Только придя к цели можно увидеть пройденный путь. А что было целью моего Пути? Неужели эти два крюка для подставки под гарду, создающее фон бархатное одеяло на стене, табличка с подписью "Каролингский меч, IХ век"?
Уже скоро последние посетители покинут зал и ворчливая старушка-уборщица примется вытирать следы на полу. После щелчка тумблера, предвестника темноты, затихнут шаги охранника, и наступит умиротворяющая тишина. Приходит время размышлений о смысле бытия. Только тогда я могу вспоминать прожитую жизнь и раздумывать о том, прошел я свой Путь или нет. Да и был ли он?
... Помню момент своего рождения. Первым ощущением в этом мире была мучительная боль от многократных ударов молота. Адское пламя горна продолжило мои терзания, после чего я корчился в леденящей воде. Дрожь от этой повторяющейся пытки сотрясала мое нарождающееся тело. Я чувствовал свою беспомощность и уже тогда осознавал, что я - всего лишь игрушка в могучих руках, сжимающих кузнечные клещи. Тело мое наливалось силой, но сам я ничего не мог поделать. Для поддержки мне нужен был человек.
Покидая место своего рождения, я уже осознал, что имя мое - Оружие. Моя стихия - битвы. Мне суждено обрести и пройти свой Путь, ибо рожден я властителем Жизни и Смерти.
С первых же дней своего детства я отчаянно рвался в бой, а вместо этого уныло таскался на боку барона. Мною восхищались, обсуждая мои формы и баланс, любовались серебряными насечками на рукояти. Но никому не было дела до того, что я стремлюсь в битву, что я жажду наполнить свои долы кровью трепыхающейся плоти.
Барон так и не дал мне шанса впервые испить красного. Он не успел воспользоваться мною, когда его горло пробила стрела бунтарей. А с баронского бока меня подняли грязные заскорузлые руки.
И тогда я наконец-то попробовал крови. Мой новый человек разрубил своего приятеля. Оказалось, что я - очень ценный трофей и человек не хотел меня ни с кем делить. Крещение почему-то не принесло радости. Может оттого, что на моем пути не встал другой меч и очень легко меня окропили кровавым хмелем.
Недолго жил я у нового человека. Когда мой напарник щит сбежал со второй руки, я безуспешно пытался отбить копье королевского солдата. Длинное острие вошло под ребро и меня забрал другой человек.
В руках королевского мечника я обрел новую, невиданную доселе силу. Казалось, что наконец-то ступил на свой Путь. Я постоянно упражнялся и готовился быть лучшим в битвах. Я задорно звенел, встречая тела моих собратьев, когда воины тренировались во время отдыха на марше.
Я понял: мой Путь - защищать Родину королевского мечника. Мы вместе встречали захватчиков - и я был на высоте. Я упивался боем и осознанием собственной значимости. На моем счету было записано четверо.
Но смерть мечника в корне изменила мой Путь. Я перестал быть защитником. Я превратился в захватчика. И принялся рубить сначала друзей королевского мечника. А потом беззащитных крестьян, не желавших отдавать хлеб моей новой армии. Боевое оружие пило кровь безоружных, забыв о славе и чести. Неужели это был я?
Век сменялся веком, одно столетие перетекало в другое. Появлялись более молодые мечи. Уже мои двоюродные братья-норманны были мощнее и тяжелее меня. А потом появились здоровяки почти вдвое больше чем я и доблестные люди стали предпочитать их. Новые доспехи человеков закрывали мне путь к их телам. Но меня все еще использовали. Те, у кого не хватало денег на более молодое Оружие или силы, чтобы управляться с большим мечом.
Я уже не вел счета своим человекам. Только некоторые из них врезались в память. Почему-то запомнился старый ветеран, который не хотел меня променять на новый двуручный меч. Я думал, как его отблагодарить. Собирался рассказать о своем Пути и пригласить его следовать за мной. Но он меня не слушал, он подчинялся только собственному Пути. Однажды мы сошлись в бою с Двуручником, похожим на моего соседа слева, названного "Альшпис, ХV век". Я боялся нового великана больше, чем мой человек. Может, из-за моего страха я тогда и получил эту зазубрину на правом лезвии. И мог вообще сломаться, если бы не опыт и воля ветерана. Оказалось, он получше меня ведал о моих слабостях и достоинствах. Он знал, что я ловчее и быстрее этого тяжелого меча с двумя гардами. Поэтому Двуручник обессилено упал из дрогнувших рук своего закованного в железо человека, который рухнул вслед за ним.
Было и время, когда я чуть не ступил на СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ ПУТЬ. Молодой и горячий человек поддался обаянию моего клинка. И моему предназначению - убивать. Он обнажал меня по поводу и без, уверенный в моем могуществе. Но ждало нас горькое разочарование. Однажды мы встретили на дороге безоружного путника. И лишь только я ринулся к его телу, мой человек уже начал оседать на пыльную дорогу, держась за горло. Я тоже упал в пыль. Руки путника подняли меня и пытливый взгляд отразился в моем припорошенном клинке. Этот взгляд навсегда отпечатался в моей памяти, ибо человек являлся частью своего Пути и сам был Оружием! Улыбка засветилась на лице путника и он положил меня обратно в пыль, обернулся и зашагал прочь. Он не нуждался во мне! От ощущения собственной никчемности я готов был броситься в раскаленный горн, чтобы умереть.
А что было дальше? До сих пор мое стальное тело содрогается от мерзкого ощущения, когда лезвие врубается в колоду. Это значит, что одним человеком в этом мире стало меньше. И редко я с первого удара входил в дерево. В основном требовалось два-три захода. У людей крепкие позвоночники. Это было ужасно - меня, Боевой Меч, использовали как презренный меч правосудия. Время тогда было смутное, и не у всех новоявленных палачей имелись клинки с широкими тяжелыми лезвиями, закругленными ближе к концу. И потому я рубил головы без счета, забыв о гордости и предназначении. Меня уже не считали годным к честному бою.
Потом я долгое время валялся в темном и грязном чулане среди груды такого же бесполезного железа. Забытый всеми, вспоминал я былые битвы и плакал. Слезы приманивали подлую ржавчину, повадившуюся изъедать мои сверкающие бока.
А когда меня извлекли на свет, я уже не блистал, горделиво поглядывая вокруг. Чего мною только не делали - кололи дрова, забивали деревянные колья, подпирали дверцу в курятнике. Даже вгоняли некогда славный меч в землю почти по рукоять и привязывали веревку с вечно блеющей козой. Неужели и этот Путь я должен был пройти?
Я возродился и внутри меня все встрепенулось, когда босоногий мальчишка, так сяк отерев меня от ржавчины, с трудом вознес меня над головой. Он с воинственным кличем сносил головы врагам и рубил их тела. И ничего, что головы на самом деле были колючими цветками сорняков, а тела - их широкими листьями. Я чувствовал мысли этого мальчишки и мы убивали настоящих врагов. То было время моей второй молодости. И закончилась она вместе с отрочеством маленького человека...
Сквозь неплотно прикрытую штору на решетчатом окне пробиваются лучики утреннего солнца. Они выхватывают невидимые ранее пылинки, которыми наполнен зал. Пыльные лучи - предвестники нового суетного дня. Скоро смотритель распахнет двери оружейного зала и в него вторгнутся редкие посетители. Ближе к полудню их станет больше и снова я весь день буду разглядывать проходящих мимо людей. Кто из них равнодушно скользнет по мне взглядом, кто вообще не заметит, а остановится и с интересом станет бегать глазами по большому телу моего соседа "Альшписа, ХV век". И меня совсем не утешает, что моему предку "Спата, V век" внимания достается еще меньше. Да и мой сосед "Альшпис, ХV век" оказывается забытым, когда люди останавливаются около волнообразного гиганта "Фламберга, ХVI век". "Пламенеющий меч!" - доносится до меня их восторженный шепот.
А был один, которого не заботил волнистый двуручник. Он пришел ко мне с карандашом и куском бумаги, и стекла на его глазах блеснули в стекле моей кельи. Он даже показал мне рисунок, где я гордо лежал в руке сурового воина, изготовившегося к битве. Человек вскоре ушел, подмигнув мне напоследок стеклянным глазом. А я почувствовал, что часть меня останется жить в его рисунке.
Понимаю - мое время прошло и былого не вернуть. Доблестные воины перестали сходиться в поединках. Теперь я и мои собратья живут лишь в легендах и преданиях. А еще - в книгах. Но я знаю людей. Не исчезнет в них тяга пускать кровь себе подобным. И если они уже не берут ни меня, ни тех, кто живет рядом со мной в этой обители, то даже не могу представить, каким Оружием они пользуются. Наверное, способным в одночасье убивать многих человеков.
Люди шесть дней в неделю мельтешат перед моими глазами. Создания, которых я за свою долгую жизнь так и не смог понять. Я познал вкус их рук и ног, шей и голов, мяса, костей и внутренностей, я упивался их кровью. Моя рукоять хранит тепло человеческой ладони, мягкость кожаной рукавицы и холод стали латной перчатки. Они истерли серебро на моей рукояти, забирая себе частицу меня. Сколько рук я испробовал за свой долгий век?
У людей век слишком короток. Я знал все об их теле, но никак не мог понять, почему они неизменно идут по Пути. Каждый по своему. А я всегда оказывался лишь небольшой частью Пути очередного человека и с каждым из них проходил отрезок его Пути. И может быть, я когда-нибудь себе признаюсь в том, что уже осознал, но не хочется верить. Может быть мой Путь состоял из путей сотен моих человеков?