(по мотивам романа А. и Б. Стругацких "Хромая судьба")
Автор благодарен создателям сериала "Мастер и Маргарита", чьи ошибки, недостатки, просчёты и промахи вдохновили его на это произведение.
Действующие лица:
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч, научный сотрудник Института лингвистических исследований.
М а р г а р и т а Н и к о л а е в н а, его жена.
И в а н, начинающий писатель.
А н я, аспирантка.
Ф е л и к с А л е к с а н д р о в и ч С о р о к и н, писатель.
К о р з у х и н, член Союза писателей.
П е т р о в, член Союза писателей.
Б о й ч е н к о, член Союза писателей.
К л е т ч а т ы й.
Н а т а ш а, его подруга.
Е г о к о т.
Д ж и н н.
Г е б и с т.
М о л о д о й ч е л о в е к в сером пальто.
Ч е л о в е к, о д е т ы й в р ы б о л о в н у ю с е т ь.
Ю н о ш а с в е д р о м н а г о л о в е.
С т а р ы й б и т н и к.
Ч е л о в е к в ч ё р н о м п л а щ е.
Д в е п о д р у г и А н и.
П а р е н ь в т р о л л е й б у с е.
Б а р м е н п и с а т е л ь с к о г о к л у б а.
Действие происходит в Москве в середине 70-х годов.
Особняк в центре Москвы, сильно испорченный позднейшими перестройками. На фасаде вывеска: "Институт лингвистических исследований Академии Наук СССР". К особняку подходит С о р о к и н с кейсом. Поднимается на третий этаж, видит стрелку: "Писатели - сюда", идёт по коридору в указанном направлении, входит в дверь с таким же плакатом аршинными буквами и маленькой медной табличкой, на которой написано ещё что-то. За дверью оказывается лаборатория, половину которой занимает пульт вычислительной машины (напоминаю, персональных компьютеров тогда ещё не было). На столе - букет роз. За столом сидит М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч, учёный лет сорока пяти с внимательными усталыми глазами, в лабораторном халате поверх дорогого костюма.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч (встаёт навстречу посетителю). Очень рад. Я узнал вас. Вы - Феликс Александрович Сорокин?
С о р о к и н (явно польщённый). Точно так. Здравствуйте. Вот, откликнулся на призыв споспешествовать науке... (Достаёт из кейса папку с рукописями, отдаёт Михаилу Афанасьевичу).
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Что ж, посмотрим. Присаживайтесь, пожалуйста. (Просматривает папку, всё больше и больше хмурясь). Я так вижу, Феликс Александрович, что вас совершенно не интересует объективная ценность вашего творчества.
С о р о к и н. Простите, не будете же вы утверждать, что нашли способ измерять эту самую объективную ценность?
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Отчего же нет? Может быть, не саму объективную ценность, но, по крайней мере, нечто, с ней скоррелированное, то есть связанное. К сожалению, по тому, что вы мне принесли, никак нельзя судить о вашем творчестве, но, тем не менее, давайте посмотрим...
Достаёт из папки листок, закладывает его в приёмное устройство машины. Некоторое время ничего не происходит. Потом листок выдвигается обратно, а из принтера (тогда это называлось АЦПУ, но неважно) начинает вылезать распечатка. Михаил Афанасьевич вынимает её и показывает Сорокину.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Это вам вряд ли интересно... А вот здесь, в правом нижнем углу, обратите внимание - напечатано 4.
С о р о к и н. И что же значит эта цифра?
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Не цифра, а число, Феликс Александрович, хотя в данном случае оно совпадает с цифрой. А значит оно - наивероятнейшее количество читателей этого текста в обозримом времени. Понимаете?
С о р о к и н (смущён). Ну... это ведь внутренняя рецензия... халтура для заработка... Но всё равно, какое отношение имеет это ваше наивероятнейшее число читателей к объективной ценности произведения? Да оно же зависит больше всего от тиражей, а от чего зависят тиражи, мы-то с вами знаем!
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Так-таки и никакой связи? А что вы скажете по поводу этих строк? Вот здесь, на обложке тетради? "Как ныне сбирается вещий Олег..." и так далее? С о р о к и н. Это же гениальные стихи! Одних школьников сколько... Наверно, миллионов десять-двадцать.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. За миллиард, Феликс Александрович, за миллиард! Итак, что же мы имеем? Рецензия на повесть "Рождение голубки" - что это за повесть, можно судить по её названию, - каковую рецензию вы сами считаете халтурой - четыре. Гениальные стихи - больше миллиарда. А вы говорите - нет связи.
С о р о к и н (думает вслух). Знаете, вы в чём-то правы... Только не ценность произведения вы тут считаете... а считаете вы её читательскую судьбу. Вот оно что! А сюда всё входит: и везение, и тиражи, и талант писателя... и талант читателя, между прочим...
Входит М а р г а р и т а, тоже в халате. Ей под сорок, но выглядит она безупречно. Возраст выдают только складка выше переносицы да временами возникающее выражение глаз такое, как будто ей не сорок, а все семьдесят.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Феликс Александрович, это моя жена. Марго, познакомься, это Феликс Александрович Сорокин, известный писатель военно-патриотической темы.
М а р г а р и т а. Очень приятно. Я, к сожалению, ничего не могу сказать про ваши военно-патриотические произведения, но "Современные сказки" прочла с большим удовольствием.
С о р о к и н (с трудом отводя от неё взгляд). Если бы вы знали, как меня за них били! Впрочем, вам это, наверно, неинтересно.
М а р г а р и т а. Почему же? Всё, как и прежде... (Михаилу Афанасьевичу). Мы с Аней посидим пока у меня. (Уходит).
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Итак, теперь, после того, как вы узнали, чем в действительности мы тут занимаемся, вы можете принять для себя решение, нести или нет ко мне вашу Синюю Папку, которую вы добровольно обрекли на заточение в недрах вашего письменного стола.
С о р о к и н. Откуда вам, собственно... Впрочем, если не хотите, можете не отвечать.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. И вы, конечно, полагаете, что машина моя выдаст вам одно из двух: или семизначное признание ваших заслуг перед мировой литературой, или гордую одинокую троечку, показывающую, что не доросла ещё мировая литература до вашей Синей Папки...
С о р о к и н (глухо). Есть ещё третья возможность...
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Нет, Феликс Александрович! О вашей угрозе огнём я догадываюсь. Но позвольте! Не было в истории литературы ещё случая, чтобы автор своими руками сжёг своё ЛЮБИМОЕ детище. Да, жгли. Но жгли то, что вызывало отвращение и стыд у них самих... (Помрачнев). Бывало, жгли то, что приносило несчастье... Но сжечь рукопись, не зная её судьбу - нет, на это вы не способны... Однако, существует ещё четвёртый вариант, его-то вы больше всего и боитесь, притом что для многих ваших коллег вариант этот - единственно желаемый... А состоит он в том, что выдаст вам машина обычные девяносто тысяч, и будет это означать, что Синюю Папку вашу благополучно примут, включат в план, издадут, разойдётся она по полкам районных библиотек и сгинет там навсегда... Простите, но я никак не мог не указать вам на эту возможность, хотя бы из уважения к вам...
Пауза.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Поймите меня правильно, Феликс Александрович! Всё, что мне от вас нужно - это чтобы закончили вы наконец вашу Синюю Папку да и в самом деле ненароком её не сожгли. Вы, конечно, вправе ждать от меня награды, хотя я никоим образом не уполномочен вам её предлагать. Вынужден огорчить вас: нет и не может быть награды за муку творческую. Сама эта мука и есть первая и последняя радость и награда. Так что не ждите вы для себя ни покоя, ни света. Не будет нам с вами никогда ни света, ни покоя...
Пауза.
С о р о к и н (встаёт). Спасибо, Михаил Афанасьевич. Вы мне очень помогли. И ваша супруга тоже. Я обязательно к вам приду ещё раз... когда закончу. (Выходя в коридор). О, брат, и ты здесь?
Входит К о р з у х и н.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. А, это опять вы. Принесли что-нибудь?
К о р з у х и н. Естественно. Работаем, так сказать, не прикладая рук. (Вручает Михаилу Афанасьевичу рукопись).
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Что ж, посмотрим... (Глядит на распечатку). Итак, получайте очередные ваши девяносто тысяч. Здесь, правда, немного меньше, но это в пределах статистической погрешности.
К о р з у х и н. Как вы, учёные, любите дурить людям мозги. Погрешность-могрешность... Нет, чтобы сказать по-нашему, по-простому: недотянул ты, брат Корзухин, лучше надо работать над словом.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Я же говорил вам: число это к объективной ценности произведения имеет весьма косвенное отношение. Вот смотрите: берём, к примеру, из сегодняшней "Правды" фельетон о хапугах. Сами понимаете, это отнюдь не образец высокой литературы. Загружаем в машину... и что мы видим? Пожалуйста, пять миллионов.
К о р з у х и н. Вы мне этот фельетончик-то вырежьте. Правду говорили классики: нам всем надо учиться писать шершавым газетным языком. Вот мне тут анекдотец рассказали...
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч (сухо). Извините, у меня сейчас обед.
К о р з у х и н. О! Понимаю. Обед - это святое. Особенно если по рюмочке. У вас тут, небось, и казённый спиртик имеется? (Подмигивает). Всё, ухожу, ухожу. (Стоя в дверях, продолжает разглагольствовать). Вы, учёные, всё-таки оторвались от реальной действительности, далеки, так сказать, от народа. Ценность-то произведения - она ведь не абстрактное понятие, а конкретное, зависящее от вполне конкретных обстоятельств. Вам бы учесть текущий, так сказать, политический момент, расстановку сил в секретариате Союза, личные взаимоотношения Петра Семёновича с Дмитрием Авдеевичем после того, как один застукал другого с женой Аркадия Павловича, хронический запой у Николая Константиновича, проблемы пищеварения у Мефодия Кирилловича... Вот тогда бы вашей машине цены не было. (Удаляется по коридору).
Его тираду слышит Маргарита, как раз вышедшая из комнаты.
М а р г а р и т а (ему вслед, сквозь зубы). Осёл. (Проводит рукой по воздуху, после чего у Корзухина появляется длинный ослиный хвост, свисающий до полу). Хорошо бы так и оставить. (С сожалением проводит рукой второй раз, хвост исчезает. Корзухин растерянно оглядывается, щупает себе брюки). Нет, вам показалось.
Всё это видит А н я, тоже выглянувшая в коридор. Сперва она озадачена, потом начинает что-то понимать.
Вестибюль Союза писателей. У окна Сорокин беседует с И в а н о м.
С о р о к и н. Знаете, юноша, мне ваша повесть понравилась.
И в а н (сам не веря своему счастью). Да?
С о р о к и н. Напечатать её, конечно, будет весьма непросто, но не невозможно... У вас со здоровьем всё в порядке?
И в а н. Вроде не жалуюсь.
С о р о к и н. Хорошо, потому что пинать вас за неё будут по полной программе. Мой вам совет: относитесь к этому, как к стае комаров, а если сможете, и вовсе не обращайте внимания. И ни в коем случае не беритесь за рюмку! Пропадёте.
И в а н. Так вы мне поможете её напечатать?
С о р о к и н. Я же не отвечаю за издательскую политику и не состою ни в каких советах и редколлегиях! И вообще, после "Современных сказок" на меня смотрят уже почти как на врага... Нет, я вам сейчас дам адресок одного человека, вот он вам поможет.
И в а н (с надеждой). Он писатель?
С о р о к и н (с некоторым сомнением). Нет, он учёный... Лингвист. Но он вам сразу и точно скажет, чего стоит ваше произведение и как лучше сделать, чтобы его опубликовали. (Даёт Ивану записку).
И в а н. Михаил Афанасьевич... Знакомое какое-то имя-отчество.
С о р о к и н. Вы, юноша, только не делайте поспешных выводов. Действительность может оказаться значительно интереснее.
Нижеследующая сцена почти без изменений позаимствована из произведения Б. Гребенщикова "Роман, который никогда не будет окончен", написанного как раз в это время. Мне это представляется блестящей пародией на тогдашний (только ли тогдашний?) андерграунд, тем более ценной, что она создана "изнутри", одним из самых выдающихся его представителей.
Иван подходит к неприметному типовому зданию - то ли прачечной, то ли фабрике-кухне, входит внутрь, спускается по тёмной сырой лестнице в подвал. На двери подвала - надпись от руки: "Изба-торчальня". За дверью обнаруживается обширное полутёмное помещение, заполненное табачным дымом так, что с трудом можно разобрать, что же здесь происходит. На противоположной стене - огромный, исполненный в три цвета плакат:
КУЗНЕЧИКИ ОШИЗЕЛИ
Надпись эта сопровождается изображением женской ноги с выезжающим из неё мотоциклом. Рядом прибито гнилое бревно, на котором вырезано:
ТОП ВСЕГО ПОПА
Ниже - грифельная доска с этим топом:
1. Кам он, мистер Юкс СЮПРИМ ПСИХОДЕЛИК ЛАЖА
2. Прикид, прикид НИШТЯКИ
3. Чаво ты смотришь? ВЕЛИКАЯ ЧУГУННАЯ НАКОВАЛЬНЯ
4. Бэби, я обторчался в черняк СУПЕРФАК
5. Ан-А-Кон-Да-По-Видлоо THE КРЕСТЬЯНЕ
К Ивану подбегает ч е л о в е к, о д е т ы й в р ы б о л о в н у ю с е т ь.
Ч е л о в е к в с е т и. Что это за дерево, о молодой леопард, которое я ласкал, возвращаясь?
И в а н. Советую спросить у Бретона.
Ч е л о в е к в с е т и. О, Бретон... (Убегает).
Вместо него подходит мрачный худой ю н о ш а с в е д р о м н а г о л о в е.
Ю н о ш а с в е д р о м. Купите набор игл для стереомашины с любым количеством голов!
И в а н. Сожалею, но у меня нет ни одной.
Ю н о ш а с в е д р о м. Вот так всю жизнь...
Возвращается на своё место под плакатом: "Самоубийство - это множество оглушающих звонков".
К Ивану приближается устойчиво-бухой м у ж и к л е т с о р о к а, по бороде которого можно вычислить, что он ел за последнюю неделю.
М у ж и к (пытаясь сфокусировать на Иване взгляд). Вы, молодые, всё хиппари, да моднари. Эт-та хорошо! А я битник. Старый битник. Таких, как я, больше нету. Правильно? Ты меня не облажаешь, чувак? (Хлопает Ивана по плечу). Правильно. (Удаляется).
Иван движется по клубу, с интересом рассматривая посетителей. Вот три голых до пояса молодых человека (на спине одного из них татуировка: "Жди меня и я умру"), сидящие в бочке и спорящие о преимуществах старого ботинка перед настольной лампой. Вот две девушки с зелёными волосами, в зелёных бикини и зелёных же валенках, увлечённо читающие вслух Радхакришнана. Вот существо в белой хламиде в облаке длинных светлых волос с причудливой формы инструментом с неопределённым количеством струн, из которого оно извлекает звуки индийской раги. Вот парочка, занятая объеданием початка кукурузы. Вот несколько молодых людей в рваных фраках, деловито разглядывающие диски и обсуждающие последний хит-сингл "Квартирьеров сломанной берёзы" под названием "Узник жёлтой лужи"...
На сцену выбегает ч е л о в е к в ч ё р н о м п л а щ е поверх майки и самодельном чёрном цилиндре.
Следующий монолог тоже принадлежит Б. Гребенщикову. На мой взгляд, это один из лучших монологов о любви во всей русской литературе. Можете считать это данью моего глубочайшего уважения Борису Борисовичу, без которого многое в нашем искусстве (и хорошее, и плохое) было бы совсем по-другому.
Ч е л о в е к в п л а щ е. И что бы ни стали говорить тебе, верь до последнего дыхания - нет ничего выше любви. Любви, воплощённой в стихах. Любви, воплощённой в музыке. И выше всего - любви, воплощённой в женщине. Она может быть несчастной, эта любовь. Приносящей муку и смерть. Но только в любви человеческое существо становится человеком. Человек, ещё не любивший - это только глина, ещё не тронутая рукой бога, ещё без жизни. Полюби - и увидишь сущее без масок, без обмана. Увидишь слякоть и небо, а в их единении - жизнь. И что бы тебе не говорили - люби женщину. Люби её, как любишь дорогу в небо, ибо она и есть твоё небо и твоя дорога. Если тебя предаст друг - суди его, как сумеешь, но что бы ни сделала с тобой женщина - люби её. Каждый из нас рождён женщиной, и за этот долг нам не расплатиться самой жизнью. За каждую боль, что принесла нам женщина, отвечаем мы. Ибо мы, мужчины, сделали мир таким. Ведь всё, что мы делаем, мы делаем для себя, во имя себя. Всё, что делает женщина, она делает из любви к нам. И пусть она убьёт тебя и бросит на твоё тело белую розу, как знак смерти - окрась эту розу своей кровью, протяни её, алую, ей, и пусть твоими последними словами будут: "люблю тебя". Чем бы ни стала женщина, запомни: такой её сделали мы. И не более виновна она, чем небо, ставшее чёрным от дыма и несущее смерть нам. Ибо женщина есть земля, которая кормит и растит всё, посаженное нами. И не её вина, если ядовитые цветы мы сажаем, повинуясь желаниям своим. И что бы она ни сделала - благослови её, ибо она есть сама жизнь, где нет добра и зла, а есть боль и счастье, сплетённые воедино нашими руками. Верь ей не больше, чем завтрашнему дню, но столь же преданно, ибо она и есть твоё завтра и вчера, и твоё вечно единственное сегодня, твоя чистейшая мечта и твоя материальнейшая реальность. Без женщины нет ни света, ни любви, ни самого тебя, ибо она есть начало и конец мира, его земля и небо, вечный путь наш и грезящийся на горизонте оазис. Люби её...
Иван проходит мимо столика, за которым сидит Аня с д в у м я п о д р у г а м и. Внезапно останавливается и ошеломлённо глядит на неё.
А н я (после паузы). Чего уставился? Козёл!
И в а н. Кто козёл? Я?
А н я. А кто, я, что ли?
И в а н. Ты не козёл. Ты коза. Дереза.
А н я (неуверенно). Пшёл вон!
И в а н. Я уйду. Но ты знай: любовь зла.
Уходит, но по дороге несколько раз оборачивается. Аня неотрывно смотрит ему вслед.
А н я (с трудом вернувшись в реальный мир). Девчонки, что-то мне здесь не в кайф. Поеду я домой.
П о д р у г а. Анька, брось! Сейчас в общагу поедем к физикам!
А н я (встаёт). Да ну их, они все дебилы.
П о д р у г а. Дура.
Аня одна едет в троллейбусе. Настроение у неё испорчено, хочется плакать, она сама не понимает, почему.
Сзади к ней подходит прилично одетый п а р е н ь.
П а р е н ь. Девушка, можно с вами познакомиться?
Аня оглядывается. Парень ей нравится, но что-то ей мешает.
А н я (неожиданно). Нельзя.
П а р е н ь. Ну почему же, девушка? Вы такая красивая!
А н я (едва сдерживая слёзы). Уйди, ....., сейчас получишь!
Троллейбус тем временем подъезжает к остановке, Аня выскакивает из него и убегает.
П а р е н ь (ей вслед). Обдолбалась, что ли?
Иван задумчиво бредёт по ночному городу.
Середина следующего дня. Иван входит в лабораторию Михаила Афанасьевича. Теребит ремень сумки, не знает, с чего начать.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Здравствуйте, молодой человек! С чем пришли?
И в а н. Я... Иван Рожков...
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Это я вижу. Что дальше? Вы ещё что-нибудь сообщите? Неужели я такой страшный?
Иван потрясённо вглядывается в Михаила Афанасьевича и не может ничего сказать.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Хорошо, тогда мне придётся говорить вместо вас. Вы принесли рукопись под названием "Рыцари трухлявого пня" и желаете узнать её читательскую судьбу. Так?
И в а н (в ещё большем изумлении). Так. (Совершенно сомнамбулически вынимает из сумки рукопись и отдаёт её Михаилу Афанасьевичу).
Пока машина думает, лоб Ивана медленно покрывается испариной. Наконец появляется распечатка. Михаил Афанасьевич отрывает правый нижний угол с итоговым результатом и вручает его Ивану. Тот от внезапной слабости откидывается к стене.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Неплохо, молодой человек. Очень неплохо. Однако результат ваш можно увеличить ещё раза в четыре-пять, если должным образом поработать над текстом. Вот смотрите... (Склоняются над распечаткой).
Прошло полчаса.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Вам всё понятно?
И в а н. Да. Я попробую сделать, как вы сказали.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Попробуйте, пожалуйста. Понимаете, литература может быть только хорошей, а всю остальную следовало бы назвать макулатурой.
И в а н (внезапно осмелев, глядя Михаилу Афанасьевичу в глаза). Именно. Свежесть бывает только одна - первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это значит, что она тухлая!
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Кажется мне, молодой человек, что вы принимаете меня за кого-то другого, и я даже догадываюсь, за кого.
И в а н. Не будете же вы отрицать...
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Именно буду! Да, меня тоже зовут Михаил Афанасьевич, и говорят даже, что я похож на него, но помилуйте - как я могу быть им? Мёртвые, если они действительно умерли, умирают навсегда, и рукописи всё-таки горят, сколько бы ОН не утверждал обратное.
И в а н (смутившись). Извините.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Ничего. Не вы первый.
Иван выходит в коридор и сталкивается с Аней. Некоторое время оба остолбеневши смотрят друг на друга, не в состоянии произнести ни слова.
А н я (хрипло). Молодой человек, вы меня преследуете?
И в а н (постепенно приходя в себя). Что вы, сударыня!
А н я. Не отпирайтесь! Впрочем, если вам так нравится, можете преследовать и дальше. (Берёт его под руку). Я разрешаю.
И в а н. С удовольствием! Но почему так официально? Вроде вчера мы были на "ты".
А н я. Согласна. Давай выпьем на брудершафт.
И в а н. Давай. Но мы ещё не знакомы.
А н я (удивлённо). Разве? Меня зовут Аня.
И в а н. А меня - Иван.
А н я. Аня-Ваня. Хорошая рифма. Ты случайно не поэт?
И в а н. Нет, я писатель. (Смутившись). Начинающий. В смысле я ещё ничего не напечатал.
А н я. Ага. А к нам ты пришёл, чтобы узнать, чего стоит твоя писанина? И что тебе выдала машина?
Иван показывает ей кусок распечатки.
А н я. Оооооо! Дай почитать.
И в а н. Сейчас. (Тянется к сумке).
А н я. Нет, сначала на брудершафт! Здесь рядом есть чудная мороженица. (Открывает дверь). Маргарита Николаевна, я в библиотеку! (Ивану). Всё равно сегодня работать уже не получится.
Они спускаются вниз. Иван садится на мопед.
А н я. Класс! Это твой?
И в а н. Я похож на угонщика?
А н я (внимательно в него вглядывается). Не похож. (Садится сзади него). А у моих родителей 21-я "Волга". Только они мне её не дают. Говорят, с моим характером нельзя садиться за руль. А сейчас вообще умотали в Прибалтику. Так что до августа я одна в квартире. (Строго). Попрошу не понять это неправильно!
И в а н. Что ты. Только правильно.
К л е т ч а т ы й сидит в летнем кафе и со снисходительным интересом рассматривает прохожих. На нём клетчатый костюм, такая же кепка и старомодные очки.
По противоположной стороне улицы как-то неуверенно бредёт м о л о д о й ч е л о в е к в поношенном сером пальто, явно не по сезону, с папкой. Взгляд Клетчатого оживляется; словно почувствовав его, человек в пальто резко поворачивает и не глядя идёт через дорогу. Он наверняка бы попал под автомобиль, если бы Клетчатый чуть уловимым движением брови не остановил его в нужный момент.
Ч е л о в е к в п а л ь т о (подходит к Клетчатому, запинаясь). Простите, можно к вам обратиться?
К л е т ч а т ы й. Вы уже обратились. Присаживайтесь.
Ч е л о в е к в п а л ь т о. Спасибо... Видите ли... у меня совершенно нет денег... меня уволили с работы, я два дня ничего не ел...
К л е т ч а т ы й. Короче.
Ч е л о в е к в п а л ь т о. Вы не могли бы купить у меня рукопись? Я понимаю, её нигде не напечатают, но, может быть...
К л е т ч а т ы й. Сколько вы за неё хотите?
Ч е л о в е к в п а л ь т о. Пять рублей.
К л е т ч а т ы й (берёт папку, не открывая её). Вы слишком дёшево цените ваш талант. Я понимаю ваши обстоятельства, но так демпинговать нельзя. Вот вам четвертной.
Ч е л о в е к в п а л ь т о. У меня нет сдачи.
К л е т ч а т ы й. Не надо. Придёт время, эта рукопись принесёт вам миллионы.
Ч е л о в е к в п а л ь т о (раскланивается, пятясь задом). Спасибо. (Исчезает в толпе).
Клетчатый подходит к телефонной будке, снимает трубку.
К л е т ч а т ы й (не опуская монету и не набирая номер). Михаил Афанасьевич, можно я к вам зайду сегодня вечером?
Иван и Аня, оба сильно навеселе, гоняют на мопеде по городу.
Гостиная в квартире Михаила Афанасьевича. Из платяного шкафа выходит Клетчатый, за ним Н а т а ш а. Она изумительно молода и красива, но какой-то замороженной красотой, а если посмотреть в её глаза, то поневоле задумаешься: сколько же ей на самом деле лет? Одета она каждый раз по-разному, но всегда вызывающе. Третий в компании - огромный чёрный к о т, который тут же включает телевизор и, развалившись, устраивается в кресле.
К л е т ч а т ы й. Зачем?
К о т. Сейчас мультики будут.
К л е т ч а т ы й. Совсем от рук отбился. Почему я тебя до сих пор не утопил?
К о т. Не имеешь права! Я древнее неприкосновенное животное!
К л е т ч а т ы й. Это я уже где-то слышал.
М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч. Так чем же я могу быть вам полезен?
К л е т ч а т ы й. Вы знаете, я, хотя и в отставке, но по делам иногда бываю в Москве. Сегодня ко мне обратился некий несостоятельный гражданин и предложил купить у него вот это (Кладёт на стол рукопись).