Майский день выдался на удивление благодатным. В полупрозрачной небесной синеве плыло яркое и какое-то особенно радостное солнце. Внизу всё заполонила свежая зелень, та самая набирающая силу зелень, какая бывает только на исходе весенней поры. Наступит лето, и всё зеленое начнет потихоньку желтеть, увядать, постепенно теряя всю свою удивительную прелесть, но сегодня, ни о каком увядании думать не хотелось. Разве можно думать о чем-то плохом, слушая веселые трели радостного птичьего хора и, любуясь золотом цветов, распустившихся в изумрудно-яркой траве? Теплый ветерок ласково трепал густые русые волосы девятилетнего мальчика, торопливо бегущего по ступенькам с высокого крыльца. Мальчик радовался солнечному благодатному дню и счастливой свободе, которая подхватила его своей веселой сладостной волной и повлекла из душных, пропахших холодной затхлостью старых хором к теплой весенней свежести. Мальчик спрыгнул с последней ступеньки и тут его кто-то схватил за рукав. Мальчишка резко обернулся, и лицо его озарилось удивительно милой улыбкой, той самой, какой могут улыбаться только очень счастливые дети. А глаза у него были светло-васильковые и ласковые.
- А у тебя новое ожерелье, Государь? - услышал мальчик хриплый шепот.
- Нет, старое, - продолжал улыбаться мальчишка. - У меня, вот, ножик новый. Вострый...
Мальчик поднял худенькую ручку, сжимающую блеснувший в солнечном луче нож. И тут случилось страшное. Темная, жилистая рука резко схватила ручонку мальчишки, крепко до хруста сжала её и, описавший короткую дугу нож, в одно мгновение рассек детскую шею. Алая кровь брызнула на зеленую траву. Мальчишка взвизгнул и захрипел. Человек в черном одеянии швырнул бьющегося в предсмертных судорогах ребенка на землю и, добежав в три прыжка до высокого плетня, ловко перемахнул через него. В тот же миг кто-то стремительно побежал из густых зарослей черемухи...
- И кто ж до такого додуматься-то мог?! - волновался царский конюший Борис Годунов. - Чтоб я царевича Дмитрия повелел загубить! Да, что за люди такие?! Как их земля носит?!
Годунов укротил на чуть-чуть свой сердитый пыл, притих немного, потом крепко стукнул кулаком по столу и, обернувшись к стоящему у окна князю Шуйскому, продолжил:
- Ты вот мне скажи, Василий Иванович, какая мне польза от злодейства того, какая корысть?
- Говорят, что царем ты задумал стать, Борис Федорович, - усмехнулся Шуйский. - Дескать, решил ты род Рюрика под корень вывести, а потом на престол царский засесть. С Дмитрия начал...
- Вот, ироды! - взялся бегать по светлице Борис Федорович. - Я стараюсь для них: ни дня, ни ночи в покое не посижу. Разве я для себя хлопочу?! Для дела всё. Да, я за царскую семью глотку любому перегрызу, чай, она мне тоже не чужая.
Русский царь Федор, сын Ивана Грозного, был женат на сестре Годунова и весьма благоволил своей ласковой супружнице. Да и не только ей, всем родственникам от царской милости полной сторицей доставалось. Брат царицы Ирины Федоровны - Борис, занимая не такую уж высокую должность - управителя царских конюшен, поначалу сделался близким другом Государя, потом и бразды правления ловко подхватил. Доверял Годунову царь, но не всем это доверие нравилось
- Ишь, как взлетел червь навозный, - шептались князья Романовы в своих палатах. - Ничтожный, ведь, человек. Не женись он тогда на дочери Малюты Скуратова, так ему бы теперь водовозом во дворце не позволили бы состоять, а он вон как выбился.
Еще ненавидели Годунова князья Нагие - родственники матери младшего сына Ивана Грозного - царевича Дмитрия, убиенного два дня назад в Угличе. Да и Шуйские порой на Годунова косо смотрели. Это сегодня Василий Иванович голову в покорстве приклонил, а пять лет назад всю Москву князья Шуйские на мятеж подняли, на самую чуточку тогда Борис от смерти был... Но это дело прошлое, покорился сейчас Василий Шуйский - и то ладно. А вот Романовы с Нагими никак утихомириться не хотят, потому не преминул Годунов обвинить в клевете недругов своих ярых.
- Это всё Романовых да Нагих происки, - тряс Борис Федорович перстом перед носом князя Шуйского. - Это, наверняка, они слух подлый пустили. Вот, негодники... Чтоб я да против царевича ... Я ж его, как зеницу ока... Я и дьяка Битяговского в Углич послал, чтоб покой царевича беречь. А они и Битяговского убили, и на меня клевещут. А все почему? Да, Битяговский Мишке Нагому воровать из дворца угличского не позволял. Мишке-то волю дай, так он всё пропьет... Только на меня-то к чему такую напраслину возводить. Чай, сама мать за мальчишкой не уследила... Вот, собаки... Еще людишек на бунт подбили... Ты, Василий Иванович поезжай в Углич, приструни там народец неразумный и убийцу царевича отыщи. Бери мой конный отряд с собой. Я сотнику Бекасову еще утром велел к походу готовиться. Прямо сейчас скачи в Углич, Василий Иванович. Тут медлить никак нельзя. Шуйский кивнул и поспешил к порогу, и уж дверь он раскрыл, как услышал еще одно повеление Бориса Федоровича Годунова.
- Еще, пусть Михайло Молчанов с тобой поедет. Он в розыске тебе поможет.
Скакал отряд в Углич без роздыху. К вечеру следующего дня усталые воины въехали на городскую площадь, где третий день волновались жители Углича. Всадники по команде Бекасова, тут же направили своих коней в гомонящую толпу и выхватили из ножен острые сабли. Бить стали без предупреждения и без разбору. Люди, почуяв недоброе, пустились наутек, но с десяток горожан оказались нерасторопными. Тела их так и остались лежать на крепко утоптанной земле до ночи. Разогнав народ с площади, Шуйский велел отряду ехать к дворцу. Над Угличем повисла мертвенная тишина. Местные все в избах по углам попрятались, а усталые москвичи спали прямо на траве возле царского крыльца.
Мутным багрянцем раскрасил закат слюдяное окошко. Просторная светлица казалась совсем пустой, до тех пор казалась, пока из-за печи осторожно не выглянул сивобородый мужик. Он несколько раз повертел головой, затем, осторожно выглянул на улицу.
- Ну, чего там, Ждан? - шепотом поинтересовалась, выглядывая из-за той печи, востроносая баба.
- Тихо, - прошептал мужик. - Вылезай. Давай поедим. В животе от голода урчит.
Баба вылезла из-за печки, торопливо перекрестилась на образа в красном углу и стала собирать на стол. Потом они ели холодную овсяную кашу с квашеной капустой да запивали всё это кислым квасом из тяжелых глиняных кружек. Четыре дня они уж не ели вот так, как люди, сидя за столом. Четыре дня они прятались. Сначала в лесу ночь коротали, а потом по темному в свой дом пробрались. Мужика звали Ждан Тучков, а жена его откликалась на имя Орина. Орина была кормилицей убиенного царевича Дмитрия. Жили они спокойно до того страшного дня. Орина целыми днями в палатах вдовой царицы по хозяйству помогала, царевича обихаживала, а Ждан всё больше по городу слонялся без дела. Ему очень хотелось то дело найти, но, то ли руки у него не из того места росли, то ли еще чего... Когда убили царевича, Орина в кладовой царской прибиралась. Она еще с вечера присмотрела там старую, никому не нужную оловянную лохань и теперь думала, как бы её незаметно за крыльцо вынести да спрятать там в кустах. А дальше, как быть, они со Жданом еще вчера вечером сговорились... Орина смекнула, что надо в лохань мусор какой-нибудь положить, дескать, на выброс, и уж набрала в сенях ворох рваных тряпок, как послышался с улицы страшный крик. Орина выбежала на крыльцо и обомлела. На земле лежал царевич с перерезанным горлом, а вокруг волновались люди. Царица Марья ухватила за волосы воспитательницу царевича мамку Василису Волохову, та визжала так, как кошка не визжит, когда ей дверью хвост прищемят.
- Ты не уберегла! - вопила царица и била Волохову по лицу. Крепко била, настойчиво, в кровь.
А народу собиралось всё больше и больше. Негодовали все. Скоро люди вырвали Волохову из царициных рук, повалили её наземь и принялись бить ногами. Рядом с этим побоищем хмельной брат царицы Марьи Михаил Нагой орал во всё горло:
- Это Борискиных рук дело! Он и Битяговского сюда для того прислал! Годунов это!
Волохову бы точно забили насмерть, не прибеги к царскому крыльцу посланец Годунова Михайло Битяговский. Он смело ринулся в кучу разозленных горожан, расшвырял всех, поднял уже избитую до полусмерти Волохову с земли. Что было дальше Орина не знала, её тогда выволок из толпы Ждан и они убежали прятаться в лес. И хорошо, что убежали ... Искали потом Орину злые люди... Бунт в городе залютовал. Первую ночь они скрывались в землянке. Холодно ночью в лесу. Продрогли Орина с Жданом до самых костей, а потому на другую ночь, как стемнело, к дому своему пробрались. За окном становилось всё темнее и темнее. Орина хотела зажечь лучину, Ждан остановил её.
- Береженого бог бережет, - вздохнул он, вглядываясь во тьму за окном. - Пойдем спать. - Ждан потянулся, потер глаза кулаком, и уж было шагнул к печи, как кто-то часто застучал кулаком в дверь. Орина с Жданом замерли, а с улицы громкий властный крик.
- Открывай, Орина! Знаю, что дома ты! Царица тебя зовет! Не пойдешь, хуже будет.
- Не ходи, - еле слышно прошептал Ждан.
- Да, как же не ходить? - ответила еще тише его жена. - Царица, ведь, зовет. Как можно не пойти!
А с улицы еще громче:
- Выходи, Орина!
- Не ходи, - ухватил жену за рукав Ждан.
- Да, как же я не пойду? - высвободила руку Орина, повторяя одно и то же.
Дверь хлопнула, и Ждан остался в избе один. До светлого не сомкнул мужик глаз, поджидая свою жену. Но она не пришла. Во тьме он её выглядывал, в тумане утреннем, но все напрасно.
Молчанова разбудил солнечный лучик, пробравшийся в дыру крыши дровяного сарая, что стоял по левую руку от крыльца царских палат. Веселый луч осветил заросшую черным густым волосом щеку московского дьяка и осторожно стал двигаться к оку спящего человека. А как до закрытого глаза луч добрался, так человек сразу же и вскочил с теплой подстилки из прошлогоднего сена. Михайло, поднявшись на ноги, зло выругался негромким шепотом.
- Проспал! Вот, соня!
Наговаривал на себя Молчанов. Какой же он соня, ежели до рассвета глаз не сомкнул. Все товарищи его, после тяжкого похода спать завалились, а он всё выведывал да выспрашивал об убийстве царевича. Много чего разузнал, но на рассвете, когда туман заклубился в низине у реки, не выдержал дьяк, сморило его. Не из железа, ведь, человек. Михайло торопливо отряхнул порты от сенной трухи - да опять за дела. Ночью звонарь местный сказывал Молчанову, что видел он с колокольни, как человек от ограды царских палат в тот день убегал. Михайло решил взять звонаря да выйти на то место, где беглеца тот заметил.
Звонарь шел впереди, часто зевая, кашляя и жалуясь на боль в спине да сущую несправедливость жизни. Молчанов страдальцу иногда кивал, но слышать его не слышал. Дьяк думал только о своем деле. А звонарь, между тем, вывел дьяка из ограды царских хором на дорогу. А потом, ткнув пальцем в заросли ольхи, здесь, дескать. Михайло в те заросли сразу же и полез. Под плетнем имелся просторный лаз. Пролез дьяк по лазу под плетнем и очутился опять в кустах, только теперь это были кусты черемухи. Они как раз до задней стены царского крыльца и росли. Здесь в кустах улыбнулась Молчанову удача, лежбище нашлось. Кто-то веток наломал, чтоб лежать удобнее. Отсюда из кустов, крыльцо царское, как на ладони. Теперь у Молчанова никаких сомнений не было - здесь убивец царевича поджидал. Но кто он, душегуб этот? Михайло вновь лезет под плетень и выбирается сквозь кусты на дорогу. А дальше что? Дальше надо подумать.
- Куда бы я побежал, жуткое злодейство сотворив? - почесал щеку дьяк. - Не обратно же к царскому крыльцу?
И он пошел по дороге прочь от ворот. За поворотом, прямо у дороги, стояли несколько избушек. Михайло подошел к крайней и остановился, чтоб поразмыслить еще. Но тут на него из кустов, что росли возле полуразрушенного крыльца, кто-то зашипел.
И уж солнце повисло над городским храмом, а Орина домой так и не пришла. Ждан истомился весь. На месте ему никак не сиделось. Он, то ходил из угла в угол, то припадал к оконцу и внимательно высматривал там что-то, потом опять начинал бегать. А потом он решился. На улице тепло, светло и спокойно. От смуты уж и следов не осталось. Еще затемно убитых на площади горожан родственники снесли по избам - к погребению готовить. Негоже, когда люди вот так на улице валяются, словно бездомные псы. Ой, не гоже... Ждан вздохнул полной грудью пахнущего черемуховым цветом воздуха и пошел к царским палатам, насчет жены порасспросить. Но около ворот ограды незнакомые воины перегородили мужику путь пиками.
- Куда прешь?!
- Мне б, насчет, жены узнать, - испуганно попятился Ждан. - Насчет, Орины...
- Пошел отсюда! - огрызнулся рыжий воин и замахнулся на просители пикой.
Пришлось Ждану отбежать и спрятаться в придорожных ивах. Он сидел там, разглядывая сердитых воинов, и думал, а как бы еще в палаты пробраться. Орина точно, ведь, там. А иначе б непременно домой пришла... Где ж она теперь? Хоть бы глазком глянуть на неё... Сердце мужика, прямо-таки, разрывалось от тоски. И будто кошки там скребут, в предчувствии чего-то нехорошего.
- В палатах она, родненькая моя, - думал Ждан, стряхивая с лица противную паутину. - Где ж её еще-то быть? Ну, за что мне наказание такое? Ну, где же ты, Орина?
Тут он увидел, как вышла из ворот царских молочница Мотя. Страдалец бегом к ней, помоги, дескать, в горе моем...
- Нет Орины в палатах, - решительно мотнула головой Мотя.
Молочница махнула рукой и убежала по своим делам. Ждан же опять с думой тяжкой наедине. Решив, что в кустах ничего дельного не высидишь, мужик решил прогуляться по дороге. Вдруг, Орина из окна палат его заметит. Заметит и догадается выбежать, чтоб успокоить. Вперед прошел Ждан, назад, еще вперед. И тут свист возле уха: стрела на две ладони от его головы пролетела. Пролетела и вонзилась в ствол молоденькой березки. Впилась хищно в деревце и дрожит... Ждан тут же присел, словно испуганный заяц, да стал по сторонам озираться. Глянул на ворота царские: и видит, что оттуда один из воинов опять лук натягивает. Пришлось мужику кубарем в болотную траву катиться, а те у ворот гогочут, как гуси возле гусыни. Весело им. Человек носом болотную жижу пашет, а они ржут. Что за люди?
Выбираясь ползком из болота, Ждан почему-то еще больше уверился, что Орина сейчас непременно в царских палатах, а выйти не может, охранники злые её выпустить не хотят. После такой думы мужик решает твердо и непреклонно в покои царицы пробираться. Но как? И он вспомнил о Селиване, о соседе своем.
- Селиван все лазы под царским плетнем знает, - прошептал Ждан.
Василий Иванович Шуйский за расспрос князей Нагих взялся сам. Братья Нагие: Михаил и Григорий суетились, словно испуганные палкой молодые ужи. Так и егозят, так и егозят. Ни на мгновение, ни себе, ни Василию Ивановичу покоя не дают, и все кричат наперебой друг друга.
- Годунов всё это замыслил! Пес шелудивый!
- Годунов! Он давно против нас нож точил!
- Зря ты Василий Иванович покорился ему!
- Это ж - гадюка! Он и отца твоего - Ивана уморил.
- Мой отец своей смертью почил! - сердито топнул ногой Шуйский. - Молчать!
Не любил Василий Иванович о смерти своего отца говорить. А вот думал Шуйский об этом, почесть, каждый день. Это, ведь, по приказу Годунова отца князя насильно в монахи постригли. Это ни для кого не секрет. А за что постригли? За правду! Сказал отец, что он по закону должен стать Государем на Руси. А что не так? Это же у пращура Шуйских, у князя Андрея Ярославовича, брат его - Александр, Невским прозванный, великое княжение Владимирское отнял. Наговорил хану ордынскому на брата напраслины всякой... Да, разве так делают люди родные! Долго обида потомков Андрея Ярославовича в душах потихоньку кипела, а вот Иван Петрович Шуйский, возьми да выплесни её наружу. Выплеснул и поплатился...
Братья Нагие от окрика Василия чуть притихли, но потом снова за своё:
- Бориска Годунов во всем виноват! Он царевича погубил!
Так ничего от них больше Василий Иванович не добился.
У Михайлы Молчанова аж мороз по коже пробежал от шипа того. Вроде тертый мужик, всякого повидал, а тут вздрогнул. Оборачивается дьяк, а на него из кустов старуха палкой замахивается. Противная старуха: волос седой, драный, лицо пятнами да бородавками усеяно, нос кривой, один глаз сплошь белый от бельма, а на другом, которой цветом перезревшего гноя, еле заметный серый зрачок проглядывает. И шипит старуха пострашней змеюки подколодной.
Зашлась душа у Молчанова, но поддаваться страхам - он не приучен. Выхватил дьяк саблю из ножен да хотел старухе башку её дурную снести. И снес бы, ежели бы рядом девчушка не заверезжала.
- Не тронь её, - закричала малолетняя девчонка и повисла на руке дьяка.
- А чего она? - как то сразу сник Михайло.
- Блаженная она и собаку жалеет.
- Какую собаку?
- Нашу. Днями с дороги мужик к нам во двор забежал, а Шарик на него лаять взялся. Мужик камень с земли схватил да по голове песика... Помер он к вечеру... Вот бабушка теперь на всех мужиков и злится.
- А когда это было, - заинтересовался Молчанов, потому как не каждый день мужики по дворам бегают да собак камнями убивают.
- Как раз в тот день, когда царевича убили, - вздохнула девчонка. - А Шарик у нас ласковый был.
Михайло почувствовал нутром, что даровал ему Господь верный след.
- Кто он?! - жестко ухватил дьяк девочку за плечо. - Что за мужик?
- Я не знаю, - запищала девчушка. - Я когда из избы вышла, он уже за плетень прыгнул. Нюшка Николина знает. Он её с дороги столкнул, и она ругалась очень. Её спроси.
- Какая еще Нюшка? Где живет?
Возле избы, до которой проводила Молчанова т девчонка, мужик в длинной серой рубахе вырубал топором из толстого ствола осины гроб - домовину. Сосредоточенно рубил, иногда утирая сырой лоб рукавом серой рубахи.
- Вон её тятька, Фомой его кличут, - пропищала девчонка, неожиданно вывернулась и убежала.
Михайло подошел к мужику, а тот, как говорится, и оком не ведет. Ничего он не замечает вокруг, творя свою печальную работу.
Тот не отозвался и продолжал сосредоточенно рубить. Дьяк еще настойчивей с тем же вопросом к нему. Мужик же, остановился, но вместо ответа, свой вопрос задает:
- А ты кто?
- Из Москвы я, - решил немного дать слабины Михайло. - По делу царевича приехал.
- Московский, значит.
- Московский.
- А пойдем московский, я тебе что-то покажу, - скрипнул зубами мужик и ведет дьяка в покосившуюся избушку.
В избушке сумрачно. Стоит длинный стол. А на столе покойник. Видно, мальчишка еще. А голова у того мальчишки надвое раскроена, словно тыква перезревшая, только мякоть у тыквы той черная-черная.
- Вот, московский, чего вы натворили, - хрипит мужик. - Он же не пожил еще. Митька...
- Нечего было смуту затевать, - огрызнулся Молчанов.
- Какая смута?! - внезапно взревел мужик и вцепился крепкими руками дьяку в горло.
Молчанов сразу же дернулся в сторону, пытаясь высвободиться от жесткого захвата, но запнувшись ногой за лавку, упал. А соперник сверху навалился и еще яростней душит. Круги пред глазами у дьяка, дышать нечем, и погиб бы человек, кабы, не удача. Сподобилась птица сия обратить взор свой на попавшего в опасный переплет Михайлу. Сподобилась и сунула ему в ладонь мизинец противника, а дальше дьяк не растерялся. Теперь он наверху: предплечьем на шею недругу давит, правой рукой губу нижнюю ему крутит и орет прямо в ухо до во всё свое луженное горло:
- Где Нюшка?!
Мужик же не сдается, ногами сучит, вертится, бьет, куда ни попади. Один удар по ножке стола пришелся, хрустнула ножка, стол покосился, и покойник сверху на дерущихся съехал. Молчанов отшвырнул труп в сторону и противника, еще яростней терзая, пытает:
- Где Нюшка?! Отвечай, собачий сын!
А мужик бьется под его рукой, вертится, словно налим на кукане, мычит, потому как за губу его дьяк больно ухватил. Михайло же дело свое крепко знает, довел мужика до крайности и отпустил его губу. Как отпустил, так мужик ему и прохрипел тут же:
- В лесу она. У отца моего прячется. За гнилым болотом. Что ж ты делаешь изверг? Пусти!
Отпустил дьяк страдальца, встал, штаны отряхнул и к порогу. Мужик же подполз к мертвому сыну, прижал его изуродованную голову к груди и заплакал.
Князя Шуйского Молчанов нашел возле царского крыльца. Князь стоял в окружении своих приближенных и чего-то ждал. Здесь собрались все: окольничий Андрей Клешин, дьяк Елизар Вылузгин, рында - оруженосец князя Никита Соловей, митрополит Геласий, сотник Бекасов, тут же братья Нагие стояли. Вообще, толпилось возле крыльца народу великое множество. Шуйский, как только Молчанова заметил, так сразу к нему взор и обратил, что там, дескать, у тебя. Михайло поведал всё князю чин по чину и такой итог своему докладу подвел:
- Видела душегуба Нюшка Николина. На дороге она с ним столкнулась. Прячется же Нюшка у своего деда возле гнилого болота. Теперь главное проводника знающего найти.
- А чего его искать-то? - вмешался в доклад дьяка один из местных воинов. - Я знаю, где дед Нюшки от мира скрывается. Отрекся он от всего и сидит в лесу. Как раз возле того болота. Место известное, к нему половина города на поклонение ходят. Далековато, но дотемна дойти можно.
- Ну, так пошли, - ухватил за рукав разговорчивого воина Молчанов.
- Да я бы с превеликим удовольствием, - замялся воин, - но сейчас, ведь, служба заупокойная в храме по царевичу будет... Помолиться за упокой души его дюже охота.
- Да, да, - заволновались все слышавшие разговор, - заупокойную службу грех пропустить.
Идти на гнилое болото решили утром.
В избе Селивана было суетно. Глаха, жена Селивана, худая и костистая баба хлопотала возле печи, выкладывая из горшка в блюдо пареную репу, а возле её подола гудел, словно разбуженный рой, выводок ребятишек - мал - мала меньше. Они кричали, пихались, тянули грязные ручонки к блюду, а мать лупила по этим рукам мокрой тряпкой. Всему свое время.
- Хозяйка, - крикнул с порога Ждан. - Селиван-то у тебя где?
- У себя спроси, - зло откликнулась хозяйка, отбывая очередное покушение на содержимое блюда. - Я ж сказала, только за столом есть будете! Быстро за стол!
- Чего это 'у себя' - не сразу понял отклика Глахи Ждан.
Но она сразу непонятности не рассеяла, а понесла блюдо с репой к столу и стала там 'ложкой по лбу' определять очередность выдачи репы. Когда хлипкий порядок за столом чуть-чуть наметился, Глаха еще раз внимание Ждану уделила.
- Он как ушел с тобой тогда, так и не вернулся, - сказала хозяйка, легонько стегнув тряпкой по рукам старшего сына, который попытался ухватить репу не в свой черед.
Тут Ждан и вспомнил, как сговаривались они с Селиваном насчет лохани. Селиван обещался пробраться за царское крыльцо и взять в кустах лохань. Орина должна была её вынести со двора царского да под куст черемухи сунуть. А там Селиван ту лохань подхватить намеревался. Да, только, вынесла ли? Всё, ведь, в тот страшный день перепуталось. А почему Селиван домой не вернулся. Пока Ждан раздумывал да топтался у порога, с репой за столом было покончено. Ватага ребятишек с веселым гомоном выбежала на улицу, а Глаха с тряпкой в руках подступала к гостю. Даже особо не вглядываясь в выражение лица хозяйки, гость понял, что лучше для него, как можно скорее сбежать из этой избы. Так он и сделал. Ждан торопливо выбежал на проулок, потом на дорогу и ноги сами его понесли в сторону царских хором. На дороге оказалось людно. Все куда-то спешили. Скоро Ждан догнал соседку Лушу и хотел у неё поинтересоваться, а чего это так народ всполошился. Но поинтересоваться сразу не получилось, Луша сперва свой спрос начала. Как Ждана увидела, так и начала.
- А чего это Орины твоей не видать? - как-то лукаво ухмыльнувшись, затараторила соседка. - Всё была-была, а тут нету. Уж не случилось ли чего? И не мудрено, ведь, случиться-то, ежели по ночам с мужиками в собольих шапках гулять... Вот, бесстрашная...
- В каких еще шапках? - строго перебил говорливую соседку встревоженный мужик.
- Так шла она с мужиком в собольей шапке. Мужик не нашенский, нашенских я всех знаю.
- Путаешь, ты что-нибудь, - пуще начал сердиться Ждан. - Жара, какие тебе собольи шапки.
- Я говорю в собольей, - топнула ногой баба, показывая всем своим видом, ни спорить, ни говорить она больше не намерена. Пришлось Ждану от неё отступиться.
Весь город собирался к храму на заупокойную службу по царевичу. Ждан поначалу не хотел в храм идти.
- Постою рядышком, - думал он, - помолюсь маленько и дальше пойду Орину искать.
Только мужик так подумал, и видит с другой стороны церковного крыльца в толпу втиснулся незнакомец, на голове которого красовалась шапка, дюже похожая на соболью. Пришлось Ждану средь плотно стоящего народу к крыльцу пробираться, а там и в храм вошел. Войти-то, мужик вошел, а толку от этого, кот наплакал. В храме-то все без шапок. Пойди разбери тут, кто в собольей пришел, а кто нет. И назад уже не повернешь...
Когда служба закончилась, нам улице уж слегка затемнело. Ноги Ждана от длительного стояния сделались ватными и слушались как-то не совсем. Еле-еле доковылял мужик до ближайших бревен, присесть ему очень захотелось. Захотелось, но не пришлось. Подбежал к нему старший сын Селивана - Павлушка да за рукав тянет. Тянет и шепчет:
- Пойдем дядя Ждан к заброшенной мельнице. Там тятя мой тебя дожидается.
Побежали. Селиван прятался средь гнилых развалин старой мельницы. Он затащил Ждана в свой схорон, и стал торопливо шептать:
- Чего я видел-то, Жданушка. Чего видел... Век бы не видеть. Я, ведь, спрятался в кустах, жду, пока Орина лохань вытащит, а он рядом со мной прошел. Вроде, монах. Слава Богу, меня он не заметил. Где уж он пробрался в загородь царскую, не знаю. Ну, мне-то чего? Лежу. У меня дело своё. Мне лохань нужна, а дальше меня ничего не касается. Тут царевич с крыльца сбежал. Монах его к себе подозвал, да ножом... По горлу. Кровь, так и обрызгала всё кругом. Я бежать! А он, думаю, заметил меня. Вот я и схоронился. Боюсь, убьет.
- Кто? - таращил глаза на испуганного Селивана Ждан.
- Как кто? - резко ухватил Селиван своего собеседника за отворот рубахи. - Душегуб. Царевича он зарезал. Неужто ты не понимаешь?
- Царевича?
- Царевича... Это ж сатана в человеческом обличье являлся. Прятаться мне надо. А ты завтра иди в царский дворец и расскажи там...
- Чего ж расскажу-то?
- Примета у душегуба есть. У него на правой руке безымянный палец наполовину отсутствует, а рядом, на среднем пальце, перстень с рубином...
Где-то рядом завопила ночная птица. Мужики замерли, и дышать почти перестали, потом отошли.
- А еще скажи, - продолжал шептать Селиван. - Я его на базаре видел. У менялы. Пусть там поищут. Так и скажи, поищите, мол, у менялы...
- Так может, ты сам пойдешь и расскажешь? - после некоторой паузы спросил Ждан. - Мне не поверят...
- Нельзя мне, - мотнул головой свидетель подлого убийства. - Стережет меня сатана. Как только отсюда выйду, так сразу нож в горло, а тебя он не знает ...
Никак не спалось Василию Ивановичу Шуйскому, и так он повернется на своей атласной постели и эдак, а сон от князя, как юркий пескарь под корягу. Комар еще над ухом звенеть. Долго бился с ним, щеки от той битвы огнем горели, а комар только. Потом вроде упокоился кровопивец, но тут дверь заскрипела. Княжеский спальник Ефрем осторожно переступил порог и зовет Шуйского негромким шепотом:
- Ты уж прости меня князь, ради Бога, но тут к тебе...
- Кто еще там?! - сердится князь.
Спальник ответить не успел. Отшвырнул его кто-то в сторону. Шуйский вскакивает с лежанки и тут же тут же попадает в крепкие объятья.
- Будь здрав, друже! - кто-то урчит над ухом князя. - Не признал, поди?
А как в темноте кромешной кого признаешь! Вот, как принес спальник свечу, так сразу всё и ясно стало. Действительно, дорогой гость к Шуйскому пожаловал. Сам - Федор Никитич Романов. Старший из Романовых. Виднейший человек на Москве. Спальнику велено было подать сладкого заморского вина и исчезнуть глаз долой. Спальник у Василия Ивановича понятливый, никто глазом моргнуть не успел, а его уж и нет. Кувшин с вином возле свечи стоит, а спальника и след простыл. После всяких да разных малозначащих слов о здоровье, погоде да трудностях дороги ночной, гость Шуйского заговорил о важном деле своем.
- Знатное у тебя вино, Василий Иванович, - утер рот тыльной стороной ладони Романов, - да только я к тебе не вино пить приехал ночной порой... Люди московские меня к тебе прислали.
- Почто?
- Да, вот грамотку всё просят тебя подписать, - улыбнулся гость и подал Шуйскому свиток.
- А что это? - насторожился Василий Иванович.
- А, будто не знаешь. Всё ты знаешь и понимаешь, Василий Иванович. Одолел всех Годунов. Подпиши, что это его люди царевича сгубили. А мы эту грамотку и в Москве почитаем, и Государю, как следует, преподнесем. Подпиши да встань с нами в один ряд. Тебе все поверят.
Задумался князь Шуйский. Темнее тучи сидит. Вот попал в переплет. Романовым-то ссориться не с руки, за него в Москве многие стоят, и против Годунова никак пойти нельзя. Год назад в верности клялся до божился, а тут... Нет, против Годунова никак нельзя подниматься. Один раз уже поднялись, и на самую малость без головы не остался... Романову-то что, он всяко в стороне останется. Хитрый он. Не выгорит его дело, он от меня отречется, да и выгорит, тоже на него надежа лежа...
- Единожды солгавший, кто тебе поверит? - подумал Шуйский и, тряхнув головой, смело глянул в глаза Романова. - Нет, не буду ничего подписывать. Врать не хочу.
- А тебе и надо врать, Василий Иванович, - зашептал на ухо Шуйскому гость, - ты только подтверди для всех, Нагие сущую правду говорят. Дальше наше дело.
- Нет, - упрямо замотал головой Василий Иванович, - я против правды не пойду. Не гоже мне клятву нарушать. Молчанов уже на след душегуба вышел, завтра всё и решится...
- Какой еще, Молчанов?! - вскочил с лавки Федор Никитич. - Ты только скажи, мы любого Молчанова под нож пустим. До утра не доживет!
- Нет! - стукнул ладонью по столу Шуйский.
Романов крепко стиснул зубы, набрал в грудь воздуха, намереваясь еще что-то сказать, но, вдруг передумал, махнул рукой и не прощаясь выбежал за порог, крепко хлопнув напоследок дверью.
За окном застучали копыта. И умчал отряд московского боярина из Углича в ночь.
Еще только краешек солнца показался из-за стены темного леса, а отряд во главе с дьяком Молчановым уже спешил к гнилому болоту.
- Он уж лет, поди, пять в лесу укрывается, - ведал Молчанову говорливый проводник. - А травы так знает.... У кого что заболит, все из города к нему идут. Мудрый человек.
Возле землянки мудрого человека было пусто. Стали кричать и звать его, но только зря понапрасну глотку рвали. Никто не отозвался. С Молчановым были три воина и проводник. Поначалу все стояли молча, испытывая некоторое разочарование: шли, стремились, надеялись, а тут никого... Разошлись искать затворника. Вокруг его землянки глухо: кусты орешника, елки и молодой осинник. Пробирались с трудом, и тут крик:
- Сюда!
Все побежали на крик. Она лежала средь примятой молоденькой осоки. Густые русые волосы её были растрепаны, сарафан изодран, ноги в крови, висок разбит. На почерневшей ране пировали жирные мухи.
- Кто ж так Нюшку-то? - сокрушался проводник. - Нелюди. Право слово - сатанинское отродье.
А Молчанову новая забота. Всё шло, как нельзя лучше: на след он напал, казалось, до цели рукой подать, и вот на тебе... Молчанов внимательно осмотрел убитую, и всё вокруг неё. Ничего заслуживающего внимания с первого взгляда не нашлось, а вот со второго... А со второго заметил Михайло отпечаток сапога с каблуком. Сперва он подумал, что это его след. Он один здесь каблуки на сапогах имел. В Угличе в таких сапогах почти и не ходил никто. Углич - не Москва. Молчанов тут же наступил рядом с заинтересовавшим его следом и сразу понял, что след это чужой. Примета на том следе имелась: сапожник, ровняя задник каблука, здорово ножом вильнул и на каблуке выемка знатная случилась. Примета знатная да что толку. Всех каблуков, ведь, не пересмотришь. У всех воинов московских, почесть¸ сапоги с каблуками. Это, как иголку в стоге сена искать.
- Что же делать-то? - размышлял дьяк, пробираясь сквозь кусты к лошадям, которые остались на лесной тропе. И крик громкий сзади.
- А-а-а! Поймал!
- Случайно получилось, - рассказывал довольный воин, вытаскивая за шкирку из ямы костлявого старика с грязной сивой бородой. - Иду и вижу, вроде, дыра под елкой. Ну, я и сунул туда пику, а он как заорет.
Старик дрожал, вертел головой, словно выловленный из норы крот, да просил беспрестанно:
- Не убивайте меня. Ради бога, не убивайте.
Убивать его никто не собирался, а вот расспросили строго.
- Уже темнело, когда они пришли, - чуть-чуть успокоившись, ведал старец. -Сразу же стали Нюшку - Сказала она им про мужика, - нетерпеливо перебил рассказчика Молчанов. - Назвала, кто таков?
- Назвала.
- Кто?!
- Селиван Курносов.
Со стариком больше не разговаривали. Помчали в город.
Возле избы Курносова волновался народ.
- Чего здесь? - закричал дьяк, осаживая разгоряченного скакуна перед толпой.
- Селивана убили, - вздохнул чернобородый мужик. - И как только выследили его? Он, словно чуял свою погибель, прятался на мельнице заброшенной.
- Мальчонка опростоволосился, сынок его, - торопливо стала рассказывать баба в рыжем платке. - Монах к ним сегодня утром пришел, да стал пытать Глаху, где, мол, Селиван. А мальчонка побежал отца предупредить. Он же не знал, что товарищ монаха издали за домом следит...
Молчанов долго расспрашивал домашних убиенного о приметах монаха, но ничего путного не узнал. Ни одной приметы вызнать не удалось. Монах - и всё тут. Правда, увидел дьяк возле крыльца след того самого сапога с кривым каблуком. Но от этого следа ему особо легче не стало.
Молчанов решил пойти к князю Шуйскому и всё рассказать. Может, князь чего присоветует. У него голова светлая.
А возле царского крыльца народу - не протолкнешься. Гроб с царевичем перенесли из городского храма в домовую церковь, и весь город шел сюда прощаться. Охрану от ворот ограды сняли, теперь воины стояли лишь на нижних ступенях царского крыльца. Молчанов медленно шел к крыльцу, разглядывая людские следы. Два воина шли впереди дьяка, расчищая дорогу, третий шел сзади. Михайло шагал медленно, размышляя, что же дальше-то делать. Со смертью Селивана, ниточка надежды быстро найти душегуба - оборвалась. Какой-то злобный тать мешал дьяку в его поисках.
-Вот, злыдень, - прошептал Михайло, - подойдя к крыльцу. И вот тут его окликнули.
- Мил, человек, - послышался хриплый дрожащий голос из толпы. - Постой. Это ты душегуба разыскиваешь?
Молчанов, может быть, и внимания на этот окрик не обратил бы, но его попытался ухватить за рукав какой-то мужик. Воин, шедший сзади дьяка, прыгнул к мужику, желая с разбега одарить его оплеухой, но Михайло быстро остановил охранника. Михайло всегда любил делать всё быстро.
- Чего тебе? - сделал дьяк резкий знак рукой, чтоб трогать говоруна.
- Я примету душегуба знаю...
- Откуда?
- Мне Селиван рассказал.
- Ты знал Селивана? - вздрогнул от неожиданной удачи Михайло, ухватил мужики руку и потащил к дровяному складу. Там народу поменьше. - Говори, говори, чего он тебе сказал?
Мужик мялся, хлопал глазами, то краснел, то бледнел, потом решился и выдавил из себя:
- Я всё расскажу, только и ты вели воину своему рассказать, куда он жену мою увел.
- Какому воину?! - взревел от нетерпения Молчанов.
- Вон тому, в шапке собольей, - дрожащей рукой мужик указал на одного воинов, сопровождавших сегодня дьяка.
- Невер! - еще громче закричал Михайло. - Подь сюда! Ты куда его бабу дел?
- Какую бабу? - нахмурил лоб до глубоких морщин воин, а потом эти морщины резко разгладились и Невер хлопнул себя по лбу ладонью. - Дурья моя башка! Забыл! Ты же, Михайло, послал меня за кормилицей царевича. За Ориной. Я её привел. В подвале в клетушку под запор посадил и пошел тебя искать да не нашел. А потом туда-сюда и забыл.... Она, поди, так под запором и сидит.
- Веди! - приказал Молчанов, и опять к мужику. - Рассказывай!
- Видел Селиван, как царевича убивали. И примету душегуба запомнил. У него на правой руке безымянный пальца нет, а рядом, на среднем пальце, перстень с рубином... Вот...
Мужик еще что-то хотел сказать, но из-за угла вышла его жена Орина. На неё было больно смотреть, но Ждан обрадовался несказанно. Он словно в один миг забыл о разговоре с важным дьяком и со всех ног бросился к супруге. Но обняться им в тот день, оказалось не суждено. Какие-то воины подбежали к ним, заломили руки за спину и куда-то потащили волоком.
- Что такое?! - аж, чуть было, не задохнулся от возмущения Молчанов, и тут же узрел перед собой оруженосца князя Шуйского Никиту Соловья.
- Пошли со мной, - резко махнул рукой оруженосец в сторону заднего крыльца царских палат.
Не посмел ослушаться княжеского приближенного дьяк, и они пошли: Никита впереди, а Михайло сзади. Молчанов, ничего пока не понимая и злясь на Никиту, сердито сопел и смотрел себе под ноги. Мысли у него от злости как-то затуманились, но просветление наступило мгновенно: как только Михайло увидел перед собой знакомый след сапога, так и прояснилось всё.
- Ты почто Нюшку убил?! - схватил дьяк оруженосца за плечо.
- Потом! - даже не оборачиваясь, сбросил руку с плеча Соловей. И пришлось Михайле молча согласиться. Потом, так значит, потом...
Они поднялись на крыльцо, прошли мимо всполошившегося охранника, и поплутав средь каких-то чуланов и загородок подошли к чуть приоткрытой двери.
- Смотри, - шепнул оруженосец.
Молчанов осторожно глянул в щель. За столом, возле небольшого оконца сидели двое: князь Шуйский и человек в черном рубище. Человек этот показался дьяку знакомым, но признать сразу его не получилось, и Михайло обернулся к Никите.
- Узнал? - чуть слышно поинтересовался оруженосец.
Молчанов пожал плечами, потом еще раз глянул на незнакомца и немного обомлел. Это же брат Василия Ивановича Шуйского Андрей Иванович.
- Ты на правую руку его посмотри, - вновь шепчет над ухом Соловей.
Михайло глянул, увидел изуродованный палец, перстень с рубином и понял всё.
- Ты знал всё? - приступил дьяк к Никите Соловью, как только они вышли на крыльцо.
- Да, где там, - махнул рукой оруженосец. - Я вчера услышал, как ты про девку князю рассказал, так меня ретивое и заело. Что это думаю, вся слава Молчанову достанется. Я чем хуже? Один воин мой прошлым летом был у того старика. Он нас к убежищу привел. Мы девку расспросили...
- А убили-то вы её зачем? - перебил рассказчика дьяк.
- Непокорная, больно, и дура. Была б поумней, то жила бы. Царапаться вздумала. Право слово, дура... Вот. А дальше мы на Селивана вышли. Он поначалу кочевряжиться вздумал, но мы и не таких ломали. Я как про пальцы услышал, так меня словно обухом по голове. Мне эта примета известная. Неужто, думаю, Андрей Иванович объявился? Прошел слух, что умер он в Каргополе.... Пока к базару бежали, я всё на совпадение надеялся. Как лучше хотел... Но, сам видишь...
- А что же теперь делать нам? - поднес ладонь к бороде Молчанов.
- А вот что, - оруженосец что-то тихо-тихо зашептал на ухо дьяку.
- Как ты смог?! - злился не на шутку князь Шуйской.
- Я не хотел, - мотал головой брат. - Он ножик мне показал, и на меня точно затмение напало. Бес попутал. А, думаю, твой отец деда моего псарям на растерзание дал, а ты улыбаешься... Бес в меня вселился в тот миг. Точно, бес... Вот я его ножиком по шее. А у меня другое в голове было.
- Чего?
- Похитить я его хотел. Примеряться первый раз пришел.
- Для чего похитить-то? - таращил князь глаза на брата.
- Как для чего? Я обитель одну лесную присмотрел. Решил туда царевича отвезти. Продержал бы его там взаперти лет пять. Даже, не продержал бы, а прожил с ним вместе. Стал бы я ему там и отцом и матерью. Привык бы он ко мне... Шагу бы без меня опасался сделать... А потом пришло бы и мое время.... В Москву б я его привез... Да, вот, бес меня попутал...
На следующий день после похорон царевича на площади Углича собрали народ. Народ поначалу недоумевал и слегка опасался, но потом все опасения были рассеяны слухом о том, что сейчас тайну великую приоткроют. На лобное место вышел князь Шуйский и его свита. Из свиты вышел дородный человек и громким голосом крикнул.
- Слушай народ всю правду! Слушай о гибели царевича! Слушай правду страшную!
Все ожидали, что слово будет молвить Василий Иванович Шуйский, но неожиданно перед народом вывели кормилицу царевича Орину Жданову. На Орину смотреть было страшно: лицом черна, глаза красные от слез, волосы растрепаны. Говорила кормилица тихо, но все её слышали. Тишина над площадью повисла такая, какой никогда еще в Угличе не было.
- Не убивал никто Дмитрия Ивановича, - дрожащим голосом рассказывала Орина. - Сам он себя зарезал... Не усмотрела я... В ножики пошел играть... И падучая болезнь напала на него... Задрожал он весь и ножом в горло себя ткнул...
- Что ж ты врешь-то, баба чертова? - внезапно заорал один из горожан, но больше ему крикнуть было не суждено. К нему подбежали воины, повалили его, и тут же при народе палач вырвал крикуну язык. Больше никто вслух в словах Орины не сомневался. Затем слово перед народом держал мальчишка Петрушка Колобов. Он рассказал, как они начали играть царевичем в ножики и как царевич упал. Завершив рассказ, мальчишка протиснулся к Соловью и зашептал:
- А когда ты мне пистоль обещанный дашь?
- В Москве дам, - приложил палец к губам княжеский оруженосец.
В Москву уехали на следующее утро. Молчанов всю дорогу ехал на коне возле телеги, а в телеге сидели Орина, муж её Ждан да Петруша Колобов с матерью своей. Радовался на телеге только Петруша, а остальные были чернее тучи.