В железной старой печурке догорал синий огонек. Вокруг становилось холодно. Холод пробирался под теплый бабушкин платок, в который укуталась Верочка. Настуженные на морозе руки ее ловили уходящее куда-то тепло, а лицо раскраснелось от печного угара.
Бум.
Огненная картинка перед глазами чуть покачнулась. Едва дрогнули и зазвенели узорчатые белые окна. Вера дернулась от неожиданности. Никак не могла привыкнуть к налетам...
Потом еще один удар. Глухой, страшный как звон похоронного колокола. Девочка вдруг вспомнила как в школе они всем классом пели "Интернационал": "...Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем...". А зачем разрушать? Как это страшно казалось теперь - разрушать. Их заснеженный проулок с несколькими черными бараками, которые стоят себе продуваемые насквозь ветрами. Разве они, ветхие и безобидные, мешают кому-то?... Но немец был уже близко. Уже во всю слышны были его грозные глухие шаги, полыхающие огнем...
Папка ушел на фронт в самом начале. Пришел со смены, собрал нехитрый скарб и сказал, что мобилизуют. Они долго тем вечером сидели своим бабьим царством - мать и три дочки - и смотрели, всхлипывая, на дверь, закрывшуюся за отцом, будто ждали, что вот-вот она снова откроется и он вернется. С тех самых пор пришли от него три весточки - желтые обрывки бумаги, исписанные крупными корявыми буквами, словно где-то набросанные впопыхах. Девки радовались, и мамка радовалась, и глаза ее слезились. И никогда она не читала вслух написанного, говорила только, что все хорошо. А потом, когда все засыпали, уходила к умывальнику, задергивала дырявую тканюху и оттуда слышался тихий плач. И Верочка не спала, а накрывалась с головой одеялом, тоже плакала. И все думала: как это хорошо? Что там может быть хорошо? На войне...
Девчушка снова вздрогнула, но уже от холода, который пробирался все глубже. Возле печки, чуть в стороне лежали два тощих поленца и несколько кусочков угля. Это все, что осталось до самого утра. Мама со старшими сестрами ушли рыть окопы - мужиков не хватало, - оставив маленькую Верочку одну дома. Вернуться должны были ближе к утру и принести с собой дров или угля, полагавшиеся за ночную работу. Если вернутся... У Тольки из соседнего барака деда тоже в прошлом месяце забрали баржи разгружать. Не вернулся больше дедка. Только на санях по утреннему скрипучему первому насту мужики привезли покрытое брезентом мерзлое тело. Дети плакали, страшно было. Бабки крестились и причитали, что, мол, встретил смерть страшную на старости лет. Задавило бревнами...
А вдруг и вправду не вернется мама?... Придут утром сестры в стылую комнату, да так и останутся три девки одни-одинешеньки...
В коридоре послышались глухие шаги и заскрипели половицы. Потом постучали в дверь.
- Верка, - раздалось снаружи, - открывай, дело есть!
Это был сосед Сережка. Он жил с матерью и бабушкой, которая почти не ходила. Отец его тоже ушел на фронт, но письма писал регулярно. Сережка хвастался, что папка вовсю бьет немца и враг отступает. А еще говорил, что война скоро кончится. Но ему почему-то никто не верил. Он даже дрался с другими мальчишками, обзывавшими его вруном. А еще он частенько больно дергал Верочку за косы, которые ей заплетала старшая сестра, и дразнился: "Верка-дверка".
- Чего тебе? - недовольно спросила Вера, снимая крючок и со скрипом открывая дверь. Из стылого коридорного мрака вынырнули карие глаза, сияющие в темноте озорным блеском, но лицо мальчишки было серьезным, даже немножечко важным.
- За дровами пойдешь? - спросил он, оглядывая девчушку, укутанную в большой серый платок.
- Откуда?
- Толька с матерью днем на станцию ходил, видел, как там вагоны разгружали. Дров - тьма. Мы с ним сговорились ночью пойти набрать. Я вот и подумал, что вам тоже, может, дров надо. Он на улице ждет.
Говорить Сережка старался невзначай, будто одолжение делал, но любопытные глаза его пытались заглянуть за Верочку в комнату.
- Своруете что ли?! - девочка вспомнила, как одну тетеньку с маминой работы посадили в тюрьму за то, что она пронесла через проходную казенное полотенце, - нельзя же!
Мальчишка сразу потускнел.
- Нельзя, нельзя... Холодно же! - с досадой воскликнул он.
- Нет. Не пойду, - решительно сказала Вера и захлопнула перед сережкиным носом дверь.
Мама всегда говорила, что чужое брать нельзя, чужое - добра не принесет. А потом она посмотрела на догорающий огонек в печурке, горстку угля и два тощих полешка - все, что осталось. Вроде нельзя... Но там, наверное, много дров? Не страшно ведь, если только два или три, ну может четыре палена взять, никто и не заметит. Верочка представила как мама с сестрами вернуться утром, а дома тепло и как они все будут рады.
- Подожди, - сказала она, поспешно открывая дверь, - я с вами пойду.
Сережка, который почему-то еще не ушел, заулыбался, глаза его снова засветились. Странный он все-таки какой-то.
На улице было очень холодно. Луна, висевшая меж черных снеговых туч, искрилась на пушистых сугробах. Казалось, что переливающийся на них свет потрескивает на морозе. Щеки и кончик носа сразу начало щипать. Верочка натянула платок почти на глаза. Пальтишко было уже мало, и плотная одежка под ним сковывала движения. Ноги утопали в старых больших валенках.
- Пошла всё-таки, - недовольно буркнул Толя, когда ребята подошли к нему.
- Не жадничай, - грубо отрезал Сережка, - на всех хватит. Веди давай.
Узкая протоптанная в глубоком снегу тропинка петляла между бараков и выводила на большую улицу. Дышать сквозь плотный бабушкин платок было тяжело. Верочка то и дело оттопыривала его и глубоко вдыхала. Морозный воздух обжигал все внутри и хотелось кашлять. Но девочка сдерживалась изо всех сил, боялась, что ребята ее прогонят, ведь если кашлять, то их могут поймать.
Обязательно поймают трех неуклюжих воришек.
Ей стало страшно. Что тогда будет? Ведь достанется не только от мамки...
Толя неожиданно остановился и посмотрел на небо.
- Плохо, - сказал он, покачав головой.
Сережка с Верой тоже на всякий случай посмотрели наверх, но ничего не поняли.
- Светло, - мрачно пояснил Толя. - Если б темно было... А так увидеть могут.
- Не увидят, - уверенно сказал Сережка.
- А вдруг...
- Ну и что, домой идти?! Пошли! Солдаты в атаку не бояться ходить, а ты!
Толька еще больше помрачнел и зло посмотрел на приятеля. Отца его как врага народа отправили в лагерь, когда Толя был еще совсем маленьким. Оттуда он так и не вернулся. Мальчишка батю почти не помнил. Фотографий не осталось. А мамка вообще подписала какой-то отказ... Да недавно деда - единственного и того дряхлого мужика, оставшегося в доме, - задавило бревнами.
- Я ничего не боюсь, понял! - сказал он и, отвернувшись, быстро зашагал вперед. Было слышно, что он еще что-то говорит, но слов было не разобрать.
Небо и впрямь стало ясным. Холодный лунный свет искрился на снегу блестящими бусинками. Мороз крепчал. Под ногами хрустело. Казалось, что этот хруст разлетается по всем улицам и Верочка подумала, что их обязательно увидят.
Ребята прошли мимо дома культуры. Бревна его страшно чернели на фоне блестящих белых сугробов и напоминал он теперь избушку на курьих ножках, о которой рассказывала старшая сестра, а не тот светлый и теплый дом, куда все школьники когда-то ходили после уроков заниматься в кружках и даже смотрели фильмы. Там еще была небольшая библиотека, где интересно пахло книжными переплетами. Старенькая Клавдия Афанасьевна говорила, что эти маленькие книги - двери в большой мир. И Верочка все думала, как же это может быть, что значили странные слова доброй старушки? А теперь не было ни Клавдии Афанасьевны, ни, наверное, книг. Холодный дом стоял с заколоченными окнами, внутри стонал ветер, гуляя по пустым комнатам. А дети вместо кружков идут на станцию красть дрова, как будто и не было никогда другой жизни, а были только холод, длинные ночи и страшные взрывы - звуки войны...
Толя остановился и подал знак рукой. Сережа с Верочкой тоже встали.
- Ты чего опять?
До станции было еще далеко. Ребята остановились около прогала между заборами, к которому была протоптана едва заметная тропинка.
- Смотрю, - многозначительно ответил Толька.
- Чего смотришь-то?
Сережка нетерпеливо переминался с ноги на ногу. То ли ему было холодно, то ли поскорей хотелось добыть дров.
- Здесь пойдем, - Толя указал на узенькую тропинку.
- Зачем? Там снегу выше крыши!
- Зачем, зачем! Дорога там меж кустов идет, за ними спрятаться можно!
Ребята дружно как по команде огляделись. Центральная улица, тянувшаяся до самой станции, казалась по странному широкой. По ней уж точно незамеченными пройти было нельзя. Поэтом все также дружно двинулись по узенькой тропинке.
Через несколько минут вдалеке показалась станция. Похожий издалека на игрушечный, на рельсах растянулся длинный состав. Чуть поодаль от станционного здания вверх в черное небо уходила сторожевая вышка, на которой в свете луны крохотной точкой маячил караульный, медленно, как маятник, двигавшийся из стороны в сторону.
Что-то будто оборвалось внутри и на мгновение Верочка замерла. На бездонном, усыпанном звездами небе, как яркий уличный фонарь, освещавший все вокруг, висела луна. Узкая заснеженная тропка, по которой шли ребята, петляла до самой станции меж тоненьких прутьев прозрачных кустарников, с которых ветер сдул пушистый покров. За ними было не спрятаться. А перед самыми рельсами и подавно стелилось чистое поле. Только небольшой снежный холмик одиноко искрился лунными переливами. Мальчишки дошли до одного из кустарников и залегли за ним в снег, деловито, как на поле боя, изучая открывшуюся перед ними местность. Верочка неуклюже подошла к ним сзади, чуть не потеряв в сугробе свой огромный валенок, и уселась прямо на снег.
- Ну что, как пойдем? - почему-то шепотом спросил Сережка. - По снегу поползем?
- Нет, - многозначительно ответил Толя, оглядывая рельсы, - по дороге пойдем, прямо к станции.
- Как это? увидят ведь!
- Ну и пусть увидят. Мало ли кто тут ходит.
- Ага, посреди бомбежки.
- Смотри, - мальчишка, не обратив на сережкины слова никакого внимания, указал рукой на самый последний вагон, рядом с которым лежала куча дров, - Не успели увезти. Говорили, что снарядом рельсы повредило, всех со станции туда послали, а то паровоз не пойдет. Доберемся туда, быстро дровишек наберем, а оттуда до центральной близко.
- Своруем получается, - сказала Вера.
- Своруем не своруем, какая разница? - огрызнулся Сережка. - Иди и молчи! Как скажут, так и делай! Зачем пошла тогда?
Девочка не ответила.
- Ну вот и все, - продолжил мальчишка. - Холодно поди дома? Вот-вот! А топить нечем. Оттудова не убудет.
- Так и знал, что не надо ее брать было, - проворчал Толя, поднимаясь на ноги, - нету в наших делах от девчонок толку никакого.
- Ну а что теперь, здесь ее что ли оставлять, пусть уж идет.
Толя ничего не ответил, а только отвернулся и пробурчал:
- Пошли.
Где-то грохнуло. Потом еще раз. На луну в один момент наплыло облако и вокруг стало темным-темно. Ребята ускорились и почти уже побежали, пользуясь моментом, мальчишки - ловко, Верочка - неуклюже, едва поспевая за ними. Было видно, что сторожевой слез с вышки. Увидев это Толька с Сережкой еще прибавили ходу. Девочка тоже как могла ускорилась, утопая в снегу и в своей одежке. Она уже не чувствовала холода. Глаза заливал пот, превращавшийся от стылого встречного ветра на кончиках ресниц в маленькие бусинки сосулек. Она только видела перед собой два размытых силуэта впереди и старалась от них не отставать. Вдруг всё встало, а перед глазами выросла огромная гора. Такая большая, что, казалось, уходила в самое небо. Верочка остановилась и с трудом дотянулась до глаз, переводя дыхание.
- Вот они! - тяжело дыша прохрипел Толя, пар густыми клубами вырывался у него изо рта.
Девочка поправила шапку и кое-как вытерла лицо, покрытыми льдинками холодными варежками. Столько дров она никогда не видела. В хранилищах они совсем по-другому выглядели. Лежали ровными рядками так, что, казалось, если хотя бы одно поленце выдернуть, то рассыпится вся куча. А здесь были навалены как попало, бери-не хочу.
- Чего рот раскрыла? Набирай давай! - весело крикнул Сережка.
Пока Верочка глазела на кучу, мальчишки уже набрали по целой охапке. Она неуклюже взяла четыре полена. Больше не уместилось.
- Эх ты, неумеха! - Сережа скинул свою добычу на снег и подошел к девочке. - Давай помогу.
- Возиться только с ней лишнего, - проворчал Толя.
Вере стало обидно. Так, что она почувствовала, как на глазах наворачиваются слезы. Хорошо им - мальчишкам, они сильнее девочек и хвастаются этим, а чтобы помочь...
- Замолчи, - процедил сквозь зубы Сережка, - вместе пришли, вместе и дело делать надо. А единоличникам всяким у нас не место.
- Это ты про меня? - бледное лицо Тольки в холодном лунном свете исказилось, стало неприятным.
- Про тебя, про кого же еще. Товарища ты готов бросить...
Толя снова ничего не ответил, только опять отвернулся.
Девочка вытянула руки, чуть согнув их в локтях, а Сережка, пыхтя, наложил дров. Много получилось, хватило бы на целый день топить комнату. Дрова были большие. Цеплялись за рукава пальтишка упругими зазубринами, оставленными большим топором. Только вот как нести теперь все это. Верочка с трудом повернулась и посмотрела вперед. Дорогу почти не было видно за кучей дров в руках, только черное небо со звездами. Она почувствовала нестерпимую тяжесть в руках и поняла, что долго идти так не сможет.
- Тяжело? - раздался где-то сбоку голос Сережки. - Ну ничего, главное до центральной добраться, а потом придумаем, как дотащить.
- Пошли, - глухо сказал Толя, и троица двинулась вперед.
Верочка не видела мальчишек. Она только слышала свое тяжелое дыхание и хруст снега, раздающийся спереди. По нему и шла. Валенки то утопали в снегу, то выходили на неровную протоптанную в сугробе тропинку. Холод теперь не чувствовался. Сильный ветер поднимал с верхушек сугробов колючие снежинки и кидал их в лицо. Они тут же таяли, растекаясь по раскрасневшимся румяным щекам. Вере вдруг захотелось снова оказаться у печки, смотреть на огонь и кутаться в колючий платок. Она уже пожалела, что пошла на станцию, но тут же подумала о маме и сестрах, которые копали промерзшую, твердую как камень землю. Им, наверное, было еще тяжелей...
- Стой! - гулкий морозный воздух прорезал чей-то хриплый голос. Следом за ним в пустом ночном пространстве раздался страшный металлический лязг.
Грохнуло. Трофимыч слез с вышки и поковылял на станцию. Поставили старика охранять дрова, которые не успели увезти днём. Пришли вечером. Постучали в хлипкую барачную дверь. Велели собираться. Старуха завыла: "куда на старости лет на войну потащили, не дают горький век дома дожить, нашли солдата!". Но Трофимыча позвали не воевать. Его привели на станцию, даже чаем напоили, пока ждал начальника. Потом дали винтовку и поставили охранять вагоны - людей не хватало, почти всех мужиков, которые работали, в срочном порядке мобилизовали, вот и понадобилась помощь дряхлого старика. Но руки не дрогнули, когда принял в них оружие, держали. Не забылись усвоенные еще в окопах первой мировой навыки...
Холодный ветер сквозь продувал старый, поеденный молью и мышами тулуп. Зайти внутрь не дали, а так хотелось погреться... Комендант обматерил Трофимыча на чем свет стоит и отправил обратно на пост. Бомбежка, мол, дело, конечно, страшное, но без охраны важное казенное имущество оставлять было нельзя. Пришлось идти назад. Вокруг было тихо, только мягкий морозный снег хрустел под тяжелой поступью. Холодная винтовка бесполезно болталась за плечом. Старик думал о том, что ждем их со старухой впереди. Доживут ли они до победы или полягут, от тяжелого вражеского свинца у черной барачной стены. Как началась война и стало понятно, что немец продвигается все ближе, когда пошли первые эвакуации заводов и высокого начальства, Трофимыч решил для себя, что отступать никуда не будет - что ему, старому, занимать лишнее место, но вот повоевать попробует. А вместо этого ходит теперь вдоль почти пустого состава и, получается, стрелять в случае чего теперь он должен не по врагу, а по своим.
Старик тяжело поднял голову и оглядел пустое пространство. Вдруг он заметил три маленькие фигурки, чернеющие посреди белого поля, которые неуклюже отдалялись от наваленной возле вагонов кучи дров. В глаза ударил ледяной ветер и помешал сразу приглядеться. Трофимыч немного прикрыл рукой глаза и понял, что в руках у беглецов поленья, украденные, очевидно, из злосчастной кучи. Он растерялся - уж больно маленькими казались воры. Потом посмотрел в сторону станции, из нее кто-то выходил.
- Вот напасть! - проворчал старик.
Потом снял тяжелые варежки. Попытался засунуть их в карманы тулупа, но обронил на снег.
- Стой!
Холодная винтовка, впопыхах стянутая с плеча, тяжело легла в руки, а потом лязгнул затвор. Старик и сам не понял, как приготовил оружие к бою, но этот звук показался ему громче и пронзительней, чем гремящие неподалеку взрывы.
- Стой, кому говорю!
Поднял дуло вверх и спустил курок. Ничего не произошло - патрон заклинило в стволе. Снова передернул тяжелый затвор, теперь патрон встал так как надо. Он посмотрел вперед. Фигурки, как маленькие блошки на белой кошачьей шерстке проворно удалялись. Трофимыч вскинул винтовку и начал целиться.
На миг все трое остановились и обернулись на крик. Возле дровяной кучи стоял человек с винтовкой в руке.
- Ну все, стрелять теперь будет, - едва слышно просипел Сережка.
Толя побежал первым. За ним ринулся Сережка. Мальчишки не выпускали из рук добытые дрова. Верочка, не в силах пошевелиться, сначала испуганно смотрела на страшного дядьку, целившегося в них, а потом ноги сами собой понесли ее вперед. Дороги она уже не разбирала и не пыталась разобрать. Валенки, бежали будто сами по себе.
Трофимыч понял, что останавливаться воришки не будут. Дети дали деру, и, хоть бежали они не быстро, догнать он их точно не мог. Куда там. Он на вышку то еле взбирался, пыхтя, как старый паровоз, а тут бежать по снегу с винтовкой наперевес... Да хотя бы и без нее... Что ж теперь было делать?...
Со стороны станции послышались голоса. Если увидят его, как он воров упускает, то самого пустят в расход. Он вскинул винтовку, палец лег на холодный спусковой крючок.
Не было детей у Трофимыча. Два раза за долгую жизнь зачинали они с супругой ребенка. Но то ли от тяжелой работы, то ли еще от чего, отторгало тело ее не прижившийся плод. Так и остались они одни одинешеньки. Тяготился старик до войны мыслью о том, что помрут они со старухой никому не нужные, не оставив на земле и следа после себя. А детей он любил. Мастерил соседским пострелятам игрушки из веток ивы и бересты, рассказывал сказки, какие помнил еще от своей бабки. А теперь вот должен был стрелять в детей, утащивших чтобы согреться несколько поленьев, которых бы никто и не хватился.
Сердце заколотилось в груди. Одно дело на войне стрелять во врага, идущего на тебя с оружием в руках, и совсем другое стрелять в безоружных, а тем более детей. Но неужто не было выбора.
Ноги запнулись одна о другую и Верочка упала, больно ударившись подбородком о дрова, которые рассыпались по тропинке. Ну все. Мальчишки убегут, они быстрые. А ее теперь или застрелят, или посадят в тюрьму. Ей захотелось плакать от боли и одновременно от отчаянья, которое теперь заполонило собой все внутри, заменив страх, который недавно заставил быстро бежать. Вернуться мама с сестрами с утра в пустую комнату, а Верочки там уже не будет...
Внезапно пространство наполнилось пронзительным свистом, а за ним последовал громкий взрыв. Показалось на миг, что целая большая земля покачнулась от страшной силы, свалившейся с зимнего черного неба.
- Вставай быстрей! - крикнул подбежавший к девочке Сережка.
Он ловко, не выпуская охапку из рук, поднял Верочку за воротник и подтолкнул вперед. Оказавшись на ногах она, уже не думая о том, что будут стрелять, не жалея рассыпанных по дороге дров, проворно побежала по дороге.
Люди возле станции засуетились. Трофимыч, оглушенный взрывом, повалился на снег. Послышались крики - всех собирали внутрь. Непонятно только зачем. Старик с трудом поднялся. В ушах звенело. Он еще раз посмотрел в сторону убегавших воришек. Они были уже далеко. Только несколько поленьев чернели на едва заметной протоптанной тропинке. В следующую минуту с неба посыпал частый колючий снег, ложась густым слоем на землю. Вот и хорошо. Значит пропажи никто не обнаружит.
До самых бараков ребята не останавливались. Только когда уже подошли к домам, Толя остановился и зло посмотрел на Сережу с Верой.
- Чуть не попались, - зачем-то сказал он, словно упрекая ребят. - А ты вообще зря ходила. Дрова все растеряла.
Верочка ничего не сказал. Она развернулась и пошла к дому. Мальчишки не увидели, как по раскрасневшимся щекам ее покатились большие слезы. Было обидно. Правда ведь получалось, что и дров она не добыла и чуть не попалась. Неизвестно чем еще все это могло кончится. Снова стало страшно. Страшно и обидно.
Дома было уже холодно. Несколько угольков едва теплились в печурке. Девочка взяла большой тяжелый нож, нарубила щепы и кинула ее на покрывшиеся пеплом угли. Вокруг запахло дымом, глаза заслезились. Вера села напротив печки и тяжело вздохнула. Она вдруг подумала о том, что ничего у нее никогда хорошо не получалось. Когда бралась она делать домашнее задание обязательно марала страницы. Если доводилось нести яйца с базара, обязательно умудрялась разбить одно или два. Когда мамы не было дома, сестры обидно дразнили ее неумехой, говорили, что она младшая, а потому избалованная. Вот и теперь ничего у нее не получилось.
В дверь постучали. Сердце упало в пятки. Ей подумалось, что это пришли со станции арестовывать.
- Кто? - голос дрожал.
- Открывай, это я, - сказал из коридора Сережка.
Она распахнула дверь и увидела перед собой охапку дров, которую мальчик пыхтя, держал в руках.
- А ты что же? - спросила она, разглядывая улыбающееся лицо.
- У меня еще есть! Я ведь много взял.
Врал Сережка. Не мог он взять больше. Оставил себе поди два полешка, а остальное отдал.
- А это?...
- Это я с Толькой подрался. Начал ворчать, будто без тебя нас бы сторож не заметил. Вот я ему и вмазал. Зуб выбил! Ну и он тоже...
Они дружно рассмеялись. Стояли, смотря друг на друга, и заливались звонким смехом. А потом сразу перестали, словно вспомнив, дядьку с ружьем на станции и взрыв, может спасший их и, наверное, унесший чьи-то жизни...
- Ну ладно, я пойду.
Мальчишка развернулся и двинулся по темному коридору.
- Заходи завтра, пойдем гулять, - глядя в след ему и улыбаясь сказала Вера.
- Ладно, - голос мальчишки снова стал важным.
Верочка закрыла дверь, оттащила дрова к печке. Показалось, что их было очень много. Сразу два полена она отправила в печку, где уже снова зарделся огонек. Теперь можно хорошенько будет протопить комнату, чтобы мама с сестрами согрелись, когда усталые и замерзшие утром вернуться домой.