Красота великая и страшная сила. Попавшего под ее власть, может вознести в небеса, а может и сбросить в бездну Тартара. Красота - тоска земной твари по горнему миру. Ее нельзя удержать, как не удержишь в ладонях хрустально чистый горный поток или убегающий солнечный луч. Недолговечны ее цветы, что пытаются прорасти в нашем мире. Может потому вечный спутник красоты грусть, идущая вслед за ней, словно сумрак за пылающими бликами заката. Но порой красота подобна беспощадному свету, в котором выпукло и броско, как брызги грязи на белом хитоне, проступает несовершенство земных созданий.
Уродливым козлоногим существом ощутил себя предводитель лесных сатиров и нимф Пан, в лучах божественной красоты дочери Артемиды. Ни рога над огромным и бугристым, словно старый пень, лбом, ни поросшие шерстью от копыт до колен кривые ноги, никогда раньше не смущали весельчака Пана. Беззаботную жизнь свою он любил смаковать, как не спеша пьют из козьего бурдюка молодое вино. Теплыми вечерами, когда с гор спускается мягкий летний сумрак, верховодя в компании сатиров и нимф, путешествовал Пан по долинам и склонам Эллады. Беспечные и доступные подруги, обнажая прелести, плясали под звуки рожка и дарили любовь, откликаясь на похотливые ласки сатиров. А в жаркий полдень, скрываясь от палящих лучей, Пан отдыхал, в тенистом лесном гроте. И горе было заплутавшему путнику, что невольно потревожил лесного бога. Страх, что насылал на него Пан, заставлял беднягу бежать напролом, раздирая тело о колючие кусты и коряги. Вот и в тот полдень, разбуженный шумом охоты, поднялся предводитель сатиров со своего ложа. Недовольно щурясь от яркого солнца, стал искать, того, кто посмел его покой нарушить. А, увидев, так и застыл, словно врос козлиными копытами в землю...
Недвижимый, будто сухой корявый ствол, созерцал Пан красоту нимфы Сиринги. А божественное совершенство смотрело на него удивленными прекрасными глазами, и легкий ветерок шевелил упавшие на мраморные округлости плеч золотистые кудри. В тот же миг подкравшийся Купидон пронзил сердце повелителя нимф и сатиров. А вторую стрелу шаловливый мальчишка пожалел. Не преобразила любовь испуганный взгляд дочери Артемиды. По-прежнему видела она перед собой уродливое козлоногое существо. И по насмешке судьбы страх, что иногда насылал Пан, поразил и ту, кого любил он теперь больше всего на свете.
По-разному может придти любовь. Иногда, как робкая гостья, постепенно становясь полновластной хозяйкой. А может ворваться как ураган или горный поток. Ослепляя, превращая в раба, принося куда больше горя, чем счастья...
Оставляя на кустах клочки шерсти, Пан продирался сквозь чащу, вслед за убегающей нимфой. А она, легкая словно ветер, неслась, почти не касаясь земли, пораженная тем, что люди назовут потом паническим страхом. И вот на пути встал широкий поток. Заметалась по берегу дочь Артемиды. Стала молить о помощи нимфу реки. Сжалилась та и превратила Сирингу в тростник. Но так поспешно и неумело, что не могла та уже больше вернуть свой прежний облик.
Мгновением позже выбежал на берег и Пан. Тоже заметался, ища беглянку. Но не было ее не на том берегу, ни на этом. А когда под легким ветерком жалобно зашелестел, тростник, понял он вдруг, что не увидит больше никогда Сирингу.
Как и прежде в теплые летние вечера ходит Пан в окружении нимф и сатиров по лесам и горным долинам. Все также веселятся, предаются любви и пляшут. Но иногда посреди вечного праздника нападает вдруг на него грусть. Оставив свиту, уединяется он где-нибудь на берегу озера или реки. Достает и подносит к губам флейту, из тростника, что срезал, там, где навсегда потерял Сирингу. Далеко разносятся печальные и нежные звуки над водой, лесами, склонами гор. То поет, то плачет флейта. И кажется сатиру, что воскресшая нимфа, приходит к нему, садиться рядом, и подолгу говорят они о том, как могли быть счастливы вместе.