Фрагменты жизни. 2 Армия - война
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Период жизни 1943-53 г.г. Запасные части. Участие в войне на Западе и Востоке. Служба в Китае. Военное училище, Воздушно-десантные войска.
|
2
А Р М И Я - В О Й Н А
ТЮМЕНЬ
Итак, в начале ноября 1943 года я впервые в жизни сел в поезд (телячий вагон) и поехал в Армию.
...Ночь. Вагон качается, периодически вздрагивая на стыках всем нутром. Я не сплю: тоска захватила меня. Красноватым мотыльком приплясывает огонёк фонаря. Мысли сумбурно - неуютны, и потому, что я еду в этом колыхающемся ящике и ещё более - что ждёт там. Перед глазами стоит плачущая мама, удивленно-расширенные глаза братьев, непонимающих происходящее, но чувствующих тревогу взрослых.
Это видение прогоняется картинами дома, огорода, деревни, полукружием леса за полем, где я так безмятежно проводил время.
И над всем этим нависла одна роковая мысль: "всё это я больше не увижу НИКОГДА".
Колеса замедлили ход: стук-стук- всё реже , со
скрежетом, встали.
Кто-то зашел в вагон: фонарный огонек дернулся, поплыл к выходу.
Вдруг вопль:
- Куда..а..а.а?! И тут весь вагон зашелся в неистовом крике. Я тоже орал, испытывая
какую-то сладостную ярость.
Фонарь остановился и повис на прежнем месте.
Мне полегчало: сосущая тоска отступала.
Я оказался не одинок: весь вагон, охваченный унынием, не спал, прислушиваясь к грядущему.
Поезд шёл на восток, в Тюмени встал. Эшелон пополнил Учебно-стрелковую бригаду. Меня определили в артиллерийский дивизион. Начальство изрекло: "Вы - курсанты, учимся 6 месяцев и сержантами едем на фронт". Я попал в 1-й взвод 1-й батареи. Командир батареи симпатичный стройный молодой старший лейтенант Вараксин, командир взвода мрачноватый, с обветренным лицом неулыбчивый лейтенант Дворянкин, говорящий краткими фразами резким командным голосом. Офицеры занятий почти не проводили. Иногда Дворянкин, Вараксин же может - политинформацию. Занимались с нами сержанты: Чёрный и Ведерников. Старшиной батарей был старшина - сверхсрочник Егармин, который рьяно исполнял свои обязанности по поддержанию дисциплины и внутреннего распорядка. В1-й батарее было много ребят из Опаринского района. Из нашего сельсовета был Шубин Витя - крепкого телосложения, веселый хохотун (последнее до Тюмени). В тюменской промороженной казарме я с ним подружился на многие годы. Были ребята из Лузян, знакомые мне по маромицкому всеобучу: Шубин Миша, Перфильев Вася, Бартев. Из Нижней Волманги двоюродные братья Суровцевы: высокий, с именем из классики- Герман, второй, среднего роста, с редким для русского уха - Иван.
Мы, деревенские ребятишки тяжело входили в казарменный распорядок с диковатой дисциплиной. Помощник командира нашего взвода ст. сержант Чёрный, высокомерно - неприятный тип, во время занятий часто просто издевался над некоторыми, слабо восприимчивыми, курсантами. Командир другого отделения сержант Ведерников, бывший фронтовик, был более покладист. Батарея 100 человек. Жили в общей казарме, спали на двухъя- русных кроватях. Одеты были плохо: старая шинель, х/б гимнастерка и брюки, х/б же нижнее белье (рубашка и кальсоны), шапка из искусственного меха, поношенные ботинки с обмотками и "холодными" хлопчато-бумажными портянками, рукавицы из байки, брезентовый ремень. Из нас готовили артиллеристов противотанковой артиллерии. Материальная часть - 45-миллиметровая пушка, которую на фронте называли "Прощай родина": ее снаряд танку - слону дробина.
Кормили по так называемой третьей норме: капустный суп без мяса, каша, стакан жидкого чая, 700 грамм хлеба. А мы - в самом росту (17 лет мне исполнилось уже в Тюмени). Зима - 30 градусов и более, с пронизывающим ветром с реки Тура. И почти каждый день несколько часов занятий на воздухе. Если строевая - куда ни шло, в движении. А огневая - тренировка стрельбы из пушки - на месте. В это время никто не стоит и слушает спокойно: все стучат ногами, машут руками - иначе замёрзнешь. Как с утра ноги охладились на морозе, продолжают быть холодными и в казарме, вплоть до отбоя, когда окажешься под одеялом.
Непривычная скученность, жестокое недоедание и холод создавали гнетущую атмосферу: в казарме 100 молодых парней, по существу, подростков, но в ту зиму не звучал не только смех, но громко как-то не говорилось. Несмотря ни на что мы много пели. В маршевом строю. В батарее были назначены запевалами три курсанта. Привалов - высокий не очень стройно смотрящийся в выцветших, застиранных х/б галифе и ботинках с заскорузлыми обмотками. Он с Волги, и мне кажется, что его предки - бурлаки. Верещагин - худой, среднего роста с выпятившейся грудью над голодным животом. Бартев- мой земляк из села Красного, небольшого роста, в более свежем обмундировании: он иногда выполнял какие-то поручения командира батареи.
В полку была специальная команда "доходяг": туда отправляли отдохнуть и набраться сил совершенно истощенных солдат. Правда у нас в дивизионе таких было немного: мы были отобраны по росту и телосложению. Мне и сейчас неясен этот феномен: мы годные, холодные, но практически не подвергались простуде. Если кого и направляли на лечение, то по животу: невыносимое желание есть подталкивало подобрать что-то "съедобное".
Очень угнетал распорядок дня.
- Перва..я..я! ПОДЪЕМ! - раздается зычный голос старшины и вспыхивает реальность, от которой ты был избавлен на некоторое время сном. Я и сейчас в подробностях вижу: плотное сытое тело старшины Егармина посреди казармы, с по-хозяйски расставленными ногами в добротных хромовых сапогах, в которых, надо полагать, кроме портянок, еще и шерстяные носки. Лицо у старшины мужицкое, красное, довольное. Споро облачившись в брюки, гимнастерку, ботинки с обмотками, слышу громовое:
- Надеть головные уборы, выходи строиться!
Темно. Строимся в рыхловатую колонну, старшина впереди:
- За мной, бего-ом-м, марш!
Километра полтора, до кладбища на окраине города и обратно. Бегут все исправно - мороз подгоняет. А после такой зарядки - завтрак не в счёт.
Неизбывное чувство голода сопровождало всё время службы в Тюмени. Только во время редких нарядов по кухне еда была, более или менее, досыта.
Из памятиТюменского периода:
...Подняли батарею по тревоге: пропал затвор от винтовки! Ч.П.! Задача: найти, во что бы то ни стало. Винтовка учебная, выморочная: затвор без бойка, стрелять из неё нельзя. Но ПОРЯДОК! Неслыханное дело: пропал затвор от ОРУЖИЯ! Пропажа, скорее всего протест против тяжких условий службы. Не один день искали всем дивизионом. Нашли...в выгребной яме.
...Идут классные занятия. Взвод сидит в казарме и слушает гнусаво-нудный голос Чёрного. Тянет в сон, неожиданно резко-срипучее:
- Красильников!
Рыхлый, рыжеватый курсант, вздрагивая, с трудом приходит в себя.
- Два наря-а-да вне очередь!
Вечером, после отбоя Красильников с кем-то, таким же бедолагой, шваброй драит деревянный, замызганный за день, пол. Отдраили, будят дежурного сержанта. Хорошо, если сержант, не поднимаясь, буркнет: -"Ложитесь спать". Но часто он встает, скребет пяткой сапога, на полу возникает белесая полоса: бухает ведро воды на вымытый подсыхающий пол. Уборщики еще долго гоняют воду и осушают его. Спать им остается всего - ничего. На следующий день у Красильникова снова слипаются глаза, и всё идёт по кругу.
Подходит время к обеду. В казарме появляется старшина батареи:
...- Выходи строиться!
Столовая, в которой питается, кроме артиллеристов еще и минометный батальон, находится в нашем расположении, в 30 метрах от двери казармы, но старшине захотелось посмотреть или кому-то показать, как мы ходим строем.
- Правое плечо вперед!- выходим на улицу.
И через полминуты:
- Запевай!
Молчание и только сердитый топот наших ног: ну никак нам, вечно голодным, не хочется петь.
- Перевалов, запевай!
Раздается хрипловатый баритон Перевалова:
- Наверх вы товарищи, все по местам...
Жидкие голоса нестройного подхвата. Идущий
сбоку старшина - быстрым шагом в голову
колонны:
- За мной, бего - о- ом, марш! Излюбленный маршрут - до кладбища, перед ним поворачиваем обратно.
Старшина, в аккуратных хромачах, несмотря на полноту, едва касаясь земли, бежит красиво и легко. Мы, худые и ослабленные недоеданием, тяжело вразнобой топаем своими несуразными ботинками, загнанно дыша ртом.
- Батарея, шагом. Верещагин запевай!
Я вздрагиваю, услышав свою фамилию, и помедлив, более высоко, чем Перевалов:
- По долинам и по-взгорьям шла дивизия вперед...
И через минуту вся батарея дружно поёт, как
после хорошего застолья. Итог такого моциона: обед пролетает и хроническое -ХОЧЕТСЯ ЕСТЬ, не бледнеет.
...Лесная зимняя дорога. Группа курсантов тянет сани: шесть человек на одни. Идём вольным шагом в тихом заснеженном лесу. Без команды и песни, не ощущая обычного холода: как-то даже весело шагаем по узкому коридору вековых елей. Поход за дровами: дорога километров 12-15, туда - обратно около 30-ти.
Хотя обратно с дровами, но сани идут легко: мы не чувствуем тяжести.
Возвращаемся поздним вечером. Ужин давно прошёл, но нам оставлен и обед. После свободно проведённого дня, без казарменного распорядка и командных окриков, без мёрзнущих ног, еще и сытный ужин - почти праздник.
Эти немногие походы за дровами вспоминаются, как приятное время- препровождение.
...Строем шагаем по своей улице. Навстречу телега. На ней что-то прикрыто рогожей: виднеются бледно-синюшные руки, ноги. Это везут умерших: они без одежды. В конце нашей улицы кладбище: в Тюмени много госпиталей.
...- Мишка, Мишка? - голос Ивана Катарина, моего земляка. В ответ я сую в щель в стене довольно крупную и аппетитную "копчёнку".
Я в наряде по кухне и разделываю рыбу для супа: беру из короба золотисто-копченого леща и сдираю чешую. Лещ хорош даже по нынешним сытым временам; не понятно, как он мог попасть на нашу солдатскую кухню 1943-года. До оклика Ивана я уже порядочно напихал в чьи-то руки этого леща.
К разделочному цеху кухни примыкает сарай - дровяник и через него кое-чего уплывало с солдатской кухни в немногие посвященные руки.
Вдруг грозное:
- Стой! Из какой батареи?!
Я похолодел: это голос старшины - зав. столовой.
Через минуту он спрашивает на кухне:
- Кто в наряде - Мишка?
Появляется курсант с винтовкой и нас с Иваном ведут в штаб дивизиона. На лестнице на 2-й этаж Иван, чуть замешкавшись, что-то на себе поправил (как мне показалось).
В штабе: командир дивизиона, командир нашей батареи ст. лейтенант Вараксин, Дворянкин.
Начинается допрос:
- Катарин, где взял рыбу?
--Купил у минбата. (купил у солдата минометного батальона). И вдруг Дворянкин:
- А ну, покажи перевод !
Иван Катарин из семьи служащих и время от времени получает из дома деньги, на которые покупает картофельные оладьи, приносимые к забору - пять рублей штука.
Иван лезет в карман и подает лейтенанту деньги.
Тот считает: пятидесяти рублей из перевода, врученного на днях Дворянкиным Ивану, нет. (Ваня пятидесятку предусмотрительно спрятал, но это не помогло).
Меня почти не допрашивают, но снимают с наряда. Ивана же, без шинели, но в шапке, на два часа - в лыжную каптерку, где под минус 30.
Я лежу на койке, вслушиваюсь в не прекращающийся топот в каптерке, и каждый стук ивановых ботинок отзывается во мне болезненным током.
В дальнейшем мы вместе с Иваном служили еще в Казани и Наро-Фоминске. Из Наро-Фоминска на фронт он уехал раньше меня. Был ранен и награжден орденом Славы 3-й степени. Демобилизовавшись, возвратился на родину. Женился на Лиде М. Работал зам. председателя райисполкома. Приезжая в Опарино, я бывал у него, а однажды, проездом из южного санатория, он на пару дней остановился у меня.
Наступил апрель, холод отступал, голод становился терпимее: а вот и проталины. Прошёл слух: едем на фронт полным составом; сержанты стали покладистее. С Ведерниковым уходим на полевые занятия за кладбище: солнце, зеленые росточки вылезающей травки, длинные перерывы.
К боям нас готовили плохо: мы почти не стреляли из стрелкового оружия ( нет патронов), всего однажды были показательные стрельбы из пушки.
Измученные физически и морально еще и распорядком дня, придирками учителей- великовозрастных старшин-сержантов, чтобы уйти от существующего кошмара, наивно "захотели" на фронт. А вскоре наше желание получило реальное разрешение: командование, наконец, сообразив, что из 17-летних ребятишек не получится сержант - командир, присвоило нам звание "ефрейтор" и сформировало фронтовой эшелон.
Накануне нас переобмундировали в форму поновее, покормили посытнее и зачитали приказ: назавтра - отправка на фронт.
Промозглое серое утро, полк построился около старинной водокачки, стоящей почти в центре Тюмени, сформировался в походную колонну и отправился на вокзал. Мы, в предвкушении перемен, не думая о предстоящем, рыхлой колонной шагаем по центральной улице Тюмени. Вдруг впереди раздалась музыка: оркестр заиграл марш. Величественные, зовущие и одновременно скорбные звуки "Прощания славянки" взлетели над не совсем проснувшимся городом. Колонна встряхнулась, стала стройнее. Из подъездов домов, привыкшие к ситуации, выходили женщины и кучками стояли на тротуаре. Бравурные звуки марша, в которых слышался драматизм положения, призыв идти навстречу ему, прибавляли бодрости. Солдаты с энтузиазмом шагали, радуясь, что оставляют за собой шестимесячный изматывающий душу и тело голод- холод, не предполагая грядущего, когда при бомбежке переднего края воздух стонет и дрожит, взрывы осколками бреют всё вокруг, черными косьмами поднимают землю и что на ней. Душа сжимается, а тело кажется непомерно большим, чтобы его уберечь.
Оркестр торжественно пел, женщины у домов вытирали глаза концами платков, оплакивая не только этих тонкошеих ребят, шумно идущих навстречу страшной бойне, но и тех, кто уже там и тем более - на кого уже получена роковая бумажка.
...Поезд идет по Удмуртии. На горизонте деревня.
Из вагона прыгает солдат и - по полю. Охрана стреляет. Это не дезертирство. За минуту до того, как увидел свою деревню, он и не подозревал, что скопившаяся тоска вырвет его из теплушки и понесет к родному дому.
И, охрана стреляя, вряд ли целилась в него.
КАЗАНЬ.
В Казани с эшелона сняли часть солдат и направили в такую же учебно- стрелковую бригаду, расквартированную недалеко от озера Кабан.
Лето. Буйно цветет акация, которую я раньше не видал. Вокруг желто-золотистое покрывало со змеящимися трещинами пешеходных тропинок. Казармы - вырытые в земле огромные туннели с рядами двухярусных нар. Здесь кормили по 9-й норме, намного лучшей, чем 3-я. Кроме того, не надо было расходовать калории на обогрев, и мы почувствовали себя сытыми. Но почему-то в памяти от пребывания под Казанью мало чего осталось, а от учебы и командиров - ничего. Объяснить это можно разве тем, что условия службы разительно отличались от тюменских, и мы расслабились до состояния равновесия, а в памяти больше всего откладываются отклонения от него.
...Мы с товарищем идём по виляющей тропинке в желтой пене акаций. Несем с полковой кухни ведро супа, подвешенное на палке. В ведре колышется толстый слой коричневого комбижира с розовыми кубиками американского баночного фарша.
В Тюмени командиры в основном были тыловики, в Казани - фронтовики. Там сержанты преобразились, когда прошел слух о совместной отправке на фронт. Правда, они остались в Тюмени. Человек, побывавший на фронте, становится независимее от сиюминутных обстоятельств, в том числе и от начальства: становиться добрее к тем, кого готовит к отправке в увиденный им ад.
В один из августовских дней нас по тревоге построили и объявили об отправке на фронт. И опять, под щемящие звуки "Прощания славянки", шагаем мимо башни Сююмбике, и по сторонам женщины - с мокрыми глазами. Сейчас нам было грустнее, чем когда отправлялись из Тюмени; служба была не в пример легче, да и солнце ярко светило - день был налит благодатным теплом. Нам никуда не хотелось ехать, тем более в тревожную неизвестность смертельной опасности.
Но, в поезд и ау!
НАРОФОМИНСК
Где-то наверху, может на небе, опять нас пристопорили. Ехали несколько дней, в Подмосковье остановились; эшелон был расформирован, часть курсантов направлена в г. Нарофоминск. Здесь была база танковых частей; в это время находились остатки 201-й танковой бригады, выведенной с фронта.
По реке Нара проходила линия фронта, и город и гарнизонные строения были разбиты. Три огромных полукруглых казармы были совсем непригодны для жилья и нас поместили в танковые ангары. Условия жизни были самые экстремальные. В них были спешно устроены из жердей трехъярусные нары. На жердях - сено, накрытое маскировочными сетями. Были подушки и одеяла. Матрасов не было: спали на шинелях. Казарма освещалась и отапливалась опилками, пропитанными соляркой, и в помещении, особенно вверху, витали черные снежинки сажи, никак не добавлявшие уюта нашему жилью. Кормили, не знаю по какой норме, но чуть полутчше, чем в Тюмени, ибо иногда был суп из американской тушенки. Голод ощущался постоянно.
На базе 201 бригады был развернут учебный полк для подготовки экипажей бронетранспортёров с зенитным вооружением. Бронетранспортёры на обрезиненных гусеницах имели пушку 37-го калибра и 2 пулемета Кольт- Браунинг. Они поступали из Америки, через Иран. В полку было 25 батарей, я оказался в 20-й. Нас построили, и командир полка майор Орлов сказал:
- На учёбу нам отведено 28 дней. За это время мы изучаем ма- териальную часть: машину, вооружение, рацию, и едем на фронт.
Начали заниматься по 12 часов. Офицеры, по три человека на батарею, в основном были из запаса. Занятия вели офицеры. Сержантов в батареях не было. Строевой подготовкой почти не занимались, дисциплина была относительно легкой.
Из памяти:
... На реке Наре была полковая баня. Я с двумя солдатами в карауле у бани. Должно: один стоит с винтовкой у бани, другой отдыхает-спит, третий бодрствует. Мы, рассудив, что баню никто не украдет, забаррикадировались и сладко заснули. Сквозь сон послышался невероятный грохот - рушилась наша баррикада, и вслед громовое:
- В ружье!
У распахнутой двери, держа все наши винтовки стоял нач. штаба полка ст.лейтенант Гуров. После длинной тирады о нашем разгильдяйстве, посулил губу.
Но вроде бы никто не сидел - времени было мало.
...Был в наряде по кухне, вынес банку тушенки - с
килограмм. Оказалась очень жирной, спрятал в укромном месте. Улучив время, несколько раз наведывался к ней.
...Картофельное поле охраняется сторожем с оружием. От леса оно отделяется дорогой, политой нечистотами, чтобы нельзя было к нему ползти.
Мы, несколько солдат, сидим на опушке, у самой дороги. Один смотрит за охранником, остальные приготовились.
- Пошёл.
Быстро перебежав дорогу, падаем в ботву. Лёжа роем картошку, засовывая в брюки.
Услышав команду: "Назад", вскакиваем и в кусты. Поодаль - печём, вкусно.
...Однажды у прогоревшего костра едим печёную
картошку. Солнечный день, Над головами молочные березки с золотыми монистами листьев. Полудесяток молодых парней в заношенной х/б форме, в растоптанных ботинках с обмотками, на головах - неопрятные пилотки. Но солнце, свобода, картошка: настроение отличное. На небольшом пригорке рощицы, среди редких березок, возникает видение: в темной форме, блестящих сапогах, кавалер и в длинном белом одеянии, дама.
Заметив нас - остановились. Кавалер, повернув голову к даме, произнес несколько слов, приблизился к "Едокам картошки". И превратился в генерала с золотыми погонами на плечах - командира 201 Танковой бригады:
- Какая батарея?
- Двадцатая.
- Передайте командиру о моем наказании!
И пошёл, с красивой молодой женщиной, по шур- шавшей траве, а мы, уныло затаптывая костер, прощались с картофельным пиром.
...В доме офицеров, уцелевшем в ходе боёв, хранится картошка. Мы её перебираем. Перед уходом затариваемся под гимнастерку, в брюки.
Выходим: в фойе стоит старшина - зав. складом и
около него ворох конфиската. Мы пополняем его.
Прошел месяц, первые 7 батарей с поступившими бронетранспортёрами, уехали на фронт. Затем, по мере поступления матчасти, батареи уезжали. Наконец, уехали два расчета 19-й батареи и на этом всё застопорилось. Уехал мой земляк и друг Виталий Шубин. Идёт месяц, второй, занятий практически нет - транспортёров тоже. Хоз. работы, политзанятия. Зима в разгаре: холодно, голодно. Наступил 1945 год, матчасти нет. Нас стали посылать на разные работы вне части. Поехали в совхоз Ермолино, под Боровском. Живём здесь вольно: нет строя. Кое-что из еды перепадает от совхоза. Работа: долбим мерзлую землю, делаем небольшие ямки. Для чего это делать зимой? Требуется очень много сил; летом было бы совсем просто. Но мы долбим - солдатский труд дёшев.
Проходит зима. Машин нет и нет. В Кубинке рубим мелколесье: расчищаем полигон.
ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ
...Март. Кубинка. Ночью поднимают по тревоге.
Начальник штаба полка читает: "...Лихачев, Шаульский, Верещагин..." - всего10 человек, на машину и в Нарофоминск.
Утром - в эшелон и на фронт.
Итак, третий раз еду на фронт. И судя потому, что на этот раз эшелон везет технику, а не людей, то доеду. Поезд состоит из платформ, на которых "летучки" - ремонтные мастерские на колесах. Выехали 20-го марта; в Подмосковье еще не притаивало. В поезде несколько теплушек. Мы, 10 человек 1926 года рождения, служили вместе еще в Тюмени. В новом обмундировании: фуфайки, ватные брюки, ботинки с обмотками и байковыми портянками. Занимаем маленький вагон - теплушку. Еще в нескольких вагонах едут бывшие фронтовики - танкисты 201-й бригады, более старшего возраста. Вначале думали, что нас 10-х взяли в качестве охраны эшелона, но нам не выдали оружие; мы ехали целевым пополнением, как потом и, оказалось: влились в одно подразделение, закрыв некомплект. По России ехали не спеша. К эшелону подходило много людей, с просьбой подъехать: пассажирские поезда ходили редко и были перегружены. В свой вагон мы никого не брали, не нарушали порядок. На тормозных площадках, наверно по разрешению охраны, ехали гражданские.
В пути:
...Эшелон подходит к станции. У вокзала малень-
кий базарчик. Наши танкисты идут и бесцеремонно забирают у испуганных тёток продукты.
Мы, молодые не мародерствовали. В большинстве случает при подходе нашего эшелона, импровизированные базары разбегались. Старшие во время стоянок шныряли по путям, проверяя вагоны, и тащили, что приглянулось.
...Эшелон с цистернами, одна подтекает - спирт.
Танкисты штыком расковыряли щелку; веселая струйка потекла в котелок, другой, третий. Подошел солдат охраны, приказал отойти.
Куда там! Выстрелил в воздух - отобрали винтовку, затвор закинули за вагоны.
...На тормозной площадке едет женщина с узлами. Паша Лихачев "увёл" у неё один мешочек. Вскрыли - соль, хотели выбросить, но кто-то надоумил, обменять на съестно; на остановках меняли коробок соли на молоко и хлеб. Это было хорошей добавкой к чёрным сухарям, которыми нас снабдила Москва.
...На одной остановке из вагона, стоящего рядом поезда, старшие перекатили несколько бочек пива. Потом перепились, передрались, в драке покалечили друг - друга.
После этого случая, на следующей станции с эшелона сняли несколько танкистов. Проехали Государственную границу Румынии. Тепло! Карпаты в зелени! Из заснеженного Подмосковья вдруг оказаться в цветущих горах - чудо! На подъеме поезд идет медленно, успеваем спрыгнуть с платформы и набрать воды с водопадика, которым нет числа.
На вершине горы большой крест, памятник Елене - матери короля Михая.
Здесь в Румынии я впервые увидел настоящий белый хлеб. Он предстал в виде круглых больших, необычайно пышных караваев, изумительного запаха и вкуса.
Пожалуй, с этого времени кончилась моя ГОЛОДНАЯ служба.
...Подъезжаем к станции, выходим из вагона, снимаем телогрейки (зачем они в такое тепло) и получаем чудо - хлеб. Почти всё новое обмундирование пошло в обмен на продукты, и в конце пути мы предстали настоящими оборванцами.
Переехали границу Румыния - Венгрия. Наконец встали, помнится название местечка - Рожиндоль. Был поздний вечер. Какой-то офицер, нас-10 человек, отвел в частный дом с хозяевами. В большой комнате на полу мы улеглись спать. Хозяева за стенкой. Приходит старшина:
- Вы ужинали?
- Нет. Старшина идет к хозяевам, на столе появляется хлеб, копченое мясо и отличный компот - ужин царский.
Эшелон пришел в расположение 7-го Механизированного корпуса, части которого выведены из боя для пополнения. Нас определили в Отдельную зенитно - пулеметную роту 16-й механизированной Шумлинской ордена Суворова бригады 7-го механизированного ордена Ленина Краснознаменного ордена Суворова корпуса.
Построив, старшина, увидев лохмотья нашей одежды, проорал:
-Вашу мать, оборванцы; у меня ничего нет, в этом и будете воевать!
Рота состояла из двух взводов, по три пулемета ДШК калибра 12,7. Расчет: командир, наводчик, заряжающий, водитель, машина "Шевроле". В походе, пулемет на треноге, закрепляется в кузове. Личное оружие: у командира - револьвер "Наган", у наводчика и заряжающего - карабин.
В штате роты три офицера: командир и два командира взвода; старшина, писарь, механик, ружмастер, санинструктор и ездовой. Командир роты лейтенант Петр Леженко, 1923 года рождения, среднего роста, спокойный и доброжелательный. Рота расквартировалась в просторном жилом доме с садом. Леженко повел новичков в глубину сада, поучить бросать гранаты:
- Знаю, что вы никогда этого не делали.
Он был прав: во всех трех частях, где мы служили, боевую гранату нам и не показывали. К войне нас готовили достаточно долго, но плохо, - впрочем, об этом я уже говорил. Но Леженко допустил ту же тыловую ошибку: не дал каждому бросить гранату, а ограничился двумя бросками.
В роте был многонациональный состав: русские, украинцы, белорусс, грузин, два азербайджанца, еврей - наш шофер. Всего 33 человека. Рота - отдельная часть со своей печатью, входила в мех.бригаду.
Бригада имела почти все виды наземных войск: мотострелки, артиллеристы, танкисты, минометчики, зенитчики (наша рота), разведчики, саперы, связисты, медики, тыловое обеспечение. Такая организация бригады позволяла, при необходимости, действовать автономно.
И вот наступило мое боевое крещение. Корпус входит в прорыв. Рота в передовом отряде бригады. Отвлекаясь, поясню об использовании зенитно- пулемётной роты в боевой обстановке. Как имеющая сильное вооружение - крупнокалиберные пулеметы, на марше - в передовом отряде,
с разведчиками на бронетранспортерах, ротой мотострелков и взводом танков. После соприкосновения с противником, когда уже основные силы бригады ввязываются в бой, мы отходим и занимаем оборону у штаба бригады, как зенитчики.
...Теплый солнечный день. Местность открытая: кое-где небольшие рощицы леса, видны деревни,
поселки, дороги с двигающимися, словно гигантские гусеницы, колоннами войск - это другие бригады и приданные корпусу части.
Обстановка спокойная, но во всем чувствуется настороженность, тревожное ожидание. Не слышно выстрелов, только стрекот гусениц и гул моторов.
На земле тут и там останки прошедшего боя: воронки, подбитая и еще дымящаяся техника, по канавам фауст-патроны, неубранные трупы.
Пулемет у нас на треноге, без щита; мы с командиром и заряжающим Васей сидим без касок.
Впереди, на броне танков, едут чешские партизаны. Вдруг в монотонный гул вклиниваются пулеметные очереди и сразу близкие шлепки пуль. В теле всплеск жара , в голове: " ВОТ И ВСЁ!"
Крик Васи:
- А где моя каска?!
И властное- командира:
- Щит!
Я вскакиваю, хватаюсь за щит, и Вася тут, а командир уже даёт длинную очередь в сторону рощицы.
Возня со щитом, близкое, четкое потакивание нашего ДШК и поднявшаяся вокруг какофония стрельбы, действуют на меня успокаивающе и обречённость отступает.
Огонь ведет уже вся колонна, гулко бухают танки.
Сорвавшиеся с брони чехи бегут к рощице.
Подходят и разворачиваются основные силы бригады, мы воз- вращаемся к месту дислокации штаба. За месяц, что я был на фронте, наша бригада трижды входила в прорыв и дважды пополнялась людьми и техникой. Когда, во время боев, истощались силы мотострелковых батальонов, они пополнялись за счет частей, несущих наименьшие потери. К их числу относилась и наша рота. Немецкая авиация была подавлена нашим превосходством в воздухе; мы только раз вели огонь по самолетам. Из роты в мотострелки за месяц ушёл десяток солдат, в том числе шесть, из прибывших со мною.
...Видим: на поле появилось множество бумажек. Листовка: "Бойцы и командиры 7-го Мех. корпуса! Вы окружены. Группа генерала Плиева, шедшая к вам на выручку, разбита. Сдавайтесь!"
Подпись: "Бойцы Народно- освободительной Армии России".
Листовки от имени армии Власова. Читать это было забавно и только. Хотя мы были впереди линии фронта, но наши тылы не отрезаны и никакого окружения не было.
В Брно я сменил свои рваные галифе на гражданские брюки коричневого цвета, заодно обменял ботинки с обмотками на сапоги пленного немца.
...Стоит большая группа пленных немцев. Наши солдаты ходят среди них, ищут часы: "Ур есть?"
Я тоже ищу. Останавливаюсь около рослого немца. Он, видя перед собой юнца, на мое негромкое "Ur", отрицательно крутит головой.
Из-за моей спины возникает какой-то старшина, решительным движением вытаскивает из брючного карманчика немца и передает мне карманные серебряные часы "Павел Буре".
Чехословацкие деревни- поселки разительно отличаются от наших. Комфортные, чистые дома; если в доме нет водопровода, то на улице - колонка. Дороги - асфальт или мощёнка. Деревенский быт мало отличен от городского.
...Рота расположилась в доме с просторным
двором и разными надворными строениями.
Солдат нашел какой-то коричневый кусок с
приятным ароматом. Собрались человек 10, гадаем:
- Что это такое?
Подходит мальчик лет восьми:
-Какаво, какаво! Дай на памятку.
"На памятку" так они выпрашивают съестное: война - голодно.
Кто-то из нас и слышал "какао", но никто не пил.
Отколов часть за науку мальчику, остальное
отдали повару и большинство из нас впервые в
жизни пили какао.
...Солдат кричит с чердака:
- Ребята, здесь мешки с чем-то!
- Бросай их сюда!
На мощёный двор мешок летит с сухим треском. Вскрыли-светло-коричневые узорчатые шарики? Как и в случае с какао, озадачены. Подходит грузин Читайшвили:
- Хо, грецкий орех! - Со скрежетом давит, доставая зерно.