Аннотация: Всё как обычно: познакомились в библиотеке, стали встречаться, поженились... Супружеская измена, побег, смертельная опасность и счастье вопреки всем невзгодам - всё это здесь тоже есть.
Обычная любовная история
Вот я и замужем. В двадцать три года. А что, пора уже. По-моему, возраст для этого самый подходящий. Только вот не так, совсем не так я представляла себе свадьбу. Как и все нормальные девчонки, я мечтала о большой любви, которая кружит голову и лишает сна, о цветах, о нежных поцелуях при луне, о заветных словах: я люблю тебя. Сколько раз я представляла себе, как любимый человек, преклонив колено, предложит мне руку и сердце, как закружит меня, услышав в ответ: да. А потом - белое платье, фата, марш Мендельсона, кольцо и первая брачная ночь, пусть даже она у нас будет не первая, но всё же...
Но на деле всё вышло гораздо прозаичнее. Мы не видели друг друга ни до свадьбы (что уж тут говорить о бурном романе?), ни когда суровая тётенька из ЗАГСа штамповала наши паспорта. И вот первая брачная ночь, а я одна. Лежу в своей кровати, как обычно, и только штамп в паспорте говорит о том, что отныне неизвестный мне гражданин Русаков В.И. мой законный муж. Весело, ничего не скажешь!
А началось всё с того, что на работе меня вызвала к себе Евгения Антоновна и сообщила, что в силу вступил закон, по которому лица, не состоящие в законном браке, не имеют права работать в некоммерческих организациях, а также в негосударственных СМИ. Организациям, нарушающим этот закон, грозят крупные штрафы. А так как наш Научно-исследовательский центр демократии и свободы слова - организация некоммерческая, к нам это тоже относится. Поэтому всем сотрудникам желательно как можно скорее заключить брак.
- Но у меня нет жениха, - растерялась я.
Перебирая в уме знакомых парней, я не находила никого, с кем готова была связать свою судьбу. Один лоботрясничает, нигде не работает, а только сидит на шее у родителей и бегает по дискотекам. Не подходит. Другой меняет девушек, как перчатки, гуляя то с одной, то с другой. Тоже не пара. Третий толковый, путёвый, но он женат. Не уводить же мужика из семьи, в самом деле. А другие так вообще модернизированные - с ними теперь не то что жить - на улице лишний раз сталкиваться не хочется. За кого ж мне тогда замуж выходить?
- Это не беда, Юлечка, - ответила начальница. - Мужа мы Вам найдём.
Вот это да! Мне-то всегда казалось, что те далёкие времена, когда согласия невесты не спрашивали, давно ушли в прошлое.
- Да Вы не пугайтесь - ободрила меня Евгения Антоновна. - Ваш брак будет формальным. Жить с ним Вас никто заставлять не будет.
- Только я надеюсь, не модернизированного?
И тут же спохватилась. Нет, ну, какая я всё-таки глупая! Какой же модернизированный согласится взять в жёны простую, отсталую? Пусть даже формально.
- Разумеется, нет, - ответила начальница. - Это будет нормальный человек.
Я вздохнула с облегчением. Если нормальный, то жить можно.
На этом наш разговор с Евгенией Антоновной тогда закончился. А через пару дней она опять вызвала меня и сообщила, что нашла мне в мужья одного журналиста. Всё, что от меня потребуется для регистрации брака - это мой паспорт вместе с доверенностью. И то, и другое я отдала своей начальнице.
Обратно я получила паспорт уже со штампом. Вот тебе и вся любовь!
Модернизация... Когда-то давно это звучало гордо. Хотя было не очень понятно, что и как наше правительство собиралось модернизировать. Однако же редко какой политик, выступая по телевидению или по радио, не употреблял это слово, ставшее настолько модным, что напрочь вытеснило такое как "пристрелить в уборной". Может, к тому времени в столь поэтичном месте уже пристрелили, кого надо (а ещё больше - кого не надо), и можно было с чистой совестью модернизироваться?
Началась модернизация, как всегда, с серии гигантских проектов типа Щёлкова, олимпиады в Анапе и прочее-прочее. Но самым значительным шагом стало изобретение тогда ещё малоизвестного биолога Сколкова. Реклама его лекарства сыпалась со всех телеканалов. Сам Сколков, стоя в позе Наполеона, с гордостью вещал, что прогрессу удалось победить старость (а процесс старения лекарство действительно замедляло лет на десять-двадцать), болезни (простуда, грипп и другие болячки у модернизированных и впрямь случаются реже), сделать человеческий организм в несколько раз выносливее, а психику - более устойчивой. И ведь не обманул. Особенно насчёт психики. Она уж у тех, кто модернизировался, и впрямь стала устойчивой настолько, что любой биоробот позавидует. Душевная боль, страдания, терзавшие человечество на протяжении многих веков, перестали беспокоить. Человек мог запросто убить собственную мать и ни разу при этом не всплакнуть, а после похорон, чувствуя себя вполне комфортно, заняться наследством, ради которого он, собственно, её и убивал. Модернизированные матери больше не тревожились за своих детей, не бегали по нескольку раз за ночь к детским кроваткам, чтобы успокоить, покормить, поменять пелёнки. А просто брали крикуна и выносили на балкон, на площадку, а то и на улицу - и пусть хоть до утра орёт, сколько влезет. Ну, а если он кого из соседей достанет своим криком, и тот его хладнокровно зарежет - тоже не беда. В том, что нет детей, тоже есть свои плюсы. Утруждать себя уходом за больными родственниками новые люди тоже не собирались. Да и зачем? Всё равно ведь от больного нет никакого проку. Выбрасывали на улицу - кому надо, пусть подбирает.
Широкая реклама этого чуда-лекарства привлекала всё больше и больше людей. От желающих с одного укола избавиться от всех душевных мук не было отбоя. Тем более, на халяву, когда сами власти соглашаются взять все затраты на себя. Пожилые люди, желавшие отсрочить неизбежную старость, молодые, разочарованные в любви, болезненные, уставшие от бесконечных простуд и инфекций - становились в длинные очереди на спасительные уколы. Родители, которым в своё время гордость и отсутствие деловой хватки не позволили сделать головокружительную карьеру, вели на модернизацию своих детей, желая для них лучшей участи. Школьникам-изгоям теперь можно было не работать над собой долго и упорно, чтобы влиться в коллектив. Оставалось только преодолеть свой страх перед уколами - и вот он уже такой, как все - подстраивается с лёгкостью, словно только это всю жизнь и делал. Идти против большинства - такая глупость не придёт в голову ни одному модернизированному.
Единственные побочные эффекты, которые поначалу смущали народ - это внешние изменения, с виду незначительные, но именно они чуть не загубили весь процесс. Кому понравится, когда на голове вдруг начинают расти рога, на ногах - копыта, кожа становится буро-зелёной, вместо носа появляется свиной пятачок, из хвостового позвонка прорезается длинный вырост, а ногти на руках превращаются в длинные когти? Впрочем, эта беда оказалась поправимой. Подключили шоу-бизнес, и вот уже популярные певцы, актёры и телеведущие эффектно машут длинными хвостами и соблазнительно отбивают копытами целые музыкальные композиции. Не отставал и модельный бизнес, и вскоре в продаже можно было увидеть юбки и брюки с прорезями для хвоста, шапки с двумя дырочками - для рогов, специальные туфли, приспособленные под копыта. Парикмахеры быстро научились эффектно накручивать пряди на рожки клиенток. В салонах красоты стали делать обалденные макияжи, выгодно подчёркивающие изящную форму пятачка, а также маникюр, превращающий когти ну просто в конфетку. Критерии красоты стремительно менялись. То, что ещё вчера считалось верхом совершенства, стало серым и немодным.
Но, к счастью, среди людей находились и такие, которые не только не желали модернизироваться сами, но и всячески препятствовали этому явлению. В частности, журналист Химкин, автор множества ярких и разоблачительных статей про эту "дьявольскую модернизацию", лишающую людей всего человеческого. За них-то, видимо, он и был забит до полусмерти. Кто его избил, кто заказал - до сих пор не нашли. Но если бы даже и нашли, и ими оказались бы модернизированные, на правосудие вряд ли пришлось бы рассчитывать. И судей, и высшего руководства страны, и местных властей модернизация коснулась в первую очередь. Так что суд вряд ли встанет на сторону "отсталого". Быть на стороне сильных - один из главных даров этой модернизации.
Когда это явление, как чума, захлестнуло страну, я училась в школе. Если в младших классах оно ещё не было таким массовым, то в седьмом уже было тяжелее. Ни дня не проходило без того, чтобы модернизированные одноклассники надо мной не издевались. И порой их жестокость была такой изощрённой, что поневоле возникала мысль: а может, и мне модернизироваться? Но родители были категорически против. Мама даже открыто сказала: "Лучше я тебя своими руками придушу, чем дам вот так покалечить".
Иногда я на родителей за это злилась, иногда думала: лучше и впрямь убейте, только не отдавайте. Но впоследствии я всегда была им благодарна за то, что спасли меня от тех минутных слабостей, позволив остаться собой.
Но даже тогда поступить в институт отсталому было проще, чем сейчас, и я поступила. А когда закончила, сразу устроилась на работу - на такую, куда модернизированные вовек не пойдут. Туда, где я сейчас работаю.
- И ты хочешь в этой контроле всю жизнь работать? - удивилась моя подруга Лена, когда я рассказала ей о своём трудоустройстве.
- Не знаю, - ответила я ей. - Может быть.
- Да ты что, Юлька, серьёзно, что ли? Ты ж так карьеру не сделаешь!
- Зато издеваться не будут, ущербной не сочтут.
- Правильно, потому что там такие же отсталые. Как и мы с тобой. Потому над нами и издеваются. Но если бы ты знала, как мне это всё надоело! А хочется жить, понимаешь - просто жить. Блин, ну, почему мамка упёрлась - не дам, не дам? Стала бы я нормальным человеком ещё в школе, всё было бы проще.
Я не сразу поняла, на что моя подруга намекает.
- Ты что, Ленка? - спросила. - Ты что, модернизироваться, что ли, хочешь?
- Да пора бы уж, - ответила она, безнадёжно вздохнув. - В школе ещё надежда какая-никакая была, что всё временно, всё наладится. А ничего ведь не изменится - так будет всегда.
Видя такое дело, я принялась отговаривать подругу. Что я ей говорила, уже не помню. Кажется, убеждала, что модернизация не выход, что это означает смерть - пусть тело будет здоровым и живучим, но не станет её самой - Лены. Душа её безвозвратно погибнет - останется одна оболочка.
- Ну и плевать! - махнула она рукой. - Кому она сейчас нужна - моя душа? Только жить мешает!
Может, мне тогда следовало подобрать какие-то другие слова, но я, сразу не сообразив, принялась вспоминать те моменты, когда мы хорошо проводили время. Говорила, что после модернизации подобных не повторится - потому что она больше не сможет так же чувствовать, как та Лена.
Но отговорить подругу от этого шага я так и не смогла. Через неделю она стала совсем другой. И общаться с какой-то там отсталой у неё пропало всякое желание. Когда-то отзывчивая, Лена стала полностью равнодушной к чужой боли. Предать, подставить, обмануть, обокрасть - чего прежняя Лена никогда бы не сделала - стало для неё таким же привычным, как есть, спать, дышать.
Слабые, не выдержав травли, сдавались, сильные - пытались бороться, такие, как я - смиренно принимали роль людей второго сорта, пытались жить. И надо сказать, иногда нам это удавалось. Оставались немодернизированные среди старых друзей, на работе да и вне её появились новые. Голодом нас, слава Богу, не морили, в транспорте брали плату так же, как и с модернизированных, налог и кварплату платили одинаково. Более того, никто нам не запрещал ходить на выставки, в библиотеки, в театры, в кино. Были бы деньги. Ездить на дачу, париться в бане, делать на костре шашлыки и петь под гитару песни - этих простых радостей мы тоже не были лишены. А ещё лес, грибы, ягоды, речка со студёной водой, а зимой - пушистый снег, лыжи, коньки, а по вечерам - ручная вышивка и чтение книг или чай с подругами. Модернизированным этого не понять.
И вот во время одного из таких чаепитий Оксана поведала, что скоро выходит замуж. Стас наконец-то предложил ей руку и сердце.
Мы тут же стали осыпать её поздравлениями. Кира как замужняя женщина принялась давать подруге совет за советом - и про платье, и про туфли и украшения, подсказала даже несколько свадебных примет, чтобы брак был счастливым. Я же по этому поводу не могла сказать ровно ничего.
- Ну, а твой-то какой из себя? - спросила Оксана. - Симпатичный хоть?
- Не знаю, - ответила я.
- Ну, ты даёшь, Юлька! - воскликнула Кира. - Уже неделю замужем, а мужа своего даже не видела.
- Я бы хотя б из чистого любопытства посмотрела, какой он, - добавила Оксана. - Ну, даже если окажется, что урод - вы же просто формальные.
- А вдруг он, наоборот, красавец? Тогда грех будет упускать такого.
- Да я бы с радостью, только он в командировке. Сразу после свадьбы в Новосибирск послали.
- Ну, тоже додумались! Только человек женился, как его тут же в горячую точку.
Насчёт горячей точки Оксана была полностью права. С самого начала массовой модернизации в области было неспокойно. Отсталые, недовольные притеснениями со стороны новых людей, устроили бурную акцию протеста, вплоть до того, что пытались силой захватить здание администрации. Дабы усмирить бунт, федеральный центр по просьбе губернатора послал в Новосибирск целое подразделение спецназа. Восстание было подавлено, лидеры - убиты, а озлобленный губернатор стал в обход всех законов применять репрессии против тех, кто участвовал в этом восстание, и их семей. Через год он, правда, погиб от рук террористов, но его преемник оказался ничем не лучше. Массовые нарушения прав отсталых при нём приобрели и вовсе изощрённый характер. Безнаказанность и произвол заполонили всю область.
А недавно и вовсе там произошёл вопиющий случай. Один областной чиновник сбил на машине старушку, умчался с места происшествия и тут же подал на пострадавшую в суд. Мотивировал, что она якобы сама бросилась к нему под колёса, чем нанесла ему глубокую психологическую травму. И за этот моральный ущерб он хочет взыскать с пенсионерки солидную сумму. Просто диву даёшься, какими чувствительными бывают модернизированные!
Вот этот случай, а заодно и другие дела этого сердобольного чиновника и поехал расследовать мой законный муж.
Прошло уже больше месяца, а мужа всё не было. Не могу сказать, чтобы я по нему слишком тосковала, но иногда желание взглянуть на него, перекинуться парой слов, становилось просто непреодолимым, и я раздражалась на столь долгую задержку. А может, зря? Ну, в чего я взяла, что у нас что-то получится? Вдруг первая же встреча убьёт слабый росток надежды, что ещё теплился в моём сердце? Окстись, Юлька, этот Русаков тебе в любви не клялся! Вдруг ты ему совсем не понравишься? Или, наоборот, пристанет, как банный лист, не желая понимать, что он вовсе не в твоём вкусе?
А тем временем события, в том числе и политические, стремительно развивались и отнюдь не в лучшую сторону. На днях был окончательно и бесповоротно принят закон "Об обязательной модернизации". Да, теперь эта процедура стала обязательной. Каждый гражданин, которому исполнилось восемнадцать, должен был пойти в поликлинику и сделать укол. Тех же, кто этого не сделал, ждала смертная казнь.
Сначала, ещё задолго до моей свадьбы, когда законопроект ещё только обсуждался, я всерьёз не верила, что его примут. Когда приняла, надеялась, что президент его не подпишет. Когда же президент совершил сие предательство, и людей стали буквально хватать на улицах, ещё добрая половина моих друзей и знакомых, а также коллег (теперь уже бывших) с перепугу модернизировались. Я же, вместе с немногими оставшимися собой, старались не думать о том, что можем быть следующими, и жить как обычно.
В тот день я, как всегда, встала в восемь утра, позавтракала вместе с родителями и, как обычно, разошлись по работам. Вернее, мама с папой пошли на свою, а я на свою поехала на автобусе.
Как всегда, остановка, толпа, ожидающая автобуса, из модернизированных и отсталых. Пятнадцать минут пути - и вот уже другая остановка. Дальше можно идти пешком.
Мне оставалось пройти всего один квартал, как двое полицейских в форме преградили мне путь.
- Ваши документы, гражданка?
Сердце упало. Вот как неожиданно приходит конец.
Одного взгляда на этих двоих было достаточно, чтобы понять, что меньше всего на свете им нужны мои документы. Да и мне самой они, судя по всему, больше не понадобятся. Если я, конечно, не успею...
А бежать-то и некуда. С обеих сторон ко мне приближались ещё двое.
Что делать? Вытаскиваю из сумочки свой паспорт и протягиваю служителям правосудия. Один из них берёт документ в когти, открывает его на развороте с фотографией, другой лапой поправляет фуражку с прорезями для рогов. Затем с удовлетворением произносит, обращаясь к другому?
- Так и есть, товарищ капитан! Шишкина Юлия Александровна.
- Молодец, Петров, - откликается тот. - Вижу, у тебя голова не только для вшей пригодна!
- Рад стараться, товарищ капитан!
Счастливый, цокает копытом по асфальту, затем поднимает с земли хвост "товарища капитана" и целует его кончик.
- Гражданка Шишкина, Вы арестованы по обвинению в злостном уклонении от модернизации. Пройдёмте?
Спрашивает. Как будто у меня есть выбор.
Пока наши доблестные полицейские с гордо поднятыми рогами и пятачками куда-то меня вели, я то и дело оглядывалась, пытаясь понять, куда идём. Зачем, я уже догадывалась. Уклонение от модернизации - статья серьёзная, поэтому ничего хорошего от этого похода я не ожидала. Но видимо, как однажды выразился какой-то не то политик, не то общественный деятель, свойство человеческой натуры - надеяться без оснований. Вот и я, пока меня вели, отчего-то надеялась, что сегодня убивать не будут. Интересно только - все ли, кого вели на казнь, так же надеялись?
Район, куда мы пришли, был мне знаком, как пять пальцев. Этой дорогой я в студенческие годы ходила в Ленинскую библиотеку. Ею же возвращалась домой субботними вечерами, утомлённая, но счастливая, что нашла-таки нужные для реферата источники. Тогда я думала, что впереди у меня ещё целая жизнь.
Вскоре показалось знакомое здание Ленинки. Здание, бывшее когда-то библиотекой, а теперь усилиями модернизированного правительства превратившееся в душегубку. Нет, библиотекой оно, конечно, быть не перестало - книги до сих пор хранились там, правда, теперь уже в открытом доступе. В основном же там казнили злостных уклонистов. Неужели туда? Нет, быть такого не может!
Но увы, реальность показала, что может - и очень даже. Могла ли та Юля, что сидела с книжкой в огромном читальном зале, предположить, что через несколько лет её силой приведут в эту библиотеку на верную смерть?
У широкой лестницы, по которой я когда-то поднималась, стоял мужчина с топором в руке, с холодными, как у всех модернизированных, глазами. Его вид не сулил ничего хорошего. Я невольно сделала шаг назад, но тут же упёрлась в живот одному из полицейских. Обратной дороги нет.
Дальше всё происходило как в плохом кино. Меня толкнули вперёд, к лестнице, привязали к перилам. Но даже если б я хотела убежать, я не смогла бы сдвинуться с места. Было какое-то странное отупение, как будто всё это происходит не со мной, а с кем-то другим. Не очнулась я и тогда, когда палач, словно шутя, поигрывая топором, приблизился ко мне.
Неожиданно послышался какой-то странный стук, на который я даже не обернулась. Зато мои мучители все, как по команде, повернули головы. В библиотеку забрался чужак, с мечом, в железных доспехах. Его лицо было скрыто под шлемом. Ну всё, Юлька, кажется, у тебя уже крыша едет! Откуда в наше время возьмётся рыцарь? Они уже давно все перевелись, даже среди тех, кто не модернизировался.
И снова, как в кино, перед глазами замелькали кадры. Слышу гневный возглас этого рыцаря. Что он говорит? Кажется, требует по-хорошему оставить девушку в покое. Слышу, как наша доблестная полиция посылает его по неизвестному адресу, выдав при этом нелестную характеристику относительно его зачатия и непорочности его матери. Но рыцарь, судя по всему, не думает уходить по-хорошему. Завязывается битва.
В полубессознательном состоянии наблюдаю, как странный незнакомец героически сражается один против пятерых, и как представители правоохранительных органов кусаются, царапаются, лягаются копытами, норовят его загрызть, забодать рогами. На каменный пол падают капли крови. Её запах разносится в воздухе, отнимает разум, мутит рассудок. Слышу только топот, лязг металла, скрежет когтей и ужасное рычание вперемежку с крепким матом....
Как в замедленной съёмке вижу, как последний модернизированный падает мёртвым. А благородный герой медленно приближается к лестнице и мечом перерубает верёвку, связывающую меня с перилами.
- Чего стоишь? Беги! - говорит он мне.
Меч выпадает из окровавленных рук, и мой спаситель падает на пол...
Опомнилась я только в кабинете начальницы. Пахло мятным чаем. Рядом со мной сидели мама с папой. Евгения Антоновна что-то им говорила. А может, ничего этого и не было - ни ареста, ни библиотеки, ни рыцаря? Может, я просто сошла с ума? Хотя последняя мысль казалась мне не особо утешительной.
Евгения Антоновна тем временем заваривала чай. Мятный, свой любимый. Поставила чашку передо мной:
Я отрицательно покачала головой. Говорить не было сил.
- Попей, Юленька, - сказала мать, ласково гладя меня по головке.
Я молча подчинилась.
После чая наступило какое-то спокойное расслабленное состояние. Не такое, когда от сильного шока уже и бояться не можешь, а такое, когда не боишься, всё плохое кажется лишь страшным сном.
- Так что, всё это было? - спросила я, как только обрела, наконец, дар речи.
- Всё уже прошло, - ответила Евгения Антоновна.
- А как он? Живой?
- Коля и Саша говорят, живой.
Саша, для меня Александр Павлович, - это наш научный сотрудник, руководитель одного небольшого проекта. Коля, компьютерщик моего возраста, родной племянник Александра Павловича. Оба живут как раз в центре и на работу по утрам ходят вместе. Они-то и обнаружили меня в Ленинской библиотеке, куда, как обычно, зашли, чтобы спасти от мародёров хотя бы несколько редких книг, и привели на работу. По их словам, в тот момент я сидела на корточках подле израненного молодого человека и пыталась снять с него железные доспехи. При этом умоляла его открыть глаза, не умирать. Только когда приехала машина скорой помощи, Коля и Александр Павлович смогли, наконец, оторвать меня от него. Сама же я ничего этого не помнила.
- И хорошо, - сказал отец с каким-то странным облегчением. - Не надо тебе этого помнить.
- Почему?
- Потому что когда Коля и Александр... Петрович?
- Павлович, - подсказала Евгений Антоновна.
- Когда Коля и Александр Павлович сняли с него железо... Словом, ты всё видела.
- Что видела? - не поняла я.
- Это не для слабонервных, - ответила моя начальница.
Притом, увести меня куда-нибудь, отвлечь было невозможно. Я наотрез отказывалась отойти хоть на шаг от раненого спасителя. Так что можно представить, ЧТО я видела.
Но говорят, он живой. Может, всё было не так уж и страшно? Или же от меня что-то скрывают?
- Скажите правду, - я поочерёдно глядела в глаза то папе, то маме, то Евгении Антоновне. - Он погиб?
- Нет, он жив, - ответили мне в один голос, ещё таким тоном, словно мой спаситель, как минимум, Кощей Бессмертный.
Нет, правды мне сейчас не скажут, нечего и думать. Но как хотелось бы, чтобы они все хотя бы наполовину оказались правы. Пусть родители и начальница мне не врут, а просто недоговаривают. Пусть у него будет небольшой, но шанс выжить.
С работы в тот день меня отпустили. Всю следующую неделю я провела на даче, но не на той, куда мы всей семьёй ездим летом на выходные, а на заброшенной, в Тульской области, доставшейся в наследство от бабы Даши, папиной двоюродной бабушки. Кроме папы, наследников у неё не было.
Сначала родители хотели дачу продать, но только покупателя сразу не нашлось. Тогда подумали и решили - пусть остаётся на всякий случай. И вот этот случай наступил.
- Тебе лучше пропасть, исчезнуть, - говорили мне вечером. - А там что-нибудь придумаем.
Решено было, что местом исчезновения будет та самая дача. Там уж вряд ли кому придёт в голову меня искать.
- Так, за пределы дачи старайся не выходить, в город не езди, да и на рынке особо не болтайся. Всё необходимое мы тебе привезём. Когда будешь топить печь или баню, будь осторожнее - ничего там не спали. По мобильнику не болтай (да и незачем тебе его брать). Если кто спросит, скажи, дальняя родственница, убежала от мужа, потому что бьёт, а вообще живёшь в Брянске, ну, или в Курске, но главное, не в Туле и не в Москве. Поняла?
Поняла. Как тут не понять, когда эти и другие наставления мне повторили раз двести?
Привезли меня на дачу, оставили еды, кулинарную книгу, одежду и что-нибудь почитать, чтоб нескучно было. И уехали. Так надо. Будет слишком подозрительно, если вдруг исчезнет вся семья.
Итак, вместо душной Москвы я была на природе. Свежий воздух, всё цветёт, небо чистое, голубое, майское солнышко ласкает кожу. Неплохая альтернатива плахе, весьма неплохая.
Свободного времени у меня теперь было масса. Но если бы кто знал, как я завидовала тем счастливцам, которые каждый день встают по утрам и, спешно позавтракав, бегут на работу, где у них подчас не выдаётся ни минуты без дела, а вечером прибегают домой и снова за дела, но уже за домашние. Живи я сейчас в таком ритме, у меня было бы меньше времени, чтобы бояться.
Впрочем, боялась я не только за себя да и, честно говоря, не столько. Да, я теперь как никогда понимала, каково это - быть на волосок от смерти. Понимала, что и здесь меня могут найти и, как водится, завершить начатое. И каждый закат или рассвет может стать последним в моей жизни.
Но ещё страшнее мне было за тех, кто остался там, в Москве. За родителей, у которых могут быть неприятности уже за то, что они мои родители. Хотя время уже вроде бы не сталинское и нет такого закона, чтобы арестовывать членов семьи "врагов народа", но ведь они тоже не модернизированные. Не модернизированы и Кира с Оксаной, и мои товарищи по работе. А ведь правоохранительным органам ничего не стоит объявить их преступниками. А мой муж? Интересно, он до сих пор в командировке или уже вернулся? Вот ведь влип! Только успел жениться, как жена его оказалась вне закона. Хоть бы ему за этот штамп ничего не сделали!
Но больше всего я беспокоилась за моего спасителя. Как он там? Жив ли он вообще? Именно перед ним я больше, чем перед кем-либо из близких, чувствовала свою вину. Ведь я здесь, живая и даже, можно сказать, защищена. А он из-за меня в смертельной опасности. Но я далеко и ничем не могу ему помочь. Ничем. И самое страшное, я не могла бы сделать это даже будучи рядом. Оставалось только уповать на Бога. И я молилась, молилась, чтобы тот героический порыв, погнавший моего спасителя в библиотеку, не стоил ему жизни. А также просила Всевышнего, чтобы с теми, кто мне дорог, было всё в порядке.
Иногда моё воображение рисовало картины - одна страшнее другой. И чтобы отвлечься, я занималась домашним хозяйством: убирала в доме, копала заросшие бурьяном грядки, осваивала новые кулинарные рецепты. Последнее, кстати, было ничуть не проще - до сих пор я ничего, кроме салатов, готовить не умела. А тут приготовила-таки суп, да ещё и такой, который дома отродясь не ели - рассольник с рыбой.
Потом малую часть рыбы оставила в супе, а остального хватило и на запеканку, и на салат. Родители приедут - накормлю.
Совсем укрыться от людей мне, понятное дело, не удалось даже там. Иногда старая соседка Полина Ивановна приглашала меня на чай, иногда сама приходила, спрашивала, не нужно ли чем помочь, и тогда я угощала её чаем. Она же рассказывала разные истории о той, в чьём доме я находилась. Я с интересом слушала - ведь я ничего о ней не знала. Баба Даша умерла ещё до моего рождения.
Сама Полина Ивановна была женщиной одинокой, хотя её дочь и внук были живы-здоровы. Но они модернизировались, и после этого старая бабка стала им не нужна.
- А твой муж, Ирочка, он часом не из тех, не из новых?
- Обновился, - ответила я. - До этого он меня не бил. А потом...
- Да уж, - вздохнула соседка - Дьяволизация эта, или как её там! Ничего человеческого в душе не оставит.
Да, именно дьяволизация. Полина Ивановна права. Сколько ещё тех, которые погибли в Ленинской библиотеке за право остаться людьми? Сколько ещё погибнут? Господи, когда же это прекратится?
Смерть, как я сама уже убедилась, подчас приходит неожиданно. Как, впрочем, и спасение от неё (и это я тоже познала на собственном опыте). Но могла ли я ожидать, что не за горами ещё одно спасение? И не только моё.
Оно пришло на второй неделе, когда родители приехали ко мне, чтобы сообщить, что модернизация снова стала делом добровольным. "Проклятый Запад" снова нарушил наш суверенитет и внаглую вмешался в наши внутренние дела. Когда нашему президенту пригрозили экономической блокадой, он ещё держался, но когда сказали, что его личный счёт в швейцарском банке будет заблокирован... Словом, пришлось отменить этот чёртов закон.
Значит, я свободна! Могу теперь вернуться домой, позвонить друзьям, пойти на работу. А ведь какую-то неделю назад я об этом и мечтать не смела. Но главное, я теперь могла не бояться. Тот, кто смотрел в глаза собственной смерти, думаю, поймёт, как дорого это стоит.
Единственное, что меня печалило - это судьба моего героя. Не зря я за него беспокоилась, не зря. Он получил серьёзные ранения и до сих пор находился между жизнью и смертью. Врачи боролись, но гарантировать ничего не могли.
Я приходила к нему в больницу каждый день, но на мой вопрос: как Виктор (его имя мне сказали родители), мне то и дело отвечали: пока всё так же. Лишь на третий день я услышала, что он пришёл в сознание. На работе к моим визитам в больницу относились с пониманием - отпускали без проблем, не корили, когда я опаздывала.
Поначалу к Виктору никого не пускали. Когда же мне, наконец, сказали: можно, - я чуть ли не бегом бросилась в палату. Так мне не терпелось увидеть того, кто спас мне жизнь, чуть не поплатившись своей собственной.
А ведь я даже не знала, как он выглядит. Вернее, не то что не знала - не помнила. Ещё на даче, пытаясь представить себе его образ, я видела то молодого светловолосого юношу с голубыми глазами, то мужчину в возрасте, отчасти облысевшего, с густой щетиной на подбородке. А может, это парень с бритой головой и весь в татуировках? Или по внешности и вовсе похож на Квазимодо? Впрочем, так ли это важно?
В палате было несколько мужчин. Я вошла, поздоровалась со всеми. Мне ответили. А один молодой человек посмотрел на меня пристально и удивлённо, сказал: "Привет" - и приподнялся, чтобы сесть. При этом он не проронил ни звука, но по тому, как исказились его тонкие черты лица, я поняла, что это движение причинило ему невыносимую боль.
- Вы Виктор? - спросила я, несмело приближаясь к нему.
- Он самый, - слабая улыбка тронула его прекрасно очерченный рот.
Я отметила, что мой бесстрашный рыцарь весьма хорош собой, несмотря на очень бледное лицо и большие круги под глазами. Его тёмные кудри падали на высокий лоб... А глаза... какие у него глаза! Кофе с корицей!
- Как Вы себя чувствуете? - спрашиваю.
- Гораздо лучше, спасибо. А Вы-то как?
- Нормально.
- Я даже не знаю, как Вас зовут.
- Юля.
- Рад познакомиться. Я слышал, закон отменили?
- Отменили. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Но если бы не Вы, Виктор... мне бы это уже не помогло.
- Здорово! - мой рыцарь снова улыбнулся, но глаза его стали печальными. - Вот бы Санёк порадовался!
- А кто такой Санёк? - полюбопытствовала я.
- Это мой друг ещё со школы. Ему отрубили голову. В той же библиотеке.
- Какой ужас! Извините, я не хотела...
- Я как раз в тот день узнал об этом. Вернулся из командировки - отец рассказал...
Известие это привело Виктора в исступление. В таком состоянии человек мало себя контролирует. Кто-то начинает буйствовать и крушить в квартире всё подряд, кто-то пьёт горькую, чтоб забыться. Но чтобы нацепить доспехи, взять меч и, поклявшись бороться с этой чёртовой модернизацией до последней капли крови, кинуться стремглав на место казни и вступить в неравный бой с пятью модернизированными - такое, признаюсь, я видела впервые. Это же верное самоубийство.
- Впрочем, я не совсем уж был не в себе, - закончил Виктор свой рассказ. - Я ведь каждый свой шаг помню.
- А где Вы доспехи взяли? - спросила я. - И меч?
- Так это Володька, брат мой одно время от Толкиена фанател. Потом, как говорится, перебесился. Он меня тогда ещё удержать пытался, но я вырвался.
"Да уж, - подумала я. - Один перебесился, зато взбесился другой".
Возможно, если бы в то утро меня привели в библиотеку минут на двадцать позже, Виктор пришёл бы и увидел, что пусто - постепенно бы парень одумался и, поняв, что и впрямь не стоит пороть горячку, вернулся бы домой. Но увидев привязанную к перилам девушку с глазами полными ужаса, он просто не мог остаться в стороне. Тогда он дал себе слово, что не уйдёт, пока несчастная жертва не будет свободна.
- Но ведь Вас могли убить!
- Они честно старались, - улыбнулся Виктор.
- А я, признаюсь, была в таком шоке, что даже убежать не могла. Настолько мне было страшно.
- Я так и подумал. Когда я ненадолго приходил в сознание, мне казалось, что Вы здесь, сидите, зовёте меня.
- Говорят, так и было, - ответила я. - Только я ничего не помню.
Больше в тот день мы почти не говорили. Я ушла на работу, пообещав придти завтра.
Когда я вышла из палаты, слёзы сами собой навернулись мне на глаза. Я вдруг отчётливо поняла, что нас обоих могли убить. Очень просто, страшно просто. Что убить человека, что раздавить таракана - для модернизированных разницы никакой.
От страха хотелось бежать. Обратно в палату, прижаться к Виктору. Он и только он один может защитить меня, слабую и беззащитную, от этого жестокого мира. Сейчас бы броситься ему на плечо, как маленькая испуганная девочка.
"Хватит, Юлька! - оборвала я сама себя. - Ты уже не маленькая. Да и не обязан этот рыцарь всё время тебя защищать. Радуйся, что вообще во всё это ввязался".
Хотя, можно ли тут радоваться? Отнюдь не по весёлому поводу оказался Виктор в библиотеке. И изранен был так, что не приведи Господь. Одно хорошо, что жив остался. Если бы не доспехи брата, порвали бы его полицейские, как пить дать.
Нет, сейчас я к нему не пойду. Виктор ещё очень слаб, хотя всеми силами пытается доказать обратное и, наверное, устал вот так сидеть, а лечь в моём присутствии ему не позволяет самолюбие. Мужская гордость. Так что давай, Юлька, вытри слёзы и шуруй на работу. А завтра придёшь.
На следующий день Виктор и впрямь выглядел несколько бодрее. Даже шутил, смеялся. Говорили мы на этот раз дольше. Говорили и о серьёзных вещах, и о всяких пустяках. Несколько раз он, забывшись, принимался шевелить руками, чтобы что-то мне объяснить, но резкая боль, по-видимому, напоминала о себе, потому что дальше он говорил без рук.
- Ладно, Витя, мне нужно сейчас на работу, - сказала я ему на прощание. - Я завтра приду.
- Счастливо, Юля, - ответил Виктор. - Я буду ждать тебя.
Только сейчас я заметила, что называю своего героя уменьшительным именем, и что мы уже на ты.
Эх, Витя, Витя! Но почему мне так не хочется от тебя уходить? Почему время на работе тянется так медленно, а вечер не спешит переходить в ночь? Почему мне так хочется, чтобы поскорее настало завтра, когда я снова смогу прибежать к тебе? Нет, не прибежать - прилететь. Неужели ты не замечаешь, Витя? Ты же мне безумно нравишься!
Но вот уже утро, и я снова бегу в больницу. И лишь войдя, понимаю по Витиному лицу, что меня здесь ждали, мне здесь рады.
Но не успели мы наговориться, как дверь палаты открылась, и вошли мужчина с женщиной среднего возраста. Я их сразу узнала. Именно этих людей я видела у дверей реанимационной палаты, когда Витя был без сознания. Я их боялась со страшной силой. Просто не представляла, как смогу посмотреть им в глаза, когда из-за меня едва не погиб их сын.
И вот они, Витины мама и папа, стоят передо мной, смотрят на меня. Это конец! Ну, что же вы, давайте кричите, проклинайте, гоните прочь, рубите мне голову, только не стойте, не смотрите мне в глаза!
- Привет, Юлечка! - поздоровалась со мной Витина мама. - Витя мне о Вас много рассказывал. Я Галина Аркадьевна, а это мой муж...
- Иван Петрович, - представился мужчина, пожимая мне руку. - Кстати, я Вас видел. Вы всё про Витю спрашивали. Рад с Вами познакомиться, Юлия.
И ни слова упрёка! Ни единого!
- Взаимно, ... Иван... Петрович, - пробормотала в ответ, до конца ещё не веря, что убивать меня не собираются.
- А Витя-то наш ну весь в отца! - вздохнула Галина Аркадьевна. - Ваня тоже, когда молодой был, остро чувствовал несправедливость...
- Галя, - смутился Иван Петрович.
- Но ведь это правда.
- Здравствуйте всем, - бойко поздоровался только что вошедший молодой человек, похожий на Витю.
- Привет, Володь! Познакомься, это Юля. А это мой брат.
- Очень приятно! Владимир.
Старший брат был по своей комплекции несколько крупнее Вити. Вздумай он сейчас залезть в свои старые доспехи, у него бы наверняка ничего не получилось. Да и весь его вид - достаточно степенный - говорил о том, что от него таких безумств навряд ли стоит ожидать.
Хотя - разве не безумством было уклоняться от модернизации, когда за это рубили головы? А размодернизироваться после отмены закона никто бы не смог - это процесс необратимый.
Решив, что у Вити с мамой, с папой и с братом, наверное, свои разговоры, я вскоре ушла, чтобы придти на следующий день. Тогда-то я и узнала, что имела в виду Галина Аркадьевна, когда говорила: весь в отца.
Когда-то давно, когда Иван Петрович был ещё восемнадцатилетним юношей, он, возвращаясь домой поздно вечером, увидел, как два здоровенных амбала грабят женщину. В ответ на предложение валить отсюда по-хорошему они рассмеялись ему в лицо. И он бесстрашно вступил с ними в драку.
- Они папу, конечно, побили - сломали три ребра. Потом та женщина пришла к нему в больницу вместе с дочкой.
Дочку звали Галя. Так Витин папа и познакомился с его мамой.
- Твой папа герой! - отозвалась я. - Как и ты, Витя.
- Да ладно, Юль, у меня тогда просто, что называется, крышу снесло. А так я вполне мирный журналист.
- Круто! А из какой газеты, если не секрет?
- "Антимоль". Может, слышала?
Слышала ли я? Разумеется. Политическое оппозиционное издание, названное так по фамилиям двух совладельцев - двоюродных братьев Антипенко и Молотова. Антипенко пять лет назад убили, так что теперь Молотов был единоличным хозяином газеты. "Антимоль" разоблачала недобросовестных политиков и чиновников, нещадно критиковала их гигантские проекты. Особенно же чихвостила эту модернизацию. Последнее, пожалуй, не нравилось правительству больше всего на свете. Уж сколько нападок было на газету и на Молотова лично. И не счесть.
Но главное - именно в этой газете работал мой муж. Стало быть, Витя его коллега. Я бы могла сейчас взять да расспросить Витю, знает ли он Русакова, и что это вообще за человек. Но я вдруг поймала себя на мысли, что мне совершенно не хочется ни видеть, ни знать своего формального мужа. Особенно же мне не хотелось говорить об этом с моим рыцарем. Поэтому я ни о чём не спросила.
Когда мы прощались, я будто невзначай обернулась. Я увидела в Витиных глазах что-то новое, чего доселе не замечала. В них была и грусть оттого, что я ухожу, и радость оттого, что я пока ещё здесь, и надежда, что завтра мы непременно увидимся.
"Юля, что же ты делаешь со мной?" - словно говорили эти карие глаза.
Значит, я ему нравлюсь! Нравлюсь! На работу я летела, как на крыльях, целый день порхала, как бабочка, а вечером такими же перелётами добралась до дома, чтобы ночью, почти не сомкнув глаз, мечтать о нём.
- Оксанка, я, кажется, влюбилась! И как ты думаешь, в кого?
- А что тут думать? В него же, в своего рыцаря. Ты ж, Юлька, только о нём и говоришь. Он хоть знает, что ты замужем?
- Нет.
- Я бы на твоём месте сказала. Нет, ну, конечно, объяснила бы, что это так, формально.
- Как-нибудь скажу, - пообещала я.
После - позвонила Кире. Та тоже сразу догадалась, кто объект, о ком все мечты и вздохи.
- Эх, Юлька, - шутливо упрекнула меня подруга. - Не успела своего законного и глазом увидеть, а уже на сторону потянуло. Как там в опере - "Сердце красавицы..."
- Ну, что ж поделаешь? - вздохнула я в ответ. - Сердцу не прикажешь. Знаешь, Кира, он такой красавец! Ты даже не представляешь, какой!
- Ну, насчёт красавца не знаю, - усмехнулись на другом конце провода. - Может, на самом деле и не такой уж. Просто ты в него влюбилась, вот и кажется, что супер-пупер.
Наверное, Кира права. Ведь не за внешность я полюбила Витю. И даже не Витю - мне понравился тот отважный рыцарь, что не задумываясь бросился спасать незнакомую девушку. Да, сначала была благодарность, но не будь этой благодарности, кто знает, возникла бы любовь? Встреться я с Витей где-нибудь в метро, может, я бы на него даже не взглянула. А может, мы уже встречались, а я не заметила?
Ладно, теперь уже я и не смогу определить, красавец Витя или нет, ибо слишком хорошо его знаю. А насчёт знакомых мои глаза очень часто врут. Зато про мужа я бы сказать это могла...
Да, Юлька, в весёлую историю ты попала! Мужа родного видом не видала, слыхом не слыхала, а вот того, с кем ему мысленно изменяю, уже не могу оценить адекватно. Странно порой жизнь над нами шутит, ничего не скажешь.
Но всё-таки никакой вины перед мужем я не чувствовала. Да и в чём я виновата? Меня убивали, человек оказался рядом и спас меня от смерти. Мой законный был далеко и, возможно, даже не знал, в какую беду я попала. А если бы и знал, чем он мог помочь, будучи там, в Новосибирске? Впрочем, даже если бы он был в Москве и всё знал, я бы его всё равно не осуждала. В конце концов, он не обязан был бросаться на помощь той, с которой его связывает один лишь штамп.
Но ведь и я не клялась ему в верности до гроба. А значит, мы оба, считай, свободные.
Старалась, Витя. Для тебя старалась. Не для работы же я, в самом деле, надела лёгкое воздушное платье в горошек, с большим вырезом. Да и глаза я раньше никогда не подводила, считая, что они и без того выразительные. А уж до того, чтобы, помыв голову, сушить её феном, а тем более закручивать локоны - руки точно не доходили. Теперь же держись, мой герой! Я тебя очарую, обворожу, заколдую, украду твоё храброе сердце, завладею твоей душой. Попробуй-ка устоять!
Впрочем, по его восхищённому взгляду я поняла, что последнего ему уже не удалось. Я же, скромно потупив глазки, поблагодарила за комплимент, отчего глаза Вити разгорелись ещё ярче.
Но, к моему разочарованию, взглядом всё и ограничилось. Витя отчего-то не пытался ни дотронуться до меня, ни приобнять, ни украсть поцелуй. Интересно, почему? Парни, с которыми я встречалась раньше, обычно на этой стадии уже норовили пощупать запретные места и вовсю намекали, что пора бы нам уже сойтись поближе и пообщаться более интенсивно. В интимном смысле, разумеется. Когда же я отвечала, что ещё не готова, они тут же находили девушку посговорчивее. Витя же не позволял себе ничего подобного, хотя, сказать начистоту, имел куда больше прав так себя вести. В конце концов, он меня спас. Мог бы потребовать благодарности. Но не требовал. А ещё говорят, будто рыцарей не осталось.
Распрощались мы, как всегда, по-дружески, если не считать того взгляда, что мне удалось поймать.
На следующий день я не пришла. Не появилась я и на работе. Живот болел так, словно мне залили вовнутрь горячей смолы. Весь день я пролежала на диване, извиваясь червяком и корча жуткие гримасы - разве что не выла в голос. А вечером, совершенно без сил, смогла только поужинать, помыться и лечь спать, мысленно проклиная "мудрое" решение Минздрава и службы по наркоконтролю о запрете отпускать обезболивающие без рецепта. Тем более что наркоманов после этого меньше не стало.
Когда же на следующий день я явилась к Вите, он бы как никогда обрадован. Должно быть, уже не надеялся меня увидеть. И тем сладостнее была для него наша встреча.
- Я уже, честно говоря, боялся, что ты не придёшь, - признался Витя. - Клял себя последними словами, думал, что я обидел тебя.
- Обидел? - удивилась я. - Чем?
- Ну, что так вот пялился. Будто глазами раздевал. Ты, наверное, подумала, что я озабоченный какой-то
- Совсем нет, - поспешно возразила я. - Более того, - я кокетливо улыбнулась, - я совсем не против, чтобы ты меня так разглядывал. Тебе разрешаю.
"Можешь даже потрогать", - хотела было сказать, но в последний момент передумала. Не так скоро, Юлька, надо иметь девичью гордость. Нельзя позволять мужчине всё и сразу. Даже такому герою, как Витя.
- Просто ты мне очень нравишься, - произнёс мой герой, словно оправдываясь. - Но я должен тебе сказать... Я... в общем, я женат...
Женат. Но почему, зачем? В чём я, Господи, перед тобой провинилась, что ты меня так наказываешь? Зачем Ты дал мне испытать к моему спасителю что-то большее, чем простую благодарность? Или это суровая расплата за жизнь? Да, наверное, так. Ведь я осталась жива, едва не погубив другого человека, и за это, видимо, должна быть наказана.
- Да, понимаю, - быстро перебила я Витю, который открыл рот, чтобы ещё что-то сказать. Интересно, что? Наверное, что его жена ждёт ребёнка или тяжело болеет, и он не может её бросить. Впрочем, уже неважно. - Я вообще-то тоже замужем.
Улыбаюсь, щебечу, хотя на душе кошки скребут. Хочется выть. Собственно, я и говорю только затем, чтобы что-нибудь да сказать - неважно, что. Только бы заглушить страдание да не расплакаться.
Витя тут же закрыл рот, а в глазах вдруг отразилась боль. Какого чёрта? Сам вон женатый, а ещё смотришь так, словно я - именно я, а не ты, разлучил наши сердца, отняв надежду. Впрочем, ты правильно сделал, что не стал мне врать, ты поступил честно. Но ведь и я с тобой была честна.
Однако в следующую минуту Витя всё же взял себя в руки.
- Извини, я не знал. Поэтому и позволил себе лишнее. Что ж, если так, я желаю тебе счастья. Тебе и твоему мужу.
Если бы я тогда обрела способность соображать, у меня бы, наверное, появился вопрос, что означает это самое "поэтому"? Я бы насторожилась. Но я пропустила его слова мимо ушей и продолжала говорить, сама не понимая, что и зачем.
- Спасибо, - ответила. - Кстати, вы с ним вместе работаете. Русаков, наверное, знаешь?
Я ожидала чего угодно. "Ну да, конечно, знаю, - мог бы сказать Витя. - Он как раз напротив сидит". Мог бы скривиться и, с трудом подавляя презрение, процедить: "А, Русаков, да, знаю такого". Он же просто изменился в лице - так, что я даже испугалась, как бы он не лишился чувств от волнения.
- Как-как? - спросил он.
- Русаков, - повторила я, а сама подумала: неужели у них такого отродясь не было?
Но нет, слишком сильно упоминание о нём встревожило Витю. Похоже, он его знает и очень хорошо. Может, Русаков - старик, и ему за восемьдесят. Или... Идиотка! Какая ж я идиотка! Его ведь могли убить ещё до отмены этого треклятого закона. Или он мог перепугаться и модернизироваться. Ну, чего мне стоило хотя бы поинтересоваться, что с ним да как? И не сейчас, когда я с мольбой смотрю в Витины глаза, а гораздо раньше.
- Витя, что с ним? Он живой? Прошу тебя, не молчи!
- Живой, живой, - поспешно ответил Витя, а затем добавил совсем другим тоном. - Так вот ты какая - Шишкина Ю.А!
Я едва не подпрыгнула от удивления. Откуда Витя знает мою фамилию? Не иначе они с Русаковым близкие друзья, если запомнился какой-то формальный штамп в его паспорте.
- Да, я Шишкина, - ответила я. А что мне оставалось делать?
- А я Русаков. Виктор Иванович.
Я застыла, словно громом поражённая. Вот это номер!
- Так что же? - проговорила растерянно. - Ты, получается...
- Твой муж, Юля. Ну, и как тебе это, нравится?
Он ещё и спрашивает. Да ещё и улыбается, негодник, своей очаровательной улыбкой. Такой, перед которой не устоит ни одно девичье сердце. Впрочем, моё уже давно как не устояло.
И всё же - так для виду - я на мгновение задумалась и, наконец, кокетливо сказала: