Аннотация: Череде тяжелых поражений Эрика Моралеса, никакого отношения к персонажам и повествованию не имеющим, автор посвящает свой угловатый рассказ...
Реквием по "несгибаемым"
Упал я -- вот неудача! Кругом же - смех вместо плача.
Олег Григорьев
Диагноз был страшен до ощущения полной нереальности происходящего. Казалось, всё остановилось, но, вместо того, чтоб логично замереть в воздухе, неожиданно разом навалилось на сидящего человека, подмяло под себя и заставило его колени унизительно подрагивать. Да и мир, секунду назад такой простой и предсказуемый, вдруг перестал вертеться и стал вкопано. Звон отовсюду и вместе с тем пустота. И только откуда-то издалека:
- Да вы не расстраивайтесь. Ещё не всё до конца ясно... Обычно такие опухоли вполне операбельны. Вам нужно будет ещё провериться, но не здесь - в центре...
Речь доктора лилась легко, без запинки, за бодрыми фразами чувствовался профессионализм, но как раз это-то и лишало их убедительности. Человеку стало хуже.
- ...Я Вам выпишу направление и...
Доктор, присев за стол, углубился в бумаги и начал быстро что-то писать, видимо, о надежде.
- ...здесь я запишу адрес... Томография находится на втором этаже, там спросите...
Он цепко взглянул на сидящего и, надо отдать должное, глаза его оказались менее профессиональны, чем речь. Под корректным фасадом явно шевелилось сочувствие к нездоровому человеку, а вместе с тем - желание побыстрее от него избавиться. Посетитель выслушал инструкцию, поблагодарил хриплым шёпотом и с бумажкой в руке двинулся на выход.
Он шёл, словно в дымке. Ему казалось, что на самом деле всё это к нему не относится, просто, так случилось, что вокруг отправляется доселе неведомый ему ритуал, в который он случайно влез, зайдя по глупому во врачебное учреждение и с ходу вляпавшись в неприятное мероприятие, результатом которого, как выясняется, станет чья-то смерть. Чья же? Его?
Чёрт...
***
В их диалогах всегда были паузы. Не от смущения или сложности мысли, а просто - потому что слова им давались с трудом.
- А ведь "мозоль"... можно победить...
- Н-да?... И чем же?
- Пофигизмом... и верой в прекрасное...
Эти замечательно умные слова Андрей выслушал от соседа по тухлой палате с видом на голые деревья. Сосед был стар, плох, и хотя "химию" проходил уже N-й раз, присутствия духа не терял. В его усталом циничном разговоре можно было отыскать колючую иронию по отношению ко всему на свете, даже к результатам собственных анализов. Единственное существо в мире, к которому старик был серьёзен до слёз, была его маленькая внучка, приходившая в больницу раз в неделю - по понедельникам. В этот день он шуршал с утра пакетами, меняя одежду и наволочку, после чего, обессиленный лежал на кровати и неподвижно смотрел в потолок, набираясь энергии перед страшной встречей. Мысль о том, что внучка, придя к нему в больницу, будет скучать или, более того, расстроится от обилия грустных лиц, сама по себе пугала старика до столбняка. И, наверно, потому при её появлении он становился наигранно весел, болтлив, "валял дурака" и угощал её конфетами, просил учиться хорошо, но обязательно гулять подольше.
Соседи по палате в это время разбредались в разные стороны: думать и говорить после "процессов" крайне утомительно, а видеть надрывающегося с улыбкой старика - ещё и больно.
- Да где ж ему взяться-то... пофигизму? Он у меня кончился...
- Работать... Андрюшенька... Работать над собой...
- Это всё лажа...
Находясь в таком месте, кажется, что понимаешь всё, но ни во что уже не веришь, словно бы веры и не надо вовсе. Как будто категория "надежды" теперь не из твоего измерения, а просто - досадная сказка для внешнего пользования. А для тебя, если и осталось что, так всего лишь предчувствие смутного чуда. И место пребывания здесь ничего не значит.
- А "вера в прекрасное"... это как?
- Тебе годков... скока?
- Двадцать... восемь.
- Тогда... любовь к девушке...
Кто бы мог подумать?... Всё, как в старой пахучей книге, и даже мысль витает: если чудо всё же случится - Боже, как же сильно ты изменишься! Станешь лучше, добрее, счастливее, исправишь то, что ранее испоганил, поможешь тому хорошему, что может ещё случиться! Ну, точно... Он попал в книжку.
- А кроме этого... ничего?
- Что-то ты, отец... харчами... перебираешь... - сосед с удовольствием засмеялся, быстро переходя на кашель.
Смутные параллели исчезли. От мыслей о нравственном перевороте чудо стало походить на нечто определённое: загадочное и Божественное, трудное, но очень доброе, со своим кодексом чести - если о Нём долго думать и долго молить, Оно с грустной улыбкой всепрощения поможет. Помогает. Должно помочь.
- Девушка-то есть?
- Нет...
- А была?
- Нет.
Старик с прищуром взглянул на Андрея и медленно отвёл глаза в сторону. Сложно помолчали.
Старик докурил дефицит до фильтра, прочёл название сзади наперёд, сбился, перечёл ещё раз - получилось: Тиемиляар. Втянул февральский ветер больничного двора, отчего ощутил мутный комок в груди, который сразу же прошёл от задержки дыхания, вытянул вперёд руки и проверил - не дрожат ли? Они дрожали.
- Пойдём... что ли?...
Андрей с трудом оторвался от лавочки и побрёл за злостным нарушителем. Вообще-то курить после всех введённых ядов и нельзя и тошно, но не с полстолетним стажем, полученным, помимо всего, в дни молодости и счастья.
"Вера в прекрасное" звучало насмешкой, "пофигизм" - пошлой мудростью, а "любовь к девушке" - сапёрной лопатой под дых. Девушка была, но как в песне: всё дело в том, всё дело в том...
***
Ничего нет избитей моргов, онкологических отделений и небольших сельских кладбищ. То ли смерть так прозаична, то ли наше восприятие её. А может, мы понятия не имеем, что такое "трагедия жизни"? Интересно, кто это уже сказал? Неужели никто? Да нет... Это же из книжки.
И ведь никто толком не знает, что чувствует каждый из набившихся в небольшую кирпичную коробку, словно в консерву для жизни. Описать эти состояние можно, и делалось уже не раз, но между описанием и состоянием разница как между словом и духом. Отличие столь огромное, что от слов хочется отречься, дабы не засорять чистоту восприятия, не смущать сердце и не насиловать ум.
А вот "рак" в отделении Андрея - нецензурное слово и ему это нравилось. Будь его воля, он запретил бы ещё с тыщу слов.
***
- Выписали?
- С наблюдением...
Конечно с наблюдением - как же ещё? Помолчав:
- А вы?
- А я ещё... полежу немного...
Как бы себя ни чувствовал тот, кого "выписывали", - в слове этом был тихий положительный подтекст, а в словах "с наблюдением" - скрытый отрицательный. Сочетание значило - регулярные обследования, курсы приёма лекарств, а также, скорее всего, - опять ненавистная "химия". Снова круги ада.
- Если бы... я, Андрюха, был женщиной... я был бы... интересен.
- Почему?
- Как в присказке... Мужчина интересен... будущим... а женщина - прошлым. Как мужчина, выходит... я уже не интересен...
- Ерунда это... По-моему, любой человек... интересен настоящим.
- Тебе виднее...
- Какое мне дело до её прошлого?!
- У-у-у... что-то я не то сказал...
Последний перекур с соседом Андрей, неожиданно для себя, посвятил личному перевороту. Завтра он едет домой, а затем - новый отрезок времени и ничего пока не решено.
***
Говорят - после "химии" ловишь себя на мысли, что мечтаешь стать земноводным. Передвигаться, стоять, а иногда и сидеть, не хочется. Только лежать, в самом крайнем случае - ползти. И ещё, может, плыть. Хотя такое настроение бывает не только после таких процедур, но земноводные мысли "химиком" владеют особенно.
Как только за окнами квартиры становилось темно - Васильеву мерещилось, что свет уже не вернётся. И когда уходили редкие гости - казалось, что вот-вот пройдёт последний клочок жизни, ошмёток шагреневой кожи, и хотелось бы бежать куда-нибудь, да тело будто привязано к месту и от этого становилось окончательно худо. Мгновения такого желания случались не часто - так... иногда...
И когда однажды утром Андрей проснулся не совсем умершим, а в горьком теле чувствовалась жизнь, он осторожно облачился в старый спортивный костюм и буквально выполз на улицу. Первый март влез в лёгкие, разворотил мысли и чувства. Посидев минуту на лавочке возле дома и придя в себя, Андрей пошёл вдоль улицы по направлению к шоссе, туда в сторону тополей, куда-то из города. Когда дома уменьшились, деревья участились, воздух рассеялся, а ощущенье сказки появилось - Андрей потихоньку засеменил. Шаги старался делать мелкие, частые, дышать - коротко, ритмично. Во всём этом, как казалось, должна быть лёгкость и ни в коем случае нельзя напрягаться, можно заставлять себя лишь морально. Самое главное - ощущать свободу внутри, неторопливую уверенность в чуде... Можно сказать - Андрей побежал.
"Форрест Гамп" - проскочило само.
Преодолев метров сто, почувствовал, как лёгкие налились холодным воздухом, а силы и воля куда-то разом девались. Он остановился и задохнулся в наклоне. "Полежать бы... или домой...".
***
Выйти на воздух во второй раз оказалось труднее, дома тянуло в постель. Немного страшил привкус во рту, тот, что появился вчера. Низко опустив голову в козырчатой кепке, то поднимая, то опуская её, делая крохотные шаги, он, шумно издавая клубы пара, протянул на 30 метров дальше, и хотя "задохся" в этот раз сильнее, но отплёвываясь, наконец, почувствовал себя героем неизвестной стоической поэмы. А когда уселся на ящик в кювете с видом на поле, то думал: хорошо бы жить и спать на земле, набираясь силы от сырости, а потом, сидя на траве и облокотившись на худенькое дерево, ловить карандашом красноватый рассвет. Ради такого карандаша стоило и пожить.
Но ещё труднее вышел третий раз - Андрей от слабости споткнулся и упал, содрав ладони рук, запачкав штанину и, в довершение, едва не завыв от собственной немощи. Он лёг на землю в уже любимом кювете и, пролежав несколько минут, - почти физически ощутил, как всё постепенно становится на места. И тогда-то возникла мысль - вначале как отвлечённая идея, а постепенно - вполне осязаемая цель: вот так вот, день за днём, заранее зная, что завтра будет на порядок труднее, с завидной злостью и нелюбовью к смерти, с презрением к судьбе и обречённости, бежать, идти, ползти, дёргаться, стремиться вдаль, тянуться и карабкаться ввысь. И, главное, с каждым днём всё дальше, всё выше, хоть на 100 метров, хоть на сантиметр.
Короче говоря, прохладным мартовским днём, когда солнце проступало намёками, а земля дышала паром, Андрей, лёжа в сыром овраге, всё же вступил в древнейший Клуб Особых Волюнтаристов. Чтобы стать его полноправным членом, достаточно узнать об отсутствии у тебя шансов, а потом заставить себя же поверить в обратное. Клуб крайне малочисленный, но вполне действующий.
***
А ещё, кроме клубов, бывают девушки, живущие поблизости. Одну он знал давно, лет пять, наверно, а может быть, и не знал совсем, а просто думал о ней всё это время. Но говорить категорически, что он влюблён был в неё, конечно же, нельзя. Нет оснований так говорить.
И их встреча возле киоска была случайна, потому что не собирался Андрей покупать в нём газету, он просто остановился возле железной коробки, чтобы в задумчивости посмотреть на отражение в стекле. И стоял он так довольно долго, а когда обернулся, то наткнулся на неё - в чёрном пальто и белом берете.
Собравшись с мыслями, смелостью и ещё чем-то, он поздоровался. Она удивлённо взглянула на него, улыбнулась в сторону и тоже пробормотала: "Здравствуйте", после чего плавно, но всё же поспешно направилась к остановке.
Если можно было бы расшифровать поток мыслей, круговоротом возникший в голове Андрея и выстроить смысловой ряд из буквенных символов, то это выглядело бы примерно так:
Она, кажется, хорошо... Странно... но... действительно - странно! Совершенно ясно, что это... очень похоже на то... Кажется, она действительно... Она улыбалась... Хотя нет... М-угу... Она, наверно, плохо видит... Точно! Или смеётся...
От последней догадки он не расстроился, у него даже уютно защемило в груди, как от милой проказы давно милого существа. Больше думать об этом было страшно.
***
Бег стал легче, но он на этот счёт не обманывался, - гладкость в жизни отсутствует и скоро обязательно должен случиться сбой. Его предстояло встретить и пережить. А расстояния уменьшать - ни в коем случае! Один раз пропустить - во второй будет труднее. Ещё он неотрывно думал, где лучше всего "случайно" встретить её: возле подъезда, возле магазина, на остановке или... Ведь всегда можно придумать что-то оригинальное.
Андрей, направляясь в свой подъезд, как раз соображал на этот счёт, когда краем глаза заметил знакомую фигуру в шубке и, приняв внутренний удар в грудь, не смотря на панику и приказ "иди домой", - испуганно остановился. Со стороны выглядело забавно, что сразу почувствовал и он сам: "Какая-то угловатая встреча... вышла..." Хотя можно было сказать точнее: встреча вышла угловатой лишь наполовину - на ту, которая с его стороны.
Дождавшись, когда с ним поравняются, он спросил:
- А... как Вас зовут?
- М-м... Что? - она приостановилась.
- Как Вас зовут?
- Светлана, - достойно помедлив и с чуть заметным неудовольствием.
Он сдавленно помолчал - она недоумённо зашагала прочь.
- Подождите!
Света испуганно оглянулась. Странный тип, отрывая от земли взгляд, подошёл ближе.
- Я... Э-э... Андрей, - откашливая горло.
Девушка коротко внимательно взглянула в его лицо - он судорожно искал слова, буквы... но под рукой были знаки препинания.
- Я... А Вы куда идёте?
- По делам, - её яркие губы красиво раздвинулись в мягкой улыбке - парень явно был смешной.
Неотрывно вглядываясь в волшебное видение, он бестолково молчал, поправляя на руках перчатки и переминаясь с ноги на ногу.
Девушка ещё раз улыбнулась, на сей раз дежурно, и сделала шаг назад:
- Мне надо идти...
- А... А чем Вы занимаетесь в этой жизни? - головой в пропасть полетел вопрос.
Красные губы вновь повторили свой узор, отчего у Андрея заныло где-то в районе сплетения, он уже забыл, что только что сказал и совсем не думал, что скажет потом.
- Я в этой жизни... занимаюсь учёбой! - ответ был в тон хорошего настроения и глупой весёлости вопроса.
- Какой?
- Учёбой... учебной! - сказала она и сама засмеялась над столь ловкой шуткой. Он загипнотизировано усмехнулся и выжидающе помолчал. Она вздохнула, смиловавшись:
- Я учусь в нашем педагогическом... На четвёртом курсе. Сейчас вот... спешу на последнюю пару.
- А как... тебя найти?
Она очень замедленно попятилась назад и, помахивая сумочкой, не без кокетства повернулась к нему профилем:
- А зачем меня искать? - она вновь рассмеялась. - Меня искать не надо! - всё так же улыбаясь, в последний раз взглянув на Андрея, дева поспешила дальше.
Враз захмелев от неслыханного счастья, в каком-то диком тумане он прошёл по улице, после чего, опомнившись, остановился и неуверенно зашагал к своему дому.
***
Боже, как такое может быть? Что я нёс?! Я был полный идиот! Совершенный дурак! Бред какой-то! Я... как это, вообще, случилось? План был на потом, а не на сейчас!
Уцепившись за повод, Андрей с наслаждением себя терзал и шатал нервы упрёками. Но на бегу думы развеялись. Встречный ветер дождался, когда Андрей приподнял голову, и за длинный козырёк рванул с головы кепку. От неожиданности, резко закинув за голову руку, на лету, не останавливаясь, Васильев ухватил кепку и надел её обратно. От удовольствия тихо засмеялся.
После пробега он опять лежал на земле лицом вниз, лбом упершись на предплечья и ощущая как под тёплой спортивной курткой подрагивает почти новое разгорячённое тело. Даже лёжа, ему мерещилось - он всё бежит, парит, летает.
***
За низким забором детского сада даже в темноте кажется, что ты виден любому пешеходу, и чтобы укрыться от наблюдательных глаз нужно непременно спрятаться в беседке. А ещё в такую погоду, за час до полуночи, хорошо быть с кем-то. Иначе мысли одолевают: а вдруг сторож пойдёт? Пить хочется. И есть... А холод-то паскудный! Ну, где же она?
В подмороженном воздухе свет её окна мог бы согреть, но сегодня в доме, как назло, ни звёздочки, - так примерно сказал бы поэт. А потом, подумав, добавил:
- Даже мысль о возможном тепле согревает, и даже без света чьё-то окно может казаться центром мироздания. Особенно, если оно... без света.
Вот только огни автомобильных фар не заменят вам таких окон, незнакомые огни помигают вам насмешкою и остановятся рядом с её подъездом. Они поступят так же, как поступили с Андреем. У огней нет сомнений, у них есть только цели.
Вслед за потухшими фарами прозвучали щелчки "открыть-закрыть" дверей автомобиля, "закрыть" - сильнее, "открыть" - страшнее... Два силуэта возникли поочередно, отделившись с первых мест и безжалостно выказав предметы одежды по половому признаку.
Дальнейшее происходило на ступеньках лестницы перед подъездом её дома, где они обнимались. Хотя нет, точнее - зажимались. Именно зажимались. Очень точное кем-то выдуманное определение, в нём выражается отношение лица, его употребившего, к событию, им наблюдаемому - смягчённое немотивированное презрение. На месте Андрея в этот момент следовало бы не быть.
***
Фигура, оббегающая куски грязи, покрытые свежим снегом, и по лыжному двигающая руками, в ночное время выглядела угрожающе. Старые рубежи ежедневных пробежек уже давно закончились, а человек всё бежал, неритмично выдыхая из себя пар и капли сомнений:
- Стану сильным! Здоровым! Назло! Всем назло! Ей назло! Стану сильным! Здоровым! Всем назло! Ей назло! Всем назло! Ей назло! Себе! Себе!
По истечении лишнего километра надо бы остановиться, хотя бы на несколько секунд, чтобы сбросить напряжение мышц и всего тела. Но человек не останавливался.
Его уже мутило, он бежал почти в беспамятстве, прерывно дыша и сплёвывая отсутствующую слюну. В голове и горле стучал поезд, когда что-то очень важное рванулось в груди - не больно, но так, словно бы навсегда. Схватившись за "молнию" на куртке и бессмысленно рванув её вниз, Васильев сделал ещё несколько шагов, после чего, поскользнувшись на грязном комке дороги, тяжело, лицом вниз, рухнул в подмерзающую землю. Сознание ещё несколько секунд не покидало его, и, словно в отчаянии, стучалось в закрытом пространстве, после чего медленно затихло.
Когда невдалеке залаял пёс - некое подобие мысли зашевелилось в нём, а потом уже более определённо: хоккей, служба в армии, Наташа, ещё какая-то ерунда. Он попробовал поднять голову, но она, а также руки и туловище словно накрылись пластами железа, и только ноги сделали мелкое движение. Он вспомнил, как бежал. Только что, вроде бы секунду назад, он бежал по длинной, интересной дороге, как раз по тому месту, куда он до этого ни разу не добегал. Он даже не знал, что там будет дальше - в темноте. Там мог быть какой-то дом или, может, пустырь. Там обязательно что-то должно было быть.
С гулом в голове, по-прежнему из того же положения, подогнув чуть-чуть колено, Васильев подтащил одну ногу к себе повыше, второй дёрнулся, чтобы туловище подалось вперёд. Потом сделал то же самое ещё раз. И ещё. В теле появилась мелкая дрожь вперёд. Потянув лоб вверх, Васильев посмотрел перед собой и увидел маленький кусок тёмной земли, а на нём слабый отблеск света от дальнего фонаря. Со лба и носа что-то капало: возможно, грязь, а может быть - пот.
Опустив голову на грунт, сберегая тем самым силы для движения ног, Васильев в тупой истоме и с, наконец, сжавшимися кулаками, снова потянулся на месте. Резко ощутив сырость земли, он рывком приподнял голову, уцепился взглядом за фонарное пятно, задвигал ногами и, наконец, почувствовал, как тело его шевельнулось вперёд. Или, скорее, - вверх. Ему так почувствовалось. Он так понял.
Затем в голове сверкнула мысль о чём-то совсем из другой жизни, о чём и не думал давно, что было и прошло в горячей юности, кипятком пронеслось, а потом замёрзло так бездарно, так просто, что...
Он вновь потянулся телом и задвигал ногами, но уже сильнее, жёстче, поднимая голову выше и упираясь локтями в землю, оторвал туловище от холодной поверхности и сделал бросок. "Мересьев, блин..." - чей-то шут проскочил в голове. От злости на него Васильев тут же сделал ещё рывок вперёд. И ещё.
А далее, вновь что-то выросло и рванулось в груди альпинистом. Тише, гульче, но словно совсем окончательно. Тело под тихим градом снежных пятен замерло на безлюдной дороге. А вокруг... красивая природа стояла вокруг. Не весна, конечно, но уже очень близко.
Ещё некоторое время снег таял на голой шее человека, стекая по ней мелкими каплями вниз к земле и оставляя за собой на теле чуть заметные мокрые "царапины", а небо по-прежнему роняло свежий пух на изломанную поверхность. Но вскоре движенье прекратилось и всё вокруг замерло. Этой ночью в городе было холодно.