деньги!
   - Жуй, незнакомец! - со смехом ответила девушка, нажав на педали...
   ...Он сидел на лавочке и смотрел в звёздное небо. Небо это казалось бедным, звёзды - слишком редкими и блёклыми. На родной планете небо совсем не такое... Может быть, земляне всё-таки потому так упорны в освоении космоса, что им мало своего - слишком тусклого! - неба?
   Холодно Унэйри не было, он не пожалел, что не прихватил куртку. Арк-Брикт меньше Земли, он это уже знал. И немного холодней. А больше ни на каких планетах он не успел побывать, даже на Сторкаде, хотя до войны это считалось обязательным для каждого сторка ещё в детстве. Он сидел и думал, как теперь быть. Он назвал Арк-Брикт родной планетой. Но земляне говорят, что это планета не сторков, а туземцев. Туземцев, которых Унэйри раньше просто не замечал, а теперь ненавидел. Сторки не смогут жить рядом с туземцами, если те получат свободу. И что делать, как быть? На Арк-Брикте родился уже его дед. Как же тогда Арк-Брикт может быть не его, Унэйри, планетой?! Земляне говорят, что они за справедливость, но разве это - справедливо?!
   Где же он - край, который я назову своим и никто не оспорит сказанного?
   Отсюда было видно Зо'ль Тэ-Ко'т - звезду Сторкада. Но звезды, вокруг которой вращается его... его родная планета - Унэйри даже не пытался найти, её можно увидеть только из южного полушария этой планеты.
   Где она - моя Родина?
   Откуда-то слышался далёкий, но отчётливый звук - "б-бух... щёлк!" И снова. И опять. Унэйри не знал, что это такое, но почему-то представил себе огромный станок, штампующий... что? Людей? Да нет, меньше всего они похожи на штампованных... Технику. Какую-то технику, конечно же. Война ещё не кончена и они знают это, земляне... Танки выезжают из огромных ворот и строятся в страшные ромбы. Вылетают и закрывают небо крыло к крылу бесчисленные самолёты. Задирают сокрушающие жерла сотни пушек. Плывут через космос эскадры кораблей...
   Тихие уверенные шаги - женские. Высокая - лица не различить - женщина появилась из полусумрака, прошла мимо, но остановилась и спросила, повернувшись:
   - Тебе негде ночевать, мальчик? Что-то случилось?
   - Нет, - отозвался Унэйри с досадой. Он специально забрался сюда, к речному берегу, надеясь, что уж сюда-то никого не занесёт... занесло. - Нет, всё в порядке. Я просто... гуляю.
   - Ну-ну, - лица по-прежнему не было видно, но Унэйри услышал улыбку. Конечно, странно - в узкой прибрежной аллее сидит мальчишка и говорит, что гуляет.
   Она повернулась и пошла дальше - спокойно, размеренно, с достоинством.
   В этом все земляне, подумал Унэйри. Они не ленятся остановиться, когда кому-то плохо. И спросить, могут ли они чем-то помочь. И, если помощь нужна - помогают, не ссылаясь на недостаток времени или нехватку сил.
   А ещё они убили всех злых существ на своей планете. Методично и спокойно.
   Наверное, они могут убить и всех нас.
   Его тряхнуло ужасом. А что, если и правда...
   ...но он вспомнил тот страшный день, и наваливающуюся глухую пустоту. И машину землян. И то, как пришёл в себя в госпитале - на операционном столе, и вместе с ним пришла в себя и боль в изувеченных руках и ногах... но из-за опускавшейся на лицо маски послышались полные участия и в то же время спокойные слова - с акцентом на его родном языке, но понятные: "Ну-ка, поспи, мальчик..."
   Нет. Они могли бы. Но они не станут. И это тоже непонятно - почему?..
   ...Он ещё долго сидел на этой скамейке. Неподвижно и молча. А потом, когда закат вновь обернулся рассветом, когда на востоке над густо-синей полосой горизонта загорелась красная полоса, и с аллеи наверху послышался деловито-устало-весёлый шум идущей по домам ночной смены - он поднялся и неспешно пошёл к ближайшей станции струнника.
   Он не знал, где она. Но всегда ведь можно спросить.

* * *

   Писателя звали "Крапивин".
   Про него упоминал темноволосый Толька - и Унэйри не удивился тому, что в библиотеке Светловых обнаружилось полное собрание сочинений. Книги были старые, ещё из Века Безумия, в ярких твёрдых обложках, но на плохой бумаге. Зато с рисунками. Эти странноватые чёрно-белые рисунки напоминали иллюстрации к книгам по декоративному искусству, которые любил Аллаэк - переходящие одно в другое изображения, искажённые пропорции, загадочная глубина чётко обрисованных теней... Книг было много; Унэйри взял одну, называвшуюся странно - "Гуси-гуси, га-га-га..." Вроде бы это земная считалка, он, кажется, даже слышал её от игравших в парке младших землян...
   Это было несколько дней назад. 20 июля, в Праздник Воинов - день славы русского оружия. На этот раз его не позвали, но он не обиделся, потому что понял причину. Даже в комнате за закрытыми окнами было слышно, как гремит ликованием всё имение. Унэйри не пошёл смотреть даже на местный парад, хотя было, конечно же, интересно. А считалку услышал уже вечером и удивился, увидев в библиотеке книгу с таким названием.
   А книга оказалась интересной, хотя и фантастической. Правда, он не сразу понял, что это фантастика и, уже прочитав чуть ли не треть, всё гадал, когда и где в земной истории такое было. Потом дошло - нигде и никогда, автор полностью выдумал мир и писал про него. У сторков не было таких книг, по крайней мере, Унэйри не слышал про них - когда не сказка, не легенда, а именно серьёзное описание несуществующего мира.
   Да, интересно получилось. Вот только...
   "Смотрит - слева синяя вода, справа - до самого края земли высокая трава с цветами и густые рощи среди лугов, будто острова. А между рощ, над травою, там и тут белые дома с красными крышами стоят, а от домов идут люди. Мужчина идёт и женщина и девочка с мальчиком. Волосы у них жёлтые, глаза синие, а лица добрые. А впереди рыжая собака бежит, хвостом машет. Глаза у собаки золотистые, язык розовый, и она будто смеётся. Гуси тут как закричат:
   "Люди-люди, га-га-га! Мы вам мальчика принесли с дальней стороны!" И улетели.
   Маленький рыбак стоит и не знает, что делать. Собака подбежала, стала тёплым языком последние ранки на нем зализывать.
   А девочка спрашивает:
   "Ты чей?"
   Он говорит:
   "Ничей, сам по себе. Меня гуси принесли..."
   Женщина говорит:
   "Хочешь с нами жить? Я буду твоя мама..."
   Он как побежит, как обнимет её...
   Мужчина говорит:
   "Я буду твой отец".
   Мальчик говорит:
   "Я буду твой брат".
   А девочка:
   "Я буду твоя сестра".
   А собака ничего не говорит, только хвостом машет, но и так все понятно...
   Вот и вся сказка..."
   Вот и вся сказка. Глаза опять мокрые, вот ведь глупость... Противно даже, как он тут размяк.
   "Он как побежит, как обнимет её..."
   Да что ж такое... Унэйри накрепко стиснул зубы, сжал веки, двумя решительными движениями кулаков стёр выступившие слёзы. Вздохнул и хотел читать дальше (что же там будет в конце, спасёт это недоразумение на двух ногах детей-заключённых?!), но...
   - Тук-тук, можно?
   Унэйри быстро повернулся к двери, а там... там уже появился улыбающийся День! Коричневый, глаза особенно светлые, а волосы совсем белые.
   Вернулся, радостно подумал сторк и почувствовал, что сейчас улыбнётся тоже. Но удержался от такого недостойного поступка, встал, снова откладывая книжку. Сдержанно поприветствовал землянина коротким жестом.
   - О, Крапивин, - заметил День, мельком посмотрев на книжку, лежащую на кровати. Внимательно посмотрел в лицо Унэйри - и... ничего не сказал, но в его глазах сторк прочёл очень многое. Например, то, что Светлову-младшему всё понятно. День плюхнулся на кровать, быстро посмотрел себе под ноги, вскинул выгоревшую голову и сказал: - Ты знаешь, а я про тебя думал.
   Признание было неожиданным. Унэйри не знал, что ответить. А День, улыбаясь, поднялся и достал из бокового кармана шортов длинную серебряную цепочку из плоских маленьких звеньев. Цепочка была продета в отверстие листовидного камешка - не очень большого, приятного золотисто-коричневого цвета, словно сгусток старого мёда.
   - Вот... Это с Чёрного Моря.
   - Благодарю... - осторожно сказал Унэйри, принимая цепочку. Камешек был... привлекательный, так правильней всего сказать. Но у землянина такой вид, словно он дарит сокровища с острова Код'исс. День посмотрел слегка удивлённо, потом засмеялся:
   - А, да. Ты же не знаешь! Это сердолик. Он сам по себе совсем не дорогой, хотя из него разные штуки делают красивые. Но дырочку видишь? Так вот - её никто не делал. Она сама появилась. Море протёрло. Такие камешки называются "куренной бог", их раньше дарили воины... - День замялся, - ...ну, товарищам по куреню, по подразделению. Считалось, что это сильный амулет, чтобы отвращать несчастья. Потом про этот обычай забыли и стали называть такие камешки глупо - "куриный бог". А дарить всё равно не перестали. Ну вот я - тебе.
   Унэйри взглянул на камешек совсем иными глазами. Сторки не носили амулетов, хотя он и знал, что это такое. Строк сам себе амулет на удачу и счастье. Но День - не сторк...
   И он привёз этот странный камень с далёкого моря. И никуда больше не заходил - Унэйри вдруг понял это совершенно ясно, отчётливо до прозрачности.
   И, кивнув, осторожно надел камешек на голую шею. Поправил - точно по центру груди - не сводя взгляда с землянина. А тот, словно и не было ничего, деловито спросил:
   - Пойдёшь на День Жатвы?
   Унэйри подумал и кивнул по земному. Он хотел пойти на земной день начала уборки урожая. И побаивался (без причины), что его опять не пригласят.
   - Вот только отец завтра улетает воевать, - День погрустнел, но потом гордо тряхнул головой: - Вот такой он у меня! Ну и хорошо, конечно, что я старшим останусь - праздник мне вести, я давно мечтал...
   - Съездим послезавтра на залив? - спросил Унэйри. - Я хочу посмотреть ваш океан.
   День кивнул:
   - Конечно.

* * *

   Траурные длинные полотнища бились на поднявшемся с утра ветру, как чёрные змеи - и разлитая в воздухе горечь напоминала Сторкад, которого Унэйри никогда не видел, но о котором знал всё. Над имением стоял еле слышный, но в то же время всепроникающий вой - это выл, сидя у двери кабинета Светлова-старшего, белоснежный Вихрь.
   Никто не пытался заставить пса замолчать. Он выл за всех, потому что был собакой и мог делать это без урона для чести.
   Люди молчали. И это молчание наполняло имение, как непроглядная чёрная вода, стылая и недвижная - до краёв...
   ...Вице-адмирал Светлов погиб 29 августа 23-го года Первой Галактической Войны в бою около ФорнацисаВ, когда передовой отряд под его командой схватился с двумя сторкадскими кораблями после того, как те отказались сдаться. Корабли были наспех переделанные из грузовых судов вспомогательные крейсера.
   После уничтожения первого из них второй, уже сильно повреждённый, протаранил флагманский крейсер Земли...
   ...Прямо на дорожку - ту самую, по которой давно (на самом деле - совсем недавно) подкатил к парадному крыльцу экипаж, в котором ехал он, Унэйри - просто-таки рухнул какой-то мальчишка, за плечами - ранец-вертолёт. Сбросил его, побежал, прихрамывая - подвернул ногу - на крыльцо и накрепко обнялся с выбежавшим Днём, который крикнул: "Игорь, мой папа..." - и задохнулся. Они так и замерли и, кажется, День плакал... а, может быть, это только показалось - и в любом случае Унэйри ещё ничего не понимал. Только подумал, что это, наверное, тот самый Рыгор Баланчук... но при чём тут Светлов-старший?
   А потом он понял. Всё понял...
   ...Унэйри никуда не выходил. Но он видел всё - это и многое другое - из окна. Видел и то, как День - в лицейской форме, негнущийся и плоский, как вырезанный из латуни старинный солдатик - несёт впереди траурной процессии серебристую урну. От вице-адмирала не осталось ничего, что можно было похоронить, он не лёг на родовую Площадку Сожжений и урна была условностью... Дальше шли ещё люди, много, они несли венки и портреты, шла одетая в чёрное хозяйка дома, ведущая за руки других сына и дочь - но Унэйри видел только Светлова-младшего.
   Но он теперь не "младший". Он теперь старший. Как был на недавнем Празднике Урожая. Как мечтал.
   - Теперь у тебя тоже нет отца... - прошептал сторк, комкая отодвинутую в сторону занавесь. - Теперь ты хотя бы немного знаешь, как это... - в его голосе было злорадство.
   Но уже в следующий миг он отшатнулся от окна и, резко повернувшись, словно отражая атаку со спины, крикнул в пустоту комнаты - сжав кулаки, остервенело:
   - Уходи! Пошёл прочь! Дрянь!
   В коридорчике метнулось эхо - невидимой жуткой, но торопливой птицей... эхо ли? Тяжело дыша, Унэйри разорвал ворот рубашки и упал на постель. Его заколотило, но заплакать, как тогда, в ночном, не получалось, и даже глаза не могли намокнуть - как над той книжкой - и он просто сипло и тихо выл, корчась на покрывале и то комкая его белыми пальцами руки, то пытаясь разорвать. Другой рукой он изо всех сил сжимал амулет на шее. Ему виделся белый беззвучный взрыв в чёрном провале космоса, рваные осколки отцовского корабля, летящие в разные стороны, с хлопком лопающийся мостик - и, по странному капризу сознания, одновременно он видел, как взрывается нос земного корабля и командир Светлов испаряется в высокотемпературной вспышке...
   ...как будто они - его отец и отец Дня - убили друг друга. Хотя их смерти разделяло немалое время и вовсе уж безмерное пространство. И оба погибли, веря, что побеждают.
   Но отделаться от этого жуткого видения не удавалось.
   Потом прекратился вой - и Унэйри как-то сразу понял, что пёс адмирала умер.
   В коридоре зазвучали шаги. Размеренные и тяжёлые. Унэйри уже давно угадывал Светлова-младшего по шагам, это были не его шаги... но в то же время сторк отчётливо знал: это идёт именно он.
   Просто изменившийся.
   Унэйри сел на кровати и понял, что уже вечер. Серые тени лежали в углах и лишь на полу горел узкий алый штрих заката - словно окровавленная тарва, брошенная кем-то. Где-то вдали играла печальная маршевая музыка и неразборчиво слышался голос, что-то говоривший... Значит, церемония похорон окончена? Наверное, да. Теперь они поминают погибшего.
   "Может быть, он идёт убить меня?" - подумал Унэйри и только сейчас выпустил амулет, посмотрел мельком на его отпечаток, казалось, навсегда врезавшийся в ладонь... но это пройдёт. И мысль эта глупая, потому что война не знает личных счётов. Ни у землян, ни у сторков. Но мысль была ещё и неотвязной - и он сидел, глядя на открытую дверь, пока День не вошёл.
   Землянин был всё ещё в форме. Глаза сделались большими, как у кетти с Арк-Брикта, День осунулся и какое-то время просто стоял на пороге такой же бесплотный, каким Унэйри несколько часов назад видел его на аллее через окно - только теперь не металлически-латунный, а... Сторку подумалось даже, что это и не День, а его ф'эч... но ф'эч невидим, да и есть ли у землян этот дух? Но потом День шагнул в комнату и обрёл вещественность.
   - Я сяду? - спросил он стеклянно. Унэйри поспешно подвинулся, как будто на кровати не было места. День сел - осторожно, как на что-то очень хрупкое. И тут же сломался в суставах и закрыл лицо руками. Его плечи задрожали. Никаких звуков не было, но Унэйри понял, что День плачет.
   Теперь - точно плачет.
   У него тут столько товарищей, подумал сторк. Сюда прилетел его лучший друг. А пришёл он ко мне. Потому что я тоже потерял отца? Но в имении легче перечислить тех, у кого отец жив... Потому что я чужой и при мне не стыдно заплакать? Может быть, дело в этом? Или в чём? Почему он плачет здесь, хотя до этого не уронил ни слезы - это видно?
   - Это было очень больно, - услышал Унэйри свой голос. И увидел свою руку, ту, со следами амулета, обнявшую землянина за плечо, за жёсткий лицейский погон. - Так больно, что я не мог ни сесть, ни лечь, ни остановиться - ходил и ходил по комнатам, по двору, по крыше, взбирался на башни и спускался обратно... Мать послала за мной Лееда, он был Безродный, инвалид войны. Она боялась, что я брошусь вниз с башни или утоплюсь в реке... - плечи землянин продолжали дрожать, но руки от лица он убрал. Лицо было спокойное, залитое слезами... - Но я был слишком маленький, чтобы покончить с собой. А боль - слишком большая для такого маленького существа... Я не верил, что больше никогда не увижу отца. Я гордился тем, что он умер за Праотца, за Сторкад, за нашу победу - и больше всего на свете хотел его увидеть снова и готов был сам себя задушить за свою гордость его смертью. Увидеть хотя бы на минуту! Мне казалось, что сейчас лопнет голова... - День совсем выпрямился и не сводил глаз с Унэйри - мокрых, злых, требовательных. - Леед поймал меня за руку, когда я в очередной раз поднимался по лестнице. Сел на ступеньку, силой поставил меня между колен. Я крикнул ему: "Как ты смеешь меня трогать, Безродный?!" А он ответил: "Смею, потому что хочу рассказать тебе секрет, сын рода Уадда. Когда тебе совсем плохо - посмотри в небо и скажи громко: "Что выше меня - умереть не может. Этот простор не может быть ложью. Взгляд подниму в высоту, спокойствие обрету, бессмертие обрету."
   Впервые в жизни Унэйри сложил на русском что-то, похожее на стихи, заставив себя переводить слова родного языка - те, что переводить было нельзя, потому что, наверное, невозможно было перевести. Но, похоже, у него получилось, потому что День слушал, не мигая и чуть пошевелил губами, словно заучивая наизусть. А Унэйри продолжал свой рассказ:
   - А потом Леед сказал: "У меня нет Рода, но у меня был отец и он погиб в начале этой войны за Сторкад, Род мой и Родину. Он не мог врать. Теперь повтори то, что я сказал и можешь пойти и потребовать, чтобы меня наказали." И я повторил, День. И смог думать, смог остановиться, смог дышать и даже заплакать. Тогда мне уже было стыдно плакать и я смог понять, что это стыдно - и перестать. Я снова стал живым.
   Он замолчал. И День молчал тоже. Тогда Унэйри повелительно сказал:
   - Давай.
   - Что? - быстро спросил День. Унэйри потребовал:
   - Встань, подойди к окну и скажи то, что я сказал.
   Опять молчали оба. День прерывисто дышал... потом встал и, в два широких шага подойдя к тёмному окну, посмотрел вверх - туда, где перемигивались крупные августовские звёзды земного неба.
   Только сейчас Унэйри изумлённо сообразил, какие они бесчисленные и огромные, эти звёзды последнего здешнего летнего месяца...
   А потом раздался отчётливый звонкий голос Светлова:
   - Что выше меня - умереть не может. Этот простор не может быть ложью. Взгляд подниму в высоту, спокойствие обрету, бессмертие обрету.
   День резко выдохнул. И. отшагнув от окна, опять сел на кровать.
   И опять они сидели молча. Молчание было горьким, но не безнадёжным и не тяжёлым. И - пронизанным серебристым звёздным светом.
   - Теперь я - старший мужчина Светловых, - сказал День. - У нас, дворян, с этим проще и жёстче - Его Величество признает меня совершеннолетним. Не думаю, что он будет тянуть. И вот что, Унэйри. Когда это произойдёт - я разрешу тебя от твоего слова и отпущу. Помогу добраться до Церры-Прим, а там работает ваше консульство. Это - уже моё слово.
   Стало тихо. Опять.
   "Почему я совсем не радуюсь?" - подумал Унэйри и тщательно обшарил своё сознание. Нет, радости не было. Было удовлетворение. Спокойное и холодное, как в бою, когда знаешь, что попал во врага и он мёртв.
   Но не радость, которая приходит после выигранного боя.
   - Когда я вернусь к своим - я буду драться с вами. Я ещё успею, - сторк говорил раздельно и тихо, но сильно. - Гибель твоего отважного отца - тому порукой, что мы ещё можем драться и будем драться, даже если мы... - в коротком молчании было дикое, запредельное усилие, - ...проиграли войну. Я хочу быть честным и говорю это тебе прежде, чем ты отпустишь меня - чтобы ты знал, что отпускаешь врага. И разрешаю тебе взять своё слово назад.
   - Я тоже буду драться, - так же тихо отозвался - жутковатым ночным близнецом - День. - Лицеистам запрещают записываться добровольцами раньше пятнадцати, да и вообще скоро этот возраст добровольчества отменят для всех... но я обращусь к Его Величеству с требованием сделать для меня исключение, а если он откажет - сбегу. Ветер останется дома и Светловы не исчезнут, даже если я погибну.
   - Пусть будет так, мой враг, - сказал Унэйри.
   - Пусть будет так, мой враг, - сказал День, а сторк добавил:
   - Я хочу сказать ещё... Больше всего на свете я желаю на свободу. Смерть твоего отца дала мне эту свободу. Но, если бы я мог выкупить командира Светлова у Старух ценой своей свободы - я бы сделал это. Я так сказал и это правда, а ты - думай, что хочешь, землянин.
   День молча пожал руку сторка и ощутил сперва каменную непреклонную твёрдость... а потом - крепкое пожатие...
   ...Потом мальчишки снова долго сидели рядом и молчали. Стало совсем темно (тучи затянули небо, они были низкие, густые и спокойные), но их плечи касались - одно другого.
   - Оставайся, - вдруг сказал День. Унэйри даже отшатнулся, дёрнувшись всем телом. А День повторил: - Оставайся у нас. Ты чего? Я не отказываюсь от своего слова. Я просто предлагаю тебе другое будущее.
   - Я - ничего, - Унэйри усмехнулся и непонятно сказал: - "Я буду твой брат..."
   - Ну... - День очевидно растерялся, он то ли не знал этих слов, то ли не вспомнил вот так сразу, откуда они. Но потом сказал тихо и уверенно: - Ну да.
   - Ты бы - остался? - так же тихо спросил Унэйри - и День сник. Покачал головой:
   - Нет.
   - Всё равно спасибо, - сказал Унэйри. Встал и сделал сложный жест искренней благодарности равному. - Но даже если никто меня не ждёт дома - меня ждёт дом. Если нет ничего - Сторкад остался. Сторкад будет вечно... - и добавил взросло и размеренно: - А память моя не вечна, но она проживёт столько, сколько проживу я сам. И это будет добрая память о вас, мои враги из светлого мира.

* * *

  

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

АНДРЕЙ "АРЧЕТ".

КОМАНДОР.

  
   Бери себе моё кольцо, дырявый камень и звезду,
   и безымянные стихи, и эту пряжку от ремня.
   Я не хочу тебя терять, но обязательно уйду.
   Я не хочу тебя бросать, но дальше будет без меня.
  
   Я звал Дорогу - и она теперь зовёт меня опять,
   как будто медная труба щекочет эхом перевал.
   Возьми себе мои слова - их никому не отобрать.
   Я напишу тебе ещё, как только встану на привал.
  
   Уходит лето, рвётся связь и ноют вывихи времён,
   и молнии крапивой бьют по бесполезным парусам.
   Но мы выходим на пути, светя мишенями знамён,
   и каждый, чувствуя других, уже не чувствуется сам.
  
   Бери себе мои ветра, мои миры и пустыри,
   и всё, что я не написал, и всё, что не успел прочесть.
   Не забывай мою звезду. И камень с дырочкой внутри...
  
   ...Я ни за что не пропаду, пока ты знаешь, что я есть.

* * *

   В 9 г. Г.Э. (здесь и ниже по земному счёту) Унэйри кен ло Унэйри токк Уадда ап мит Уадда участвовал в очередной из целой серии войн, в которых во 2-14 г.г. Г.Э. бывшие союзники пытались добить Сторкад. Противниками сторков на этот раз выступали Джагган, Нэйкели, Йенно Мьюри и Триана. В боях за планетную систему ФорнацисА на стороне сторков впервые воевал отряд "Сварга", состоявший полностью из молодых русских дворян.
   Именно там командовавший частью тяжёлых танков Унэйри кен ло Унэйри токк Уадда ап мит Уадда встретился с командиром отряда "Сварга" штабс-капитаном Днём Светловым.
   Джагган и Йенно Мьюри были выбиты из войны ещё до конца года. На следующий год оказались вынуждены просить мира Нэйкели и Триана.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"