Веденский Владимир Борисович : другие произведения.

Рущук

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический роман о русско-турецкой войне 1806-1812 годов.

  "Рущук"
  (военные хроники прошлого)
  
  Часть первая
  "Дунайские волны"
  
   март 1811 года,
  окрестности крепости Рущук
  
  Стремителен и полноводен весенний Дунай - мощный поток, разрезающий плотную 'ткань' Европы, отделяющий Север от Юга. Граница веков, граница государств, граница цивилизаций. Водный рубеж и зримый предел столь многих тщеславных устремлений и гордых надежд. Кого только не видели его берега за многие сотни лет. Персы, греки, скифы, римляне, славяне, булгары, монголы, турки и многие сотни других племён, чьи имена история стёрла из памяти человечества с присущей ей небрежностью. Река истории, и река судьбы.
   И в год 1811 от Рождества Христова, как и всегда ранее, в очередной бессчётный раз, нестерпимо холодное мартовское утро вслед за тусклым солнцем медленно всплывало над широким Дунаем, надвигаясь со стороны моря, проливая свет свой на землю вокруг.
  Это студёное утро застало генерала Ланжерона на безымянном холме среди заброшенных прошлогодних позиций русской армии перед крепостью Рущук, зябко поёживающимся от порывов промозглого ветра с реки, от которых он старательно кутался в серый широкополый плащ.
  Далеко, на самом пределе видимости, генерал в голландскую подзорную трубку пытался разглядеть слабое движение, выдававшее перемещения казацких дозоров. Занятие это было пустое, и местность генерал обозревал только для вида.
  Рекогносцировка, которую нынче затеял Ланжерон, была нужна ему скорее для обозначения своей роли исполняющего обязанности командующего, а не для уточнения реальных мест грядущих баталий - он их и так достаточно изучил за последние годы. Генерал вообще не собирался предпринимать значимых действий до официального решения вопроса о своём назначении, в которое не особенно и верил. Зато вырвался из душного Бухареста, сбежав от своих подчинённых.
  Но обретённое чувство свободы было зыбким и неустойчивым. В голове назойливо крутились мысли о необходимости принятия ответственных решений по возвращении, то есть в самом ближайшем будущем. Дальнейшее бездействие было попросту опасно, в том числе и для его собственной карьеры.
  Прошлогодние успехи Молдавской армии под началом Каменского, включая и взятый после нелёгкой осады Рущук, уже начали забываться, а в наступавшей кампании нынешнего 1811 года армии, теперь уже значительно ослабленной из-за отзыва пяти дивизий на западную границу России, нужно было опять попытаться принудить турок заключить мир.
  Но турки, науськиваемые французами, о мире пока не помышляли, в очередной раз собираясь с силами; лазутчики опять доносили о турецких приготовлениях к летней кампании.
   Вся эта война, тянувшаяся уже пятый год, состояла из бесконечных, часто и бессмысленных, стычек и боев за хилую цепочку дунайских крепостей. Порой, набрав силу, война взрывалась жестоким делом, и тогда сотни телег, груженных грудами искалеченных, истекающих кровью тел, тянулись по пыльным валашским дорогам на Бухарест, а в столицу летел очередной курьер с донесением о небывалом количестве побитого неприятеля и взятых с бою знамён; свои разноцветные санджаки и байраки турки бестрепетно бросали десятками, убегая с поля боя при поражениях, которые давно уже стали для них обычным делом в войнах с Россией.
   Дела на Кавказе шли внешне лучше, но тем же неспешным российским обрядом. Также не хватало войск, нарушилось снабжение, но русская армия, пусть и медленно, всё-таки значительно продвинулась вперёд. Турок выбили из Поти и Сухуми, очистив всё кавказское побережье Чёрного моря.
   Молдавская же армия все эти годы топталась на месте. Как волны прибоя накатываются на берег, разбрасывая гальку, потом отступают назад и снова набрасываются на прибрежную отмель, сметая всё на своём пути, так и русские полки, одержав очередную победу, каждый раз возвращались назад, успокаиваясь до кампании следующего года.
   Генералу было не по себе от свалившейся на него ответственности и необходимости изобрести какое-то действие, способное переломить или хотя бы прервать этот тягучий ход событий, запущенный предшественниками. Но не было достаточных сил, не хватало продовольствия и фуража, пороха и артиллерии. Впрочем, зачем просить солдат, которых нечем кормить, и пушки, из которых нечем стрелять. И тот озноб, который сейчас время от времени охватывал его, был не только следствием туманной утренней прохлады, навеваемой с реки.
   Цель османов в кампании этого года вырисовывалась всё более отчётливо. Скорее всего, они попробуют вернуть Рущук, потерянный в прошлом году. Определить это было не так уж и сложно: где находится великий визирь, там и будет наступление турок.
  Ахмет-бей, только что получивший этот пост, собирает войска в Шумле, что совсем неподалёку от Рущука, а его предшественник, престарелый Юсуф-паша "Коджа", неудачник последних лет, давно изученный и предсказуемый, отправился в отставку. Чего ждать от нового турецкого командующего, было не ясно.
  Визирь, конечно, может атаковать Никополь или Силистирию! Хотя, Рущук самая сильная крепость, ближайшая от Бухареста, и иметь её на фланге было бы неразумно. Ахмет-бей, по начальным сведениям, весьма осторожный турок и если он соберётся идти на Бухарест, чего нельзя исключить, то оставлять Рущук в руках русских у себя в тылу он не станет.
  Под Софией, правда, ещё копошится Измаил-бей, но это пустое. Сколько войск сумеют собрать турки здесь, под рукой великого визиря, такими и будут по масштабам и ожесточению баталии летней кампании.
  И как не раскладывал Ланжерон замысловатый "пасьянс" грядущих событий, всё одно у него выходило, что в лучшем случае и в этот год русская армия останется на своих прежних позициях. Наступать было решительно нечем. Один только Измаил-бей мог собрать войск едва ли не больше, чем во всей Молдавской армии, разбросанной к тому же по крепостным гарнизонам и валашским городам почти на двести лье.
  Всё было как в недавнем сне, в котором генерал изо всех сил, задыхаясь и превозмогая себя, бежал навстречу какой-то неясной цели, белеющей впереди буквально в двух шагах, но никак, несмотря на отчаянные усилия, не мог выбежать из тени. Проснувшись, Ланжерон чувствовал себя абсолютно без сил, как если бы он и вправду бегал всю ночь на одном месте.
  На военных советах, проводимых с установленной регулярностью, русские откровенно "ловили мух", даже не пытаясь принять хоть какое-то участие в обсуждении дел, а прочие вываливали всю массу давно известных проблем, причем делали это буквально, выкладывая на стол ворохи бумаг, подтверждающих их слова. И те, и другие явно давали понять, что место командующего, так неожиданно для всех доставшееся французскому эмигранту-выскочке, Ланжерону не по зубам, а помогать ему они не намерены. Все в армии успокаивали себя тем, что Ланжерона не утвердят на место Каменского; генерал был не в фаворе при дворе.
   Сам Ланжерон считал себя безукоризненным дворянином и достойным офицером. Он и был таковым на деле, даже в глазах его многочисленных сегодня недоброжелателей, но здесь, на задворках Европы, в войне с этими подлыми турками, он не ощущал столь необходимого ему куража. Это была не его война!
  Мысленно он не раз возвращался к событиям, неодолимая воля которых привела его на русскую службу, невольно сожалея, что проявил себя таким уж истовым роялистом. Многие французские дворяне, наплевав на сословные условности, чудесным образом из офицеров-республиканцев стали сегодня маршалами империи, королями и герцогами. Завидовал ли он их карьере? Возможно. Хотя и на русской службе он добился немалых чинов, сделал неплохую карьеру, получил титул графа: но русского графа, а не французского!
   Ну, кто тогда знал, что всё так обернётся. Когда-то в рядах австрийских войск в делах при Мобеже и Шарлеруа, он видел перед собой не армию, а толпу простолюдинов, пусть и французов, взбунтовавшихся против своего короля, но прошли годы, и уже при Аустерлице пришлось сломя голову удирать от армии Великой Империи. Впечатление от того грозного натиска французских полков, натиска совершенно неодолимой силы, как заноза сидело в памяти.
  Да, никакие Бурбоны не смогли бы поднять величие Франции на ту высоту, которую за столь короткий срок завоевал ей этот корсиканский дворянчик; если вообще на том островке есть дворяне.
  Там, в Европе, была его война! Война, в которой Великая армия под знаменами Империи, блистая золотом орлов, победоносно входила в Рим, Вену и Берлин, объединяя континент под сенью поперечного революционного триколора, но не было в её рядах Александра Луи Андре де Ланжерона. Душа и разум рвались в разные стороны. Душа звала под знамена соотечественников, разум жёстко напоминал о полной невозможности этого.
   - Ваше превосходительство, - прервал фантазии генерала казачий полковник, с совершенно непроизносимой для француза фамилией, Иловайский, - мои казачки доложили о появлении турецких разъездов.
   - Как далеко их авангард? - старательно выговаривая русские слова, спросил генерал.
   - Так что, пожалуй, верст сорок будет, - сообщил полковник.
   "Сорок этих варварских вёрст, это сколько же лье", - переводя в удобное ему измерение дистанцию до противника, чертыхнулся про себя Ланжерон.
  Перевёл и понял, что турки замаячили практически в одном форсированном переходе от крепости.
   - Значит, скоро они могут быть здесь. Отдайте необходимые распоряжения для обороны, господин Сабанеев, - обратился он к начальнику штаба.
   - Осмелюсь напомнить, Александр Фёдорович, - не без ехидства заметил генерал Сабанеев, - что все необходимые распоряжения на сей счёт, уже отданы третьего дня. Возможно, Вы хотели объявить гарнизону о появлении неприятеля?
   - Поступайте, как считаете нужным, генерал, - безразлично произнёс 'деревянным' голосом Ланжерон.
   Маленький круглый Сабанеев ничего не ответил, но выразительно пожал плечами, давая понять, что в последнее время он так всегда и поступает. Склонившись над картой, которую с помощью дежурного адъютанта расстелил на импровизированном столе - снятая с петель, дверь сарая в винограднике по соседству, - и прижал по углам от ветра мощными голышами, Сабанеев отметил для себя рубеж, на который вышел турецкий авангард.
   Эту удивительную способность русских, мгновенно обустроить из подручных средств любое место в лесу, в поле и где угодно, Ланжерон отметил ещё в первые годы службы в русской армии. Причём, не было никакой разницы между русским солдатом и генералом в этом природном свойстве, хоть зачастую русский генерал и говорил по-французски лучше, чем на родном языке!
   - Ваше превосходительство, - опять встрял казачий полковник, и Ланжерон поморщился одновременно и от его фамильярности, и от самого присутствия, - вроде как турки не больно торопятся. Мои докладывают, что, кажись, лагерь они строить собрались. Инженеры у них французы, что-то размечают на холме. Позиции должно.
   - Что это у вас, полковник, весь доклад какой-то не ясный?! - вскипел Ланжерон; упоминание французских инженеров всё-таки вывело его из себя. - Извольте докладывать определённо!
   - Виноват, ваше превосходительство, - полковник улыбнулся, чем еще больше расстроил Ланжерона, - это я так, вроде для связки слов, говорю, а оно так, как я доложил, на самом деле и есть. Не сумлевайтесь!
   - Полковник хотел сказать, что турки в сорока верстах от крепости, как обычно, строят ретраншемент и оборудуют позиции своей артиллерии, - уточнил Сабанеев по-французски. - Беда небольшая. Думаю, что ещё не один такой лагерь они устроят, пока к Рущуку подойдут. Прямо-таки римляне, а не турки! Да, кстати, Василий Дмитриевич, прикажите своим казакам уточнить число их пушек!
   - Слушаюсь, сделаем в лучшем виде, - ответствовал полковник и добавил, уже для обоих генералов, - Не сумлевайтесь!
   Даже не взглянув на Ланжерона, и не попросив разрешения удалиться, он быстро побежал к ожидавшему его казаку, державшему под уздцы великолепного скакуна жгучей вороной масти. Ланжерон взглядом знатока оценил силу и дикую стать этого зверя, которого следовало считать конём, но назвать так не поворачивался язык.
   Иловайский, подбежав, ласково потрепал коня по холке и легко вскочил в седло, в котором явно чувствовал себя намного увереннее, чем на ногах, да так принял с места, что сразу оставил, поспешающего за ним ординарца, в редеющем облаке пыли за спиной.
   - Дикий казак! - невольно вырвалось у Ланжерона.
   Сабанеев ничего не ответил, лукаво улыбаясь уголками глаз, не ясно чему.
  ------
  
  март 1811 года, Бухарест
  штаб Молдавской армии
  
  Турки рыли землю. Упорно и основательно, с многовековой сноровкой азиатского крестьянина, привычного к мотыге и лопате, как будто наметили возвести в степи небольшой город. Рыть приходилось им самим, так как согнать достаточное количество болгар из этих опустошённых годами войны окрестностей оказалось невозможно: болгар там давно уже не было.
  Дозоры турецкой конницы изредка шныряли в окрестностях Рущука, но без особого желания лихих сшибок с пытавшимися перехватывать их казацкими разъездами. Иногда, правда, деваться было некуда и тогда завязывались короткие, но бешеные стычки, выглядевшие издалека как беспорядочное метание всадников из стороны в сторону.
  Вспышки, облачка дыма и яркие лучики мелькающих клинков вызывали неподдельный интерес у пехотинцев, становившихся свидетелями таких боёв. Впечатление несерьёзности происходящего моментально рассеивалось, когда на линию возвращались участники схваток, пропитанные пороховой гарью, на взмыленных конях, зачастую привозя своих товарищей, залитых кровью, с жуткими сабельными ранами, от вида которых у пехотных новобранцев белели лица, и выступал холодный пот.
   Армия, собираемая в окрестностях Шумлы Ахмет-беем, была, в сравнении с наличными силами защитников, просто огромной. Тысяч сорок, а может и пятьдесят! Как их всех подсчитать? И всё время прибывали новые отряды, в основном кавалерия.
  Захваченные казаками пленные турки несли всякую чушь, вроде: "нас как звёзд на небе", и сами не имели ясного представления о размере собственной армии. Привычного в Европе разделения на батальоны, полки и дивизии у них не было, а отдельные отряды пехоты и конницы были очень разными по численности. Только янычарские орты были примерно одинаковы: что-то около двух русских батальонов. И янычарский корпус был уже в Разграде в полном составе.
  По докладам казаков, только конницы набралось уже не меньше ста сотен. Нужно было что-то срочно решать с подкреплениями, но все наличные войска были наперечёт, а Измаил-бей, тоже собравший за зиму немалые силы, одним своим появлением не позволял отвлечь полки, прикрывающие Бухарест с направления от Софии и Видина.
   Все эти реалии, на этот раз крайне рьяно, обсуждались уже третий час на очередном военном совете Молдавской армии, который Ланжерон собрал после своей поездки в Рущук.
  Слово держал Сабанеев, взявший на себя роль и квартирмейстера, и дежурного генерала, а заодно и переводчика: французы не понимали по-немецки, немцы по-французски, а те и другие не знали русского языка; русским же генералам и офицерам переводчики не требовались. Спокойным и размеренным тоном, как и в обычные дни, он описывал положение, приводя доводы в пользу обороны на занятых позициях, что и самому Ланжерону казалось вполне разумным.
   - Силы неприятеля, выступившие против нас, не позволяют искать удачи в полевой баталии, - уверенно заявил Сабанеев, чем вызвал бурю негодования, в первую очередь кавалерийских начальников, которым совершенно не улыбалось сидеть в осадах, рискуя лишиться лошадей в случае перекрытия турками путей подвоза. - Господа, я прошу Вас прислушаться к голосу разума! Разбить турок нам нечем, зарядов к орудиям самое малое число, картечи на один хороший бой, порох ещё не подвезли - все, что есть, роздано в полки. Нужно ждать подвоза в обороне. Надо ждать, господа!
   - Да чего ждать-то, пока турок лагерь свой укрепит так, что его оттуда не достать будет, или пока рак на горе свиснет? - горячился шеф Белорусского гусарского полка генерал Ланской. - В поле выходить надо, как Суворов завещал! На генеральную баталию пороха хватит. Погоним турок, только пятки у них засверкают. На одного моего гусара, почитай три спаги нужно, да и казаки по два на брата возьмут, не охнут! Раскатаем конницу, а без неё пехота сама побежит!
   - Энто ты чего на гусара по три, а на казака по два спага положил, считать разучился? - обиженно забасил на всю комнату Греков 8-й. - Казак двух гусаров стоит!
   - Господа, господа, тише, необходимо выработать диспозицию на случай атаки турок на крепость! - успокаивал всех Сабанеев. - Решать надо, господа! Не забывайте, турки вот-вот переведут войска в укрепленный лагерь и открытую баталию не примут, а на штурм сил у нас нет.
   - И то верно. Будут вести правильную осаду, а мне их с реданов не сбить, - поддержал Сабанеева начальник артиллерии генерал-майор Резвой. Очень ему не хотелось сниматься с насиженных позиций и тащить пушки за десятки верст к турецкому лагерю под атаками анатолийской конницы. - Потом, кто знает, может они вовсе даже и не на Рущук, а на тот же Никополь полезут. Выбор у них богатый.
   - Сегодня, конечно, в поле против визиря выходить неуместно. Силы подсобрать требуется, - рассудительно прикидывал вслух, говоря как бы с самим собой, генерал Эссен. - Не попросить ли нам, вернуть в армию хотя бы вот 9-ю дивизию генерала Суворова. Она недалеко стоит, в Яссах. Тогда можно было бы подумать и об полевой баталии.
   - Верно, Пётр Кириллович, - поддержал Эссена, молчавший до этого граф де Сен-При, и вопросительно посмотрел на своего начальствующего соотечественника.
   Но Ланжерон никак не отреагировал на это предложение, впрочем, как и на все предыдущие, которые он сопровождал лишь движением головы, безразлично и обезличено переводя взгляд на очередного начальника, пожелавшего высказать своё мнение. Только когда русские начинали горячо спорить между собой, в глазах Ланжерона возникало некоторое беспокойство пополам с любопытством, и он невольно подавался вперёд в своём кресле.
  К исходу третьего часа все уже устали от бесполезно бросаемых в пространство замечаний и предложений, непременно опровергаемых Сабанеевым, и начали поглядывать на Ланжерона, желая узнать, наконец-таки, и мнение старшего начальника. Споры затихли сами собой.
  Ланжерон оглядел присутствующих, как будто увидел их впервые, и подвел итог затянувшемуся совету:
   - Как исполняющий обязанности командующего Молдавской армией, полагаю удерживать крепости на Дунае всеми силами, и сколько будет угодно Господу и государю императору, сохраняя вверенную мне армию, не подвергая её напрасному риску в полевой баталии, и не полагаясь на изменчивое военное счастье. Господа, прошу отбыть к своим полкам. С нами бог!
   На том и разошлись.
  -----
  
  март 1811 года, Бухарест
  кантонир-квартиры Белорусского гусарского полка
  
  Офицерское собрание - так пышно именовался небольшой особнячок на окраине Бухареста, который занимали офицеры Белорусского гусарского полка, расквартированного в этой части города. Арендованный у какого-то местного купчика, этот особнячок был весьма уютным и довольно вместительным, чем-то он напоминал российскую барскую усадьбу средней руки.
   Всю прошедшую зиму, изнывая от вынужденного безделья, гусары устраивали в этом доме регулярные дружеские пирушки, привлекавшие пристальное внимание гарнизонного начальства. Обычно, всё заканчивалось вполне мирно, но случалось всякое.
  Начальство буквально трясло от самой угрозы возможного скандала и очередной дуэли, но запретить это собрание было невозможно. Пусть уж лучше в своей "избе" сор, чем выносить его на улицы Бухареста, где местные и так уже давно с опаской поглядывают на лихих корнетов и поручиков, сожалея, что современные нравы не позволяют запереть своих кукон в самом дальнем флигельке и под надежным надзором.
  Командир "белорусов", недавно произведённый в должность и чин, не только не препятствовал своим подчинённым, но и сам с удовольствием участвовал в гусарских забавах. Хотя, в основном, это было собранием офицеров кавалерии, но и прочие не чурались заглядывать "на огонёк".
  Полковой буфет довольно скоро не выдержал такого натиска, и степенному Трофиму Игнатьевичу, ведавшему поставками для полка, пришлось кооперироваться сначала с ольвиопольцами, а потом с уланскими, драгунскими и казацкими буфетчиками, что окончательно утвердило первенство "белорусов", чем они, кстати, весьма гордились.
  День ещё только начал уступать свои права вечеру, когда народу обычно прибывало, поэтому пока в общей зале было тихо и офицеров можно было насчитать не больше десятка.
  В небольшом закутке, поближе к буфету, сидело несколько человек; раздавались негромкие возгласы, свидетельствующие об игре в фараон по маленькой. Серьёзных банков ещё не составилось, поэтому действия этой компании напоминали учения перед боем, который непременно будет дан нынче вечером.
  На диванах, уставленных вдоль стены большого зала, дремали местные цыгане, которые с самого Рождества жили в собрании, став в нём привычным и обязательным атрибутом, вроде мебели. В первый же день своего пребывания в этом зале они достигли состояния пьяной эйфории, оставшись в нём и по сию пору, уже вне всякой зависимости от количества выпитого.
  Только скрипач, которого все звали Сашка, а как по-цыгански, то Бог весть, тихонечко выводил смычком грустные мотивы. Несчастный Сашка страдал бессонницей и изжогой от постоянного угощения вином и шампанским в непомерных количествах. В ожидании начала очередного вечера и возможных ночных гулянок в городе, на которые их периодически вытаскивали гусары, он пытался импровизировать на своей видавшей виды скрипке трогательную жалобу на нелёгкую цыганскую долю; музыка выходила довольно занимательная.
  В самой буфетной комнате в углу за столиком расположился в удобной позиции (хорошо просматривалась входная дверь в общий зал) офицер. Его большое и добродушное лицо уже вполне соответствовало красному цвету доломана белорусских гусар. Хотя, если присмотреться внимательнее, выходило, что офицер в основном ел, а не прикладывался к большому стакану, стоявшему рядом с ним на столе и бывшему скорее наполовину полным, чем наполовину пустым.
  - Трофим, друг любезный, вели подать мне ещё телятинки, что-то уж больно порции у тебя малы, - посетовал офицер, сокрушённо качая головой, глядя в, пустую уже, тарелку. - Уж не хочешь ли ты, аки господь, одним телятей весь наш полк накормить?
  - Побойтесь бога, господин майор, - притворно возмутился полковой буфетчик, весьма довольный такой лестной оценкой труда повара, которого он подбирал самолично. - Как же можно вам себя с другими равнять! Вы у нас, моё вам почтение, известный едок. Намедни, корнет Прибегин, с неким поручиком уланским, такое вот блюдо одно на двоих брали, да и то не доели вовсе. Коли мне порцион под вас отмеривать, то другим господам офицерам убытки терпеть надобно будет.
  - Потому и кавалерия наша мельчает, что едоки все со времён матушки-императрицы в армии перевелись! Одни колбасники, да лягушатники! Теперь вот английская мода грядёт! Овсянку жрать будем, что конь мой! А кто в Европе толк в еде разумеет, спросить тебя, а? - вдруг возмутился офицер и, горячась, стукнул кулаком по столу. Стол взвизгнул жалобно, но устоял.
  - Верно говорите, Владимир Арсеньевич, сам замечаю - мельчает гусар, - подтвердил полковой буфетчик. - После Аустерлица, будь он неладен! Эхе-хе, таких молодцев тогда побило! Мельчает народ.
  - Мелкие тоже надобны! Но пусть в егеря определяются, а не в кавалерию!
  - А как же Денис Васильевич? - улыбнулся Трофим Игнатьевич, напомнив об известном в русской армии гусаре.
  - Давыдов всё больше адъютантом служит, ему в атаки не ходить! - отрезал, не совсем справедливо, майор. - Кульнев, вот кто гусар настоящий! Всем таким должно быть!
  - Тогда в кирасирах некому служить будет, - рассмеялся Трофим Игнатьевич. - Вот и жаркое ваше, господин майор, подоспело, извольте! Пойду, посмотрю как дела на кухне, а то пока за разговором вона сколь гостей уже, да и новые прибывают!
  Майор осмотрелся по сторонам - действительно, офицеров в зале заметно прибавилось - и быстро ухватил за фалду, попытавшегося улизнуть буфетчика, тот покорно застыл на месте, знал по опыту, что вырываться себе дороже, только фрак порвёшь: хватка у майора была железная.
   - Оставишь анисовой три, хотя нет, лучше четыре полуштофа для меня! Смотри, не прогуляй!
  - Да оставлю, оставлю, Владимир Арсеньевич, отпустите меня, право слово, перед людьми неудобно! А что так кажный хватать зачнёт, на вас глядя? Фраков не напасёшься! - взмолился Трофим Игнатьевич.
  - Иди, кто тебя держит, - усмехнулся майор, исподволь уже выпустивший фалду буфетчика. - До погребка своего дойдёшь, так сразу и вспомни, о чём мы с тобой договорились!
  - Я то вспомню, но не худо было бы и вам, господин Орлов, вспомнить о расчётах за прошлые разы. Сколь уже можно в долг гулять? - попытался усовестить майора буфетчик, благоразумно отступив несколько шагов в сторону.
  - Брось, братец, когда я с тобой не расплачивался? - досадливо поморщился гусар. - Получу жалование, сразу всё отдам! Ну, или не всё, ежели к тому времени там чего сверх набежит. Знаешь ведь, что Ридигер 2-ой меня третьего дня кругом обставил! Эх, вот, поставь я тогда всё на пе, а туз бы лег налево, то сегодня бы этот плут, а не я, у тебя в долг брал. Да, братец, не судьба!
  Пока майор вздыхал, вспоминая перипетии недавней своей неудачи, буфетчик тихонько сбежал по своим скучным буфетным делам, твёрдо зная, что ежели этого гусара не убьют ранее, то он свой долг погасит непременно, иного за тем не водилось. Да и про долг-то Трофим Игнатьевич напомнил в отместку за едва-едва не пострадавший новенький фрак из самого Парижу.
  Собрание быстро наполнялось офицерами разных полков, постепенно разделявшихся на устойчивые группы по интересам и совпадению планов на сегодняшний вечер. Майор внимательно следил за дверью, явно поджидая кого-то, и нетерпеливо вздыхал, когда в очередной раз в дверях объявлялся не тот визитёр.
  Наконец двери, распахнувшись в очередной раз, впустили, судя по радостной улыбке на лице гусара, нужного ему гостя - гвардейских статей уланского ротмистра, который с порога ехидным тоном поинтересовался, обращаясь сразу ко всем собравшимся:
   - Что слышно, господа, какие новости? Совет наш всё ещё советуется? Будем воевать, или как?
  Офицеры зашумели, высказываясь, весьма неодобрительно, по поводу заданных вопросов, раскланиваясь с вошедшим, пока он проходил через зал к столу, за которым его поджидал гусарский майор.
   - Добрый день, господин Орлов! Позволите? - улыбаясь, спросил уланский офицер разрешения присесть к столу.
  - Вы, как всегда, опаздываете, Вершинин, - заявил майор. - Это касается и обсуждения деяний начальства нашего, косточки которого давно растёрты в пыль и развеяны по ветру. И, поверьте старому рубаке, отставка была самым милостивым решением, предложенным самыми добрыми из всех. Ну, здравствуй, Саша, - он крепко пожал руку ротмистру и довольно чувствительно хлопнул того по плечу: медведь, он и есть медведь, что с него взять!
   А надо сказать, что Орлов был мужчиной огромного роста, косая сажень в плечах, в атаку брал с собой "пудовый" неуставной палаш, получив на то особое разрешение начальства. Пику, положенную уланам, он не любил. "С пикой вашей, какой гонор? Смех один! Да и ломается, зараза, в самый неподходящий момент! А с палашиком моим я сам себе голова, а не сдюжил, то и винить некого, сам дурак. Да-с!" - частенько говаривал он Вершинину, доказывая, что друг Саша выбрал себе не верное поприще. "Ты ж не лях, право слово", - обычно заканчивал он свои поучения.
  Под Фридландом, когда счастливо начатое сражение вдруг обратилось в настоящий разгром, Кульнев с Орловым, собрав вокруг себя остатки разбитых эскадронов, повели всех в конный прорыв сквозь ряды французской пехоты. Работая своим "палашиком", как мясник топором, дважды раненый: в плечо и в грудь, Орлов практически в одиночку прорубил строй пехотного батальона французских егерей, которым фатально не повезло в тот день оказаться на его пути и попасть под горячую руку.
  Те, кто видел Орлова в той рукопашной свалке, говорили, что теперь очень точно понимают фразу из русских былин про Илью Муромца: "Махнёт направо - там улочка, отмахнётся - переулочек!" Порой, на лихих дружеских пирушках, майор любил потешить своих приятелей: разрывал прочные кожаные ремни конской упряжи, скатывал в трубочку серебряные тарелки и, на "бис", ломал по две подковы, сложенные вместе.
  - Ну, душа моя, пропустим по рюмочке анисовой, да соорудим банчишко? - спросил Орлов.
  - Отчего ж только по рюмочке? Тебе разве в караул сегодня? - удивился Вершинин, потирая плечо. - Да, и есть ли анисовая в буфете? Местный-то "компот" уже и видеть не могу! Хуже кваса нашего! Скиснешь, да сгинешь от него.
  - Да, это я так, к слову пришлось! - успокоил его майор. - Коли предлагаю, то разведку-то уже провёл! Но поспешать всё же надо, товарищи наши тоже не дремлют, как видишь, - повёл глазами по сторонам Орлов. - Первая такая кампания у меня, чтоб с водкой перебои! С порохом, да с амуницией - это бывало, с провиантом случалось, но чтоб с водкой, да в безделье, такое в первый раз!
  - Скоро всё образуется, - успокоил его ротмистр. - Слышал от штабных, Кутузова к нам сватают, вместо лягушатника нашего!
  - Ах, душа моя! Вот порадовал, так порадовал! Слов нет! - обрадовался Орлов. Перекрестился, а затем трижды сплюнул через левое плечо, да ещё постучал по дереву. - Не в водке ж дело-то, а в безделье форменном. Михаил Илларионович он такой: и в дело отправит и интендантам спуску не даст! Ещё Александр Васильевич, вечная ему память, говаривал, что Кутузова и де Рибас не обманет. А у этого Ланжерона жену из-под носа уведут, он и не заметит!
  - Да, чуть не забыл, встретил по дороге сюда Кирилла Незнанского, он опять отправился на свидание со своей восточной красавицей! Просил, если его уход из караула откроется, подтвердить, что с нами был. Всё же не так сурово с ним обойдутся, как ежели узнают, что он почитай к туркам в тыл хаживает, - вопросительно взглянул на майора Вершинин.
  - Подтвердим, какие сомнения, но зря он так-то, а что если в плен угодит. Турки, смотри, как забегали. Ясно же, что этим летом нам с ними добром не разойтись. Молод ещё Кирюша, потому и любовь такая безоглядная. Ему сколько годков? Осьмнадцать? - спросил Орлов.
  - Девятнадцать... будет... в июне. Это я точно знаю. Его батюшка наш сосед по курскому имению. С малолетства его помню, а тут в армии увидел, не узнал. Так вымахал, - улыбнулся Вершинин. - А любовь у них действительно сумасшедшая. Романов поди начитался французских, вся зараза в Россию из Европы ползёт.
  - Ты что это, как старый дед бухтишь? - удивился Орлов. - Забыл, какими сами были в его-то годы. Я тоже "фейерверки" устраивал, ого-го! Закачаешься! Кровь молодая, горячая! Сейчас поостыл, понятно! Война за войной, друг мой, не до любви.
  Обоим офицерам было немногим за тридцать, но оба уже почти десять лет как не слезали с сёдел, позабыв о спокойной мирной жизни и накрутив по военным дорогам Европы не одну сотню вёрст.
  - Ну, про твои фейерверки все знают! Но там совсем другое, такой любви у меня не было, - отвёл обвинение приятеля Вершинин. - У Кирилла, с его любовью, просто какое-то помутнение рассудка. Ты видел её? Совсем ещё девочка. Если я правильно помню, Кирилл говорил, что она младше его на два года.
  - Прямо Ромео и Джульетта! Но для турчанки это уже старая дева, ха-ха! - захохотал своим громовым басом Орлов.
  - Вот только вместо Мотековых и Капулетьевых, - переиначил на русский манер известные фамилии Вершинин, - Россия и Турция. И не в кровной ссоре, а в вековой войне. Угораздило же его!
  - Любовь, что тут поделаешь! - заключил Орлов. - Злая штука. Хотя, по слухам, она красавица необыкновенная, самому-то её видеть не довелось, и дочь самого визиря, нет?
  - Я расспрашивал Кирилла, но он молчит, да сопит, обиженно так, как ребёнок. Чего сопеть, раз уже слухи пошли, - пожал плечами Вершинин. - Но только, вроде, не визиря, а видинского беглер-бея Мулла-паши. Но красавица необыкновенная, это точно. Василий Дмитриевич сказывал, сам-то я её тоже не видел. Побьём турок в этом году, перекрестим его мадмуазель в нашу веру, да и за свадебку, чего уж там. Невеста дама знатная, да и жених наш, почитай, едва ли не Рюрикович.
  - Я, на его месте, давно бы её увёз. Кликнул охотников, хоть вот нас, я бы не отказал, да и увёз! А так, чего это за роман такой. Охи-вздохи, да поцелуи сквозь платочек. А что, караул-то он не достоял? Это, брат, он напрасно!
  - Так ему, чтобы к утру у своей пассии быть, затемно выезжать надобно, а с полудня назад. Завтра к вечеру, Бог даст, будет обратно, если лошадей не загонит. Такая вот любовь, - покачал головой Вершинин. - Василий Дмитриевич сказывал, что турецких войск в тех местах пока нет. Не хотят Измаил-бей и Мулла-паша на свои имения войну накликивать. Знают, что мы понапрасну местечек не разоряем. Мы же солдаты, а не орда татарская.
  - А вот и сам твой Василий Дмитриевич пожаловали! Лёгок на помине! - обрадовано произнёс Орлов, указывая на входящего Иловайского. - Господин полковник! Пожалуйте к нам!
  Иловайский тоже обрадовано улыбнулся, махнул рукой, и направился, было, к приятелям, но попал в плотное окружение других офицеров. Все принялись наперебой расспрашивать его о новостях с турецкой стороны.
  Последние две недели полковник не вылезал из разведки, доходя со своими казаками до Разграда, от которого турецкая армия и выдвигалась сейчас неспешным порядком в полевой лагерь под Шумлой.
  Удовлетворив, насколько возможно, интересы любопытствующих, и подтвердив им, что горячего дела не избежать, Иловайский, наконец-таки, добрался до Орлова с Вершининым.
  - Здоровы ли будете, други мои! - обнимая поочерёдно приятелей, поинтересовался полковник, но, попав в крепкие объятия Орлова, сам же и заключил, - Вижу, что здоровы, и даже веселы, как я посмотрю. Что-то прознали, пока я по турецким тылам гостевал?
  - К нам на армию назначен Кутузов! Наверное, если считать дни на эстафету, приказ уже прибыл. Скоро и сам пожалует! - сообщил приятелю добрую весть Вершинин.
  - Славно, славно! Спасибо Саша, за хорошую новость! Теперь дело закрутится как должно, а то видел тут нашего Ланжерона на рекогносцировке... не мычит, не телится. Форсу много, а толку мало! Я ему казака недалёкого изобразил, чтобы не приставал. Получилось вроде. Правда, Сабанеев, он же меня давно знает, не поверил. Но не сказал ничего. Видать, тоже не жалует нашего лягушатника! Ну, братцы, отпразднуем такое-то событие! Я же почитай дней десять постился! Зарок себе дал - в деле, ни-ни! Так-то вот! - отметил Иловайский.
  - У турок хорошо погуляли-то? Как погляжу, радостный ты больно? - ревниво спросил Орлов, у которого давно уже руки чесались по хорошей драке. - А то мы уже измучились, обозников изображать, да искать такие места в Бухаресте, где нас ещё не знают!
  - Отменно погуляли! Да-с! Турки не могут быть в обиде, что обошли кого-то из них своим вниманием, - рассмеялся Василий Дмитриевич. - Однако доложу я Вам, господа, ненамного их убавились после наших визитов. Вам, и всем тут присутствующим, за глаза довольно будет. Много их, как мух в осень, устанете отмахиваться!
  - Нам не привыкать! - явно обрадовался такой перспективе Орлов. - А то мы с господином майором уже боялись, что ты их всех успокоил, а нам и дальше киснуть в молодом вине, да пыль бухарестскую глотать! Но сегодня, учитывая обстоятельства, мы раздобыли, специально для тебя заметь, пару полуштофов отменной анисовой. Не откажите в любезности, господин полковник, разделить с нами скромный ужин!
  Орлов, как "хозяин" и завсегдатай, махнул рукой буфетчику, и на стол без лишних уточнений подали блюда с телятиной, колбасами и сыром, добавился и полуштоф обещанной анисовой: пока что один, но по задорно блестевшим глазам майора было видно, что это только для начала.
  - Особых разносолов не имеется, - в шутку извинился Орлов, - но нам, армейцам, не привыкать!
  - Господь с Вами, Владимир, - рассмеялся Иловайский, - что за церемонии, право слово. Да, и когда это казак от чарки дружеской отказ давал? Не было такого!
  - Странное дело, господа, - заметил вдруг Вершинин, - рядом Дунай, море недалеко, а рыбы хорошей в Бухаресте вовсе нет!
  - А мои хлопцы, когда в рейде были, наловили в реке рыбы всякой, да такую уху справили, любо-дорого! - Иловайский, выражая своё восхищение, томно прикрыл глаза и покачал головой.
  Выпили анисовой для аппетиту и принялись сочно закусывать. Тарелки быстро пустели. То ли анисовая к месту пришлась, то ли все успели особенно проголодаться в этот вечер, но телятину с огурцами пришлось еще пару раз повторить; полуштоф тоже почему-то опустел! Но Орлов восполнил и эту потерю.
   - А где же ваш молодой товарищ, поручик пехотный, ... Кирилл, как бишь его, ... Незнамский, что ли? - вспомнил вдруг Иловайский.
  - Незнанский, - поправил полковника Вершинин, - У него, как и прежде, любовь-с! Отбыл навестить свою мадмуазель на прощание. Дело закрутится, не до того будет.
  - Турчанку эту? - спросил Иловайский, - Вот же, как знал тогда, что не к добру! Маркову с рук сдал, а получилось, что Кириллу вашему. Подождал бы он завершения кампании! Эх, молодо-зелено! Пересудов не оберёшься!
  - Ну, да, турчанка, что ж с того, коли это любовь? - возразил Вершинин.
  - Что она турчанка, в том беды и, правда, никакой нет, - ответил Иловайский, пренебрежительно махнув рукой. - У нас на Дону, турчанок этих, почитай, в каждом казацком роду замешано. Никто не жаловался. Ежели бы не война, то и пусть себе, дело молодое! Просто, говорю же, надо было Вам его убедить, до конца лета повременить. Вот я к чему клоню-то!
  - Его убедишь, пожалуй! - заметил Орлов, наполняя стаканы. - Думаешь, не пробовали? А только всё без пользы! Теперь уж, как Бог даст!
  В этот момент неожиданно для всех в собрании объявился штабной адъютант, молодой князь Глинский и, подняв руку, попросил минуту внимания:
  - Господа офицеры! - обратился он к присутствующим, сразу умолкнувшим и вопросительно глядевшим него. - Мне поручено сообщить Вам, что сегодня получен приказ государя о назначении главнокомандующим нашей армией, - Глинский, сделав подобающую паузу, торжественно завершил, - его превосходительство, генерала от инфантерии, Голенищева-Кутузова Михайлу Илларионовича! Ура, господа!
  Последние слова потонули в гуле одобрительных возгласов и дружном троекратном ура присутствующих. Глинский с большим трудом сумел, ещё раз, привлечь внимание ликующих офицеров:
  - Просьба, всем отбыть к своим частям, быть в должной готовности к смотру войск новым главнокомандующим! Хотя, какой он нам новый?! - вдруг неожиданно завершил свой спич молодой офицер.
  Все дружно захохотали! Смеялись так, как смеются счастливые люди, надежды которых на достойное будущее сбылись так полно и вдруг. Все они отлично понимали, что назначение Кутузова означает для них тяжёлые месяцы походов, больших боёв и бессчётных стычек с неприятелем, кровь и смерть друзей, а, возможно, что и собственную их гибель, но та великая цена, которую непременно придётся оплатить, была им теперь не в тягость. Эта была суровая необходимость на войне! Долг и честь офицеров русской армии!
  Кутузов получил назначение, чтобы добиться решительной победы, а значит и мира с турками, что было ясно всем, поэтому и любые жертвы становились не напрасными. Одно дело, пасть на поле брани во имя победы, и совсем другое - смерть от шальной пули при штурме очередной крепости, которую потом, возможно, снова придётся оставить неприятелю. Люди устали от этой нелепой и затянувшейся войны.
  -------
  
  1 апреля 1811 года, Бухарест
  северо-восточная окраина города
  
  Вкруг жаркого костерка, томящегося яркими переливами углей, грелось до десятка егерей, выставленных в пикет на дальней окраине Бухареста, для порядка. Составив в пирамиду ружья, занимались кто чем. Кто-то делами мелкими, нужными, но не тягостными, кто-то просто дремал, зажмурясь на огонь, прочие болтали не о чём, чтобы скоротать тягучее в карауле время.
   - Дядя, а чо в этих краях таки звезды яркие? Нет, ты глянь каки! Аж, глазам больно, как горят! - приставал к седому ветерану, съевшему едва не все свои зубы в бесконечных стычках и делах, молоденький солдатик - рекрут этого года.
   - Эх, молодо-зелено! Ты-то где-нить, окромя своей деревни-то, был? - прошамкал старик.
   - Не, куды ж! Я ить токо чего, а меня уж и забрили! И сразу сюды, даже толком понять не успел, куды попал!
   - Эта опосля Браилова, многих тады побило. Вот и гонят сикурс со всей Расеи. Пять годков султана бьём, а все без толку, не сдается подлец, ни в какую, - заметил пожилой унтер.
   - Плохо видать бьёте, дядя! Вот он и хорохорится! В подвздох надоть было! - заметил здоровенный парень, тоже из новых, зло и сильно вгоняя в песок, уже и так блестевший яснее некуда, багинет.
   - Вот ты, ерой, и надаёшь ему, кудыть надо! Для того тебя осударь емпиратор и прислал! То-то, намедни, фильегерь скакал, да все выспрашивал, управимся мы тута без тебя, али нет! - широко оскалился степенный унтер и тут же сам первым загоготал своей шутке.
   Следом довольно заржали остальные. Детина сплюнул, хотел озлиться, но махнул рукой и тоже захохотал вдогон. Потом затихли, каждый задумался о своём.
   - Дааа! - протянул ветеран. - Одних начальников ужо скоко сменилось. Прозоровский, Михельсон, Каменский, теперь вот ентот Лонжон! В дышло ему ворон!
   - Лонжон энтот, он чо, немчин, чо ли? А дядя? - широко округлил глаза солдатик.
   - Не, хранцуз, кота ему в картуз! - поддержал разговор унтер и выкатил из костерка, подцепив прутиком, уголек на раскурку. - А табачок тут хорош, да и винцо! Девки, опять же, добрые! Чего не послужить Отечеству? Турок, он супротивник нам привычный, не Напольён, чай!
   - Да, тот посурьёзней будет! Под Шенграбном, ить как прижал, еле вывернулись с Пётрой Ивановичем! Хорошо Михайла Ларивоныч сикурс прислал, а то б хрена мы тут с тобой сейчас винцо попивали! Храни его Господь, отца родного! - перекрестился старый воин.
   - Вот его бы нам в армию нашу Молдавскую! Враз бы покончили с визирём! Ну-ка, тихо! - прервал неспешную беседу унтер. - Скачет, кажись, ктой-то! Точно скачут, и близко уже!
   Егеря подхватились, разбирая ружья из пирамиды, занимая пикет. В ещё не слишком сгустившихся сумерках разглядели приближавшуюся коляску, с конвоем из полусотни казачков.
  Начальство солдат чует издалека! Ясно генерал, никак не меньше!
  Унтер вышел вперед, оценивая опытным взглядом ситуацию, поднял руку, но не слишком. Скакавший легкой рысью чуть впереди, заросший по самые глаза кудрявой бородой, высокий хорунжий в ладной синей казачьей форме осадил коня.
   - Куды прёшь, деревня! Не видишь! - грозно рыкнул он.
   - Не шуми казаче, мы службу знаем, - достойно произнес унтер. - Начальство приказало пикет выставить, мы и стоим!
   К этому моменту коляска поравнялась с ними, и ехавший в ней начальник махнул рукой, приказывая остановиться. Унтер подскочил к подножке и звонкой пружиной вытянулся во фрунт.
   - Ваше Высокопревосходительство! - взрывающимся от счастья голосом, завел было он ...
   - Ладно, Степаныч, будет тебе голосить, - оборвал причитание унтера на самой высокой ноте насмешливый, но приятный баритон. - Оглушил совсем. Поди, уже всех курей у здешних ратуев потаскал, что так орешь?
   - Господь с вами, Ваше Высокопревосходительство! Разе ж мы мрадеры каки!
   - А то я тебя разбойника не знаю, - уверенно произнес генерал. - Ты вот скажи, побьём визиря?
   - Побьём, Ваше Высокопревосходительство! Как пить дать! С вами, хоть бы и султана взгреем, а то!
   - Вот и я думаю, что побьём! Готовьтесь, хватит уже баклуши бить, да курей таскать! А, и ты тут, старый вояка, - увидев, стоявшего на правом фланге строя, седого ветерана, явно обрадовался генерал. - А я смотрю, ты иль не ты! Не пойму, знобит тебя что ли, что дрожишь?
   - Так точно, я, Ваше Высокопревосходительство! Дождались, слава Богу! А знобит малость, так то по прохладе ночной, больно свежо этой весной.
   - Свежо говоришь, а на летнюю форму уже с марта перешли, - задумчиво проговорил генерал, - надо это дело поправлять. А что ж ты Степаныч, без офицера в карауле? Али захворал начальник ваш?
   - Никак нет! Так что, осмелюсь доложить, их благородие поручик Незнанский отбыли в город!
   - Отбыли, значит! Небось, с гусарами белорусскими в картишки перекинуться? А?
   - Не могу знать, Ваше Выс... при... ход... ство!
   - Ты не можешь, а я и сам знаю! Коли этот полк здесь, то где ж ещё господам офицерам быть? Пожалуй, и мы поедем. Трогай!
   Коляска покатила дальше, взбодрив легкую придорожную пыль.
   - Кто это был, а, дядя! - бросились выпытывать молодые солдаты, удивленно вглядываясь в сияющие лица ветеранов.
   - Как кто? Дык, я ж говорю, Кутузов это! Услышал Бог мои молитвы! - слезно прошамкал ветеран.
   - Будет теперь потеха! - уверенно подтвердил унтер. - В этом году войне конец!
   - А он чо, кривой, кажись? И старенький, на дедушку мово похожий, - вопрошал настойчиво малой.
   - Сам ты кривой! - в сердцах рявкнул унтер. - Он одним глазом дальше тебя, дубина, окрест всё видит! И под землю, вглубь!
  - Да ну! Не уж-то, под землю? - неуверенно вопросил солдатик.
  Все засмеялись.
  - А вот и зря смеётися, есть таки, бабка сказывала!
  Все захохотали, пуще прежнего. Малой обижено надулся.
   - Глаз он давно потерял, от пули турецкой, - подтвердил ветеран. - В Крыму ещё, а я у него в батальоне служил. Он уже тогда был орёл! Эх, славно! Ужо думал сгинем под Лонжом энтим! - старик поцеловал нательный крест и истово перекрестился. - Подумаешь, кривой! Не беда! Мне мадьяры сказывали, был у чехов атаман Шишка, тот вообче слепой был, а немцев люто бил!
   - А про каких-таких курей он спрашивал, а? - вдруг вспомнил здоровяк, поворачиваясь к унтеру.
   - Не твоево ума дело, смирно будь! - рявкнул унтер.
   - Да, была одна история, давно уже ..., - начал было ветеран. Но, увидев, как взметнулся унтер, быстро закончил, - всё, молчу!
   - Сам расскажу, если надоть, - сказал унтер, но, оглядев притихших в ожидании егерей, добавил, - Опосля!
  -----
  февраль 1811 года
  Санкт-Петербург
  
  Военный министр Михаил Богданович Барклай-де-Толли и генерал от инфантерии виленский губернатор Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов последнее время встречались редко.
  Михаил Богданович был поглощён заботами о своём новом министерском портфеле. С упорством и педантичностью, свойственными ему, разгребал "завалы" проблем, любезно накопленных всеми предшественниками, пытаясь упорядочить работу огромного ведомства.
  Кутузов же, напротив, быстро обжился на старом для себя месте. И хотя его второе за карьеру назначение генерал-губернатором в Вильно оценивалось при дворе как "мягкая опала", он сам место службы иначе как "Ma bonne Vilna" не называл. По сравнению с Киевом, где он губернаторствовал до этого, Вильна имела массу привлекательных отличий: не хлопотливое, удачно расположенное и спокойное, до поры, место, где можно было неспешно привести в порядок, как местные дела, так и собственные мысли.
   Наведываясь в столицу по личным и служебным надобностям, Кутузов всегда находил время нанести визит новому министру; им было, что сказать друг другу. Но последняя встреча отличалась от всех прочих. "Доброй Вильне" предстояло проститься со своим губернатором.
   Беседовали долго. Оба не любили поспешных решений и резких импровизаций.
  Кутузов, комфортно устроившись в уютном кресле, опершись на руку, глядел больше не на собеседника, а на яркое пламя в огромном камине. Эта печка, устроенная в кабинете военного министра, невольно напоминала о шотландских корнях Барклая, хотя сам он на далёкой родине предков никогда не бывал.
  Михаил Богданович сидел рядом, в точно таком же кресле, не пытаясь заглянуть в лицо собеседника, адресуя свои слова в пылающий жар каминной топки, а блики неровного пламени плясали свой хаотический танец на его высоком челе. Иногда, правда, Барклай вставал и прохаживался по ковру за спиной Кутузова, разминая левую ногу, затекавшую от долгого сидения; давала о себе знать старая рана.
  Удивительно, но в кабинете военного министра не было портрета государя, приличествующего его статусу. "В этом месте не происходит ничего, что могло бы привлечь внимание его величества, - ответил как-то на вопрос Кутузова Барклай. - Ничего, доступного его пониманию. В зале заседаний и в приёмной портреты висят, и этого довольно, я полагаю".
  Формальную часть, которую вежливый и корректный Михаил Богданович не пропускал никогда, свернули быстро и плавно перешли на обсуждение дел в соседней Швеции, очередную войну с которой успешно завершала русская армия.
  Реваншистские рецидивы, после проигранной почти сто лет назад Северной войны, случались с тех пор у шведов с заданной регулярностью, каждый раз заканчиваясь обидным для них поражением и потерей очередного куска балтийских владений. На этот раз под угрозой окончательного отторжения оказалась Финляндия. Медленно, но уверенно, Швеция выбывала из активной политики, навсегда превращаясь в провинциальные задворки Европы.
   - Наполеон, разумеется, приложил руку к делам шведским сколько мог, но официально не обозначал свою заинтересованность никак, - прояснял Кутузову северные расклады Барклай. - Формально он не связан даже с неожиданным возвышением Бернадота, хотя всем понятно, что новый статус одного из его маршалов, не мог бы возникнуть сам по себе.
   - Наполеон, как настоящий полководец, пытается охватить Россию с флангов, - подтвердил Кутузов. - С одного боку шведы с Бернадотом, а с другой, что бы он там не говорил, про свою дружбу с покойным султаном, а не с Турцией, он турок подначивает. Но такой номер, как мне почему-то кажется, у него не пройдёт. Бернадот - хитрая бестия! Помяните моё слово, он корону Швеции, которая почитай у него в руках, на милость своего бывшего императора не сменяет нипочём. Он и глазом не моргнёт, если надо будет выступить супротив Наполеона.
   - Да, я давно заметил, что решительность, которая честно служит Наполеону в сражениях, оборачивается против него в большой политике, - кивнул Барклай. - Ставка на Бернадота битая у него. Кстати, знаете, какая пикантная татуировка имеется у будущего основателя новой шведской династии?
   - Знаю! Ох, знаю! - рассмеялся Кутузов. - "Смерть тиранам". Вот уж анекдотец славный приключился! Король-республиканец! Ох, грехи наши тяжкие, вот Вам и новые времена, сударь мой! Да-с!
   Михаил Богданович отметил про себя, что Кутузов зря время в Вильне не теряет, будучи в курсе всех последних новостей и даже самых незначительных фактов. "Это хорошо, - подумал Барклай. - Меньше пустых прелюдий требуется". Он опять встал с кресла, размять ногу и поправить прогоревшее поленце, отлетевшее в сторону с самого верха аккуратно сложенной стопки дров в камине.
   - Коль скоро, Вы мне анекдот про царя шведского напомнили, то я Вам другой поведаю, - обрадовался Кутузов. - Сказывал мне покойный Заборовский, что тому уже лет двадцать сватался на нашу службу один поручик артиллеристский, француз. В Ливорно дело было. Да, в чине они как будто бы не сошлись. Корсиканец наш, а это был он, как Вы понимаете, очень разозлился и заявил Ивану Андреевичу, что, мол, ещё услышите обо мне! Да-с, удивительные дела порой случаются в этом мире. Был бы сейчас в нашей армии генерал Бонапарт. Может, и в приятелях бы мы с ним ходили?
   - Вот и услышали, - вздохнул Барклай. - Век бы не слышать. Однако, наш смертельный друг, теряя союзника в лице Швеции, кажется, этого толком и не замечает. По-моему, он с вершины своего величия уже не видит ничего вокруг и никого, кроме себя. А ведь мог бы, будь порасторопней, силы наши на севере отвлечь значительно.
   - Мог бы, да не смог, - ответил Кутузов. - На поле брани ему равных нет, но к играм большим не готов он ещё. Государства - не полки! И ждать, пока он обучится, нам нельзя. Тем более он и сам разогнался так, что уже не остановить. Видит Бог, мы его не подталкиваем!
   Михаил Богданович прошёл к столу, отыскал в стопке бумаг нужное письмо и протянул его Кутузову.
   - Посмотрите, Михаил Илларионович, что доносит Чернышёв из Парижа, эту копию его отчёта о беседе с Талейраном мне на днях граф Румянцев переслал.
   Кутузов принял бумагу и, склонив голову, здоровым глазом быстро прочитал убористый текст донесения посла.
   - Талейрану мало быть министром своего императора, он и нам советы давать решил, - усмехнулся Кутузов. - Но он прав, с турками нам следует мириться и как можно быстрее. Иначе говоря, любезный Михаил Богданович, события развиваются именно так, как мы и предполагали ранее. Большой войны с Наполеоном нужно ждать к следующему году, и России её не избегнуть. Корсиканец наш не признаёт никаких иных отношений с государствами Европы, кроме как подчинённых, по отношению к созданной им Французской Империи. К великому сожалению, именно России предстоит на своей территории, чего раньше так долго удавалось избежать, дать ему решительный отпор. Но, видно так уж Богу угодно, а России не привыкать, встречать неприятеля на своих полях!
   - Да, Михаил Илларионович, фабианская стратегия, которую, смею напомнить, Вы вполне одобряете, должна обеспечить нам пышные похороны Империи французов на обширных русских просторах. Однако, некоторые разногласия по поводу дальнейшей судьбы наполеоновской Франции в её естественных границах, присутствуют, к сожалению. Англичане настаивают на восстановлении династии Бурбонов, что соответствует и чаяниям Государя. Я пытаюсь, в меру своих возможностей, внушить Александру, что России нужна сильная Франция, потенциальная соперница Англии на западе Европы, но пока не могу обрести в Государе надёжного союзника. Влияние Англии очень сильно при дворе.
   - Это совершенно невозможно, Михаил Богданович! Восстановление Бурбонов будет означать, что Франция станет марионеткой Англии и противных нам сил. Россия должна решительно поддержать австрийскую линию. Австрийцев мы всегда сможем поставить на место, пригрозив оставить с турками с глазу на глаз. Вам следует предпринять дополнительные усилия в этом вопросе! Мне, обращаться к Государю, сейчас невозможно! Моя опала должна выглядеть совершенно убедительно для всех. И для англичан даже убедительнее, чем для французов!
   - Всё это так, Михаил Илларионович, меня Вам уговаривать не нужно. Но вот, что касается Вашей опалы, то есть насущная необходимость вернуть Вас на службу прямо сейчас. Это общее мнение государственного совета, и всех прочих, известных вам, лиц, - развёл руками Барклай, показывая, что он тут, якобы, не при чём. - Нужно вывести из войны Турцию. Если прав в своих оценках Чернышов, то 1811 год последний, когда мы должны решить этот вопрос. Вас рекомендовано назначить командующим Молдавской армией.
   - Неужели нет никакой возможности обойтись без этого. К примеру, чем плох Пётр Иванович? Я бы мог выдать ему точные инструкции по ходу кампании этого года? Не кажется ли Вам, что слишком разные ставки в этих двух партиях? Турки и Наполеон?
   - Багратион отменный генерал. Он первый в авангарде и последний в арьергарде, но этого мало, и у него был шанс, который он, в силу своей горячности, упустил уже. Вы же отлично понимаете, что недостаточно нанести туркам ещё несколько поражений, мало ли было побед в прошедшие годы. Цель-то другая - надо завершать войну. Завершить её до войны с Наполеоном, который рассчитывает использовать турок на южном фланге как своих союзников. И чтобы отбить туркам охоту соединиться с корсиканцем, надо разгромить их полно и ошеломляюще. Кто, как не Вы, лучший стратег России, способны преподнести им такой сюрприз.
   - Так-то оно так, да как бы не вспугнуть главную дичь? Нельзя допустить, чтобы он ещё несколько лет висел над нашей западной границей как грозовая туча. Упустим момент, хуже будет для всех.
   - Да, риск велик, разумеется, но оставлять недобитых турок - это ещё хуже. Как воинская сила турки нам не страшны, конечно, но и сил отвлекут довольно, и оставлять такую линию снабжения французской армии фуражом и провиантом в грядущей войне никак нельзя.
   - Тоже правильно. Вот же, как говаривала матушка-императрица, вздумалось нашей блистательной Порте и неблистательным советникам её объявить России войну так не вовремя. Но для полного разгрома, который вынудит турок заключить с Россией скорый мир, мне потребуется провести, в миниатюре, разумеется, кампанию, сходную с нашим главным планом. Как бы не разглядел Наполеон в этом деле свою западню?
   - Наши друзья в Европе сделают всё возможное, чтобы не разглядел. А Вы, после дела, выйдете опять в отставку, убедительную причину найдём позже. Но сегодня иного генерала на должность командующего Молдавской армией у нас нет. Театр войны и противника Вы знаете лучше, чем кто-либо, с положением дел тоже знакомы, а моральный дух армии с Вашим назначением поднимется на должную высоту. Хотя бы в этом, господин Ланжерон нам, пусть и невольно, но очень помог. Суметь, за столь короткий срок, так настроить против себя всю армию до последнего солдата - это тоже нужно уметь. Основное же, Михаил Илларионович, то, что армия русская примет любое Ваше решение. Скрепя сердце, но примет. И не только примет, но и исполнит в точности. Багратион не справится, в первую очередь с самим собой, когда надо будет дать приказ на оставление позиций. Вам это известно не хуже меня. Вам тоже не просто будет, но здесь в столице Вы можете рассчитывать на любую мою поддержку.
   - Да, случаи дали мне познания той земли и неприятеля, а ради пользы Отечества приму любую хулу и опалу! Михаил Богданович, если мне потребуется взять с собой в армию некоторых генералов и офицеров; они могут быть необходимы там в нужное время?
   - Просите кого угодно! Кроме того, начальник моей особой канцелярии господин Закревский получил указание содействовать Вам по всем вопросам. Там, в Валахии, в Вашем распоряжении будет несколько интересных возможностей. Неофициальную переписку мы будем вести также по его каналам. Я бы хотел иметь сведения о фактическом положении дел несколько раньше, чем их будут узнавать при дворе.
  - Помощь Арсения Андреевича будет мне очень кстати. Благодарю Вас за такую предусмотрительность, Михаил Богданович.
  - Канцлер Румянцев обещает полное содействие по линии своего ведомства. Что-то ещё?
   - Дипломатическая служба хотя и изрядно плутовата, но, ей богу, не так мудрёна, как военная. Однако, без участия графа Николая Петровича мне своей службы никак не справить. Ещё, подполковника Толя прошу утвердить на должность генерала-квартирмейстера армии, не считаясь с чином, а остальных я назову Вам на этой неделе. Когда Государь утвердит моё назначение?
   - Думаю, что все формальности мы уладим в течение недели. В следующий вторник ожидайте вызова ко двору! А сейчас давайте-ка ещё раз обсудим все возможные варианты и нюансы, какие нам следует иметь в виду в дальнейшем. Во-первых, в связи с долгой болезнью Каменского и нерасторопностью графа Ланжерона, молдавская армия, мягко говоря, находится сейчас не в лучшем состоянии. Намного хуже, чем при Прозоровском, когда Вам доводилось бывать в ней. Во-вторых, ...
   Разговор продолжался ещё около часа, после чего Кутузов, не любивший столь долгие и педантичные обсуждения одного и того же вопроса, попросил позволения откланяться:
  - Храни Вас Бог, дорогой Михаил Богданович, ежели ещё чего надумаю, то уведомлю Вас немедля! О главном же, беседовать более, смысла нет. Мы, не боги, всего не предусмотришь. Разрешите на сём откланяться, - по-русски подвёл итог их обсуждению Кутузов.
   Барклай де Толли хорошо понимал по-русски, но говорил всё-таки с некоторым затруднением:
   - Храни и Вас Бог, друг мой! По всем соображениям, кажется, слава заключить мир с турками предназначена Вашему высокопревосходительству. Мне же позвольте заранее поздравить Вас с сим знаменитым назначением, - попрощался по-русски военный министр.
   Но вызова ко двору не последовало. Александр, утвердив Кутузова на армию по представлению Государственного совета, встречаться с Михаилом Илларионовичем не пожелал, выдав 7 марта 1811 года рескрипт виленскому губернатору генералу от инфантерии Голенищеву-Кутузову - отбыть немедля на Дунай и вступить в командование Молдавской армией.
  -----
  
  апрель 1811 года,
  окрестности Плевны
  
   На опушке небольшого лесочка, протянувшегося по самой границе обширного поместья, остановились два всадника. Раннее солнце пока только ласково согревало уставших путников.
   - Лошади совсем заморились, а ведь по прохладе ехали, - недовольно ворчал пожилой солдат, с укором глядя на офицера.
   Офицер, совсем молоденький поручик в мундире егерской службы, досадливо отмахнулся от упрёков своего спутника.
   - Расседлай, если надо! Пусть отдохнут! Меня часа три не будет, успеете даже выспаться! - отрывисто сказал он. - Только смотри, и взаправду не усни, а то я тебя потом до ночи не добужусь, с тебя станется!
   - Все бы Вам меня, барин, упрекнуть, да обидеть, а я дело говорю. Обратно, небось, по самому пеклу вертаться, а лошадки и так еле живы. Чего было так гнать-то, сломя голову, да в ночь? - продолжал своё солдат. - Я, чай не казак, так скакать-то, да и не молод уже.
   - Егор, Христа ради, оставь это своё нытьё, хоть бы на минутку! Никаких сил уже нету, слушать тебя, право слово, - поручик с досадой поглядел на своего "няньку".
   - Егор что, Егор и помолчит, а вот коли батюшка Ваш спросит меня: Где Кирюша мой время проводил, да с кем дружбу водил, когда в полку службу нёс? - прищурился денщик на молодого барина. - Что тады? Илье Петровичу я врать не стану!
   - Господи, да говори, что пожелаешь! Перед отцом мне ответ держать! - вскипел офицер.
   - Мне-то что, Кирилл Ильич, я к спросу привычный! За Вас вся душа изболелась, чего себя так тираните? Сохнете по турчанке, грех какой! - перекрестился Егор. - Не приведи Господь, а вдруг ведьма она? Так приворожила Вас.
   - Дурак ты, братец! Ну, как есть дурак! - расхохотался поручик. - Ведьмы только в сказках бывают, что ты с нянькой Агашей мне на сон грядущий рассказывали в моём младенчестве. А за меня не переживай, лучше лошадьми займись, нам до вечера обратно надо быть. Всё, жди меня тут! Не вздумай "приглядывать", как в прошлый раз! Коли замечу твою голову в кустах, не посмотрю, что ты "нянька" мой!
   - Так, от турка же Вас оберегал, а Вы меня шельмуете, - обиженно надулся было Егор, но молодой барин уже скрылся за ближайшими деревьями.
   "Да, и было б на что смотреть там у Вас; разговоры одни" - подумал старый солдат, уводя лошадей на укромную, закрытую от посторонних глаз полянку, которую он приметил ещё в первый визит. Рассёдлывать не стал, мало ли, а вдруг придётся ноги уносить. Жалко было бы бросить хорошую упряжь: за одно седло, почитай, сто двадцать рубликов ассигнациями плачено!
  -----
  осень 1810 года,
  крепость Никополь
  
   Кирилл Ильич Незнанский, так звали молодого поручика, тому около года как перевёлся в Молдавскую армию из лейб-гвардии Преображенского полка: не хватило сил более смотреть на боевые награды своих сослуживцев и слушать их залихватские рассказы о подвигах в делах против Наполеона в прошедшей кампании, на которую Кирилл не успел по малолетству. Хотя с их слов выходило, что под Аустерлицем каждый был тем единственным офицером гвардии, который последним ушёл с линии, и только лишь уступив настойчивой личной просьбе самого Государя, не желавшего потерять храбрейшего из своих офицеров, но они там действительно были. Были и дрались, пусть и не так былинно, но храбро! И награды, полученные ими за те дела, были заслуженным отличием их офицерской доблести. Незнанскому же досталась неблагодарная роль восторженного слушателя, благоговейно внимающего побасенкам бывалых вояк, покровительственно похлопывающих его по плечу. Наконец, когда плечо уже хронически ныло от ободряющих ударов, он подал рапорт по начальству и из прапорщиков гвардии получил назначение - поручиком в 7-й егерский полк Молдавской армии.
   Действительность не оправдала ожиданий. За всё время он не принял участия ни в одном мало-мальски серьёзном деле. Ему фатально не везло! Первый месяц службы его батальон проторчал в гарнизоне Рущука, к штурму которого он не успел, а потом был переведён в Никополь... и тоже в гарнизон. Сменить столичную жизнь на гарнизонные будни, с их бесконечными караулами, занятиями с новобранцами, пирушками с сослуживцами, после которых хотелось умереть, и тоскливыми вечерами за вечным вистом - это надо же было так вляпаться. А ведь армия была действующая, и враги были рядом, иногда даже постреливали, проверяя бдительность караулов, но и только!
   Но однажды пришёл тот день, который ярким фейерверком взорвал всю обыденную серость окружавшего его мира! После этого события, всё остальное: война, турки, тщеславные мечты о подвигах, гарнизонные будни, всё осталось только абстрактной декорацией к тому главному, что вошло в его жизнь - это была Любовь.
   Казаки, рейдирующие по ближайшим тылам турок, перехватили турецкий обоз, направлявшийся в Софию, и пригнали его в полном составе в Никополь. По такому случаю, все офицеры крепости отправились посмотреть на захваченное имущество и, если будет оказия, прикупить чего для собственных нужд. Незнанский пошёл вместе со всеми, рассчитывая сторговать хорошую турецкую саблю или ятаган, чтобы отправить - вроде как лично взятый в бою трофей! - в подарок отцу.
   Отличную турецкую саблю, в богатых ножнах, украшенных каменьями, он нашёл сразу. Купил не торгуясь. Большинству его армейских сослуживцев, та цена, какую хотел получить за такой знатный трофей бородатый казацкий урядник - две сотни рублей серебром, была не по карману. Незнанский же не знал отказа из дому. Причём, маменька частенько присылала своему любимому Кирюше по две-три сотенки тайком от отца, высылавшего ему ежемесячное содержание особо.
  Семья Незнанских была весьма богата. Сам Илья Петрович, отставной генерал-майор, владел обширными землями в Курской губернии, а матушка, урождённая графиня Вестужева, принесла отцу в приданое ещё столько же, и, получив после смерти старого графа свою долю наследства, ещё раз удвоила состояние их семьи.
  В общем, Кирилл не бедствовал, живя в полку на широкую ногу. Своё жалование за год службы не получал ещё ни разу, оставляя у казначея, даже не зная толком, сколько ему положено содержания, и легко обходясь тем, что присылалось из дому. Даже в общий полковой "котёл" вносил свою долю из домашних сумм.
   Однако повышенное внимание всех привлекала европейская карета, бывшая в том же, взятом с бою, обозе, с плотно задёрнутыми занавесками на окнах. На вопросы егерей казаки, смеясь, отвечали, что захватили гарем самого султана. Карету, на всякий случай, охранял конвой, во главе с хорунжим самого свирепого вида, который любые попытки заглянуть внутрь пресекал негромким окриком - "не балуй". От этого окрика у любопытных почему-то сразу пропадало желание ознакомиться с содержимым экипажа.
   В этот момент на центральной площади городка, превратившейся на время в импровизированное торжище, появился начальник гарнизона генерал Марков, в сопровождении казацкого полковника, который на ходу рассказывал свою историю:
   - Ваше превосходительство, душа моя, Евгений Иванович, мне в штаб армии с разведкой срочно надо, мы на рысях пойдём, куда ж я с этой каретой, - указывая на экипаж, убеждал генерала казак. - Там же дамы, турчанки знатные! Мулла-паши видинского дочь.
   - Зачем же ты их захватывал, Василий Дмитриевич, - досадовал генерал, - где твои глаза-то были. Привёз ко мне, опять же. Мне на шею! Куда мне их девать?
   - Ах, mon cher, ну приключился конфуз, чего ж теперь-то поминать. Обоз большой, с охраной сильной, да с каретой богатой, - объяснял свой "конфуз" полковник, - думали, что начальство какое-то турецкое! Ты бы видел, с каким конвоем они шли. Чуть не час рубились, пока отбили повозки и вот карету эту, будь она неладна. Потом к ним ещё сотни две спаги подоспели на выручку, такая кутерьма началась, не приведи Господь. Пришлось отходить. А пока я рубился, мои скорохваты возки и карету эту через поле, да в лес. Кучер и форейторы разбежались, не бросать же дам в глухом лесу, пришлось с собой взять. Я потому к тебе на "огонёк" и заглянул. Ну, выручай, душа моя, ты ж меня знаешь, я в долгу не останусь!
   - Бог с тобой, Василий Дмитриевич, уважу по старой дружбе, - сообщил своё решение генерал. - Только в следующий раз, Василий, ты свои разведки подальше от моего гарнизона веди. У Измаила, или у Рущука! Там турецких барышень в плен и бери!
   Казацкий полковник сразу привлёк внимание Незнанского, который смотрел на него с нескрываемым восхищением: вот, тот человек, который каждый день, пока он прокисал в крепостных гарнизонах, бился с турками на передней линии и ходил с рейдами по их тылам также просто, как поручик с товарищами на вечерний вист!
  А на фоне уланского галстука чёрного шёлка, элегантно, не без шика, повязанного на шее полковника, белел эмалью георгиевский крест - несбыточная мечта Незнанского! Других наград на мундире не было, но поручик понимал, что их у этого казака, должно быть не мало.
   - Кто, этот полковник? - спросил Кирилл у стоявшего рядом с ним ротного командира капитана Тверина. - По всему видать, лихой казак!
   - Э, братец, это Иловайский 12-й! Известная личность. Недавно совсем полком командовал, а сейчас не знаю, вроде как при корпусном их начальнике, но без должности.
   - Что же случилось, что его с полка сняли? - удивился Незнанский. - Что-то не верится, что он плохой командир.
   - Не знаю точно, но вроде его полк сменился, а он остался! Тут, в армии нашей, много таких офицеров, для которых мирная жизнь, страшнее смерти в поле. Война, она и призвание, да и просто привычка, у всех по-разному. Хотя, возможно, что чина генеральского ждёт, не знаю, - ответил Тверин. - А командир он, каких поискать, тут ты, mon cher, в самую точку угодил. Его казаки в нём души не чают.
   В этот момент дверь кареты, возле которой остановились полковник и генерал, отворилась, офицеры замерли в ожидании - оттуда неуклюже, задом наперёд, выбралась толстая турчанка. Все захохотали, но враз смолкли.
  Толстая матрона протянула руку и из кареты, едва коснувшись предложенной опоры, выпорхнула молодая девушка, одетая с восхитительной восточной роскошью; сверкнули камни перстней и ожерелья.
  Лица, скрытого платком из полупрозрачного жёлтого шёлка, толком было не разглядеть, но поверх платка на стоявших вокруг офицеров, смотрели такие глаза, каких, он был готов поклясться чем угодно, Кирилл в жизни не встречал. Ослепительные фиолетовые звёздочки! Когда девушка на секунду задержала взгляд на Незнанском, стоявшим совсем рядом, тот почувствовал, что у него из-под ног уходит земля. В ту минуту он и пропал, понимая, что теперь без этой девушки не будет ему на грешной земле ни сна, ни покоя!
   Ошеломлён был и генерал. Он переводил взгляд с девушки на Иловайского, который смущённо показывал всем видом, что вот мол, всё так, как он и говорил.
   - Ну, удружил ты мне, друг любезный, - обращаясь к Иловайскому, сказал генерал. - Принцессу турецкую! Куда мне её поместить, прикажешь! У меня в крепости дворцов нет, если ты не заметил. Сам в мазанке обретаюсь! - и, обращаясь к офицерам, попросил, - Пошлите кого-нибудь за переводчиком!
   Полковник только разводил руками и пожимал плечами - конфуз, мол, чего поделаешь, - заметив попутно:
   - Переводчик без надобности, мадмуазель говорит по-французски.
   - Хоть на том спасибо!
   В ту же секунду, обращаясь к генералу и полковнику, заговорила сама случайная пленница, уже взявшая в "плен" всех офицеров гарнизона, но не обратившая на этот факт ни малейшего внимания; даже не заметила. Звонким колокольчиком, подрагивающим от волнения, зазвучал её голосок. Она надеялась на благородство русских офицеров; просила отправить её спутницу к отцу за выкупом; уверяла, что выкуп пришлют немедленно; просила ей верить.
   Иловайский и Марков замахали руками, не давая ей договорить. Девушка замолчала, вопросительно и испуганно глядя на них. Ответил, за обоих, генерал Марков:
   - Мадмуазель, - величественно произнёс он, - русские офицеры с женщинами не воюют и людьми не торгуют! Ваш батюшка будет немедленно извещён о Вашем вынужденном пребывании у нас в крепости! Как только за Вами пришлют, Вы сразу же будете отправлены домой! А пока, прошу Вас разделить с моей семьёй наш скромный быт. Моя супруга будет очень рада! Не взыщите за скудость походной обстановки! Чем богаты!
   Целый день все без исключения офицеры гарнизона были заняты решением одной проблемы: как попасть на обед или ужин к генералу. Им не хватало опыта, чтобы получить такое приглашение, так как до этого они в основном решали обратную задачу, пытаясь избегнуть скучных, хотя и хлебосольных, застолий, на которые генеральша регулярно их приглашала.
  Но в этот раз приглашений не последовало. Более того, обычно посещавшие генеральские посиделки: штаб-майор Прошин и подполковник Грейс, были вежливо, но решительно выставлены за дверь. Молодёжь принялась было расспрашивать о турчанке, но те в ответ только пожимали плечами, объясняя, что видели не больше, чем все остальные.
   "Варвара Степановна объяснила нам, - педантично докладывал Грейс, - что девушка очень напугана, от вида les Cosagues, утомлена, и ей не до званных обедов с нами. И если нам уже совсем нечем заняться, то она сей же час попросит мужа, найти нам полезное дело. После таких объяснений, мы с господином Прошиным посчитали за благо удалиться ... как это по-русски ... не посолив хлеб" - закончил свой рассказ под общий смех подполковник. Это ещё больше разогрело любопытство офицеров, пытавшихся собственными домыслами дополнить портрет таинственной гостьи.
   - Я её, конечно, совершенно не разглядел, - делился впечатлениями юный корнет, офицер из эскадрона ольвиопольских гусаров, присланного накануне для усиления и разведки, - но мне почему-то кажется, что она совершенная красавица!
   - Восточные красавицы - это особый шик! - изображал знатока гренадёрский капитан.
   - Глаза у неё, это что-то, - включился в разговор другой офицер, - но остального в этом жёлтом салопе совершенно не различить. Мешок мешком!
   - Это фередже, а не салоп! Вам у турчанки декольте подавай? - рассмеялся Тверин. - Нет, господа, у них женщины в строгости живут, не наши вертихвостки! Да-с!
   - Однако, доложу я Вам, господа, камушков на ней тысяч на полста, если не больше, - вдруг сказал, молчавший до этого, ротмистр Ридигер, командир ольвиопольцев. - Я в этих делах толк знаю! Как это казаки её не ощипали, удивляюсь!
   - Все о девушке, а ротмистр о деньгах! - заключил Тверин.
   - Девушек красивых много, а таких камней, как у неё, наперечёт! - отпарировал Ридигер.
   - Ваша меркантильность, ротмистр, не делает Вам чести! - запальчиво воскликнул Незнанский, которому все эти разговоры были почему-то крайне неприятны. Так, как если бы офицеры столь фривольно обсуждали близкого ему человека. Копившееся раздражение выплеснулось в итоге на удачно подвернувшегося Ридигера, с его рассуждениями лифляндского лавочника.
   - Вы усомнились в моей чести, поручик? - нарочито спокойно спросил Ридигер, и глаза его хищно блеснули. Присутствующие смолкли.
   - Именно так, Вы не ослышались, ротмистр! - решительно заявил Незнанский, понимая, что после этих слов дуэли уже не избежать. Но опытный в таких делах ротмистр, продолжал насмешливо и спокойно:
   - Вы, сударь, верно вообразили себя героем-рыцарем, из романов сэра Скотта? Эдаким Айвенго, защитником странствующих турецких принцесс? Вы, ошибаетесь, уверяю Вас, эта девушка, скорее всего, очередная пассия Мулла-паши, его юная наложница, или что-то в этом роде, - Ридигер, не знавший насколько хорошо владеет пистолетом этот незнакомый ему поручик, не хотел рисковать, провоцируя Незнанского на вызов, оставляя первый выстрел за собой. - Я отчётливо слышал, что она сказала: "приёмная дочь". Очередное дополнение и развлечение паши к его гарему. И без того значительному, я полагаю.
   Вскипевший Незнанский, хотел уже было произнести, положенную в таких случаях формулу вызова, но его прервал голос штаб-майора Прошина:
   - Поручик Незнанский! Здесь наш гвардеец? - спросил Прошин у всех разом, но, разглядев Кирилла среди офицеров, сказал: Что же Вы не отзываетесь, поручик? Вас к генералу, срочно! Прошу!
   - Я скоро вернусь, ротмистр, и мы закончим наш разговор, - сказал Незнанский, обернувшись в дверях.
   - Я буду ждать, юноша! Не сомневайтесь! - всё также насмешливо ответил Ридигер, пытаясь припомнить, не доводилось ли ему раньше видеть этого поручика. Упоминание о гвардии несколько насторожило его. Не за дуэльные ли "подвиги" оказался этот "Айвенго" в Молдавской армии. Ему вдруг стало казаться, что он встречал это лицо в Петербурге, хотя в действительности видел Кирилла впервые в жизни.
  -----
  
  осень 1810 года,
  Никополь - Видин
  
  - Ты с ума сошёл, что ли, Кирилл! - внушал Незнанскому Тверин, сопровождавший его к генералу Маркову. - Нам только дуэлей ещё не хватало, из-за этой турчанки! Очнись, война на дворе! Геройствуй в поле, коль так уж невтерпёж! Ридигер, он известный в армии дуэлист и стрелок отменный! Из незнакомых пистолетов в туза с двадцати шагов бьёт!
   - Плевать! Что сделано, то сделано! Теперь уже невозможно отказаться! - ответил Незнанский. - Я вспылил, конечно, но что ж, Бог рассудит! Я и сам в туза бью не хуже его!
   - Ну так хотя бы не вызывай его первым, а то как бы твои таланты даром не пропали! Боюсь, что у барьера, он тебе ответного выстрела не даст! - тяжело вздохнул Тверин, понимая, что добром уже не разойтись. Дело чести!
   - А чего это ты со мной увязался к генералу? - вопросительно посмотрел на него Незнанский.
   - Я же твой ротный командир! Должен же я знать, куда и насколько отвлекают моего офицера от места службы! - притворно удивился Тверин. - Ну и, может быть, увижу, что там за принцесса такая, из-за которой этот офицер драться надумал!
   - Хитрец! Не мытьём, так катаньем? - рассмеялся Незнанский.
   Неспешно, за разговором, они дошли по главной улице Никополя до домика генерала, который служил Маркову жилищем и штабом одновременно. Единственный двухэтажный дом в городе.
  Подошвы сапог мягко пружинили в уличной пыли. На улицах Никополя за лето накопилось такое количество пыли, какого Незнанский не видел нигде. Однажды, ступив, как казалось ему, на дорогу, он угодил в придорожную канаву, доверху заполненную пыльной "пудрой", провалившись в неё почти до колена. Кирилл улыбнулся, вспоминая свою ошарашенную физиономию, когда он, стоя посреди улицы, в растерянности рассматривал свои сапоги: один, вычищенный до блеска, а другой, покрытый отвратительным серо-жёлтым налётом, как бы взятые из разных пар. Попытался отмыть сапог в луже, но тот только покрылся грязными рыжими разводами. Комментарии сослуживцев, которых он наслушался в полной мере, пока пробирался обратно в расположение, не отличались разнообразием и изысканным остроумием. Сейчас ему тоже было смешно, но тогда было совсем не до смеха.
   - Добрый день, господа! - радушно поприветствовал вошедших генерал Марков. - Такое у меня к Вам дело! Нужно отправить в Видин нашу гостью, которую "сосватал" мне этот лихач Иловайский! Вам поручик нужно будет поехать к её отцу, передадите от меня письмо и уговоритесь, куда её доставить. Потом проводите её до места. Кругом бродят разные канальи, как бы чего не вышло в дороге, а то всех собак турки на нас повесят. Раструбят на всю Европу, что захватили и ограбили бедную девушку! С них станется! Потом, у нашего Каменского с этим Муллой какие-то особые отношения, не стоит его злить понапрасну. Передадите с рук на руки, да и слава Богу! Вы, капитан, дайте ему горниста и нескольких солдат в сопровождение, из тех, кто к верховой езде поспособней. Белый флаг не забудьте! Вы мой парламентёр!
   - Турецкие аванпосты только у самого Видина, а до него ещё доехать надобно, - заметил Тверин. - Их конница шныряет везде! Сначала срубят, а потом уже разбираться начнут, парламентёр он или кто!
   - Да, всё возможно, но если наткнётесь на турок, то играйте сигнал, да отмахивайте им белым флагом. Иной возможности у меня нет! Я с пашой этим, в отличие от командующего, переговоров не веду и дружбы не вожу! Мне сказывали, что Вы говорите по-турецки, поручик, - обратился генерал к Незнанскому.
   - Совсем немного, ваше превосходительство! Объясниться, наверное, смогу, - ответил тот.
   - Разрешите, Евгений Иванович, мне вместе с поручиком к туркам выехать! - неожиданно попросил Тверин. - Я по-турецки тоже разумею, да и повадки их хорошо знаю, который год уже "общаемся"!
   - Что ж, поезжайте, голубчик! Глядишь, и вправду, вам вдвоём полегче будет! Обратно у паши эскорт просите, так надёжнее! И поезжайте нашим, левым берегом! Так и короче, и мне спокойнее. Дня за четыре обернётесь, я надеюсь?
   - Осмелюсь просить пять дней, - вопросительно посмотрел на генерала Тверин. - Два туда, два обратно и один на разные случайности.
   - Хорошо, - согласился Марков. - Будем ждать вас к воскресной обедне.
   В этот момент дверь в комнату приоткрылась и вошла жена генерала, а вместе с ней девушка, по поводу отъезда которой они только что совещались. На этот раз, лицо девушки было открытым. Увидев офицеров, она тихо вскрикнула, и быстро закрыла лицо платком. Незнанский и Тверин остались стоять с открытыми ртами; девушка была не просто красива, она была невозможно хороша. Они не успели понять, что именно произвело на них такой впечатление, но, как потом говорил Тверин, совершенно чуждый поэзии, - если в комнату вбросить огромный букет свежих утренних роз, то они мгновенно увянут от своей ничтожности, не успев упасть у её ножек!
   - Что рты пораскрыли, судари мои? Смотрите, не ровён час ворона залетит! Нечего мне девочку смущать, она бедняжка уже и не знает, куда ей деваться от ваших гляделок. Ступай дочка, в мою комнату, - ласково направила ей к двери Варвара Степановна. - Там обожди, пока мы сговоримся!
   Девушка исчезла за дверью так же внезапно, как и появилась в комнате минуту назад. Упорхнула, как и не было её!
   - Мы с Евгением Ивановичем, Вас, сударь мой, выбрали потому, что Вы молодой и хорошо воспитанный юноша, не то что наши армейцы, - Тверин обиженно засопел, - к тому же, Ильи Петровича сынок, а он человек строгих правил, - обратилась она к Незнанскому. - А теперь вот думаю, на Вас глядя, не ошиблась ли я, решив доверить сопровождение этой бедной девочки?
   - Вы можете полностью положиться на меня, сударыня! Честью клянусь! - выпалил Незнанский.
   - Ну и ладно! Как здоровье батюшки Вашего, Ильи Петровича? - спросила генеральша.
   - Всё хорошо, слава Богу! Недавно письмо получил, про вас спрашивают, я ему отписал, что сейчас под началом его превосходительства служу, - зачем-то соврал Незнанский. Не про здоровье отца, а про его интерес к Марковым.
   - Господи, спасибо, что напомнила, душа моя, - огорчённо закачал головой генерал. - А то и спросить-то запамятовал!
   - А я знала, что забыл! - уверенно заявила генеральша. - Чтоб ты, да не забыл! Отпиши ему, голубчик, привет от нас!
   - Обязательно отпишу, сударыня, - подтвердил Незнанский. - Вот справлю это поручение, и сразу же с первой оказией отпишу!
   - Вы, Кирилл Ильич, постарайтесь уже поскорее это дело сладить, - попросила Варвара Степановна. - И девочке, да и нам, спокойнее! Постарайтесь, сударь мой!
   - Да, господа, отправляйтесь немедля! Письмо паше этому я уже написал! Вот, возьмите, - протянул Марков пакет Незнанскому. - С Богом, господа!
   Офицеры вышли на улицу. Оба были весьма довольны. Исполнение порученного генералом дела, сулило необычное приключение, разнообразившее их скупое на события гарнизонное стояние.
  Тверин, кроме прочего, был рад, что его офицер теперь, на некоторое время, избегнет встречи с забиякой-ротмистром, а там, глядишь, и самой дуэли.
  Сам Незнанский, с легкомыслием молодости, уже и думать забыл о недавней ссоре. Услужливое воображение рисовало ему полное риска путешествие, в ходе которого он, непременно рискуя жизнью, со шпагой и пистолетом в руках, спасает жизнь и честь прекрасной дамы, а дальше ... впрочем, что будет дальше, он представить не смог, как не пытался. Как, если бы удалось прочесть только первую главу нового романа, а дочитать до конца, всё никак не хватает времени.
   - Итак, поручик, поскольку я включён генералом в состав нашей экспедиции без уточнения полномочий, а чином и должностью выше, то мне и командовать, - бесцеремонно прервал капитан фантазии Незнанского. - Отправляйтесь-ка в расположение: начинайте формировать нашу партию и подберите лошадей. Я, как только доложу о полученном приказе по начальству, так сразу и присоединюсь к вам.
   - Слушаюсь, господин капитан! - шутливо откозырял, щелчком выбросив два пальца к козырьку, поручик.
   До Видина добрались без приключений. На передовом посту турок, больше напоминавшем стоянку цыганского табора, чем армейский пикет, их встретили настороженно и где-то даже враждебно, но тоже всё обошлось.
   Тверин, взявший на себя общение с турками, говорил весьма бегло - Кирилл бы так не смог - быстро объяснив сбежавшимся солдатам, что они парламентёры, прибыли по неотложному делу, посему просят немедля позвать их командира. Бывший у турок за старшего, видимо десятник, указав на шатёр неподалёку, заявил, что их начальник сейчас возносит молитву Всевышнему, которую никак нельзя прерывать, поэтому русским нужно обождать, пока тот закончит свой намаз.
   "Это у них святое, - заметил Тверин. - Придётся ждать, ничего не попишешь. Привал, ребята!"
   Егеря, бывшие в сопровождении, принялись устраивать бивак. Тем более, что в город турки, скорее всего, пропустят только офицеров. Турецкие солдаты, почему-то не занятые молитвами, таращились на своих врагов, расположившихся совсем рядом, а один даже провёл кинжалом возле своего горла, демонстрируя Незнанскому его возможную участь. "Встретить бы тебя в бою", - подумал поручик.
   Наконец, из шатра вышел дородный турок, в блестевшем серебряным шитьём халате, огромной чалме, пристёгивая на ходу саблю к поясу, что ему никак не удавалось сделать, и направился к ним.
  Пока Тверин объяснял причины визита, прося доложить об их прибытии губернатору, Кирилл, глазея по сторонам, заметил, что из-за отвёрнутого в сторону полога шатра турецкого начальника за ними наблюдает совсем молоденькая девушка, явно не турчанка. "Вот какой "намаз" этот боров там творил", - отметил для себя Кирилл. Турок, перехватив его взгляд, обернулся и сделал страшное лицо, девушка мгновенно юркнула внутрь шатра.
   Сообразив, что нужно русским офицерам, турецкий командир подозвал уже знакомого им десятника и дал тому распоряжение отправляться в город, с докладом о прибывших парламентёрах. Предложив подождать ответа губернатора, скрылся в своём шатре, откуда немедленно донеслись его крики и женский плач.
   Довольно скоро из города примчался важный турецкий ага с десятком спаги и очень вежливо пригласил офицеров проследовать с ним к губернатору. В сопровождении присланного эскорта, Незнанский и Тверин въехали в город.
   Видин был большим городом, расположенным на оживлённом торговом тракте между австрийскими и турецкими владениями, не меньше Софии, которая в те годы не многим отличалась от него. И намного больше, чем Никополь, из которого прибыли офицеры, но и только. Правда, больших зданий в центре было довольно много, а самым значительным, как и следовало ожидать, оказалась резиденция беглер-бея.
  Дом был построен в восточном стиле. Окружён снаружи практически глухой стеной, скрывавшей внутренние покои и двор с прекрасным садом, заботливо ухоженным руками опытного садовника. Присутствовал и небольшой бассейн с фонтанчиком, вокруг которого бестолково бродили неизменные павлины. Менялись губернаторы, но не эти роскошные курицы. Слава Богу, они молчали, никак не реагируя на посторонних!
   Мулла-паша оказался весьма экстравагантным турком. Гладко выбрит, серые глаза, совершенно европейское лицо! На голове роскошная чалма, украшенная эгретом с внушительным сапфиром, но одет в светлый сюртук, сшитый по последней парижской моде. На ногах обычные жёлтые турецкие туфли, в руках же чётки, составленные из камней насыщенного синего цвета. Смотрел пристально, но лицо не напряжённое, скорее доброжелательное.
   Тверин, представившись, принялся излагать по-турецки цель их визита, но Мулла-паша вежливо остановил его:
   - Прошу Вас, говорите на более привычном для Вас языке, капитан, - на отличном французском сказал он. Было видно, что турецкий Тверина произвёл на него не лучшее впечатление. Что же тогда было говорить о произношении поручика?
   Когда Тверин завершил, положенные по этикету представления, Незнанский вручил паше письмо от Маркова. Мулла-паша, быстро пробежал глазами текст послания.
   - Хвала Аллаху, девочка жива! - воскликнул он с облегчением. - Благодарю Вас господа, Вы принесли лучшую весть, из всех, полученных мной в последнее время. Вы даже не представляете, какой камень Вы сняли с моей души! Эдже дочь моего брата, погибшего на этой войне в прошлом году под Браиловым. Перед тем, он завещал мне позаботиться о ней, как будто знал, что предстанет пред Всевышним раньше меня. Исполняя его волю, я отвечаю перед Аллахом за Эдже. Когда мне сообщили о случившемся с нею несчастье, я думал, что вечный позор пал на мои седые волосы! Я был в отчаянии! Вы возвращаете меня к жизни, господа.
   - Превратности войны, ваше превосходительство, - сказал Незнанский. - Но Вы можете быть спокойны за жизнь и честь вашей приёмной дочери, она в полнейшей безопасности. Совсем скоро она будет с Вами!
   - Я считаю её своей родной дочерью, поручик! Двух моих сыновей призвал к себе Аллах! Эдже последняя наследница нашего рода. Я не считаю себя только лишь её опекуном, сударь! - Мулла-паша в раздумьях прошёлся по комнате. - Эта война отняла у меня детей и младшего брата, а только что едва не лишила меня дочери!
   Он остановился, пристально глядя в глаза молодым офицерам:
   - Вам сложно понять мои чувства, господа! Вы ещё так молоды! - утвердительно заявил Мулла-паша. - В Софию прибыл Измаил-бей. Ему поручено собрать новую армию, так что, конца этой войны ещё не видно. Я хотел отправить мою девочку подальше от опасностей, в наше поместье на Крите, а вместо этого, едва не погубил её! Слава Аллаху, что мы воюем с русскими! Быть Вашими врагами большая честь, а друзьями великое благо! Очень жаль, что этого не понимают в Стамбуле!
   Мулла-паша снова замолчал, размышляя о чём-то очень важном для себя. Потом обратился к ожидавшим его офицерам:
   - Надеюсь, что вы окажете мне честь, господа, отужинав со мной сегодня? За столом мы закончим наш разговор! Отправляться в обратный путь вам лучше завтра поутру!
   - За городом остались наши солдаты, ваше превосходительство, - заволновался было Тверин, но Мулла-паша поспешил успокоить его, на сей счёт:
   - Не волнуйтесь капитан, я немедленно отдам необходимые распоряжения! Если будет угодно, то Селим-ага проводит Вас на пост, чтобы Вы могли лично убедиться в их безопасности и объявить о завтрашнем отъезде, - заверил его Мулла-паша. - Селим-ага, это офицер моей охраны, а теперь он ваш мекмандарь. Он же поедет с Вами за моей дочкой.
   - Да, ваше превосходительство, - подтвердил Тверин. - Будет лучше, если я лично отдам распоряжения своим подчинённым на завтрашний день.
   - Пусть так и будет, - согласился Мулла-паша и хлопнул в ладоши. В дверях моментально появился турецкий офицер. - Проводи господина капитана на пост к его солдатам, Селим, и сразу же возвращайтесь обратно. Нам ещё нужно условиться о завтрашнем дне. Вы, поручик, останьтесь со мной, я хочу уточнить некоторые подробности.
   Когда Тверин с Селимом ушли, Мулла-паша предложил Незнанскому выйти во двор, покормить павлинов. По пути он отдал распоряжения по поводу ужина. К ним присоединился розовощёкий толстяк, державший в руках большую глиняную миску, наполненную зернами различных злаков. Специальная смесь для кормления павлинов, как объяснил Мулла-паша.
   - Удивительные птицы, - говорил Мулла-паша, неспешно разбрасывая пригоршни зёрен. - Божественно красивы и безнадёжно глупы, а ещё они отвратительно орут, особенно по ночам. Невольно думаешь, что наш султан набирает себе советников, глядя на этих птиц. В его дворце их очень много. Я имею в виду павлинов! Хотя и советников не меньше. Эти, правда, спокойные. Молчуны. Достались мне вместе с должностью. До сих пор не знаю, как сумел мой предшественник заставить их молчать, а у него уже не спросишь. Три года назад султан прислал ему в подарок шёлковый шнурок. Жизнь турецкого вельможи, поручик, настолько роскошна, насколько коротка. Если Аллах призовёт меня к себе, бедная Эдже станет сиротой второй раз и останется совсем одна в этом мире. Я каждый день молю Аллаха, чтобы он продлил мои годы ради неё.
   - С мадмуазель Эдже всё в порядке, не сомневайтесь Ваше превосходительство, - ещё раз заверил Незнанский видинского губернатора. "Под надёжной охраной жены генерала Маркова", - невольно улыбнулся он про себя.
   - Сегодня, Эдже одна из самых завидных невест Порты, - продолжал Мулла-паша, всё также ритмично разбрасывая павлинам корм. - Я отказал уже многим претендентам, у них были слишком большие гаремы. Целые стада женщин. Не могу представить, что моя девочка будет на положении бессловесной овцы. Она получила хорошее образование, что для женщины в моей стране пока ещё недостаток, а не достоинство. После этого случая с её пленением, репутация Эдже может серьёзно пострадать. Вы меня понимаете, поручик?
   - Слово дворянина, ваше превосходительство, Ваша дочь оберегается надёжней, чем в гареме у самого султана! - неожиданно сравнил дом Марковых с первым сералем Порты Незнанский.
   - Я не сомневаюсь, поручик, - рассмеялся Мулла-паша. - Тем более, что главная опасность для жён султана исходит от них самих. От их неудовлетворённых страстей и абсолютного безделья. Однако могут пойти ненужные разговоры на этот счёт, чего я очень не хочу. Поэтому и прошу Вас помочь мне в решении этого щепетильного вопроса.
   - Но, каким образом, ваше превосходительство! - в недоумении воскликнул Незнанский. - Я в совершенной растерянности!
  - Вы отвезёте Эдже в одно моё поместье, весьма близкое к расположению русской армии. Сопровождать Вас будет один только чорбаджи Селим. Наших войск в тех местах пока нет. Селим - верный пёс, и теперь, когда допустил захват обоза с моей дочкой, стал ещё вернее. Он появился буквально перед Вашим приездом, поэтому мы пустим слух, что он сумел спасти Эдже и оставил её именно в том поместье, куда Вы привезёте мою дочку. В самом имении Вас видеть не должны, только Селима. Я назначу его героем, хотя следовало бы его повесить. Слухи на русской стороне меня мало интересуют.
   Губернатор Видина снова задумался ненадолго, перебирая в пальцах горсть зёрен. Потом веером широко разбросал павлиний корм подальше от себя. Топча друг друга, павлины и павы кинулись за зёрнами, растеряв по дороге всю свою солидность. Мулла-паша весело рассмеялся.
   - Чтобы убедительно объяснить причину Вашего визита, отличную от истинной, я попрошу Вас "случайно" рассказать на людях тут в Видине, что Вы приехали договориться о выкупе за захваченные недавно господином Зассом два моих торговых баркаса, всё равно он уже прислал свои условия через купцов. Вы поможете мне разыграть этот невинный водевиль, поручик?
   - Разумеется, Ваше превосходительство! Когда речь идёт о чести дамы, Вы можете рассчитывать на меня! - горячо заверил его Незнанский и вопросительно указал глазами на стоявшего рядом слугу в красных туфлях.
   - Не волнуйтесь, - успокоил его Мулла-паша. - Он ни слова не понимает по-французски.
  -----
  
  осень 1810 года,
  окрестности Плевны
  
  Утро было пасмурным, прохладный воздух лёгок и прозрачен, влажная после ночного дождя земля не пылилась под копытами коней небольшого отряда странного состава и странным порядком, избегая главных дорог и поселений, продвигавшегося неприметным просёлком по краю молодого лесочка.
   Тверин и Селим-ага ехали впереди процессии, за ними на некотором удалении Незнанский с Эдже, уверенно державшейся в мужском седле, верхом на серой спокойной лошади, с ними верный Егор, слуга и ординарец поручика, рядом неуклюже тряслась в седле тучная служанка Фатима, замыкали маленький отряд пятеро егерей из роты Тверина во главе с пожилым унтер-офицером.
   Ехали медленно и очень осторожно. Сведения Мулла-паши, что в этих местах нет турецких отрядов, следовало считать верными, но не полными. Крупных отрядов встретить они, разумеется, не ожидали, но вот наскочить на шальной турецкий разъезд было вполне возможно. Ещё хуже было, нарваться на банду дезертиров и мародёров, которые обильно порождала война с завидной регулярностью после поражений турецких войск, случавшихся ежегодно. Эти банды тянулись именно в такие районы, не занятые армейскими частями противоборствующих сторон. Пограбив местное население, обычно до зимы, они бесследно исчезали до кампании следующего года, после чего появлялись вновь, достигая наибольшего количества именно в середине осени.
   Генерал Марков, не без колебаний согласился выполнить просьбу Мулла-паши: "Возможно ли доверять туркам, господа!", но вынужденно уступил под общим напором Незнанского и Тверина, давших слово видинскому губернатору, а в большей степени своей жены, растроганной заботой Мулла-паши о репутации своей племянницы. "Бог знает, на что вы все меня толкаете", - сокрушался Евгений Иванович, но согласие своё дал. Было решено ехать верхами: быстрее и надёжнее, а карету оставить. "Будем считать, что казаки захватили пустой экипаж", - сказал Тверин.
  Сведения о прибытии в Софию македонского сераскира Измаил-бея и его целях в кампании будущего года, сообщённые Мулла-пашой, генерал отправил нарочным в Бухарест, умолчав об обстоятельствах их обретения, уточнив лишь, что считает их не вполне надёжными. "Хотя, думаю, что не стал бы Мулла-паша столь грубо лгать, - рассуждал генерал, - всё это легко проверить! Но пусть уж лучше штабные действительно проверят эти слухи. Осторожность не помешает".
   Выехали ранним утром, провожаемые генералом и его супругой, которая нежно расцеловала Эдже, перекрестила турчанку и даже немного поплакала на дорожку, утирая слёзы краешком платочка, которым махала им до тех пор, пока они не скрылись из виду.
  Селим-ага присоединился к ним в том же условленном заранее месте, где они оставили его вчерашним утром. Увидев свою госпожу, он долго восхвалял Аллаха, оправдывался, клялся - причитал около получаса, никак не меньше.
  Эдже не реагировала на этот "спектакль", спокойно глядя поверх головы Селима. В её глазах, как с удивлением отметил Незнанский, отразилось холодное равнодушие и даже лёгкое презрение к оправданиям слуги своего дяди.
  "Однако, мадмуазель наша, если и не принцесса по рождению, то королева по воспитанию. Кстати, именно так переводится её имя с турецкого!" - полушёпотом по-русски сказал поручику Тверин, тоже обративший внимание на перемену во взгляде их спутницы, столь доброжелательном ещё минуту назад.
   Любое общее дело объединяет. Совместное путешествие объединяет людей сильнее других общих дел. На время пути люди, идущие к общей цели, обречены быть вместе - прожить вместе этот отрезок своей жизни. Взаимозависимость в пути сильнее привычных связей, даже семейных. Если же при этом путешественникам постоянно угрожает, пусть не обязательная, но возможная и реальная опасность, то такая угроза "давит" со всех сторон на эту группу людей, ещё больше сближая их. И чем короче путь, тем выше такая сплочённость. Большинство людей всё-таки спринтеры по призванию.
   Тверин и Селим-ага, имевшие несравненно больший опыт в делах такого рода, взяли на себя функции авангарда их маленького отряда. "Мы бы, возможно, и доверили тебе, Кирюша, роль пионера, если бы нам было всё равно, куда ехать, - насмешливо заключил Тверин, объявляя диспозицию отряда. - Турок наш лучше всех знает, куда мы едем, поэтому ему в авангарде быть сам Аллах велел, а я вместе с ним. На всякий случай. Ну, и потому, что с нашей стороны я лучше всех знаю, куда примерно мы должны прибыть. Ты у нас главный рыцарь, так тебе при даме и быть! Остальные в арьергарде!" Эдже посмотрела на "главного рыцаря" и улыбнулась, видимо выбор Тверина ей понравился.
   Тверин немного помялся, но потом решительно добавил: "Если Вас не затруднит, мадмуазель, то снимите, будьте добры, ваши украшения! Если наш отряд будет сверкать чуть меньше, то не каждая "сорока" отважится напасть на десяток вооружённых всадников, тем более солдат, но блеск золота и камней может затмить разумную осторожность в их головах. Лучше будет, если возможный наблюдатель увидит, что у нас с собой только один сорт металла - оружейная сталь!"
   Незнанский с неподдельным изумлением посмотрел на капитана.
   - Браво, Сергей Павлович! Всё-таки я был прав: в душе Вы поэт! - поклонился он Тверину.
  - При таких делах, станешь и поэтом, и дипломатом! Тем более, когда такая муза рядом! - рассмеялся капитан.
  Поместье Мулла-паши, в которое они направлялись сейчас, находилось без малого в тридцати верстах, путь, который офицеры играючи преодолели бы за один обычный дневной переход пешим порядком, а верхами, да с заводными лошадьми, за пару часов, но только не в составе такого эскорта.
   Впрочем, Эдже очень уверенно держалась в седле, но проверять, выдержит ли она на лошади скорой рысью 30 верст кряду, офицеры не решились. Но вот её служанка!
  Трудно было даже понять, как она умудрялась удержаться на лошади, болтаясь из стороны в сторону и подпрыгивая в седле вне какой-либо зависимости от спокойного и ритмичного шага её каурой кобылки. Ясно было, что при таких навыках надолго её не хватит. Фатима стойко продержалась почти целый час, после чего совершенно без сил мешком шлёпнулась под ноги своей лошади, которая немедленно остановилась.
   - Что будем делать? - спросил Кирилл у Тверина. - Привал?
   - Привал! - в сердцах ответил капитан. - Но надо что-то решать с этой мадам. В следующий переход она продержится и того меньше! И так, пока вообще ни одного аршина проехать не сможет. Мы, эти тридцать вёрст, три дня ехать будем!
   Однако Тверин сильно ошибался относительно способностей Фатимы. После своего падения, она вообще отказалась когда-либо ещё в своей жизни садиться в седло. Жалобно плакала, по-детски всхлипывая, размазывая пухлым кулачком слёзы и дорожную пыль по лицу. "Бросьте меня тут! Я больше не могу!" - причитала несчастная женщина.
   - Проклятье, - в сердцах произнёс Тверин. - Мы тоже хороши! Верхами пойдём! Принцесса-то наша в седле как влитая, а что со служанкой делать, ума не приложу! Эх, ну как я забыл, про эту Фатиму! Ведь даже не спросил у неё, сидела ли она верхом на лошади вообще хотя бы раз в жизни!
   - Теперь уже можно и не спрашивать! - рассмеялся Кирилл, которому любые задержки в пути были в радость: ещё несколько лишних минут рядом с предметом своего преклонения!
   - Весьма остроумно, поручик! Делать-то, что прикажете? - огрызнулся Тверин.
   - Для начала разобьём бивак, - предложил Незнанский, - отдохнём и осмотримся! Найдём ближайшее село и оставим эту Фатиму там. Потом они её сами заберут. Дай-ка твою карту, посмотрим, где мы сейчас.
   - Пожалуй, это выход! - согласился капитан.
   Единственным жильём неподалёку оказался маленький хутор на берегу небольшой речки - одного из бесчисленных притоков Дуная, название которой на карте Тверина не было даже обозначено. Выехав на опушку, они увидели впереди, с полверсты не более, сиротливо приткнувшуюся к берегу водяную мельницу, а чуть поодаль десяток белых домиков, утопавших в буйной зелени окружавших их садов. Проехав ещё немного вдоль опушки, Тверин подозвал Селима и, указав на хуторок, сказал:
   - Отвезёте туда служанку. Оставьте там, на попечение местного старосты, потом пришлёте за ней повозку. Иначе, с ней мы доберёмся до поместья твоего господина, когда Россия и Турция успеют не только заключить очередной мир, но и начать новую войну. Мы будем неспешно продвигаться по опушке вперёд; ты догонишь нас без труда.
   Селим-ага неуверенно посмотрел на Эдже, которую ему необходимо было оставить с русскими одну, но та властно кивнула ему, и он согласился. Селим и сам признавал разумность такого решения.
   Намного труднее оказалось уговорить Фатиму оставить свою госпожу. Она заголосила как на похоронах по самой себе и, упав на колени, цеплялась - аккуратно, чтобы не дай бог не помять - за краешек платья своей госпожи. Незнанский хохотал до-упаду, заметив, что служанка, перед тем как встать на колени, мгновенным взглядом оценила то место на земле, куда наметила опуститься в просительной позе, прикидывая будущий ущерб и для своего наряда.
   "Мадам, но ведь Вы сами, вот только что, просили бросить вас одну в этом лесу, а теперь, - в недоумении разводил руками Тверин, - не желаете остаться на некоторое время даже в этой милой деревушке?! Положительно, я вас не понимаю?!"
   Но Фатима, пропустив мимо ушей логические построения капитана, запричитала ещё сильнее. Эдже тоже веселилась от души, глядя на неуклюжие попытки Тверина уговорить Фатиму, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться вместе с Кириллом. Незнанский, имевший значительно больший опыт общения со слугами, пришёл на помощь своему приятелю:
   - Во-первых, немедленно встать и прекратить орать! - рыкнул он по-турецки.
   Фатима вскочила с колен и испуганно захлопала глазами, удивлённая таким грозным тоном этого "славного юноши", как она называла поручика в разговорах с Эдже; ей и самой уже было тяжеловато, при такой тучности, постоянно перемещаться на коленях вслед за испуганно отступающей от неё лошадью своей хозяйки.
   - Во-вторых, это приказ твоей госпожи! - тем же властным тоном продолжил поручик. Фатима замерла в ожидании подтверждения, глядя на Эдже, та утвердительно наклонила голову. - Извольте исполнять!
   Фатима вздохнула, вся её фигура изображала покорность воле хозяйки и одновременно свою непричастность к этому выбору. Всё разрешилось к всеобщему удовольствию заинтересованных сторон.
   Селим-ага быстро зашагал в сторону ближайшего дома, даже не оглядываясь на вперевалку семенящую за ним Фатиму.
  Все некоторое время смотрели им вслед из-под густых крон низкого развесистого ивняка. Когда Селим скрылся за углом дома, Тверин махнул рукой, предлагая продолжить путь, но в этот момент до них донёсся новый вопль служанки. Все разом обернулись.
   Вдоль плетня, окружавшего небольшой огородик, с криком неслась Фатима, тяжело подпрыгивая на неровностях дорожки. Потом, перевалившись через плетень, бросилась бежать дальше в прибережные кусты. Скоро её белый платок замелькал в этих зарослях. "Что за чёрт!" - удивлённо вымолвил Тверин, оглядываясь на своих спутников, но те также смотрели на него с тем же недоумением. Через секунду всё прояснилось, и далеко не лучшим образом.
   Из-за дома, за которым он скрылся минуту назад, появился Селим, отступающий под натиском трёх противников, отмахиваясь от них ятаганом. Те уверенно наступали, выставив вперёд короткие пики, загоняя свою жертву в ограниченное плетнём и домом пространство, прижимая к стене. "Акинджы! Вляпались! Твою мать!" - коротко, но ёмко обрисовал ситуацию капитан. - Штуцер!" Ближайший егерь быстро вложил ему ружьё в протянутую руку. "Поручик, Вы с принцессой отойдите подальше в лес, - скомандовал Тверин, тщательно выцеливая. - Егор, ты остаёшься с барином! С вами Кошкин! Лошадей беречь пуще глаза! Остальные со мной, выручать нашего турка!"
   Капитан на секунду замер, слившись со своим оружием в единое целое, затем грохнул выстрел. Самый активный из нападавших рухнул без единого стона под ноги Селиму, другие обернулись на звук. Турецкий чорбаджы не сплоховал, моментально резанув ятаганом ближайшего к нему любопытного мародёра, тот повалился в капусту, зажимая лицо руками. Оставшийся в живых, дико закричал и бросился за дом. Откуда сразу выскочило ещё с десяток его сообщников. Селим, решивший было догонять бандита, шарахнулся в сторону.
   Тверин спокойно, не торопясь, скрытно развернул свою команду в линию на опушке под прикрытием деревьев. "Огонь по способности! Не спешить! Целить точнее! На рожон не лезть!" - быстро приказал он, передав штуцер стрелку. Сам встал за линией, чтобы видеть всех одновременно. Взвёл курки своих пистолетов, шпагу воткнул в землю рядом с собой.
   Но до шпаги дело не дошло. Двое бандитов, размахивая саблями, побежали за Селимом. Остальные, пошли на одиночный выстрел из кустов, ориентируясь на облачко дыма, горя желанием разорвать в клочья удачливого стрелка, убившего их товарища. Егеря, подпустив бандитов на пистолетный выстрел, просто перестреляли нападавших со своих номеров как в загонной охоте, не вступая в рукопашную. Последнего налётчика, уже убегавшего, снял из пистолета сам капитан.
   Селим теснил оставшегося мародёра, одного он зарезал до этого, опять удачно воспользовавшись замешательством противников, когда у них за спиной часто загремели выстрелы егерей. Исход схватки не трудно было предсказать - Селим владел ятаганом явно лучше бандита, и поединок окончился быстро.
   Тверин, выйдя из-за деревьев, махнул Селиму рукой. Тот подошёл, тяжело дыша и утирая пот с распалённого схваткой лица. "Где госпожа?" - спросил он. Тверин махнул рукой через плечо в сторону леса: "Пойдемте к ним. Степаныч, осмотрите хутор и найдите нашу беглянку Фатиму. Смотреть там в оба, мало ли!"
   Тверин и Селим быстро нашли полянку, на которой расположились "тылы" их отряда, и увидели живописную картину.
   В центре поляны стоял Незнанский с пистолетом в одной руке и со шпагой в другой, заслоняя собой Эдже. Его лицо и весь облик выражали отчаянную решимость: принять неравный бой - погибнуть, но не отступить. Рядом, с ружьём наизготовку, замер верный Егор, напряжённо всматриваясь в их сторону.
   Эдже, не столько пряталась за широкую спину поручика, сколько выглядывала из-под его плеча, с любопытством осматриваясь по сторонам. Героическую композицию совершенно нарушал Кошкин, спокойно расположившийся на траве рядом с лошадьми, пасшимися на краю поляны. Он давно уже сообразил, кто сейчас приближается к месту стоянки.
   - Великолепно, поручик! Ваша решительность безупречна! - усмехнувшись, отметил Тверин. - Ладно, что не постреляли вы нас! Кстати, когда в следующий раз выступите на защиту дамы, то выбирайте не столь открытое место! Иначе, Вас пристрелят ко всем чертям прежде, чем Вы сумеете начать свою героическую схватку.
   Незнанский густо покраснел и, опустив пистолет, вложил шпагу в ножны. Егор, пробурчав что-то вроде, - а я то сразу понял, что это вы, - степенно отошёл к Кошкину.
   - Что с Фатимой? - спросила Эдже у Тверина, бросая восхищённые взгляды на своего несостоявшегося защитника. В её глазах героический образ Незнанского, даже после ехидного замечания капитана, ничуть не померк. Скорее всего, она просто не обратила внимания на слова Тверина.
   - Надеюсь, что мои ребята уже нашли Вашу служанку, мадмуазель! - расхохотался Тверин. - Хотя, это будет не просто! В жизни не видел столь стремительной ретирады! Если она уже не в Никополе, то скоро будет с нами!
   Через некоторое время на полянку подтянулись егеря, приведя с собой пожилого крестьянина и, ещё дрожавшую от страха, Фатиму.
   - У мельницы в кустах пряталась, еле нашли, - кивнув на Фатиму, сказал Степаныч. - А на хуторе мрадёров более нет. Похоже, мы всех успокоили. Местных, они в сарае заперли. Тоже, вроде, все живы, а это вот их староста. Болгары они. Понять, что говорят, можно!
   Седой болгарин, стоявший рядом с унтером, мял в руках широкополую суконную шляпу и в полном недоумении рассматривая необычный русско-турецкий отряд.
   - Как тебя звать, отец? - спросил Тверин.
   - Христо, пан офицер, - ответил тот.
   - Не удивляйся, Христо, так надо, - туманно объяснил капитан странный состав их отряда. - Военная хитрость, уразумел?
   - Уразумел, пан офицер, - кивнул староста. - А то я, грешным делом, подумал, что война у вас кончилась, а мы ещё не знаем.
   - Нет. К сожалению, ещё не кончилась, - вздохнул Тверин и, взяв Христо под локоть, отвел того в сторону. Принялся что-то втолковывать ему, изредка кивая на Фатиму.
   - Всё в порядке! - удовлетворённо подтвердил он Эдже, вернувшись через пару минут. - Староста согласился на время приютить Вашу служанку, мадмуазель!
   Фатима, до смерти напуганная недавним происшествием, принялась, отнекиваться, убеждая, что пойдёт дальше пешком вместе со всеми, но тут и Тверин проявил непреклонность.
   - Ну, уж нет! - пресёк он дальнейшие переговоры с Фатимой. - Хотя я и имел удовольствие наблюдать Ваши способности, мадам, передвигаться пешим порядком, но мы и так уже потеряли довольно времени! Остаётесь на хуторе! Выполнять!
   Фатима спорить не решилась. Всхлипывая, попрощалась со своей госпожой, как будто расставалась с ней навеки, и отправилась на хутор вместе с болгарином.
   - Слава Богу! - подвёл итоги устройства Фатимы на ночлег Тверин. - Пора нам в путь, господа! За делами, да разговорами уже за полдень перевалило!
   - Может быть, стоило дать тому старосте денег за приют Фатимы? - неуверенно спросил Незнанский.
   - Не волнуйтесь, поручик. Всё оговорено, - подтвердил капитан. - Во-первых, мы спасли их имущество, а, возможно, и их самих. Во-вторых, им остаются лошади и всё снаряжение тех незадачливых акинджы. И, в-третьих, запомните, болгарин и без всякой платы никогда не откажет в просьбе русскому офицеру. Ergo? Выступаем! Диспозиция та же, господа!
  ------
  
  осень 1810 года,
  окрестности Плевны (продолжение)
  
  Тёплая валашская осень ни чем не отличается от обычного русского лета. Солнце пригревало, но в меру, а прохладный ветерок с Дуная приятно освежал. Лошади легко бежали бодрой рысью, не растрачивая сил понапрасну. Селим с Твериным мелькали на некотором отдалении впереди, иногда вместе, а порой разъезжаясь в стороны, осматривая округу.
   Теперь, когда Фатимы не было рядом, Незнанский решился поддержать разговор с Эдже. Он неуверенно начал говорить что-то о погоде, но девушка охотно втянулась в беседу, оказавшись общительной и даже словоохотливой. Говорили долго, много и обо всём подряд.
   Она рассказывала о своём дяде, к которому Эдже была весьма расположена и благодарна ему, за участие в её судьбе. Поручик не решился спросить об отце, боясь напомнить о недавней утрате родного человека, тем более, что тот погиб в войне с русскими, но Эдже сама охотно и много вспоминала самые счастливые, как она определяла, дни в своей жизни, прожитые с отцом во Франции при турецкой миссии.
  Как узнал Незнанский, Гамид-паша, окончив курс артиллерийской академии, ещё два года служил с разрешения султана волонтёром в рядах французской армии, три года назад был назначен старшим топчи в армию визиря Юсуфа-паши и был убит в бою под Браиловом. "Честный и достойный офицер, выполнивший свой долг", - рассудил про себя поручик.
   Таким образом, разъяснился и отличный французский мадмуазель Эдже, и её вполне светские манеры. Кирилл тоже рассказывал, в основном, не о себе. Молодые люди были ещё настолько молоды, что отсутствие значимых событий в собственной жизни, невольно обращало разговор на семьи.
   Выходило, что их предки постоянно встречались только на полях сражений, но это обстоятельство никак не влияло на растущую доверительность и взаимную симпатию. Они не придавали этому моменту особого значения в силу беспечности и любознательности, свойственной молодости, и потому ещё, что это привычное состояние войны, в период которой уже родилось и умерло несколько поколений, воспринималось как обязательная декорация, на которую, после много лет назад сыгранной премьеры, все давно уже не обращают внимания.
  Но, быть может, и иное, ещё им самим неясное чувство, зарождающееся сейчас между ними, было тому причиной, или всё это вместе, бог весть?!
   Эжде весело смеялась, когда Кирилл красочно описывал его разговор с Мулла-пашой о павлинах и министрах султана, согласно кивая в ответ. Вежливо улыбалась на курьёзные случаи из гвардейского периода службы самого Незнанского. Но стоило Кириллу рассказать анекдот, о том, как он (хотя этот казус случился не с ним!), спутав фигуры в мазурке, оказался с двумя дамами разом, её глаза заблестели неподдельным интересом.
  Она принялась расспрашивать о светской жизни в столице вообще, отдельно о балах, и подробно о нарядах петербургских модниц. Кирилл, как мог, удовлетворял её любопытство, неожиданно сообразив, что не может сообщить об этих, тысячу раз виденных им платьях, никаких реальных подробностей. В голове мелькали отчётливые, но какие-то очень обобщённые образы. Очень скоро, к неудовольствию своей спутницы, он выдохся и умолк.
   Тогда, Эдже сама принялась с гордостью рассказывать, что во Франции она часто носила французские платья, которые любил покупать ей отец, балуя свою любимую дочку. Было ясно, что она завидует той маленькой Эдже "белой" завистью. Свои наряды она помнила до самой мельчайшей детали, что и довелось узнать Кириллу во всех подробностях. Иногда приходилось краснеть.
   - А причёски, какие причёски носят нынче русские дамы? - настойчиво спрашивала девушка.
   - Причёски? Ну, такие... вот эдакие... какие-то, - нелепо ощупывал руками воздух Кирилл, как бы пытаясь ухватить форму, ускользающую в пространстве, но не смог.
   Удивлённо посмотрел на свою спутницу, удивляясь самому себе. Опять мысленно рисовались, в общем-то сносные, образы знакомый дам, но...
   - Ну, а локоны, какие локоны? - продолжала допытываться Эдже.
   - Что? Ну да, и локоны... вроде... хотя... нет, точно, локоны у них... вот так, вокруг, - уверенно заключил поручик, обозначая ладонями условную полусферу.
   Эдже расхохоталась. Кирилл покраснел. "Чёрт знает, о чём говорим, при чём тут эти локоны?" - с досадой подумал он.
   Тогда Эдже перевела разговор на модные французские романы, которые, оказывается, ей выписывали из Парижа, и большинство из которых Кирилл не только не читал, но и знакомых названий уловил всего несколько: "Матильда или крестовые походы", "Ловкач Мэтью", что-то ещё, но с удивлением услышал имя Руссо - она читала "Новую Элоизу". Эту книгу он тоже читал, но обсуждать содержание таких чувственных писем юной девушки не решился и снова покраснел.
   Без всякой очевидной связи, Эдже непринуждённо и доверчиво сообщила, что ей скоро шестнадцать лет и давно уже, тут Кирилл удивлённо посмотрел на неё, пора замуж, но она очень боится попасть в чужую семью с сильными турецкими традициями, сразу лишившись тех многих вольностей, которые дозволялись ей сегодня. Незнанский, памятуя о разговоре с Мулла-пашой, поспешил успокоить её.
   - Дядя не сможет отказывать всем бесконечно, - печально ответила Эдже. - В следующем году я обязательно должна выйти замуж. Ничего не поделаешь!
   Кириллу, растроганному её печальным голосом, ужасно захотелось крикнуть: "Я спасу Вас, сударыня!", или что-то в том же духе, но не хватило решимости. Да и все фразы выходили, какими-то напыщенными и неестественными как театральные реплики. Они замолчали. Невольно обратившись к созерцанию окрестностей.
   Справа от дороги открывался вид на старое пепелище: остатки какой-то небольшой деревушки, давно сгинувшей в пожаре войны. Остовы домов были едва различимы - пологие зелёные холмики, покрытие дикой зеленью, из которой торчали обгоревшие стволы плодовых деревьев. На самом краю, среди зарослей сорняков, фиолетовыми пятнами, как капли краски, упавшие с кисти неосторожного художника на покрытый зелёным фоном холст, горели пышные шапки хризантем.
   Повинуясь недавнему, неостывшему ещё, порыву, желая отвлечь свою очаровательную спутницу от мрачных мыслей, выказать ей своё уважение, и просто сделать приятное этой милой девушке, Кирилл погнал коня к останкам старого цветника, не желавшего уступать дикому бурьяну вокруг.
   Соскочив с коня, Незнанский энергичными взмахами шпаги выкосил значительный кусок дикого поля. Бережно выбрал цветы из общей кучи и, отряхнув их от сорной травы, обреченной стать теперь сеном, составил огромный букет.
   Эдже, порывисто привстав в стременах, восхищённо смотрела на поручика, как на рыцаря, сошедшего сейчас со страниц недавно читаных ею романов. И пусть конь Незнанского был серой масти, для неё он был белее январского снега.
   Когда "прекрасный принц" - русский офицер, с поклоном преподнёс этот роскошный букет, первый в её жизни, Эдже едва не расплакалась от счастья. Потом решительно отстегнула застёжку ясмака и, открыв лицо, подарила Незнанскому ослепительную улыбку. Тот едва удержался в седле, поражённый этим знаком признательности и доверия.
   - Сударыня! Если Вам когда-либо потребуется чья-то жизнь, то, сделайте милость, возьмите мою! - пылко и растеряно произнёс он.
   Фраза получилась очень театральная и не совсем о любви, но сказано было искренне, и Эдже всё поняла верно.
   - Ваша жизнь, поручик, слишком дорога мне, чтобы я решилась принять такую жертву, - торжественно, но тоже от всей души, произнесла Эдже и покраснела. Это фраза дословно воспроизводила реплику главной героини из нового модного романа! "Что если он тоже читал его и подумает, что я смеюсь над ним?" - ужаснулась Эдже.
  Ей захотелось сказать ему, что она тоже любит его, но он же не произнёс слов о любви! И хотя все мысли и чувства читались на его лице вполне ясно, сказать такое первой было абсолютно невозможно!
   Оба умолкли, растерянно поглядывая друг на друга. Некоторое время ехали молча. Кирилл, любуясь неземной, как казалось ему, красотой Эдже, а она, прижимая к груди букет, прятала лицо в нежной мякоти лепестков, вдыхая их аромат, задумчиво улыбаясь своему 'рыцарю'.
   Егор, державшийся чуть сзади, неодобрительно пыхтел и бубнил что-то себе под нос, но довольно громко. Поручик, услышав эти неуместные звуки, показал "няньке" кулак за спиной - тот на некоторое время недовольно умолк.
   Восстановленную было идиллию, на этот раз прервал Тверин, поджидавший их на тропинке. Эдже полностью закрыла лицо цветами. Тверин, удивлённо хмыкнув, тихо по-русски, чтобы не поняла Эдже, сказал Незнанскому:
   - Однако, как я посмотрю, Вы не теряли время даром, поручик! Только не надо смотреть на меня такими "страшными" глазами, - подчёркнуто дружелюбно улыбнулся капитан. - Напротив, я очень рад за вас! В душе я вам завидую, но и горжусь, что в моей роте служит такой благородный и решительный офицер! Вы даже не понимаете, что, по моему разумению, совершили почти невозможное. Я бы, например, зная о нравах турецких более Вас, даже пытаться бы не стал! Но Вы-то не знали, что это невозможно, поэтому и смогли. Или я заблуждаюсь?
   - Я не желаю обсуждать с Вами, капитан, как и с кем-либо ещё, этот вопрос! - "зашипел" на него Незнанский.
   - Господь с Вами, Кирилл Ильич! Я же не Ридигер! Прошу простить мне, коль я невольно задел Ваши чувства, - сказал Тверин, поднимая вверх руки. - Как Вам уже разъяснила жена нашего генерала, мы армейцы народ грубый и дурно воспитанный! - увидев невольную усмешку на лице Кирилла, добавил, - Впрочем, я не за этим вас потревожил!
   Оказалось, так неожиданно и нелепо, что их короткое путешествие подходит к своему завершению. Незнанский обречёно осознал, что неумолимое время не пожелало в угоду ему изменять своим привычкам. Кирилл слушал Тверина "краем уха", думая о том, что делать. Мысли о неизбежной разлуке не давали ему сосредоточиться на словах капитана. "Куда было так гнать лошадей! Ехали бы тихим шагом!! - злился Незнанский, пытаясь сообразить, как же это он не заметил этих, пролетевших как одно мгновение, нескольких часов.
   - Селим поскачет вперёд и, убедившись, что в усадьбе все в порядке, вернётся за Эдже, - говорил Тверин. - Мы же, продвигаясь неспешно, будем ожидать его возвращения. Я возьму двух егерей и уйду вперёд, а то вдруг он нам гостей приведёт! Если услышишь выстрелы, разворачивай остальных в заслон, и отходите потихоньку в лес. Принцессу можешь оставить, ей ничего не грозит. Оставить, а не бросить, поручик! Я Вас нагоню! Всё!
   Кликнув двух охотников, Тверин вернулся в авангард. Но, сбитый с толку, Незнанский никак не мог сообразить, как ему продолжить разговор, прерванный незадолго до появления Тверина. Слова и мысли разбежались в разные стороны, а собрать их обратно он никак не мог. Положение осложнилось ещё и тем, что, выслушав капитана, Эдже водрузила на место ясмак, лишив Кирилла своей ободряющей улыбки.
  Поручик пребывал в состоянии нереальности происходящего, как будто спал и бодрствовал одновременно. Он не догадывался, что Эдже, которая сейчас так печально глядела на своего кавалера, думала о тех же перипетиях судьбы, терпеливо ожидая его признания, готовая сказать ему "да", лишь только он начнёт говорить эти важные для неё слова.
   Наконец, "взяв себя в руки", Незнанский решился и, оставляя себе призрачный шанс, сказал:
   - Как долго Вы пробудете в этом поместье?
   - Не знаю, - печально отозвалась Эдже. - Наверное, пока не закончится эта война.
   - Как я смогу снова увидеть Вас? - быстро выпалил Незнанский.
   - Вы хотите, поручик, ещё раз увидеть меня? - спросила Эдже и её глаза радостно заблестели.
   - Ещё раз? - воскликнул Кирилл. - Да, ещё сто, нет, тысячу раз! Всегда!
   - Это признание в любви? - лукаво улыбаясь, поинтересовалась Эдже, интуитивно отыскивая свою тропинку в неизведанный мир великого чувства, хватаясь за "соломинки" своих отрывочных знаний о нём, пытаясь помочь своему 'рыцарю' - титул, который она уже навсегда присвоила Незанскому в своих мечтах.
   - Да! Я люблю Вас, Эдже! Как никого в этом мире! И я не смогу жить более без Вас! - сказал Кирилл, и сам поразился своей решительности. Обратного пути теперь не было. Оставалось только ждать её решения. Незнанский замер, затаив дыхание.
   - Мой милый поручик! Какие чудесные слова Вы сейчас сказали! Я так ждала их! Я самая счастливая девушка! - восхищённо воскликнула Эдже, наивно и искренне полагая, что она первая женщина в мире, которой довелось услышать такие слова. Впрочем, Незнанский и произнёс их впервые, первой женщине в своей жизни, которой он решился это сказать. И мысли Эдже были чистой правдой! Их личной правдой! Поэтому, ему было всё равно, говорили ли другие мужчины своим любимым такие слова, а ей - слышали ли их другие женщины. Любовь всегда только для двоих, всегда первая и единственная, если это любовь!
   Она протянула ему свою руку, он осторожно взял её за кончики пальцев, и они поехали рядом, вместе, вдвоём, навстречу близкой разлуке, которая теперь стала лишь эпизодом в их дальнейшей судьбе, о котором можно было уже не думать, а мечтать о том, что будет после.
   С тех пор, их тайные свидания стали самыми желанными моментами в жизни, превратив все остальные события в прелюдии к тому главному, что только одно и имело теперь значение. В условленный день Эдже садилась у окна своей спальни, ожидая, когда на опушке леса сверкнёт лучиком надежды солнечный зайчик, обычный сигнал от её возлюбленного, говорящий ей, что он уже рядом.
  Лишь в пасмурные дни она была вынуждена высматривать взмахи платка, которым поручик сигнализировал ей о своём появлении, прицепив на конец шпаги. Чтобы в такие дни ей было легче узнать о его появлении, Эдже подарила Незнанскому ярко-красный шёлковый ясмак, сказав: "Что теперь ей их столько не нужно, когда нет нужды скрывать от него своё лицо!"
   Их встречи не могли остаться незамеченными в усадьбе, но слуги, искренне любившие свою хозяйку, делали вид, что им ничего не известно. Кроме преданного Селима и служанки Фатимы, которую на следующий день после приезда, забрали с болгарского хутора, остальные обитатели поместья были болгарами, и не видели ничего предосудительного в таких встречах. Дело молодое.
  Тем более, что все уже давно знали, что эти свидания их хозяйки с русским офицером, скорее напоминают встречу двух близких родственников, а не пылких влюблённых. Удивлялись такой сдержанности молодых людей, ставя их в пример некоторым своим нерадивым дочерям. В той беседке, укрытой зарослями вечнозелёного лавра, где разговаривали и молчали, взявшись за руки, мечтали и целовались, двое влюблённых, проводили свои короткие встречи два самых счастливых человека в этом мире.
   Незнанский твёрдо решил просить у Мулла-паши руки Эдже, о чём они не раз уже говорили, а если тот не даст своего согласия, то Эдже была настроена очень решительно: покинуть отчий дом и без благословения единственного близкого родственника. Но следовало дождаться заключения мира. Незнанский надеялся, что мир будет заключён после грядущей летней кампании, о чём говорили многие офицеры.
   Дуэль с Ридигером в то время так и не состоялась. Ольвиопольцев, к моменту возвращения из столь счастливой для него экспедиции, отозвали в Бухарест, где начальство собирало полк на кантонир-квартирах.
  Но по весне к Бухаресту стали стягивать и егерские части, снимая с гарнизонов и зимних квартир. Командующий граф Ланжерон, по совету Сабанеева, хотел собрать в один кулак все возможные силы, готовясь к предстоящим делам. Седьмой егерский расположился в предместье Бухареста, и их свидания стали совсем редкими. Незнанский не находил себе места, понимая одновременно, что его любовь должна на время уступить место долгу, чтобы стать очевидной реальностью. Как заметил Тверин: "Теперь, Кирилл, чтобы тебе стать мужем турчанки, нужно победить самих турок! Отвоевать себе невесту!"
  ------
  
  апрель 1811 года, Бухарест
  штаб-квартира Кутузова
  
   Коляска Кутузова въехала на улицы Бухареста поздно ночью и, сославшись на усталость, новый командующий, поддерживаемый под руку Паисием Кайсаровым, удалился в отведённый ему дом на ночлег. "Спать буду долго, - предупредил он всех встречавших его офицеров. - Не взыщите! Командующий мой - немощь моя!" Когда же Кайсаров закрыл двери, то увидел перед собой совершенно бодрого старика, который лукаво поглядывал на него.
   - Доехали, слава Богу! Теперь можно и делом заняться! Садись, Паисюшка, пиши приказ по армии на завтра, - удобно устраиваясь в огромном кресле у камина, сказал Кутузов. - Да, пока не забыл, ко мне будут люди приходить, разные. Неофициально их принять надобно. На заднем крыльце надёжного человека поставь, вот хотя бы Глинского Андрюшу, видел я его сейчас в приёмной. И чтоб в ту вон комнату, возле кабинета, их без задержек проводить, а меня сразу извещать. Туда отдельный вход имеется, не через общий зал, - объявил Кутузов и усмехнулся, заметив удивлённый взгляд Кайсарова. - Я в этом доме уже живал, когда у Прозоровского на побегушках был!
   Кайсаров занял место за конторкой, на которой стоял письменный прибор, заранее были приготовлены перья и лежала стопка бумаги. Маховик бесчисленных дел, безжалостно пожирающих время и нервы любого командующего, стронулся с места, совершая свой первый, ещё неспешный, оборот.
  Кутузов диктовал медленно, чётко отстраивая последовательность неотложных распоряжений по армии, определяя круг задач и обязанности для каждого, назначая ответственных, устанавливая сроки исполнения. Было очевидно, что все это он наметил заранее и держал до поры в голове, не доверяя бумаге.
  Кутузов, вообще, доверял бумагам только те дела, которые требовали согласно артикулу официального хода и только тогда, когда без этого уже нельзя было обойтись - это Кайсаров уже усвоил. Поэтому, распоряжения оказывались для многих, часто и для всех, полной неожиданностью и вызывали бурю противоречивых эмоций.
  Потом, когда дело было завершено и имело успех, всем начинало казаться, а многие так и говорили, нахально забывая свои первоначальные мнения на сей счёт, что они легко и сразу поняли замыслы Кутузова, думали так же, и имели даже более продуманный и решительный план.
  Паисий Сергеевич всегда от души смеялся над такими перлами своих сослуживцев, поскольку точно знал, что во всей армии нет ни одного человека, который был бы способен просто понять до конца весь замысел Кутузова, хотя многие и были посвящены, иногда даже весьма подробно, в суть отдельных ходов сложнейшей партии, разыгрываемой командующим. Правда, Кайсаров подозревал, что и сам Кутузов в отдельных случаях импровизировал по ходу дела, но общий, не известный никому, кроме него самого, план изначально имел всегда.
   - Вот ты, Паисий, говоришь мелочи? - заявил вдруг Кутузов, прервавшись в диктовке, хотя Кайсаров и молчал всё это время. - А из таких вот мелочей всё и состоит. Там мелочь, тут мелочь, но вот ежели друг мой любезный Ахметка эти мелочи проглядит, то и будет ему конфуз полный, а нам счастье военное. Удача в баталиях, голубчик, она от мелочей и происходит, да Бог нам в помощь! Ну, будет на сегодня, пора и честь знать. Завтра поутру, как пробужусь, надобно будет супротивнику нашему письмо отписать, поздравить его с таким-то чином, а то неудобно получается, всё-таки великий визирь он теперь! Да-с! Приятельствовал я с ним, в бытность мою в Стамбуле. Поди, не забыл он меня старика! А совет военный часиков на пять назначим, с утра другие дела есть. На совет обязательно генерала Гартинга впиши, не забудь. Ему и Толю нашему уже завтра надобно начинать. Время нам потребно, а нет его! Как всегда, впрочем! Всё, сударь мой, почивать пора, светает уже.
   Четыре часа на сон было довольно. Большего, командующий себе не позволял, да и что-то плохо спалось ночью, другое дело днём. Поэтому, если днём возникали - день на день не приходится - свободные от кипящих дел часы, то можно было и прихватить несколько из них на сон, что он часто и делал. Однако всем окружающим казалось, что Кутузов больше спит, чем бодрствует. Вот и сегодня, в первый день своего вступления в должность, по мнению большинства, он спал чуть не до полудня, когда соизволил наконец-таки выйти к генералам и офицерам, ожидавшим его с девяти утра. "Старику много на сон нужно! Отдыхать надобно в мои-то годы, не юноша уже!" - объяснял он всем своё позднее присутствие.
  Слухи разбегаются быстро, если их правильно на волю пустить. Дойдут и до визиря, куда им деваться. "Хоть и мал слушок, а в общий мешок". Пусть Ахмет думает, что его противник совсем уже сонный и немощный старик!
   Генералы и офицеры сочувственно кивали, соглашаясь, что "старость, не в радость", но в большинстве своём рассчитывали на сам факт присутствия Кутузова в армии и на его умение поставить дело так, что потом можно особо и не вмешиваться - само пойдёт!
   Само, никуда не пойдёт! Те самые "мелочи", о которых Кутузов толковал ночью Кайсарову, прикладываемые одна за другой к нужному "боку" и в должное время, двигали вперёд всё дело, что, казалось, катилось само по себе, ведь каждая мелочь в отдельности была слишком мала, чтобы быть причиной великих свершений.
  Но мало знать, что надо делать, надобно и уметь делать то, что нужно. К примеру, можно и каждый день есть кашу с гренадёрами из одного котла, подражая покойному Александру Васильевичу, а солдаты будут думать - "чудит барин наш". Или один только раз заглянуть, но люди на всю жизнь запомнят и гордиться будут, что в тот день, после баталии страшной, наш-то ворчун старый у нас кашу ел! Так рассуждал про себя командующий, выслушивая рапорты и поздравления собравшихся офицеров, большинство из которых он хорошо знал, в том числе и по совместной службе в самой молдавской армии два года тому назад.
   Одной из таких "мелочей" был утренний визит двух незнакомых Кайсарову личностей. Один, статский чиновник, приехавший от графа Румянцева с особым поручением, не вызвал беспокойства и удивления. Кутузов говорил с ним за закрытыми дверями около получаса, потом проводил до дверей, вручил конверт с письмом (Кайсаров точно помнил, что письма он вчера не писал), просил кланяться любезному графу Николаю Петровичу и благодарить за всё его участие.
   Зато второй визитёр! С первого взгляда было не понять, какого сословия этот человек, да и русский он или турок. Скорее, всё-таки купец валашский, решил Кайсаров, хотя держался посетитель не с купеческим достоинством. Вежливо, но настойчиво, попросил-потребовал проводить его к Кутузову. "Доложите, что прибыл Виктор", - с ударением на последнем слоге настойчиво попросил он по-французски, чем поставил Паисия Сергеевича в ещё большее затруднение. Однако, помня распоряжение командующего о возможности прибытия "странных" визитёров, Кайсаров проводил этого Виктора, или как уж там его на самом деле, в указанную Кутузовым комнату. Потом доложил. "Ишь ты, уже прибыл! Молодец!" - почему-то похвалил этого Виктора командующий и прошёл в комнату, плотно прикрыв за собой двери. С этим посетителем Кутузов пробыл наедине значительно дольше; разговор шёл больше часа.
   Когда Кайсаров затворил двери, Кутузов пригласил своего необычного гостя садиться, а сам погрузился в чтение письма, переданное посланцем.
   - Значит, по вашему выходит, что друг мой визирь может и не ограничиться в своих действиях только лишь диверсией противу крепостей наших на правом берегу? Вы уверены в этом? - спросил Кутузов, дочитав письмо и желая получить разъяснения на словах.
   - Более чем, господин генерал, - ответил тот. - Мулла-паша получил негласное указание собрать к Видину сколь возможно судов по всему Дунаю, а это несколько сотен больших торговых баркасов и шебек. У Исмаил-бея в Софии собралось, как Вы изволили прочесть, что-то около пятнадцати тысяч войска. Ещё пять тысяч могут в ближайшее время подойти из балканских провинций. Чтобы перебросить это число войск на левый берег, хватило бы и сотни больших баркасов. Это подтверждает, что у визиря есть и другой план, кроме как выбить ваши войска из Никополя, Рущука и Силистрии. Цель кампании этого года Бухарест, хотя великий визирь пока скрывает это от своих подчинённых.
   - Сколько войск можно ожидать у самого визиря к началу лета? Не с сорока же тысячами он на Бухарест пойдёт, - Кутузов с сомнением покачал головой. - Ахмет-бей опытный воин, и осторожный очень. Из Стамбула его торопят, наверное, но нас всех наши султаны завсегда торопят, это дело обычное.
   - Из Анатолии ожидается прибытие ещё около двадцати тысяч, но возможно и больше. Янычарский корпус в полном составе уже в Шумле. У Разграда собирается конница. По нашим оценкам полевой лагерь, намеченный визирем, сможет вместить и семьдесят тысяч. Видимо на это число войск и рассчитывает Ахмет-бей. Да, флот в порту Варны значительно усилился. Все корабли, доставляющие войска из азиатских провинций Порты, обратно не возвращаются. Артиллерии пока немного, сказываются большие потери за эту войну, а из крепостей снимать пушки визирь не решился.
   - И не снимет. Он же привык, что мы каждый год одну-две крепости себе берём. Потому и боится. Не столько крепости потерять, нам их на правом берегу долго не удержать, сколько запасы воинские в них. Это нам на руку, - заключил Кутузов и внимательно посмотрел на собеседника. - Сдаётся мне, что Вы хотите мне что-то предложить, так я Вас внимательно слушаю.
   - Мулла-паша просил уточнить, остаётся ли в силе его договор с господином Каменским по австрийскому хлопку? - спросил "Виктор".
   - Негоция, не моё дело, сударь. Вредить специально не буду, но и помогать воздержусь. Пусть всё остаётся, как было до меня. Передайте уважаемому Мулла-паше, что он может не волноваться за свои барыши, - подтвердил Кутузов.
   - Это довольно щепетильный вопрос, поймите меня правильно, генерал! В этой торговле участвует очень много влиятельных лиц, в том числе и при дворах в Вене и Стамбуле. Они все имеют свои интересы. Поверьте мне на слово, "барыши" видинского губернатора лишь маленькая толика в этом торговом обороте, а вот место, которое он занимает в общей цепочке весьма значительное. Мулла-паша обменивает свои услуги на обретение иных привилегий, а не только на деньги.
   - Ну, сударь мой, подозреваю, что и денег у Мулла-паши не так уж и мало! Но я уже сказал своё слово, надеюсь, оно Вас устраивает! Теперь Ваша очередь.
   - Да, нас вполне устраивает сохранение существующего положения дел. Поэтому мы предлагаем Вам... купить наши дунайские торговые суда, за очень небольшие средства. Скажем, за половину их стоимости, - заявил посетитель.
   - И зачем мне такая коммерция, не проще будет отдать команду казакам сжечь вашу флотилию? - усмехнулся Кутузов.
   - Это будет довольно затруднительно сделать. Торговый флот, не военный. В одном месте не стоит, всегда в движении от Видина вверх по Дунаю. Не будете же Вы посылать казаков, жечь наши кораблики в Белграде и Вене? Хотя, с Вас станется, - рассмеялся "Виктор". - Мы предлагаем следующее: Вы официально выкупаете четыреста средних и больших дунайских торговых кораблей всего-то за двадцать пять тысяч червонцев, как бы на нужды молдавской армии, а по завершении кампании продаёте их нам обратно, за ненадобностью, но уже за пятьдесят тысяч. Мы сохраним свой торговый флот, а великий визирь Ахмет-бей не сможет переправить свою армию на ваш берег без серьёзных затруднений.
   - Отчего же Вы, негоцианты, себе в убыток решили выкупить у меня корабли обратно? - хитро прищурился на "Виктора" Кутузов.
   - Считайте это платой за сохранность, у вас будут расходы на сбережение судов. Для обратного выкупа мы соберём аукцион, так что всё будет выглядеть законно и пристойно. Неужели Вы, господин Кутузов, подумали, что я предлагаю жалкие двадцать пять тысяч в виде взятки одному из самых богатых людей в России? - улыбнулся "Виктор".
   - Думал, не думал, а только с Вами, шельмецами, ухо завсегда остро держать надобно. Вы, ради своих негоций, матушку с батюшкой заложите и продадите, не поморщитесь! Что, не прав я? - спросил Кутузов. "Виктор", ничего не ответив, только пожал плечами: мол, в торговле всякое случиться может, отчего же и не заложить, ежели с выгодой. - Думаю, что с владельцев самих кораблей Вы возместите все свои расходы за эдакое "сохранение"! Однако дело Ваше считаю решённым, мне моя выгода яснее ясного видится. Сегодня же отдам распоряжение генералу-квартирмейстеру подполковнику Толю, заняться нашим торгом.....
   - Представлять наши интересы будет торговый дом "Шлейцер и сыновья", отделение которого есть тут, в Бухаресте. Очень удобно, - подсказал Кутузову, опережая его вопрос, господин "Виктор".
   - Ну, Шлейцер, так Шлейцер, - подвёл итог их сделке Кутузов. - Мне до того дела нет. Как в дальнейшем мы будем с Вами, сударь, поддерживать общение. Приходить слишком часто с визитами в мой штаб, не слишком удобно. Кроме того, мне может потребоваться срочно узнать какие-либо подробности о делах моего приятеля Ахмет-бея? Через этого Шлейцера с его отпрысками?
   - Нет, дом Шлейцера только для коммерции, я буду лично навещать Вас, если дело того потребует, а вот по поводу Ваших сообщений, имеется у меня одно интересное предложение. Есть в вашей армии офицер по фамилии Незнанский. Так вот, он часто бывает в одном доме на турецкой стороне.....
   Кутузов слушал "Виктора" очень внимательно, усмехаясь про себя, и немного завидуя любовным "подвигам" беспечного поручика. Где-то он уже слышал на днях эту фамилию! Пытаясь вспомнить, Михаил Илларионович пропустил момент, когда "Виктор" закончил свой рассказ и умолк в ожидании его ответа. Потом вспомнил пикет егерей неподалёку от Бухареста - это была фамилия самовольно покинувшего пост командира тех солдат. "Распустились! - подумал Кутузов. - Как же я забыл, хотел ведь устроить тому поручику нагоняй!"
   - Так, Вы говорите, что по делам амурным наш герой постоянно бывает в усадьбе Мулла-паши? Что ж, это интересное предложение, использовать заодно его в качестве нашего курьера.
   - Если что, то надёжно подтвердится, что там не политика и разведка, а просто любовь! Очень удобно, - подтвердил Виктор.
   - Хорошо, я поговорю с этим поручиком, - сказал Кутузов. - Тем более, что у меня к нему и так один вопрос имеется. Да, а этот ваш Селим-ага, с которым как я понял они познакомились при известных обстоятельствах, вполне ли надёжный человек? Мулла-паша ему доверяет?
   - Мулла-паша не доверяет никому! Иногда мне кажется, что и самому себе! Но более преданного слуги у него под рукой нет, - развёл руками "Виктор". - Он доверил ему свою единственную племянницу, это говорит о многом, я полагаю.
   - На 'нет' и суда нет! - завершая разговор, сказал Кутузов. - Я поговорю с нашим "Ромео". Если он согласится, то отошлю с ним письмо уважаемому паше. Честь имею, приятно было побеседовать с Вами, сударь мой.
   Кайсаров проводил таинственного посетителя и вернулся для получения распоряжений.
   - Пригласи ко мне Карла Фёдоровича, Паисий Сергеевич. И пошли в седьмой егерский, пусть отыщут там поручика Незнанского. Не Ильи ли Петровича он сынок, часом? - размышляя, добавил Кутузов. - Скажи, после военного совета видеть его желаю. А Толя, сей час ко мне! И чего ты сам-то ходил? Я же велел тебе Глинского на это место определить?
   - Не успел, Михаил Илларионович, - ответил Кайсаров. - Сегодня определю. Больно рано от графа Румянцева посланец прибыл, а потом сразу и купец этот валашский поспел!
   - Купец валашский? - усмехнулся Кутузов. - Нет, Паисий, этот из греков фанариотов, которые в этих краях почитай весь торг и откуп держат. Вот мы их и используем. Такую сеть, какую эти пауки тут за века сплели, мне бы никогда не сладить. Да и зачем, мне самому стараться, когда уже готово всё?
   Кайсаров согласно кивнул, поражаясь, как это Кутузов, не успев приехать, уже сумел привлечь этих ... фанариотов к своим делам.
   - Ты, Паисий, на туфли смотри. На турках всегда жёлтые, другим такие носить запрещено! У греков - чёрные, как у гостя нашего. У армян, скажем, красные, а уж у евреев, у тех голубые. Очень удобно различать.
  ------
  
  апрель 1811 года, Бухарест
  штаб-квартира Кутузова
  
  Карл Фёдорович Толь был любимцем Кутузова. Умнейший и исполнительный офицер, которому можно было доверить любое дело без сомнений в том, что Толь выполнит его точно и в срок. Вот и сейчас, выслушав распоряжения Кутузова о необходимости покупки частных торговых судов под носом у турок, Толь только коротко кивнул, не задавая лишних вопросов.
   - Хорошо ли ты всё уразумел, Карлуша? - спросил Кутузов, убеждённый в том, что только сознательное выполнение приказа, может иметь должный успех.
   - Так точно, Михаил Илларионович, - подтвердил тот. - Мы выкупаем у купцов их корабли и лишаем турок возможности организовать крупный десант на наш берег. По завершению кампании этого года купцы выкупают корабли обратно по удвоенной цене. Очень выгодно. Они сохраняют свои корабли, которые всё равно не смогут использовать этим летом на Дунае. Иначе корабли мобилизует визирь! Многие мы пожжём, да потопим, а команды побьём или захватим в полон, и всё бесплатно. Прямой убыток! А так, после заключения мира, речная торговля на Дунае будет сразу восстановлена. Умно!
   - Эх, Карлуша, всё ты правильно понял, да только мир этот нам ещё заключить требуется, - вздохнул Кутузов. - Поэтому приступай-ка ты, голубчик, к сплошной ревизии хозяйства нашего, да пополнению запасов армейских. И посмотри повнимательнее, как начальники наши солдат содержат, что-то больных больно много. По спискам почти шесть тысяч значится, не гоже это, у нас и так силёнок, что "кот наплакал". Такую роскошь, иметь столько больных, я себе позволить не могу. В первую голову, воду проверь, где берут. Брать токмо в родниках и колодцах глубоких. Если нет, то выкопать потребно. Ставят ли бани, да как часто пользуют? Провиантские проверь. У медиков наших узнай, что и как. Сдаётся мне, что рановато на летнюю одёжу перешли, ночи ещё куда как холодные, да с Дуная сквозит. Надобно поправить. Разрешение у министра я получу, не сомневайся, подготовь прошение от моего имени. Ну, Карлуша, ты и сам всё знаешь, более меня. А я подумаю, как тебе на это непростое дело выторговать у друга нашего Ахмет-бея время потребное. Всё, ступай, на совете увидимся!
   Подполковник Толь вышел, а Кутузов, пригласив Кайсарова, принялся составлять послание своему "другу сердешному" великому визирю Ахмет-бею. Диктовал очень медленно, взвешивая каждое слово. С турками по-другому нельзя. Ни в коем случае не следует первым даже намекать о желании, заключить мир. Турки - восточные люди, а на востоке такие шаги навстречу считаются признаком слабости.
   Поэтому Кутузов не спешил, говорил медленно, подбирая "ключик" к своему визави:
  'Благороднейший и прославленный друг! Мне было весьма приятно по моем прибытии в армию узнать о почти одновременном возвышении Вашей светлости в ранг первых особ Оттоманской империи. Я спешу в связи с этим принести Вам мои искренние поздравления и пожелания. К этому побуждает меня давность нашего знакомства, начавшегося около девятнадцати лет тому назад. Я вспоминаю то время с истинным удовольствием и радуюсь счастливому обстоятельству, которое ставит меня теперь в непосредственные отношения с Вашей светлостью и позволит мне иногда выражать чувства, которые я сохранил к Вашей светлости с того времени, ибо я осмеливаюсь считать, что несчастные обстоятельства, разделяющие обе наши империи, ни в коей мере не повлияли на нашу старинную дружбу. Она не находится в противоречии с тем усердием и той верностью, которые мы оба должны испытывать к нашим августейшим монархам......
   Закончил, мысленно ещё раз проговорил весь текст, удовлетворённо кивнул головой и заметил Кайсарову:
   - Там на столе депеша от Румянцева, что гонец утренний привёз, так ты её в дело приспособь. Письмо Ахмету на столе оставь, я потом ещё раз перечту, прежде чем отправлять. Первое апреля сегодня, не серьёзный день! Ну, да ладно, авось мы визиря в дураках оставим, а не он нас! От герцога не было вестей?
   - Нет, но государю он письмо отправил. Наш фельдъегерь о том точные данные сегодня получил. Думаю, что теперь, когда Вы на месте, то Ришелье пришлёт весточку сюда в Бухарест.
   - Это ладно. Главное, чтобы герцог всё верно отписал. Само письмо мне нужно увидеть. Ему государь поверит более, чем мне. Я у Александра не в фаворе. Ему кондотьеры любезней! Бог ему судья! Ступай, мне перед советом отдохнуть надобно.
   Когда Кайсаров вышел, командующий устроился удобно в кресле, закрыл глаза и стал думать о предстоящем военном совете, вспоминая всё, о чём хотел сказать в первую очередь.
   "И сил мало и времени нет. Терпение и время, вот что сейчас нам нужно более всего. Четыре дивизии всего под рукой, да и те вдоль Дуная размазаны. Надобно первым делом главный корпус учредить, да собрать в него все войска, какие к делу способней. Кавалерию - всю в один кулак! Из пехотных дивизий и гарнизонов все полки и эскадроны вон, и в один корпус свести. У турок конницы богато, но всю её в одном месте Ахмет-бею в бой не ввести, полей таких нет, а значит, равными силами сможем встретить. Александр Фёдорович уже гусаров и уланов почти всех к Бухаресту собрал, нужно будет остальных присовокупить, обе дивизии конные в один корпус и под команду Воинова. Далее, генералы мои. Граф Сен-При - службу знает, барон Засс, гм ... этот на своём месте, пусть там и остаётся. Ланжерон, Инзов, Эссен, Тучков ... да, в чём армия молдавская отказа не имеет, так это в генералах! Хоть на батальоны назначай!" - усмехнулся Кутузов своим мыслям. Когда общий план неотложный дел обрёл чёткость, Михаил Илларионович действительно решил немного вздремнуть перед советом.
  -----
  
  апрель 1811 года, Бухарест
  штаб-квартира Кутузова
  
  В обширную гостиную дома-штаба Кутузова набилась тьма народу. Правдами и неправдами попытались попасть на первый военный совет, проводимый новым командующим, все начальники армии и статские чиновники, кто сумел оказаться рядом в нужную минуту. Кутузов понял, что вместо обсуждения насущных дел, все эти люди просто понять, что ждёт их в самое ближайшее время.
   - Надо же, какая у меня армия огромная, хоть сей час на Константинополь иди! - громко приветствовал собравшихся Михаил Илларионович. И тихо добавил, вроде как одному Кайсарову, но так, чтобы расслышали, стоявшие рядом, - Ещё раз такое допустишь, Паисий, и не служить тебе у меня более!
   - Господа, позвольте от вашего имени поздравить господина Кутузова с назначением на должность командующего молдавской армией! - торжественно произнёс Ланжерон, все разом вскочили с мест и трижды довольно слаженно прокричали "Ура", создав невообразимый шум. Кутузов поморщился: и от этого грохота, и от "господина Кутузова", а в целом, от даром пропавшего времени - говорить о делах и планах армии в таком составе было невозможно.
   - Благодарю вас, Александр Федорович! Спасибо и вам, господа, что почтили меня своим присутствием! - ласково улыбаясь, сказал Кутузов, изображая на лице удовольствие, от вроде бы лестных ему поздравлений. - Совет наш на сегодня короток будет! Не взыщите, господа! После столь долгой дороги не отошёл ещё. Приду в себя, тогда и поговорим о делах. А сегодня скажу главное: довольно нам такой-то силищей, - он опять указал рукой на присутствующих, - по крепостям сидеть прятаться. Будем турок в поле бить, как при матушке-императрице бывало, их бивали. А крепости более штурмовать не будем. Чего их у султана отбирать, ежели потом снова отдавать? От каждого жду, что исполните долг свой перед Отечеством! Не смею больше никого задерживать! У вас в полках почитай дел невпроворот, а я отужинаю, да и отсыпаться после дороги дальней буду. Потом приглашу, коли кто понадобится, отдельным порядком, - закончил Кутузов и старческой шаркающей походкой, поддерживаемый Кайсаровым, вышел через те двери, в которые вошёл минуту назад.
   Когда Кайсаров плотно затворил двери, от "старческой немощи" Михайлы Илларионовича не осталось и следа. Оставшись около дверей, Кутузов внимательно прислушивался к гомону голосов армейских и статских начальников, доносившихся из зала. На его лице отражались все перипетии разговоров, разгоревшихся сейчас за стеной. Кутузов лукаво улыбался, насмешливо хихикал, иногда согласно кивал головой. Наконец, услышав всё, что посчитал важным, прошёл в кабинет, довольный своей проделкой. Лицо его светилось юношеским весельем, как у задорного кадета, сумевшего подслушать разговоры корпусного директора.
   - Паисий Сергеевич, позови-ка ко мне господина Ланжерона, - попросил Кутузов. - Разговор у меня к нему неотложный. Да, предупреди генерала Гардинга, чтоб не уходил. После графа, его мне видеть надобно. Вместе с ним, Карлушу зови. Ежели Тучков приедет, то веди ко мне немедля. Да, а ужин распорядись в кабинет подать. Дел много, а кушать надобно!
   Кутузов, опять с тем же полусонным видом, каким его видели все на несостоявшемся совете, устроился в своём удобном кресле, когда в кабинет вошёл, несколько удивлённый приглашением командующего, граф Ланжерон.
   - Входи, входи Александр Фёдорович, входи, голубчик, присаживайся! - любезно предложил ему Кутузов. - Что начал полки собирать к Бухаресту, за то хвалю! Умно! Но не полно, сударь мой. Надобно больше! Половину армии надо в единую силу собрать. Знаю, знаю, что скажешь, - прервал он, начавшего было возражать, Ланжерона. - Надобно нам с тобой, граф, очень быстро создать главный корпус нашей армии, тысяч в двадцать войска, а ежели больше соберём, то ещё лучше. Тут будем под Бухарестом формировать мы его, а ты команду над ним примешь. Не возражай! Знаю, что делаю! Для начала мы с тобой, сударь мой, в этот корпус вберём те полки, что поближе к нам, а конные в первую голову.
   Ещё минут двадцать они обсуждали, все эти неотложные вопросы по созданию ударного корпуса армии. Ланжерон высказал довольно дельные замечания, касательно его организации и дислокации. Было видно, что он и сам много размышлял об этом ещё до приезда командующего, когда исполнял по необходимости его должность, но тогда не решился претворить всё это в жизнь.
   "Толково, толково, Александр Фёдорович", - ободрял генерала Кутузов, думая, что этому хорошему генералу, каким был Ланжерон, не хватало совсем немного до отличной степени - заинтересованного участия в порученном деле. Граф не стремился к достижению налучшего результата, удовлетворяясь посредственным.
  Вот сейчас, когда инициатива перегруппировки войск исходит от командующего, то выясняется, что он обрёл в Ланжероне горячего сторонника и помощника в таком нелёгком деле. Прояснив, таким образом, как использовать немалые способности и опыт своего предшественника, Кутузов удовлетворённо прикрыл здоровый глаз, продолжая слушать генерала.
   Ланжерон, не привыкший к такой манере вести беседу, невольно замолчал, считая, что "собеседник" уснул, и встал, собираясь неслышно удалиться.
  "Уже уходите, граф? Решили приступить к исполнению своих обязанностей немедля? Похвально! Жду от Вас отменного рвения и результатов! Начните вместе с Воиновым формирование конного корпуса, собрав для сего дела полки 6-й и 7-й наших дивизий! С богом, голубчик!" - напутствовал его вослед Михаил Илларионович. Ланжерон вздрогнул, замер на полпути, пробормотал какую-то подтверждающую советы командующего фразу и вышел из кабинета, пребывая в полном недоумении.
   Собственно говоря, Кутузов довольно не плохо знал Ланжерона и раньше. На печальном поле Аустерлица тот командовал одной из левофланговых колонн, совершавших "обходной маневр" и подвергшихся сокрушительному разгрому. Остатки тех войск тогда едва сумел спасти Дохтуров, сплотив вокруг себя, восстановив примером своего бесстрашия и хладнокровия подобие дисциплины в рядах. Где в это время был Ланжерон, Кутузов не знал.
   За то жестокое поражение союзной армии Кутузов не винил никого, кроме нелепых обстоятельств, некстати сложившихся в одном месте и в одно время.
  Австрийцы, теряя пространство своей, и без того странной, империи, горели желанием вернуть Вену. В русской армии всем хотелось немедленной "драки"! Государь мечтал о всемирной воинской славе победителя и полководца, ревнуя к успехам Наполеона. Гвардия, во главе с Константином Павловичем, считавшим себя (почему-то?!) учеником великого Суворова, рвалась в бой, представляя реальное дело, чем-то вроде царицынских маневров, поскольку не бывала в настоящей баталии со времён Петра. Красиво подыграл всем этим амбициям и Наполеон. Отступая к своим тылам и резервам, изобразил всеми силами свою нерешительность, если не страх перед союзниками.
  Подсылал для переговоров хитрющего Совари, изображал перед генерал-адъютантом Долгоруковым страстное желание мира с Россией любой ценой. Долгоруков прискакал с тех переговоров в совершенном восторге, объявив, что дни Наполеона уже сочтены. "Этот русский князь говорил со мной как с боярином, которого собираются сослать в Сибирь", - смеялся потом Наполеон над заносчивостью Долгорукова.
   "Да, прав Михаил Богданович, Багратион слишком горяч!" - подумал Кутузов, вспоминая, как Пётр Иванович не поддержал его на совете в Ольмюце, где он остался в гордом одиночестве, наедине со своим особым мнением и планом войны, а ведь в тот момент ещё не поздно было спасти армию от позора. И ведь не просто промолчал тогда Багратион, а, поддавшись всеобщему помутнению рассудка, обвинил командующего в нерешительности.
   "Ну зачем, скажите на милость, очертя голову бросаться с 80 тысячами, на уже попавшего в ловушку корсиканца, если через две-три недели возможно иметь под рукой двести и более? - в сотый раз спрашивал Кутузов. - Если пруссаки готовы вступить в войну буквально днями, а это ещё 200 тысяч на северном фланге Буонапартия". Никто не захотел принять тогда его разумные доводы.
   "Как же далеко Вы намерены отступать Михаил Илларионович? - спросил его государь. - Сколь потребно будет, ваше величество! Понадобиться, так и до Карпат! - ответил он. - Вы говорите вздор! - заорал на него цесаревич. - Ваше величество, гвардия, которую я представляю, готова умереть, но не отступать! Мы должны идти на Наполеона и разбить его ко всем чертям! Суворов, никогда бы не отступил! - Так то Суворов! - тихо сказал Михаил Илларионович. - Впрочем, как будет угодно вашему величеству. - Что Вы, что Вы! - притворно замахал на него руками Александр. - Вы всем командуете, а я только зритель!" Стало понятно, что ему не остановить этот "девятый вал" безрассудства, захлестнувший всех этих людей, включая и двух императоров.
   Поэтому на очередном совете, когда Вейротер четыре часа читал текст диспозиции - "шедевра" военной мысли, Кутузов прикинулся спящим, выражая тем самым своё безучастие. Иногда, когда уже был совершенно не в силах сдержать растущее внутреннее неприятие происходящего, он тяжело вздыхал, как бы спросонья, и снова "засыпал" в своём кресле.
  Лишь один раз, когда именно Ланжерон, как бы вынырнувший из гипнотического состояния, в которое под равномерный и непрерывный шелест голоса Вейротера невольно погрузились все, спросил докладчика: "Почему Вы так уверены, что Наполеон будет неподвижно ждать на своих позициях завершения развёртывания союзной армии согласно этой диспозиции, ведь она для французского императора не обязательна к исполнению", - Кутузов встрепенулся и с надеждой посмотрел на собравшихся. Вопрос был, что называется "не в бровь, а в глаз", но увидел, как эта здравая мысль немедленно утонула в дурацких рассуждениях австрийского "стратига", на которые оба императора, уже назначившие себя победителями и великими полководцами, согласно закивали головами.
  Особенно хорош был австрийский Франц, гордый тем, что его штабу принадлежит главная заслуга в грядущем разгроме Наполеона, который он считал таким же простым делом, как прихлопнуть ещё одну муху в своём дворце.
  Правда, прочитав перевод диспозиции Вейротера, Багратион, не знавший немецкого, и сам ужаснулся, но было уже поздно.
   Потом, в разгар сражения, несостоявшийся наследник славных дел своего античного тёзки сбежал с поля битвы, бросив армию и собственный штаб, сопровождаемый только берейтором Ене и лейб-медиком бароном Вилие. Правда, Александр утверждал, что это все бросили его - своего императора!
  "Не бросили, а догнать не смогли", - усмехнулся про себя Кутузов, вспоминая, как к вечеру государь догнал-таки бегущего с ним наперегонки австрийского Франца. Барон Вилие попросил у австрийского обер-гофмаршала Ламберти немного вина для российского государя, пребывавшего в полной прострации и "страдавшего желудком", тот ответил, что вина у него едва хватает для собственного императора, уничтожившего к тому времени почти все походные запасы.
  Тот свой позор и "медвежью болезнь" Александр помнил по сию пору, переложив официальную вину, за пережитый им тогда страх и унижение, на его плечи, но не забыв, однако, наградить себя георгиевским крестом за счастливое спасение.
  Аустерлиц, стоивший Кутузову многих лет жизни, безжалостно вычеркнутых из его будущего страшным разгромом армии, гибелью графа Тизенгаузена мужа любимой дочери Лизоньки прямо у него на глазах, да и физической раной, полученной в бою - и опять в лицо! - саднил все эти годы в душе Михаила Илларионовича. Бередила память и вопиющая несправедливость, пополам с ложью, обрушившаяся на него в то время.
  Несправедливость? Вся жизнь причудливо соткана как лоскутное одеяло из кусочков правды и лжи! Был бы принят его план разгрома корсиканца, то сегодня, Кутузов был совершенно убеждён в этом, не пришлось бы ожидать французского императора "в гости"! Да, нужно было на некоторое время пожертвовать Австрией. Но Австрией, а не Россией! Зато теперь и Австрия и Пруссия, бывшие союзники, выступят на стороне Наполеона. И теперь кампанию против Наполеона придётся вести один на один и на своей территории. Время, как обычно, всё расставило на свои места, и Александр, которому в 1805 году не хватило терпения и рассудка, принять план своего генерала, отказав австрийцам, теперь был просто вынужден признать правоту Кутузова, а признавать свои ошибки государь очень не любил.
   Впрочем, молодой государь не любил его с самого первого дня восшествия на престол. На последнем ужине Павла Петровича Кутузов был в числе приглашённых друзей, а не в рядах ночных убийц. Людей, ценимых своим убиенным батюшкой и любимой бабушкой, Александр Павлович опасался всех, считая, и не без оснований, что они не слишком высокого мнения о его государственных дарованиях. Особенно претило екатерининским старикам его неприкрытое англофильство. При дворе опять появился Чичагов; адмирал носился с идеями переустройства флота и всей страны на аглицкий манер. Немцы, те ещё со времён Алексея Михайловича были ближе и понятнее. Почитай, родственники. Немцы - это дисциплинированные русские. Главное, что все немцы были разные, не объединённые, как англичане, общими и устойчивыми интересами единого государства-империи! "Кондотьеры, одно слово!"
   Но если "любимая бабушка" Александра, организовав своему мужу "заворот кишок" руками гвардейцев, решительно и уверенно правила страной, то её внука хватило только на провокацию из-за угла "апоплексического удара" табакеркой в голову родному отцу. Более лицемерного и вероломного человека, чем нынешний российский монарх Кутузову встречать не приходилось - среди европейцев, разумеется.
   Размышления о былом прервали прибывшие по вызову Гардинг и Толь. Кутузов пригласил их к столу, на котором была развёрнута карта театра войны. Обращаясь к генералу Гардингу, сказал:
   - От вас генерал сей же час потребуется проведения работ не малых, но сделать надобно всё быстро и толково. От удобства маневра нашего в кампании сей, будет многое зависеть! Вот эту дорогу, от Бухареста на Журжу и далее до переправы у Рущука, исправить в первую голову. Чтоб как тракт виленский была, который Вы строили. У самой Журжи ставить лагерь на десять тысяч, но тесный, чтобы любой лазутчик турецкий визирю донёс, будто бы не более пяти тысяч в нём. Потом дорогу, вдоль Дуная идущую, справить как должно, чтоб всё лето без починки корпуса наши по ней ходить могли в любые непогоды, - палец Кутузова стремительно летал по расстеленной на столе карте. - Весенние паводки сошли уже, так что приступайте немедля, генерал! К началу лета все эти дороги и мосты на них должны быть в порядке полном!
   - Ваше высокопревосходительство! У меня всего четыре роты пионеров! Помилуйте, как я такими силами эдакую прорву работ до лета сделать успею? - запротестовал Иван Маркович.
   - А вот подполковник Толь Вам в помощь! - кивнул на Карла Фёдоровича командующий. - Ты, Карлуша, распорядись нанять окрест всех местных валахов с подводами и обратись к господарю от моего имени, пусть прикажет выделить сколь возможно инструмента для работ. Союзники они нам, в конце-то концов, или нет? Церемониалы мне устраивать, большого ума не надо, а мне эти комплименты ни к чему! - намекая на уличные гуляния, устроенные в Бухаресте по случаю его прибытия, заключил Кутузов. - Валахов на работы привлекать только по найму! А в иррегулярные батальоны - только добровольцев! Никаких мобилизаций! Ежели не достанет валахов, то на самый крайний случай можете привлечь два полка от генерала Инзова, когда его десятая дивизия подойдёт к Бухаресту!
   Кутузов вновь обратился к карте и быстро отметил на ней интересующие его участки дорог, которые по его сведениям были повыбиты сильнее прочих, обвёл кружочками мосты на них, очертил место будущего лагеря у крепости Журже. Снова обернулся к Гартингу:
   - У Вас ещё четыре роты понтонёров имеется в наличии, так? - генерал согласно кивнул, подтверждая. - Так вот, на переправе у Рущука надобен нам мост сборный. Чтоб навести можно было быстро и в любое время, а, разобрав по ненадобности, в крепости сложить. Как только закончат это дело, так сразу переводите их на ремонт вот этих, - Кутузов ткнул карандашом в нарисованные им кружочки, - мостов. Одну роту оставьте при понтоне. Действуйте, генерал, Бог вам в помощь!
   Гардинг немедля покинул кабинет командующего. Теперь на него свалилось разом столько дел, что каждая минута становилась дороже месяцев, неспешно прожитых в минувшую зиму.
  ------
  
  апрель 1811 года,
  расположение Молдавской армии
  
  С каждым днём выявлялось всё больше проблем, скопившихся в армии. Этот огромный пласт нерешённых вопросов, доставшихся Кутузову "по наследству", требовалось поднять за те два месяца, что остались до начала летней кампании. Время уплотнилось до своего предела, за которым человеческие возможности командующего, решать все вопросы самостоятельно, иссякли, а "раздувать" численность своего штаба Кутузов не любил.
   Начальники армии, привыкшие смотреть "в рот" вышестоящим командирам, отличались пассивностью и безынициативностью. Приходилось постоянно подталкивать, подсказывать, "тыкать носом", в те, очевидные самому Кутузову недочёты в войсках, которых офицеры армии не желали замечать. Ещё чаще, требовалось проверять исполнение; самые простые указания отчего-то становились неразрешимыми теоремами - офицеры даже не знали, с какой стороны приступать к их "доказательству".
   Контролировать приходилось буквально всё: наличие в полках десятидневного запаса сухарей на случай неотложного марша, отменять занятия по "шагистике", заменяя на стрельбы и штыковой бой, залезать буквально в каждый артельный котёл, убеждаясь в наличии должных продуктов; амуниция, порох, свинец, ядра, картечь, пшено, овёс, сёдла, лямки, ранцы, тёплое бельё, соль, хлеб, подводы, пушки, тесаки, штыки, сабли, пики, палатки и прочее, прочее, прочее. Всё эти тысячи "мелочей" огромными волнами захлёстывали штаб армии.
   Интендантский начальник армии генерал-лейтенант Эртель жаловался командующему на отсутствие всего! В конце концов, Кутузов не выдержал и на очередном совещании нарочито спокойным тоном спросил:
   - Что сделано лично Вами, Фёдор Фёдорович, за прошедшее, с момента болезни господина Каменского, время, для исправления дел, - и, не дожидаясь ответа Эртеля, что скажет сейчас генерал, было предельно ясно, заметил, - по Вашему докладу получается, что Вы всё время только добросовестно регистрируете имеющиеся в армии нехватки, а этого мало, голубчик. Мне нужен не регистратор, а интендант, способный наладить снабжение армии всем необходимым! Прошу Вас, не медля ни дня, приступить к исполнению своих прямых обязанностей, а канцелярский учёт поручить другим офицерам, в чинах пониже! Если потребуется моя помощь, обращайтесь в любое время! Не смею Вас более задерживать!
   Интендантский генерал густо покраснел и поспешил к выходу. Фридрих Эртель был человеком деятельным, но крайне уставшим от неудач, свалившихся на его плечи в последние годы. Офицер флота, потерявший, как и Кутузов, глаз от пулевого ранения в прошлую русско-шведскую войну, он сумел сделать карьеру и на суше, став столичным обер-полицмейстером, но на новом месте, затеяв строительство шикарного особняка, не рассчитал свои возможности. Объявленный в итоге банкротом, он был вынужден уйти в отставку, сдав дела своему преемнику генералу Балашёву, который, не долго думая, обвинил Эртеля в растрате значительных казённых сумм, что было очевидной попыткой бывших подчинённых Эртеля списать на того все без исключения собственные грехи. Если бы генерал действительно растратил такие суммы на себя, то не был бы банкротом, что понимали, конечно, и государь и сам Балашёв. Поэтому Эртеля просто отправили в отставку, объявив, что он "всемилостивейше прощён из уважения к его службе".
   Теперь, Фёдор Фёдорович, сумевший с большим трудом получить должность обер-провиантмейстера молдавской армии, рассчитывал через это поправить своё плачевное финансовое положение и крайне дорожил своим местом. Угроза Кутузова, сменить его на этом посту, подействовала на старого служаку не хуже, чем плётка на рысака. За месяц, нещадно гоняя своих подчинённых как нашкодивших гардемаринов, генерал сумел, к всеобщему изумлению, наладить поставки продовольствия и фуража из Херсонской и Подольской губерний, подкрепив их дополнительно местными закупками.
  Кутузов остался весьма доволен, не забывая при случае подчеркнуть успехи "своего друга по кривому несчастью".
   В один из таких суматошных дней, как гром среди ясного неба, обрушилась беда, из тех, которые и кликать не надо - сами приходят; нелепо погиб командир 9-й дивизии генерал Аркадий Суворов, сын знаменитого полководца.
   Приехав с поздравлениями по случаю назначения Кутузова командующим, молодой генерал, командир дивизии, стоявшей в Яссах, отбыл обратно в расположение. Обычное, казалось бы, дело.
  Кутузов был несказанно рад, видеть этого молодца. Аркадию приходилось много труднее, чем прочим воинским начальникам. Все солдаты, начиная от новобранца до покрытых ранами и убелённых сединами ветеранов, офицеры и генералы, придирчиво следили за каждым его шагом. Великий отец - великая ответственность!
  В армии, замкнутой касте профессионалов, невозможно скрыть любую оплошность, но Аркадий справлялся. До авторитета великого предка ему было пока что, разумеется, ещё далеко, но с тем, что в лице Суворова 2-ого русская армия обрела достойного генерала, соглашались все. Генерал-майором он стал в двадцать шесть лет! Отец, в его годы, был только лишь премьер-майором. Сам Михаил Илларионович получил первый генеральский чин в тридцать семь, а Александр Васильевич и вовсе в сорок лет.
   На пути Аркадия в штаб его дивизии протекала речушка Рымна. Когда-то его отец, князь Италийский и граф Рымнинский, на её берегах покрыл себя неувядаемой славой в сражении с теми же турками, с которыми теперь воевал сын. Мелкая и спокойная речушка, от весенних дождей обратилась в стремительный бурный поток.
  На переправе коляска Аркадия. Намокнувшая шинель и наполнившиеся водой сапоги, утащили его на дно. Глупо и трагически погиб молодой генерал Суворов! Михаил Илларионович несколько дней не находил себе места, находясь под впечатлением этого ужасного события. За переживаниями разболелось сердце и пришлось отложить все второстепенные дела, включая и разговор с Незнанским.
   Но жизнь брала своё, а дела и заботы плотно сжимали пружину времени. Прибыл Италинский, о котором писал Кутузову Румянцев, сообщая о своём решении, назначить этого дипломата, бывшего посла в Турции, для ведения с визирем переговоров о мире по ведомству иностранных дел. Забот добавилось!
   "Великий визирь, трёхбунчужный паша Ахмет-бей", - гляди ты, сколько регалий, - улыбнулся Кутузов, прочтя подпись под ответным посланием турецкого сераскира. Но ответ был весьма обнадёживающий, даже сверх того.
   Ахмет писал: 'Поспешность, с которой Ваше превосходительство известили меня о своем назначении, поздравления, которыми Вы почтили меня по случаю моего вступления в верховный визириат, и желание возобновить наши частные, старинные, дружеские отношения, - все это мне чрезвычайно приятно и побуждает вознести мольбы к Всевышнему, чтобы несогласия и вражда, продолжающиеся до настоящего времени между двумя империями, которые некогда были соединены узами дружбы, были бы как можно скорее устранены и чтобы нам суждено было сделаться орудиями мира'.
   Не воспользоваться таким радушным предложением, начать переговоры о мире, было бы просто грешно; чем чёрт не шутит, а вдруг удастся избежать войны и покончить дело миром. И хотя Кутузов мало верил в реальность такого исхода дела, попытаться договориться по-хорошему всё-таки стоило. Попытка, не пытка, в конце концов!
  Но почти сразу же и неожиданно для Кутузова искушённый дипломат Италинский допустил досадную ошибку. Посылая представителя к визирю, он отписал в своём послании, что прибыл по специальному поручению государя с предложениями о мире. Естественно, что турки заартачились. О мире просит слабый - этот принцип восточной политики был возведён у них в абсолют. И, нет худа без добра, сами начали тянуть время. Кутузов, и без того не слишком рассчитывавший на мирный исход затянувшегося противостояния уже в этом году, немедленно использовал дополнительную паузу, так любезно предоставленную ему визирем. Когда, прибывший наконец-таки в Бухарест, турецкий переговорщик Абдул-Гамид-эфенди высокопарно объявил условия мира, предлагаемые сиятельной Портой, и стало окончательно ясно, что дело застопорилось, Михаил Илларионович решил просто тянуть время сколь будет возможно.
  - Сдвинуть турок с вершины их величия, на которую они вознеслись не в последнюю очередь благодаря вам, Андрей Яковлевич, - сказал Кутузов Италийскому, который, что было хорошо заметно, и сам переживал свою оплошность, - навряд ли получится! Поэтому, извлечём из нашего конфуза иную пользу. Попробуем под спесь турецкую ещё месяц у них "сторговать", что тоже хороший результат.
  - Да, оплошал я, Михаил Илларионович, - признался Италинский. - Поторопился. Что же Вы предлагаете теперь?
  - Условия турок, разумеется, сообщить графу Николай Петровичу немедля требуется, но абсолютно понятно, что они невозможны, а других турки, скорее всего, уже не предложат. Не переживайте, - успокоил тяжело вздыхавшего дипломата, Кутузов. - Я и сам не очень верил в эту затею. Замирить турок, после того как они собрали такие силы против нас, без баталии не получится. Они же теперь порешительнее будут, что нам на руку. Ахмет-бей осторожный очень, его подталкивать надо. Из Стамбула теребят, французы подталкивают, я стараюсь как могу, вот и Вы, Андрей Яковлевич, свою лепту внесли. Всё, что нас не убивает, всё на пользу.
  - Спасибо, Михаил Илларионович, что утешили меня, - кивнул Италинский. - В таком виде я дело не рассматривал.
  - Чего мне вас утешать-то, Андрей Яковлевич, - улыбнулся Кутузов, - вы же не барышня. Теперь вам надо поработать с этим турецким посланцем, потянуть время сколь возможно. Мол, ответа из Санкт-Петербурга ждём, дело нешуточное. Недели две-три на этом выиграть можно, а чтобы он не скучал и не нервничал особо, Вы его займите чем-нибудь. Подарков побольше, турки это любят. "Якши бакшиш", сами знаете. Сколько, кстати, ему денежного трактамента положено?
  - Двести пятьдесят пиастров в день, Михаил Илларионович.
  - А Вы ему побольше давайте в ассигнациях наших. Вроде как, ошиблись при пересчёте. Обратно не пришлёт! Бакшиш, то для турка святое. Ещё бы узнать, из какого сословия он в чиновники выбился. Те, которые из низов, легче берут. У османов не поймёшь, кто кем раньше был. Вот, к примеру, друг мой Ахмет, тот на самый верх из морских разбойников выбился. У них много таких. Этот наш эфенди, что-то молод уж больно для своей службы. Или молодой, да ранний, или прислали кого ни попадя, тумана напустить.
  - Варварские обычаи, потому и берут на лапу все подряд, без совести. Из грязи, да в князи!
  - Не скажите, Андрей Яковлевич, у нас и князья берут, не брезгуют. В этом варварском, как Вы изволили заметить, обычае, большой смысл имеется. Который безродный, но способный, не так опасен, как столбовой, нет у безродного времени своими людьми во власти обрасти. Поэтому и удавить его, как у них водится, много легче, чем высокородного князя, ежели в том нужда будет. А коль скоро все не без корысти, то и разницы, кого давить, а кого миловать, никакой нет. Безродному себя ещё показать требуется, у него прошлых заслуг в роду нет, поэтому и пользы с него поиметь более можно, а потом, если совсем уж трубы медные оглушат его, то и удавить не жалко. В приёмной у султана от таких претендентов не протолкнуться, - рассмеялся Кутузов, вспоминая свою дипломатическую службу в Стамбуле. - И ведь знают шельмы, чем дело кончится, а всё равно отбоя от желающих нет!
  - Любопытное рассуждение, Михаил Илларионович, любопытное, - заключил Италинский. - Не волнуйтесь на счёт Абдул-Гамида этого, после службы в Константинополе у меня опыт в таких делах значительный.
  - Вот и используйте его с толком для дела общего. А я со своей стороны другу моему попробую "глаза отвести". Пошлю ему очередное послание, да чайку хорошего с пряниками медовыми. Очень, помниться, он чаёк крепкий уважает, даже больше кавы своей обычной.
  Италинский поспешил откланяться, довольный, что Кутузов так легко обратил к пользе его явную ошибку, не лестную для профессионального дипломата.
  ------
  
  май 1811 года,
  окрестности Бухареста
  
   К Бухаресту, по мере готовности, стягивались новые полки, и каждый приходилось проверять лично, отмечая сотни недостатков. Иногда "летели головы", не без этого!
  Куда же ещё девать дурака, который утверждает, что палка лучший друг солдата? В солдаты же и отправлять! Пусть на своём горбу узнает, что такое палка офицерская.
  Дисциплина в строю начинается с неукоснительного исполнения уставов самими начальниками, только потом имеешь право спросить с подчинённых. Но и в уставах всего не предусмотришь.
   "Инициатива и самодеятельность! Расторопность и бдительность! Вот что, друзья мои, мне сегодня нужно от вас, - внушал Кутузов своим офицерам. - Бросить все силы на учения, дисциплину и снабжение вверенных вам частей. Забыть о той сладкой жизни, которой вы тут жили до меня. Вы отвечаете передо мной за каждый подковный гвоздь в своих полках, а я за каждого из вас перед Богом и государем! Не спать! Если нужно, то и совершенно не спать! Каждый убитый и раненый в бою солдат на нашей с вами совести грузом тяжёлым и на всю жизнь! Не доучили, не досмотрели, не накормили, не снабдили! Помните об этом каждую минутку!"
   Проверяя готовность полков, Кутузов завернул, как бы невзначай, на полевые учения одного из батальонов 7-ого егерского. Сам Кутузов начинал офицерскую службу в егерском полку и всегда особо выделял эти части. Картина, которая предстала перед ним, привела его в бешенство. Кутузов крайне редко выходил из себя, но уж если выходил, то держитесь святые угодники!
   На поле маршировал третий батальон полка. Командовал "парадом" подполковник Грейс. Ругался нещадно:
   - Тяни нога! Више! Више! Доннер-веттер! Тупой турбан! Турак! - доносились до Кутузова его проклятья. Распалившись, от собственных ругательств, Грейс кидался на солдат с кулаками.
   - Прекратить! - гневно закричал Кутузов. - Чем это Вы тут занимаетесь, подполковник, к параду готовитесь?
   - Никак нет! Ваше высокопревосходительство, учу батальон строю! - отчеканил побледневший Грейс.
   - Парадному строю! Перед самой кампанией! Егерей! Вы ополоумели, подполковник! - гневно отчитывал его Кутузов. - А с какого конца ружья заряжать, они у тебя знают? - в рядах солдат послышался смех. - Прекратить! - пресёк Кутузов нездоровое веселье. - Прикажите батальону рассыпаться в стрелки, как егерям должно!
   Перевод батальона в рассыпной строй напоминал толкучку на ярмарке в воскресный день. Одна только правофланговая рота быстро и чётко исполнила команды своего командира, приняв правильные интервалы. При этом капитану, командовавшему ротой, пришлось сначала скомандовать "вперёд бегом, марш!", чтобы вывести своих людей на свободное место вне общей свалки.
   - Кто командует ротой? - обратился Кутузов, к сопровождавшему его генералу Маркову.
   - Капитан Тверин, Михаил Илларионович! Отменный офицер! - ответил тот.
   - Вижу, что отменный! И много у Вас в этом полку, Евгений Иванович, таких вот отменных? Что-то из всего батальона он такой один выискался! Что в других? - попросил уточнить командующий.
   - Все офицеры старого состава, не хуже, но много новых! После прошлогодних штурмов были большие потери! - посетовал Марков.
   - Кто командир батальона? Тоже, из вновь приблудившихся, вроде как, не твоих? - спросил Кутузов.
   - Майор Рудберг, переведён из поручиков лейб-гвардии Измайловского полка, ваше высокопревосходительство! - доложил Грейс.
   - Зови! - коротко приказал командующий тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
   - Он отбыл в Бухарест по личной надобности! Поэтому учения проводит подполковник Грейс! - вздохнул Марков.
   - Тоже отменный, или из приблудных?
   - Не могу знать, ваше высокопревосходительство, в деле с ним пока что не доводилось быть! - пожал плечами генерал.
   - Когда до дела дойдёт, голубчик, то уже поздно будет разбираться! - заметил Кутузов. - Не узнаю тебя, Евгений Иванович! Проедем к той роте!
   Тверин, увидев подъезжающего командующего, бросился к тому с докладом, но Кутузов остановил его, сказав:
   - Прикажите, капитан, открыть пальбу по способности, а я посмотрю!
   - Я бы приказал, ваше высокопревосходительство, вот только палить мне нечем! Патроны получаем исключительно в караул! - ответил Тверин, смело глядя в глаза Кутузову.
   - Это форменное безобразие! В чём дело, генерал? Почему нет патронов у стрелков? Они же егеря! Им в первую голову надобно не ногу тянуть в строю, а стрелять точно в цель, заряжать споро и умело! - свирепел Кутузов. - Подполковник Толь, немедленно разберитесь! Проверить запас по всем прибывающим в главный корпус полкам! Чтоб у кажного в подсумке по 60 штук в наличии и ещё по два комплекта в обозе, не меньше!
   - Михаил Илларионович, патронов в полку два боекомплекта имеется. Не могу понять, почему майор Рудберг не распорядился на сей счёт, - глянув в свои записки, сказал Толь.
   - Осмелюсь доложить, майор Рудберг считает, что патроны солдатам нужны только в бою, а стрелять на учениях - зря порох жечь, - сказал Тверин.
   - Экономный значит! Майора сего из армии вон! Чтоб к завтрему и духу этого дурака в Валахии не было! Капитану Тверину моя благодарность! Вам, подполковник Грейс, моё неудовольствие! Не тому учите своих егерей, когда до баталии генеральной может и месяца нет! Учить рассыпному строю и стрельбе в цель!
   Кутузов проехал вдоль строя. Увидел старых знакомцев и заулыбался.
   - Ветеранов у Вас хватает в строю! Пусть учат новобранцев делу! - подсказал Кутузов Маркову. - Это всё, Евгений Иванович, не мне тебя, суворовского генерала, учить! Действуй расторопней! Поеду другие полки смотреть!
   Отъехали уже порядком, когда Кутузов внезапно приказал остановить коляску. За это время он припомнил, что именно в этом полку служит поручик, которого он наметил для исполнения весьма важного дела. Кутузов думал, как бы половчее пересмотреть условия соглашения с Мулла-пашой и пополнить дунайскую флотилию, за счёт торговых кораблей, которые к этому времени уже были собраны в затоне устья реки Жио. Увиденные им сегодня в поле лица ветеранов, вызвали в памяти обстоятельства отлучки с пикета Незнанского, - вспомнил-таки он фамилию поручика, - совпавшие с самовольным отъездом из полка по личным делам майора Рудберга, и соединившись с размышлениями о необходимости установления срочного контакта с видинским губернатором, подсказали ему про имевшуюся в его распоряжении такую возможность.
   - Андрюша, скачи к Маркову и передай ему, чтобы поручик Незнанский завтра к утру явился ко мне! Скачи, голубчик, пока мы недалеко отъехали, а то, грешным делом, опять про него забуду, - попросил Кутузов своего дежурного адъютанта штабс-капитана князя Глинского.
  -----
  
  май 1811 года, Бухарест
  штаб Молдавской армии
  
   Вернувшись в Бухарест, Кутузов встретил дожидавшегося его генерала Тучкова.
   - Проходи ко мне, голубчик, проходи скорее, рад тебе! - радушно поприветствовал генерала Михаил Илларионович, отступая в сторону и пропуская Тучкова в свой кабинет.
   Некоторое время беседовали без дела. О здоровье, погоде и общих знакомых. Затем Кутузов сказал:
   - Для тебя, Сергей Алексеевич, у меня особое поручение! Придётся тебе взять под свою охрану весь Дунай по нашему берегу, от моря до Силистрии. И чтобы сия крепость на их берегу тебе не мешала, мы её оставим туркам. Пусть радуются.
   - Как же так, Михаил Илларионович! Штурмовали, штурмовали, а теперь назад отдать? Много шума будет, и государь неудовольствие проявит!
   - Будет, голубчик, будет и государь проявит! Но он ещё больше гневаться будет, когда узнает, что я ещё и Никополь оставлю на днях! - сообщил изумлённому Тучкову командующий. - Оставлю туркам только одну наживку. Только Рущук! Чтобы выбора у них никакого не было. Визирь, друг мне, не гоже его ослом буридановым выставлять. У меня, голубчик, не сто тыщ под рукой, как у достума моего, и мне весь Дунай четырьмя дивизиями пехотными не прикрыть никак. Понял меня.
   - Понять-то не сложно, Михаил Илларионович, но шума много будет! - настойчиво повторил Тучков. - А ежели не пойдёт на Рущук визирь, тогда что?
   - По моим сведениям пойдёт! Он всю весну на него собирается, а чтобы ему шлея под хвост не попала, да не переменил он своих планов, мы ему поможем, чем сможем! - засмеялся Кутузов. - Вот ты и поможешь.
   - У меня, Михаил Илларионович, на всё про всё чуть более десяти тысяч! На четыреста с гаком вёрст и на четыре крепости, - Тучков в недоумении развёл руками. - Мне только на Браилов, Киликию, Измаил и Галац столько надо в гарнизоны, а чем Дунай-то прикрыть.
   - Знаю! - отрезал Кутузов. - У Каменского в прошлую кампанию девять дивизий было, так он тут геройствовал, царство ему небесное, - перекрестился Михаил Илларионович, - а турка не замирил! А мне четыре оставили, да войну кончай! Так-то, друг мой!
   - Будем стараться, ваше высокопревосходительство! Умрём, а не пустим турок на наш берег, - отчеканил Тучков.
   - Умирать не торопись! Когда нас призвать, про то Бог ведает, - отказал Тучкову в его намерениях командующий. - В самом устье, где флоту турецкому действовать способней, тебе Николай Львович в помощь, я ему отписал уже. Черноморский флот наш турок в Дунай с моря не пустит, но и сам не зевай, всех протоков ему не перекрыть. В тех рукавах, что поглубже, дозоры казацкие поставь, на берегу редуты, а с адмиралом Языковом тесную связь имей! По крепостям много войск разом не держи, пусть в поле обучаются, да меняются чаще. Казаков в поиск отправляй на их сторону, пусть беспокоят. Из пушек пали, пороха не жалей, заодно и бомбардиров подучишь! В общем, мелькай у них перед глазами вдоль Дуная. Пусть думают, что у тебя там войск больше, чем у меня тут.
   - Коль скоро флот нам в помощь, - удовлетворённо кивнул Тучков, - то турок в устье и не сунется, тут я спокоен. Спасибо!
   - Рано благодарить начал! Главного я тебе покуда не сказал! - остановил Тучкова командующий. - А главное в том, что от Браилова до самого моря, я тебе только тыщ семь оставлю, не более, а остальных вот тут лагерем поставишь, - не обращая внимания на протестующие жесты Тучкова, указал Кутузов место на карте, - к Слободзее поближе. Будет у меня надобность, я и эти войска у тебя заберу, но взамен пришлю тебе сотню речных судов, из тех, что покрепче и побыстрее, чтобы ты с адмиралом флотилию дунайскую укрепил. Мне требуется, чтобы у тебя, Сергей Алексеевич, турок о переправе даже не помышлял!
   - Исполню, Михаил Илларионович, можете быть спокойны на мой счёт, - решительно сказал Тучков, оставив свои прежние сомнения.
   - Вот и славно, друг мой, верю тебе! Давай теперь чай пить, не откажи старику, - пригласил Кутузов генерала к столу. - За одно расскажешь, каким ты теперь знатным масоном стал. Говорят, будто казначеем тебя кишинёвские каменщики избрали?
   Сергей Алексеевич только головой покачал, в очередной раз поражаясь осведомлённости Кутузова. Чаепитие было недолгим, после чего Тучков спешно уехал. Распоряжения Кутузова, такие короткие на словах, требовали решения массы проблем на деле.
  Прибывшему вслед за Тучковым, генералу Зассу Кутузов ничего объяснять не стал, а коротко и властно приказал примерно в том же ключе: имея корпус в семь тысяч, обеспечить прикрытие Дуная от Никополя и далее вверх по течению, сколь потребно будет. Засс протестовал до самого своего ухода! Против него стоял в Софии двадцатитысячный отряд "черкесского наездника" Измаил-бея. Будет или нет дело у Тучкова, это ещё бабушка надвое сказала, а Измаил-бею просто деваться некуда, кроме как атаковать его корпус в Малой Валахии, но Кутузов не пожелал ничего слушать:
   - Не только остановить, сослуживца нашего бывшего, а и к Софии спровадить обратно! - приказал командующий. - Против турков безопасно можно действовать, не имея между собою никакого сообщения. Больше внезапности. Всякое неожиданное или новое действие приводит их всегда в такое смятение, что не можно предположить, в какие вдадутся они ошибки и сколь велик будет Ваш успех. Сверх того, успех зависит не от многолюдства, но от расторопности и бдительности Вашей, генерал! Дополните свои силы пандурами из местных сербов, на то Вам моё согласие полное. Не смею Вас более задерживать!
   Кутузов раскланялся с бароном Зассом и графом Воронцовым, приехавшим вместе с ним. Когда они вышли, позвал Кайсарова.
   - Что, Паисий, поручик этот егерский Незнанский прибыл ли? - спросил Кутузов.
   - Так точно, Михаил Илларионович! В зале дожидается! - ответил Кайсаров.
   - Пусть ждёт! - кивнул Кутузов. - Давай наперёд письмо одно отпишем в Видин-городок, не след оставлять друзей наших без внимания нашего. А пиши вот что: "Милостивый государь! Не извольте беспокоиться об имуществе Вашем, которое всё в полном порядке на сохранение нами принято и под протекцию отменную поставлено. Коль будет нам в том удача, то вернём его Вам в целости и сохранности нынешней осенью. Вот только летом этим большая нужда у меня имеется для нужд торговых половину от числа общего в оборот пустить. Война торговлю губит, но и вовсе дело бросить не можно. Тем паче, что негоции мои, Вам известные, дело к миру ведут быстрее, чем коммерция фанариотов наших расторопных. А коль скоро неуспех иметь будет дело моё, то второй половиной капитала нашего по своему усмотрению распорядитесь, дабы убытки торговые покрыть. Извещаю Вас, что распоряжения на сей счёт мною отданы. Не смею более отрывать Вас от дел важных. Храни Вас Господь! Отпишите, не сочтите за труд, как здоровье друзей наших, скоро ли собираются они в гости к нам, мы их тут заждались уже".
   Кутузов перечитал письмо и удовлетворённо кивнул. Потом сказал: "Зови поручика! Разговор у меня к нему с глазу на глаз". Кайсаров вышел.
   Незнанский, в полном недоумении о причинах вызова к командующему, неуверенно вошёл в кабинет и доложил о прибытии по всей форме. Михаил Илларионович смотрел на него очень внимательно; зрячий глаз командующего, казалось, прожигал насквозь.
   - Что же ты, голубчик, такой бравый офицер, а пост оставил? Я тогда аккурат в Бухарест проезжал через твой пикет, - добавил на случай, если поручик попытается отрицать факт ухода с поста, но тот не стал этого делать.
   - Виноват, ваше высокопревосходительство, готов понести наказание! - ответил офицер, не пытаясь вилять.
   - И по какой же надобности ты, голубь мой, службой пренебрёг? Что скажешь? - продолжал Кутузов.
   - В офицерское собрание на вист был приглашён, ваше высокопревосходительство! - отчеканил Незнанский заученную легенду.
   - И очевидцы сего твоего фортеля, готовые подтвердить, у тебя имеются, как я полагаю?
   - Так точно, ваше высокопревосходительство! Господа Орлов, Вершинин и Иловайский могут засвидетельствовать сей факт.
   - Вершинина не помню, а прочие двое отменные офицеры и хорошо мне знакомы, но спрашивать их я всё одно не буду, не хочу подводить твоих приятелей! - задумчиво произнёс Кутузов. - Поскольку точно знаю, где в тот день был поручик 7-го егерского полка, господин Незнанский. Кстати, ты генерал-майору Незнанскому Илье Петровичу, часом не родственник. Кирилл ... Кирилл, уж не сынок ли ты моего старого приятеля измаильского?
   - Так точно, ваше высокопревосходительство, сын! - подтвердил поручик.
   - Вот как! Как здоровье батюшки и матушка твоей, Елисаветы Дмитриевны? - оживился Кутузов. - До самой отставки Ильи Петровича приятельствовали мы! Потом разбежались дорожки! Да-с, много воды утекло! - вздохнул Михаил Илларионович. - Ты отпиши батюшке привет от меня, не забудь.
   - Всенепременно, ваше высокопревосходительство! - подтвердил Незнанский. - Вот и славно! - сказал Кутузов и на некоторое время примолк, размышляя. Кирилл замер в ожидании своей участи, зная уже о судьбе Рудберга. "Не лишиться бы эполет", - подумалось Незанскому. В таком случае оставалось бы только застрелиться от стыда и позора. Но Кутузов, немного помолчав, разрешил возникшую неопределённость, сказав:
   - Наказывать тебя, голубчик, тем паче за любовь твою, рука у меня не поднимается! И Илью Петровича расстраивать не хочу, и понимаю тебя как никто, поскольку сам в делах амурных грешен! Не спеши кипеть, не горит ещё! - увидев, как взметнулся Незнанский, остановил его Кутузов. - Никто об твоих "вылазках" на турецкую сторону, кроме меня, в штабе не знает. И на друзей своих не спеши грешить. С другой стороны до меня эти вести дошли, с другой! Неужто ты думаешь, что никто про твои визиты амурные не проведал?
   - Коль скоро Вы всё знаете, Михаил Илларионович, то судите как знаете, но я от неё не отступлюсь!
   - А я и не прошу тебя отступать! Отступление - это моя тактика, ну так я уже в каких летах-то! В твои годы я никогда не отступал! Это я сегодня "кунктатор", как называют меня острословы, а раньше, - Кутузов мечтательно причмокнул губами, вспоминая о своих былых подвигах на амурном фронте. - В твоей любви, ты сам за себя ответчик! Другая у меня просьба к тебе будет! Прошу, заметь, не приказываю! Надобно мне весточку одну отнесть в дом тот, в котором ты бываешь. Есть там человек один, Селим-ага, слыхал? Вижу, что слыхал. А паче чаяния у него ко мне письмецо будет, то, не сочти за труд, привези его мне. Что скажешь, голубчик, не откажи старику и командующему своему, в малой просьбе сей.
   - Разумеется, Михаил Илларионович, я выполню Вашу просьбу! - ответил Незнанский. Хотя он понимал, что переписка Кутузова с турками явно не любовная, но отказать Кутузову было выше его сил. Он опасался не за себя, разумеется, - отвезти письмо командующего было его обязанностью, тот мог просто приказать ему это сделать, - а за возможные последствия для Эдже, если дело раскроется. 'Бог милостив, - подумал поручик, - всё обойдётся!'
   - Вот и славно! Я прикажу к штабу моему тебя причислить, предписание получишь у Кайсарова, я распоряжусь, - сказал Кутузов, как о давно решённом деле. - И собирайся в дорогу. Чаю, заждалась тебя зазноба твоя.
   - Ваше высокопревосходительство! Михаил Илларионович, - взмолился вдруг Незнанский. - Я же из гвардии в армию перевёлся чтоб в деле быть, а Вы меня в штаб. И так уже почитай уж год ни в одном серьёзном деле не был!
   - Ишь ты каков, - усмехнулся Кутузов. - У меня тут от желающих при штабе состоять отбоя нет, а он из полка уходить не хочет! Молодец, так и должно офицеру настоящему быть, но только, голубчик, нет у меня времени разыскивать тебя по армии каждый раз, когда надобность в том будет. Поэтому аксельбант адъютантский примерить тебе придётся, не обессудь! Как до баталии дело дойдёт, то в полк верну тебя! Обещаю, а моё слово верное! Всё, ступай!
   - Благодарю Вас, ваше высокопревосходительство! - обрадовался Незнанский и пошёл к выходу.
   - А что зазноба твоя и вправду так хороша, как говорят, - неожиданно спросил ему вослед Кутузов. Незнанский резко обернулся. - Ну, коли не хочешь, так не говори, - поспешно сказал Михаил Илларионович.
   - Лучше её, никого в мире нет! - искренне ответил Незнанский.
   - Вот и славно, - улыбнулся Кутузов. - Ступай, голубчик! Обратись к подполковнику Толю от моего имени, он обустроит тебя на новом месте. Будет нужда позову!
   "Гляди ты, какая любовь!" - завистливо подумал Михаил Илларионович, когда за поручиком закрылась дверь.
   Кутузов ещё раз перечитал письмо, написанное Мулле-паше, пожевал губами, поразмыслил, но править ничего не стал.
   - Паисий, голубчик, запечатай письмо, да передай поручику Незнанскому, чтоб как при штабе устроится, то немедля собирался в путь-дорогу. Пока ещё есть у нас немного времени, надо торопиться.
   Но поручик объявился на пороге кабинета командующего буквально через минуту, после ухода Кайсарова, как будто бы ожидал всё это время под дверью. Лицо его выражало явное нетерпение, поскорее отправиться в путь. Кутузов с сомнением посмотрел на его легкомысленную и мечтательную улыбку и решил немного охладить излишнюю пылкость молодого человека:
   - Это письмо, голубчик, передашь известному тебе человеку, но только так, чтобы об этом не знала ни одна живая душа, кроме тебя и меня, - и, придавая своим словам должную весомость, заключил, - а ежели по дороге вас перехватят турки, всякое может случиться, то это письмо, а равно и то, которое будет адресовано мне, надлежит уничтожить. Уничтожить прежде, чем окажешься у них в руках или, не приведи господь, предстанешь перед Создателем.
   Заметив, как с лица Незнанского слетело беззаботно-романтическое настроение, удовлетворённо кивнул.
  - Надеюсь, что Вам, поручик, как обычно, будет сопутствовать удача... влюблённым всегда везёт, - закончил Кутузов немного запутавшись в словах "влюблённый" и "дурак", которые, по его мнению, всё-таки несколько различались между собою.
  - Всё исполню, ваше высокопревосходительство, - отчеканил Незнанский.
  - Надеюсь, Кирилл Ильич, надеюсь, что так и будет, а я Богу помолюсь за тебя, - пообещал Михаил Илларионович. - Но ты, голубчик, и сам не плошай!
  -----
  
  
  июнь 1811 год, крепость Журжа,
  полевой лагерь русских войск
  
   Петр горячился, раскраснелся, дышал неровно, капли пота уже заметно проступили на лбу, но атачил по-прежнему азартно и очень быстро, хотя при выпадах шашка уже резала воздух не с тонким свистом, как раньше, а с отчётливым шелестом. "Слабеет хват, - подумал Василий Дмитриевич, парируя очередную лихую атаку племянника. - Молодой, резкий хлопец и силён как бык, а вот поди ж ты, а ведь и десяти минут ещё нет как начали".
   Племянника прислал ему в обучение брат, чтоб парень пообтесался маленько в деле. Войны было две, со шведами и с турками, но брат Григорий решил, что под присмотром Васи сыну будет сподручнее. И противник привычный, к дому поближе, да и теплее на Дунае, чем в финских-то болотах, что тут греха таить.
   Петруша оказался бойцом лихим, по молодости слишком рисковым, но что тут делать, Иловайские они все такие. Глядя на племянника, Василий Дмитриевич не мог не улыбаться, вспоминая собственную бесшабашную молодость, в общем-то совсем недавнюю ещё. На войне быстро взрослеешь, а обратной дорожки в юность беспечную пути уже не отыскать, так-то оно вот.
  Но Петру-то казалось, что дядя просто посмеивается над ним постоянно, поэтому из желания доказать, что он не хуже других, рвался парень всегда первым в любое дело, вызывался охотником без счёта, в каждой стычке был обязательно и непременно. Пришлось приставить к нему пару опытных и сильных казаков, присматривать за лихачом, поначалу мало что замечавшим вокруг.
  Уметь осматриваться, видеть всё разом и каждое в отдельности, это не простое умение, приходит оно не сразу, опытность нужна! А чтоб тот опыт приобресть, то в первых боях нужно суметь выжить, и тут одной храбрости и лихости мало будет.
  Петр, честно говоря, поначалу даже и не заметил, что рядом с ним постоянно оказываются Паша Кравец, виртуозный наездник и стрелок, каких поискать, да Демьян Кошевой, обладавший силой непомерной, рубивший с плеча так, что всадник летел на землю вместе с лошадью, коль скоро угораздило того попасть под горячую руку эдакого богатыря.
  Но ничего, пообвыкся парень, освоился, да и стал сотником в свои неполные двадцать лет - признали его казаки! Брат был доволен, а ещё более сам Пётр, теперь ходивший чинно, смотревший солидно, подражая дяде, что было очень заметно и немного смешно. Но иногда, забывшись, вдруг сбивался на мелкий детский шажок и звонкий несерьёзный смешок. Спохватывался не сразу, но все вокруг делали вид, что ничего не заметили.
  Вот только шашкой владел Пётр как-то уж очень по-босяцки. Лозу рубил славно, видно было, что дома тренировался много, но хорошей школы сабельного боя у него не было: махал клинком лихо, да всё больше невпопад, тратя силы, открываясь в атаке без нужды, а с защитой и вовсе была беда.
  Вот и сейчас, чередуя венгерские и обычные защиты, Василий Дмитриевич легко парировал все атаки племянника, а уловив первые признаки усталости, контратаковал сам. Быстро обозначил укол в грудь, который Пётр немедленно кинулся отражать, и сразу сильнейший батман в четвертую позицию одним молниеносным поворотом кисти. Шашка племянника с жалобным звоном полетела прочь.
  Пётр покраснел как варёный рак и сопровождаемый хохотом казаков побежал искать своё оружие в зарослях лопухов.
  - Что так долго? - усмехнулся Василий Дмитриевич, когда племянник вернулся уже с шашкой в руке.
  - В канавку закатилась, - ещё больше пунцовея доложил Петруша.
  - В канавку, - передразнил его дядя. - Эх ты, казак. Шашка должна в руке играть, но сидеть плотно, не ёрзая, тогда никто и не выбьет её у тебя. Смотри.
  Василий Дмитриевич резкими и молниеносными полукружьями очертил пространство вокруг себя и пошёл крестить по всем уровням. Да так, что шашка запела наперегонки с ветром, а клинок засверкал непрерывным стальным веером. Казаки уважительно покачали головами.
  - Начал ты хорошо, - продолжил разбор их поединка Василий Дмитриевич. - Уверенно и осмотрительно начал. Зря ударов не разбрасывал, дыхание не сбивал. Я уж было хотел похвалить тебя, а тут ты как начал махать клинком, что мой Ворон хвостом, когда слепней гоняет. Ты что, напугать меня решил?
  - Увлёкся, - подтвердил Пётр. - Вот же рядом совсем, чуть-чуть и достал бы.
  - Это только так кажется, что рядом и стоит только махнуть порезвее. Уж сколько я тебе говаривал, не теряй голову. Турку только этого и надо. Он ждёт, когда ты махать начнёшь, вот тут он тебя и приложит, - сокрушённо покачал головой полковник. - Они саблей почём зря не машут. У них сабля в почёте. Ты просто не попадал пока в серьёзный переплёт, скажи спасибо своим хлопцам, которые тебя в бою оберегают. В общем, пока время у нас есть будем продолжать. Каждый божий день! Продолжим!
  На этот раз Пётр попытался действовать осмотрительно. Выжидал, финтил, не торопился, но нащупать брешь в защите дяди никак не мог. Наконец, старшему Иловайскому это надоело и полковник атаковал сам, стремительно и мощно. "Раз, два, три..." - принялись считать промахи Петра казаки. Когда количество дошедших атак перевалило за десять, Василий Дмитриевич прервал поединок.
  - На сегодня хватит, - сказал полковник и заметил, - уже лучше!
  Пётр, подавленный своей беспомощностью, удивлённо посмотрел на дядю, хотел что-то сказать, но тут раздался знакомый полковнику голос, провозгласивший на всю округу:
  - Развлекаемся, господа казаки?
  На ближайшем пригорке гарцевал на буланом рысаке гусарский майор - господин Орлов собственной персоной.
  - Что-то больно невнимательный у тебя ученик Вася, пропускает всё подряд, - заметил гусар. - Хотя ты и отчётливый рубака, но всё одно многовато будет.
  - Молодой ещё, - ответил Иловайский и, чтобы не смущать племянника ещё больше, спросил, - Чего конь-то под тобой пляшет как не родной?
  - Так он и есть не родной, - рассмеялся Орлов. - Выиграл вчера у Прибегина! Повезло. Дама ему червовая поперёк легла, должно фортуна моя. Ничего, у него это не последний конь, а мне кстати. Стой ты смирно, пёсий сын!
  Орлов сжал коленями бока рысака и так шарахнул его кулаком промеж ушей, что тот присел на задние ноги, ошалело замотав головой.
  - Смотри, убьёшь ненароком, - пожалел животное Иловайский.
  - Не, я его любя, шутя, нарочно, - улыбаясь потрепал скакуна по гриве Орлов. - Он всё понимает. Ты же не обижаешься? - громко спросил он коня в самое ухо.
  Рысак фыркнул, тряхнул головой и, скосив голову, посмотрел осуждающе на нового проходимца, рассевшегося на его спине. "Куда ж от тебя такого денешься", - отчётливо читалось в глазах коня.
  Иловайский заметил этот взгляд и засмеялся:
  - Держи с ним ухо остро, Володя, а то лягнёт ненароком. С норовом конь.
  - Я сам с норовом! Подружимся, - рассмеялся Орлов, спрыгивая на землю и протягивая руку полковнику. - Мы тут рядышком лагерем встаём, так что жду в гости.
  - Никак не получится, господин Орлов, - извинился Василий Дмитриевич. - Поздоровались, а пора и прощаться. Поутру мы снимаемся. Переходим за Дунай в Рущук. Уже приказ получил. Вы нас меняете, как я понимаю.
  - Вот же досада, - искренне огорчился Орлов. - Но мы вас скоро догоним. Пехотные подойдут и мы за вами на тот берег. Такая у нас диспозиция.
  - Собираем кулак за Дунаем, - подтвердил Иловайский. - Будем визиря уму-разуму учить.
  - Поучим, не впервой, - согласился гусар. - Чую порохом пахнет! Душа поёт и кровь играет! Хорошо!
  - В Рущуке войск теперь прибавилось, - сообщил полковник, имевший свои казацкие слухи. - Слыхал, из Никополя и Силистрии туда гарнизоны Кутузов перевёл.
  - Да, я тоже слыхал, - подтвердил Орлов. - Мудрит чего-то наш Михайло Илларионович. Где это видано, чтобы две крепости без боя неприятелю отдать? Подарили, вот оно как! Ну да наше дело солдатское известно: руби, коли, в шею гони. Нам по штабам не мудрить! Да, а ты слыхал ли, что наш Ромео теперь при штабе у Кутузова адъютантом.
  - Кирилл?! - удивился полковник. - Странно, так в дело рвался, а сам в штаб угодил. Странно.
  - Да, чудны твои дела, господи, - согласился Орлов. - Впрочем, мне пора, бывай здоров Вася, друг милый, встречай нас на том берегу!
  - Всенепременно, - подтвердил Иловайский. - До встречи, Володя.
  Орлов щёгольски откозырял, вскочил в седло и, дав шпоры карточному выигрышу, умчался в своё расположение.
  - Всем отдыхать, - распорядился Василий Дмитриевич. - На заре выступаем.
  Наутро только лёгкий запах гари от залитых водой кострищ, да утоптанная лошадьми земля напоминала о казацком стане под Журжой.
  А уже ближе к вечеру сотни Иловайского перешли по понтону на правый берег полноводного красавца Дунай, чтобы занять своё привычное место в дозорах и разъездах авангарда русской армии, собирающейся сейчас у крепости Рущук - последней крепости, оставшийся у русских на турецком берегу.
  Место казаков занимали другие полки русской кавалерии. Гусары, уланы, драгуны собирались генералом Воиновым в одну силу согласно диспозиции Кутузова, и по мере готовности также уходили на правый берег, сменяемые егерскими, мушкетёрскими и гренадёрскими батальонами главного корпуса генерала Ланжерона. Вся Молдавская армия пришла в движение, стараясь по возможности скрыть свои действия от турок; теперь каждый час турецкого неведения был на вес, не золота, а живых человеческих душ, то есть абсолютно бесценен.
  -----
  
  июнь 1811 год, Бухарест,
  штаб Молдавской армии
  
  Сам Кутузов находился пока ещё в Бухаресте, стараясь по максимуму закончить неотложные дела, которые исполнять там в поле будет уже не так сподручно. Всех дел всё равно не переделать, тем более, что на месте одного старого, как головы у гидры, возникнут два новых, это опытнейший командующий русской армии отлично знал, но хоть разгрести "львиную" долю напоследок и то будет большим подспорьем.
  Сейчас он слушал доклад генерала Ланжерона о состоянии главного корпуса, уже начавшего занимать передовыми частями позиции в поле перед крепостью. Узнав о подходе к Журже полков генерала Инзова, одобрительно закивал головой и сказал:
  - Пора и нам, голубчик Александр Фёдорович, собираться в дорогу. Делать нечего и тянуть дальше незачем. Переговорщик наш турецкий отбыл уже, войска на дорогах в карман не спрячешь, так что пылить глаза лазутчикам турецким в Бухаресте далее смысла нет.
  - Я уже и сам хотел просить ваше превосходительство о немедленном отъезде к армии, - несколько напыщенно произнёс Ланжерон. - Очевидно, что теперь всё ближе час, когда надобно будет вести солдат в бой.
  - Да, сударь мой, уже совсем скоро вам геройствовать в поле, а мне за вас молиться, - с нескрываемым сарказмом подтвердил Кутузов, прекрасно понимая, что Ланжерон намекает на его физическую немощь. - Но, я рядом буду, вам в помощь в час грозный. Так что, можете отбывать к корпусу своему, на то вам моё полное дозволение.
  Ланжерон вышел, сохраняя маску полного безразличия на лице, только в последний момент многозначительно посмотрел в дальний угол кабинета командующего, где молоденькая девушка играла с нянькой в куклы.
  Эта девочка, жена одного из местных валашских князей, была отдельной темой всех последних армейских и салонных сплетен. Равнодушным этот поступок командующего оставил мало кого, но мнения в общем разделились на "чёрт знает, зачем ему это нужно, и так злопыхателей довольно", до "это невозможно и возмутительно, старческая прихоть и похоть".
  На самом деле ответ на эту "загадку" был в сущности прост и незатейлив. О причинах своего странного выбора Кутузов однажды поведал Незнанскому, изумлённому ничуть не меньше других.
  - Общество и внимание женское, друг мой, мне всегда потребны были, я душой отдыхаю от дел и трудов ратных и прочих, когда слышу их щебетание незатейливое. Как птички, право слово.
  - Но, ваше превосходительство, не мне вас судить, но все толкуют... - тут Кирилл смутился, не зная как продолжить такую щепетильную тему.
  - Не смущайся, чего краснеть попусту, - вздохнул Кутузов. - Я, Кирюша, семью свою за все годы и не видел-то толком вовсе. Все девочки мои без меня выросли, а то и замуж вышли. Всё время в разлуке. Она и заменяет мне старику всё, чего мне в этой жизни, которая вот-вот закончится, всегда так не хватало. Она мне и дочка, и внучка. Вот и вся наша любовь. А что там сального про меня болтают, то ты не верь, стар я уже для забав амурных.
  И Кирилл, несмотря на свои юные годы, сам будучи влюблённым, вдруг ясно понял, что именно душевной, а не плотской любви требовалось Кутузову.
  Нерастраченная за долгие годы службы отцовская любовь, живущая в каждом мужчине незримо и всегда, требовала выхода. И эта валашская девочка, которую Кутузов баловал своим вниманием, заменяла ему дочь или, скорее, внучку, а не любовницу, как думали многие. Потому и звала она его "дедушка"!
  Только порочность собственной натуры препятствовала некоторым людям вокруг понять и принять такое естественное и простое объяснение удивительной привязанности и заботы старого командующего. А не было в этом ничего порочного и удивительного. Кутузов так мечтал быть дедушкой, что выбрал эту девочку и назначил её... своей "внучкой". Вот, собственно, и весь секрет. Старческая странность, конечно, но отнюдь не порочность!
  "А вот Ланжерон не понял, - подумал Кирилл. - Наверное, его подспудное желание, завести себе такую вот молоденькую любовницу. Но боится осуждения окружающих, и так его не жалуют в Санкт-Петербурге, вот и завидует Кутузову, а завидовать-то и нечему".
  Кирилл уже с полчаса ждал своей очереди, невольно становясь свидетелем всех сцен в кабинете командующего. Третьего дня он, вернувшись из очередной своей любовно-деловой поездки, нос к носу столкнулся с несколькими офицерами из своего полка, включая и своего ротного командира. Тверин поведал, что полк включён в состав Главного корпуса и уже перешёл в полевой лагерь под Журжой, а в Бухарест они подскочили сделать коё-какие покупки, так как дело вот-вот начнётся и будет уже не до того.
  Из всего множества рассказов и вопросов, которыми он успел обменяться со своими сослуживцами буквально на ходу, Незнанский услышал одно: "дело вот-вот начнётся"... а он опять не у дел. Поэтому, доложив о прибытии и вручив Кутузову ответное послание "с той стороны", он попросил разрешения обратиться по этому, волнующему его сейчас поводу, но Кутузов попросил подождать и занялся своими делами, которые, конечно, были куда важнее личных дел поручика, что он, скрепя сердце, признал и сам.
  Сначала Кутузов начал было читать сообщение, которое привёз Кирилл, но быстро отложил его в сторону, пробурчав себе под нос что-то вроде "ну это мы и сами знаем". Затем, уже внимательнее, начал читать другое письмо. При этом, так довольно улыбался и одобрительно кивал головой, что Незнанский было подумал, что это письмо из дому. Однако Кутузов сам опроверг его предположение, заявив, пришедшему с докладом, Ланжерону:
  - Послушайте Александр Фёдорович, что герцог мне пишет, - сказал Кутузов. - Вам же интересно мнение своего соотечественника?
  - Разумеется, - подтвердил Ланжерон.
  - Ришелье настоятельно советует Александру заключить мир с Турцией, пожертвовав Валахией, но сохранив Молдавию.
  - Очень разумный совет, - согласился Ланжерон. - Не следует требовать от турок невозможного.
  - Да, это так, и дай бог, чтобы государь прислушался к мудрому совету вашего герцога, - вздохнул Кутузов. - Но так или иначе, герцогу мой поклон и почтение за дельный совет. Но главные причины, по которым турки подпишут с нами мир, на этих или иных условиях, предстоит создать в этой летней кампании нам, генерал.
  Теперь, когда Ланжерон ушёл, Незнанский осмелился было напомнить о своём присутствии, но Кутузов снова попросил обождать и начал диктовать Глинскому письмо для военного министра.
  - Оборонительная наша линия, четырьмя дивизиями защищаемая, - диктовал Кутузов, - начинается, можно сказать, от Белграда и продолжается до Днестра, занимая по изгибам Дуная около тысячи верст. Тщетно было бы помышлять, чтобы огромное такое пространство возможно было занять везде довольною силою, и таковое раздробление войск и без того умеренных, без сильных подвижных корпусов к подкреплению, отворило бы путь первому неприятельскому корпусу несколько сильному...
  Впервые Незнанский в общем виде сумел уяснить себе суть приготовлений к боевым действиям, проводимым в армии, причины оставления Силистрии и Никополя, понять что уже скоро решающее дело грядёт под стенами крепости Рущук. Всё услышанное ещё более укрепило в нём решимость, требовать возвращения в свой полк.
  Но Кутузов был несколько иного мнения на этот счёт. Когда, наконец, он сумел высказаться, то командующий ответил:
  - В деле будешь с полком, как я тебе и обещал, но пока ты мне нужен здесь при штабе. Проводи старика до Рущука, будь уж так любезен, - улыбнулся Кутузов.
  Незнанский был вынужден согласиться. Что же делать? И на следующий день, собрав нехитрые походные пожитки, выехал вместе с группой квартирмейстеров из сонного Бухареста в крепость Журжа.
  Но не успел он устроиться на новом месте, как Кутузов в очередной раз отправил его с письмом на турецкую сторону.
  - Турки третьего дня заняли Никополь, - предупредил Кутузов поручика. - Отряд их в крепости небольшой. Вокруг наши казаки колобродят, так что турки носа в поле без нужды не кажут, но ты, Кирюша, всё же остерегись. Теперь в тех краях просто так не погуляешь. Но чтобы мне спокойней было, казаки тебя проводят, но в само поместье тебе, как и прежде, одному идти. Смотри в оба!
  ----
  
  июнь 1811 год,
  окрестности Никополя
  
  "Это же моё последнее свидание с милой моей Эдже перед началом кампании", - вдруг отчетливо осознал Кирилл, когда казаки доложили, что вокруг всё тихо, турок не видать и ему можно идти дальше уже одному.
  "Если меня убьют? Неужели всё окончится, не успев даже начаться? Неужели я как и все смертен? А моя любовь, мои мысли, мои чувства, моя душа? Неужели ничего этого больше никогда не будет под этим тёмно-синим небом и ярким солнцем. Что же тогда станет с Эдже? Она останется жить, её отдадут в жёны старому, сальному и похотливому скоту, вроде того, что я видел на посту у Видина", - Кирилл невольно прикрыл глаза и застонал как от острой физической боли. В это невозможно было поверить, и это было так больно.
  - Что болит, барин, - встрепенулся заботливый "нянька", - ай кольнуло где?
  - В самое сердце, Егор, - подтвердил Незнанский. - В самое сердце.
  - Ой ли, - усомнился Егор. - Не в турчанке этой тут дело ли?
  - Молчи, что ты понимаешь, - отмахнулся поручик. - Ты не любил и женат-то не был, всё с отцом в походах, да со мной нянчился.
  - А вот и был, - неожиданно признался Егор. - Да только померла Стеша моя. Первыми родами, так вот. И ребёночка с нею господь забрал. Я и пошёл к Илье Петровичу, он тогда на войну собирался в Крым турка бить. Говорю ему, возьмите, мол, Христа ради с собой, всё одно жизни уже нет. Он меня и взял. Так с тех пор всё время в армии. Сначала с ним, теперь вот с вами, барин.
  - Прости, друг мой, не знал, - извинился Кирилл.
  - Что уж, я ж понимаю, - пробурчал Егор. - Кто вы, а кто я.
  - Не болтай ты глупостей, - разозлился поручик. - Ты мой боевой товарищ! Нам может завтра помирать вместе, а ты такое говоришь, опомнись!
  Кирилл, в сердцах на самого себя, что так неловко задел чувства преданного ему всей душой человека, дал коню шпоры и погнал в поместье, только пыль столбом.
  Эдже ждала. Вот, как она чувствовала, в какой день, а, главное, в какое время её Кирилл приедет на долгожданное свидание - ведь не было никакой возможности договориться заранее - но ни разу не пришлось ждать. Эдже прилетала немедленно, стоило только взмахнуть её алым ясмаком.
  И сегодня она примчалась в одну секунду и бросилась ему на шею такая дорогая и желанная, запыхавшаяся от быстрого бега, сияющая счастливой улыбкой.
  Они стояли так, обнявшись, долго-долго, слушая беспорядочный перестук своих сердец, отмеряющих долгожданные минуты счастья.
  - А я знала, что ты приедешь сегодня, - шептала Эдже. - Утром как петухи запели, я сразу проснулась. Смотрю в окошко, а день такой ясный, радостный, думаю, приедет ко мне мой друг милый, обязательно приедет. Как загадала, так и вышло. Я счастливая!
  - Милая моя, - прошептал в ответ Кирилл. - Ведь теперь не скоро свидимся. Уже началось. Вот я и приехал. Попрощаться.
  - Боже мой, боже мой, - воскликнула Эдже и заплакала. - Будь проклята эта война. Почему так скоро?
  - Не плачь, - успокаивал её Кирилл, боясь и сам расплакаться ненароком. - Это ненадолго. Война осенью кончится, вот увидишь. Не бойся, я тоже счастливый.
  - Я буду молить Аллаха и вашего Бога, за тебя день и ночь, - пылко пообещала Эдже. - Не могут они разрушить нашу любовь и наше счастье. Тогда мне ничего вообще не нужно! Никому не нужно!
  - Конечно, милая, всё будет хорошо, - шептал поручик, целуя её мокрые от слёз щёки.
  Неожиданно Эдже отпрянула и строго взглянув Кириллу в глаза сказала: "Я скоро вернусь, жди меня здесь. Убежала стремглав и вернулась через мгновение. Протянув поручику огромный красный гранат, сказала:
  - Ты знаешь, как я люблю тебя. Моя любовь, как этот плод. Большая, сладкая, терпкая и красная, как его и моя горячая кровь. Возьми её, - сказав, отдала ему гранат, едва умещавшийся в её ладонях и упала в объятия возлюбленного.
  Слились их губы, тела, души, а пышная зелень вокруг беседки скрыла от любопытных глаз великую тайну.
  Возвращались уже в сумерках. По-хорошему следовало бы остановиться и переночевать, но Селим перед отъездом вручил поручику послание Кутузову от Мулла-паши, предупредив, что это очень срочно, а казаки спешили воротиться в полк, поэтому решили ехать всю ночь, чтобы к полудню быть в Журже.
  -----
  Часть вторая
  
  "Терпение и время"
  
  июнь 1811 год, Рущук
  
  Но утром, когда добрались до переправы у Рущука, выяснилось, что Кутузов уже переправился на правый берег и расположился со своим штабом по-походному на холме перед крепостью. На предложение Ланжерона, поселиться в крепости, ответил с усмешкой: "Не можно командующему жить отлично от солдат своих. В русской армии эдакого не водится. Не по-русски это, не по-суворовски, так-то вот, сударь мой!".
  Всё поля, сады и виноградники перед крепостью занимали биваки разных частей. Пока добрались до штаба, на пути встречались в основном драгунские, мушкетёрские и гренадерские части, а егерей и лёгкой конницы нигде не было видно.
  Кутузов, увидев Незнанского, обрадовался его возвращению, заметив, что уже начал беспокоиться, не случилось ли чего. Пригласил к себе в палатку, распечатал письмо и начал внимательно читать. Затем аккуратно сложил послание Мулла-паши, положил письмо на стол, сел в своё складное походное кресло и ненадолго задумался. Кирилл молча ждал дальнейших распоряжений, стараясь не дышать.
  - Всё, голубчик, твоёй службы пока не требуется, а час генеральной баталии близок уже. Посему, как и обещал тебе, отпускаю тебя в роту. Все егеря сейчас в передней линии, а твой полк на левом крыле. Или, быть может, хочешь при штабе остаться, то скажи, мне расторопные адъютанты в бою надобны будут, - лукаво посмотрел на него Кутузов.
  - Нет, ваше превосходительство, я, с вашего дозволения, к себе в полк, - ответил Кирилл, хотя после последней встречи с Эдже у него и появились на этот счёт некоторые сомнения.
  Всё-таки, что ни говори, а в бою при штабе безопаснее, чем на линии. Но эту малодушную мысль, схитрить за счёт других, он с негодованием отогнал прочь.
  - Быть посему, - подвёл черту их разговору Кутузов. - Живы будем, свидимся! Бывай здоров, сударь мой, смотри попусту голову под пули турецкие не подставляй. Чай, своя она у тебя и одна на всю жизнь оставшуюся.
  - Честь имею, ваше превосходительство! Разрешите идти?
  - Ступай голубчик, смотри там, не лезь на рожон, - ещё раз предупредил его Кутузов на прощанье.
  Когда Незнанский ушёл, Кутузов позвал Кайсарова. Теперь его волновал только один вопрос, как построить сражение так, чтобы теми силами, которые удалось собрать сейчас в поле у Рущука, дать правильный бой визирю, отбросить его от крепости, а по возможности и разбить. У визиря не меньше 50 тысяч, из них до 30 тысяч конницы. "Вот и думай, что делать", - размышлял командующий.
  Общую схему диспозиции он уже представлял себе вполне отчётливо.
  Правый фланг сам бог велел примкнуть к реке Лом, притоку Дуная, пересекающему поле будущего сражения. Берега этой речушки крутые, вдоль берега овраги глубокие, да сады густые, тут коннице действовать несподручно, этот фланг им не обойти. За фронт Кутузов был спокоен.
  По фронту у него в две линии выстраивались полковые пехотные каре, которые турецкой коннице, не говоря уже о пехоте, не преодолеть, а промеж этих каре позиции отличной русской артиллерии, которая, правда, пока лишь наполовину перешла на этот берег. Сейчас из этих шестидесяти орудий устраивались позиции шести батарей, которые, даст бог, можно будет днями усилить. Генерал Новак обещал всю артиллерию к 22 июня в боевые порядки поставить, а это уже 120 орудий - будет, чем встретить.
  Беспокоил только левый фланг, совершенно открытый. Широкое и удобное для атак кавалерии пространство тянулось до самой крепости. В самой крепости оставалось шесть батальонов гарнизона, да некоторое количество кораблей флотилии Дунайской им в помощь, так что, с наскока туркам Рущук не взять.
  "Что ж, попробуем из слабости нашей, пользу извлечь, - решал Кутузов. - Всю конницу поставим в третью линию, чтоб была под рукой, когда достум мой своих анатолийцев на наш левый фланг пошлёт. Тут мы его и встретим, а пехотой из второй линии и добьём. Сокрушим их конницу, считай дело сделано. Без кавалерии их пехота супротив нашей нипочём не выстоит".
  Диспозиция генеральной баталии за крепость теперь сложилась окончательно, и можно было переносить её на бумагу. Диктовал Кутузов долго, стараясь не упустить ни одной мелочи. Так, чтобы в ходе сражения лишних приказов уже не нужно было отдавать. Мысленно проигрывал варианты турецких действий, представлял свои ответы, которые и диктовал Кайсарову в общем виде. Тут уж делать было нечего, турки имели право первого хода и свободу действий. Оставалось только эти их возможности выявить и учесть. "Всего-то и забот", - улыбнулся Кутузов своим мыслям.
  -----
  
  19 июня 1811 года, Рущук
  позиции русской армии
  
  Первый, кого встретил Незнанский в расположении полка, был штаб-майор Прошин. Увидев поручика, ещё не отстегнувшего адъютантский аксельбант, спросил:
  - С чем пожаловали, господин адъютант, с распоряжениями или будете нас на карандаш брать? У нас всё согласно приказу. Стоим на позиции, согласно диспозиции, - скаламбурил майор.
  - Никак нет, господин майор, прибыл к месту службы, обратно в полк, - так же весело отрапортовал поручик, отстёгивая карандаши.
  - Что так? Служба адъютантская не понравилась, или, быть может, вы ей? - усмехнулся Трошин. - Впрочем, так и так одобряю ваше решение. Дело уже не за горами, а вот оно, - Трошин указал в сторону пологих холмов примерно в версте от них, на которых гарцевали редкие турецкие всадники, - само к нам скачет. Не ровён час турок начнёт. Таким молодцам, как вы поручик, на линии геройствовать должно, а не по штабам, молодец!
  - Благодарю, Иван Сергеевич, за столь лестную оценку. Я и сам того же мнения. В смысле, не о себе, а вообще о деле, - смутился поручик двусмысленности своего ответа.
  - Полно, Кирилл Ильич, смущаться, не барышня, - засмеялся Трошин. - Видите белый домик в саду на пригорке? Вот там, справа от домика, свою роту и найдёте. Не смею более задерживать. Удачи вам.
  Подсказка штаб-майора была весьма кстати. Вокруг было немало биваков других батальонов и соседнего, тоже егерского, полка, не зная точно, где стоит твоя рота, найти её было не простой задачей.
  К тому же все биваки расположились среди таких пышных садов, покрывавших всё поле перед крепостью, что рядом будешь, в двух шагах пройдёшь, а не заметишь. Потому как все солдаты сидели и лежали в тени деревьев, стараясь без нужды не лезть на солнцепёк.
  Лето было настоящим! Солнце жгло немилосердно, и жара стояла изнурительная почти весь день. Только ближе к вечеру становилось полегче, тогда и начиналась активная походная жизнь и готовили горячую еду.
  На позициях были оставлены только усиленные караулы, да дежурные артиллеристы маялись около своих пушек на самом солнце. Остальные, забившись по кроны деревьев, старались не высовываться до времени: и туркам глаза не мозолили, число не выдавали, да и силы берегли.
  В указанном Прошином домике, поручик нашёл всех своих! Тут были почти все офицеры их батальона и артиллеристы батареи стоявшей на позиции неподалёку. Пили чай. Все радостно зашумели, встречая старого знакомого.
  - Господин адъютант командующего, гвардии поручик, и мой друг, - отрекомендовал Незнанского артиллеристским офицерам радостный Тверин. - Какими судьбами, друг мой?
  Кирилл хотел ответить нечто в том же духе, но его немедленно засыпали вопросами о грядущих планах и перспективах.
  - Что слышно в штабе, что Кутузов, что турки, - коротко и ясно обобщил весь этот разнобой вопросов со всех сторон высокий артиллеристский капитан.
  - Господа, господа, я уже не адъютант, - замахал руками Кирилл. - Вернулся в полк, под вашу команду господин Тверин.
  Офицеры одобрительно зашумели, а Тверин заметил:
  - Я, почему-то, так и знал, что ты, Кирюша, вернёшься, - подтвердил Тверин. - Нет, ну какой из него адъютант, господа?
  Все захохотали и вразнобой подтвердили, что адъютант из Незнанского никакой. Выражения были разные, некоторые и весьма крепкие, надо сказать.
  - И всё-таки, поручик, - проявил настойчивость артиллерист, - вы же только из штаба, какие новости?
  - Да, позволь я вас представлю, - опомнился Тверин. - Это наши ангелы-хранители и боги войны, опора и поддержка, ну и соседи заодно! Вот господин Барышев Юрий Николаевич у них батарейный начальник. А кто наш Кирилл, то вы уже и сами знаете, - обратился он к артиллеристскому капитану.
  Кирилл поклонился и сказал:
  - Какие же вам новости, господин капитан, когда все новости перед фронтом батареи вашей с утра скачут? Ждём-с атаки визиря. Кутузов бодр и здоров, слава богу!
  - Ну, это мы и сами знаем, - несколько разочаровано сказал Барышев.
  Кирилл только пожал плечами, не зная что ещё сказать. Не будешь же объяснять, что его служба при штабе была... как бы это... некоторым образом специфическая, не свойственная обычному адъютанту.
  В этот момент в комнату вошли новые гости - несколько казацких офицеров во главе с полковником Иловайским.
  Увидев Кирилла, Василий Дмитриевич приветственно помахал ему рукой. Поручик тоже обрадовался такому соседству и направился к полковнику чтобы лично засвидетельствовать своё почтение, но тут за плечом Иловайского внезапно нарисовался Ридигер собственной персоной.
  - Ба, какая нежданная встреча, - оскалился ротмистр. - И вы здесь, Айвенго.
  - Я искал вас, - холодно ответствовал Незнанский, готовый продолжить их прошлогодний разбор.
  - Но не слишком настойчиво, как я заметил, - обращаясь больше к гусарам, вошедшим вместе с ним, заметил Ридигер. Раздался обидный поручику смех.
  - Вы задели честь... дамы, - едва не ляпнув "моей" заявил поручик. - Принесите при всех свои извинения, иначе...
  - Иначе, что, - перебил его ротмистр. - Ну, решайтесь уже, молокосос!
  - Я вас вызываю! - покраснев от злости и обиды, вскричал Незнанский.
  - Слава богу, - усмехнулся Ридигер. - И года не прошло!
  Все вокруг снова засмеялись.
  - Капитан Тверин, прошу вас быть моим секундантом, - попросил Кирилл, Тверин согласно кивнул. - И вас Василий Дмитриевич, я тоже прошу... не отказать.
  - Не откажу, - вздохнул Иловайский, - но при одном обязательном условии. Дуэль состоится после завершения кампании, не раньше!
  - Разумеется, - согласился Ридигер и представил своих секундантов: Корнет Прибегин и поручик Капнист, прошу господа.
  Кирилл молчал, все смотрели на него, ожидая. Наконец, поборов в себе кипящие через край эмоции, он сказал слегка ещё дрожащим от неостывшего гнева голосом: "Я принимаю это условие".
  - Ну а теперь, друзья мои, давайте рассказывайте, во что это вы меня только что втянули и зачем, - попросил Иловайский, удивлённый всем случившимся.
  Выслушав сбивчивый рассказ Кирилла, слегка подправленный чёткими пояснениями Тверина, полковник ошеломлённо произнёс:
  - Так и дуэль эта, стало быть, Кирилл, то же из-за той турчанки, что в прошлом году в Никополь я же и привёз? Ох, чудны же дела твои, господи! Мне Вершинин сказывал, как ты из караула к ней на свидание бегал, так я ещё тогда удивился, а теперь чую, что если мне завтра объявят, что вся эта война с турками из-за неё, то я уже и не удивлюсь! Ну, да ладно, чему быть, того не миновать, давайте лучше чай пить.
  Ближе к вечеру Тверин и Незнанский отправились в роту. Егеря к возвращению офицера отнеслись безразлично. Вернулся и вернулся - дело офицерское и их не касается. Своё решение, ночевать в расположении роты, Тверин объяснил просто:
  - Днём в такое пекло турки не полезут, - заметил он. - И самим жарко и коней жалко. А вот с утра пораньше, по прохладе, и надо ждать их в гости. Поэтому, чем бегать спросонья сломя голову, так лучше в роте переночевать.
  В сумерках делать было уже нечего, поэтому егеря сгрудились у костров и балагурили, кто о чём. Незнанский присел в круг своего взвода, Тверин с ним.
  К началу разговора они не успели, поэтому не знали с чего, но все солдаты наперебой просили унтера Степаныча по прозвищу "Чекан", рассказать о каких-то курях. Унтер всё ещё отнекивался, но уже как бы нехотя. Было понятно, что вот-вот и он уступит настойчивым просьбам "обчества".
  Однако, увидев подсевших к костру офицеров, Степаныч опять принялся отнекиваться, но тут свою лепту внёс и сам Тверин: "Да, расскажи, Степаныч, все же тебя просят. Вот и мне с поручиком интересно послушать, спать-то всё равно рано".
  Степаныч ещё немного повздыхал, но общей просьбе уступил. Набил трубку и принялся степенно рассказывать, не забывая время от времени выпускать густые и ароматные клубы табачного дыма. Пошамкал он примерно следующее:
  - Я, до того как в рекруты угодил, подмастерьем у чеканщика работал. У Нила Силантьевича, хоть и злющий был мастер, но дело своё знал, как никто. Ну, а в полку уже тоже правил, кому что надо было. И вот как-то попросил меня наш поручик надпись ему вырезать в память о деле одном на шпаге, потом на трости подарочной, ну и пошло-поехало.
  До Багратиона слух дошёл, ну и вызывает меня Пётро Иванович, чеканку грузинскую показывает. Можешь, спросил, так-то вот. А что, говорю, дело не хитрое, смогу. Тут он мне и даёт картинку, где цельная баталия намалёвана. Вот, говорит, счекань мне к пятнице, хочу подарить генералу Дохтурову, и надпись снизу, мол, боевому другу от Багратиона, память значит.
  Я, тырь-пырь, а только смотрю чекан тонкий нужен, да не один, а разные. Грубоват мой инструмент, для такой тонкой работы. Кузня наша полковая как назло почитай за сорок вёрст, обозники отходили, да и мы собирались уже. Француз нас, правда, не трогал. Что было делать?
  Наш полк тогда стоял возле села австрийского, но не то чтоб как наше село, а городок такой небольшенький. Тут мне наш прапор и говорит, сходи в село это, я там видел лавку с инструментом, может подберёшь чего.
  Ну, пошёл, а по-немецки, сам понимаешь, ни гу-гу. Так, "брод", да "бир", "битте" и всё. Не бить, а "битте". По-ихнему значит бери, что хошь, не жалко. Люди там богато живут и добрые, всё так отдают, денег не просят. Ты им сурьёзно так, "битте", мол, они тебе в ответ тоже "битте" и пива поднесут, а то и шнапса, водка у них такая.
  Нашёл я ту лавку, значить, а она закрыта. Тот ман, что лавку держал, дома сидит. Боязно ему, вдруг стрелять зачнут. Но к дому его меня проводили, показали, я туда.
  Говорю ему. Так, мол, и так, "битте", ман, мне чеканы нужны, такие и такие, показываю руками, работа тонкая, одним моим не срубить, и опять так рукой, как ежели рублю чего. Смотрю, пригорюнился чего-то немец и пошёл в сарай. Вот, думаю, как я ему все справно объяснил. Выходит с тесаком, да с курёнком. Дохлый такой курёнок, тощий! И вдруг хлоп ему голову тесаком, кровь сошла, мне отдаёт.
  Я обалдел, конечно, кричу, чтоб понял получше, чего мол ты мне курёнка суёшь, дурак, чеканы давай неси, "битте" мол, твою мать! Он затрясся пуще прежнего и опять в тот сарай, двух выносит. Я остолбенел, а он им бошки шмяк-шмяк, и чуть не плача мне суёт.
  Вот, думаю, тупое племя! Да, как заору на него, пуще прежнего: Битте, сука, забирай своих курят к чёртовой матери, на хрена они мне. Немец лопочет, быстро и жалостливо так, а чего лопочет, поди пойми!
  Жёнка евойная выбежала, плачет, просит меня: "бита да бита". Такой вой подняла, на всю ивановскую. Тут немец один из штаба нашего рядом проходил, подбежал к нам и давай выспрашивать у них чего мол и как. Они в слёзы, да чуть не в ноги ему бух, спаси, мол, кормилец.
  Немец так зыркнул на меня и тоже давай орать! Арестовывают меня, в общем, за курей энтих, мрадёром кличут! Хочу объяснить, так слушать не хотят! Молчать и всё тут. Ну, молчу! Тут, на моё счастье, Михайло Ларивоныч из избы выходит и спрашивает, чего, мол, расшумелись, как оглашенные. Немец, который меня заарестовал, да ман с женой и наговорили ему про меня чего-то, пальцем тычут, и опять курей энтих суют под нос.
  Кутузов на меня "собаку" пустил! Я совсем обомлел. Хорошо, наш полковник прибежал. В сторону меня оттянул, я ему и рассказал как дело было. Он так возле дома на лавку и упал, за живот держится, слова сказать не может, только всхлипывает, как дитя ушибленное. Ой, не могу, говорит!
  Кутузов его спрашивает, чего там у вас, а он сказать ничего не может, только руками машет и плачет аж. Всем интересно стало, толпа охвицеров собралась. Полковник наш Кутузову и всем на хранцузском, ай немецком, чёй-то рассказывает, сам на меня показывает и хохочет.
  Слышу говорит: чекан. Ну, и я говорю, чекан, мол, просил, а они мне курей таскать. А на кой они мне? Тут уже все в хохот, а сам ман, так пуще других. Оказалось, что по-ихнему чекан - это курёнок. Вот он мне их и таскал. А как я ему показал руками, для чего мне, так это он так понял, что головы курям своим и снёс. Во, как оно бывает. Да! С тех пор, я Чекан и стал, во всех бумагах так и пишусь.
  Это сейчас подзабыли, да народ сменился, за шесть-то лет. А ман тот мне инструменты так, за "битте", и отдал. Даром, то есть. Зер, как у них говорится, гуд инструменты и в коробке такой удобной, кажный резец в своём гнёздышке. Они у меня по сию пору с собой. И картину ту князю Багратиону я счеканил, этими вот чеканами.
  Степаныч достал из ранца деревянный пенал. Бережно снял верхнюю крышку, под которой в восьми отдельных ячейках, разделённых перегородочками, лежали знаменитые "чеканы". Незнанский из любопытства тоже повертел пенал в руках. На коробке, красивым готическим шрифтом, было вырезано по-немецки: "Для граверных работ".
  Никто из солдат не смеялся. Чего смешного-то, коль за восемь железок человек чуть жизни не лишился! Однако Незнанский не сдержался! Каламбур был отменный.
  На самом деле, - заметил Тверин, тоже посмеявшийся от души, - цыплёнок по-немецки кюкан, но ты, из-за щербатости своей, так произносишь "чекан", что можно и перепутать. К тому же, чего солдат обычно просит? Есть, да пить. Вот твой "ман" и подумал, что про курей речь ведёшь. Ладно, балагуры, всем спать, ночи короткие, а дни долгие и тяжёлые, чтоб все у меня отдохнули перед баталией как должно!
  Егеря исполнили приказ ротного в охотку - побольше бы таких приказов! - и скоро только переливчатый храп наперегонки, нарушал тишину бивака.
  - А ты, что не ложишься? - спросил Незнанского капитан, кутаясь в шинель.
  - Сон не идёт, так посижу, может и сморит понемногу, - ответил Кирилл, ощущая какой-то нездоровый озноб во всём теле.
  - Ты лучше ложись, и постарайся уснуть, - посоветовал Тверин. - Немного потрясёт, а как согреешься, так и уснёшь. Точно тебе говорю. Ночи холодные и сырые, потому как у реки большой рядом стоим. Возьми другую шинель, под двумя разом уснёшь.
  Кирилл послушался совета капитана, закутался в две шинели и действительно, почти сразу уснул. "Значит от прохлады ночной с реки меня знобит, - радовался он засыпая, - а то я уж, бог весть, что о себе подумал. Спасибо Тверину, разъяснил".
  Проснулся Кирилл от какого-то сухого треска над самым ухом, спросонья показалось, что кто-то из дневальных ломает сучья для костра. "Вот же, поспать не дают", - подумал Кирилл. Ему казалось, что и получаса ещё не прошло, как уснул. Однако было уже светло и очень туманно. Сквозь этот туман, как сквозь вату, и пробивался треск барабана, колотившего тревогу и глухие звуки выстрелов.
  Тверин был уже на ногах, отдавая распоряжения, кругом сновали егеря их роты, разбирая ружья из пирамид, прилаживая ремни и ранцы, заливая костры.
  Поручик немедленно вскочил, сон пропал сразу, как и не было. "Вот оно, началось! Ах, как же я вовремя в полк вернулся", - не понятно чему радовался Незнанский, прилаживая к поясу шпагу, проверяя пистолеты и становясь на своё место перед строем роты.
  Егор собирал оставшиеся пожитки, но неспешно, так как оставался на месте. Они заранее договорились, что "нянька" в бой не лезет - его место в обозе. Да и не было ему своего места в строю. Только махнул рукой на прощание молодому барину, когда по команде Тверина рота двинулась на своё место в линии.
  Они подошли первыми, что не без гордости отметил Кирилл, Тверин опять оказался прав в своих расчётах. Правда, на батареях справа и слева от их строя уже суетились артиллеристы, но они же так и спали возле пушек.
  Да ещё впереди, в прикрытии, рассыпались егеря дежурной роты. Туман медленно поднимался над полем, открывая картину грядущего противостояния.
  Когда стало возможным разглядеть позиции турок, Кирилл увидел, как турецкие топчи наводят пушки прямо на них, даже прямо на него, так по крайней мере ему показалось. Когда батальонное каре уже отстроилось полностью, а туман почти растаял, турки начали.
  -----
  
  
  20 июня 1811 года, Рущук
  позиции русской армии
  
  На батарее всё было готово к бою с первого момента, как заняли позиции. Вся прислуга ночевала у орудий - только днём в жару Барышев отводил канониров в тень и прохладу садов, - поэтому искать никого не пришлось.
  И сейчас капитан внимательно осматривал турецкие позиции, не отвлекаясь на излишние команды: его бомбардиры своё дело знали.
  - Гляньте-ка, господа! - сказал Барышев, не отрываясь от зрительной трубки. - Кажется османы зашевелились! Точно! Начинается!
  В ту же минуту, подтверждая его слова, полыхнуло в центре турецкой позиции, пышное облако густого дыма заклубилось в том месте, долетел звук выстрела, а затем и одиночное ядро, с визгом пролетев над батареей, распахало землю между пехотными каре.
  - Решились-таки, канальи! - радостно вскричал капитан. - По местам ребята!
  Загремело уже по всей турецкой линии. Клубы дыма, прорезаемые яркими вспышками, поползли над полем, поднимаясь вверх и сливаясь в одну бледную пороховую тучу причудливых очертаний, усиливая туман.
  - Через орудие - ядрами зарядить! Живей, ребята!
  "Первое готово ... третье ... пятое...", - понеслись доклады с позиций.
  - Товсь! Батарея, залпом ...пли! - скомандовал Барышев. И пять пушек ударили разом. Проследил, насколько возможно сквозь дым, результаты выстрелов. - Отменно! Беглым по способности!
  Уже на третьем залпе на турецких позициях взвился столб тёмного дыма и в стороны разлетелись обломки вдребезги разбитого орудийного лафета.
  - Отменно! - опять подтвердил свои наблюдения капитан. - Ура, ребята!
  Теперь стреляли все десять орудий батареи: по пять в залпе. Артиллеристы стремились вести огонь в предельном темпе! Достигнув, казалось уже немыслимой возможности, умудрялись добавлять ещё немного. Вскоре позиции турок буквально закипели, выбрасывая в стороны комья земли, клочья фашин и какие-то обломки. Турки не выдержав такого обстрела, начали отвозить пушки.
  - Получили, канальи! Снимаются! - громко объявил всем Барышев. - Дрянь пушкари у турок! Ура, ребята!
  На батарее раздалось громовое "Ура"!
  По звукам артиллеристской дуэли Кутузов пытался понять, насколько серьёзны намерения турок. Его штаб, хотя и расположенный на холме, но ближе к реке, чем передняя линия, пребывал в полном тумане в прямом смысле этого слова.
  Адъютанты, отправленные на линию, ещё не воротились, поэтому оставалось только прислушиваться к звукам боя вдали за туманом.
  Кутузов слушал внимательно, приложив ладонь в уху, в другой руке он нервно сжимал бесполезную сейчас подзорную трубку. На серьёзную баталию было не похоже. Артиллерия "переругивалась" без большого "скандала", ружейный треск был весьма редкий, но, возможно, что это только начало.
  "Ошибиться - смерти подобно! Главный корпус не на позициях, впереди только аванпосты, казаки, не до конца устроенные редуты, да несколько батальонов егерей! Если турки сейчас, после разведки боем, начнут общую атаку, то могут запросто смять массой своей конницы первую линию", - размышлял Кутузов в ожидании вестей с передовых позиций. Первым прискакал Глинский.
  Князь спрыгнул с лошади и быстро бежал вверх по склону. Кутузов едва преодолел внезапно вспыхнувшее мальчишеское желание побежать к нему навстречу. "Это было бы потешно, видеть со стороны, как старый тучный увалень катиться вниз с холма", - улыбнулся он про себя, живо представив эту картину.
  - Что? Говори, - не давая адъютанту отдышаться, прокричал командующий.
  - Пальба по всей линии, - тяжело дыша заговорил Глинский, - янычары и прочая пехота выходят в поле, конницы почему-то не густо, но может за туманом не разглядели или по лощинам и оврагам укрыта до времени.
  - Сам всё видел? - спросил Михайло Илларионович.
  - Так точно, - подтвердил Глинский. - Вот как вас сейчас.
  - Тогда, господа, слушать приказ, - Кутузов обернулся к ожидавшим его распоряжений начальникам русской армии. - Устроить армию в поле согласно принятой диспозиции. Правое крыло принять генералу Эссену, левое вам, Александр Фёдорович, - это Ланжерону, - Кавалерии прикрыть действия армии сколь потребно будет, по сигналу отойти.
  Как от камня, брошенного в воду, разбегаются круги, так и от слов Кутузова побежали во все стороны разноцветные волны, составившиеся из мундиров всяких цветов. Генералы и офицеры разлетелись по равнине, и вскоре вся округа как бы пришла в движение, зашевелилась и ощетинилась блестящими и острыми иголками штыков. Армия строилась к сражению.
  Солнце уже вошло в силу и туман начал быстро рассеиваться, открывая взору командующего всю картину построения русской армии во всей красе. Всё выдвижение было целесообразно и упорядочено заранее, ничего лишнего, все полки знали и занимали свои места на позициях чётко и слажено.
  Хороший экспромт всегда надо готовить заранее. Не успели турки толком начать свою атаку, а перед ними, как из-под земли, выросла вся русская армия в строгих прямоугольниках несокрушимых каре. С наскока эти линии было не прорвать, врасплох застать не удалось, поэтому турецкая атака хоть и состоялась, но дальше первой линии не прошла, откатилась.
  Но до егерей турки всё-таки добрались. Атаковали не так уж и настойчиво, вроде как примеряясь. Среди прочих и 7-й егерский поспорил с турками за право занимать своё место в русской линии. В этот раз поручику Незнанского наконец-то повезло - сбылась его мечта побывать в баталии.
  Стоя на правом фланге каре своего полка Незнанский ощущал необычайное волнение и прилив сил; молодой задорный румянец загустел на его щеках. Вот оно - его сражение! Первый настоящий бой, в котором он без сомнения проявит чудеса храбрости. Сейчас или никогда!
  Первая рота, бывшая в прикрытии наших орудий в рассыпном строю, уже вступила в жаркую перепалку с янычарами.
  "Ох, Господи, они уже начали, а мы стоим!" - пульсировала неистовая мысль в разгорячённом мозгу.
  - Ну, что Кирюша дрожишь, как лист осиновый! Сегодня нам работать не скоро! Они янычаров для отвода глаз послали пока! Конницу ждём-с! - старался перекричать нарастающую с обеих сторон канонаду, заговорил с ним Тверин. - Вот она когда, дуэль-то твоя! Это тебе не зря, да попусту голову под пулю дурака Ридигера подставлять!
  - Не пойму, что меня так колотит, - ответил поручик, - вовсе страха нет!?
  - Это от волнения, - махнул рукой капитан, - не обращай внимания! Всегда так бывает в первый раз! Кровь играет! Потом пообвыкнешь!
  Они принялись пристально вглядываться в происходящее на поле перед строем каре.
  - Вот же, янычары, упрямо дерутся! К ним ещё стрелки подошли, вот и ещё подтягиваются! Что ж наши-то начальники ждут? - комментировал события Тверин.
  Отсюда им было хорошо видно, что нашим егерям приходится туго. Мимо потянулись первые раненые, поддерживая друг друга, потом пронесли двоих, наверное убитых, солдат.
  Подлетел адъютант полка штаб-майор Трошин. Поискал глазами, увидел Тверина и закричал, смешно подпрыгивая в седле на норовистой лошадёнке:
  - Капитан, вашей роте приказано тот час же идти вперёд, поддержать наших застрельщиков, а будет способно, то и опрокинуть янычаров!
  - Вот и славно! - откозыряв Трошину, сказал Тверин. - Вот и дело поручик, а Вы боялись не успеть до ужина на тот свет! Ха-ха!
  "Рота, бегом! Повзводно! Пары держать! Не отставать! Не выдавай своих, ребята! Вперёд!"
  Рассыпаясь по полю, как вытолкнутые какой-то невидимой распрямляющейся пружиной, до поры сжатой внутри каждого бойца, егеря рванулись вперёд!
  Незнанский вдруг с удивлением почувствовал, что он, молодой человек, с большим трудом поспевает за своими солдатами, большинство из которых годились ему в отцы. Егеря бежали не порывисто, а ровно, дробно выстукивая землю подошвами сапог, надёжно и уверенно. Незнанский постарался подстроиться под этот дружный ритм, отбиваемый солдатами.
  В простой пехоте проще, там пешком ходят, строем, да под барабан! Егерь - солдат особый! Бывает, что он в бою и сам себе командир! Солдатам их роты, в большинстве прошедшим до десятка сражений, а уж простых стычек бессчётно, особых распоряжений не требовалось. Поручик заметил, что Тверин и другие офицеры бежали молча, не отдавая лишних команд, а всё происходило вроде как само собой.
  К месту боя с янычарами рота подошла в рассыпанном строю, готовая вступить в дело. Егеря, опять без команды, припав на колено, окрыли беглый огонь. Вторые номера споро работали шомполами, передавая заряженные ружья стрелкам. Выстрелы загремели без перерывов, сплошным грохотом обрушившись на Кирилла со всех сторон.
  Турки сразу подались назад, попав под удвоившийся шквальный огонь. Егеря стреляли не "абы в полфигуры", как простой пехотный строй, а прицельно. Лучшие стрелки, вооружённые штуцерами, били на выбор по турецким офицерам, метавшимся вдоль своих, враз расстроившихся, рядов; то тут, то там падали на землю красно-белые фигурки, отползая на вторую линию, куда уже покатилась основная масса турецких зачинщиков, или же затихали на месте. Эта была уже не перепалка застрельщиков, а полноценный батальный огонь.
  Поручик тоже выпалил вместе со всеми, но для пистолета дистанция была слишком велика. Тверин, командовавший теперь двумя ротами, своей и капитана Анкудинова, убитого за несколько минут до их появления, бойко перебегал между взводами, покрикивая: "Не горячись ребята! Целься верней! Зря порох не жечь!" Потом, увидев что стрельба у егерей наладилась, принял ружьё у молоденького солдата и включился в общую работу.
  Стрелял отменно! Выдержанно и точно, как на учениях. Незнанский хотел было поступить также, но вокруг, как на грех, не оказалось ни одного свободного новобранца, оценив же стрельбу ветеранов, брать ружьё у этих матёрых стрелков он не решился. Возможно, что ещё требовалось доказать, он справился бы и не хуже, но точно, что не лучше. "Коней на переправе не меняют" - решил поручик.
  Турки отошли уже довольно. Расстояние увеличилось и теперь стреляли только из штуцеров. Преследовать турок было бы слишком рискованно, на их линии уже густо отстроились отряды пехоты, но пока не двигались с места, чего-то ждали.
  Неожиданно с правого фланга ударили турецкие пушки. Ядра, впрочем, разбросав сухую землю, с хриплым визгом прошли рикошетом над головами стрелков никого не задев. Немедля в ответ их накрыла наша батарея из десяти пушек, стоявшая на неоконченном ещё редуте справа от каре егерского полка. Турки и тут не выдержали обстрела, снялись, и оттащили пушки назад.
  Русские артиллеристы стреляли чуть не вдвое быстрее, и прицел брали споро и точно, поэтому преимущество турок в числе пушек всё никак не могло сказаться на ходе боя. Постоянно они палили только с дальних позиций, на пределе выстрела, и меткость такой стрельбы была соответствующая.
  С турецкой линии донеслись звуки труб, и колонны пехоты двинулись медленным шагом в сторону русских позиций.
  Егеря также неспешно начали оттягиваться к своим порядкам, поминутно останавливаясь и прицельно обстреливая ряды неприятеля, перезаряжаясь на ходу.
  Турки шага не прибавляли. Незнанский отметил, что, в отличие от правильных построений русской пехоты, турки наступали какими-то скученными толпами, теснясь к центру группы и толкая друг друга.
  Незаметно для Незнанского передовая линия стрелков, он в том числе, оказалась возле наших рядов, и Тверин, передав команду над застрельщиками, быстро пристроил свою роту на прежнее место в каре.
  Командовал чётко и очень спокойно: "По первому взводу к строю каре - становись! Слушать команды! Не спешить! Вторые номера, заряжать споро! Господа офицеры, прошу внимание, приготовиться к отражению атаки турецкой конницы!"
  Никакой конницы перед строем егерского полка не было и в помине! Наоборот, приближалась турецкая пехота и уже подошла на расстояние действительного ружейного огня. "Мудрит что-то наш командир", - подумал Незнанский.
  В этот момент турки выпалили разом из всех стволов. Пули назойливым роем зажужжали над головами, плющились о землю возле ног, но некоторые, с омерзительным чмоканьем, вбивались в тела людей. Послышались крики, раненых отнесли на руках внутрь каре. Ряды сомкнулись.
  - Внимание! Конница! - напряжённо закричал Тверин, разглядев впереди сквозь плотный дым, что-то, невидимое Незнанскому. - Вполоборота налево! Ребята, не торопись, слушать команды! Пусть пушкари отработают!
  Тут уже и Незнанский разглядел турецких всадников, массы которых выплёскивались из широких проходов, предусмотрительно оставленных между пехотными отрядами турок. "Аллаааааа!" - долетел сквозь шум боя гортанный крик, пресекаясь на самой высокой ноте.
  И в тот же момент с русских позиций часто ударили пушки. С противным, леденящим душу, визгом навстречу турецкой коннице с огнём и грохотом из пушечных стволов вынесло густые брызги тяжёлых картечных пуль, валя на землю без разбора: и коней, и всадников, и пехотный строй, некстати оказавшийся на линии выстрела.
  В самой гуще турецких рядов взметнулась пыль, полетели комья грязи, шарахнулись в стороны лошади, отчаянно заорали всадники. Атака спуталась! Задние ряды, налетев на передних, расстрелянных в упор картечью, создали на поле перед строем каре невообразимую сумятицу.
  Но новые массы конницы, всё время подходящие к месту боя, буквально смели со своего пути эту, так неожиданно возникшую, помеху и, увлекая за собой остатки передового отряда, неумолимой волной прорвались к пехотным каре. Новые картечные залпы не смогли остановить этот натиск.
  Дальнейшее Кирилл запомнил как в тумане. Сквозь ревущий вокруг шум боя, в котором сливался грохот пушек, ружейная дробь, крики и вопли сражающихся, лязг металла, осмысленно прорывались только команды Тверина: "Первый плутонг - клац, пли! Третий плутонг... Принять в штыки!... Стоять!... Пятый плутонг!..."
  Потом, пройдя между пехотными каре первой линии, в ряды турок с ходу врезались русские кавалеристы. Вокруг закипела ожесточённая рубка анатолийской конницы с ольвиопольскими гусарами. Стрелять стало невозможно, и отдельные, прорывавшиеся к каре, группы турецких всадников егеря отбивали штыками.
  Однако, очень скоро турецким конникам стало не до прорывов. Незнанский, насколько мог, охватил взглядом пространство фронта перед пехотной линией: оно всё оказалось заполнено столкнувшимися в смертельной встречной сече русскими и турецкими кавалеристами. Перед строем соседнего, стоявшего справа, каре мелькали флажки на пиках чугуевских уланов. Ещё дальше, виднелись синие мундиры донцов. Где-то там сейчас дрались и его друзья! "Помогай вам и храни вас Господь!" - перекрестился поручик.
  Турки смешались, отпрянули, а затем быстро на рысях отошли за позиции своей артиллерии. Чтобы не попасть под турецкую картечь, оттянулась за пехотный строй и русская кавалерия. Бой начал стихать по всей линии, только пушкари ещё какое-то время обменивались редкими залпами.
  Сама собой затихла и штабная суета вокруг командующего. Михайло Илларионович перекрестился и сказал, обращаясь ко всем, бывшим при штабе:
  - Что ж, господа, поздравляю с достойным началом баталии за крепость! Этот день за нами! Славно начался, славно и заканчивается! На сегодня, думаю, это всё, что турки желали нам показать. Немного, но и на том спасибо! Кто у нас командовал центральной батарей в этот раз? - спросил он у Кайсарова.
  - La redout du centre? Капитан Барышев, Ваше Превосходительство!
  - Отменно! Задал жару турецким топчи! Пиши, Андрюша, на него преставление к майору, - обернулся Кутузов к Глинскому, довольно потирая руки. - Заслужил! И на всех отличившихся! Рапорты собери с начальников сам и побыстрее. К завтрему мне представь, перечту! И готовь реляцию на день сей! Да, узнай, что там с остальной артиллерией!
  - Уже прибыли, Михайло Илларионович! Час назад сгрузились с транспортов у Рущука. Пятьдесят четыре орудия, десять 18 -фунтовых гаубиц, остальные - 6-ти фунтовые пушки. По сорок выстрелов на орудие, - заглянув в свои записи доложил Глинский. - Генерал Новак ждёт распоряжений.
  - И тут всё отменно! Презент туркам будет славный! Пушки вывести на позиции скрытно, завтра в ночь! А ты, граф, - опять обратившись к Кайсарову, но очень тихо, сказал Кутузов, - объяви, что на завтра диспозиция та же! Ничего не менять! Чтоб ни одной пушки с места не снимать! Сам проследи! Не вспугнуть!
  - Будет исполнено, Михайло Илларионович!
  - Лично проследи! - и добавил, совсем тихо, - Начальникам, ты знаешь кому, передай, чтобы никакого лишнего шума и веселья. Тише воды, ниже травы! Казаки пусть пожалостней чего споют вечером, чтоб у басурман слышно было. Меж биваками без дела не шляться и лишних огней не жечь! С линии наших аванпостов осмотри, сам! Понял, к чему клоню?
  - Всё понял, Ваше Превосходительство, Михайло Илларионович! Всё лично передам и лично посмотрю, - заверил Кайсаров.
  - Турки, Паисий, завтра решать будут - давать нам генеральную баталию при Рущуке, или пастись в лагере своём до осени, а то и до зимы. Им-то что, над ними не каплет! Нам держать всю армию в Рущуке до зимы никак нельзя! Мы тут не ради одного Рущука только. Я это тебе затем говорю, чтобы ты, голубчик, не боялся там на позициях мундир свой адъютантский испачкать, больно он шикарен у тебя. Дело наиважнейшее! Я своих адъютантов не для красы держу, а без дела не гоняю, понял меня?
  - Не сомневайтесь, Михайло Илларионович! - Кайсаров даже перекрестился и густо покраснел, от своей неуставной вольности. - А мундир я переменю!
  - Перемени, граф, перемени, голубчик! Смотр будет, вот тогда этот и оденешь! Поди златошвейки все пальцы искололи, пока тебе его справили! Блестишь, ровно павлин! И не красней попусту. Иногда, - Кутузов грустно, по-стариковски, вздохнул, - в нашем деле нелёгком и перекреститься не грех. Мне, право слово, часто помогает. Господь, тех, кто не для себя просит, всегда особо отмечает и не отказывает никогда! Так-то вот!
  -----
  
  21 июня 1811 года, Рущук,
  позиции русской армии
  
  На следующий день, после лихого, но не слишком настойчивого, наскока на русские позиции, турки никак не проявляли себя. Имея почти четырёхкратный перевес в силах, они могли выбирать, в какой момент начать генеральную баталию за Рущук. Молдавская армия стояла биваками в поле перед крепостными укреплениями. Все старались с толком использовать эту нежданную передышку, так любезно предоставленную неприятелем.
  Усталые солдаты сгрудились вокруг артельных котлов, занимаясь тем, что каждый из них считал для себя самым важным делом в данную минуту: штопкой и починкой мундиров, правкой лезвий на наждачных камнях, меняли кремни в замках и прочими бесконечными мелочами, из которых и состоит солдатская походная жизнь. Из котлов уже тянуло дурманящим запахом сытной гречневой каши, усиливавшим и без того отменный солдатский аппетит.
  Офицеры расположились подле своих подразделений. Даже короткая отлучка в крепость, строения которой заманчиво белели совсем неподалёку, была бы сейчас немыслима. Уйти с линии, когда она в любой момент может быть атакована неприятелем, казалось позорным поступком, граничащим с трусостью.
  Иловайский лежал на расстеленном потнике, пристроив под голову высокое казачье седло, изредка приглядывая за племянником, который, подвесив над костром большой медный чайник, присматривал за ним. Старался, старался, а всё одно, предавшись легкомысленным мечтаниям молодости, не заметил как вода закипела, заливая угли. Захлопотал только, когда сильно зашипело и от огня растеклось во все стороны облако бело-молочного пара.
  - Эх, ты! Казак! Куда ж смотрел-то? Весь чай упустил! - пожурил Петрушу Василий Дмитриевич. - Смотри, как бы в бою ворон не насчитать на свою голову!
  Петруша, густо покраснев, впопыхах схватился за ручку чайника голой рукой, зашипел от боли, но не бросил, а аккуратно поставил рядом на траву. Только потом, нещадно ругаясь, затряс в воздухе рукой, изо всех сил дуя на обожженную ладонь. Казаки, бывшие рядом, дружно засмеялись.
  - Цыц! Оглашенные, - приструнил пожилой урядник, не по делу развеселившихся казаков. - Чего лыбитесь? Нашли забаву! Ты, Петруша, к земельке холодной приложи руку-то! Враз пройдёт! Землица, брат ты мой, большую силу имеет!
  - Как рука-то, Пётр, не сильно спалил. Шашка не выскользнет? - сочувствуя племяннику, спросил Василий Дмитриевич. Встал и пошёл к походному возу, покопался в чемодане, достал мягкие замшевые перчатки с короткими крагами и протянул племяннику. - На вот, возьми перчатки! Оденешь, если до дела не заживёт. Еремеич, достань там сахар у нас, да крендельки, ну и чарочки походные. Мне третьего дня полковник Луковкин полуштоф горилки знатной прислал! Сегодня турки нас уже беспокоить не будут, так что можно по чарочке с устатку.
  - По што дядя думаете, что сегодня они не полезут? - спросил Петруша, разглядывая ладонь.
  - Вчера они нас попугать решили немного, да получили не мало. Сегодня думать будут, как нас с этих позиций согнать, да в поле у крепости рассеять. А только хрена лысого у них чего выйдет! Завтра день долгий, много времени будет уму-разуму их подучить. Да-с, в который раз уже, и не сосчитать. Учим-учим, а всё никак не отучим!
  - Да, завтра день долгий! Засветло управимся, - подтвердил урядник, - а только много кровушки прольём, чует моё сердце.
  - Типун тебе, старый пень, на язык! Михайло Илларионович никогда больших потерь с нашей стороны не допустит! Не было такого никогда, а и завтра не будет, помяни моё слово! - резко оборвал урядника Иловайский. - Давай вот лучше чай пить, а то остудится совсем.
  Урядник захлопотал, обустраивая нехитрое походное чаепитие.
  - Смотри-ка ты, - Василий Дмитриевич увидел подходивших к костру Вершинина, Орлова и Незнанского, - у нас сегодня гости. Еремеич, доставай ещё чарки и окорок не забудь, едоков прибавилось. Ну, здравствуйте, господа! Рад видеть Вас всех в добром здравии!
  Иловайский поочерёдно обнялся с каждым.
  - И тебе, Вася, наше почтение и наилучшие пожелания! - ответствовал за всех Орлов. - Славно погоняли мы вчера турок! Жаль недолго!
  - Ничего, завтра, в крайнем случае послезавтра, думаю надо ждать генеральной баталии! - успокоил его Вершинин. - Так что, наверстаешь!
  Все расположились около костра, устроившись поудобнее. Иловайский, на правах хозяина, наполнил им оловянные чарочки, размером с хороший стакан.
  "За нашу вчерашнюю викторию!" - провозгласил он. Все одобрительно закивали и дружно сдвинули чарки. Закусывали неспешно, разговор сам собой зашёл о вчерашнем деле.
  - Сколько их вчера противу нас выступило? От силы тысяч восемь, - говорил Вершинин, - а конницы до пяти, не более. Дрались равным числом. Значит хотели нас только проверить. Позиции наши, да и нас самих.
  - Мы с дядей, перед Вашим приходом, тоже об этом говорили, - сказал Петруша, сидевший рядом и замолчал сконфуженно, что встрял в разговор старших, хотя и был с тем же Незнанским, например, одного возраста и звания.
  - Племяш мой! - кивнув на Петра, сказал Иловайский. - Молодой, да ранний! Сотник уже! Вчера трёх турок шашкой "покрестил". Агу и двух спагов.
  - Отчётливый рубака! - похвалил Орлов, стараясь сгладить свою прошлую бестактность. - Подучил ты его значит.
  Петруша покраснел от удовольствия, услышав комплемент от такого, известного своей отвагой, кавалериста.
  - Хороший, - поправил его полковник. - До тебя пока далеко. Вчера, слышал, что ты едва на батареи турецкие не заскочил?
  - А и заскочил бы, - подтвердил Орлов, - если бы "аппель" не сыграли так скоро! А со мной твоего племянника равнять будем, когда с десяток лет послужит, да сотню пик сломает!
  - А я вот вчера ничем не отличился, - вздохнул Незнанский. - Пока соображу, что делать, глядь, а уже сделано, и не мной. Капитан Тверин, вот герой настоящий в нашем полку!
  - О, господа, как же мы забыли, что вчера наш Кирюша боевое крещение получил! Первая же баталия у тебя была? - хлопнул себя по лбу Орлов.
  - Первая, - подтвердил Незнанский.
  - Давайте выпьем, господа, - сказал Вершинин. - Это серьёзный повод! Le barteme de feu! Поздравляю, mon cher!
  Выпили по чарочке, принялись с аппетитом закусывать. Солдатский аппетит, известное дело, вдвое к столу требует, поэтому, принесённый урядником, окорок исчезал на глазах. Орлов "свирепствовал" за троих. Так и разошлись в итоге: половину майору - половину остальным. Василий Дмитриевич, глядя на такое дело, кивнул уряднику:
  - Давай, Еремеич, мечи, что там у нас в "печи", а то потом ославят нас господа офицеры, что голодными казаки их оставили, - весело рассмеялся полковник.
  - Зато выпивка у нас своя, - заверил Орлов, доставая из старой гусарской ладунки, которую принёс с собой, граненый полуштоф. - Надо же, чуть было не забыл!
  - Кто бы тебе позволил, забыть! - отметил Вершинин.
  - А у меня в обозе полдюжины шампанского есть, - вдруг спохватился Незнанский. - Отец прислал! Ко дню рождения! Не послать ли казака?
  - Нет, Кирюша, ты свой погребок побереги. До виктории. Шампанское напиток тонкий, чего его зря в поле гонять, не пикник у нас, чай! - возразил Вершинин.
  - Это верно, - подтвердил и Орлов. - Да, и под сало с сыром, огурцами и луком, не годится этот компот! А вот за твой день рождения мы ещё не пили! Когда у тебя?
  - Был уже, седьмого дня, - ответил поручик. - Наш полк тогда ещё и Дуная не перешёл.
  - Я тогда к Разграду ходил, а гусары с уланами, только-только на этот берег перешли. Так что, никак бы мы тебя, Кирюша, поздравить не успевали. Поэтому и поздравим сегодня, раз уж все в сборе! - заключил Василий Дмитриевич.
  За поздравлениями и дружеской беседой усидели, не заметили, один из полуштофов, принесённый Орловым. Правда, и казаки Иловайского подмогли.
  - А ты, Василий, всё без должности полковничаешь? - спросил Орлов. - Что так?
  - Три полка у нас здесь, у всех начальники имеются! Вакансий нет, - улыбнулся Иловайский. - Вот я тремя сотнями и командую! Тут тебе и разведка, и резерв, и охрана, и конвой, да и Бог со мной! Ты вот, чего всё в гусарах? Тебе с такой статью, да с палашом твоим, давно уже в конной гвардии положено быть.
  - Мордой не вышел, для гвардии! - отшутился Орлов. - Хотя, после Аустерлица, когда наших денди французы порубали в капусту, хотели меня сосватать. Да, пока я шкуру зализывал, уже и без надобности оказался. Хорошо, не забыли Георгия дать. Я вечный майор! Иногда мне кажется, что я службу сразу майором начал, да так и закончу. Потом, мне в своём полку привычнее, без церемониалов лишних! Мой батальон первый! И я сам себе голова! В столице служить, да на парадах гарцевать, не моё то дело! Скисну я там! Вон, Саша и Айвенго наш сами из гвардии сбежали, - кивнул он на Вершинина с Незнанским.
  - Я сам решил, а батюшка одобрил, - сказал Незнанский, поморщившись на прозвище, "подаренное" Ридигером, - сказал, что в гвардии службу нужно заканчивать, а начинать в армии. С французами-то я не успел на рандеву, поэтому сюда попросился.
  - И правильно сделал, - бойко заключил майор. - И невесту себе нашёл и пороху понюхал! А с французами успеешь ещё поздороваться. Думаю, что довольно скоро, если я вообще чего-то понимаю в этой жизни.
  - Вынужден согласиться с тобой, Володя, - подтвердил Иловайский. - Наполеон от нас так просто не отстанет. Видел я его в Тильзите!
  - Да, такой не отстанет, - подтвердил Вершинин, тоже видевший Наполеона на том же смотре русских войск. - Ты ведь, Василий Дмитриевич, так даже представлен ему был!
  - Ну, не я один, а все семеро, тогда нас ещё семеро братьев было в корпусе Донском, - вздохнул Иловайский. - Государь и представил нас. Сказал, что семеро сыновей у отца, и все в строю. Да, а Наполеон улыбнулся, похвалил нас, а сам смотрит хитро. Я как будто мысли его прочитал. Мол, солдаты у Вас отличные, но и у меня не хуже, а своих я сам в бой вожу, потому и победа сегодня за мной. В Тильзите, как ни крути, а мы на мировую с ним шли! Я этот Тильзит вовек не забуду! И ведь в день Полтавской победы! Позор какой-то, право слово!
  - Мир, подписанный на барабане, что уж там, - подтвердил Вершинин.
  - Я в Тильзите не был, мне проще! После Фридланда вышел в отставку. Думал пожить немного простым русским помещиком, а только захандрил что-то, плюнул на всё и вернулся в полк. В самый раз сюда и поспел. Только, не для гусара такая война. Одно дело приличное и было в поле при Батине, а так всё крепости штурмуем, да оставляем. Измаил, почитай, уже третий раз брали, - сказал Орлов. После выпитого его как обычно тянуло побалагурить. - Французы, конечно, солдаты хоть куда, не турки, но разбегаются не хуже прочих. Я проверял! Полезут, так рыло начистим, что забудут, где их Париж!
  - Французы, не турки. Это ты верно пометил, - задумчиво произнёс Вершинин. - А в моём бывшем лейб-гвардии уланском полку после Аустерлица, сказать по правде, один приличный человек только и остался, да и тот коновал Тортус. Без Меллера, совсем другим полк стал, а тут как раз чугуевских казаков в уланы переформировали, я и перевёлся. От двора подальше, к делу поближе. Только что уланка у меня теперь красная, а не синяя, да в деле за год бываю больше, чем гвардейцы лет за пять, а то и за десять; год на год не приходится. Впрочем, засиделись мы, господа, а назавтра в дело. У меня ещё в полку забот полон рот. Давайте уже посошок, да-с!
  - И то верно, - согласился Орлов. - Мне ещё выспаться надо! Когда невыспавшись в бой иду, всё из рук вон!
  Друзья, тепло попрощавшись, пошли по своим бивакам, Василий Дмитриевич ещё долго задумчиво смотрел им вслед.
  - Что задумались, дядя? - спросил его Петя, стоявший всё это время с ним рядом.
  - Знобит меня чего-то! Подай-ка, Петя бурку мне, - сначала невпопад ответил полковник. - Думаю, а всем ли нам доведётся Кирюшино шампанское отведать. Как бы не накаркал наш урядник - старый чёрт! Жизнь, штука бедовая, - заключил он, и гоня нехорошие предчувствия, сплюнул через плечо. Потом на всякий случай перекрестил своих друзей вослед.
  -----
  
  22 июня 1811 года, Рущук
  штаб Молдавской армии
  
  Как и предполагал Кутузов, ранним утром двадцать второго июня турки начали обстрел русских позиций из всех наличных орудий, решившись на генеральную баталию. Русская артиллерия ответила плотным огнём. До получаса не стихала мощная канонада по всей линии. Но теперь, имея преимущество в количестве орудий, и отменную выучку расчётов, русские не оставили туркам ни одного шанса, расстроить строй своих пехотных каре.
  Не мудрствуя лукаво, не прикрываясь демонстрациями пехоты, визирь бросил в бой против первой русской линии тридцать тысяч всадников анатолийской конницы, атакуя по всему фронту. Встреченные батальным огнём пехотных плутонгов и картечью в упор, спаги моментально показали спину, откатившись от русской линии даже быстрее, чем пошли вперёд.
  Кутузов спокойно наблюдал за полем боя, не отдавая никаких распоряжений, не видя в том никакой необходимости. Некоторое время пушечные выстрелы с турецкой линии вызывали беспокойство его адъютантов, за безопасность командующего: несколько ядер действительно взметнули пыль едва ли не у ног его лошадки. Но Кутузов только усмехнулся в ответ:
  - Это привет лично мне от моего друга-визиря, поэтому мне уйти не можно, пока не исчерпал он своёй любезности.
  Полчаса упражнялись турки в стрельбе из двух крупнокалиберных гаубиц, единственно способных стрелять на такую дальность, но затем были подавлены прицельным огнём русских орудий.
  Кутузов слез с лошади и присел на складное походное кресло, по обыкновению прикрыв глаз и, казалось, уснул. На самом деле, он чутко вслушивался в ритм сражения, различные звуки которого различал отчётливо и особо, как опытный дирижер, управляющий огромным, в данном случае военным, оркестром, играющим наперегонки с турецким. Как и у любого человека, утратившего нормальное зрение, слух у Кутузова был великолепный.
  Турецкий "оркестр" отчаянно фальшивил. Атаке их конницы не хватало должной настойчивости, копыта коней стучали не слитно, вразнобой, а в визгливых вскриках всадников не было того напора, который всегда отличает решительный бросок на врага, от попытки напугать его. Дружный и чёткий треск ружей русской пехоты сразу заглушил этот нестройный турецкий клич, обратив его в разноголосицу воплей, разлетевшихся над полем в разные стороны, а мощные удары пушек окончательно подавили бессмысленные звуки с той стороны.
  "Раз, два, три - залп!" - считал про себя Кутузов, и каждый раз на счёт "три" следовал грохот пушечного аккорда русских батарей. Турецкие пушки отвечали беспорядочно, отставая на несколько темпов.
  Неожиданно на правом фланге возник нарастающий топот турецких коней, сразу выделенный Кутузовым. Этот звук был назойливее, а значит и опаснее других. Однако, прислушавшись чуть внимательнее, Михаил Илларионович не переменил позы.
  - Осмелюсь доложить, Ваше превосходительство, турецкая кавалерия атакует наш правый фланг! - скорее для окружающих, чем для "спящего" командующего заметил де Ланжерон, стоявший рядом.
  - Вижу, - ответил Кутузов, не открывая глаз. - Пустое! Эссен сам управится!
  Де Ланжерон, считавший, что Кутузов, не привыкший вставать столь рано, просто дремлет в своём кресле, удивлённо заглянул ему в лицо, проверяя себя, и отпрянул разглядев мелькнувшую в тоже мгновение ехидную, как ему показалось, усмешку командующего. "Положительно, этот невозможный русский гений когда-нибудь сведёт меня с ума", - в сердцах подумал он.
  Атака повторилась, с той же настойчивостью, но с тем же успехом - турки были отброшены назад. Потом выступила янычарская пехота, опять против правого фланга, но, дойдя до рубежа, поражаемого картечью, также отпрянула.
  Снова в дело пошла конница, на этот раз за спиной каждого всадника сидел янычар. Часть из них, счастливо прорвавшись сквозь картечный огонь русских пушек, атаковала правофланговое каре в лоб. Соскочившие на землю янычары пытались поддержать свою конницу беглой пальбой из ружей, но встреченные точными залпами гренадеров и ручными бомбами, попав под неожиданную атаку егерей из правофлангового каре второй линии, быстро обратились в бегство, рассеявшись по садам и оврагам, откуда их потом пришлось долго "выковыривать" егерям.
  Так продолжалось уже без малого два часа, но около девяти утра Кутузов внезапно забеспокоился и встал на ноги. Схватив зрительную трубку, принялся пристально разглядывать правый фланг турок, стараясь увидеть что-то очень важное за плотными облаками порохового дыма, висящими над полем почти без движения.
  - Приказ Воинову! Конницу! Всю нашу конницу на левый фланг, - решительно заявил он Кайсарову, хотя атаки турок на правом крыле продолжались, казалось, с прежней настойчивостью. На всякий случай, чтобы не попасть впросак в очередной раз, де Ланжерон возражать не решился, вскочил на лошадь и погнал её к своим левофланговым полкам, в другую сторону с приказом Воинову умчался Кайсаров.
  Прошло несколько минут томительного ожидания. Встревоженные офицеры штаба напряжённо вглядывались в турецкие порядки перед нашим левым флангом. Некоторое время всё было спокойно. И тут, из плотных облаков дыма, всё сильнее застилавшего поле боя, с левого фланга русских позиций донеслись дикие визги и крики "Аллаааа...".
  Невзирая на огонь пушек, ударивших им навстречу, и частые залпы русской пехоты, волнами на полном карьере накатились на левофланговые каре плотные массы турецких всадников-спаги. Прорвавшись сквозь тучи раскалённого свинца, пороховой дым и растерзанные в клочья картечью и пулями стрелков тела своих товарищей и их лошадей, они с маху врезались в шеренги егерей, пробиваясь на вторую линию, проломились дальше и, охватывая русские позиции, бросились на тылы армии. Другая, тоже огромная масса турецкой конницы по широкой дуге помчалась в сторону крепости.
  Стоявшие сразу за строем русской пехоты на левом фланге, белорусские гусары и кинбургские драгуны, оказавшиеся на пути основного турецкого клина, заходящего в тыл молдавской армии, приняли неравный бой в поле, едва успев развернуть строй эскадронов навстречу туркам. Но те буквально раздавили своим натиском неплотный строй русской конницы. Как от удара кузнечного молота по раскалённому металлу брызнули и разлетелись по полю яркие красно-синие искорки русских кавалерийских мундиров. Турки заорали победно и усилили натиск.
  Гусары и драгуны, отброшенные к крепости, рубились насмерть уже вне всякого строя. Один - против десяти! Нужно было удержаться, сбить этот решительный турецкий натиск: к ним на помощь шли на рысях остальные конные полки русской армии, так вовремя стронутые со своих мест приказом Кутузова.
  Перестраиваясь с ходу в атакующие порядки, переводя коней в галоп, врезались во фланг турецкой конницы, рвущейся к Рущуку, чугуевские уланы и лифляндские драгуны, ведомые злым и решительным Бенкендорфом, не щадящим никого, а в первую голову самого себя. Они сбили порыв турок и теперь теснили их в сторону от крепости.
  Донской казачий корпус, поддержанный ольвиопольцами, принял на себя основной удар, прикрывая тылы армии и выводя из-под удара "белорусов", давая им столь нужные сейчас мгновения передышки и возможность собрать боевые порядки.
  Завязалась неистовая встречная сеча всей русской и турецкой кавалерии. В генеральной баталии у стен Рущука наступил момент истины.
  -----
  
  22 июня 1811 года, Рущук
  каре 7-ого егерского полка
  
  После первой утренней атаки турок, легко отражённой русской армией, седьмой егерский стоял в строю каре без дела. С правого фланга доносились звуки непрерывного боя. "Опять я в стороне от главных событий, - в отчаянии подумал Незнанский. - Просто напасть какая-то!"
  Стоявшая впереди справа русская батарея бегло перестреливалась с турками, но без особого толку. Удивительным образом турецкие топчи умудрялись посылать свои ядра по пустому месту. Только однажды, выпущенные по русской батарее две бомбы, с огромным перелётом, совсем уж на скверном прицеле, угодили в центр каре. Случайность, но выведшая из строя чуть ли не весь штаб полка. Турки же, правильно оценив перелёты, сменили прицел, и следующие бомбы рвались уже на пустом месте, как и все прочие. Лёгкий, но устойчивый юго-западный ветерок заволакивал дымом левый фланг русской линии, сбивая туркам прицел.
  И опять, как и в прошлый раз, Тверин отдал команду на отражение атаки конницы, когда Кирилл ещё не слышал и, тем более, не видел даже признаков надвигающейся опасности.
  Буквально через какое-то неуловимое, как показалось поручику, мгновение он ощутил лёгкую равномерную дрожь земли под ногами, потом услышал быстро нарастающий рёв тысяч всадников, а затем и увидел этот живой вал коней и людей несущийся прямо на них.
  Часто застучали пушечные выстрелы, вырывая из рядов атакующих десятки людей и коней враз, но это не остановило турок.
  Всё повторилось как в дурном сне. Залпы плутонгов следовали один за другим. Незнанский вскидывал шпагу и кричал, репетуя команды Тверина, за спиной часто стучали шомполами солдаты вторых плутонгов перезаряжая ружья стрелкам.
  Краем глаза Незнанский ухватил, как Степаныч от души закатил оплеуху молодому здоровому парню, растерянно уставившемуся выпученными глазами на решительных турецких всадников, прорвавшихся сквозь невозможный картечный шквал русских пушкарей. "Чего раззявился! Турок не видел, сукин сын! Подавай!" Парень, мотнув головой и осмысленно захлопав глазами, сразу выпустил из рук штуцер, в который намертво вцепился секунду назад, и принял другой от унтера. Принялся быстро перезаряжать.
  Перелетая через головы своих рухнувших коней, падали под самые ноги егерей раненые и мёртвые турецкие всадники. Бросив поводья и привстав в стременах турки часто стреляли из коротких седельных карабинов и длинноствольных пистолетов, проносясь мимо рядов егерей, обтекая батальоны по сторонам и прорываясь на третью линию. Самые шальные с безумной храбростью пытались заставить своих коней впрыгнуть в строй каре через штыки первого ряда; спешенные, с саблями в руках, кидались в схватку с русскими. Завязался рукопашный бой.
  Дравшийся справа от Кирилла, Тверин успевал всё: и работать шпагой, и отдавать команды, и ободрять солдат. Егеря с совершенно озверелыми перекошенными лицами - вокруг стоял сплошной мат - рвали и распарывали штыками набрасывающихся на их строй взбесившихся животных и таких же, потерявших человеческий облик, людей. "Держать строй!" - кричали офицеры. Вместе с другими кричал и Кирилл!
  Выронив штуцер, зажав лицо руками, упал на колени старый унтер, по случаю прозванный Чекан. Сквозь пальцы ручьём лилась кровь, затекая за обшлага. Незнанский попытался подхватить его под руку, но тот уже упал на бок, продолжая сжимать лицо руками. Поручик обернулся, ища глазами кому бы поручить оттащить раненого в центр каре, и с ужасом увидел, как упал на одно колено, выставив над собой шпагу, Тверин, а сверху на него хрипя рухнул издыхающий турецкий конь, с которого скатился орущий всадник. Незнанский рванулся вперёд и быстрыми колющими ударами дважды пробил грудь и голову турка, крича что-то невразумительное, вне себя от захлестнувшей его ярости.
  Внезапно, никакой боли Кирилл не почувствовал, из руки выпала, вдруг ставшая немыслимо тяжёлой, отцовская шпага и покатилась, звеня - этот звук он удивительным образом чётко расслышал в общем грохоте боя, - подпрыгивая на камнях, куда-то вниз по склону, а рука, мелькнув перед глазами, бессильно повисла вдоль тела.
  Боли всё равно не было! Незнанский с удивлением смотрел на свою правую руку и совершенно не ощущал её своей, как будто видел её со стороны. Между локтем и эполетом расплывалось красным пятном бесформенное лохматое месиво, из которого толчками выплёскивалась кровь. Потом перед глазами поплыли крупные жёлтые пятна, и он упал ничком на неподвижное тело унтер-офицера, лежавшее у его ног.
  -----
  
  22 июня 1811 года, Рущук,
  Донской казачий корпус
  
   Донцы широко развернулись и, послав коней в галоп, плотным строем врезались на полном скаку в летящую навстречу толпу турецких спаги. Лошади турок, уставшие после решительного прорыва через пехотные линии, сбились с шага и спаги увязли в правильном строе русской кавалерии, вынужденные принять жестокий сабельный бой. Рубились турки отчаянно, уповая на немалый численный перевес.
  В самом начале боя Иловайский отрядил сотню племянника, поддержать левофланговый полк. Увязнув в центре, турки стремительно растекались вдоль фронта корпуса, грозя охватом с флангов. На правом крыле их встретили ольвиопольцы, но на левом, спаги клином пробили строй полка Карпова 2-ого, отжав сотню Петруши, охватывая её со всех сторон и грозя изрубить до последнего казака.
  Внимательно наблюдавший за событиями в центре, где основные силы анатолийской конницы схватились с казаками Луковкина и Астахова, ожидая момента, когда потребуется поддержать их свежими силами, полковник не сразу заметил опасность.
  - Ваш бродь, сотня наша в мешок попала! - подсказал урядник.
  - А, чёрт! - отбивая шашкой пику, направленную ему в грудь, вскричал Иловайский. Турка, напавшего на него, сбили двумя выстрелами враз ближайшие к нему казаки. Он не успел заметить кто.
  - Конвойная и резервная сотни за мной! Держись плотней! Не растягиваться! Марш! - быстро отреагировав на происходящее, скомандовал он.
  Время, секунды и мгновения решали сейчас всё. Срубив сотню, на самом деле почти две, на фланге полка Карпова, турки мгновенно выйдут через образовавшуюся брешь в тыл всему Донскому корпусу, связанному боем по фронту. Этого допустить нельзя!
  Все эти мысли пронеслись разом в голове, решение пришло мгновенно. Приняв резко влево, обе сотни без развертывания в лаву - не было ни места, ни времени - пошли в атаку клином, врубаясь во фланг уже самим туркам. Во главе, на самом острие этого клина, шёл сам полковник.
  Турок больше, намного больше! "Хорошо, что я в счёте не силён!" - усмехнулся в последний момент перед сшибкой казак. Спаги отпрянули от неожиданного удара, подались. "Только бы не ввязались, не схлестнулись, а то съедят, не подавятся" - мелькнуло в голове.
  - Плотней держись! - срывая голос, в попытке перекрыть гул боя буквально взревел полковник и захрипел от рези в лёгких, захлебнувшись пороховой гарью. Они пробились, успели... почти!
  Охваченный с боков отряд казаков, потеряв уже несколько десятков человек, вот-вот должен был дрогнуть. В этот миг, Петруша, увидев рвущегося к ним дядю, понимая, что в сию секунду от их стойкости зависит всё, кинулся, увлекая за собой на турецкие ряды смешавшихся было казаков. Даря, тем самым, спешащим к ним на помощь, такие нужные сейчас мгновения. Целил он в самую гущу, где осанистый турецкий ага тоже что-то кричал, указывая саблей в направлении неожиданно возникшей сбоку угрозы. "Не дать развернуться! Не дать!" Петруша буквально вонзился в турецкую толпу.
  Увидев отчаянную атаку племянника, Иловайский дал шпоры Ворону, направляя его в ту же точку, складывая обе атаки в одну силу. Назад он не смотрел! Казаки дело знают и пойдут за ним хоть в ад! Да, там и был ад!
  Уже рядом! Всё, сомкнулись! Казаки пластовали шашками направо и налево, стремясь достать дальних на пределе длины клинка, ближних просто расталкивали конями, чтобы не дать заглохнуть прорыву, этих добьют, идущие следом. Некоторые, пробившись в самый центр, теперь дико вертелись в сёдлах, рассыпая удары по сторонам!
  Петруша схватился с толстым турецким офицером, проскользнув между прикрывавшими того двумя здоровенными турками, ловко притёр чалого к боку его лошади... Срубил отчётливо! Одним взмахом шашки, с потягом вдоль спины турка. Но не доглядел! И один из оставленных им за спиной спаги, круто развернув коня, достал его саблей.
  Иловайский, находясь уже в нескольких метрах, увидел, как племяш мешком вывалился из седла и, дико взревев совершенно дурным голосом, вздыбил Ворона, плашмя стеганув коня шашкой по боку. Не привыкший к такому обращению, но оценивший ситуацию тонким чутьём боевого коня, тот одним махом проломился к месту падения Петруши.
  Привстав в стременах, полковник с дикой силой, вложив в удар всю злость, боль и отчаяние, обрушил шашку на голову турецкого всадника, только что срубившего любимого племянника прямо у него на глазах. Верный клинок булатной стали не подвёл, как и всегда. Скрежет разрубаемого железного шлема слился с хрустом кости. Дыхнуло жаром и терпкой вонью человеческого мозга, брызнувшего кровью. "Получай пёс!"
  Казаки быстро теснили ряды врага, смешавшиеся после гибели своего командира. Полковник, не обращая внимания на кипевшую поодаль кровавую рубку, слетел с седла и, перевернув лежавшего ничком Петрушу на спину, принялся искать рану, постоянно приговаривая, - Петя, мальчик мой! Где болит? - но, почувствовав как горячо и быстро намокает кровью левая рука, глянул на правый бок племянника и застыл от ужаса.
  Сквозь прореху, лопнувшей от удара ткани синего казачьего мундира, зияла страшная колотая рана, из которой толчками выхлёстывалась кровь.
  "Всё! Это конец! - понял Иловайский, опытным взглядом сразу установив фатальную тяжесть ранения. - Что же я брату-то скажу? Как в глаза глядеть своим? Не уберёг!"
  Петруша, вздрогнув у него на руках всем телом, затих. Навсегда!
  - Василь Митрич, - вывел его из оцепенения голос урядника. - Так что, турков отбили, надоть вперёд! Своим помочь!
  - Турки, - бешено взъярился полковник. - Где? Коня!
  И с шага прыгнул в седло. Окинул взглядом казаков. Конвойная и резервная сотни почти без потерь, остатки Петрушиной, с прибившимися. Почти три сотни под рукой. Все лихие парни, один к одному. Посмотрел на поле боя.
  Слева, ближе к лесу, в версте не дальше, уланы и драгуны отчаянно бились с анатолийцами у самых стен крепости, их стремился поддержать гарнизон. Справа, донцы мало-помалу отступали под натиском основной массы турецкой конницы. Трое, может и все пятеро, турок на одного казака. "Держитесь братцы! Идём к Вам!"
  - Слушать команду! Налево заезжай! Рыысью, арш! - скомандовал Иловайский.
  Обернувшись к строю, он заметил, что к нему на помощь идут белорусские гусары, сбившие свои, рассеянные ранее, эскадроны. Впереди своего батальона отчаянно шпорил гнедого Орлов, мгновенно оценивший ситуацию, стремясь сократить ещё слишком большой отрыв от казаков и поддержать атаку друга с фланга.
  И сотни пошли вперёд, разворачиваясь лавой, заходя во фланг и тыл навалившимся на донцов туркам. Скорость скачки нарастала, казаки переводили коней в галоп.
  - Шашки вон! Кроши поганых! Ураааа! - заорал Иловайский, перекрывая дикий шум сражения. Ворон уже летел мощным карьером в отрыв от основного строя.
  Грозное "Ура!", грянувшее внезапно за спиной турецких всадников, предвкушавших победу, рвануло по нервам бойцов, кипящим на пределе человеческих сил. Упорная атака спаги в момент потеряла стройность. Группы и отдельные всадники шарахнулись в стороны.
  Вот только-только, за мгновение до этого, они были уверенными в себе гордыми воинами, готовыми победить или умереть, но уже нестройными массами, всё больше превращаясь в охваченное животной паникой стадо, разбегаются кто куда, размытые липким и потным страхом за свою жизнь.
  Иловайский яростно рубил во все стороны одновременно, да так, что его сторонились сами казаки. Безжизненными кулями валились из сёдел турки, попавшие под горячую руку полковника. Казалось, что даже и один он, ударив в тыл туркам, опрокинул бы их. "Вперёд! Гнать! Руби!" - кричал он непрерывные, сливающиеся в один крик, громкие команды, теперь уже не понятно кому. Себе или казакам?
  К нему прорвался Орлов. Попав в родную стихию, майор сразу включился в стремительный ритм страшной сечи, и пошёл крошить всех, до кого мог дотянуться.
  От места, где бились плечом к плечу эти два офицера, началось стремительное бегство турецких всадников. Возникшее пустое пространство быстро заполнялось рвущимися вперёд казаками и гусарами.
  Откуда только взялись силы у людей и лошадей, казалось вычерпанные до самого донышка, за эти часы непрерывного боя! Но оказалось, что силы ещё были. Чудо, но силы даже прибавились! И они пошли вперёд, за своим, охваченным неистовством схватки, полковником, переходя на мощный намёт! Всё быстрее и быстрее! И горе тем, кто не успевал убраться с их пути!
  Сжавшись в сёдлах, по всему полю разлетались анатолийские спаги, избивая плётками коней и вцепившись зубами в их гривы, заражая, как моровой чумой, оплошной паникой всю остальную турецкую линию. Гусары, драгуны, уланы и казаки других полков включаясь в этот стремительный натиск, поддаваясь единому порыву и ликующему победному крику, нарастающему волной, подхватывающему всё новые человеческие частички, сгребая их в одну смертоносную лавину.
  Поддерживая своих кавалеристов, ударила в штыки пехота!
  Победа! Слово, которое сейчас стучало в мозгу у каждого, часто-часто, в такт безумному ритму пульса. И даже у тех, кого смерть ещё выбивала напоследок из рядов чудовищной силой сражения, набранной к этому моменту. Но уже ничто не могло остановить, даже замедлить, победный натиск русских.
  Великий визирь Ахмет-бей с Кораном в руке выбежал навстречу толпам своих спасающихся солдат, но едва не был затоптан ими. Спасли янычары личной охраны, выдернув своего командира из мутного потока разбитой в бою армии.
  В лагерь, спрятаться, укрыться за валом и пушками, спастись, только этим жил в сию секунду каждый бегущий турок. Сделать было ничего нельзя! И Ахмет-бей, сохраняя остатки достоинства, присоединился к общему бегству.
  -----
  
  22 июня 1811 года, Рущук
  штаб Кутузова
  
   Кутузов, снял фуражку и перекрестился. Дело было сделано. Тяжёлая многочасовая баталия была решительно переломлена в пользу его армии.
  Конница настойчиво преследовала и, быстро удаляясь, гнала перед собой массы турок. Пехотные каре скорым шагом, почти бегом, шли следом, стараясь не слишком отстать. Артиллеристы снимались с позиций, брали пушки на передки, поспешая за своими товарищами. Свежий порыв ветра прокатился по полю недавней битвы, клубя пыль и предвещая вечернюю грозу.
  - Прикажите прекратить преследование! - неожиданно приказал Кутузов, обращаясь к де Ланжерону только что вернувшемуся с линии, где он отлично проявил себя, и высказавшему поздравления с решительной победой.
  - Как прекратить? Ваше превосходительство! - в полном недоумении и растерянности переспросил тот.
  - Приказываю, прекратить преследование неприятеля и отвести войска на линию, - повторил Кутузов, сделав вид, что не расслышал предыдущей реплики генерала.
  - Как прикажите! - ошарашено произнёс де Ланжерон, откозыряв почти по форме, но не донеся пальцы до канта шляпы совсем чуть-чуть.
  Повернувшись, к стоявшим за его спиной офицерам, Кутузов с ласковым стариковским прищуром, оглянув сразу всех, сказал:
   - Всыпали турку по первое число, теперь не скоро сунутся. Господа, от имени Государя благодарю всех за службу и исполнение своего долга! Войска отвести на линию, всем отдыхать! Доклады о потерях представить Карлу Фёдоровичу поскорее. Совет армии соберём завтра, о времени извещу особо. Ещё раз благодарю всех! Господь сегодня был милостив к нам!
  Перекрестился, и не спеша, вразвалочку, посеменил к своей коляске, стоявшей неподалёку.
  Немедленно, по его отбытии, все штабные начальники и, бывшие тут же, остальные офицеры, принялись сгоряча и в совершенной растерянности обсуждать случившееся. В их головах никак не укладывались последние распоряжения командующего армией. Как так, предоставить "золотой мост" совершенно разбитому противнику, отменить переход в общее наступление, вернуть армию на позиции!
  Обескураженные генералы и офицеры не находили слов, для определения случившегося. Слава богу, обвинить Кутузова в измене никому в голову не пришло, иначе дело могло иметь дурные последствия, учитывая ещё не утихшую до конца горячку боя.
  -----
  
  23 июня 1811 года, Рущук
  полковой лазарет
  
  Сознание пробуждалось медленно. Сначала Кирилл услыхал звуки вокруг, разные и незнакомые: кругом раздавались тяжёлые стоны и крики боли. Потом почувствовал запахи, и были эти запахи неприятные: крови и дыма. С трудом разлепил веки, но ничего не увидел: перед глазами плыл красный туман. Потом раздался знакомый голос.
  "Очнулся?!" - громко произнёс этот голос над самым ухом, от чего в голове загудело и первые неясные мысли опять смешались. "Да протрите же ему глаза", - сказал другой, уже незнакомый, голос. "Ничего страшного, это не его кровь", - подтвердил тот же незнакомый голос, в то время как мокрая материя, остро пахнущая водкой, легла на глазницы. "Пусть отмокнет немного, а то запеклась кровь-то. Небось в лужу лицом упал, - предположил неизвестный. - Благо, что не задохся. Посмотрим покамест, что с рукой".
  Над самым ухом противно заскрипело лезвие ножа, разрезая ткань мундира, потом кто-то сильно дёрнул за рукав, от чего плечо прокололо сильной болью, раздался треск рвущейся ткани, и по руке просквозила приятная прохлада. "Рукав оторвали", - понял Кирилл. Эта мысль почему-то страшно расстроила поручика. Стало нестерпимо жало чего-то, утерянного навсегда.
  "Подержите же его", - произнёс опять незнакомец, и чьи-то сильные руки прижали конечности Кирилла. В ране вспыхнул адский огонь, зародилась и разбежалась по всему телу дикая сверлящая боль. Поручик терпел недолго, и вскоре его стоны и крики слились с общим хором вокруг. Наконец мозг бережно отключил сознание и все ощущения исчезли разом.
  В другой раз сознание вернулось уже ясное и он наконец-таки увидел окружающих. Сначала это был Тверин. Капитан улыбался радостно, кивая ему головой:
  - Очнулся, Кирюша, молодец, - Заявил Тверин, не объясняя от чего поручик вдруг молодец. - Всё нормально, а рука заживёт.
  - Да-с, повезло вам, молодой человек, - подтвердил слова Тверина человек в красно-белом фартуке, протирая от крови стёкла очков. - Кость цела, а пулю я вынул. Вот, держите на память.
  Человек, в котором Кирилл узнал теперь полкового врача, вложил ему в левую ладонь кусок оплавленного свинца.
  - Но лечить будете долго, все ткани порвало очень основательно. И службу армейскую придётся оставить, - продолжал врач. - Ну, отдыхайте, поручик, меня другие раненые дожидаются. Дайте ему водки, всё полегче будет боль терпеть.
  Кирилл хотел что-то сказать, спросить, но врач уже ушёл.
  - Жив, - утвердительно пошелестел одними губами Кирилл, но Тверин понял. Слов не услышал, но вопрос понял.
  - Что мне сделается, я везучий, - подтвердил капитан. - Придавило, правда, малость. Но только бока намял, да ногу вывихнул, а так ничего, цел.
  - Что турки? - опять еле слышно прошептал Кирилл, говорить всё ещё не получалось.
  - Что турки, что турки, - рассмеялся Тверин, прикладывая к губам товарища плоскую фляжку. - Сбежали турки, только пятки сверкали. А тысяч пять, говорят, отбегались навсегда. Победа полная, друг мой.
  - Хорошо, - попытался улыбнуться Кирилл.
  Жадно припал губами к фляжке и выпил жгучий напиток не морщась. С облегчением почувствовал, как по жилам побежало и разлилось по всему телу приятное тепло, а боль действительно потеряла свою остроту.
  - У нас большая потеря? - спросил, сам страшась своего вопроса и возможного ответа. Он был уверен, что ежели ранили даже его, то сражение было кровопролитнейшее.
  - Убитых насмерть не много, несколько сотен, а вот раненых хватает, - вздохнул Тверин. - Тысячи две, али больше, не знаю точно. Вот ещё один наш инвалид.
  Кирилл повернул голову в направлении указанном капитаном и увидел ковыляющего к ним унтера Чекана, у которого голова и пол-лица хоть и были плотно укутаны бинтами, но всё равно сквозь них проступила кровь.
  - И ты живой, - уже несколько окрепшим голосом произнёс поручик. - Слава богу.
  - Теперь я как Михайла Ларивоныч. Живой, да кривой, - прошамкал Степаныч.
  - Голова цела, это главное, - заявил Тверин. - Видишь, какая крепкая она у тебя, пуля турецкая не берёт. Домой теперь поедешь.
  - Некуда мне ехать, - вздохнул унтер. - Где он, дом мой, посля стольких годов. У меня его и до рекрутства не было. Так что, просьбу имею, оставить меня в армии. Что ж, что без глаза. Эвон у нас сколь безглазых генералов, а им куда как больше моего глаза нужны. Мне теперь, с одним-то глазом, и целить удобнее.
  Сказал и захихикал, смешно и добро, за ним Тверин, потом Незнанский, а потом и все, кто был рядом, загоготали в полный голос. Врач, тоже улыбаясь, не понимая в чём дело, смотрел на своих пациентов в недоумении, но довольный их состоянием.
  Отсмеявшись, Кирилл почувствовал сильную усталость. От потери крови и влитой в него водки голова сильно кружилась, глаза слипались, и поручик провалился в глубокий сон, столь необходимый ему теперь.
  Он уже не видел, как от его носилок отошёл Тверин, а место капитана занял верный Егор, заботливо укутывая своего барчука тёплым верблюжьим одеялом.
  -----
  
  23 июня 1811 года, Рущук
  окрестности крепости
  
  Иловайский и Орлов стояли возле могилы Петра. Порывистый ветер с Дуная трепал непослушные волосы на их непокрытых головах. Молчали, думая о бренности и вечности, но молитв не читали; полковой батюшка уже отбарабанил своё и ушёл.
  - Давай, дружище, салютнём, что ли, - сказал Орлов, доставая пистолет.
  Полковник коротко кивнул. Взвели курки, подняли вверх пистолеты, разом нажали на спуск. Слитно грохнули два выстрела.
  - Помянем хлопца, - сказал Василий Дмитриевич. - Не седлать ему больше коня, не скакать лихо в поле, не рубать врагов и не любить девчат. Эх....
  Офицеры и бывшие с ними казаки наполнили чарки и молча, не чокаясь, выпили как простую воду жгучую горилку. Стало немного полегче.
  - Когда-нибудь и нас вот так... проводят, - вздохнул Орлов. - Такая у нас с тобой судьба, Вася.
  - Хрена лысого, - зло отмахнулся полковник. - Сначала я их всех закопаю, - он махнул рукой в сторону турецкого расположения, - а уж потом, как бог даст.
  - В этом деле можешь рассчитывать на мою помощь, - твёрдо заявил Орлов.
  Некоторое время молчали. Подъехал Вершинин. Спрыгнул с коня, подошёл к друзьям, молча и сильно пожал руку Василию Дмитриевичу, приобняв его за плечи. Потом подошёл к свежему холмику и отдал честь. Снял уланку, принял на левую руку и постоял с минуту молча.
  - Опоздал, прости, - сказал Вершинин. - За Кириллом заезжал по дороге. Сначала полк их искал, они сейчас на том холме, с которого турецких спаги вчера выбивали, стоят на позициях. Искал в полку, а он в лазарете. И сказать толком некому, всех офицеров и десятка на полк не наберётся. Досталось вчера егерям.
  - Что с ним? - спросил Иловайский.
  - Плохо. Говорят, что правую руку ему напрочь оторвало, - вздохнул ротмистр.
  - Вот ещё, чёрт возьми, - принялся ругаться Орлов. - Надо его навестить.
  - Уже не навестишь, всех раненых перевозят на тот берег. Кого в Журжу, кого дальше, в Бухарест. Приказ Кутузова, - доложил Вершинин. - Я навёл справки.
  - Отвоевался наш Кирюша, стало быть, - вздохнул Иловайский. - Хоть живой, и то слава богу.
  Они неспешно шли вдоль чёрных могильных холмиков, в которых уснули вечным сном пятьсот героев вчерашней баталии. В общем, не много, для такого дела, но каждый, из погибших вчера, был чьим-то мужем, родственником, боевым товарищем и вот эта необъятная скорбь висела сейчас неслышно в воздухе вокруг, давя любые эмоции, кроме печали. Они даже шли, стараясь ступать как можно тише, словно боясь разбудить ещё большее горе.
  - Что, не повезли домой хоронить? - тихо спросил Вершинин.
  - Да, разве довезёшь, по такой-то жаре, - горестно вздохнул Иловайский. - Пусть лежит Петя в одной земле с теми, с кем дрался в одном строю. Да и моим полегче. Погиб за Отечество, похоронен по-христиански. Всё одно тяжело, но хоть душу матери не рвать от вида мёртвого сына. Когда не на глазах, всё полегче, наверное.
  - Пожалуй, - согласился уланский ротмистр. - Ты сейчас куда, Василий Дмитриевич.
  - А всё туда же, в разведку, где мне, казаку, ещё быть, как не впереди всех. Так что давайте прощаться, други мои. Теперь у меня свой полк вот здесь, - полковник звонко припечатал сам себя ладонью по шее, - совсем времени нет.
  Молча и крепко пожали руки. Василий Дмитриевич легонько свистнул, подзывая Ворона, тот немедленно бросил щипать траву и подбежал к полковнику. Иловайский прыгнул в седло, ещё раз махнул рукой на прощание и умчался со своими казаками в сторону турецкого лагеря.
  - Знатный у Васи конь, - завистливо пробурчал Орлов. - Я вчера одного лишился, в первой же атаке, вот беда.
  - А ты ещё разок с Прибегиным сыграй, - порекомендовал Вершинин, садясь в седло.
  - Куда там, - вздохнул Орлов. - Лежит корнет Прибегин тут вот, с Петей Иловайским рядышком. Отыграл он своё. Молодёжь, лезут на рожон, а война дело тонкое, одной лихостью не управишься.
  - От тебя ли я это слышу, Володя, - изумился Вершинин. - Да, во всей армии нет другого такого отчаянного кавалериста как ты.
  - Я, стреляный воробей, меру знаю, мне можно, - улыбнулся майор, вскакивая на своего гнедого. - Ну, прощай, дружище. Даст бог, свидимся!
  - Честь имею, господин майор, - откозырял ему в ответ Вершинин.
  Друзья попрощались и рысью разлетелись в разные стороны, каждый в свой полк.
  -----
  
  24 июня 1811 года, Рущук
  ставка Кутузова
  
   Михайло Илларионович с удовольствием попивал горячий крепкий чай, круто сдобренный вишнёвым листом и другими травами. Рядом на блюдечке тонкие дольки лимона, слегка припорошенные сахарным песком, истекали липким и терпким сиропом, привлекавшим ловких ос. Кутузов, лукаво щурясь, как кот на завалинке, наблюдал за шустрыми насекомыми, таскавшими лимонный сок у него из-под носа.
   "И попробуй, отгони, - усмехнулся командующий. - Ужалят, что не обрадуешься. Ровно наши казаки".
   Пришедшее на ум сравнение ещё больше развеселило Кутузова. Он широко улыбнулся и позвал Кайсарова. Пока хорошее настроение, надо все приказы и письма написать. Под хорошее настроение и пишется легко.
   - Какой там у нас нумер приказа по армии, - спросил Кутузов.
   - Так что, 65-й, ваше превосходительство, - сообщил Кайсаров.
   - Вот и пиши, приказ Молдавской армии нумер 65, значит, от 24 дня июня года 1811, - неспешно говорил Кутузов, собираясь с мыслями.
   Отхлебнул из чашки добрый глоток чая, наслаждаясь его необыкновенным ароматом, опять улыбнулся, вспоминая, что за день до сражения отправил визирю аж 6 фунтов этого китайского напитка в подарок, будет теперь другу-Ахметке, чем горе запить.
  Кутузов ясно представил себе верховного визиря, пьющего с горя чай, присланный победителем, и эта картинка очень понравилась ему. От удовольствия потирая руки и тихо посмеиваясь, Кутузов продиктовал:
  "По воздании Всевышнему благодарения за победу, мною одержанную, считаю, во-первых, справедливым долгом изъявить истинную мою благодарность вначале г.г. генералам, товарищам моим, содействовавшим искусством и мужеством своим к разбитию сильного неприятеля; не менее сердечную признательность мою объявляю г. штаб- и обер-офицерам, столь достохвально должность их выполнивших; нижним чинам, в сражении бывшим принадлежит участие в победе сей, они твердостию своею не уступили нигде мечу неприятеля, и те части войск, которые я во время самого жаркого сражения близко видеть мог, во всех тех видел дух русских и победу, уже написанную на их лицах.
  22-е число июня пребудет навсегда памятником того, что возможно малому числу, оживленному послушанием и геройством противу бесчисленных толп, прогнать неприятеля. Генерал Голенищев-Кутузов"
  Взял у Кайсарова лист, перечитал текст. Всё было складно. Размашисто подписал.
  - Приказ сей огласить по армии немедля. А отдельно каждому объявить мою личную благодарность. Все молодцы!
  Кайсаров ушел. Михайло Илларионович подозвал Глинского.
  - Андрюша, такое дело, вот эти письма Екатерине Ильинишне моей и Михайле Богдановичу запечатай и отправь первой же почтой, - Кутузов протянул Глинскому два листа, исписанных своим прыгающим и неразборчивым почерком. - И составь официальную реляцию государю, пора уже. Что писать, сам знаешь.
  - Уже готово, ваше превосходительство, - доложил Глинский, протягивая гербовый лист.
  Кутузов пробежал текст, кивнул, соглашаясь, и подписал.
  - Всё! Отправляй, голубчик! И приглашай начальников на совет через два часа.
  - Будет исполнено, - подтвердил Глинский. - Ещё вас в приёмной известный вам человек дожидается.
  - Зови немедля, - всполошился Кутузов.
  Глинский пригласил в кабинет уже известного ему Виктора, а сам вышел и плотно прикрыл створки дверей.
  - Оставим формальности, - сразу перешёл к делу Кутузов. - Что?
  - Измаил-бей выступил из Софии в Видин третьего дня. Двадцать тысяч солдат и офицеров балканских провинций, артиллерии полевой только десять малых пушек. Он рассчитывает пополнить её из арсеналов Видина, но это уже невозможно.
  - То есть, если я правильно понимаю, его авангарды уже в Видине?
  - Наверняка. Но переправляться он начнёт ещё не скоро. На всём видимом ему протяжении Дуная нет ни одной пригодной лодки, не говоря уже о баркасах и шебеках.
  - Ну, это дело наживное. Построят. Плоты сколотят. Худо-бедно, но переползёт бей на наш берег, - задумчиво произнёс Кутузов. - Главное теперь, чтобы Засс с Воронцовым не сплоховали. Вы их уже известили.
  - Разумеется, в первую очередь, по дороге к вам, - подтвердил Виктор. - В последнее время мне вообще приходится очень много путешествовать. Полезнейшее, знаете ли, дело. Узнал столько нового. Причём в тех самых местах, где бывал до этого много раз. Просто удивительно.
  - Век живи, век учись, - подтвердил Кутузов. - Придётся вам задержаться ненадолго, пока я отпишу нашему другу в Видин. Отвезти придётся вам. Поручик наш сейчас сильно занят по долгу службы. Раз уж всё равно путешествуете, то не в тягость будет.
  - Как прикажете, ваше превосходительство, - наклонил голову Виктор.
  - Присаживайтесь. Вот чай, баранки, пряники, угощайтесь, - радушно предложил Кутузов.
  - Очень кстати, с утра ни маковой росинки во рту, - обрадовался Виктор. - Совсем нет времени нормально поесть.
  Виктор уселся за стол и, налив полный стакан чаю, принялся уминать всё, что сумел найти на столе гостеприимного хозяина.
  "Надо же, как оголодал, - подумал Кутузов. - Вот ведь, что значит война и выгода. Богатейший же человек, а поди ж ты".
  Командующий позвонил в колокольчик, немедленно явился Глинский.
  - Давай-ка, Андрюша, отпишем мы бумагу одну, другу нашему в Видин-городок. - сказал Кутузов. - А напишем мы ему вот что.
  Увидев, что Глинский готов записывать, Михаил Илларионович потёр лоб рукой, как бы собирая мысли в одно целое, и надиктовал по-французски небольшую записку следующего содержания:
  "Милостивый государь! Я был безмерно рад узнать, что Вы пребываете в добром здравии, а невзгоды обходят Вас стороной. Широкий Дунай разделяет нас, но объединяет общее желание окончить поскорее эту войну. Желание Вашего знакомого И, навестить нас на нашей стороне реки, к великому моему сожалению, не совпадает с моими планами. Принять его сейчас со всеми почестями мне было бы весьма затруднительно, а принимать гостей кое-как я не люблю. Ежели Ваш знакомый И всё равно захочет отправиться ко мне в гости, то полагаю, что Вы изыщите средство подсказать ему самый удобный путь такого путешествия. Надеюсь, что удобство переправы через Дунай в устье Жио, хоть немного скрасит его впечатление, от недостаточного внимания, которое мы сможем ему уделить. На сём, остаюсь Вашим верным другом!"
  Кутузов взял бумагу, сделал знак Глинскому выйти и передал письмо Виктору.
  - Зная содержание письма, мой друг, вы сможете передать и на словах суть моей просьбы, если обстоятельства вынудят вас уничтожить саму бумагу. Будьте осторожны, храни вас Господь!
  Виктор поклонился, бережно спрятал письмо на груди и немедленно исчез за дверью кабинета.
  Через два дня, если, бог даст, всё будет нормально, Мулла-паша подскажет черкесскому наезднику, где удобнее всего попасть под огонь наших пушек при переправе", - усмехнулся про себя Кутузов.
  Измаил-бей был давно знаком командующему, ещё по службе у Потёмкина. Что произошло в те далёкие годы и насколько справедливы были обвинения бея в измене, Кутузов по сию пору не знал, но бывший офицер русской армии, отмеченный наградами за храбрость, с тех пор служил на другой стороне.
  "К нему бы ключик подобрать, - размышлял Кутузов. - Напомнить бею о службе прошлой, чтоб уж не беспокоиться вовсе о напасти с той стороны, а все силы бросить против визиря, да закончить войну. Кого бы отправить к нему с приветами и пожеланиями? Надо выяснить, нет ли в армии офицера, кто с ним в те годы коротко знаком был".
  Эта мысль отложилась до срока на свою "полочку", равная среди прочих неотложных вопросов. Теперь она не будет "списана в архив" до своего решения, а пока были более неотложные дела, в приёмной нарастал гул голосов начальников армии, прибывающих на Совет.
  Кутузов сделал знак Глинскому, чтоб приглашал всех в кабинет, а сам занял место во главе длинного стола, наспех сколоченного из свежих, не оструганных, сосновых досок, приятно пахнувших хвоей.
  Генералы входили, здоровались и торопливо занимали места за этим столом согласно чину. Все ждали, разумеется, разъяснений командующего по поводу отданного им приказа, отменившего позавчера преследование турок.
  Но Кутузов, понимая, конечно, что ждут сейчас от него, сначала добрых полчаса с удовольствием перебирал перипетии тяжёлой, но победной для русской армии баталии. Отмечал каждого присутствующего особо, не жалея ярких красок для восхваления их геройства, смекалки и распорядительности.
  Генералы краснели от удовольствия как малые дети, радуясь, что их подвиги не остались без внимания, будут сообщены государю, а там очередные чины и награды не за горами, да и место достойное в победоносной истории Российской Империи. Кому же не приятно о себе лестное услышать?!
  "Ваша инициативность и распорядительность, господа, была выше всяких похвал, посему ни одной минуты я не был в беспокойствии, ни об одном пункте нашей позиции, оставаясь всё время сражения благодарным зрителем, а не командующим", - закончил свой разбор итогов баталии Михаил Илларионович.
  Почувствовав, что все успокоились, атмосфера за столом разрядилась, а настроение сменилось на доброжелательное, Михаил Илларионович перешёл к главному:
  - Многие сейчас спрашивают себя и меня, отчего мы турок не погнали далее, коль скоро баталия для нас столь удачной была, - радушно улыбаясь, неспешно начал Кутузов главный разговор. Слово "многие" он несколько акцентировал, чтобы все ощутили себя "немногими", избранными, сумевшими, в отличие от "многих", понять непростой замысел командующего. - А ответ-то простой. Если пошли бы за турками, то, вероятно, до самой Шумлы гнали бы их. Ну а потом, что станем делать? Надобно будет возвратиться, как в прошлом году, и визирь объявил бы себя победителем. И опять начинать всё сначала в следующем году. Гораздо лучше, ободрить моего 'друга', и он опять придет к нам. Чего нам за ним попусту бегать.
  Генералы одобрительно закивали головами, зашумели вразнобой, подтверждая истинность слов Кутузова.
  - Верно, ваше превосходительство, - одобрил слова Кутузова Ланжерон. - Я уже отдал приказ укрепить холм за нашим левым флангом, поставить там батарею и 7-й егерский полк в прикрытие.
  Ланжерону так хотелось сказать всем присутствующим, мол, он первым - раньше всех! - понял как следует поступить, что генерал как бы "запамятовал", что занять холмик тот ему сам же Кутузов и приказал сразу после сражения, опасаясь, что турки, восстановив порядок, могут попытаться сгоряча взять реванш.
  - Отменная распорядительность, Александр Фёдорович, - подтвердил Кутузов. - Теперь, господа, приводите свои части в порядок. Уже скоро вам предстоят дела ещё более трудные и славные. Ну а мне, старику, почивать пора.
  Все разошлись хорошем настроении и в полной уверенности, что Кутузов решил и дальше бить турок в поле перед крепостью, пока не истощаться их силы и они сами не запросят мира. Таким образом, получалось, что генеральное сражение ещё впереди.
  Они очень удивились бы, узнав, что Михаил Илларионович уже давно принял решение отступать за Дунай, даря туркам столь знатный презент - Рущук!
  -----
  
  25 июня 1811 года,
  крепость Рущук
  
   Прибывавшим в штаб начальникам с утра было сказано, что командующий отдыхает. Привыкшие к такой манере Кутузова, все разошлись по своим делам, предупредив адъютантов, чтобы те немедля послали за ними, когда тот проснётся.
   Дежурный адъютант командующего, князь Глинский, объявлявший всем о перерыве в делах, вошёл в кабинет и остановился в дверях, ожидая дальнейших распоряжений.
  Кутузов сидел в кресле, прикрыв глаза рукой, в обычной своей позе. Со стороны можно было подумать, что в кресле дремлет добродушный и хлебосольный русский помещик в чине отставного бригадира, не выше.
  Но князь уже давно знал, что сейчас под этой маской спокойствия и умиротворённости продолжается напряжённая работа мысли этого удивительного человека. Потом эти мысли примут лаконичные и отточенные формы приказов и распоряжений, приводя массы людей в целесообразное и упорядоченное движение. Закрытый здоровый глаз ничего не означал. Просто, так Кутузову было легче сосредоточиться. А подумать ему было о чём.
  Внезапно, не открывая здорового глаза, Кутузов спросил:
  - Что, Андрюша, много там народу собралось?
  - Я объявил, что Вы почивать изволите. Все разошлись по своим делам. Только адъютанты остались, караулят!
  - Вот и славно! Они сейчас думают, что я теперь уже полно проявил себя несостоятельным командующим, вот и разошлись по другим делам. Пошли по знакомым, косточки мои промывать. Поди и ты, князь, числишь меня в дураках, а? - спросил Кутузов. - В наступление не иду, визиря боюсь?
  - Помилуй Бог, как можно, Михайло Илларионович! - открестился тот.
  - Вижу, что числишь! Старый, мол, у нас командующий, нерешительный, чего с него взять. Вот бы нам помоложе кого? А? Аль, скажешь, не прав я?
  - Михайло Илларионович! Я вам верю, как отцу родному, и знаю, коли чего Вы приказали, значит было зачем! А коли не хотите прояснить, то так и должно!
  - А ведь и верно! Офицеру, по Уставу Петра Алексеевича, лишних вопросов генералам задавать не положено! Да и в ложе твоей тебя ведь тоже учили старших-то слушать? - хитро прищурился на Глинского Кутузов, а увидев показное недоумение в глазах собеседника, добавил: - Полно, Андрюша, не тебе меня обманывать! А в масонстве твоём ничего зазорного нет, коли использовать его для пользы Отечества, а не иначе. Я вот с этого большую пользу для дела имею, где ж ещё было такую разведку собирать. Бродил бы сейчас в потёмках! Одно тебе скажу - не позволяй играть им с собой, как кошке с мышкой. Сначала думай, потом делай!
  - Я так и стараюсь, Михайло Илларионович!
  - Что турки? Казаки вернулись?
  - Казаки наблюдают за ними безотлучно! Сидят тихо, носа бояться высунуть из лагеря своего. Всё-таки сильно напугали мы их третьего дня!
  - Пусть их! Уйдём за Дунай, они и повылезут! Слухи мы уже распустили, что раненых у нас видимо-невидимо, порох кончился, фураж да провиант на исходе! Запорожцы султанские, что туда-сюда всё время шастают, скоро визирю эти слухи передадут! Тогда крепость взорвём и за Дунай гарнизон выведем! Турка нам не побить надобно, а разбить полно, чтоб он, окаянный, не токмо убежал, голову потеряв, а и пардону запросил полного. Войну надо кончать! У нас на очереди другой решимец дожидается, посурьёзней. И тридцать тысяч войска, из армии Молдавской, ой, как не лишние тогда будут. Понял?
  - Как есть понял, Михайло Илларионович! - было ясно, что Глинский ничего не понял, но вздохнул в душе с явным облегчением. Глаза блеснули обретённым смыслом.
  - А коль понял, то и помалкивай!
  - Слушаюсь, Ваше Превосходительство! Рад стараться, помалкивать! - князь уже глядел орлом.
  - Почту разбери! Эвон сколько бумаг наслали за эти дни! На час тебе, не меньше! - приказал Кутузов, давая Глинскому время успокоиться. - Да, коли есть от Екатерины Ильинишны чего, так мне подай тотчас же!
  - Пожалуйте, - адъютант протянул ему небольшое письмо. - А вот, от военного министра депеша!
  - Эту, в стопку для важных положи, сверху. Потом прочту. Устал больно. Столько дней в деле! Стар я уже для таких обшрунтов. Передай, чтобы с представлениями на отличившихся не тянули! Все отменно себя проявили! Иловайского особо отметь, к Георгию, который там у него, и к чину. Заслужил!
  - Не утвердят его на генерала, Михайло Илларионович. По завершению кампании бы надо! Тогда уж точно не откажут, - сказал Глинский, тонко разбиравшийся в таких делах.
  - А то не нашего ума дело! Как Государь решит! - устраиваясь поудобнее, в обитом мягкой кожей, турецком кресле, проворчал недовольно Кутузов. - Коли уж за такой маневр, решивший судьбу дела, кавалеристу генерала не давать, то и у меня забрать должно! Впрочем, ты прав, конечно. Скоро все так завопят, что не до того будет. Отложи его на чин до конца кампании, но бумаги составь. Вот что, подай-ка мне письмо Михайла Богданыча, вдруг, что неотложное.
  Распечатал поданный пакет и погрузился в чтение. Лицо его, по мере прочтения, становилось всё оживлённее, а закончив чтение он даже тихонько, по-стариковски, засмеялся.
  - Что ж теперь будет-то, Михайло Илларионович? - напряжённо спросил Глинский. - Мы же рапорт государю отослали о победе полной, а теперь вот отступим?
  - А что будет, то Бог ведает! А вот что делать должно, то нам решать! Мы свой долг до конца исполним, - заключил Кутузов. - Давай-ка, отпишем Михаилу Богдановичу! Ему там, в Санкт-Петербурге, скоро уже, ох, как несладко будет!
  - Я весь внимание! Диктуйте Ваше Превосходительство! - сказал Глинский удобно устроившись за столом с пером в руках.
  Кутузов помолчал немного, обдумывая письмо, смешно пожевал губами, опять закрыл здоровый глаз и начал диктовать:
  ...Я по совершенному убеждению, принял мысль тотчас после одержанной над визирем победы оставить Рущук... Итак, несмотря на частный вред, который оставление Рущука сделать может только лично мне, а предпочитая всегда малому сему уважению пользу государя моего... выведя жителей, артиллерию, снаряды, словом, все и подорвав некоторые места цитадели, 27 числа перешел я совсем на левый берег Дуная...
  Закончив диктовать, Кутузов на минуту задумался, потом, обращаясь к ошеломлённому Глинскому сказал:
  - Давай сюда, подпишу, - склонив голову, бегло просмотрел текст письма, расписался внизу и поставил дату ещё не наступившего дня. - У министра на столе считай в тот день и будет. Когда на меня пасквили зачнут присылать, он уже всё точно знать должен. Предупреждён - вооружён! И готовь приказ по армии, чтоб всё в точности, как письме Михаилу Богдановичу отписал я. Сегодня двадцать пятое у нас, а значит на всё про всё осталось два дня. Двадцать седьмого на этой стороне Дуная никого быть не должно.
  -----
  
  27 июня 1811 года, Рущук
  переправа через Дунай
  
  В гнетущей тишине, в полном недоумении, едва сдерживая возмущение, покидали Рущук солдаты и офицеры Молдавской армии. Они дрались у стен этой крепости, жертвуя всем, не щадя самой жизни, а теперь, без боя, после полной и безоговорочной победы над врагом, получен приказ отступать. Уходить за Дунай спешно, взрывая бастионы, сжигая всё, что нельзя забрать с собой.
  Пехотные полки и артиллерия в основном были уже на другой стороне. Теперь по понтону скорбным непрерывным потоком шли телеги, тяжело гружённые нехитрым домашним скарбом, а рядом понуро брели большие болгарские семейства, покидающие Рущук перед приходом турок. Вот так же, ещё совсем недавно, покидали их собратья Никополь и Силистрию. Ничего хорошего ждать от прихода турок им не приходилось.
  - До двадцати тысячей семейств булгарских стоят теперь таборами под Бухарестом. Господарь уже и не знает, что с ними делать, - сообщил Кутузову, наблюдающему за переправой, генерал Гартинг.
  - Устроить надо людей, землю им дать, чтоб обживались, хозяйством обрастали. Я ему должен объяснять, что делать нужно? - раздражённо спросил Михаил Илларионович. - Люди справные, трудолюбивые, честные! Любо-дорого! Подданные новые ему, что ли, не надобны? Так пусть скажет, мы их в Россию переселим, у нас места хватит. Буду просить у государя разрешения, сформировать болгарское ополчение, на манер милиции, всё нам помощь.
  - Да, подкрепления нам бы не помешали, - подтвердил Эссен, командовавший арьергардом.
  - Буду просить государя, - подтвердил Кутузов. - И командуйте генералу Резвому, чтобы выводил гарнизон, болгары уже перешли совсем. Ускорьте движение, сколь возможно.
  Идея, сформировать воинские части из переселившихся болгар, давно уже родилась у Михаила Илларионовича. Сначала как общая мысль, связанная с необходимостью высвободить сколь возможно войск для главного корпуса, возложив на такое ополчение задачи самообороны по левому берегу.
  Потом, опираясь на успешный опыт использования в армии вспомогательных батальонов сербских пандуров, Кутузов замыслил вооружить таким же манером и болгарских волонтёров, возложив на них и охрану берега и гарнизонную службу, о чём отписал Михаилу Богдановичу.
  Барклай докладывал государю, но в тот раз идея создания массового земского ополчения из болгар, была отложена в долгий ящик. Император не хотел понапрасну нервировать господаря, создавая целую армию на его территории, которую, возможно, придётся оставить после подписания мира с турками. И что делать, если потом болгары не захотят добровольно сложить оружие? Не хотелось и тревожить австрийцев, которые, хотя и были союзники Наполеона, но "не совсем враги" России. В общем, дело пока заглохло из политических соображений.
  Михаил Илларионович присел на скамеечку, подставляя лицо свежему ветерку с Дуная. Здесь, у воды, было много легче переносить жгучую жару этого лета. В прошлом году, как сказывали офицеры, лето было не в пример прохладнее, но ночи теплее. Ныне же днём не продохнуть, зато ночью хоть шубу одевай: сыро и холодно. "При такой влажности и дожди не нужны, не то, что в моих Горошках", - подумалось Кутузову.
  В период одной из своих отставок, Михаил Илларионович, как обычно всерьёз и основательно, занялся сельским хозяйством. Он и на этом поприще достиг немалых успехов - имения стали приносить куда больший доход, - но изрядно заскучал и новое назначение тогда пришлось очень кстати.
  Однако, те годы не прошли даром, и время от времени он невольно прикидывал урожайность поля, мимо которого проходили полки, погоду отмечал не только применительно к условиям марша, но и к видам на урожай, на всякий случай осмотрел устройство большой водяной мельницы возле Журжи, размышляя, где можно сладить такую же в своих поместьях.
  "Когда-нибудь, выйдя в отставку, может быть и придётся посвятить остаток дней своих сельскому управлению в родовом гнезде на Псковщине, или в Горошках, - размышлял порой Михаил Илларионович. - Любая отставка может ведь стать и последней. Был губернатором Санкт-Петербургским, был Киевским, был Виленским, стану Горошковским, мне не привыкать".
  - Гхмм, - раздалось над головой командующего, привлекая внимание.
  Кутузов повернулся и посмотрел на подошедшего:
  - А, это ты герой, - увидев Иловайского, заулыбался Кутузов. - Молодец, что сказать. Не было времени лично поблагодарить, прости. Прими вот теперь мою благодарность безмерную. Лучше поздно, чем никогда. Ещё раз, прости старика.
  - Что вы, Михайло Илларионович, - смутился полковник. - Как же можно. Понятно, что дел у вас больше, чем у нас всех вместе взятых. Благодарю вас и просьбы одна есть у меня. Разрешите?
  - Проси, молодец, всё, что в моих силах, исполню, - пообещал Кутузов.
  - Дозвольте мне с полком на этом берегу остаться. Есть у меня охота, по тылам ихним погулять, пощекотать их пикой с другого бока.
  - Дельное предложение, но не ко времени оно, - задумчиво ответил Кутузов. - Сейчас нам все силы надобны на том берегу. Больно силён пока что визирь. Вот ослабим его немного, тогда сам тебя найду и приказ дам, обещаю.
  Кутузов встал, взял Иловайского под руку и прошёлся с ним немного в сторону.
  - Мне, голубчик, сейчас нужно, чтобы турки на этом берегу себя в полной безопасности чаяли и животы свои на солнышке грели, ни о чём не думая! Успокоить их надобно, а не беспокоить понапрасну. Поэтому, Вася, переходи на наш берег и карауль их переправу, чтоб мне турки ненароком сюрприз не поднесли.
  - А если они на нашу сторону не полезут, что тогда? - спросил полковник.
  - А и полезут. Обязательно полезут, верь мне, - Кутузов лукаво прищурился. - Вот тогда, друг мой, и наступит твоя очередь, а команду я тебе дам.
  - Благодарю за доверие, Михайло Илларионович, - вытянулся по стойке смирно полковник. - Мышь на наш берег не проскочит.
  - Да, пусть себе, - махнул рукой Кутузов. - Пусть хоть тысяча мышей проскочит. Ты их зря не пугай. Мне лишь сразу знать дай, как только их увидишь. Уразумел?
  - Будет исполнено, ваше превосходительство, - подтвердил Василий Дмитриевич.
  В этот момент серия гулких взрывов потрясла окрестности. Иловайский невольно обернулся на звук.
  - Не обращай внимания, - успокоил его Кутузов. - Это Гартинг туркам крепость портит. А посему сигнал нам, уходить на наш берег. Догоняйте нас, полковник.
  -----
  
  август 1811 года,
  крепость Журжа
  
  Михаил Илларионович встал не слишком рано, ближе к полудню, засиделся далеко за полночь, разбирая корреспонденцию, а большей частью размышляя о текущих делах.
  Визирь по-прежнему не решался начать переправу. Со времени достославной победы при Рущуке и оставления крепости неприятелю минуло уже два месяца. На носу осень, а турки всё ещё на той стороне.
  Сил у них заметно прибавилось, полевой лагерь разросся, обжились османы на новом месте, обросли большим табором, обозом, маркетантами всех мастей, но с места не двигаются. Уже поди и забыли, с какого конца ружья заряжать.
  В армии все начальники поголовно недовольны действиями командующего. Все считают, что он чуть ли не украл у них победу и славу. Хотя государь всех отличившихся генералов отметил милостью своей довольно, но всё равно ропщут, негодники. Ланжерон теперь, став генералом от инфантерии и сравнявшись чином с командующим, ходит гоголем, объясняя всем желающим очевидные ошибки своего начальника, сделанные, по его убеждению, в последнее время.
  Многие были с ним согласны. Организовали что-то вроде кружка по интересам, собираются на чай у Александра Фёдоровича в его штабе в деревне Петрики - смешное название! - и петрят себе там, чешут языки. В основном французы - петухи гальские, коих в армии немало, но и прочие иноземные герои-наёмники. Все решительные командиры, всё знающие и всё умеющие, хвалят друг друга без устали. "На словах уже и Константинополь взяли", - усмехнулся Кутузов, знавший об этих посиделках весьма достоверно.
  Что болтали, то пустое. Хуже было, что повадились писать на него пасквили в столицу. Военный министр получал пачки каждую неделю, но и государю рапорты тоже поступали регулярно. Каждый раз Михаилу Богдановичу приходилось выслушивать высочайшее неудовольствие и оправдываться, доказывая целесообразность и разумность действий Кутузова, подтверждая своё полное с ними согласие. "Вы сговорились", - заявлял Барклаю недовольный Александр. В ответ военный министр только пожимал плечами, не понимая, что уж такого странного в согласованных действиях военного министра и командующего армией.
  Все эти сплетни Михаил Богданович каждый раз сообщал Кутузову весьма подробно.
  Понять Александра было можно. Только-только получил он рапорт о решительном разгроме турок под стенами Рущука, осыпал наградами победителей, возложив на самого командующего свою парсуну в знак особой милости, а через десять дней получает доклад об оставлении крепости неприятелю и отступлении победителей за Дунай.
  И Наполеон ехидничает, о чём сообщает Чернышов, и в Стамбуле у султана праздник до небес, да и в Европе все посмеиваются над незадачливым русским предводителем. В общем, предостаточно причин, чтобы быть недовольным, у императора всероссийского. Предостаточно. Хорошо, что осторожен и опаслив государь, не склонен к резким решениям как его отец, а то мог бы поломать всю игру одним махом.
  Лазутчики вот тоже доносят, что визирь устроил своим начальникам разнос небывалый, когда узнал, что русские отступили за Дунай. Обзывал всяко-разно, обвинял, что украли, мол, у него безоговорочную победу, побежав с поля боя, когда русские были почти разбиты наголову. Турецкие командиры молчали потупясь, да что тут скажешь в своё оправдание, когда грозный русский сераскир Кутузов по прозвищу бир-гиёглю, что значит одноглазый, сам сбежал за Дунай.
  Русские генералы и офицеры тоже недовольны бездействием, но мнение при себе держат, и донесений в столицу вроде бы пока не строчат.
  Что-то удерживает друга-Ахмета на том берегу. Возможно, что и неудачи Измаил-бея, тот всё никак не мог организовать переправу, а возможно, что и какие-то нехорошие предчувствия одолевали визиря. Или что прознал через лазутчиков своих, коих на левом берегу у него тьма-тьмущая, об усилении главных сил Кутузова. Что уж тут поделать, две дивизии в карман не спрячешь.
  Дело в том, что получив уверения канцлера о невозможности разрыва с Наполеоном в этом году, Кутузов всё-таки вытребовал себе подкрепления. Причём, отправив просьбу военному министру, помня об его обещании, содействовать во всём, отдал приказ сам, чтоб не терять зря времени. Уже генерал Ермолов доложил о прибытии своей девятой дивизии, уже Марков вел свою пятнадцатую форсированным маршем к Бухаресту, когда Михаил Илларионович получил одобрение своих действий из Санкт-Петербурга.
  - Ну, вот, как и оно и должно было статься, - по-стариковски себе под нос забухтел командующий. - Все в недоумении, а Государь в гневе. Из армии нашей уже сто депеш про мои фортели получено. Кто только не написал. Расшумелись, умники, крепость неприятелю без боя сдал, можно подумать я тут ради одного только Рущука. Теперь, я думаю, все ждут, когда меня снимут с армии. Однако девятую и пятнадцатую дивизии, как я и думал, Михаил Богданович мне сосватал, слава Богу. Не хватало мне ещё высочайшего неудовольствия за самоуправство. Вот только, не вспугнул ли я этим достума своего, тогда беда.
  - Ваше превосходительство, к вам хорунжий с донесением, - доложил Глинский. - Дело неотложное говорит.
  - Зови, - разрешил Кутузов.
  - Ваше высокопревосходительство, хорунжий Кравец, сотник полка полковника Иловайского, - отчеканил ладный молодец, улыбаясь до ушей.
  - С чем прислан? Говори, не лыбься попусту, - напустился на него Кутузов.
  - Так что, турки переправляются, ваше высокопревосходительство, у Слободзеи, - доложил Паша Кравец, зубоскаля пуще прежнего.
  - Может диверсия, али разведка, - на всякий случай спросил Кутузов, погрозив пальцем не в меру весёлому хлопцу, понимая, однако, что Иловайский просто так, не разведав, гонца присылать не стал бы. Но уж очень не хотелось ему обмануться.
  - Никак нет, ваше высокопревосходительство, - уже почти смеялся сотник. - Всё как положено! Янычары, спаги, пушки, уже тыщи две их на нашем берегу. Мы им спуску не даём, так что подмога нужна, одним нам не сдюжить.
  - Слава богу, - перекрестился Кутузов, обращаясь к иконам в красном углу. - Хорунжего, Андрюша, за весть добрую накормить, напоить и пусть отдыхает. Ступайте, а я богу помолюсь. Благодарить буду, что не оставляет он нас!
  -----
  
  28 августа 1811 года,
  турецкий плацдарм
  
   Турки высыпали на берег густо. Первыми янычары, за ними кавалерия, потом перетащили пушки. Быстро расползлись по берегу и принялись укреплять позиции.
   В ожидании подхода главных сил, русская лёгкая кавалерия делала всё, что могла. Раз за разом водил свой полк в изнурительные атаки и Иловайский, каждый раз вклиниваясь в турецкие порядки почти до самого берега. Но каждый раз приходилось возвращаться, чтобы избежать окружения превосходящими силами анатолийских спаги.
  Дрались турки решительно и зло. Из-за реки их нестройно, но постоянно и настойчиво поддерживала крупнокалиберная артиллерия. Особого урона от неё летучим легкоконным сотням и эскадронам не было, но турецкие фланги заградительным огнём худо-бедно прикрывала, а в лоб турок было уже не взять. По зеркальной глади Дуная непрерывно сновали туда-сюда десятки лодок и плотов, непрерывно подвозя подкрепления.
  Раздосадованный отсутствием поддержки, в первую очередь пехоты и артиллерии, полковник отвёл свои сотни для передышки и подготовки очередной атаки. Теперь, справа от него разворачивались чугуевские уланы, слева в кустарнике замелькали оливковые ментики ольвиопольцев, сливающиеся с листьями акации схожим цветом. "Надо согласовать атаку, чтобы одним махом", - подумал Иловайский.
  Как бы в ответ на его мысли примчался нарочный от ольвиопольцев.
  - От ротмистра Ридигера, ваше превосходительство, - доложил совсем ещё безусый корнет. - Приказано передать, что наш эскадрон ждёт вашего сигнала.
  - Браво Ридигер, - невольно воскликнул полковник и увидел спешащего к нему рысью уланского офицера.
  - Господин полковник, ротмистр Вершинин приказал передать, что уланы готовы к атаке.
  - Отменно, - радостно подтвердил Василий Дмитриевич и отсалютовал шашкой сначала Ридигеру, гарцующему во главе ольвиопольцев, а затем и другу Саше. Офицеры ответили тем же.
  - Горнист, сигнал к атаке, - махнул рукой Иловайский.
  Зазвенела музыкальная медь, и чёткие отрывистые ноты призывно понеслись над полем. Полковник почувствовал, как от этих звуков привычно заиграла кровь, побежала быстрее и быстрее, закипая пышущим жаром.
  - Прямо, рысью, арш, - что было сил прокричал Иловайский, в один миг выбрасывая из лёгких весь набранный воздух, стараясь, чтобы его услышали не только его казаки, но и соседние регулярные эскадроны.
  Кавалерия приняла с места, постепенно наращивая темп скачки, стараясь выдерживать общий фронт. Копыта коней всё решительнее выбивали комья чернозёма из придунайского заливного луга. Самые нетерпеливые уже переводили коней в галоп, стараясь успеть первыми на кровавый пир смерти.
  Турки заметались возле четырёх пушек легкой батареи, которую они только начали устанавливать на пологой возвышенности, не успевая толком ничего. Пехота, бывшая в прикрытии орудий, нестройно выпалила из ружей в сторону стремительно накатывающейся русской кавалерии, но с перепуга сделали это слишком рано и пули, жужжа беспорядочным роем, разлетелись в воздухе даром, никого не задев.
  Прикрытие по сторонам батареи, так и не успевшей разрядить свои пушки, смяли и погнали к реке уланы Вершинина и гусары Ридигера, а казаки на полном скаку, перемахнув через мелкие канавки и невысокий - с аршин, не более - вал, только начатый турками, ворвались на батарею и одержали все четыре пушки.
  - Отгоняйте к нам, - приказал Иловайский. - В хозяйстве пригодятся!
  Донцы ловко зацепили лафеты арканами, где надо подтянули, где нужно ослабили и поволокли эти мелкокалиберные пушечки в своё расположение.
  И вовремя. От берега, разворачиваясь широким полумесяцем, приближались густые массы анатолийской конницы. Турки не спешили. Видя своё огромное численное превосходство, охватывали русскую кавалерию широко и основательно, разворачиваясь лёгкой рысью.
  "Когда же их столько успело переплыть через Дунай", - невольно удивился Иловайский и крикнул горнисту:
  - Аппель, живо! Жарь, что есть сил!
  Горнист затараторил сигнал, стараясь перекрыть шум боя. Но Вершинин и Ридигер уже и сами сообразили, что лезть в такую свалку нет никакого резона, и немедленно развернули кругом свои эскадроны, отводя их скорой рысью на исходные позиции.
  Увидев, что добыча ускользает, турки заорали своё "алла" и кинулись, очертя головы, в атаку. Особо ретивые на лучших конях немедленно оторвались от общего строя и быстро приближались к русским сотням и эскадронам, отходившим общим порядком.
  Когда удальцы приблизились, Василий Дмитриевич резко развернул свои сотни и казаки приняли их в пики. Турки, потеряв сразу с десяток самых лихих наездников, отпрянули. Так повторилось ещё раз, потом ещё... каждый раз, когда спаги сближались достаточно, казаки, уланы и гусары встречали их контратакой, отбрасывая назад.
  Удивительным образом турки так и смогли организовать общую атаку, а только ещё больше растянули свои порядки: теперь уже весь луг до самой реки был покрыт разрозненными отрядами их конницы.
  После получаса такой скачки в постоянных стычках с турецкими всадниками, они отошли от реки уже порядком, много дальше того рубежа, с которого начали атаку. Наконец приблизились к холмистой гряде, окаймлявшей заливные луга левого берега Дуная.
  У подножия этих холмов увидали плотные каре пехоты, готовые к бою. Выше по склону, развернулись артиллеристские батареи бригады Новака. Возле орудий хлопотали бомбардиры, наводя жерла орудий на анатолийцев, теснящих русскую кавалерию.
  Было хорошо видно, как деловито работала банниками прислуга и недобро дымились жгучие пальники. Спаги тоже всё отлично поняли и начали заворачивать коней ещё до первого залпа.
  Иловайский вывел полк за линию орудий и, приказав всем отдыхать, отправился в штаб с докладом. Штабную суету на холме за центральной батареей он заприметил сразу, поэтому нашёл Кутузова быстро.
  - Ваше превосходительство, турки числом до десяти тысяч на нашем берегу, - доложил Василий Дмитриевич. - Одерживали берег сколь было возможности. Захватили четыре пушки. Надо атаковать их, Михайло Илларионович, пока не закрепились они. Только-только позиции строить начали. Самое время.
  - Всё отменно исполнил, Василий Дмитриевич, всё отменно, - подтвердил улыбаясь Кутузов. - Жду рапорта о деле твоём славном. Но атаковать мы не будем. Сейчас важнее всего, чтобы побольше их перешло на наш берег. Ты, полковник, слишком-то их там не пугай, пусть себе переправляются.
  - Как прикажете, - недоумённо пожал плечами Иловайский. - Но если они аташить меня станут, то спуску не дам.
  - Ежели сами полезут, то бей, не жалей, - засмеялся Кутузов.
  -----
  
  29 сентября 1811 год, Журжа
  штаб Кутузова
  
   Весь сентябрь командующий пребывал в преотличном настроении. Два месяца напряжённых ожиданий и тягостных сомнений. Два месяца все видели Кутузова внешне спокойным и уверенным, но молчаливым и задумчивым, а теперь его было не узнать.
   Теперь Михаил Илларионович, отдавая приказы и распоряжения, много шутил, смеялся, улыбался своей лукавой улыбкой и с довольным видом потирал руки. Всё шло так, как он и планировал, даже сверх того.
   Турки поглотили на левом берегу ровно столько пространства, сколько им было позволено. Все их попытки, оттяпать ещё сколь сколько-нибудь, провалились с треском. А они старались! Изо всех сил старались, атакуя русские позиции по три-четыре раза в неделю весь сентябрь. Несли ощутимые потери, но жизненного пространства больше у них от этого не стало.
   На самом плацдарме их лошади быстро съели всю траву подчистую и теперь, чтобы поддержать боеготовность своей ударной силы, туркам приходилось каждый день возить на русский берег не один пуд сена и овса. Без конницы, визирю нечего было и думать о каком-то успешном наступлении в сторону Журжи, не говоря уже о Бухаресте.
   Визирь очень надеялся на помощь Измаил-бея, который по общему замыслу должен был бы уже выйти в тыл армии Кутузова, но у того ничего не получалось. Генерал Засс дважды успешно, нанеся серьёзный урон, отбивал за реку авангарды Измаил-бея.
  А при переправе ниже по течению у села Рахово, в удобном устье реки Жио, турки попали в неожиданную засаду, под плотный артиллерийский огонь, потеряв множество баркасов и шебек с превеликим трудом собранных где только возможно. Измаил-бею нужно было в очередной раз всё начинать сначала, а на это потребно время, которого у визиря уже не осталось.
  Ахмет-бей прочно застрял в своём лагере на левом берегу, а чтобы застраховать себя от возможных случайностей, столь свойственных любой войне, Михаил Илларионович приказал устроить вокруг турецкого лагеря сильные укрепления с артиллерией, прорваться сквозь которые туркам было бы весьма затруднительно.
  "Терпение и время, вот мои генералы, - думал Кутузов, диктуя очередной рапорт военному министру. - Главное, чтобы друг мой ещё немного посидел на нашем берегу, не сбежал бы обратно, тогда беда. Тянуть более не нужно. Пора заканчивать наши игры".
  - Так, на чём мы остановились, Паисий? - спросил Кутузов, глядя на ожидающего его слов Кайсарова.
  - О редутах, Михайло Илларионович, - напомнил тот.
  - Да, именно так, о редутах, - вспомнил Кутузов. - Пиши, значит, далее так: Я окружил его редутами и позади оных поставил пехоту и кавалерию, таким образом, что ежели он намерен будет что предпринять, то должен иметь дело с сими редутами и с войском, позади их расположенным. Сверх того имею я сильные резервы...
  "Вот резервы, то самое главное. Сильные резервы - это корпус генерала Маркова. Это четыре пехотных и пять егерских полков, батальон ольвиопольских гусаров и сорок пушек, - перебирал по памяти Михаил Илларионович. - Мало, но в действиях этого корпуса главное не число, а умение и внезапность. Посему присовокупим два казачьих полка братьев Иловайских. Казаки Маркову кстати будут. Они на турецкий берег часто ходят, почитай как к себе домой, да и привыкли к ним турки, не сразу спохватятся, а потом уже и поздно будет".
  - Зови, Паисий, генерала Маркова, - вдруг сказал Кутузов.
  - А как же письмо министру? - неуверенно напомнил Кайсаров.
  - Письмо допишем после. Напомни, не забудь. Сейчас наши главные начальники, это, как обычно, господь Бог, а временно ему в помощники определим генерала Маркова. От них в ближайшие дни будет зависеть доля и судьба наша.
   Евгений Иванович Марков явился немедля.
  - Ну вот, сударь мой, и настал твой час, - торжественно сказал Кутузов. - А честь и слава твоя сегодня на том, турецком, берегу. Посему, нынче же в ночь, снимешься с лагеря тихо, палатки на месте оставь, людей назначь, чтоб костры как прежде жечь все те дни, пока не будет тебя. Пройдёшь вверх по реке до этого вот места. Здесь у тебя рандеву с флотилией нашей Дунайской, они тебя на тот берег и переведут.
  - Петрошаны, - прочитал генерал название села возле переправы, указанной Кутузовым. - Турки там не гуляют?
  - Нет, до тех мест они не добираются пока, потому я тебя за двадцать вёрст и отправляю. Переправа разведана казаками, место удобное. Ну, а дальше сам понимаешь, что мне тебя учить. Меня с тобой сам Александр Васильевич уже всему обучил.
  - Удвой шаг богатырский и как снег на голову, - улыбнулся Марков.
  - Именно так, сударь мой. Внезапность и решительность, вот два твоих союзника, а лучших мне для тебя не сыскать. Второго дня октября с самого утра буду ждать твоей атаки на лагерь турецкий с той стороны.
  - Всё исполним в точности, Михайло Илларионович, - пообещал Евгений Иванович. - А коль не сдюжим, то я свою голову седую там и сложу, долг свой знаю!
  - Нет, Евгений Иванович, этого я тебе, сударь мой, дозволить не могу. Долг твой перед армией и Россией сегодня в том, чтобы все мои распоряжения исполнить в точности и турок на том берегу разбить, о чём мне второго октября доложить немедля и самолично!
  - Слушаюсь, - улыбнулся Марков.
  - С утра со своей стороны поставлю его лагерь в три огня, и спуску давать не буду. Атаковать буду каждый час соразмерными силами. Глядишь, визирь и с твоего берега подкреплений призовёт, всё вам полегче там будет. А нет, так отвлеку его. Как турок на том берегу разгонишь, крепость не штурмуй, она нам не нужна. Людей береги, неприятеля там втрое против тебя. Пушки на том берегу ставь, ежели турецких прихватишь, то и их добавь, да помогай моим бомбардирам.
  - Может прямо вот на островок этот Голь пушек поставить, чтоб уж наверняка, - спросил Марков, показав на карте, где он хотел бы разместить батарею.
  - А и верно, бери эту голь перекатную и ставь туда батарею. По реке я тебе в помощь флотилию пришлю, у них пушки сурьёзные, - согласился Кутузов. - Всё, Евгений Иванович, поспешай не торопясь. Жду тебя с победой.
  Марков быстро ушёл, а Кутузов позвав Кайсарова сказал:
  - Теперь письмо военному министру закончим, пора ему наши планы осветить полно.
  -----
  
  2 октября 1811 года,
  деташемент генерала Маркова
  
   С самого начала всё пошло наперекосяк, то есть обычным и постылым российским беспорядком.
  Сначала в потёмках начали плутать собственные полки. Ольвиопольцы умудрились даже потеряться, промахнув место сбора аж на семь вёрст вверх по течению - их отыскали и вернули казаки Иловайского.
  Потом на месте переправы не нашлось даже признаков Дунайской флотилии, а на плотах и старых дырявых лодках, скученных в небольшом затоне, хорошо если одну полную роту за раз перевести. Да и выглядели эти плавсредства очень уж ненадёжно: грузить, скажем, пушки на кое-как связанные плоты, было боязно.
  Начали починять, что было возможно, да вязать новые, из того, что нашлось под рукой.
  Потеряли на этом деле целые сутки и, высказав всё, что накипело за это время у него в душе, генерал приказал начать переправу собственными силами.
  Первыми на тот берег отправились казаки, чьи передовые сотни уже со вчерашнего дня прочёсывали турецкий берег; турок пока не обнаружилось. За ними егеря майора Отрощенко с парой лёгких пушек, которые они "благополучно" утопили.
  К полудню удалось перебросить через Дунай один только 14-й егерский полк и лёгкую кавалерию.
  Стало ясно, что эдак и за три дня не управиться. Марков приказал строить на турецком берегу редут и ставить в него батарею для прикрытия переправы, так как такое безобразие турки, будь они даже слепыми и глухими, обнаружат всё равно.
  И тут, слава богу, явились, не запылились, кораблики Дунайской флотилии.
  Генерал Марков начал говорить. Говорил он не долго, не было времени, но столь образно, ясно и доходчиво, что баркасы, яхты и шебеки флотилии заметались от берега к берегу как заводные. К полуночи весь сводный отряд со всей артиллерией оказался на чужом берегу.
  Казаки к тому времени уже разведали путь вдоль берега до самого турецкого лагеря, и Евгений Иванович приказал начать марш в ночь, без отдыха после переправы, навёрстывая упущенное время. Но никто даже не заворчал привычно, даже на это уже не оставалось времени.
  Люди шли упрямо, борясь с самими собой, сжимая в кулак волю и разжимая слипавшиеся глаза. Некоторые умудрялись спать на ходу. Кто-то, не выдержав, тяжело опускался на землю чуть в стороне, приходя в себя. Очнувшись, вставали и на одной только злости, сил уже не было, опять шли вперёд.
  Через каждую версту жгли не яркие сигнальные костры, чтобы отстающие, тянувшиеся вослед своим полкам и батальонам, не плутали попусту.
  А под утро зарядил дождь. Сначала неспешно застучали крупные капли, потом полыхнули молнии, загремел гром и свинцовые тучи, незаметно в ночи подкравшиеся с моря, рухнули на землю сплошным непроницаемым потоком.
  И начался вселенский потоп. Тяжёлые струи воды мгновенно превратили твёрдую землю под ногами в зыбкое болото, в котором первой "утонула" батарея тяжёлых гаубиц под командой майора Барышева.
  Иловайский, переводя свои сотни из флангового прикрытия в авангард, буквально наткнулся в потёмках на артиллеристов. Те копошились возле своих орудий, сами по колено в грязи, освещаемые яркими сполохами частых молний.
  "Куда там твоему Данте", - подумал полковник.
  При очередной вспышке, заметил совершенно растерянного Барышева, пытавшегося что-то там командовать в этой сутолоке и суматохе. Майор метался вдоль пушек на своей каурой лошадке. Лошадка отчаянно скользила в липкой жиже на всех чётырёх ногах, каким-то чудом спасая своего всадника от грязевых ванн.
  - Юрий Николаевич, что тут у вас? - стараясь перекрыть грохот грозы и шум ливня, закричал Иловайский, подобравшись вплотную к рискованному наезднику и перехватывая его лошадь под уздцы. Лошадка немедленно замерла на месте и посмотрела на казака с благодарностью.
  - Беда, Василий Дмитриевич, увязли по самые оси! Лошадёнки дохлые, сами знаете какой фураж, да люди измотаны после марша и переправы. Эх! - махнул рукой майор Барышев, крича ему в самое ухо. Крупные капли воды, бешено стуча по плоскому верху его фуражки, облаком разлетались в разные стороны, исчезая в падающем с небес потоке.
  - Да, воистину разверзлись хляби небесные, да всё на наши головы грешные, - подтвердил Иловайский, постоянно смахивая с лица обильные водные потоки. - Вы, вот что! Видите там кустарник, деревца какие-то? Вот и отлично. Рубите всё и гатьте этот подъём. Я Вам оставлю сотню моих орлов покрепче. На горку вытяните, а там сама пойдёт. Хоть и не велика Ваша батарея, а совсем без пушек нам туго придётся.
  - Ах, спасибо, голубчик! Просто спасаете Вы меня! Вовек не забуду!
  - На том свете угольками сочтёмся, - рассмеялся полковник. - Мы вперёд пойдём, время поджимает. По такой погоде турки по тёплым углам сидят, носа не кажут. А тут и мы! Ужо, посчитаемся!
  - С богом, Василий Дмитриевич! Храни Вас господь! Мы подоспеем, подсобим!
  - Еремей Васильевич, - прокричал Иловайский уряднику, державшемуся неподалёку. - Сотню Кравца в распоряжение господина Барышева! Быстро!
  - Один момент, господин полковник, - отозвался тот и исчез за занавесом дождя.
  - Всё, Юрий Николаевич, пошли мы! Догоняйте! - опять прокричал Иловайский, заглушая грохот ливня, и направил Ворона в прежнем направлении. На Рущук!
  "Вот и возвращаемся! А дождь на дорогу - хорошая примета! Правда, тут не дождь, а потоп Библейский, но может это и к лучшему, меньше глаз чужих", - думал Василий Дмитриевич, глядя на размытые силуэты своих боевых товарищей, "плывущих", другого слова он подобрать не смог, сквозь море, падающее с небес.
  За раскатами грома, грохотом воды, бьющей в землю, огненными столбами молний, прошивающих горизонт, разобрать батальоны и сотни их отряда, упорно проламывающиеся сейчас в сторону крепости, было невозможно даже вблизи. Если только наткнутся случайно, какие-нибудь очень уж беспокойные турки, но это вряд ли.
  Пропитавшиеся водой люди и лошади, проплывали мимо него, неся с собой кислый запах мокрой упряжи и железа.
  -Передайте приказ, беречь порох, - распорядился Иловайский.
  Он знал, что его казаки люди бывалые, сами отлично знают об этом, и сделают всё возможное, но сейчас важно было встряхнуть эту скользящую в водяном облаке группу людей, связать их друг с другом, объединив заботой об общем деле.
  "Беречь порох! Беречь порох!" - понеслось вдаль. Люди встрепенулись, предчувствие горячего дела, которое им предстоит уже совсем в скором времени, подстегнуло их ряды, а тут и тучи начали быстро-быстро увлекаться ветром к горизонту.
  В открывшийся просвет заглянуло утреннее солнце, лукаво интересуясь, как у них тут дела, и пошло не по-осеннему жарить напропалую всё, до чего смогли дотронуться его лучи. Закипела земля, отдавая белым туманным паром излишки воды, которую не сумел впитать сочный чернозём. Лошади скользили в этом месиве под ногами, но понукаемые упорными седоками шли и шли вперёд.
  "Эх, как всё быстро закрутилось, не успели перековать коней! Теперь на этой нашей дороге много "счастья" найдут местные крестьяне! - огорчённо подумал полковник. - Ладно, главное выбить турок из крепости! Там уж как-нибудь перекуёмся".
  - Объявляйте короткий бивак, Еремей Васильевич, надо дать передохнуть лошадям. И пусть проверят подковы. Мало ли чего, после такого-то марша.
  Сам он устроил своего Ворона рядом с небольшим кустарником, чуть поодаль от основного места привала. Тщательно вытер насухо, расчесал гриву, ласково дунул в ухо, от чего конь затряс головой и всем своим видом изобразил недовольство, - тоже мне телячьи нежности, не жеребёнок, чай, - но видно было, что остался доволен заботой хозяина.
  Солидно, не торопясь, схрумкал две морковки, которые полковник всегда возил с собой, и скосил глазом с хитрым прищуром, мол, ещё чего нет там, в заветной торбочке. Осторожно прихватив губами эполет, требовательно подёргал.
  "Ах, ты, хитрован мой дорогой, - умилился полковник, но не смог удержаться, чтобы не побаловать своего боевого друга; отхватил от каравая добрый ломоть и густо посыпал сверху крупной тёмной солью. - На, заслужил!"
  В этот момент появилась сотня Кравца. Прибывшие быстро расположились вместе со всеми; они и так потеряли почти час времени на отдых.
  Подбежал Паша Кравец. Быстро доложил, что пушки вытянули, всё нормально, и артиллеристы будут тут не позднее чем через час, а пехоту они обогнали минут двадцать назад, так что весь отряд в сборе. Никто не отстал, и не заплутал, несколько удивлённо, но на радостной ноте закончил он свой доклад.
  - Молодцы, - подтвердил Василий Дмитриевич. - Отдыхайте, пока есть время. Рущук уже рядом, вон за тем холмом начнётся ровное поле до самых стен, - нагайкой указал он в сторону крепости. - Там турки нас и встретят. Ну, если не совсем уж размокли после дождя.
  Он оглянулся и с удовольствием отметил, что уже ясно видна голова первого батальона егерей. И дальше вдоль дороги темнели ряды пехотного походного строя, посверкивая на солнце сталью штыков.
  - Еремей Васильевич, - опять обратился Иловайский к уряднику. - Пора, поднимайте людей. Рассылайте разъезды в обход холма. На сам горб, прикажите, не лезть. Чем позже нас обнаружат, тем лучше. Остальным, - он указал в сторону приближавшихся пехотных колонн, - перед делом тоже роздых потребуется. Главное, определите, ждут ли нас турки. Есть ли у них пикеты и конные дозоры в поле перед лагерем. Сотни заранее разворачивайте в лаву здесь, за холмом. Я к генералу! С Богом!
  -----
  
  2 октября 1811 года,
  окрестности Рущука
  
   Генерал-майор Марков не мог скрыть своего восторга. Как же, точно и в срок, переправиться через Дунай, и ночью в такую непогоду вывести весь отряд к туркам в тыл, практически без потерь на марше.
  "Чудо-богатыри!" - по-суворовски приветствовал он колонну егерей, проходившую сейчас мимо него.
  Офицеры его, наспех сколоченного, штаба тоже не скрывали своих чувств. Никто уже не волновался, после успешно завершающегося манёвра, что турок в лагере под Рущуком втрое больше! Предчувствие победы! Уверенность и решимость! Всё это теперь ясно читалось на лицах солдат и офицеров.
  Василий Дмитриевич, подлетел почти вплотную и, соскочив на землю, подбежал к генералу. Принялся было докладывать об итогах марша и готовности к атаке, но Марков, отмахнувшись, со словами:
  - Всё знаю, всё видел! Видел и благодарю! - приобнял его за плечи и троекратно расцеловал. - Спасибо, Василий Дмитриевич! За пушки, особое тебе моё слово! Юрий Николаевич сказывал, как ты выручил его! Без них мы как кузнец без молота! Почитай, полдня ты нам сберёг, если не больше! Что твои молодцы?
  - Развернул сотни к атаке! - Иловайский указал в сторону холма. - Турки нас пока не почуяли. Надо их бить, Евгений Иванович, пока не просохли. Медлить нельзя.
  - Верно, промедление смерти подобно, - подтвердил Марков и, обращаясь к остальным, коротко приказал, - Пушки развернуть прямо на холме! Жарить из всех стволов по турецкому лагерю! Василий Дмитриевич, как собьёшь их аванпосты, сразу атакуй правый фланг, не давай опомниться! Егерей в батальонные каре! В штыки, выбить турок с позиции! Время на пальбу не терять! Не до того! Пушки турецкие не клепать, самим пригодятся! Мы, русские! С нами Бог!
  Иловайский неожиданно увидел среди адъютантов генерала Маркова, разлетающихся сейчас с поручениями по батальонам и батареям, поручика Незнанского. Рука его покоилась на черной перевязи, и было видно, что ему не легко сесть в седло, управляясь только левой рукой. Оказавшись рядом, полковник, подхватив, подсадил поручика в седло, как когда-то его мальцом подсаживал на жеребёнка дед.
  - Вот вы где, Кирилл Дмитриевич, а мы вас совсем потеряли за делами этими. Думали, что уже в России вы. Что же Вы, душа моя, руку-то не залечив, в дело пошли, - обрадовано упрекнул его Иловайский.
  - Как же уйти, Василий Дмитриевич? Мне теперь всё одно в отставку, с одной-то здоровой рукой, так что, пусть последний бой, а мой! До конца кампании, из армии не уйду! - решительно заявил Незнанский. - Спасибо генералу, не отказал. Помнит меня и взял к себе. В строю-то теперь от меня толку мало! Я сейчас к Барышеву с приказом: развернуть орудия на холме!
  - Ну, так это почти до нас! Скачите, голубчик, я Вас нагоню! - откликнулся полковник и побежал дальше, к своему Ворону.
  Незнанского он нагнал почти сразу. Придержал Ворона, пристраиваясь так, чтобы в случае чего поддержать поручика. Не казак, чай! Пехотный, да с одной здоровой рукой! Но тот, увидев такое дело, отстранился:
  - Ни к чему это, господин полковник, я с детства в седле!
  - Да, вот и закачиваем войну! - словно не замечая реакции Незнанского, сказал Василий Дмитриевич. - Ай, да Кутузов! Такой нос туркам натянул! Кто бы мог подумать? Помните, поручик, сколько было разговоров и шума? Теперь наши стратиги, должно, не знают, куда глаза девать со стыда. Вот так-то вот!
  - Как же, забудешь такое! Чуть не в измене Михайло Илларионыча обвиняли, а теперь вместе с турками в дураках остались, - подтвердил Незнанский.
  - Извините, что спрашиваю, но как же теперь Ваша дуэль с Ридигером? Вы можете отказаться от вызова, после ранения, и без ущербу для чести Вашей, - неуверенно спросил Иловайский.
  - Нет! Я порядочно стреляю и левой рукой. Дуэль состоится! Никаких примирений быть не может! Затронута честь женщины, а не только моя! - сказал, как отрезал, Незнанский.
  - Ну, воля Ваша! - сокрушённо покачал головой полковник. - Остаюсь Вашим секундантом! Куда за мной послать Вы знаете! Как говорится: "Бог не выдаст, свинья не съест!" Всё, тут мы расстанемся, я к своим казачкам, а Вам вон туда, ближе к низине. Видите пушки? Ну, вот это батареи Юрия Николаевича и есть. Храни Вас господь!
  - И Вас, храни господь, Василий Дмитриевич! Прощайте! - отозвался Незнанский и повернул коня навстречу артиллеристам.
  Иловайский проводил поручика долгим взглядом, вздохнул, и послал Ворона к своим казакам, нетерпеливо гарцующим в строю развёрнутой лавы.
  Эскадроны ольвиопольцев пристроились к его полку справа, а слева, тоже лавой, встал полк брата.
  Командир гусарского батальона майор Бибиков подлетел во весь опор, гарцуя как заправский джигит, улыбался радостно, как будто собирался на большой праздник.
  - Василий Дмитриевич, рад, что в такое дело вместе пойдём, душевно рад, - заявил племянник Кутузова.
  - Что ж, Павел Гаврилович, коль вы рады, то и я рад тоже, - засмеялся Иловайский. - Вы со своими гусарами постарайтесь каждый раз, когда мы лавой по фронту нажмём, за фланг их заезжать поглубже, а лучше и в самый тыл. Много турок там, а потому без манёвра не переможем мы их.
  - Сделаем в лучшем виде, - заверил Бибиков, и умчался к своим эскадронам.
  Василий Дмитриевич поспешил к своим сотням. Вся кавалерия в сборе, начинать нужно немедля, пока турки ещё не сообразили, что к чему. Приблизившись, увидел спешащего к нему урядника.
  - Турки головами-то крутят, но про нас пока не ведают, - доложил тот, - а сразу за холмом, на дороге, их пикет. До сотни будет. Варево себе готовят, да пушки наши на том берегу слушают. Ух, и задают же жару наши пушкари Ахметке. Любо-дорого!
  - Да, Михайло Илларионович спуску им не даёт! Потому и прохлопали они нас. Ну, что хлопцы, - обратился к сотникам Иловайский, - поднесём туркам донские пики на завтрак? Вот, Еремей Васильевич, говорит, что они как раз откушать собираются.
  - Попотчуем, а то как же! - ответил за всех Кравец. - Накормим до отвала!
  - Турецкий пост, что за холмом на дороге, сбиваем с ходу! Не задерживаться! Зря не палить! - быстро и тихо произнёс Иловайский, как будто турки могли подслушать его. Потом, приподнявшись в стременах, глянул в сторону своих войск. - Всё! Уже и пехотные поспевают, и пушкари на холме, сейчас их заметят! Меня из виду не терять! Очертя голову в драку не лезть! Слушать команды! С Богом! Поошлии!
  Полки братьев Иловайских широкой лавой устремились к турецкому лагерю, походя сбивая разъезды и пикеты турок, не успевавшие отступить.
  Пушки с холма загремели частыми залпами через головы русских полков, стремительно наступавших вдоль берега.
  В турецком лагере вспыхнули шатры и палатки, заметались тысячи обезумевших людей, лошадей, мулов и верблюдов, а в эти беснующиеся толпы с железным визгом часто и непрерывно врезались тяжёлые ядра и шипящие бомбы.
  Вели-паша и Асан-яур, задыхаясь от бессильной ярости, пытались в этой сумятице навести хоть какое-то подобие порядка. Тут, в лагере, у них под рукой было много больше солдат, чем у наступающих сейчас русских - это было уже понятно. Но все эти тысячи солдат, смешавшись с толпами купцов, маркетантов, жонглёров, слуг и прочих обозников всех мастей, уже не представляли из себя организованной воинской силы.
  Мгновение, другое и все эти толпы побежали в разные стороны, куда глаза глядят. Несколько тысяч всадников, не смотря ни на что, выбрались в поле и сразу попали под удар казаков и пехотных каре. Держались недолго, ровно до тех пор, пока не грянуло дружное "Ура" гусаров, зашедших им в тыл. И последняя надежда турецкой армии, рассеявшись по полю, погнала коней в крепость.
  Казацкие полки преследовали турок до реки Лом, а затем повернули обратно.
  Но вот гусары увлеклись, а сам Бибиков, оторвавшись от своего батальона, и вовсе попал в плен! Заарканили его турки!
  "Такая победа и такая неприятность, когда, казалось, всё уже позади", - сокрушённо подумал Василий Дмитриевич, выслушав доклад Ридигера.
  - Что же вы начальника своего не прикрыли в атаке? - с досадой спросил он ротмистра.
  - Так ведь аппель уже сыграли, все и начали осаживать, - оправдывался гусар. - Не пойму, почему майор не остановился. Сам же приказал сигнал играть. Может лошадь его понесла?
  - Всё может быть, - вздохнул полковник. - Доложим генералу, да надо отправлять к туркам парламентёров. Пленных у нас довольно, обменяем Павла Гавриловича. И вот ещё что...
  Некоторое время Василий Дмитриевич собирался с мыслями, соображая, как правильно обыграть такую щекотливую тему как дуэль, потом сказал:
  - Как вы помните, ротмистр, обстоятельства мобилизовали меня в секунданты господина Незнанского, с которым у вас возникли некоторые трения. Так вот, я просил бы вас найти предлог и способ примириться с поручиком. Эта дуэль абсолютно дурацкая и мне бы не хотелось даже думать о ней.
  - Чёрт возьми, задета моя честь, - вспыхнул Ридигер. - Он вызвал меня, вы же слышали сами.
  - Вы, ротмистр, тоже приложили значительные усилия, чтобы спровоцировать Незнанского на этот вызов. Я же присутствовал при этом, и я не глухой, - холодно заметил Иловайский.
  - Господин полковник, я повторяю, этот мальчишка усомнился в моей чести, из-за какой-то турчанки, - Ридигер гордо вскинул подбородок, видимо демонстрируя огромное количество нерастраченной чести внутри себя.
  - С тех пор, многое изменилось, ротмистр, - примирительно произнёс Василий Дмитриевич. - Та девушка теперь невеста поручика и без пяти минут жена, что, согласитесь, некоторым образом оправдывает его горячность. Кроме того, при Рущуке поручик был тяжело ранен в правую руку и теперь ваша дуэль может быть расценена другими офицерами армии как обычное убийство. Не скрою, лично я буду именно такого мнения.
  - Да, чудны твои дела, господи, - искренне изумился Ридигер. - Надо же, какое романтическое продолжение простой случайности.
  Ротмистр надолго задумался. От бивака ольвиопольских гусаров его позвали офицеры, приглашая вместе с полковником отметить победную баталию, но Ридигер только безразлично махнуло рукой. Ему было не до того.
  Перспектива встать к барьеру против полковника Иловайского его совершенно не радовала. Не потому, что он боялся, в конце концов и в этом случае ему стрелять первым, а потому, что у такой перспективы был в итоге один конец - кладбище. Если, не дай бог, он убьёт Иловайского, то это крепость однозначно, опала, крах карьеры и очередь друзей полковника, жаждущих влепить пулю в лоб господину гусарскому ротмистру, и очередь эта будет огромной.
  - Ранение поручика сильно меняет дело, - аккуратно согласился с доводами полковника Ридигер. - Однако, как вы себе представляете наше примирение. Кто-то ведь должен принести извинения, но лично себя в этой роли я не вижу!
  - Я рад, что вы, друг мой, с пониманием отнеслись к моей просьбе, - сказал Иловайский. - Вы храбрый офицер, я видел вас в деле, и мне хотелось бы, чтобы в недалёком уже будущем в том же самом имели возможность убедиться и французы. Мы что-нибудь придумаем, чтобы избежать нежелательных вам, да и вашему противнику тоже, публичных извинений. Достаточно будет, если секунданты объявят о примирении под благовидным предлогом.
  - Предположим, я дам такое согласие, - сказал Ридигер. - Вы гарантируете, что поручик всё оценит правильно и не станет распускать обо мне глупых мнений по армии?
  - Я абсолютно в этом уверен, - заявил Иловайский. - И даю вам слово чести, что будет именно так.
  - Хорошо, полковник, вам я верю, можете договариваться с моими секундантами, - подтвердил Ридигер. - А теперь прошу к нашему биваку, выпить за нашу победу, которая войдёт в историю.
  - С удовольствием, господин ротмистр, - принял приглашение Иловайский, думая про себя, как теперь уломать строптивого Незнанского, отказаться от объявленной дуэли.
  Их появление было встречено дружными криками и поздравлениями гусаров, уже успевших почувствовать "вкус победы". Биваки лёгкой кавалерии, разбитые вдоль берега реки Лом, прикрывали позиции русской армии со стороны крепости Рущук, от возможной атаки турок, но те сидели тихо.
  А размётанный "по брёвнышку" турецкий табор заполнили солдаты отряда Маркова. Турки потеряли всё! Пушки, оружие, шатры, палатки, одежду, сотни пудов продовольствия, дров и фуража. В общем, всё имущество армии и все товары купцов достались русским практически без боя. Одного кофе взяли чуть не двести пудов. Иноходцев арабских целый табун. Да, что там говорить, такой лёгкой военной удачи и добычи за всю эту войну ни разу не было.
  Турки разбежались по окрестностям, сдались в плен, а частью закрылись в крепости, не представляя, что делать дальше.
  По Дунаю, сверху и снизу по течению, подошли корабли и, встав на якорь против турецкого лагеря на левом берегу, открыли шквальный огонь по турецким позициям.
  Русские артиллеристы развернули на берегу свои пушки, добавили к ним трофейные турецкие, и пошли густо садить бомбы в лагерь визиря за рекой, попавший теперь под перекрёстный огонь со всех сторон.
  Мышеловка захлопнулась, а в ней сидел красный от стыда и шипящий от бессильной злобы великий визирь Ахмет-бей собственной персоной, вместе со своей отборной конницей, албанскими стрелками и янычарским корпусом в полном составе.
  -----
  
  4 октября 1811 года, Журжа
  штаб Молдавской армии
   С утра пораньше в штаб явился, не запылился, майор Бибиков собственной персоной. Все принялись шумно поздравлять его с удачным избавлением из басурманского плена.
  Командующий был несказанно рад такому обороту дела, так как переживал за своего сродственника больше других. К тому же надо было что-то отписать по этому поводу Екатерине Ильиничне, которой развоевавшийся гусар Паша приходился родным племянником. Ничего путного в голову по этому поводу не приходило, кроме общих рассуждений об опасности на войне в общем и целом.
  Оказалось, что Бибикова отпустил сам великий визирь Ахмет-бей, сбежавший из окруженного турецкого лагеря этой ночью.
  "Сбежал", - общим вздохом прошелестело по комнате.
  - Ваше превосходительство, необходимо немедля осадить Рущук, чтобы визирь не сбежал в другой раз, - заявил Ланжерон и многие поддержали его. - Пленение турецкой армии во главе с её предводителем станет достойным завершением этой затянувшейся войны.
  - Может быть станет, а может и нет, - покачал головой Кутузов. - Сказать по правде, мне и армия турецкая не больно-то нужна. Кормить её в плену потребно, да охранять нужно, одни неудобства. Но без этого, к сожалению, не обойтись. Зато визирь нужен нам свободным обязательно, иначе не с кем будет переговоры о мире сызнова начинать.
  - Вы не хотите пленить вражеского командующего? Что за новости, - изумился Ланжерон, обращаясь не столько к Кутузову, сколько к присутствующим.
  - Как раз, не новости, а старые традиции турецкие, ничего не попишешь, - развёл руками Кутузов, вздыхая с притворным сожалением. - Ну, нельзя ему в окружённом лагере вести с нами переговоры о мире. Запрещено обычаем войны, принятым у турок. Что же я могу, Александр Фёдорович, коль скоро у них такие обычаи?
  - Варвары! - в сердцах огрызнулся Ланжерон. - Почему же нельзя вести переговоры с самим султаном, пленив его визиря?
  - Можно, но для этого нужно хотя бы перемирие, как вам иначе в столицу Порты попасть, для переговоров. А право на любые военные переговоры только у визиря. Ежели его, скажем, расстрелять, то султан нового назначит, тогда можно. Вы что же, предлагаете его в нашем плену расстрелять?
  - Что? Как? Зачем? Ничего такого я не предлагаю, - занервничал Ланжерон. - Я говорил о мире с султаном.
  - В Царь-граде нас с распростёртыми объятьями на мирные переговоры не ждут, будьте уверены. Особливо ваши соотечественники будут нам палки в колёса пихать. Верный градусник дел в Турции - дела самой Франции. Иногда мне кажется, что Сиятельная Порта только флюгер вашей родины. Вот и будет султан тянуть время, сколь Франции будет угодно, а ей, сударь мой, будет угодно, поверьте мне на слово. Зато с визирем, чья армия у нас в мешке тут же рядышком, легче будет в Журже переговоры вести, чем с султаном в Стамбуле.
  - Республиканцы мне не соотечественники, господин Кутузов, - запальчиво воскликнул Ланжерон, оставив остальные утверждения Кутузова без внимания.
  - Ну, это вы там сами во Франции разбирайтесь, кто кому из вас родственник, господин генерал, - отрезал Кутузов. - Все свободны, господа! Андрюша, зайди, дело есть. А ты, Аника-воин, - погрозил он пальцем Бибикову, - вдругорядь смотри к туркам не попадайся. Ахмет тебя освободил, что ты мой родственник, а другой кто, за то же самое, и на кол посадить может, у них это дело скорое.
  Глинский прошёл вслед за Кутузовым в его кабинет. Михаил Илларионович устроился поудобнее в мягком волосяном турецком кресле и неожиданно сказал:
  - Поедешь в Рущук к визирю. Передашь ему от меня поклон, чайку, коврижку медовую, да цветов букет побольше прихвати. Поздравишь с успешным избавлением от плена. Скажешь, что я был и остаюсь его другом, не взирая на последние события. Мне нужно подтолкнуть его к мысли продолжить переговоры о мире. По пути заедешь к Маркову, передашь мою благодарность, и приказ, укрепляться на своих позициях что есть сил! Пусть огородится редутами, пушек у него теперь довольно. С богом!
  Удивлённый довольно странным поручением, адъютант ушёл.
  Ну, не будешь же каждому докладывать, что поручил Кайсарову самолично проследить, чтобы визирю не чинили препятствий, коль скоро он пожелает переехать на другой берег.
  Михаил Илларионович, лукаво посмеиваясь над своим окружением, в очередной раз поставленным им в тупик, решил описать Михаилу Богдановичу все прошедшие события в лицах и красках, чтобы военный министр заслуженно разделил всё то удовольствие, которое получили зрители и участники, находившиеся непосредственно на месте событий.
  Писал подробно про рейд Маркова, про внезапную атаку на правом берегу, про панику и ужас в обоих турецких лагерях, про захваченные трофеи и прочие перипетии заключительной баталии этой войны.
  Но с особым чувством написал: "Тем, что неприятель атакован был врасплох, разрешается загадка, что с нашей стороны убитых и раненых только 49 человек ".
  "Только сорок девять человек. И их жаль, конечно, - думал Кутузов, - но ведь зимой в Петербурге по пьяному делу куда больше замерзает насмерть дураков разных, а тут война. Война совсем без потерь не бывает - это цена победы. И цена эта малая, несоразмерная такому успеху".
  Всеми мыслями командующий уже был на грядущих переговорах о мире, которые теперь были неизбежны. Предстояла долгая и нудная дипломатическая игра с "козырным тузом" на руках у России - отборной армией Сиятельной Порты, медленно варившейся в котле на левом берегу Дуная.
  И тут было над чем подумать. Чтобы спасти армию, в которой лучшие войска Порты: янычары, анатолийские спаги, албанские стрелки, Ахмет будет просить перемирия, это как пить дать. Но давать ему этого шанса нельзя. Надо дать понять сразу и жёстко, что только переговоры о мире могут спасти армию и знатных вельмож и офицеров турецких, коих у него за Дунаем осталось не меньше, чем в Стамбуле. Это хорошо, их отцы и родственники будут молить за них султана.
  Чисто с военной точки зрения Ланжерон прав, конечно, турецкую армию следовало разбить, пленить, знамёна и пушки захватить, но это только одна победа - военная. Но, что делать, если турки, известные своим упрямством, не станут заключать мир?
  Воевать дальше? Идти на Константинополь? С чем идти, с пятью дивизиями против всей Османской империи, у которой войск, пусть не таких отборных, но ещё на три таких окружения, если не больше. И сколь ещё воевать? Наполеон счастлив будет - мечты его сбываются! А коль скоро успех на Балканах да у проливов наметится, то сразу заорут англичане, как если бы им на хвост наступили!
  Нет, воевать дальше смысла никакого, нужно заключать мир, а значит, турецкая армия теперь была нужнее в целости и сохранности.
  Туз-то козырной был, но ходить с него следовало очень осторожно. Погибнет армия - переговоры зайдут в тупик. Как только турки поймут, что армию уже не спасти, - погибнет вся, или в плен попадёт, неважно, - так дальше надобно будет играть с чем придётся, вроде неясных угроз на правом берегу, а это слабые козыри.
  Генералам требовались победы, чины, ордена, а России срочно нужен был мир с турками. Прочный мир на своём левом фланге в грядущей смертельной схватке с армией Европы, возглавляемой её лучшим полководцем. И избежать нашествия этого было уже невозможно, оно было неотвратимо, как смена времён года, как наступление лета, в следующем 1812-ом году.
  И об этом турки тоже отлично осведомлены, поэтому им сам Аллах велел тянуть время на мирных переговорах сколь возможно долго.
  -----
  
  ноябрь 1811 года,
  крепость Журжа
  
   К концу октября стало понятно всем, в первую очередь самим туркам в блокированном лагере, что армия визиря прекратит своё существование как военная сила в самое ближайшее время.
   Находясь под непрерывным артобстрелом, турки закапывались в землю как мыши в норы. Для обогрева и приготовления еды сожгли уже всё, что могли, включая и колышки от шатров и палаток. Продовольствие закончилось, подвоза ждать было не откуда, и под нож потихоньку пошли сначала ослы и мулы, затем худые и старые лошадёнки, верблюды, но и арабских иноходцев ждала та же участь в самое ближайшее время. Кормить животных было нечем, уж лучше съесть. Сырое лошадиное мясо без соли, не самая приятная пища, но всё же лучше, чем ничего.
   Но судя по тому, как быстро сокращался табун, становилось ясно, что и лошадей хватит не надолго. И что потом?
   Чапан-оглу, молодой и заносчивый начальник, оставленный визирем вместо себя, о капитуляции ничего слышать не хотел, готовый умереть сам и заставить сделать то же самое всех своих подчинённых.
   Великий визирь ждал недолго. Сообразив, чем закончится для армии её стояние в окружённом лагере, он стал настойчиво просить перемирия. Но всего лишь перемирия, а не мирных переговоров.
   На что он надеялся, сказать было сложно. Ждать войны России и Франции в этом году не приходилось, а к лету следующего от его армии не осталось бы и воспоминаний. Измаил-бей, трижды потерпевший поражения при попытках переправиться и закрепиться на левом берегу, отвёл свои отряды на зимние квартиры к Софии, и надеяться на его помощь осаждённые уже не могли. Разбить Маркова, огородившегося мощными редутами и получившего подкрепления, визирю было нечем. Наверное, ждал чуда, но это дело ненадёжное, а в большинстве своём и бессмысленное.
   На всякий случай, чтобы друга-Ахмета не возникло желания собрать силы и атаковать-таки Маркова на правом берегу, Кутузов сам начал активные действия на турецкой стороне. Сначала казаки Грекова 8-ого внезапным наскоком вернули Туртукай, а затем Тучков скорым штурмом взял назад и Силистрию. Под Видиным перешёл Дунай рейдовый отряд генерал-майора Воронцова, усиленный легкой конницей и казаками, и двинулся в сторону Софии, громя турецкие гарнизоны в малых крепостях.
   А чтоб турки в блокадном лагере не скучали, днём и ночью артиллерия крупных калибров со всех сторон и с корабликов Дунайской флотилии, поддерживала их настроение непрерывным беспокоящим огнём.
   Погибших, умерших, раненых и больных в турецком лагере насчитывалось уже около десяти тысяч и их становилось всё больше и больше. Кутузов, зная о лишениях турок в осаждённом лагере, уже начал опасаться, как бы там не случилась какая-нибудь тяжёлая эпидемия, вроде холеры, тифа или - не приведи господь! - чумы.
   Михаил Илларионович, стараясь подтолкнуть визиря к здравому решению, придумал (за турок!) не обидную им форму капитуляции армии. Это было феноменально! Ничего подобного история войн ещё не знала! В Европе, в России, в Санкт-Петербурге при дворе его величества, в Стамбуле и в самой Молдавской армии предложение Кутузова вызвало настоящий шок, даже более сильный, чем недавнее окружение турецкой армии.
   Решился на такое, Михаил Илларионович не просто. К ноябрю у очевидной и безоговорочной победы над турками в кампании 1811 года нарисовались многочисленные толпы близких и дальних родственников, а самого автора не удосужились даже толком наградить. Точнее, ограничились титулом графа и только! "Да, у нас все кондотьеры давно графы, - негодовал про себя Кутузов. - Взять того же Ланжерона, граф и генерал от инфантерии, не выигравший ни одного сражения!"
  Этим демаршем императора были единодушно недовольны и удивлены практически все офицеры и генералы армии: и русские, и иностранцы. Откровенно подавлен был Евгений Иванович Марков получивший свой заслуженный по статуту крест Святого Георгия 2-й степени по представлению Кутузова.
  Самому Михаилу Илларионовичу за такую полководческую победу над вражеской армией полагался по всем канонам георгиевский крест 1-й степени, что было очевидно, а многие считали, что и звание фельдмаршала в совокупности.
  "Какой-нибудь лупоглазый ганноверский барон отхватил бы всё без разговоров, только мешки подставляй", - ругался Орлов, ставший наконец-таки подполковником и кавалером Святого Георгия 3-й степени, намекая на Беннигсена, осыпанного милостями императора за частный успех под Прейсиш-Элау. Многие выражались и ещё крепче. Видимо государю в столице в те дни икалось сверх меры.
  В общем, продемонстрировал Александр своё отношение к заслуженному генералу, нечего сказать! Возможно, за то, что скрыл от него командующий свой план войны. Кстати, и Михаил Богданович остался без наград с Кутузовым за компанию.
  Поэтому, желая завершить прочным миром эту войну и как можно скорее, чтобы ни у кого уже не было возможности отнять у него заслуженную победу, зная о немыслимой для европейцев несговорчивости турок, всегда тянущих "вола за хвост" до последней возможности, Кутузов и выдумал для них оригинальную и щадящую форму капитуляции.
   Придумал, и сам удивился своей изворотливости, диктуя Паисию Кайсарову письмо другу-визирю. Описал удручающее состояние турецкой армии, всячески подчёркивая, что несказанно огорчён неизбежностью гибели таких храбрых и славных воинов Сиятельной Порты. Подчеркнул, что может в любой момент принудить гордого мальчишку Чопана-оглы к полной капитуляции, но не желает бесполезного кровопролития. И предложил... передать турецкую армию на сохранение России, иначе та перемрёт с голоду вся, до последнего человека!
  Кайсаров аж подпрыгнул на стуле, когда услышал формулировку командующего, отчего крупная клякса упала с кончика пера на уже готовый документ и пришлось переписывать его заново.
  Визирь схватил наживку мгновенно! Предложение Кутузова, сохранить видимость его армии, находящейся как бы не в плену, а "в гостях", сохраняло ему всё: честь, достоинство, положение верховного визиря и полномочия подписать мир. Пока существовала армия визиря - существовал и сам визирь!
  Таким манером 23 ноября 1811 года закончилось неопределённое противостояние русских и турецких войск на Дунае. Стороны заключили долгожданное перемирие.
   Оружие у турок на всякий случай, чтоб не баловали, отобрали. Правда, часовых к арсеналам поставили как русских, так и турецких, соблюдая формальности. Больных и раненых отправили домой. А остальных "музафиров", числом двенадцать тысяч - столько их уцелело к моменту перемирия - расселили на зимних квартирах по окрестным сёлам и деревням под присмотром.
  Теперь солдаты визиря хотя бы согрелись, да наелись досыта. Они играли сейчас не тягостную роль декорации к мирным переговорам, открывшимся в крепости Журже. Армия для вида, а не для войны. Домой вернуться им не дозволяли, но и воевать не заставляли. "Мирные солдаты", одним словом.
  И вовремя! К концу ноября ударили первые суровые морозы, застыла земля, и колючая зимняя позёмка занялась нелёгким делом погребения на берегу Дуная многих тысяч окоченевших трупов, кое-как присыпанных землёй, и бессчётных костей животных, выеденных до последний возможности оголодавшими людьми.
  Далеко от тех мест, в тёплом и обильном Париже ругался император Франции Наполеон Бонапарт: "Поймите этих болванов турок! У них просто какое-то дарование быть битыми! Ну кто, скажите мне, кто мог ожидать и предвидеть подобные глупости?!"
  А в Журже за столом тяжёлых, неспешных и нудных переговоров об условиях мира "вечного и на все времена" сидел седовласый пожилой генерал, тучный и одноглазый, с добродушным лицом и улыбкой всё знающего мудрого человека, сумевшего не только предвидеть, но и организовать туркам - пока только им! - все эти "глупости".
  -----
  
  март 1812 года, Бухарест
  штаб Молдавской армии
  
   Незнанский лечил руку всю зиму на водах в Карлсбаде, стараясь выполнять все предписания врачей. После его легкомысленного участия в составе отряда Маркова, с незажившей рукой, в ране образовался огромный свищ, который никак не хотел затягиваться окончательно, постоянно напоминая о себе.
   Всё это время он разрывался между безрассудным желанием лететь к своей Эдже, теперь же, когда заключено перемирие, и необходимостью серьёзно лечить руку, чтобы не остаться калекой в девятнадцать-то лет!
   Он давно уже сообщил своим родителям о своей любви и желании просить руку дочери турецкого губернатора, чем вызвал у них различные чувства.
   Кирилла часто навещала матушка, обеспокоенная его раной. Она без колебаний приняла его сторону и не только дала своё согласие и благословение, но и соглашалась немедленно, по заключении мира, ехать с сыном, просить для него руки Эдже.
  Отец появился один раз, подлечить подагру, а за одно и увидеть сына. Увидел, одобрительно высказался, что раны за Отечество лучшая награда солдату и скоро уехал, больше ничего не сказав. Не отказал, но и не одобрил его выбор.
  Теперь вся надежда была на маменьку, которая умчалась вслед за отцом, уговаривать старого екатерининского генерала, всю жизнь провоевавшего с турками, не препятствовать счастью сына.
  Кирилл, в общем, был уверен, что отец в итоге согласится. Ну, побурчит по-стариковски, мол, своих невест в России девать некуда, но единственному сыну и обожаемой супруге отказать не сможет.
  "А когда он увидит и узнает Эдже, то полюбит её непременно, как же иначе, - размышлял Кирилл. - И будет у них ещё и дочка на старости в утешение".
  Кирилл был поздним ребёнком в семье и единственным мальчиком. Две его старшие сестры давно были замужем и жили далеко от родного дома. Остальные дети Незнанских умерли ещё в младенчестве.
  "Ну, не может батюшка разрушить счастье своего единственного сына и наследника", - эгоистично, но в целом справедливо рассудил Кирилл.
  Ещё одним событием стало получение записки от ротмистра Ридигера, предлагавшего закончить их ссору миром. Ротмистр сообщил, что принял такое решение узнав о ране Незнанского. К тому же, он уже выбыл из Молдавской армии, переведясь в Гродненский гусарский полк под команду своего старшего брата.
  "Теперь всё равно нам было бы потребно ждать разрешения нашей тяжбы с Наполеоном, - разъяснял свою позицию ротмистр в странном канцелярском стиле, - когда наши жизни потребны будут России превыше всего. Поэтому, считаю возможным предложить вам, поручик, примирение и забыть нашу глупую ссору, слишком мелкую в преддверье великих дел. Впрочем, выбор за вами. Всегда к вашим услугам".
  Письмо Ридигера привёз в Карлсбад с оказией Вершинин, получивший отпуск на лечение и устройство личных дел.
  - Василий Дмитриевич получил лично от Ридигера это послание перед его отъездом в Вильно, как ваш секундант. Я подрядился доставить его вам.
  - И что же теперь делать, - растерянно произнёс Незнанский, в общем-то соглашаясь с доводами предложением своего противника. - Вы что мне посоветуете, Александр Яковлевич?
  - Советую, друг мой, принять это в высшей мере своевременное и разумное предложение, - посоветовал Вершинин. - Напишите ему ответ в том же духе, да и дело с концом. Я пробуду тут с вами недельку, отдохну немного, а потом мой путь будет в Петербург, так что могу по пути доставить ваш ответ по назначению.
  Кирилл подумал ещё немного, но больше для виду, и согласился. На том и порешили.
  Наконец, в середине февраля, врачи объявили, что главная опасность миновала, дальнейшее лечение можно продолжать дома и их участие больше не требуется.
  Это был праздник, которого поручик ждал и боялся одновременно. Ведь никаких сведений об Эдже не было у него с момента их последней встречи в начале июня прошлого года.
  Немедленно, не заезжая домой, вообще не заезжая никуда, не останавливаясь в пути, Незнанский примчался в Бухарест.
  Заскочив в штаб армии, чтобы уточнить, где в данный момент дислоцируется его 7-й егерский, он наткнулся на Кайсарова, бежавшего куда-то с очередным поручением командующего. Увидев Незнанского, граф остановился и кинулся к нему как к родному, чем несказанно удивил Кирилла.
  - Поручик, вы ли это? Прекрасно выглядите! Как ваша рука? - засыпал его риторическими вопросами Кайсаров. - Михайло Илларионович недавно спрашивал о вас, просил навести справки. И тут, надо же, вы сами собственной персоной, легки на помине. Зайдите к нему немедля, он хотел вас видеть.
  - Спасибо граф, зайду непременно, - пообещал Незнанский.
  - Не непременно, поручик, а немедленно, у него к вам поручение особой важности, - строго отчеканил Кайсаров. - Странно только, откуда он узнал, что вы вернулись из отпуска?!
  - Сам удивляюсь, - пожал плечами Кирилл. - Я в Бухаресте лишь со вчерашнего дня. Кстати, граф, вы всегда всё знаете, не подскажите, где квартирует этой зимой мой полк?
  - Ваш полк, поручик, в составе отряда графа Воронцова в Малой Валахии, но лично мне, отчего-то кажется, что в этот раз вам в полк не попасть. Зайдите к командующему, - ещё раз напомнил Кайсаров и немедля убежал по своим делам.
  "Если, дай бог, Михайло Илларионович сосватает мне ту же службу, то я буду счастлив полно. Теперь, когда заключено перемирие, такое положение меня вполне устраивает", - обрадовался Незнанский и быстро прошёл в хорошо знакомую ему приёмную Кутузова.
  Дежурил Глинский, тоже искренне приветствовавший поручика. Тоже спросил о здоровье, красуясь новеньким крестом, постоянно находясь вполоборота направо, чтобы Незнанский мог хорошо видеть левую сторону мундира.
  - Поздравляю с Георгием, князь, - оправдал надежды Глинского Кирилл. - Когда чествуем нового кавалера?
  - Уже было, друг мой, но ради вашего приезда, готов повторить, - обрадовался Глинский. - Вас, я слышал, можно поздравить с "Анной"?
  - Всего лишь с Анной, князь, - подтвердил Незнанский, искренне надеявшийся на такой же, как у Глинского крест.
  - Представляете, поручик, а старика-то нашего, так и обошли наградами, - покачал головой адъютант Кутузова. - Просто нестерпимое российское свинство, право слово! И так думают абсолютно все офицеры нашей армии.
  - Возмутительно, - согласился Незнанский. - И не только в нашей армии так думают. Я в отпуске имел возможность убедиться в этом.
  - Да, всего лишь графский титул за такую победу, - продолжал возмущаться князь. - Но вы, смотрите, не вздумайте ему высказывать сочувствие. Он этого не любит. Может накричать.
  - Спасибо, что предупредили, князь, - кивнул Незнанский. - Граф Кайсаров сказывал, что Михайло Илларионович спрашивал обо мне. Так?
  - Да, да, конечно, - подтвердил Глинский. - Был у него сегодня этот его грек, ну вы знаете, так он сразу и приказал вас разыскать. Как только он освободится, я немедля доложу, подождите поручик.
  Вот кто сообщил Кутузову о том, что я в Бухаресте, понял Незнанский. Он и сам видел знакомое лицо мельком возле рыночной площади. Только в тот раз не понял, кто это мелькнул в толпе. От той нечаянной встречи осталось только ощущение чего-то узнанного и уже хорошо известного. Каким-то удивительным образом тот человек умудряется быть везде одновременно и знать всё обо всех!
  Кирилл присел на диван, ожидая приглашения, но в этот момент двери распахнулись и на пороге кабинета появились Италинский, Фонтов, Ланжерон, Эртель и сам Кутузов. Командующий, прощаясь, продолжал свои напутствия Италийскому:
  - Помните, Андрей Яковлевич, про согласованные ранее условия, которые турки готовы подписать, не забывайте о них. Если не получится склонить османов к подписанию условий государя, а они никогда на них не согласятся, то всё равно будем пописывать мир на начальных условиях. У нас в самом лучшем случае осталось два месяца, а далее тянуть с подписанием мира невозможно.
  - Разумеется, Михаил Илларионович, я всегда держу этот вариант про запас, - подтвердил Италинский. - Будьте покойны.
  - А, ты уже здесь, голубчик, - увидев поручика, сказал Кутузов. - Хорошо, что уже явился, иди сюда.
  Михаил Илларионович, поманив Незнанского пальцем, прошёл в кабинет. Поручик вошёл следом, хотел было доложить о прибытии, но Кутузов остановил его и сказал:
  - Садись там, на диване, жди, я отдышусь немного, - и сел в кресло, облокотившись на руку и прикрыв лицо рукой. Дышал тяжело, неровно, с лёгким хрипом.
  - Вам нездоровится, ваше превосходительство, надобно врача, - забеспокоился Кирилл.
  - Уже не надобно, всё прошло, - успокоил его Кутузов. - Стар я уже, турок на переговорах пересиживать. Вот когда матушка-императрица, царство ей небесное, посланником меня в Стамбул отряжала, так они у меня пощады просили, а не я у них. Молодой был, столько силы, эх хе-хе
  Кутузов покачал головой, повздыхал по-стариковски, вспоминая свою молодость, потом повернулся к поручику:
  - Как рука-то твоя, зажила? Способен к строю?
  - Вполне зажила, только немеет пока что, как не своя. Но врачи успокоили, что всё со временем восстановится полностью.
  - Да, я после первой раны своей цельный год лечился, самая тяжёлая была, - опять начал вспоминать Кутузов. - Вот после второй быстро на ноги встал. А уж при Аустерлице, когда щёку порвало пулей, так и не заметил вовсе.
  - А правда, что вашу рану врачи объявили смертельной, а в то, что вы существуете не верили? - спросил Кирилл.
  - Было дело, - тихонько засмеялся себе под нос Кутузов. - Главное, я на том собрании врачей этих сижу и слушаю, как они друг другу доказывают, что меня нет и быть не может. Похоронили, а я живой. Чудны твои дела, о господи! Но я тебя позвал не для этого.
  - Я полагаю, что мне нужно будет ещё немного послужить вашим курьером? - улыбнулся Незнанский. - На этот раз я согласен без всяких условий.
  - Верно понял, только не мне ты служишь, а Отечеству, - уточнил командующий. - Отечеству мир с турками нужен, а для этого все средства хороши. Можно и курьером послужить, не зазорно для такого дела.
  - Так точно, ваше превосходительство, - подтвердил поручик.
  - Сложно идут у нас переговоры с турками. Ох, как сложно. С ноября почитай заседаем, а уже апрель на носу. В Петербурге думают, что ежели турок окружили и разбили, то они должны любые мирные условия принять без разговоров. Как в шахматах. Получил мат, так обязан сдаться. Только турки-то в другие игры играют, а жизнь не шахматы. Всю игру мне поломали своими столичными фантазиями, - вздохнул Кутузов и снова прикрыл лицо рукой.
  - Что же они не понимают, что вам тут виднее, что и как? - удивился Незнанский.
  - Не понимают, - подтвердил Кутузов. - Едва месяц первый пошёл, что с турками не срок вовсе, когда их ещё и французы науськивают, так нет, сразу началась чехарда. И что я могу, если сам шлёт высочайшие указания, как не исполнить? То-то и оно. Писал, что не след требовать контрибуцию. Турки проще землю уступят, чем живые деньги дадут. Нет же, проси 20 миллионов реалов. Что просить-то, коль всё равно не дадут?! Только время тянуть. Договор мой об армии турецкой отменил государь, а ведь только после этого условия Ахмет о мире говорить согласился. Да, что там, всё один к одному.
  Командующий опять замолчал. Тяжело давались ему последние месяцы трудных переговоров, с постоянным дёрганьем из Петербурга.
  - Теперь вот дюку Ришелье приказал десант готовить под самый Стамбул, - покачал головой Кутузов. - И что там эти две-три дивизии делать станут, когда Наполеон войну начнёт? Мир нужен, а не война. Нет же, наступай, громи, заставь их подписать силой. Какой же тогда мир будет? До первой нашей неудачи! Теперь вот заставь султана, чуть ли не союз с нами подписать. Ну, мыслимое ли это дело, да и какая будет польза от такого союза? Стоит французам шаг в нашу сторону шагнуть, и полетят все такие договорённости к чёртовой матери!
  - Забыл государь, как его Наполеон заставил в Тильзите такой союз подписать. Мир, подписанный на барабане, - вспомнил Незнанский слова Вершинина в день перед сражением при Рущуке.
  - Слишком много у государя бестолковых советников, которых он хоть и меняет частенько, а всё таких же и в другой раз набирает. Дела наши сейчас совсем плохи. Теперь Австрия и Франция подписали союзный договор, да хотят к нему Турцию присовокупить. Обещают султану всё вернуть, что мы у них за целый век отобрали. Врут, конечно, но мне от этого не легче.
  Кутузов опять принялся по-стариковски вздыхать, жалуясь самому себе на свою судьбу. Но ему хотелось выговориться, а Незнанский был новым и благодарным слушателем. Мало с кем мог командующий сегодня просто так говорить на любые темы, не опасаясь очередного пасквиля в Санкт-Петербург, а их количество, с того памятного момента отступления после победы при Рущуке, увеличилось многократно, превысив любую допустимую критическую массу.
  Михаил Богданович уже не раз писал Кутузову, что ныне отношение государя устойчиво враждебное и надо ждать отставки в самое ближайшее время. И нужно было заключить мир с турками любой ценой, даже прямо нарушая инструкции государя, пока новый назначенец с гонором и высокомерием, свойственным окружению государя, не сломал вообще всё достигнутое, и не возобновил войну с турками в преддверье тяжких испытаний.
  И командующему, как любому человеку, хотелось толики сочувствия со стороны окружающих, коль скоро он был так надолго разлучён с родными людьми, способными его понять и поддержать во всём.
  - Я всегда был философом, а теперь стал им вполне. Вот и Катенька моя сравнивает меня с Агаменоном, - пробурчал Кутузов, ерзая в кресле. - Но был ли Агамемнон счастлив? Слава, почести, всё это только дым. Господи, как же я устал.
  Поражённый услышанным, Кирилл изумлённо взглянул на командующего. Перед ним действительно сидел смертельно уставший старик, безразлично глядевший в пространство перед собой. "Как же он постарел за этот год! - ошеломлённо подумал Незнанский. - Скольких же лет спокойной жизни, стоит один только год такой ответственности за судьбы десятков тысяч людей".
  - Но довольно причитать, - подвёл черту под своими рассуждениями Кутузов. - Так вот, со дня на день я жду документы, которые надо будет передать по известному тебе адресу. Документы разные, получены разно, но все вместе они должны убедить султана, что с ним ведут бесчестную двойную игру. Посему определяйся при штабе на старое место, да жди, позову. А теперь ступай.
  - А что, по известному вам адресу всё по-прежнему, - спросил с надеждой Кирилл, сообразив, что Кутузов, отправляя его в путь, имеет сведения об этом.
  - Все по-старому, а невеста твоя тебя ждёт, как и положено невесте русского офицера, - рассмеялся Кутузов. - Что, доволен? Сведения точнейшие, из первых рук.
  - Уф, просто камень с плеч долой, - обрадовался Незнанский. - Скорей бы уже в дорогу.
  - Ни минутки не задержу, сам тороплюсь, - успокоил его Кутузов. - Глядишь, и на свадьбу меня позовёте, - полушутя, полусерьёзно добавил он.
  - С превеликим удовольствием, - подтвердил поручик.
  -----
  
  апрель 1812 года,
  Санкт-Петербург
  
  Александр Павлович был недоволен Кутузовым безмерно. Недовольство это, умело подогреваемое его окружением, всё чаще перерастало в настоящее раздражение, что было у государя первейшим признаком крайнего, даже запредельного, недовольства. Он всегда умел скрывать свои чувства под любой удобной ему маской. Поэтому, коль скоро даже сама фамилия генерала Голенищева-Кутузова вызывала у Александра приступ нескрываемого раздражения, то все вокруг отлично понимали, что отставка и опала командующего Молдавской армией не за горами.
  Понимал это и адмирал Павел Васильевич Чичагов. Понимал даже лучше прочих, будучи дежурным генерал-адъютантом императора, своего благодетеля.
  Жизнь Павла Васильевича была до некоторого момента незамысловатая, повторяющая отцовское поприще довольно точно, за тем исключением, что начальный этап карьеры был более простым и быстрым.
  Папенька скоро перевёл его из сержантов гвардии в поручики морского батальона, назначил своим адъютантом, а через год сын Паша был уже лейтенантом флота. А в двадцать лет получил назначение старшим офицером на линейный корабль "Иезекиль". В неполных тридцать лет Павел Васильевич уже капитан бригадирского ранга. В общем, служи и радуйся!
   Но приключилась с молодым капитаном модная в то время болезнь - англофильство. И всё бы ничего, да уж больно крайние формы приняла эта лихорадка и стала хронической.
  По молодости многие увлекаются идеалами разными, но проходит время, приходит собственный опыт, понятнее становится жизнь вокруг и юношеские идеалы остаются в прошлом, сменяясь на значимые устои реальной жизни. Но если идеальный мир, идеальный образ, начертанный пылким юношеским воображением, затмевает реальный мир, обращаясь в кумира навсегда, то жди беды непременно.
  Ещё молодым капитаном Чичагов окончил курс морского обучения в Англии, где воспылал немыслимой любовью сначала к флоту английскому, его устройству, уставам и порядкам. И кажется, что уж тут удивительного, когда английский флот - первый флот мира?
  Но одно дело изучить чужой опыт, а другое копировать его слепо в российских реалиях, где нет места протестантской этике и жёсткой иерархии успеха за счёт других. Но дело даже не в моральном аспекте, сколько в порочности самой идеи, каждый раз копировать текущее состояние английского флота. Так, вы никогда не станете первым, а значит всегда обречены проиграть.
   Может и переболел бы Павел Васильевич англоманством, коснись только флота оно, всё-таки очень разным было назначение и задачи русского и английского флотов в реальности. Но молодой капитан умудрился вляпаться и во все прочие социальные идеи, которыми кипела тогдашняя Англия, твёрдо ставшая на путь создания империи "над которой не заходит солнце", а "добрые братья" любезно просветили его в этих вопросах, приняв в свои ряды. И всё это способный молодой человек успел за один год курса обучения.
  Последним актом похождений Павла Васильевича в Англии стала его водевильная страсть к Лизе Проби, дочери британского адмирала. И всё оказалось очень серьёзно, особенно в любви.
  Император Павел Петрович к флоту был довольно равнодушен, уповая на сильнейшую русскую армию, которой пытался привить прусскую дисциплину и образ действий. Флот государь полагал достаточным таким, каков тот был и до него. При отсутствии у России дальних заморских владений и морского торгового флота, император в общем-то был прав, ограничивая аппетиты морского ведомства задачей защитой прибрежных вод.
  С воцарением императора Павла, для Чичагова наступили непростые времена опал и возвышений. Сначала последовали мелкие неприятности, закончившиеся самоличной, но не долгой отставкой. Император, запутавшийся в своих противоречивых метаниях, соизволил вернуть Чичагова на службу, пожаловав чином контр-адмирала.
  Пользуясь случаем, Павел Васильевич обратился к императору с просьбой разрешить ему брак с английской подданной. На что Павел Петрович порекомендовал ему найти себе невесту в родном Отечестве. Для Чичагова это стало настоящей катастрофой, так как все формальные обязательства были им уже приняты. А тут ещё нашлись "доброжелатели" подсказавшие императору, что женитьба эта только предлог для адмирала, перейти на английскую службу. В этом, мол, его настоящая цель и мечта!
  Слово за слово, разгорелся такой скандал, что всё закончилось для Павла Васильевича заключением в крепость. Однако, как не был горяч император, так был он и отходчив. Успокоился государь, поостыл немного, тут же нужные люди и подсуетились с ходатайством за узника и... через две недели Павел Васильевич в прежнем мундире контр-адмирала, с теми же орденами на груди и милостивым разрешением на женитьбу, стоял на мостике своего флагмана, ведя эскадру к берегам Голландии. О времена, о нравы!
  А вот при Александре Павел Васильевич очень быстро нашёл своё законное место в рядах англофилов свиты его императорского величества, и карьера его полетела дальше в гору в прежнем темпе. Не выходя в море, не выходя даже из кабинетов морского ведомства, он быстро пробежал путь до полного адмирала, морского министра, сенатора и члена государственного совета. Правда, от обязанностей министра он вскоре отказался; больно хлопотное было дело!
  Но так как новоиспечённый адмирал был по натуре человек деятельный, то душа его "просила моря", и выслушивая постоянные жалобы государя на командующего Молдавской армией, "не желающего заключать мир с турками", Павел Васильевич посоветовал императору послать к Кутузову полномочного контролёра, способного подтолкнуть упрямого старика к решительным действиям. Имел он в виду себя, разумеется, но вышло даже сверх того.
  Александр за идею ухватился немедленно, и неожиданно для Чичагова творчески её развил, так сказать. Предложив адмиралу не должность контролёра, как тот рассчитывал, а командование Молдавской армией, Черноморским флотом и наместничество в Молдавии и Валахии. Отказаться было невозможно, и Павел Васильевич, скрепя сердце, согласился с таким почётным назначением, успокаивая себя тем, что, заключив мир с турками, поставив победную точку, он единолично пожнёт все лавры той войны.
  Александр подписал два рескрипта для Кутузова. В одном, если условия мира Кутузов всё-таки согласовал, император отзывал командующего из армии в ставку для "почестей и награждения", в другом, при отсутствии результатов переговоров с турками, просто приказывал, сдав командование адмиралу, отбыть в столицу для участия в делах государственного совета.
  Чичагову Александр выдал грандиозную инструкцию, в которую внёс все прожекты по Балканам, которые когда-либо видел и слышал, и адмирал стал готовиться к отъезду в Бухарест, а военный министр и сам император отбыли к армии в Вильну.
  Но, опережая всех, по грязным весенним дорогам, не останавливаясь ни на минуту, в Бухарест полетел нарочный полковника Закревского с секретным пакетом, в котором под печатью Особой канцелярии лежали: копия инструкции государя адмиралу Чичагову и личное письмо Барклая Кутузову.
  По всем расчётам выходило, что курьер прибудет в штаб Молдавской армии на неделю раньше адмирала. Этих дней, по мнению Михаила Богдановича, Кутузову должно было хватить, для принятия потребных мер.
  -----
  
  апрель 1812 года,
  окрестности Никополя
  
   Долгожданная весна вскипела разом! За пару дней, набрав пышную крону, зашумели листьями леса и сады, вспыхнуло яркое разнотравье, пушистым ковром устлав дунайские берега и степи вокруг. Кипящий от половодья красавец Дунай, стряхнув с себя ледяную корку, разом освободился из зимнего плена от Белграда до самого Измаила, вышвырнув обломки своих хрустальных оков в Чёрное море.
   На дальнем казацком пикете, у дороги из Никополя на Софию, намечался небольшой пикник. Ещё поутру в Никополь заглянул Незнанский, по-прежнему исполнявший свои, не вполне ясные окружающим, обязанности при штабе Кутузова, и все приятели нежданно-негаданно оказались в одном месте и в одно время. Не воспользоваться такой возможностью было бы просто грешно. Новые звания и награды требовали обратить на себя внимания!
   Иловайский, оставшись полковником, получил алмазы к "Анне" и 3-его "Владимира", Вершинин - майора и 4-ого "Владимира", Орлов же, отхватив подполковника и георгиевский крест, выглядел настоящим именинником. Незнанский, тоже был доволен своей 'Анной', хотя в душе надеялся и на большее, но, сравнив себя с друзьями, посчитал свою 'клюкву' вполне справедливой. Он не сделал и десятой доли того, что "натворили" его товарищи. Виной тому, в первую голову, было его ранение, но тут уж ничего не попишешь: пуля - дура!
   Но более всех Кирилл был рад за Тверина, получившего майора, и уже отбывшего в недавно сформированную генералом Раевским пехотную дивизию, принимать долгожданный батальон.
  Собирался в армию к Багратиону полк Иловайского. К прежнему месту службы, в лейб-гвардии уланский цесаревича Константина полк возвращался и Вершинин, уладивший наконец-таки свои разногласия с генералом Чаликовым. "Подтвердилась моя полная непричастность!" - туманно пояснил он, совершенно не разъясняя обстоятельств. Ждали приказа и гусарские полки.
  Турки тянули "вола за хвост" на мирных переговорах в Бухаресте, но все были уверены, что Михаил Илларионович их всё равно дожмёт. Поэтому в мыслях офицеры Молдавской армии были уже там, на Западной границе империи, где этим летом им предстояло в очередной раз встретиться лицом к лицу с лучшей армией Европы, под командой её лучшего полководца, и в этом тоже не было никаких сомнений ни у кого.
   Полк Иловайского всю зиму, как обычно, гулял по турецким тылам, демонстрируя их полную беззащитность, что по замыслу командующего, организовавшего целый ряд таких кавалерийских рейдов, должно было усилить сговорчивость турок на переговорах.
  Тем же самым занимались гусары Орлова и уланы Вершинина, сведённые, после успешного разгрома тылов Измаил-бея в составе дивизии графа Воронцова, в легкоконный отряд.
  Опираясь на Никополь, который турки оставили сами - штурмовать на этот раз не пришлось - они доходчиво "объясняли" непонятливым османам, кто сегодня хозяин на берегах Дуная. К весне регулярная кавалерия и казаки загнали турок в городки и крепости так, что те боялись высунуть носа. Однако, эти славные дела, развернувшиеся на широком пространстве между Рущуком, Видином и Софией имели и другие последствия.
   "Коалиция недовольных Кунктатором", центром которой были, ставшие теперь непомерно "решительными и отважными", генералы Засс, Воронцов, Энгельгард и Чаплиц, бомбардировали столицу пачками депеш, в которых предлагали "наполеоновские" прожекты широкого наступления на Балканах, а ограниченные действия Кутузова, служившие одной только цели заключения мира с Турцией на умеренных условиях, они считали малоэнергичными, обвиняя его в затягивании переговоров.
  Воронцов дополнительно наводил "тень на плетень" в личной переписке с адмиралом Чичаговым, с которым его объединяли давние англоманские и масонские пристрастия, называя действия казаков не иначе как бандитскими вылазками, а захват законных военных трофеев - мародёрством. В результате, по высочайшему распоряжению казаков отвели к Дунаю на зимние квартиры.
   Так, Иловайский и оказался на исходе зимы в Никополе, встретив там своих приятелей. Не хватало только Незнанского. Теперь приехал и он.
   Но сначала поручику требовалось побывать в известном поместье. Свидание с Эдже и поручение Кутузова не терпели отлагательства. Друзья, считавшие, что Кирилл вырвался ненадолго из Бухареста только ради своей возлюбленной, решили совместить оба дела, заодно и проводить поручика до ближайшего аванпоста казаков.
   -Так удачно получается, - сообщил Василий Дмитриевич, - что как раз на той дороге у меня пикет выставлен, почти у самого твоего имения, - сказал он, и все весело рассмеялись оговорке полковника, а первым он сам.
  - А что вы думаете, может быть, Мулла-паша и отдаст его Кириллу в приданое за племянницу-то! Вот и получится, что не так уж и ошибся кавалер Иловайский! - заметил Вершинин.
   - Нет, - возразил Орлов, - у них, наоборот, жених платить должен! Так что, готовь Кирюша подарки паше! Выкуп!
   - Вот же вы насмешники, - укоризненно заметил Незнанский и покраснел. - Смотрите, война кончилась, как вызову вас всех на дуэль!
   Все дружно расхохотались, а пуще всех сам поручик. Потом, вспомнив письмо Ридигера, сказал:
   - Достойным офицером оказался! Я ему отписал, как вы господин майор, - поклонился в сторону Вершинина, - мне посоветовали. На днях получил ответ: все вопросы улажены.
   - Да, ему там, в новом полку, с Наполеоном нос к носу, не до дуэлей! - подтвердил Иловайский, улыбаясь. - Часто война меняет людей в лучшую сторону! Я даже зауважал его, когда узнал, что, отбывая в гродненский полк, он тебе, Кирюша, такое послание прислал. Достойно, ничего не попишешь!
   - Бог с ним, господа! - встрял Орлов, деловито потирая руки. - Однако, надобно же и подумать как мы, кроме всего прочего, собираемся отметить наши новые чины и моё кавалерство! Мне этот скромный крест третьего класса, очень идёт, вы не находите? Где твоё обещанное шампанское, Кирюша, живо ещё?
   - Никак нет, господин подполковник и кавалер! Осмелюсь доложить, так что, уничтожено офицерами 7 егерского полка, по подобному же случаю, и в честь виктории нашей над турками ещё в прошлом году, - вытянувшись во фрунт, доложил Незнанский. - Помниться, Вы мне это сами же и присоветовали!
   - Главное, чтоб на пользу! - вздохнул Орлов. - Шампанское откладывается до возвращения в Бухарест. Хотя, возможно, что и до победы над французами. Воспользуемся тем, что под рукой. Что у нас сегодня есть? Да, кстати, на меня не рассчитывайте. Я задолжал всем полковым буфетчикам кругом, а все деньги, что были в наличности, ушли на опушку бобровую, да на шнуры. Не может же его превосходительство подполковник гусарского полка российской армии в обносках старых промышлять!
   - Тем более, с новым крестом георгиевским! - подчеркнул Вершинин. - Как же тут без бобровой опушки?!
  Орлов наклонил голову в знак согласия и добавил:
  - Зато скакуна арабского мне турки под Видином "подарили". Спасибо Измаил-бею! Хорош стервец! Норовистый, люблю таких! Уже подружились!
   - У меня полсотни есть! - сказал Вершинин. - Как подумаю, сколько надо будет денег на новую экипировку в лейб-гвардии, так в дрожь бросает! Почитай тыщу, и то на самое-самое! Подъёмных нынче не выплачивают вовсе, а до осенних доходов с имения ещё дожить надобно!
   - Да, Саша, чины да слава больших денег стоят! - заключил Орлов.
   - У меня двести ассигнациями, матушка прислала намедни! Так что, не пропадём! - заключил Незнанский.
   - Угомонитесь, крёзы лидийские! Казаки приглашают, какие деньги? - рассмеялся Иловайский. - Пока Кирюша наш миловаться там будет, мы поросёночка наладим, да прочие разные дела. Горилки хватит! Даже с учётом господина гусарского подполковника!
   - Вот ведь, душа моя, повезло же мне с друзьями! - радостно закивал Орлов. - Жаль, что в разных полках служим! Так, я пошёл Султана своего седлать, раз уж так всё удачно устроилось?
   - Встречаемся через полчаса у поста на видинской дороге, - подтвердил Иловайский. - На рысях, мы через час, не более, будем на пикете.
   Ровно через полчаса на выезде из Никополя, стоявшие в карауле солдаты одесского мушкетёрского, с удивлением проводили разномастный отряд из десяти человек, впереди которого гарцевал гусарский офицер на лихом арабском иноходце, красуясь перед прочими, ехавшими сплочённой группой.
  Из всего отряда прапорщик мушкетёров, стоявший старшим на этом пикете, знал только казацкого полковника Иловайского, сновавшего всю прошедшую зиму мимо пехотных постов, из рейда в рейд.
  Пять казаков, два улана (Вершинин взял своего денщика), один гусар и, почему-то верхами, два егеря, отметил на всякий случай прапорщик.
   На пикет прибыли, как и говорил Василий Дмитриевич, точно через час. Хорунжий Кошевой, чья сотня занимала этот передовой казацкий пост, проверяя разъездами окрестности, бросился докладывать своему полковнику как положено, но, узнав о цели визита начальства, радостно закивал в ответ.
  Крикнул своим, чтобы разводили костёр из дровишек посуше. Казаки снимали перемётные сумки с лошадей и сносили к месту будущей пирушки. Лошадей расседлали и отогнали пастись в общий табун.
   - Ты, давай там, Кирюша, не слишком задерживайся, - напутствовал Незнанского Орлов. - Мы ж не железные! Я, например, и живьём бы слопал сейчас того поросёнка, что нам Василий Дмитриевич обещал.
   - Опоздал, голубчик, уже закололи твою добычу, - засмеялся полковник. - Вон, полюбуйся!
   Иловайский кивнул в сторону казаков, которые натирали чесноком, солью, перцем и какими-то кореньями освежеванную тушу, готовясь зажарить целиком на вертеле. Костёр уже яростно разгорелся на высоту человеческого роста, а казаки всё подкидывали большие поленья на угли.
   - Ух, не могу! - застонал Орлов, хищно раздувая ноздри. - Это же пытка какая-то, куда там твоей инквизиции!
   - Господа! - торжественно объявил Вершинин, приняв из рук подошедшего ординарца походный мешок. - Кто желал шампанского! Прошу! Полдюжины мадам Клико, как заказывали! За мои новые эполеты! Кирилл Ильич, не откажи бокал с нами на дорожку!
   Денщик Вершинина подал офицерам хрустальные фужеры: оказывается Вершинин позаботился и об этом.
   - Нет, ну это просто сказка, друзья мои! Согласен воевать по двенадцать месяцев в году, если каждая война будет заканчиваться таким пикником! - объявил Орлов.
   - Этого пикника нам, Володя, шесть лет ждать пришлось, и то ещё мир не подписан, - заметил Иловайский.
   - Чепуха, Михаил Илларионович просто хочет турок обхитрить в очередной раз, вот и тянет "медлитель" наш, дай Бог ему здоровья! - отмахнулся Орлов. - Нам бы ещё трёх таких командующих, по одному на каждую армию, Наполеон бы и не сунулся!
   - Потому он и Кутузов, что один такой! - сказал Незнанский. - Я со смеху умирал, когда поймали визиря в мышеловку под Рущуком, как наши стратиги ушами и глазами хлопали, а сами хорохорились, что заранее всё знали, только молчали до поры!
   Все дружно рассмеялись! Хохотали и казаки вокруг! Иные, кто не расслышал в отдалении, что сказал поручик, просили повторить, выслушав, присоединялись к общему веселью!
  Смеялись довольные люди, выполнившие важную и трудную работу, радуясь, что сделали дело под рукой такого знаменитого вождя, каким был Михаил Илларионович. Этот факт придавал общему ликованию особый привкус значительности их победы, понятный и приятный всем. Теперь каждый из них имел полное право сказать: "Я был в деле при Рущуке, под командой графа Кутузова!" И это вам, не Прейсиш-Элау с ганноверским наёмником Беннигсеном!
   Выпив шампанского, за победу и Кутузова, Незнанский с Егором ускакали по дороге, ведущей вдоль опушки леса, по давно знакомому им маршруту.
  -----
  
  апрель 1812 года,
  окрестности Никополя
  (продолжение)
  
   Егор гнал коня напрямик через лес. Пригнувшись в седле, каким-то чудом удавалось ему увёртываться от ветвей, внезапно возникавших перед глазами и пытавшихся больно хлестануть по лицу, а то и вовсе скинуть с лошади. Отчаяние и страх за жизнь молодого барина гнали его вперёд.
   Выбравшись из леса, он мысленно похвалил себя. Расчёт оказался верным: прямо за полем отчётливо был виден аванпост казаков, с которого их проводили в путь так недавно. Там сразу заметили одинокого всадника, несущегося к ним через поле. Он видел, как обеспокоено вскочили на ноги люди и бросились ему навстречу.
  В тот самый момент на его пути внезапно возникла широкая канава, перерезавшая всё поле поперёк. Лошадь под Егором от неожиданности шарахнулась в сторону и встала как вкопанная, а "нянька" без единого звука вылетел из седла и, перелетев канаву, шарахнулся со всего маху об землю. Попытался сразу вскочить на ноги, шатаясь словно пьяный извозчик, но снова сел на землю, которая плыла и вертелась перед глазами. Перебравшаяся через канаву лошадь, остановилась рядом, и смотрела на него извиняющимся взглядом: виновато и смущённо. "Ничего, ничего, - хрипел полушёпотом Егор в ответ на этот взгляд, - всё в порядке со мной, жив курилка"
   Подлетели казаки, во главе с Иловайским, Орловым и Вершининым.
   - Где поручик? Что случилось? - выпалил Орлов, хотя и сам уже догадался, что дело не ладно.
   - Турки барина взяли, - прохрипел в ответ Егор, очухиваясь. - Засада там была! Полсотни их, наверное!
   - Я так и знал... как чувствовал... вот вам и перемирие, - заохал Вершинин.
   - Полно причитать, Саша! - отрезал Орлов. - Надо идти на выручку! Мать-перемать! Командуйте полковник, Вы у нас за старшего здесь! - обратился он к Иловайскому. - Пикник откладывается, но не отменяется!
   - Пойдём через лес, вот как он прискакал! - кивнув на Егора, мгновенно отреагировал Иловайский. - Так вдвое короче, чем по дороге! Хорунжий, кликните два десятка охотников со мной! Быстро!
   Вершинин сразу успокоился и принялся деловито проверять седельные пистолеты. Орлов довольно крутил ус, поводя взглядом по сторонам. Глаза его блестели от возбуждения и выпитого шампанского. Распаляясь, приговаривал: "Ужо я вам покажу перемирие! Я вас так замирю, век помнить будете! Взяли моду, офицерам русским руки крутить!"
   Подлетели казаки во главе с хорунжим.
   "Идём через лес! По-походному, но споро! Подстраиваться под меня! Как выйдем на опушку, всем замереть! Ждать команды! Всё! С Богом!" - чётко довёл до всех присутствующих свою нехитрую диспозицию Иловайский.
   Лес закончился внезапно. Егору показалось, что обратный путь они проделали вдвое быстрее, хотя ехали медленнее. Конь Незнанского всё также спокойно пасся в сторонке, ожидая хозяина.
   - Ежели он спокоен, значит и с хозяином всё в порядке, - успокоил Егора Иловайский. - Давай, показывай, Аника-воин, где тут у нас что!
   Орлов нервно расхаживал туда-сюда по полянке, иногда останавливаясь около коня Кирилла, и похлопывая его по холке, приговаривал: "Ничего, ничего, дружище! Всё образуется, не переживай!" Тот несколько удивлённо поглядывал на незнакомого ему офицера, но не возражал: начальству виднее.
  Из кустов вынырнули Иловайский с Егором.
   - Ну, наконец-то! - бросился к ним Орлов. - Где Вас нелёгкая носила, аж целый час?
   - Какой час, Володя? - удивился Василий Дмитриевич. - Нас не было от силы десять минут. В общем, слушайте все сюда, повторять не буду! План освобождения нашего Ромео прост, как моя жизнь!
  -----
  
  апрель 1812 года,
  окрестности Плевны
  
   Тощий турок, сидевший невдалеке от котла в котором кипела баранина, постоянно потягивал носом сочный запах варева. Каждый раз у него в животе начиналась неистовая вакханалия, и он сокрушённо качал головой. Баран, которого они оприходовали в поместье, был не самый жирный. Самых гладких животных разобрали ага и другие офицеры. Наверное, и съели уже.
  Плохо быть маленьким человеком: и барашек тебе самый тощий, и пинков без счёта каждый день. Его товарищи по десятку, стоявшему на въезде в захваченное поместье, испытывали похожие чувства.
  Зачем им приказали занять эту усадьбу, принадлежавшую по слухам самому видинскому Мулла-паше, никто из них не знал. Приказ Измаил-бея! Большие люди пусть сами между собой разбираются, их дело маленькое, как этот барашек, который наверное уже готов. Толстый Саид, пока помешивает и пробует варево, сожрёт половину, не подавится!
  Мустафа, так звали тощего, догадывался, что они торчали тут три дня ради того русского офицера, которого так удачно захватили час назад, но теперь-то, когда дело сделано, можно было бы и возвращаться обратно в Софию, так нет! Приказано оставаться на месте. Сколько ещё им тут быть? И только один, такой маленький, барашек на десять человек за целый день!
   Дальнейшее тощий Мустафа запомнил смутно. С неба, больше просто неоткуда было взяться, им на головы свалились русские. Тысяча, никак не меньше! Принялись рубить всех подряд, а первым толстого Саида!
   "Будет знать, как объедать товарищей! Аллах справедлив!" - успел подумать Мустафа, даже в такой момент его не покидали мысли о барашке, утыкаясь лицом в землю и поднимая руки вверх. Неожиданно какая-то сила оторвала его от земли, он приготовился к встрече с Всевышним, но путь на небеса прервался на уровне лица усатого русского иблиса, страшно оскалившего огромные зубы, и отрывисто спросившего Мустафу по-турецки: "Где русский офицер?" "Там, там, в большом доме", - испуганно залепетал тот, дрыгая ногами в воздухе; русский шайтан держал маленького несчастного Мустафу на весу за ворот. Услышав ответ, отшвырнул в сторону, как ненужную уже вещь, и умчался с другими дальше в поместье.
  Мустафа неуверенно ощупал себя руками: всё цело! Он жив и здоров, Слава Аллаху! Не обращая внимания на убитых и раненых товарищей по несчастью, подскочил к перевёрнутому на бок котлу, вытащил пару кусков мяса побольше, обжигая руки горячим соком, и благоразумно отполз подальше в кусты - обед, дело святое!
  -----
  
  апрель 1812 года,
  окрестности Плевны
   (продолжение)
  
  Орлов, отшвырнув убогого турка, вылетел на полном скаку на обширный газон перед главным зданием усадьбы. Из дверей дома, отчаянно вопя, уже валили толпой захваченные врасплох турки, возглавляемые двумя офицерами. Человек двадцать, не меньше.
  "Володя, твой бенефис!" - крикнул ему Иловайский. Орлов спрыгнул с коня, нехорошо усмехнулся и, сжав двумя руками рукоять своего "мечика", пошёл вперёд.
  Сначала турки удивились, что боец только один; потом растерялись, увидев, что этот и один опаснее многих; затем сообразили, что надо бежать. Мгновенья спустя, в дверях дома образовалась отчаянная давка. Столкнулись два потока людей: одни ещё пытались по команде выбежать во двор, а другие - крича "Шайтан! Шайтан!" - уже ломились в обратном направлении.
  Но довольно скоро убегающие с улицы сломили сопротивление стремящихся наружу, и турки рассыпались по внутренним помещениям.
   "Хорунжий! Берите десяток и добейте уцелевших в поместье! Не рассыпаться, держаться вместе, кто знает, сколько их тут, - командовал Иловайский. - Остальные в дом. Найти поручика. Поспешай, хлопцы!"
   Сам Василий Дмитриевич вбежал в дом первым, но наткнулся на стоявшего на распутье Орлова, решавшего куда идти дальше: вправо, влево, вниз или наверх.
  "Куда же они все разбежались? Мы же только начали!" - с наигранным недоумением сказал он Иловайскому. Тот не стал зря успокаивать товарища, а быстро сказал: "Я наверх! За тобой ротмистр первый этаж! Вершинин - по лестнице в подвал! С каждым по три казака! Егор, ты с Гришей, - он кивнул на здоровенного хлопца, - Остаётесь здесь. Смотреть в оба! Никого не выпускать!"
   "Ну, что б я без тебя делал, душа моя!" - бросил Орлов и рванул ближайшую дверь. За ним побежали три казака. Вершинин споро запрыгал вниз по лестнице. "Мы, наверх!" - сделав остальным приглашающий жест шашкой, сказал полковник.
  -----
   На входе в подвал, Вершинин интуитивно присел, и вовремя! Навстречу полыхнуло огнём выстрелов! Пуля рванула край мундира, другая сбила уланку; застёжка, срываясь, обожгла подбородок. "Вот, черти! Новый мундир испортили! - чертыхнулся майор, ловя на мушку темневшие впереди фигуры. Выстрелил точно!
  Один турок грохнулся в проходе, остальные бросились бежать. Казаки побежали за ними. Сам Вершинин принялся методично проверять каждое помещение. Поручика нигде не было. В самом конце осмотра наткнулись на тела двух убитых турок, рядом стояли казаки. "Всё осмотрели? - на всякий случай спросил майор и, не дожидаясь ответа, приказал, - Быстро наверх! Значит поручик где-то в доме!"
  -----
  
  Орлов шёл быстрым шагом по анфиладе первого этажа, вынося ногой закрытые двери, иногда улетавшие вместе с петлями, турки быстро убегали вперёд. Пытались отстреливаться, но стрелков быстро "успокоили". Оставшиеся в живых, после рейда лихого гусара, выпрыгнули в распахнутые окна. Таким порядком прошли до самой последней комнаты. Незнанского не встретили.
  "Давай ребята, вертаемся назад! - приказал Орлов, - И тем же манером в другую сторону". Казаки уважительно наклонили головы. На входе столкнулись с Вершининым и его людьми, выбиравшимся из подвала. Тот отрицательно мотнул головой на немой вопрос друга. "Ничего, у меня ещё левое крыло, а ты, Саша, дуй наверх! Нашим помоги! Я сам управлюсь!" - сказал, как о решённом, Орлов. Вершинин спорить не стал. Увлекая за собой свою группу побежал по ступенькам наверх.
  -----
  
  Иловайский, вбежав на второй этаж, сразу столкнулся с пятью турками во главе с офицером. Отпрыгнул в сторону. Выпалили друг в друга одновременно. Один казак со стоном опустился на ковёр. Упали и двое турок. В клубах порохового дыма, заполнившего небольшой зал, схлестнулись на саблях. Полковник легко разделался с двумя своими противниками; казаки справились не хуже.
  - Раненого вниз! - приказал полковник, - Я тут пока осмотрюсь!
  - Как же мы вас оставим, Василий Дмитриевич! Негоже, - возразил пожилой чубатый казак.
  - Делай, что велено! Кто тут полковник? - огрызнулся Иловайский.
  - Да, мёртвый он, - осмотрев товарища, перекрестился другой. - Чего позря спорить! Представился Шило наш. Эх, жизня казацка!
  - Тогда, вы вдвоём туда, - Иловайский махнул шашкой в сторону дверей, распахнутых настежь, - а я в покои пройду. Без поручика не возвращаться.
   Открытые двери свидетельствовали, что убитые ими сейчас турки, скорее всего, выбежали из тех помещений, куда он отправлял своих хлопцев, а значит, возможно, там больше никого нет. Полковнику очень не хотелось терять своих людей сейчас, когда война уже позади; себе-то он сам голова.
  "Испытаем судьбу ещё разок!" - усмехнулся про себя Иловайский и принял от чубатого казака споро заряженный пистолет. Несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул и, рванув дверь, прыгнул в следующую комнату. Отскочил к стене, напряжённо держа пистолет перед собой. В комнате никого не было. Посередине стоял большой стол на коротеньких ножках, с остатками совсем недавней трапезы, вокруг валялись, беспорядочно разбросанные, подушки.
   "Трое, или четверо, - прикинул полковник возможное количество обедавших. - Скорее, всё-таки, трое" Стоило, конечно, позвать подмогу, но Василий Дмитриевич, представив себе ухмылку Орлова - подсоблю, чего уж, - звать на помощь не стал. Выбрав из двух запертых дверей на противоположной стене наугад правую, потихонечку подошёл. Перекрестился, и выбил дверь ногой.
  В стороны с испуганным визгом кинулись две, закутанные в покрывала, женщины и забились в дальние углы большой комнаты пышно убранной коврами, с большой кроватью в глубине алькова. Справа от алькова, возле небольшого туалетного столика стояла Эдже, всматриваясь в полковника, так внезапно возникшего на пороге её комнаты. Смотрела спокойно.
   "Добрый день, мадмуазель, какая встреча! - поклонился Иловайский и вошёл в комнату. В глазах девушки мелькнул неподдельный страх. "Осторожно! Обернитесь!" - вскрикнула она по-французски.
  Оборачиваться полковник не стал. Упал на колени и, перевернувшись через плечо, откатился в сторону. Грохнули два выстрела! Пули ударили в оконный переплёт, со звоном посыпались осколки стекла.
  Иловайский выстрелил навскидку по ближайшему турку, тот отлетел к стене, отброшенный пулей. Второй, выставив перед собой хищно блеснувшую саблю, бросился на казака.
   Полковник, спокойно смотрел в сузившиеся от ярости глаза своего противника. Встал в позицию, завёл руку назад, слегка поигрывая верной шашкой. Турок сделал стремительный выпад, сабля со свистом вспорола воздух. Иловайский парировал, не без труда отведя удар.
  "Быстрый выпад! Турок не прост!" - отметил про себя Василий Дмитриевич. Переводя в первую позицию, сделал ложный выпад в голову. Турок отмахнулся небрежным круговым взмахом сабли, скользнув на полшага в сторону. Несколько секунд они обменивались взаимными обманками, прощупывая защиту друг друга.
  Затем турок решился: обозначив удар в голову, он, сделав полный оборот, вернул острие клинка вверх, целя полковнику прямо в горло.
  Иловайский отпарировал уверенно, на всякий случай отшагнув назад, и быстро ответил ударом в руку противника. Зацепил!
  Турок скривился, не столько от боли, сколько от своего обидного промаха, и кинулся, очертя голову, в атаку, вскрикивая при каждом взмахе сабли, стараясь вложить в удар всю силу. Противники, напряжённо дыша, заметались по комнате, неистово звенела сталь отменных клинков.
  Полковник старался вести бой как можно хладнокровней, не сбивая дыхания, при любом удобном случае отвечая стремительными атаками. Турок явно выдыхался, не выдерживая собственного темпа. Ошибся он только один раз, но этого оказалось достаточно! Выронив саблю, турецкий офицер рухнул на ковёр судорожно пытаясь зажать руками горло, поперёк рассеченное казацкой шашкой. Потом, дёрнувшись всем телом, затих в огромной луже собственной крови, сжавшись калачиком.
   Василий Дмитриевич тяжело вздохнул и рукавом, совсем по-крестьянски, отёр пот со лба. Оглянулся на Эдже. Она застыла на месте, сцепив ладони, с белым от ужаса лицом, не мигая глядя на скрюченного на ковре турка. Иловайский подошёл к алькову, сорвал атласный полог, и накрыл им труп.
  "Спасибо, принцесса! - вспомнив о её предупреждении, поблагодарил он. - Где Кирилл?" Она указала рукой на стену. "Вошёл не в ту дверь!" - усмехнулся про себя Василий Дмитриевич и повернулся к выходу.
  Но в дверях стояли Орлов с Вершининым, улыбаясь и аплодируя. "Теперь титул защитника турецких принцесс заслуженно переходит к господину полковнику! - заключил Вершинин. - Это, вне всяких сомнений! - подтвердил Орлов. - Добро Вам зубоскалить! Кирилла нашли? - спросил полковник. - Сам нашёлся! Они его в амбар перетащили. Хорунжий твой его нашёл, пока мы тут в доме геройствовали! Сейчас ноги разомнёт, слишком они его крепко спеленали, и явится! - ответил Орлов. - Руку ему раненую вывернули, скоты! Только-только заживать начала. - Рука заживёт! Главное, жив наш Айвенго! - махнул рукой Иловайский. - Потери большие? - Трое наповал, да раненых пяток. Турок перебили десятка три, остальные разбежались, куда глаза глядят"
   Вокруг Эдже уже хлопотали, причитая, обе служанки, выбравшиеся из своих углов. Она не обращала на них никакого внимания, потом отстранила и замерла.
  Офицеры обернулись. В дверях стоял Незнанский, глядя мимо них.
  "А вот и Айве..., - начал было Орлов, но Иловайский, подхватив его под локоть, поволок на выход, тот не упирался. Вершинин отступил в сторону, пропуская поручика. Незнанский шагнул в комнату. Эдже, всхлипнув по-детски, бросилась к нему, обхватила руками за шею и принялась целовать, рыдая уже в голос. Кирилл виновато улыбался в ответ. Офицеры поспешили удалиться.
   - Вот Вам и принцесса турецкая, - задумчиво сказал Иловайский, когда они спустились на первый этаж. - А ведь я, пожалуй что сватом довожусь Кириллу, если не отцом посаженным. Как не крути, а невесту ему я добыл!
   - Правильнее сказать, что умыкнул! - ухмыльнулся Орлов.
   - А хоть бы и так, - согласился Василий Дмитриевич. - Я же казак!
  -----
  
  апрель 1812 года,
  окрестности Плевны
  (продолжение)
  
   Со всех сторон к дому начали стекаться болгары. Вскоре их набралось до сотни. Понурые мужчины, растерзанные женщины, плачущие дети. Они с нескрываемой надеждой смотрели на русских офицеров, боясь спросить этих нежданных избавителей, о своей дальнейшей судьбе.
   - Что будем делать? - спросил Орлов, обращаясь ко всем разом.
   Все отлично его поняли без разъяснений. По всему было видно, какие мучения перенесли эти люди за последние три дня пребывания турецкого отряда в поместье. Сотни лет турки действуют одинаково на захваченных когда-то землях. Всегда с какой-то обыденной холодной жестокостью, избыточной и нормальному человеку непонятной.
  Завоеватели, находясь в меньшинстве среди покорённых народов, стремясь раздавить волю к сопротивлению, часто прибегают к предельной жестокости на первых порах, и в этом турки не были тут исключением. Но в этих, не мусульманских, провинциях империи такой подход стал настоящей традицией, безотносительно уровня действительного сопротивления: просто так, на всякий случай, всегда как бы авансом. Болгарии, расположенной ближе других к столице империи, доставалось больше остальных.
  В целом, такая политика была дикостью и глупостью, так как неизбежно провоцировала возмущение и отчаяние, готовое перерасти в волнение и восстание.
  А с тех пор, когда на границы Порты вышла мощная и победоносная армия России, всегда готовая поставить на место зарвавшихся завоевателей и защитить своих единоверцев, политика постоянного устрашения стала абсолютным идиотизмом, провоцируя быстрый крах самой империи.
   - Да, не трудно себе представить, что турки сделают с ними, когда вернутся мстить за своих, - задумчиво сказал Вершинин.
   В это время болгары вдруг оживились, принялись голосить, протягивая руки и прося все одновременно, сразу обо всём, но обращаясь не к русским офицерам, а куда-то дальше, в сторону дома за их спинами.
   Друзья обернулись. На пороге стояли Эдже, Незнанский, Егор и две служанки. Болгары одновременно и радовались её появлению и, её же, о чём-то умоляли.
   Подошёл Кирилл, в руках он держал довольно объёмистый пакет, который и предъявил друзьям:
   - Вот из-за этого все неприятности, - пояснил он. - Тот турок, которого вы убили, Василий Дмитриевич, должен был отвезти их Мулла-паше, но вместо этого привёл в поместье людей Измаил-бея. Что теперь делать, я не знаю.
   - Да, дела, - задумчиво произнёс полковник. - Не было печали, купила баба порося. Хорошо, что хотя бы бумаги целы. Странно, что они сразу не потащили тебя и пакет к своему бею.
   - Жадность подвела, - криво усмехнулся Незнанский. - По утру хотели ехать. Этот Селим, тварь мерзкая, возжелал ещё и Эдже в жёны, чтобы после низвержения своего начальника унаследовать всё его огромное состояние, а не только десятину за донос. Так что, вы спасли меня от смерти, а её от позора. Были мне друзья, а теперь и слов таких нет, чтобы выразить вам мои чувства.
   - Мы такие, - засмеялся Орлов, покручивая ус. - По другому не обучены.
   - Однако, надобно что-то делать, господа, - заметил Вершинин, когда все отсмеялись. - Кто знает, когда первые беглецы доберутся до Плевны и поднимут тревогу. Тут ведь рядом совсем, бежать недолго.
   - Что делать? - Иловайский на минуту задумался. - Болгарам быстро собирать свои пожитки. Брать только самое необходимое. Отправим их с Никополь. Пусть запрягают коляску и для вашей невесты поручик, надобно будет сопроводить её в Видин к дяде. Это я организую. И поторопите их сколь возможно.
   Полковник знал, что говорил. Крестьянам, обросшим за многие годы спокойной сытой жизни солидным хозяйством, бросать столько добра, переселясь в неизвестность, это нож острый под самое сердце.
  Он отлично представлял себе, что сейчас начнётся. Даже понимая, что деваться уже некуда, что турки не пощадят никого, отведя душу на беззащитных селянах, всё равно будут плакать и причитать над каждой безделушкой, которую придётся бросить, а возы будут увязывать такие, что и волам не утянуть.
   Всё было, как и предполагал Василий Дмитриевич, но уложились болгары в полчаса, что было просто удивительно и невозможно себе представить. Большой обоз медленно тронулся в путь под охраной десятка казаков, растягиваясь по дороге уже в самом начале пути. Увидев такое дело, поняв, что только до его поста эта процессия будет добираться часа три-четыре, полковник, покачав головой, ругнулся про себя и приказал хорунжему:
   - Демьян, забирай остальных, пойдёте с обозом. Отправь посыльного напрямки через лес к нашим на пост, пусть вышлют навстречу три десятка, не ровён час вас турки в пути настигнут.
   Здоровенный хорунжий только усмехнулся в ответ и, кликнув казаков, ускакал вослед болгарскому обозу, а друзья стали решать, что делать дальше.
   - Эдже может просто ехать со служанками в Плевну, а оттуда уже Видин, - предложил Вершинин. - Не думаю, что ей что-то может угрожать на этом пути.
   - Это зависит от того, что наболтал предатель Селим Измаил-бею про нашего Кирилла и его "принцессу", - заметил Иловайский. - А так, конечно, безопасно до Плевны добраться можно.
   - И документы паше она могла бы взять с собой, что проще, - внёс свою лепту Орлов. - Давайте уже решать, господа, кабанчик же там...
   Тут к спорящим "стратегам" подошли Эдже и Незнанский и одним махом сорвали им все планы:
   - Господа, Эдже не поедет в Видин, - объявил Незнанский. - Она остаётся со мной. Мы не можем ещё раз рисковать своим счастьем. А документы, раз Селим оказался предателем и погиб, отвезёт паше Фатима. Её вообще никто не знает и не заподозрит.
   - Я напишу письмо дяде, он всё поймёт, - дополнила Эдже. - Фатиму оденем как богатую кукону, дадим ей мою коляску и моё сопровождение, - она кивнула в сторону возницы, двух грумов и молодой служанки.
   - Да, но документы Кутузова, - неуверенно сказал Иловайский.
   - Ну, так Кирилл должен был передать их Селиму, а не везти в Видин, - немедленно включился Орлов. - Селим умер. Пусть отвезёт Фатима, какая разница? Раз наша принцесса ей доверяет, то и ладно.
   - Всё будет хорошо, - улыбнулась Эдже. - Фатима моя нянюшка. Я верю ей как себе.
   - Хорошо, - согласился Иловайский. - В общем, вы правы. Такая дама будет меньше привлекать внимания, чем наша прекрасная Эдже. Только пусть сначала подробно разузнает, что и как в самом Видине. Всё ли в порядке у паши, прежде чем передавать бумаги. Вдруг и там засада. Хотя, без поручика и самих бумаг, Измаил-бей не рискнёт доносить султану на такого вельможу, как видинский паша, а за оговор напрасный у турок по головке не гладят. Потерю своего отряда ему придётся списать на очередной наш рейд, каких было немало в этом году. Так что, мадмуазель, мы ещё и вашего дядю спасли за компанию.
   - Мы такие, - опять подтвердил своё мнение Орлов. - Мы можем. Но если меня сейчас же не накормят, то я отказываюсь спасать кого-либо до самой пятницы.
   - Так сегодня уже четверг, - напомнил Вершинин.
   - Вот аж целый день и не буду никого спасать, - заверил Орлов.
   - Так пойдёмте в дом, - предложила Эдже. - Я вас накормлю.
   Все дружно засмеялись.
   - Нет, принцесса, - ответил за всех Иловайский. - Нам в гостях рассиживаться некогда. Тут скоро будет столько гостей, что всех столов не хватит. Поэтому надо уезжать как можно быстрее. Выступаем господа. Возвращаемся так же, через лес.
  -----
  
  апрель 1812 года,
  окрестности Никополя
  
   Шампанское Вершинина пришлось настолько кстати, что уланский майор чувствовал себя некоторым образом виновником торжества, получив чреду заслуженных благодарностей от всех частников пикника по несколько раз. Каждый раз майор раскланивался, благодаря друзей, и каждый раз вынужденно ловил рукою повисающий на "честном слове" порванный пулей эполет, что несколько портило ему настроение. Кабанчик хоть и перепрел, конечно, но "жестокой" расправы Орлова не избегнул, но и прочим досталось по солидному куску жареной дичины.
   Эдже выглядела именинницей. Осторожно пригубливала шампанское из хрустального фужера, принимая бесконечные поздравления и комплименты. С её лица, которое она теперь не скрывала, не сходила очаровательная улыбка, а щёки раскраснелись больше от услышанных пожеланий, чем от выпитого вина.
   - Я счастлив, господа, - высказался Незнанский, которому наконец-то удалось вставить и своё слово. - Я счастлив полно и бесконечно. Так, как только может быть счастлив смертный человек.
   - За первое счастье в твоей жизни, - заявил тост Иловайский, поднимая фужер с искрящимся вином. - Дай бог, чтоб не последнее!
   Мощное и дружное "ура" разнеслось над полем, в перелеске неподалёку сорвались с веток испуганные птицы, беспорядочно галдя шумно шарахнулись ввысь, как брызги праздничного фейерверка, и принялись носиться по кругу в бесконечном движении жизни.
   Через некоторое время по дороге, неспешно пыля, проследовал обоз с крестьянами из поместья, направляясь в Никополь и дальше, на левый берег Дуная. Увидев своих недавних спасителей и бывшую госпожу, болгары остановились и принялись привычно кланяться, а староста покинул обоз и засеменил к месту пикника.
   Старый болгарин подошёл поближе, снял широкополую шляпу, прижал к груди, и принялся размышлять, к кому обратить первым, кто теперь из господ главный, а из военных старший. Его задумчивое молчание прервал Орлов, провозгласивший на всю округу:
   - Чего ты там жмёшься, мужик. Подходи, не бойся, я сегодня уже не кусаюсь, - захохотал гусар.
   Староста уже и сам хотел обратиться именно к нему, введённый в заблуждение шикарным гусарским мундиром, поэтому немедленно подбежал, непрерывно кланяясь во все стороны.
   - Дозвольте поговорить с нашей госпожой, господин... генерал, - попросил он, слегка запнувшись в конце, не зная звания Орлова. Говорил староста по-русски и очень хорошо.
   - О! Ну, быть по всему тебе генералом, Володя, - расхохотался Иловайский. - Старика не обманешь! Он жизнь прожил.
   Все дружно засмеялись и принялись поздравлять подполковника с грядущим повышением.
   -Да, мы такие, - накручивая ус, радовался Орлов. - Теперь, когда я перешагнул майора, я верю, что стану не то, что генералом, а и фельдмаршалом. Жаль мундир гусарский переменить придётся.
   - За кавалера и фельдмаршала Орлова, господа, - объявил тост Вершинин. - Гип-гип, ура!
   - Шампанского болгарскому волхву! - потребовал Орлов. - Надеюсь, что он не будет пророчить мне смерть от коня!
   Обалдевшего старосту буквально силком заставили взять в руки фужер с изысканным французским вином и заставили выпить одним махом до дна.
   - Ну вот, теперь обращайся, чего уж там, - милостиво дозволил будущий фельдмаршал и все захохотали вновь.
   Староста, как человек ответственный за судьбу своих односельчан, хотел понять, что ждёт их в дальнейшем и нельзя ли устроить так, чтобы они остались за своей госпожой и её русским мужем. Эдже вопросительно взглянула на Кирилла, не зная, что ответить болгарину. Она и сама ещё слабо разбиралась в этой своей новой жизни и судьбе.
   - При господаре, по совету Кутузова, создана комиссия, занимающаяся переселенцами, - пояснил Незнанский. - Но если они не хотят покидать тебя, дорогая, то я буду просить Кутузова, выписать им подорожную на переселение в Россию в наше курское имение. Если они согласны, конечно. Папенька мой тамошний предводитель дворянства, он обустроит этих беженцев на земле. Слава богу, свободной земли у нас пока довольно.
   - Вот всё и решилось, - провозгласил вердикт Орлов. - Ты доволен, волхв?
   - Благодарю вас, - радостно закивал головой старик. - Благослови вас господь!
   - Их благодари, я то тут при чём, - засмеялся Орлов, кивая на Кирилла и Эдже.
   Староста два раза поклонился и в указанном направлении, потом поспешил к своим односельчанам, сообщить новость о грядущем путешествии в Россию.
   Незнанский, переговорив с Иловайским, побежал за старостой и нагнал того уже возле обоза.
   - Держите, тут двести рублей российскими ассигнациями, купите в Никополе продовольствие, до Бухареста вам хватит, - торопливо объяснял он старику. - До Бухареста вас сопроводят казаки полковника Иловайского на всякий случай. Возле нашего пикета на видинской дороге перед въездом в Бухарест станете лагерем. Казаки меня известят о вашем прибытии, и я передам вам подорожные документы. Всё, скатертью дорога.
   - Храни вас бог, господин, - ответствовал староста, утирая глаза кончиком серого платка. - И вас и госпожу нашу. Дай вам бог счастья и деток побольше.
   - Спасибо отец, - поблагодарил Незнанский. - Всё ли ты хорошо понял?
   - Всё понял очень хорошо, ваше благородие! Я русский язык хорошо понимаю. Три года возницей в армии вашей ещё при Суворове служил. В тылу понятно, но медалью серебряной за Измаил награждён.
   - Да ты герой, старик, - улыбнулся Кирилл. - Как же ты, старый вояка, подполковника в генералы произвёл?
   - Поди тут разбери, - пряча хитрую улыбку, принялся оправдываться староста. - Вона какой он огромный, да крест на шее, я и подумал, что генерал. Таких мундиров знатных в мои годы не было. Ну и дело служивое такое, что тут главное в нижнюю сторону не ошибиться, а вверх не страшно.
   - Да ты хитрец, - засмеялся Незнанский. - Тогда я за твоих попутчиков спокоен, ты их в целости и сохранности до места доведёшь. До встречи, поезжайте дальше.
   Махнув болгарам рукой на прощание, Незнанский бегом вернулся к Эдже и друзьям, которые уже нетерпеливо звали его продолжить торжество.
   В Никополь вернулись заполночь, переночевали в городе, тепло распрощались, и Кирилл с Эдже, сопровождаемые верным Егором, поспешили в Бухарест.
  -----
  
  апрель 1812 года, Бухарест
  ставка Кутузова
  
   Михаил Илларионович долго не отпускал курьера от Закревского, раздумывая, что написать Барклаю в ответ. Выходило всё время невероятно длинно, а длинных рапортов, как и любой военный человек, Кутузов не любил.
   - Где сейчас военный министр? - спросил командующий у курьера, терпеливо ожидавшего его ответа.
   - Сейчас уже в Вильне, вместе с государем, - ответил курьер.
   - Государь самолично командует армией, - рассуждая вслух, удивился Кутузов. - Никак нет, командующим армией назначен военный министр, - ответил курьер.
   - Та же "петрушка", что раньше, - понимающе покачал головой командующий. - "Я тут всего лишь наблюдатель", - добавил он, довольно сносно пародируя интонации Александра.
   Некоторое время Михаил Илларионович ещё раздумывал над ответом, но затем решительно придвинул к себе лист бумаги и энергично написал... всего одно слово: "Благодарю". Поставил жирную точку, почти кляксу, скоро сложил листок и запечатал в конверт. Протянул конверт курьеру и сказал:
   - Скачите, голубчик, простите, что напрасно задержал вас! Счастливого пути.
   - Честь имею, - пролепетал курьер, крайне удивлённый извинениями генерала, попятился к выходу и исчез за дверью.
   "Итак, до приезда адмирала у меня семь дней, как и у господа нашего. И за эти семь дней мне также потребно сотворить мир. Мне намного легче, чем Создателю, я хорошо подготовился и заранее знаю, что будет хорошо. Ахмет готов подписать условия "семи пунктов", и готов добиваться их ратификации в Стамбуле. Это он подтверждает вполне. Надо срочно подтверждать наше согласие. Успеть бы до приезда адмирала. Почему адмирал? Неужели при дворе все генералы перевелись", - усмехнулся Кутузов и позвонил в колокольчик.
   - Князь, голубчик, - обратился он к Глинскому. - Срочно ко мне Италинского и Фонтова. Сыщи хоть на краю света немедля.
   Адъютант убежал исполнять поручение, а командующий ещё раз погрузился в чтение писем Барклая. Инструкция государя Чичагову сейчас, когда он прочитал её внимательно, привела его в шоковое состояние. Это была фантасмагория, граничащая с помешательством. Если бы адмирал действительно захотел её исполнить, то ему пришлось бы перессорить всех со всеми и начать на Балканах неограниченную войну с Турцией, Австрией, и Наполеоном одновременно.
   К счастью, большая часть этого маразма была абсолютно невыполнима, и Кутузов был уверен, что Чичагов тут на месте выяснит это очень быстро. Поэтому, перечитывая бумагу в третий раз, он уже просто смеялся над причудливыми, как полёт летучей мыши, извивами мыслей государя.
  Винегрет был знатный! Видимо за последние месяцы, озаботившись миром с турками, государь впитал столько избыточной информации и разнообразных предложений со всех сторон, что запутался окончательно в расстановке сил, в целях, в задачах, в угрозах и даже в союзниках и противниках.
   "Закревский не зря ест свой тяжкий хлеб в Особой канцелярии военного ведомства, коль скоро сумел достать и переправить мне копию этой бумаги, - подумал Кутузов. - Хотя, возможно, что и сам государь или Чичагов предъявили её военному министру, всё может быть".
   В ожидании Италийского, Михаил Илларионович не мог отказать себе в удовольствии перечитать избранные места из государевой инструкции.
  Во-первых, Чичагову предлагалось заставить Турцию заключить с Россией наступательный и оборонительный союз. "Дался им этот союз, - досадовал Кутузов. - Какой от него прок, после шести лет войны, когда ещё не остыли стволы пушек и не заросли могилы двадцати с лишним тысяч отборных турецких воинов, сложивших головы под Рущуком, которых по сей день оплакивают в Порте? Главное, сколько времени надо, чтобы склонить султана к такому союзу, переборов французов и англичан, которые непременно будут противиться такому сближению, не говоря уже об Австрии, против которой этот союз будет иметь прямое действие".
  Во-вторых, адмиралу предписывалось возмутить Сербию, Боснию, Далмацию, Черногорию, Кроацию и Иллирию. Вооружить ополчения, присоединить к своей армии и наступать на австрийцев. Отбить Боснию, Далмацию, Кроацию, захватить Фиуме, Периест, Каттаро, вообще всё Адриатическое побережье, вести армию и ополчения на Вену и в Италию.
  Государь уверенно предписывал Чичагову заключить соглашение с англичанами о совместных действиях с её флотом, который должен обеспечить снабжение и финансирование всей этой экспедиции. Отчего император уверовал, будто англичане будут в восторге от фактического установления господства России на Балканах, в Италии и Адриатике, тем более, почему этот факт должны приветствовать турки, понять было невозможно. Возможности же Австрии и Франции в этом плане не учитывались вовсе.
  "Александр, как обычно, строит свои планы и плетёт интриги, находясь в некой эйфории от собственной значимости, совершенно не учитывая обстоятельства и мнение на этот счёт всех остальных, - покачал головой Кутузов. - Просто игнорирует их возможные действия и реакцию на свои планы, как игнорировал в своё время возможные действия Наполеона при Аустерлице. Ничему не научил его тот результат. И теперь в России он принимает план другого болвана, на этот раз прусского, по которому хочет запереть нашу армию в Дрисском, прости господи, лагере, полагая, что Наполеон, имея трёхкратный перевес в силах, будет ждать, пока его с тыла атакует Багратион. Хорошо, что есть Михаил Богданович, который имеет твёрдое намерение, не задерживаться в этом гиблом месте".
  Для воодушевления славян государь требовал употребить все средства. Обещать независимость всем и каждому, кто попросит. Как это сочеталось с интересами "союзной" Турции Александра не волновало. Он же приказал! Как Турция может не подчиниться его приказу? Как вообще кто-то может ослушаться императора Российской империи?
  Если паче чаяния турки будут артачиться, то государь разрешал подарить им Ионические острова. То, что над островами поднят не российский флаг, что по этому поводу думают греки, получившие свободу и конституцию из рук адмирала Ушакова, его тоже не смущало, как и некоторое несоответствие ценности островов и Балканских провинций.
  В-третьих, если Турция не согласится на союз с Россией, всё-таки такую возможность государь учитывал, Чичагову поручалось поднять восстание славянских народов на Балканах, возмутить греков, подкупить эпирского Али-пашу: обещать ему королевский титул, независимость, орденов и денег, а если этот болван всё-таки не согласится, то свергнуть и его, устроив в Албании дружественное государство.
   "О господи! - прошептал Кутузов. - Кого он опять собрал вокруг себя в качестве советников? Это же просто какой-то свободный полёт фантазии, неограниченный здравым смыслом! Мир нужен с Турцией, когда на дворе война с Наполеоном, а у него, вишь ты, фантазия разыгралась. Или он думает, что турки не знают, что через два месяца Наполеон перейдёт границу России?!"
   Размышления Михаила Илларионовича прервал стремительно вошедший - буквально влетевший! - в его кабинет Италинский. За ним скромно, бочком, пробрался Фонтов.
   - Что? Вы получили депеши из Петербурга, - утвердительно заметил Италинский. - Какие новости?
   - Готовьте наши прелиминарии к подписанию с визирем, - ответил Кутузов.
   - Вы получили согласие государя, слава Богу, - перекрестился дипломат.
   - Да, я получил указания свыше, - туманно разъяснил Михаил Илларионович. - Помимо этого, магазины Наполеона уже на Рейне, тянуть далее невозможно. С богом, Андрей Яковлевич.
   Италинский, увлекая за собой Фонтова, выбежал их кабинета Кутузова.
   "Два полководца у меня, - подумал Кутузов. - Терпение и время. Терпения явлено было довольно, теперь потребно время".
   - К вам Незнанский, - деликатно кашлянул адъютант. - В приёмной дожидается. С дамой!
   - Неужто! Решился-таки, - засмеялся Кутузов. - Ну, зови! Зови немедля!
   Незнанский и Эдже, неуверенно помявшись в дверях, прошли в кабинет командующего.
   - Вот, Михайло Илларионович, невеста моя, - представил свою спутницу поручик и отчего-то покраснел.
   - Наслышан о вас сударыня, наслышан много, но в жизни вы ещё краше, чем в слухах, до меня дошедших, - рассыпался в комплиментах Кутузов, кланяясь и целуя Эдже руку. - Поздравляю вас, и примите моё благословение. Когда же ты успел пострел? Видел пашу?
   - Никак нет, ваше превосходительство, Мулла-пашу я не видал, - насупился Незнанский. - И его благословения у нас нет. Всё случилось нежданно-негаданно...
   Кутузов внимательно выслушал рассказ поручика об его злоключениях в усадьбе, о предательстве Селима, о Фатиме, отправленной с документами в Видин, покивал головой, довольно потёр руки и сказал:
   - Молодец, всё правильно сделал. Да-с, повезло тебе, что такие верные друзья были с тобою рядом. За документы не переживай, - Кутузов ласково улыбнулся, но скорее Эдже. - Хорош бы я был, когда б отправлял их только по одному адресу. Мне важно было, чтобы к султану они попали из разных рук. Так и будет. И Фатима ваша тоже их куда-нибудь, а привезёт. Если к наезднику черкесскому, то тоже не плохо. Какая мне разница?
   - Слава богу, - перекрестился Незнанский, - а то я всю дорогу переживал. А не навредит ли Мулле-паше, если всё-таки они попадут к Измаил-бею.
   - Нисколько, - успокоил их, больше даже Эдже, Кутузов. - Эти бумаги порочат Наполеона в глазах султана, и ваш дядюшка, мадмуазель, всегда может сказать, что купил их у русских, чтобы открыть глаза султану на предательство Франции. Понятно теперь, почему мне всё равно, кто их доставит султану? Мне главное, что ты вывернулся! Измаил-бей очень зол на нас, и за последние поражения и за обиды старые, мог бы сгоряча тебя и на кол посадить.
   Эдже в ужасе вскрикнула и побледнела. Поручик был вынужден подхватить ей под руку и усадить в кресло.
   - Экий я неловкий, - заохал Кутузов. - Успокойтесь, сударыня, вот же он, жених ваш, рядышком, живой и здоровый. Ну, поручик, что стал столбом? Подай даме своей вина или там воды, вон на столе графины.
   Незнанский немедля принёс воду. Эдже стало легче.
   - Надо мне свою неловкость как-то искупить, - задумчиво произнёс Михаил Илларионович. - А попрошу-ка я у Мулла-паши для тебя поручик руки твоей красавицы. Мне-то он, поди, не откажет. А, что скажешь?
   - Если это возможно, Михайло Илларионович, то мы бы были счастливы полно, - ответил Незнанский.
   - Ну, вы и так счастливы, что полнее некуда, - улыбнулся Кутузов. - А попросить возможно. Подожди несколько дней, а потом я тебе отпуск дам по такому-то случаю! Ладно, благодарите меня, старика, да отдыхать мне пора, устал больно.
   Эдже, смущаясь поцеловала Кутузова в сморщенную щёку, куда тот тыкал пальцем, от чего старый вояка натурально изобразил несказанное удовольствие, и молодые люди откланялись.
   "Да, всё хорошо, что хорошо кончается, - размышлял Кутузов. - Ещё бы к сватовству этому мир подписать с турками, так полнее счастья и представить нельзя".
   Дверь в приёмную приоткрылась, ловко протиснулся князь Глинский, и сказал каким-то таинственным полушепотом: "Виктор". Кутузов кивнул, и Глинский исчез за дверью.
   Через секунду в дальних дверях кабинета возник и сам посетитель.
   - Вы как всегда кстати, милостивый государь, - заметил Кутузов. - Как вам это удаётся?
   - Добрый день, господин Кутузов, - улыбнулся Виктор. - Годы моей скромной жизни приучили меня всегда успевать в нужное место, в нужное же время. Слышал я, что мы скоро расстаёмся? Это печально.
   - Ничто не вечно в этом мире, - подтвердил Кутузов. - На моё место назначен адмирал Чичагов. Он прибудет в начале мая. У него необычайно широкие полномочия и очень смелые планы. Вы будете довольны. Если даже четверть того, что планирует адмирал, получится реализовать, то очень мутная вода на Балканах вам обеспечена. Вы же любите мутную воду.
   - Не теперь, - возразил Виктор. - После стольких лет войны, необходима передышка. Надо привести в порядок очень много дел, совершенно расстроенных обстоятельствами. Думаю, позже, после вашей победы над Наполеоном, к планам возмущения Балкан можно будет вернуться со всей основательностью.
   - Моей победы над Наполеоном? - притворно изумился Кутузов. - Вы, сударь мой, абсолютно не в курсе моего плачевного положения при дворе. Меня теперь ждёт отставка и неудовольствие государя.
   - Я говорил о победе России, - опустив глаза, пояснил Виктор. - Но почему-то мне кажется, что вам предстоит и в этот раз померяться силами с беспокойным корсиканцем. Мои предчувствия редко обманывают меня.
   - Бог с ним, оставим будущее, вернёмся в настоящее, - прервал излияния Виктора командующий. - Вы, конечно, в курсе, какая история приключилась с нашим влюблённым поручиком в поместье видинского паши?
   - Разумеется, - подтвердил Виктор. - К сожалению, случилось то, что рано или поздно, но всегда случается в нашем рискованном коммерческом деле. Селим возжелал прыгнуть выше головы своей, но всему есть естественные пределы в этой жизни. Ему не повезло, хотя сама идея, должен заметить, была у него не плохая.
   - Вы и это знаете, - не очень и удивился Кутузов. - Я начинаю думать, что вы каким-то образом причастны к внезапному приступу честолюбия у покойного полковника.
   - Приступ был не внезапным, - ответил Виктор. - Селим давно был недоволен своим положением. Он слишком скоро продвинулся по службе, а потом также внезапно остановился, а после того случая с захватом казаками Эдже, он попал в немилость, которой не видно было конца. Ставка на Измаил-бея давала ему новые возможности. Одним махом он мог решить все свои проблемы. Очень соблазнительно это выглядело, согласитесь.
   - Да, искушение было велико, - не мог не подтвердить Кутузов. - Но если вы были так хорошо осведомлены, то почему не предупредили меня?
   - К сожалению, всё это мои выводы по итогам, - вздохнул Виктор. - А подробности дела я выведал у Фатимы, встретив её возле Видина по дороге сюда.
   - Так она добралась до места без приключений, - обрадовался Кутузов.
   - Всё в порядке, - подтвердил Виктор.
   - Однако, какие простые объяснения почти всегда отыскиваются в этой жизни, - отметил Кутузов.
   - И как легко можно интриговать против того, кто не знает этих простых объяснений, - подчеркнул Виктор.
   - Да это верно, - засмеялся Кутузов. - У меня будет к вам личная просьба. Видимо, уже последняя.
   - Я весь внимание, ваше превосходительство, - подтвердил Виктор.
   - Отвезите моё личное письмо Мулле-паше, мне нужно и поблагодарить его за всё, что было сделано за прошедший год и просить...
   - Руки Эдже для вашего поручика? - закончил за Кутузова фразу Виктор.
   - Вы подслушали наш разговор?
   - Нет, всё-таки я ещё умею пользоваться этой штукой по назначению, - Виктор постучал себя по голове, - а не только шляпу на ней носить. Думаю, это будет простая миссия. Мулла-паша осведомлён об этом романе, желает ей счастья, а найти ей мужа в Турции после всего, что случилось, теперь будет нелегко. Я имею в виду мужа, достойного Эдже. Ждите меня через три дня с ответом от паши. На сём, позвольте откланяться.
   - Счастливого пути, друг мой, - Кутузов хотел перекрестить гостя на дорогу, но остановился, вдруг сообразив, что понятия не имеет об истинной вере этого человека.
   Заметив его сомнение, Виктор, смеясь, сказал: "Крестите смело, мне всё равно", и скрылся за дверью. Михаил Илларионович так и остался в недоумении, опустив уже занесённую для крестного знамения руку. "Бог в помощь", - пожелал он про себя, безотносительно вероисповедания ушедшего гостя.
   Незнанский и Эдже все три дня, которые попросил у Кутузова Виктор для улаживания их дел, пребывали в неземной эйфории долгожданного счастья, видеть друг друга каждый день никого не таясь. Все три дня их донимали визитами все знакомые и незнакомые офицеры, желавшие поздравить жениха и невесту, увидеть своими глазами турецкую красавицу, ставшую невестой их сослуживца штаб-офицера Кутузова, и выпить по случаю помолвки. Незнанские, только так их теперь величали все в Бухаресте, хотя свадьбы ещё не было, принимали всех!
   Через три дня, когда Кирилл уже и сам собирался в штаб, выписать подорожную "своим" болгарам, прибежал посыльный от Кутузова и пригласил поручика и его жену - так и сказал - к командующему.
   - Дядя прислал ответ?! - с надеждой и опаской одновременно спросила Эдже.
   - Не знаю, милая, возможно, что да, - осторожно предположил Кирилл.
   - Я боюсь, - сказала Эдже. - Иди один.
   - Я и сам боюсь, так что пошли вместе, - улыбнулся Кирилл. - Приглашают ведь нас обоих.
   - Хорошо, я буду смелой, - зажмурившись в страхе от собственной храбрости, решилась Эдже.
   - Нам ещё повезло, что я простой поручик армии, без титулов и собственного состояния, - заметил Кирилл.
   - Почему?
   - Иначе пришлось бы просить и ждать дозволения государя, а так мне довольно участия и дозволения Михайлы Илларионовича. Повезло нам, - рассмеялся Кирилл, закружив Эдже по комнате, подхватив на руки.
   Кутузова на месте не оказалось. "Пройдёмте во двор, поручик, - таинственным тоном предложил Кайсаров. - Вас там ожидают".
   Во дворе особняка, служившего командующему домом и штабом, стояла дорожная карета, европейской работы, а рядом с ней сам командующий, несколько офицеров и Фатима. При карете были те же болгары, которых они отправили в своё время в Видин и молодая служанка, сопровождавшая Фатиму.
   Эдже радостно вскрикнула, увидев свою нянюшку.
   - А вот и наши молодые, - обрадовался Кутузов. - Мы уже заждались вас. Получите письмо вашего дядюшки, мадмуазель, всё как я вам и обещал.
   Эдже нетерпеливо схватила письмо и принялась жадно вчитываться в чётки разборчивые строки. С каждым прочитанным предложением она всё больше улыбалась, кивала головой, наконец засмеявшись звонко и радостно, объявила:
   - Дядя дал нам своё согласие и благословение!
   - Не знаю, как и благодарить вас, Михайло Илларионович, - засмущался Незнанский.
   - Ваше счастье, вот для меня настоящая благодарность. Совет вам, да любовь. Извините, но быть на вашей свадьбе, как хотелось бы, мне не суждено! Родителям твоим я по старой дружбе отписал, уже и письмо отправил, так что предавай им и на словах мои поздравления. Что ещё?
   - Уже и так всё сверх всякой меры, ваше сиятельство, - развёл руками Незнанский, но потом, запнувшись, добавил, - Мне бы ещё подорожную на болгар.
   - Каких болгар? Этих, - Кутузов указал на возницу и грумов.
   Незнанский объяснил.
   - Так ты ещё и поселянами тут разжился, - засмеялся Кутузов. - Надо же, столько счастья в одни руки.
   - Это её люди, - оправдываясь уточнил Кирилл, указав на Эдже.
   - А приданое, - засмеялся Кутузов. - Так там и так полна карета. Будет тебе подорожная! Обратись к полковнику Толю, я ему укажу на сей счёт.
   Кирилл ещё раз поблагодарил Кутузова. Эдже подозвала свою нянюшку и что-то тихо сказала её по-турецки. Через секунду Фатима принесла из кареты объёмистый ларец. Эдже открыла его своим ключом, висевшим у неё на шее вместе с талисманом в форме полумесяца. В ларце лежали все её драгоценности: огромный ворох необыкновенных украшений, часть которых в своё время так поразила ротмистра Ридигера. Достала изумрудную диадему необыкновенной красоты и изящной работы, и поднесла с поклоном Кутузову:
   - Передайте от меня это украшение вашей супруге, ваша светлость, - попросила она. - Жена такого человека достойна всех корон мира, но у меня есть только эта. Прошу вас, не откажите мне в такой малой просьбе.
   Михаил Илларионович растерянно посмотрел на окружающих и сказал:
   - Девочка моя, это я должен вам на свадьбу подарок, а не вы мне...
   - Вы столько сделали нам подарков Михайло Илларионович, что мы и так в неоплатном долгу перед вами, - горячо и искренне вырвалось у Незнанского. - Я тоже прошу вас.
   Кутузов принял бережно драгоценную вещь, но ещё больше умилился от букета поцелуев в обе щёки, даже прослезился.
   - Ступайте уже, ступайте, - замахал он на них мокрым платком. - Совсем разжалобили меня, старика.
   И в этот момент, в своей обычной манере, во двор стремительно вбежал Италинский, увидев Кутузова уже издали, размахивая листом бумаги, закричал:
  - Все согласовано, ваше сиятельство. Все делегаты подписали прелиминарии наши.
  - Ну, вот вам и мой главный подарок на свадьбу, - обрадовался Кутузов. - Мир с Турцией.
  "Виват! Мир!" - раздались крики со всех сторон. Эдже, смеясь и плача от небывалого счастья, обрушившегося сразу со всех сторон, упала в объятья своего любимого, уткнувшись лицом в лацкан сюртука.
  -----
  
  май 1812 года, Бухарест
  штаб Молдавской армии
  
   Чичагов приехал в Бухарест утром 5 мая в отличном настроении, которое не смогли испортить обычные дорожные неудобства и несуразности.
  За время своего пути он много думал о своей дальнейшей службе и открывающихся возможностях. Перечитывая инструкцию государя, рисовал себе картины яркого и славного будущего.
  Устав читать и мечтать, он полулежал на подушках, закутавшись в медвежью шубу, проваливаясь, под мерное покачивание и поскрипывание кареты, в то в глубокий сон, то тягучую полудрёму. Но и во сне взбудораженное воображение его услужливо рисовало картинки совсем уже фантастических великих деяний, которые адмиралу предстояло совершить этим летом.
  Сладкий Морфей яркими сильными мазками изображал: то вступление Павла Васильевича во главе русских войск в Стамбул, то в Вену, то почему-то в Рим и, совсем уж непонятно зачем, он вёл Молдавскую армию на Лондон. И каждый раз адмирал восседал на белом коне, сверкающем как январский снег на солнце в морозный день, но никогда не на мостике корабля.
  Адмирал любил мистику и верил в вещие сны, поэтому по мере приближения к Бухаресту настроение его всё время улучшалось, пока не достигло пределов эйфории. В таком состоянии Павел Васильевич и прибыл в Бухарест.
  Остановился на первом посту в пригороде, и приказал молодому поручику, сопроводить его к штабу армии не мешкая. В этот момент мимо него проехала шикарная дорожная карета, покачиваясь на мягких рессорах, в сопровождении двух грумов. "Надо же, какими экипажами обзавелись здешние валахи", - отметил Павел Васильевич, провожая взглядом карету Незнанских.
  Армейский поручик, про себя удившись необычному в этих краях флотскому мундиру приезжего, бриллиантовым искрам подвесок на аксельбанте и величественному тону приказа, легко показал кратчайшую дорогу в штаб Кутузова, уточнив на всякий случай, что командующий об эту пору обычно изволить почивать. На что незнакомый адмирал, радостно засмеявшись, заметил: "Ничего, я привёз ему такие новости, что сон теперь надолго оставит его!"
   Но Кутузов не спал, и когда Павел Васильевич необычайно громко, повысив голос выше разумного приказал Глинскому, как всегда дежурившему в приёмной, доложить, что прибыл адмирал Чичагов с рескриптом от государя, то Михаил Илларионович немедля приоткрыл дверь, выглянул в приёмную, и сказал:
   - Проходите ваше превосходительство, рад вас видеть, давно ждём-с, - и, оставив дверь немного приоткрытой, вернулся в кабинет.
   Чичагову ничего не оставалось, как открыть дверь себе самому и войти в кабинет.
   - Присаживайтесь, голубчик, Павел Васильевич, рад вас видеть в добром здравии, как добрались в наш медвежий угол, - заботливым тоном принялся расспрашивать Кутузов. - Как здоровье государя, что он просил вас передать мне грешному?
   - Все здоровы, слава богу, - ответил Чичагов, не разделяя себя и государя. - А вам приказано сдать армию мне и сей же час возвращаться в столицу, ждать дальнейших распоряжений государя.
   - Ахти мне, грешному, за что же такая немилость, позвольте спросить, - изобразил огорчение и удивление Кутузов.
  Изобразил так хорошо, что адмиралу даже стало немного жалко этого старика, не сумевшего воспользоваться плодами своей заслуженной победы. Но, будучи формально православным, но протестантом в душе, Чичагов отбросил глупые сантименты и пояснил:
  - Государь недоволен вашим бездействием в деле заключения мира с турками. И то сказать, вот уже полгода, как вы не можете склонить к миру совершенно разбитого неприятеля, - возмутился как бы от лица государя адмирал, и полез в свой большой чёрный портфель, отыскивая папку с рескриптом государя об отставке командующего Молдавской армией без пустых формальностей. - В Испании Веллингтон один успешно противостоит французской армии. И сегодня всем просвещённым людям ясно, что долг России помочь Англии в её неравной и героической борьбе с корсиканским чудовищем.
  - Так мир же заключён, - притворно удивился Кутузов. - Я уже отправил государю рапорт на сей счёт с текстом договора.
  - Что? Когда? - почти вскрикнул Чичагов, перестав копаться в своём портфеле.
  - Так намедни и подписали мы договор с визирем, вот полюбуйтесь, - сообщил Кутузов протягивая Чичагову текст договора. - Вы в дороге были, посему и знать не могли. Что же касаемо Англии, то когда же Россия ей так задолжать-то успела? По мне, провались этот остров завтра под воду, так я и не ахну, господь с ним.
  Чичагов вскинулся гневно, прожигая собеседника взглядом, поерзал в кресле, но ничего не сказал, понимая, что это бесполезно: невозможно переделать этих глупых нецивилизованных екатерининских стариков, ничего не понимающих в современной политике.
  Мельком взглянул на первый лист, посмотрел подписи на последнем, и молча вернул договор Кутузову. Снова полез в свой портфель, нашёл нужную папку и протянул её Кутузову ничего не поясняя.
  Михаил Илларионович, смешно пожевав губами, прочитал ещё раз давно известный ему текст второго варианта рескрипта, в котором государь отзывал его из армии для награждения и почестей.
  "Двуликий Янус, - подумал Кутузов. - Даже строго официальных мнений у него всегда не меньше двух".
   - Ничего, Михайло Илларионович, отдохнёте после дел турецких, тут вам отставка кстати будет, - ехидно заявил Чичагов, испытывающий небывалое раздражение на этого несносного ... никаких приличных слов на ум адмиралу не пришло, только "морские термины". Такие "великие" планы разрушил ему этот никчёмный старикашка напоследок, перед своей уже решённой отставкой навсегда.
   - Это верно, Павел Васильевич! Отдыхать, не работать! Да и дела надо коё-какие поправить в имениях своих, а то совсем обнищает генерал российский, граф сиятельный, - вздохнул Кутузов. - Управляющий мой, конечно, профессор, но дай бог, чтобы у него было хотя наполовину честности от ума его. Не ровен час призовёт господь на покаяние, хоть завещание составлю. Пора уже.
   - Разумеется, граф, всегда надо помнить о смерти, особливо нам, людям войны, - наставительно заметил Чичагов.
   - Спасибо, друг мой, за совет добрый, - вполне искренне поблагодарил Кутузов. Так доброжелательно, что Чичагов не смог уловить и нотки сарказма. - Однако до ратификации моего с визирем соглашения потребно мне будет задержаться в Бухаресте на некоторое время, я полагаю.
   - Извольте, мне ваше присутствие будет кстати, коль скоро потребуются ваши разъяснения по каким-либо делам в армии, - согласился Чичагов.
   - Тогда не смею вас больше задерживать, любезный Павел Васильевич, вам надобно отдохнуть с дороги, - сказал Кутузов, приглашая адмирала к выходу из своего кабинета. - Граф Кайсаров и барон Толь введут вас в курс всех дел по армии, как только вы пожелаете, а часиков в пять прошу ко мне на чай с ватрушками да коврижками, не откажите старику.
   - Благодарю за ваше участие и приглашение, - наклонив голову, холодно ответствовал Чичагов, выходя в приёмную. - Буду непременно. Где посоветуете мне жить в Бухаресте? Говорят, что вы один из лучших знатоков этого валашского города и местного общества, в первую очередь дамского.
   - Уже и в Петербурге говорят, - притворно вздохнул Михаил Илларионович. - Слухи эти в отношении меня сильно преувеличены, Павел Васильевич, но чем смогу, помогу конечно. Присмотрел я вам тут один милый домик на первое время. Вот Андрюша вас проводит, - указав на Глинского сказал Кутузов. - Чудесный домишко. Сам бы жил, да денег нужно и уезжать уже пора. Как этот вот дом оставлю, так можете сюда перебираться.
   - Так вы знали о моём приезде, - утвердительно заметил Чичагов.
   - Не то, чтобы знал, - задумчиво произнёс Кутузов. - Не то, чтобы вас ждал. А что-то в этом роде предполагал. Государя я знаю, этого довольно.
  -----
  
  июнь 1812 года, Вильна,
  штаб 1-й Западной армии
  
  По пути домой в Санкт-Петербург, Михаил Илларионович заехал сначала, как и говорил Чичагову, в своё поместье Горошки Волынской губернии, а затем и в Вильну, надеясь получить те отличия, которые были обещаны ему в рескрипте, переданном Чичаговым.
  Но государь, занятый балами и приёмами, не нашёл времени для Кутузова, и тот решил, не задерживаясь, ехать далее к семье в Петербург, но до отъезда навестил-таки Михаила Богдановича.
  - Александр Павлович недоволен вашими прелиминариями, у него были, как вы помните, куда более обширные планы на сей счёт, - подтвердил Кутузову недовольство государя Барклай. - Поэтому, отъезд в Петербург это правильное решение.
  - Очень скоро сама жизнь докажет, что мой худой мир с турками, лучше доброй ссоры с ними, - пробурчал недовольно Кутузов.
  - Государь считает, что не жизнь диктует ему, а он сам может менять жизнь вокруг по своему усмотрению, - улыбнулся Михаил Богданович. - В Петербурге, коль скоро государь не желает видеть вас в армии, вы будете очень кстати.
  - Устал я больно, - жалобно по-стариковски покряхтел Михаил Илларионович. Теперь уж как бог даст. На него одного и уповаю.
   - "На бога надейся, но и сам не плошай", - улыбаясь и тщательно выговаривая слова, сказал по-русски Барклай-де-Толли.
   - О, как лестно слышать от Вас мудрости народа нашего! - Кутузов слегка поклонился собеседнику. - Отчего же Вы меня в Петербург сватаете? Ведь не только лишь ради места. Есть видать иные соображения?
   - Соображений достаточно, граф, - подтвердил военный министр. - В первую голову, когда наступит нужный момент, Вам не так далеко и ко двору прибыть будет и в армию вступить. Но не меньше меня волнует граф Витгенштейн, как он успеет подготовиться на своём месте. Пётр Христианович человек примерной храбрости и благородства, это безусловно, но, Вам ли не знать, что не всё решается в этой войне на полях сражений.
   - Да, осторожность нам не помешает, то верно. Хотя и пойдёт Корсиканец к Москве, но чем чёрт не шутит! Не дай Бог, - Кутузов перекрестился, - Петр Иванович не сумеет вывернуться, или, - тут он хитро прищурился на Барклая, - Вы оплошаете.
   - Не приведи господи! - подтвердил военный министр. - Хотя я и верю в успех, но ... "человек предполагает, а господь ...", как это по-русски?
   - Располагает, Михайло Богданович, располагает, - подсказал Кутузов.
   - Поэтому Вы возьмёте на себя труд поправить сколь возможно дела в крепостях и гарнизонах, наведёте порядок в интендантстве. Ну, а если, не дай Бог, Наполеон получит возможность идти на столицу, то немедля смените Витгенштейна на посту командующего. Но до этого, я надеюсь, дело не дойдёт.
   - Тылы прибалтийские я проинспектирую, не сомневайтесь. Да-с, не завидую я роли Вашей, друг мой, в грядущем испытании, - Кутузов с сожалением поглядел на Барклай-де-Толли. - Помните, как общественное мнение обо мне после оставления Рущука переменилось, а я всё ж таки свой генерал. Вам, против моего, втрое придётся. До опалы дойти может? Не боитесь!
   - За участие спасибо, но всё уже решено, что обсуждать зря. Я готов ко всему, даже к отставке и опале! Я долг свой перед страной, меня возвысившей, сознаю и исполню.
   - Может всё же дать Государю хоть бы намёк на планы наши?
   - Ни в коем случае! Александр несдержан, тщеславен и хвастлив не в меру! Погубим всё дело! Знает третий - знает свинья! Мне нужны его естественные слова и поступки. Точные! Согласно диспозиции ... то есть, я хотел сказать ... ситуации. За ним ежечасно наблюдают сотни глаз, и это умные глаза! Они перемены его заметят сразу. А заметят, то два и два сложить сумеют. Оставим эту чрезмерную заботу о моём будущем, граф.
   - Вы просто Муций Сцевола какой-то, а не военный министр России, - улыбнулся Кутузов. - Не подумайте только, что я Вашу решимость проверял!
   - А хоть бы и проверяли, не большой в том грех! - сказал Барклай, не слишком поверивший в искренность хитрого собеседника. - Проверили, и ладно, а мнение моё неизменно. Государь узнает в нужное время. Когда дело примет необратимый ход!
   Михайло Богданович отошёл от своего стола к окну, тревожно вглядываясь в начавшее уже светлеть тёмное небо над Санкт-Петербургом. Михайло Илларионович, кряхтя по-стариковски, выбрался из мягкого тёплого кресла, подошёл и стал рядом.
   - Да-с, засиделись мы с Вами, граф, уже светает, - заметил Барклай де Толли.
   - Давно пора мне в путь. Доберусь до Петербурга, буду ждать вашей весточки через Горчакова.
  - Теперь нам всем осталось только ждать, - продолжая задумчиво смотреть вверх, ответил Барклай-де-Толли.
   За окном ярким штрихом плыла вдоль тёмного неба хвостатая звезда двенадцатого года. Звезда больших надежд и великих свершений!
  
  КОНЕЦ
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"