Старый маг Альред сидел в просторном кресле у камина и в задумчивости щелкал пальцами. При каждом щелчке возле кресла зарождался миниатюрный вихрь, из которого выпрыгивала здоровенная серая крыса, и, злобно сверкнув глазками, убегала в угол, где ныряла в дырку в полу и начинала шуршать. Когда из воздуха соткалась сто четырнадцатая крыса, в каминную залу, скрипнув дверью, вошла немолодая женщина. Это была жена Альреда. Она держала в руках огромную мокрую тряпку.
- Опять?!
Альред подскочил в кресле. Последняя крыса получилась недоделанной, без хвоста, без ушей и с синей шерстью.
- Я просто задумался, Мадена, - виновато произнес он.
- Сию минуту убери всех мерзких тварей из залы!
- Да, сейчас, - он опять щелкнул пальцами. Копошение в углу прекратилось, но недоделанная крыса не исчезла. Она покосилась на мага и невозмутимо проковыляла через всю залу.
- Мутант, - вздохнул Альред, - теперь она неуязвима для магии.
Мадена выразительно посмотрела на мужа и метнула в крысу мокрую тряпку. Та ловко вывернулась и скрылась за приоткрытой дверью.
- Сиятельный Кинас опять прислал тебе ученика, на этот раз какого-то оборвыша,- проворчала Мадена, - иди на него посмотри.
Ученики прибывали в замок с поразительной регулярностью. Каждый год сиятельный Кинас присылал очередного мальчика. Сначала это были сыновья знатных мэсконов и торговцев, но они, привыкшие к хорошей пище, обилию слуг и родительской опеке, и не найдя всего этого в замке мага, быстро сбегали. Редко кто из них мог продержаться здесь более месяца. Мудрый правитель Кинас наконец решил пойти другим путем - он прислал Альреду подобранного на улице сироту, которому было все равно, чему учиться - лишь бы кормили.
Вот его и кормили. Довольный малец уплетал вторую или третью тарелку вареной фасоли, ароматной и дымящейся, только из печки.
В поварскую вошел Альред. За ним с недовольным видом следовала Мадена. Она все еще не могла свыкнуться со своим поражением в охоте на синюю крысу. До сих пор она всегда выходила победительницей. Всех сотворенных мужем в минуты задумчивости созданий она успешно истребляла магическим порошком ("дустом", говорил Альред, изготовлявший его для жены в большом количестве). Если порошок не помогал, она бралась за метлу. До этого дня ей удавалось сохранять замок в относительной чистоте. Но синяя крыса...
- Как тебя зовут? - спросил мальчика Альред.
- Лишком люди кличут, - хмуро ответил тот.
- Лишком? - удивился маг, - а почему?
- А потому что лишний везде , - огрызнулся Лишко, - отовсюду в шею гнали.
- А лет-то тебе сколько?
Теперь настала очередь мальчика удивляться. Он считал возраст по веснам.
- Лет? Мне уже тринадцать весен.
- А где ты жил до тех пор, пока Кинас не привел тебя ко мне?
- У стекловара, дядьки Безыменного. Он меня ремеслу учил, считать, читать выучил. А потом, когда помер дядька, я на улице жил.
- И давно на улице живешь? - задумчиво вопросил Альред.
- От весны до весны.
Год, подумал маг. Действительно, парнишка выглядел заморенным и измученным. Не очень-то раздобреешь, подаянием питаясь. Или роясь по помойкам. Или отбивая у своих товарищей, таких же попрошаек, выклянченные за день монетки.
Альред не стал спрашивать мальчика о родителях. Скорее всего, он о них ничего не знал. А если и знал, успеет еще рассказать.
- А хочешь ли ты учиться магии? - задал, наконец, главный вопрос хозяин замка. Обычно ученики поспешно кивали головой. Быть учеником мага было не менее почетно, чем, скажем, первым советником сиятельного Кинаса.
- Нет, - сразу ответил Лишко.
- А кем же ты хочешь стать? Мэсконом?
- Нет. Воином.
К такому ответу Альред едва ли был готов. Но внезапно ему в голову пришла идея.
- Воином? Ну что ж... в таком случае, тебе нужен добрый меч.
Глаза Лишко изумленно распахнулись. Он и мечтать не смел о таком.
Они прошли через множество залов, спускались по лестницам, миновали темный мрачный коридор с узкими окошками-бойницами. Тот, кто возводил замок, был настоящим стратегом и гениальным архитектором. Все было предусмотрено - и пожар, и война, и осада.
Наконец Альред свернул в боковой коридорчик, увлекая за собой Лишко. Они остановились перед внушительных размеров железной дверью. По мнению мага, эта дверь была излишней, он всегда либо расшибал об нее в темноте лоб, либо путал ключи и подолгу не мог попасть в потаенную комнату. Но в глазах Лишко авторитет Альреда немедленно возрос. Что же это за замок без секретных тайников. Как и все мальчишки, Лишко обожал тайны и приключения, хотя и не испытал в своей жизни ни одного.
Альред наконец открыл дверь. Раздался такой скрип, что у Лишко даже заболели уши. Дверь хранила за собой маленькую темную комнату, посередине которой стоял большой дубовый стол с расставленными на нем скляночками и разбросанными листами бумаги, а на стене... сердце мальчика вдруг забилось в два раза быстрее, потому что на стене висел прекраснейших изо всех виденных им в жизни мечей. Слабый свет, падавший на лезвие из узенького окна, отражался яркими бликами, заставив мальчика прищурить глаза. В рукоять был вделан драгоценный камень синего цвета. Лишко не знал, что это сапфир, один из самых дорогих камней. Внезапно он понял, что маг шутит. Мог бы и раньше понять. Недостоин оборванный безродный мальчишка такого меча. Да и вообще никакого недостоин. И вряд ли когда...
- Бери его, он твой, - сказал маг.
И опять мальчик поразил его ответом.
- Нет. Я недостоин, мастер. Я должен заслужить. - И отвернулся к окну.
Вообще-то Альред и не собирался отдавать ученику меч. По крайней мере, не сразу. Меч был заколдован. То есть снять его со стены мог только Альред либо равный ему по умению. Маг надеялся таким образом заинтересовать мальчика в магии, потому что - он должен был признаться самому себе - этот ученик ему пришелся по душе. Непонятно почему, но хмурый и угрюмый мальчишка показался ему милее всех прежних умненьких, веселых и знатных учеников.
Альреду вдруг стало стыдно. Парень оказался не по-детски серьезен, а он с ним, как с маленьким. Пряник пообещал.
- Знаешь, - признался он,- а ведь меч-то заколдован, ты бы его и не снял. Ты уж прости, я вовсе не хотел тебя обманывать. Я хотел, чтобы ты был моим учеником и думал, что заинтересую тебя. До тебя Кинас присылал мне девять мальчиков, они хотели учиться, но не смогли. А ты бы смог, но без твоего желания ничего не получится. Воина я из тебя вряд ли сделаю, я сам не воин. А на улицу опять я тебя не отпущу. Будешь жить в замке. Кинасу скажу, что учишься.
Сказал - и легче стало. Словно после долгих мучений выбрал наконец верное решение. Лишко отвернулся от окна, где высматривал что-то, недоступное взору Альфреда, и произнес, опять так же хмуро, глядя в пол:
- Может, работу какую надо сделать? Я много чего умею, за лошадьми могу ходить, посуду мыть, двор убирать. Без дела не останусь.
И снова умудренный и седой маг почувствовал себя юнцом. Ему определенно требовался совет жены.
- Ладно, - сказал он мальчику, - пойдем, я тебе покажу, где жить будешь.
И опять они шли коридорами и коридорчиками, проходами, поднимались и спускались по лестницам. Наконец в одном из коридоров, довольно светлом, но узком, маг толкнул деревянную дверь. Скрип несмазанных петель был еще противнее, чем у потаенной двери.
- Входи, осмотрись. А я скоро приду.
И маг заспешил на поиски Мадены.
Лишко, оставшись один в комнате, внимательно огляделся. Помещение явно было нежилое, причем настолько, что обитатели замка давно забыли о его существовании. Это было действительно так. Альред, идя по коридору, думал, куда бы пристроить мальчонку, и с удивлением обнаружил эту комнату. И вздохнул с облегчением, потому что Мадена сюда наверняка не заглядывала со своими порошками, а в гостевых сейчас было не продохнуть от ядовитых испарений, поскольку вчера он, задумавшись, сотворил кучу премерзких насекомых. А что в комнате не прибирались почти полвека, так это пустяки.
Лишко, видимо, так не считал. Он отыскал в куче хлама тряпку и палку, соорудил некое подобие метлы и начал изгонять нечисть, в огромных количествах расплодившуюся в углах, на полу, на потолке и за мебелью.
Из пыльных куч порскнули во все стороны коренные обитатели комнаты. С потолка посыпались клочья мусора и еще какая-то гадость. Медленно спланировали мушиные крылья. Лишко еще раз взмахнул метлой и сразу же испуганно присел, поскольку от потолка оторвался черный комок, который вдруг зашипел и, расправив крылья, молнией ринулся к нему. Немея от ужаса, мальчик не глядя отмахнулся палкой. И попал. Черная тварь упала совсем рядом в кучу хлама на полу.
Лишко первый раз видел летучую мышь так близко. Зверек лежал на полу, раскинув крылья, которые от пыли стали вдруг серыми. Мальчик осторожно протянул руку к правому крылу, на котором была кровь. Видимо, он с испугу здорово махнул палкой. Крыло было сломано и порвано. От прикосновения зверек очнулся, снова зашипел и, ощерив пасть, попытался укусить врага. Лишко едва успел отдернуть руку. Потом осторожно, помогая какой-то найденной тут же дощечкой, положил зверька на тряпку, спеленал, чтобы не оказаться укушенным, и понес. Память у мальчика была отменная, и он, почти не останавливаясь для того, чтобы вспомнить поворот, скоро оказался у дверей каминной залы. Озабоченный только тем, чтобы донести зверька как можно скорее - а в том, что маг его вылечит, он не сомневался - он с ходу толкнул ногой тяжелую дверь и вошел. В креслах у камина сидели Мадена и Альред и разговаривали. Судя по их лицам, разговор был не совсем спокойный и мирный. Альред выглядел немного встрепанным, но все же радостным, Мадена хмурилась. При виде Лишко они резко замолчали и уставились на него. Вернее, на то, что он нес в руках.
- Что это? - недружелюбно спросила Мадена.
- Летучий зверь, - серьезно ответил мальчик. - Я ему крыло поранил. Лечить надо. Я не умею.
- Летучая мышь, - растерянно поправил Альред. Он хотел было взять зверька, но неожиданно вмешалась Мадена.
- Давай сюда, - она хотела сказать "эту тварь", но сказала другое, - эту мышь.
Говорят, что на новом месте плохо спится. Пожалуй, сказавший это был прав. Лишко лежал на широкой дубовой кровати и смотрел в окно. Он думал о прошедшем дне, понимая, что этот день был особенным в его судьбе. Какая неведомая сила погнала его сегодня утром на главную улицу? Лишко прикрыл глаза и вновь увидел внимательный взгляд Кинаса. Правитель города смотрел на оборвыша, едва не попавшего под копыта его коня. Что заставило Кинаса подхватить мальчишку одной рукой, посадить с собой на седло и спустя некоторое время поручить одному из своих ближников доставить его в замок мага?
Лишко встал с кровати и подошел к окну. Оно было не очень широким, но высоким, и на полу пролегла узенькая полоска лунного света. Из заповедной выси, из потаенных недр Темного Моря, смотрели на него немигающие глаза Ночных Богов. Лишко отыскивал знакомые очертания и радовался им, точно старым знакомым, нежданно встретившимся в далекой стране. Ночной ветер доносил запахи и звуки леса. Там шла своя, ночная жизнь.
Но как бы ни был ум мальчика взбудоражен событиями дня, усталость все же понемногу брала свое. Он снова лег на кровать и, засыпая, вспоминал остаток дня. Отнеся летучего зверька в каминную залу, Лишко тут же попросил у мага воды и тряпок, чтобы прибрать в комнате. Маг изумленно уставился на мальчика, словно тот только что сообщил ему нечто новое в его ремесле, и тут же прищелкнул пальцами от восхищения, сотворив очередную крысу. Благо, Мадена уже ушла, осторожно неся в ладонях раненую летучую мышь. Маг отправил Лишко в поварскую, к старой Нейне, которая, помимо съестных запасов, ведала в замке тряпками, ведрами, метлами и еще множеством разных полезных мелочей.
Нейна, дородная женщина с седыми косами, закрученными наподобие птичьего гнезда, порылась в необъятных карманах засаленного передника и вытащила связку ключей. Отыскав нужный, она жестом показала мальчику идти за собой и неторопливо пошла вниз по лестнице. Спустившись в маленькую кладовку, куда свет падал сверху из нескольких окон, она порылась в бесчисленных сундуках и сундучках, и вытащила несколько старых тряпок, довольно новое ведро и палку с прибитой к ней крестом планкой, изобретение Мадены, с некоторых пор страдавшей болями в спине. Мадена наматывала тряпку на планку и могла не наклоняться, изгоняя альредову нечисть.
Потом Нейна постояла на пороге комнаты, смотря, справляется ли мальчик с уборкой. Лишко справлялся, к грязной работе он был приучен. Правда, поначалу он опасался других летучих зверей. Но если они и были, то скорее всего, потревоженные внезапным вторжением после полувекового покоя, уже давно улетели в окно. Нейна одобрительно покивала головой и торжественно удалилась. Лишко с первого взгляда распознал в ней глухонемую, но все же сказал спасибо. Во всяком случае, с глухотой он ошибся. Нейна обернулась и кивнула, прикрыв глаза - не за что, мол, не за что.
В коридоре послышались шаги и голоса. Лишко уловил обрывки спора. Насколько он мог понять, Мадена хотела усыпать пол комнаты ядовитым порошком, дабы истребить ползучих тварей, а Альред был против. "Мальчонку отравишь! ", - услышал Лишко. Доводы мужа показались Мадене убедительными, и она отступилась. Мальчик мысленно поблагодарил Альреда, потому что уже успел увидеть несколько подохших от чудесного порошка животных, которых Мадена еще не успела убрать. Или Нейна не успела. Все же жена мага соблюдала приличия и чаще занималась тем, что отдавала слугам приказания.
Маг привел с собой бородатого мужика непомерного роста и могучего телосложения, но с добрым лицом. Представил его как конюха. "Звать его Борни". Борни был мужем Нейны, как впоследствии выяснил Лишко.
Конюх помог передвигать дубовую кровать, дубовый же стол ("а зачем мне стол", - подумал Лишко, но вслух не стал ничего говорить), дубовый стул. Лишко тем временем успел извести с дюжину ведер чистой воды. Деревянный пол намок и даже немного разбух, но блестел чистотой. "Молодец", - одобрил Борни, ухмыляясь.
Потом, во дворе, Лишко рубил дрова, складывал поленницу. В первый раз за много лет поленница получилась похожая на себя самое, а не на ближайший к замку холм, заслуженно прозванный Кривым. "Молодец", - опять улыбнулся Борни. Он так и не спросил мальчика, как его звать. Сомневался. Ведь столько мальчишек уже ушло, не вынеся бремени ученичества. Если и этот скоро уйдет, так зачем выспрашивать. Борни любил постоянство. Сам он служил в замке бессменно. Альред иногда даже подумывал, а не присутствовал ли Борни при его постройке.
Когда Лишко убирал древесный мусор вокруг поленницы, на двор выплыла Нейна. Постояла немного, понаблюдала, одобрила. И повела Лишко мыться. В глубине замкового двора имелась небольшая деревянная постройка, служившая баней. Была и другая, побольше и поприличней, для хозяев замка.
Нейна вручила мальчику мыло, веник и удалилась. Первый раз за год Лишко был в бане. Никто его не подгонял, он даже выстирал рубашку и штаны. На лавке Нейна оставила чистую одежду. Она пришлась впору, что было удивительно.
Но если баню еще можно было предвидеть ("я ж тут им своим видом весь замок позорю", - справедливо рассуждал Лишко, яростно оттирая въевшуюся грязь), то, войдя в комнату, он чуть не лишился дара речи. На кровати была простынь, постеленная раздобрившейся вдруг Маденой. Лишко не припоминал такого даже когда жил у стекловара. Там он укладывался спать на большой деревянный лежак вместе с хозяйскими детьми. Накрывались они покрывалом, умело сшитым хозяйкой из кусочков шкур. Да и сами хозяева предпочитали меховые одеяла тканым. Но что такое простынь, Лишко знал. И в каких домах ее стелили, тоже слышать доводилось.
- Спасибо, госпожа Мадена, - наконец произнес он, вновь обретя способность говорить. Мадена кивнула, прикрыв глаза, точно как это сделала Нейна. И кто у кого этот жест позаимствовал, выяснять было бы бесполезно.
Вообще-то Лишко никогда не страдал от бессонницы, он мог заснуть в любом месте, и даже в самой неудобной позе. За последний год ему приходилось спать и на голой земле, покрывавшейся к утру инеем, и на мягкой лесной траве, среди суетливых жучков, и на каменных ступенях, мертвенно-холодных или нагретых солнцем. Но вот на простыне он еще не спал и, наверное, в первый раз в жизни столкнулся с бессонницей, которая мучила Альреда вот уже два года. Но Лишко пока этого не знал.
На середину комнаты, прямо в лунную полоску, вбежал похожий на крысу зверек, только в отличие от крысы у него не было ни хвоста, ни ушей. И, если хорошенько присмотреться, в лунном свете шерсть у зверя отливала синевой.
"Я сплю", - подумал Лишко. И в следующее мгновение действительно уснул.
... Был ясный солнечный день, частый гость в самом начале осени, когда деревья надели уже разноцветные шапки, вода в озерах и реках больше не прогревается за день и обжигает отчаянных купальщиков, смело входящих в зеленоватую спокойную воду, сплошь покрытую листьями, но солнышко еще улыбается людям прощальной улыбкой, грустной перед долгим расставанием. В роду речинов такие дни называли Обманным Летом или Подарком Осени. Два мальчика девяти лет и девочка шестью годами старше шли по осеннему лесу, пронизанному тонкими лучиками света. Грибная пора была в самом разгаре, но сегодня в лес они пошли только втроем, дав родным обещание далеко не уходить. Мальчишки несли за спиной берестяные туески, уже заполненные почти с верхом крепенькими белыми грибами. Шляпки влажно блестели и обещали стать впоследствии вкуснейшей грибной похлебкой. Девочка несла туесок побольше и без устали наклонялась, стараясь наполнить его доверху. Девочку звали Надежей, и один из мальчиков, Зорко, приходился ей братом. Второй носил имя Смел, и они с Зорко считались друзьями не разлей вода.
Дети ходили по лесу с утра, туески уже оттягивали плечи, но возвращаться домой не хотелось. Лес, такой родной, вдоль и поперек хоженный, увлекал шепотом листьев, приманивал яркими красками. Как же тут уйти, когда из-за ближайшего дерева глядит на тебя и хитро подмигивает здоровущий моховик? И класть уже некуда, и сорвать хочется. Но жадничать негоже, и дети больше грибов не срывали, только любовались, идя знакомыми тропами.
Тропинка вильнула и спустилась в небольшой овраг, где, усыпанный листьями, звенел, перетекал по камушкам ручей. Рядом с тропинкой угнездились три больших серых валуна. Люди прозвали их Серыми Братцами и мало кто не любил, идя этой тропинкой, присесть отдохнуть на одном из них. Очень уж удобные были валуны. Надежа облюбовала самый большой камень, составила на землю туес и сняла верхний слой грибов. Под ним лежал небольшой сверток. Надежа развернула тряпицу и, достав ломоть хлеба, принялась усердно делить его на три равные доли. Смел и Зорко черпали ладонями и пили вкусную холодную воду и уже принялись было брызгаться друг на друга полными пригоршнями, но их позвала Надежа.
- Спасибо, Серые Братцы, за то, что отдохнуть позволили. Угоститесь от нашего хлеба, - и каждый отломил от своего куска крошку и попотчевал серые валуны.
- А покажи свой оберег, ну, тот , что ты сама выковала, - попросил Смел Надежу. Он не умел ковать и отчаянно завидовал сестре Зорко, да и своему другу тоже, потому что их отец был кузнецом.
Вообще-то не след оберег показывать сторонним, он может и силу утерять. Но какой же Смел сторонний? Самый что ни на есть родной, и Надежа, сняв через голову веревочку, положила оберег ему на ладонь. Крохотный цветок с пятью лепестками, заключенными в круг. Знак Солнца, хранитель удачи.
- Здорово у тебя получилось, - искренне выдохнул Смел. Зорко немедленно надулся от гордости за сестру. И ведь было чем гордиться - в свои пятнадцать лет Надежа и по хозяйству поспевала, и прясть была мастерица, и ковать умела, одна из всех девок в роду, и луком владела мастерски. Может, и говорили что злые языки, мол, что ж парнем не родилась, только Зорко за сестру готов был и в огонь и в воду. И на злоязыких с кулаками, хоть и мал был. Да и немного их находилось. Надежу любили за добрый нрав, за готовность помочь. Детей с ней в лес отпускали. А почему бы и не отпустить с храброй девкой?
Храбрая девка сидела на самом большом из Серых Братцев и дожевывала свой кусок. Одета она была в некрашеные полотняные штаны, которые иногда надевали девки, когда ходили в лес, и такую же рубаху, только вместо веревочки рубаха была подпоясана хорошим кожаным поясом. А на поясе - не маленький нож в простых ножнах. Зимой она убила им волка. А при случае могла бы и на медведя пойти; хорошо что медведи не изобиловали в лесах, иначе недосчитался бы род самой храброй девки.
Лет сто назад ее за штаны и пояс из рода бы изгнали. Сейчас только старые бабки поварчивали втихомолку, мол, забыли девки себя, род вымрет. Их слушали с уважением, но в штанах все же было удобно и девки продолжали их носить.
Ближний лес справедливо считался самым безопасным. Медведи в него не забредали, страшные дикие вепри, упаси Боги, тоже. Волки были, но летом они линяли и были смирные, словно собаки. Оставалось бояться только людей прохожих недобрых. Надежа не боялась. Одного такого недоброго она сама однажды напугала.
- Все, пора домой. Заждались нас небось, волнуются. - Надежа отряхнула крошки с колен и поднялась, вздевая туес на плечи. Мальчишки тоже встали и помогали друг другу, поправляя лямки. Дети поклонились Серым Братцам и пошли обратно по тропинке.
- А ты научишь меня так ковать? - Смел давно хотел попросить Надежу, да все никак не решался. Все-таки кузня - святое место. Кузнец каждый раз творит маленькое чудо , и не всякому позволит смотреть на свою работу.
- Да подрасти сперва, а то молот еще выронишь, да на ногу, - по-доброму поддела мальчишку Надежа. Тот сперва насупился, но, увидев широко улыбающегося Зорко и добрый взгляд Надежи, понял - научит, можно было и не спрашивать. Да еще и отца, известного мастера, попросит - научи, батюшко, мальчишку, передай мастерство в верные руки. Только подрасти и правда следовало бы... Молот у кузнеца и впрямь был тяжелый, Смел с Зорком как-то попытались его поднять, да и вдвоем не очень-то смогли.
- Ой, красотища-то какая! - Зорко нагнулся и на ходу подхватил огромный ярко-красный блестящий мухомор, весь усыпанный белыми крапинками. За полдня ходьбы по лесу они видели много мухоморов, но этот был, видимо, их старейшиной. Зорко с таким умилением глядел на гриб, что Смел с Надежей прыснули и одновременно захохотали. Зорко покосился на них, держащихся за животы, и, ничуть не обидевшись, сказал:
- Чего смеетесь? Домой понесу, Любушку потешить.
Смел с Надежей уже устали смеяться и застонали, сгибаясь пополам. Младшую сестренку Зорко и Надежи и впрямь звали Любушкой, но кто же не знает, что именно этим ласковым имечком парни часто называют своих невест? Из уст Зорко слышать такое было просто ну очень смешно.
Лишко вздрогнул и проснулся. Сморгнул слезы. Странно, почему лицо мокрое, ведь он смеялся.
В окно потянуло ночной сыростью. Лишко закрыл глаза, вздохнул и снова заснул. Картинка сменилась, как всегда бывает когда просыпаешься посреди сна и потом сразу опять засыпаешь.
... Зимний лес синеет вдали, а солнце такое яркое, что больно смотреть. Надежа, отец Смела и еще двое мужчин с луками за спиной уходят в лес на лыжах. Вчера двое игривых молодых щенят своими острыми зубками в клочья изодрали еще крепкую волчью шубу матери Смела, и охотники решили добыть шкур для новой шубы, да и попугать немного серых разбойников, потому что те стали подбираться близко к поселению и по ночам был слышен унылый и тоскливый вой, от которого даже самых храбрых охотников пробирала дрожь. Что дети пугались и плакали, это и объяснять незачем.
Смел с ними не просился. Знал - не возьмут. И правильно сделают, потому что бегать так быстро на лыжах он еще не может, а ждать да нянчиться с ним некогда. Зато Надежа ходила на охоту уже вторую зиму, и никто не возражал, наоборот - охотники знали, что за ней по пятам неразлучно следует охотничья удача. Ей не приходится долго бродить по лесу, чтобы выследить зверя, да притом именно того, которого требуется, и у нее никогда не бывает подранков.
Надежа обернулась на ходу и махнула рукой провожавшим ее родителям и Смелу. Зорко с ними не было, он всего день как оправился от болезни, когда лежал в жару и все просил пить. Надежа пообещала принести ему шишек, чтобы веселее было поправляться.
Поздно вечером охотники возвратились. Они принесли три пушистые волчьи шкуры и, что нечасто бывало, рыжую лисью. Все так и охнули, когда Надежа, которую охотничье везение навело на лисий след, развернула и встряхнула огненный искрящийся мех.
- Ну и везучая же ты, девка, - проворчал старейшина, впрочем, без особой зависти, рассматривая и поворачивая шкурку то так, то этак. Лисья шуба не была попорчена стрелой. Стрела попала лисе точнехонько в глаз. Охотники уже сложили волчьи, не такие занятные шкуры в уголок. Будет завтра работы Рыбе, мастеру-шкуроделу. Рыбой его прозвали не только за умение плавать лучше всех и на удивление долго задерживаться под водой, но еще и за особенный, рыбий, как говорили, взгляд. Рыба не обижался и улыбался. Глаза у него действительно были водянистые.
Вскоре удачливая охотница будет красоваться в огненно рыжей шапке, на зависть всем девкам, да и некоторым парням тоже на зависть... Внезапно лиса ожила, открыла глаза, ощерилась и махнула рыжим хвостом. Огненно-рыжее сияние вспыхнуло, ослепило, заставило зажмуриться...
... Лишко открыл глаза. Солнце светило через узкое окно прямо в лицо. Лишко удивленно огляделся: не понимая, где находится. Чужая большая комната, широкая дубовая кровать, теплое одеяло... Это явно не лес. И не подворотня. И даже не дом стекловара. Наконец он вспомнил, что находится в замке мага, и обрадовался. Если его не выгонят, а что Альред этого не сделает, Лишко не сомневался, он наконец обретет дом. Но быть дармоедом очень не хотелось, поэтому следовало найти себе занятие, ведь стать учеником мага он вчера отказался.
Лишко спустился по лестнице во двор. Вчера, укладывая поленницу, он не очень внимательно его рассматривал, но двор показался ему довольно большим. Двор действительно был просторным, со множеством каких-то построек непонятного пока назначения.
Из-за одной такой постройки вышел Борни и поздоровался с Лишко.
- Доброго утра, - ответил тот.
Борни нес охапку досок. Лишко подхватился помочь, и вместе они прошли вглубь двора, где аккуратно сложили доски на землю. На некотором подобии стола лежали инструменты. Лишко признал только топор, которым в их семье делали все - от избы до стола, не считая, конечно, ложек, которые вырезали ножом. Он хотел расспросить Борни о назначении этих вещей, но вдруг, как по волшебству, за их спинами возникла Нейна и позвала завтракать. Борни и Лишко повиновались с радостью.
Нейна поставила на стол еще теплое коровье молоко (откуда она его взяла, подумал Лишко, ведь в замке нет коровы, да и деревня не так близко) и мягкие масляные оладьи. Сама она, видимо, уже позавтракала, и принялась хлопотать и греметь кастрюлями, что чрезвычайно раздражало Альреда, если он заходил на кухню. Вот и в этот раз он поморщился и сделал вид, что собирается заткнуть уши. Нейна тотчас прекратила шум. Альред пожелал всем доброго утра и обратился к Лишко.
- Ну как, не надумал в ученики идти? - полушутя спросил он, все же немного надеясь услышать "да".
- Нет, господин, не надумал. Но бездельничать тоже не желаю. Я многое умею. Ты только скажи, что надо делать.
Альред задумался, присел на лавку, взял одну оладью, начал жевать. В этот момент на кухню вошла Мадена.
- Альред! Ты опять ешь на кухне! Немедленно иди в залу, сейчас Нейна все принесет!
Потом посмотрела на Лишко, который от изумления и неожиданности перестал жевать и хотел было почтительно встать, но ему мешал стол. Мадена вновь посмотрела на мужа, который наконец доел оладью и, видимо, принял какое-то решение.
- Говоришь, учеником у стекловара был? - спросил он мальчика.
Лишко кивнул.
- И многому ли научился?
Лишко подумал и сказал:
- Дядька Безыменный все, что сам знал, хотел мне передать. Говорил, у меня ловко выходит.
Альред удовлетворенно кивнул и улыбнулся.
- Тогда скажи, что тебе надо для твоего ремесла, я найду. Бусы и браслеты делать можешь?
Лишко кивнул. Он действительно умел делать неплохие украшения, только сейчас он не понимал, чего хочет Альред. Бусы для Мадены? Но ведь на торгу в городе можно купить заморские, дорогие и удивительные. Впрочем, стекловар научил его одному секрету, так что его изделия были ничуть не хуже.
- Скоро у нас в замке будут гости. Мои друзья, их жены и дочери. Наделаешь бус, самых красивых, каких только сможешь. И браслетов, на подарки.
Мадена одобрила решение мужа, но все же сдернула его с лавки, сказала Нейне нести завтрак в каминную залу, и супруги чинно удалились из кухни.
Лишко, наконец ощутив себя нужным кому-то, успокоился и вновь обрел потерянный было после прихода Мадены аппетит, но опасался взять еще одну оладью, боясь показаться доброй Нейне обжорой. Мудрая женщина, заметив это, вдруг подошла к мальчику и погладила его по голове, а потом сказала:
- Да ты ешь, ешь, у меня оладий на всю деревню хватит.
Значит, и не немая, уяснил Лишко, придя в себя от неожиданной ласки. Уже много лет его никто не гладил по голове и не говорил с ним с такой добротой. Он вдруг ощутил комок в горле, и опять расхотел есть, но все же взял еще одну оладью, чтобы не обидеть Нейну.
После завтрака он опять помогал Борни, который начал проникаться к мальчику доверием, но так до сих пор и не выяснил, как его зовут. Вместе они мастерили из досок большой короб, который понадобился Нейне в хозяйстве. Лишко выяснил назначение всех непонятных вещей и уже пробовал сам что-то ими делать. Особенно ему понравился маленький острый ножичек с вогнутым лезвием, которым было очень удобно вырезать узоры на гладкой доске.
Борни был добр, но не очень разговорчив, и все же он кое-что поведал Лишко о маге и о замке. Оказывается, маг жил здесь не так давно. Замок достался ему в награду от Кинаса (за что, Лишко не понял). Прежний хозяин умер, не прожив здесь и года. После его смерти замок пустовал полвека и люди почему-то боялись подходить к нему близко, говорили, что место здесь нехорошее. Замок оправдал репутацию. Альред поселился в нем со своей женой и дочкой лет тринадцати, начал что-то переделывать, принимать гостей. И вот, четыре года спустя, проклятие нанесло удар. Сначала умер сын Нейны и Борни, которые уже тогда служили в замке. Их мальчику было семь лет и он никогда не болел. И вдруг однажды слег и больше не встал. Нейна от горя лишилась голоса и заговорила только два года спустя. Потом исчезла дочка мага при очень странных обстоятельствах, о которых не знает даже Нейна, которая иногда подолгу разговаривает с госпожой о чем-то, ведомом только им двоим. Поиски ничего не дали. Альред был бессилен, Кинас тоже не смог ему помочь. Известий о смерти дочери не было, равно как и о том, где она и что с ней. Мадена сильно переживала и вскоре у нее окончательно испортился характер. "Ты не думай, она очень добрая, только несчастная", сказал Борни. Альред впал в задумчивость. Казалось, будто он одновременно потерял смысл жизни и обрел его. Надежда найти дочь с каждым годом таяла, как весенний лед, но не исчезала.
Лишко стало очень жаль и мага с женой, и Борни, и Нейну. Захотелось сделать для них что-то хорошее, утешить. Лишко решил, что вспомнит все секреты, что поведал ему стекловар, и наделает самых красивых бус для гостей мага. Пусть порадуются. Тяжело, наверное, думал он, вот так вот приглашать друзей, которые знают о твоем горе, жалеют тебя, стараясь случайно не задеть неосторожным словом. И как тяжело каждое утро, просыпаясь, осознавать утрату, особенно если во сне сбывались надежды и желания, Лишко знал не понаслышке. Сам он уже несколько лет видел во сне счастливое прошлое и иногда, не желая того, просыпался с мокрыми глазами, хотя днем никогда не плакал, даже от самой сильной боли и обиды.
Рассказ Борни поневоле вызвал мучительные воспоминания, которые чаще навещали Лишко вечерами, потому что днем всегда находилось занятие, которое не давало воли памяти. Но сейчас он был застигнут врасплох. Перед глазами ярко встала жуткая картина...
Глава 2
... Всю дорогу до дома Зорко любовался мухомором и даже не остановился, как обычно, посмотреть на огромное птичье гнездо, которое украшало березу на самом краю опушки, при выходе из леса. Гнездо и правда было невероятно большим и притягивало взгляды. Что за птицы там жили, было не вполне понятно - их никто никогда не видел, но гнездо точно было не пустым, потому что временами оттуда сыпался мусор прямо на голову тому, кто проходил под деревом.
Смел и Надежа уже устали подшучивать над Зорко и шли чуть сзади, мирно обсуждая завтрашнюю рыбную ловлю. Как раз в это время хорошо брала щука. На прошлой рыбалке у Смела с крючка сорвалась громадная рыбина, и в этот раз он хотел все-таки поймать щуку, и чтобы была не меньше, чем та, которая ушла с крючка, выплюнув даже наживку.
Зорко оторвал взгляд от мухомора, прищурился и посмотрел вдаль. Там уже виднелся перелесок, за которым стояло родное селение. Смела вдруг охватило предчувствие беды, такое, когда понимаешь - это непоправимо, это настоящее горе. Позже он поймет, что, скорее всего, виною тому был его слишком острый нюх, который учуял запах гари еще тогда, когда даже дым не был виден.
Дым они увидели, уже выйдя из перелеска. Селение горело, вернее, догорало, густой дым поднимался над черными головешками. Все было мертво.
Надежа закричала и, бросив короб с грибами, помчалась вперед. За ней ринулся Смел. Зорко встал как вкопанный, застыл на мгновение, потом побежал следом.
Они вбежали в селение и Смел сразу же увидел родителей. Они лежали рядом. Отец, весь в крови, с копьем в руках - защищал мать - был еще жив. Смел наклонился над ним, и отец шепнул:
- Уходите отсюда, ребятки, они могут вернуться...
Потом глаза его закрылись и он умер. Смел зарыдал от отчаяния и бессилия. Горе обрушилось на него с такой силой, что он не сразу понял слова отца. Он ослеп от слез и только повторял, обнимая то мать, то отца:
- Мама, мамочка... отец...
В живых они застали только отца Смела. Все остальные жители селения были мертвы и лежали среди пожарища. Надежа тоже нашла своих родителей и они с Зорко горько плакали где-то рядом. Рядом с родителями Надежи и Зорко лежал Рыба-шкуродел, глядя мертвыми глазами куда-то вдаль, в небо. Смел, который больше не мог плакать, сидел рядом с родителями и смотрел на них, не отрываясь. Они были молодые и красивые. Смел был их первенцем и они его очень любили. Смел не понимал, что такое смерть. Мать рассказывала ему, что когда-то наступает срок, и люди уходят на небо, в другой мир, где тоже светит солнышко, но по-другому. Есть еще и плохой мир, где темно и холодно, но мать заверяла Смела, что он туда точно не попадет, потому что будет хорошо себя вести. Смел, волнуясь, спросил тогда у матери, уйдет ли она в тот мир, где солнышко, и услышав, что уйдет, обрадовался - значит, родители никогда его не покинут и даже в другом мире они будут вместе. Но кто мог подумать, что это будет так страшно? Он ждал, что родители сейчас встанут, засмеются и обнимут его. Мать взъерошит ему волосы и ласково назовет разумником, а потом они вместе пойдут домой и будут чистить грибы.
Дым разъедал глаза. Смел обернулся и увидел Надежу, которая неподвижно стояла на коленях рядом с матерью, обняв Зорко. Зорко так и не выпустил из рук мухомор. Надежа заметила его взгляд, прохрипела:
- Беги соседей предупреди, - подняла его, сильно толкнула в спину и опять упала на колени.
И Смел побежал. Он бежал, как будто за ним по пятам гналась стая волков. Но то, от чего он бежал, было хуже волков, это было непонятно и слишком страшно. Он задыхался, спотыкался, вставал и снова бежал, словно от того, остановится он или нет, зависело что-то важное. Наконец он упал и долго лежал, не в силах встать и бежать дальше. Потом все же встал и продолжил путь. Добежав до соседнего селения и увидев людей, но не смог ничего сказать и снова упал, потеряв сознание.
Соседи сразу поняли, что стряслось что-то страшное. Смела отнесли в один из домов и уложили на одеяла. Потом несколько мужчин, вооружившись ножами, оседлали коней, и поехали проверить, что же все-таки случилось в соседском селении.
Очнувшемуся через сутки Смелу рассказали, что на их селение напало племя горцев. Перебив не ожидавших набега людей и собрав все, что только могли унести, они подожгли дома и отошли к реке - делить добычу. Там их и увидели поехавшие на разведку мужчины. Было непонятно, почему горцы напали на селение, ведь они издавна жили со своими равнинными соседями если не в дружбе, то, по крайней мере, не во вражде. Уже само по себе то, что горцы покинули свои любимые горы, было очень странно. Они приезжали обычно раз в году на торг в одно из селений, привозили козий мех, лечебные травки, особый сыр и драгоценные камни, обменивали их на луки, стрелы, воск, рыбу и шкуры и уезжали, переговариваясь между собой на своем языке, смуглокожие, все как один худые и проворные.
Из разговоров делящих добычу горцев мужчины не поняли ничего о причине нападения, но узнали, что этот набег был не последним. Поэтому было решено ехать в город, просить помощи у Кинаса, потому что в следующий раз под угрозой нападения оказывалось именно их селение.
Смел спросил про Надежу, но, как оказалось, ни ее, ни Зорко никто не видел.
Взяв сменных лошадей, два человека, не мешкая, отправились в путь. С ними ехал Смел, потому что в городе у него была родня, дядька матери по отцу. Все-таки не чужой человек, неужели откажется принять в семью сироту, такое горе узнавшего.
Вот дядька-то и прозвал Смела Лишком. Вернее, прозвал не он, а его жена, которой седьмой ребенок в семье показался обузой, несмотря на счастливое число - семь. Ей, конечно, было жаль мальчика, но все-таки она иногда, не желая того, попрекала его съеденным куском. И один раз само собой у нее вырвалось это прозвище, ставшее потом именем. А вскоре мальчик и сам почти позабыл, что его когда-то звали Смел.
Когда дядька умер, вдову взял в жены сосед, который через несколько дней сел на корабль и увез все семейство по реке, потом по морю, в теплые и сытые края. Лишко с ними не поехал. Женщина не сильно настаивала, уговаривала больше для приличия, чтобы совесть потом не мучила.
Он не захотел уезжать, потому что все еще надеялся когда-нибудь найти Надежу и Зорко. Тогда, давно, воины Кинаса перебили половину горцев, застав их все там же, у реки, остальные успели скрыться в горах, но и среди них не было Надежи и Зорко. Когда увозят пленников, это сразу заметно, и наверняка сильная городская дружина постаралась бы их спасти.
Жена стекловара уехали с детьми и новым мужем, и Лишко остался один. Чтобы не умереть с голоду, он перепробовал множество занятий - разносил пирожки, подметал двор, даже составлял письма, благо стекловар успел обучить его грамоте. И он обычно хорошо справлялся со своими обязанностями, потому что не умел делать что-то наполовину и не ленился. Но всегда у него находились соперники, которые не силой, а хитростью настраивали хозяев против Лишко, так что он в точности оправдывал свое прозвище и вновь оказывался на улице.
Потом, отчаявшись прибиться хоть к какому-то очагу, он пробовал попрошайничать, что получалось у него из рук вон плохо. Если даже выходило так, что он выгонял другого мальчика с хорошего места, все равно за целый день он не мог собрать ни еды, чтобы наесться, ни даже достаточно монеток, чтобы купить себе маленький пирожок. Попрошайничество - это тоже было ремесло, требующее определенных навыков. Ну кто, интересно, сжалится над угрюмым мальчишкой, который слезы по щекам не размазывает, не хнычет, не выглядит больным и убогим, да еще, того и гляди, сейчас сам кому-нибудь голову свинтит. А может, и укусит, ведь вон как на волчонка похож.
После нескольких таких неудачных попыток он некоторое время жил в лесу, душил и ел мышей и мелких птичек, собирал ягоды, ловил рыбу, выгребал мед из гнезд диких пчел. Он даже выкопал себе подобие теплой норы, которую выстелил сухой травой и хвоей. Нору часто заливало дождем и он пристроил навес из еловых лап. Получилось неплохо. Но с наступлением холодов все равно пришлось опять перебираться в город. Когда он уходил из леса, до самой опушки его провожал волк, которого ему почти удалось приручить, делясь с ним добычей.
За время жизни в лесу Лишко окреп и больше не пытался просить милостыню. На зиму ему удалось наняться в помощники к водовозу, который выгнал его в конце весны, обвинив в краже денег - по наущению жены, возненавидевшей мальчишку. Лишко давно отчаялся понять, почему если его хвалят хозяева, у которых он работает, то обязательно ненавидит кто-то из родственников хозяина или кто-то из других работников. И почему в большинстве случаев его обвиняют в краже, хотя он никогда в жизни ничего не украл. Это было загадкой.
Вновь оказавшись на улице, он хотел опять уйти в лес, потому что было уже тепло. Вот тогда-то его увидел Кинас и решил отдать в ученики своему давнему другу Альреду.