Изобразив эскизный портрет привоенного времени и своего человеческого окружения, надеюсь и о первой мальчишеской дружбе найти нужные слова. Потому что был озарён великим этим чувством ещё на заре. Потому что и на закате жизни ценю прекрасный дар человеческого общения - Дружбу, как высочайшее чувство от Бога, и не знаю, можно ли, вообще, прожить на земле без друзей, без поддержки дружеского плеча в неустойчивом мире.
Сейчас я иногда позволяю себе философствовать. Пересматривать для себя основы миропонимания. И, по-моему, неправильно говорят, что Бог - есть Любовь. Это, может быть, потому, что считаются как Бог, так и Любовь понятиями необъяснимыми логикой. Если человек знает, почему он верит или любит, то он на самом деле не верит и не любит. Любовь всё-таки чувство, замутнённое не только инстинктами, страстью, но и корыстью. Даже любя Родину, мы ждём от неё для себя чего-то хорошего, а, полюбив женщину, просто требуем от неё любви ответной.
Дружба всегда бескорыстна, и не только романтично благородна, но и возвышенна. Да, возвышенна, так как в дружбе соединяются души, а где им можно слиться как не наверху, прямо на небесах. Как бы там ни было, но небеса покровительствуют друзьям, это точно. Друг - это тот, кому веришь безгранично. В военные же времена, когда люди постигают Смерть, друг это тот, за кого не страшно умереть. Он твоё второе Я.
Был у меня настоящий друг, его звали Виктор Красильников. Мы познакомились в первые дни после переселения нашей поредевшей большой семьи, когда остались я да мама, из большой квартиры в маленькую на той же улице Сталина, в дом по другую сторону редакции, в полуподвал, из двух низеньких окон которого очень хорошо можно было рассмотреть ноги прохожих.
Витька жил через один дом от нашего, на пересечении улицы Урицкого и Сталина в настоящем частном доме, с огородиком и дворовыми постройками. Жил с мамой, которую я звал "тетя Маруся", и младшим братишкой Славиком. На отца они получили "похоронку".
Витька был на 2 года старше меня. Внешне мы резко отличались друг от друга. Наверное, предки наших родителей ходили по разным дебрям: мои - русоголовые, конопатые, Витькины - чернявые, стройные. По росту Витька был выше меня на полголовы, но, повзрослев, мы сравнялись.
Когда мы начали дружить с Витькой, он, и до этого не слишком привязанный к младшему брату, отдалил Славика еще дальше. Я завидовал, что у Витьки есть родной брат, но скоро понял, что быть родственниками - еще не значит быть близкими. Дружба, духовное родство оттесняют на второй план привычные кровные связи.
Вместе с Витькой мы шли от мальчишества к волнующей юности. Взамен хулиганства с Колькой Ивановым с Витькой я осваивал романтику жизни. Происходило духовное общение и общение с природой - это нас объединяло, это раскрашивало нашу связь.
Началось с наших походов в маленький подлесок за городским садом, называвшийся Малаховкой, за щавелем. Витька соблюдал свои обязанности по помощи в семейных заботах и привил это мне.
Подкормка домашних вкусной травой для зеленых щей поручалась нам. Решили мы делать свое дело с утра пораньше, чтобы больше распоряжаться потом собой весь день. И вот, часов в 7 утра, наперегонки два мальчишки, белоголовый и черноголовый, выбегали из города и устремлялись в неказистый кустарник. Падали на зеленую полянку, еще росистую, холодную, ползая на посиневших коленях, рвали сочные красивые листья щавеля, набивали свои мешочки. И вновь бегом обратно.
Отец привёз мне с фронта трофейный немецкий велосипед, взрослый, двухколесный. Любимым нашим занятием было, обнявшись, катить на "велике" с утра пораньше на речку. Как правило, я сидел на раме, так как с седла едва доставал до педалей. Витька меня вёз. Я его подменял, когда ехали под горку, - а горки у нас покатые. Лучшее место на Турее называлось Гремячий Ключ, а проще - Гремучка. Берега здесь были каменистые, под камнями на дне в самом деле шевелились ключи, но, чтоб ключи гремели камнями, что-то мы не замечали. Наверное, наблюдалось такое в другие, до нашего прихода, времена.
Тогда еще не появилось капроновых лесок. Удочки наши были грубые - ореховые удилища, леска из черной прочной нитки, поводки из конского волоса, поплавки из гусиного пера. И ловили мы, в основном, пискарей (от слова - "писк"). Попадались плотвички, иногда горбатый окунь. На крупную рыбу наша снасть была не рассчитана - нитка рвалась, крючки ломались, а мы переживали. Зато вся наша добыча, какая бы не была, шла на стол, на пропитание наших семей. Если улов был уж совсем неудачным, мы с Витькой объединяли добычу, и чаще я, чем он, приносил домой обе наши "сниски" из ивового прута, с насаженными на него через жабры рыбёшками. Витькина мама держала корову, поэтому его вклад в пропитание был менее важен, чем мой.
Стремясь научиться ловить крупную рыбу, мы на пару с Витькой купили перемёт. Ставили его на ночь выше городского водохранилища, поперёк перегораживая невеликую нашу Турею. Перетаскивали перемёт на другой берег вплавь. В сентябре, когда уже никто не купался, мы все равно не решались применить заброс. Плавали. Витка чаще, как более старший и выносливый. Крепили перемёт на береговые кусты. В качестве насадки цепляли червей-выползков и мелких карасиков, которых ловили корзиной в небольших, заросших тиной озёрках в пойме реки. Приходилось охранять свою снасть всю ночь. Мы жгли костёр, грелись, говорили о жизни и дружбе. Очень это были задушевные беседы. Шептались мы и о власти, о Сталине, о цене одержанной в войне победы над врагом один на один, далеко за городом, где не было ни стен, ни ушей. Знали ведь, что затмение критических мыслей, сомнения - отклонение от внушаемых норм, запретный плод, и им испытывали мы свою неподдельную дружбу.
Почему нас убеждают, что в те времена заблуждались все поголовно? Я мог бы доказать фактами, дневниковыми записями, что мы, самостоятельные мальчишки, не верили отупляющей пропаганде. Но поверьте на слово. Здесь я хочу вспомнить детские чувства, угасшие за пологом трудов и событий картинки с натуры, а поиски истины, самоутверждение и формирование взглядов, вообще говоря, были в другом жизненном цикле, в юности, и не хочется их смешивать.
Мне хочется остановить отдельные мгновения. Тем более, что они уже 50 лет стоят у меня в мозгу. По желанию я могу вызвать их, увидеть как в кино, но иное дело описать словами, чтоб увидели другие, чтоб это сравнялось с действительно происшедшим. Вообще говоря, это просто: нужно вместо обобщений поставить конкретный образ - только и всего...
Интересно, какой нужен образ, чтоб описать, как два мальчишки, сняв штаны, лезут в холодную вечернюю речку? Быть может, сказать про стальной закат, про воду тягучую, тяжёлую, из которой, казалось, невозможно выбраться, потому что она засасывает съёжившееся сжавшееся тельце ребёнка. Не знаю. Образное мышление не создашь, оно - или есть, или его нет.
Я просто помню, как однажды утром мы с Витькой бежали с этой самой рыбалки по лугу босиком, а на траве уже выпал иней. Витька обогнал меня, и я заметил, как на белых жгучих кристаллах в траве оставался Витькин след с кровью. Или от холода треснула Витькина ступня, или он её порезал об осоку. На свой след я не оглядывался. Я тоже мчался на одеревенелых ногах, как угорелый. А, добежав до дороги, мы почувствовали, что дорожная пыль много теплее обледеневшего луга. Мы зарывали ноги поглубже в пыль, мы отогревали пятки, и были веселы, почти счастливы, что провели ночь не напрасно, добыли трёх голавлей и одного окуня. Пусть в них веса всего чуть больше килограмма, мы принесём домой полноценную еду. Ещё, возможно, мы были довольны собой от того, что умеем спать у костра, не обращаем внимание на боль, холод и голод, что мы настоящие друзья и, если надо, свое последнее тепло отдадим другу.
Моей первой собственностью был велосипед. Я обнаружил, что на его раме под новой краской сохранилась заводская, старая. Аккуратно ободрав неказистую синюю эмаль на вилке, я нашел под рулем многоцветную эмблему немецкого завода, а составной частью эмблемы, как у нас серп и молот, выделялась фашистская свастика.
Мой отец отобрал этот велосипед по праву победителя. Угрызений совести за чужую вещь я не испытывал, я ведь сам видел как грабили нас немцы. Но закрашивать красивую эмблему не стал: зачем скрывать под грязной краской правду, а потом - каждая власть играет в свои игрушки...
Мы с Витькой сгоняли на моем велосипеде в Серпейск, где сохранились остатки крепости, под стенами которой много веков назад наши русские предки остановили татарскую орду Батыя. "Покорители мира" после Серпейской битвы, описанной даже в школьных учебниках "Истории СССР", решили не идти дальше на Запад. И Европа была спасена!
Скромный колхозный посёлок Серпейск находился всего в 12 километрах от Мещовска. Грустное впечатление производили в последней стадии разваливающиеся укрепления. В каменном соборе, облезлом и захламленном, в одной части был склад, а в другой - вообще сделали свинарник. Держать свиней в крепости, прославившей Россию, в крепости, которой могла бы поклоняться Европа - могут только наши.
Везде было сухо, только возле собора-свинарника словно специально развели непролазную грязь. В грязи копошились кое-какие зачуханные, как чушки, старушки и не отличающиеся от них молодухи. Шаландалось и несколько малотрудоспособных мужиков. И рассуждали мы с Витькой: "На хрена исторические реликвии нашему трудовому крестьянству?! У него другие печали - как бы не сдохнуть с голодухи при самой передовой общественной системе... За что наказал Господь Россию?"
Конечно, в 10-12 лет мы точно такие слова не говорили. Но что-то похожее произносилось.
В первых чувствах мы были сдержанны, учились такту и мужеству у книжных героев - у Тимура и его команды, "Двух капитанов" и индейцев Фенимора Купера.
Материальные потери, конечно, не самые главные в жизни. Но, учитывая нашу непроходимую нищету, вещей в нашей биографии так мало, что каждая из них запоминается.
Понятно, как я дорожил своим трофейным велосипедом. Ещё бы! Первая собственность, да еще с фирменной маркой Гитлера, вероломного друга Сталина! Ну, и горизонты открывал велосипед быстрее, чем пешим ходом.
Однажды, добираясь на рыбалку мы с Витькой орали свою любимую песню:
- Мы вели машины, объезжая мины,
По путям - дорогам фронтовым...
Витька как всегда рулил, а я прижался к раме. И надо же, переезжая маленький водосточный мостик, Витка вильнул рулем, и мы, хлюпнув нутренностями, свалились под мост. Почти не ушиблись, но переднее колесо моей "фронтовой машины" приобрело такую восьмёрку, что уже не вращалось в вилке.
Осмотрев велосипед, я почувствовал, что сердце мое сжалось в печали. "Не уберег свою единственную собственность!" Но рядом был друг. Даже естественное:" Что ж ты, Вить? Неаккуратно..." - я не сказал. Как могиканин крепче сжал губы.
- Пойдем дальше пешком. Ехать не на чем.
И мы пошли, волоча поломанный велосипед. Рыбалка получилась неудачная. После обеда клёв совсем прекратился.
Специальным спичным ключом, который был в наборе у предусмотрительных немцев, мы пытались устранить "восьмёрку" - не получилось. Руками и ногами, силой пытались выправить колесо - в результате вылетела пара спиц, но колесо вращалось с трудом.
Пришлось пешком направиться домой. До города было километров 9 - мы ездили в тот день на реку Серену, в которую впадает наша Турея.
Протопали километра три.
- Может, все-таки попробуем ехать? - предложил Витька.
- А что? Давай!
Я залез на раму. Витька разогнался и сел в седло.
"Восьмёрка" показала себя во всей красе - шина терлась о вилку с писком ребёнка, велосипед бросало от одной обочины до другой. Когда Витька все же обуздал норовистую машину, я решил, что никакая потеря не сможет помешать радости совместного приключения. И неожиданно для Витьки заорал:
- Мы вели машины, объезжая мины...
Витька понятливо меня поддержал и облегчённо смеялся.
Но велосипед мы все-таки угробили. Попытка в спокойной обстановке, дома перетянуть натяжение спиц вело к тому, что их оставалось всё меньше и меньше. Когда колесо стало ровным, в нём не хватало уже под два десятка спиц, оно стало нежным и слабым, как игрушка. Советские спицы напрочь не подходили немецкому велосипеду - они были короче сантиметров на 10. До рациональной идеи - заменить полностью переднее колесо на отечественное, учитывая, что в продаже они были, мы не догадались, и никто нам этого не подсказал. А ведь все преимущества моей веломашины было именно в задней втулке, и, конечно, в передаче!
Я остался без велосипеда. Он валялся в сарае года полтора без дела, потом по дешёвке я продал его на запчасти. Не пошло мне впрок чужое трофейное добро! Следующий велосипед я заимел уже лет через 20, после окончания института, купил на своё пособие, называемое зарплатой. Но и он мне долго не служил, наверное, судьба моя - прожить без колёс. Приехал на каникулы Дусин сын, мой двоюродный брат Саша Масленников. У него и увели "колёса" какие-то шалопаи, попросив прокатиться и скрывшись, не оставив адреса. Мое открытие горизонтов происходило, в основном, пешим ходом, на своих двоих, или в лучшем случае на попутном или общественном транспорте.
Запомнилась и ещё одна материальная обида, кстати говоря, последняя, связанная с Витькой Красильниковым.
Мы придумали с ним как зарабатывать немного денег. Возле узла связи, что был рядом с банком на улице Сталина, выбрасывались в овраг отработанные аккумуляторы. Мы разбивали коробки и доставали решётчатые свинцовые пластины. За кладбищем, на берегу Туреи мы устроили плавильню. Разводили костёр, на кирпичи ставили консервные банки, а в банках у нас плавился свинец. Остывающую банку опускали в воду, и свинцовая чушка легко вываливалась из банки. Весила она ровно 5 килограмм, за неё в приёмном пункте "Вторчермет" возле базара давали 5 рублей.
Денежки у нас появились. Первое, на что мы пустили свой заслуженный заработок, был ... планер. Конечно, модель, но большая, летающая. Отвалили мы за нее 80 рублей, по 40 рублей с носа.
Больше недели мы занимались сборкой: клеили тонкие лёгкие рейки, на них - папиросную бумагу, регулировали по инструкции центр тяжести. Планер получился грандиозный - размах крыльев метра два, изящный и до изумления похожий на настоящий, на которых летают планеристы и которые мы видели на Мещовском аэродроме.
Из испытания мы решили сделать праздник воздушного флота. Запустить его договорились с Рождественской горки. Поскольку мы с Витькой учились в разных сменах, запуск назначили провести в воскресенье. Нужно было ждать целых три дня. И я терпеливо ждал, представляя картину полёта собранного своими руками аппарата.
В воскресенье я встал спозаранку, еле дождался 7-ми часов и побежал к Красильниковым. Витька вышел из дома сонный и ленивый.
- Ну что? Пошли? - заторопил я.
- Да, нет... Знаешь, Толь, планер разбился. Мы вчера решили со Славиком попробовать, как он летит. Ты был в школе. Сначала он пошёл нормально, а потом резко спикировал и разбился. Вон лежит - ничего уже сделать нельзя.
Я увидел в углу двора невзрачную кучку мусора - рваную бумагу и щепки. Сердце мое захолодело. К мусору я даже не подошёл.
- Ты же покупал планер не со Славиком, а со мной, - сказал я.
- Соберу денег и сам куплю новый. Его будешь запускать ты.
- Не надо мне ничего... - пискнул я и убежал со двора, чтоб не расплакаться при Витьке.
Но дома я буквально рыдал. Меня утешала мама.
Можно ли забыть обиду? Витька меня предал. То, что сделали вместе, он уничтожил один. Я подумал, что Колька Иванов никогда бы на такое не пошел. Взять твою вину на себя - он мог, а присвоить себе совместно приобретённое его закон чести не допускал.
Ещё я думал о том, что Витька живёт в собственном доме, у них есть корова, они, вообще, богачи, а мы с мамой - нищие. Сытый голодного не разумеет. У нас нет ничего кроме чести, а у Витьки есть остальное. Я думал, что никогда больше к Витьке не пойду.
Но это во мне говорила слепая обида.
- Они богачи, - сказал я маме.
- Нет, Толя, - объясняла мама. - Какие они богачи? Их папка погиб на войне, а твой, какой ни какой, а живой. Высылает нам алименты. Тётя Маруся одна растит двоих ребятишек, а ты у меня один. А на корову знаешь сколько сил нужно положить? Тётя Маруся встает каждый день в 5 утра, в 8, как и я, бежит на работу, и у неё уже все сделано. Красильниковы не богачи, а труженики. Витька твой просто не подумал, что так может получиться, и не хотел тебя обижать.
Через час к нам пришёл Витька. Тетя Маруся прислала нам 3-х литровую банку молока, велела денег не брать, мол, это угощение. Витька, как ни в чём не бывало, позвал меня запускать воздушного змея, которого они сделали со Славиком. Мне мама ласково разрешила:
- Иди, Толя! Ты мне сегодня не нужен. Можете погулять!
И прошла моя обида. Прошла, но я её помню уже 50 лет.
После этого случая, а может, безотносительно, по каким-то своим оценкам мальчишеских качеств, Витька сделал много шагов мне навстречу, и мы еще более сдружились.
Мы даже пытались соединить наши дома при помощи телефона. Витька где-то прослышал, что обыкновенный радиоприёмник, обтянутый черной бумагой рупор, висевший в каждом доме, можно использовать и как микрофон, и динамик. И мы тянули провода - мимо соседнего дома, пересекли улицу Урицкого. Деревянные стойки с изоляторами крепили к надворным постройкам, сараям. Правда, наши чёрные тарелки не заговорили, сколько бы мы в них не орали. Мы решили, что где-то нарушена изоляция, а пока искали утечку, наш провод порвался, и, к удовольствию соседей, всю линию пришлось нам снять.
Но мы пытались сделать постоянную связь, чтоб слышать друг друга в любой момент, без перерывов.
В качестве компенсации несбывшейся идеи все лето мы с Витькой не разлучались даже для сна - втроём, вместе со Славиком, спали на сеновале у Красильниковых до самого сентября. Запах сена, ночная прохлада и шорохи темноты до сих пор мои любимые ощущения, это ощущения детства. На мой взгляд, более ярких ассоциаций с удивительным и светлым в начале жизни не придумаешь.
Дружба моя с Витькой Красильниковым длилась много лет, включая его службу в армии. Из армии он мне регулярно писал, слал "фотки" и клялся, что мы сохраним свои святые чувства дружбы до конца, до самой старости. Получилось, однако, что мы перестали переписываться и встречаться много раньше, когда я поступил в институт, а Витька после армии женился. Главным, я теперь думаю, стало у нас расхождение не в интересах, а в духовных основах личностей.
Тут, как раз, на нашем примере можно разобрать разницу двух великих чувств - дружбы и любви. Человек - создание сексуальное. Инстинкт полового влечения не преодолим. Любовью и называется этот природный атавизм. Как говорил мой приятель Сергей Казмин, "любовь - это способ скрыть свою половую распущенность". Только распущенность эта, уточняю я, изначально заложена в каждом индивидууме. Вот проявляется по разному, с огромным диапазоном вероятностей.
Дружба, рассуждаю я под старость лет, вероятнее всего, это чувство рода, единения людей во враждебном человеку окружении. В древние времена такой общностью была община, в нынешние - клан, когда люди поддерживают друг друга по ряду целевых признаков, деловых, политических, национальных. Потому любовь не знает ни социальных, ни возрастных отличий, и дружба ей уступает как вспомогательная структура личности, а не основная.
Витька стал выпивать, а мне алкоголь всегда был необходимым, но обременительным развлечением: я от него болел, но им не лечился.
Витька заливал вином свою душевную рану. Возникла она ещё при мне, ещё в школьные годы из-за проклятой любви. Витька влип в фантастическую необъяснимую тягу к нашей городской красавице Светке Марченковой.
Именно возле Светки боролись в Витьке чувства любви к ней и дружбы - со мной. Светку я знал, её все знали в нашем малом городке. Она бесспорно была первая красавица. Витька же никогда не был первым. Только для меня. Всеобщее поклонение, наверняка, Светку избаловали, развратили. А тут ещё рано начатая половая жизнь. Светка знала, что любой парень готов быть у её ног.
Когда она столкнулась с Витькой, я думаю, он был опьянён, был восторжен, как пенёк посреди зелёных деревьев. А она заявила ему: "У тебя выбор - или есть чёрную краюху хлеба в одиночестве, или вкушать торт в компании". И Витька пошёл на поводу своих половых желаний.
Когда Витька после армии на ней женился, народ болтал, что Светка гуляет от него в открытую, а ребенка зачала без его трудового участия. Через полгода после возвращения в Мещовск и срочной свадьбы Витька уже стал отцом, по слухам "приёмным".
У Светки, как и у меня, было ещё рядом с ним социальное неравенство: она стала учительницей, а Витька остался на всю жизнь рядовым слесарем. А говорят, педагоги по статистике добились второго места среди всех профессий по распутству, сразу после актёров, опережая даже спортсменов. Как бы там не было, но наша дружба в юности прервалась, осталась воспоминанием детства, и я лелеял её в памяти на том романтическом уровне.
В 1989 году я приехал в Калугу. Я знал, что Виктор Красильников давно здесь живёт, уехал из Мещовска еще в 60-е годы. Что бы не сулила мне наша встреча, мы должны были встретиться. Адреса у меня не было. Подошёл к Горсправке в центре города, попросил: можно ли узнать адрес Красильникова Виктора Ивановича, 1934 года рождения. Пожилая женщина в окошке ответила - "нет проблем", предложила подойти к ней через час.
Я сходил в столовую, подумал, что в Витькины 55 лет он не должен сильно измениться, наверняка я его сразу узнаю. Прошёл час, и я подошёл к справочной. Женщина внимательно на меня посмотрела:
- А вы давно видели своего друга?
Я на минуту задумался.
"Да, в 1962 году, уже 27 лет тому назад. Та встреча нам ничего не дала, кроме ощущения потери, меняющего людей времени". Так и сказал. Женщина, наблюдая за мной, проговорила:
- Нужно было поспешить на новую встречу. Виктор Иванович Красильников умер в декабре 1988 года, полгода назад. Вот его бывший адрес: Садовый тупик, дом 63. За городом, частный сектор, если вас это интересует...
Сердце моё сделало непонятный кульбит и замерло в очень неудобном положении где-то около горла. Не ощущая себя, тенью, я отшатнулся от киоска, зашел в тихий скверик, недалеко, и рухнул на скамейку. Как головная боль наплывали мысли:
"Сначала умерла дружба, теперь умер друг... Значит прошлое не возвращается, прошлое умирает вместе с нами... Как прожил ты жизнь, Виктор-победитель, как умер в Садовом тупике?.. Жутко звучит - смерть в тупике... Я даже не узнаю, был ли ты на конечном перегоне со своей распутной Светкой или прибился под занавес к какой-нибудь алкоголичке. Не всё ли равно, что с тобой случилось, если тебя уже нет: Надо же, почти рядом с местом начала пути настигла меня пора прощания. Какой краткий миг - эта жизнь! Мгновение назад - я чётко помню - бежал по лугу босоногий мальчишка, а сегодня... черта подведена, его уже нет на Земле. В памяти моей две связки: юнец за горизонтом, и сразу за первыми шагами - пустота, холодная пустота отсутствия. Витька не перешагнул пропасть из прошлого в настоящее. Я остался один на краю. И совсем близко моё небытие. Мерцает вокруг иллюзия жизни. Но это не со мной, это не во мне. Со мною лишь то, что было, и почти ничего не осталось ждать из того, что будет. Только потери, утраты, скорбь. Зачем такая жизнь? Зачем так всё несуразно, неразумно, бессмысленно?.."
Словно со стороны я видел, как седой худосочный мужчина на скамейке в Калужском скверике тихо плакал, спрятав лицо в воротник плаща. Я знал, что он плачет о черноголовом бойком мальчишке, спешащем бегом к дружку на улице Сталина.