В спальне сэра Джошуа Лескотта царит полумрак - и люстра, и прикроватный ночник выключены, и лишь куцые лучи заходящего солнца, проходя через оконное стекло и с трудом просачиваясь сквозь преграду из задернутых узорчатых гардин, проникают в комнату, не давая зыбким силуэтам вещей окончательно раствориться в подступающей из углов темноте.
Несмотря на ранний для ночного сна час, сэр Джошуа уже в кровати - полулежит на многочисленных подушках. Рядом с кроватью небольшой столик, на нем - початая бутылка да почти опустошенный бокал с остатками пахучего густого напитка цвета бордо. Сэр Джошуа тяжело дышит и держится за живот.
- Эн... Эндрю... - запнувшись, произносит сэр Джошуа. Слова даются ему с трудом: они заполняют рот клейкой массой, обволакивают язык и увязают между зубов.
- Что... со мной?
Человек, к которому обращается сэр Джошуа, сидит в кресле, придвинутом к кровати почти вплотную - это Эндрю О`Салливан, его личный биограф и просто хороший друг. Закинув ногу за ногу, он задумчиво рассматривает жидкость в бокале, что аккуратно держит в своей руке.
- То лето выдалось особенно солнечным и потому очень урожайным, - невозмутимо говорит Эндрю, не обращая, кажется, никакого внимания на сэра Джошуа. - Помнится, гроздья винограда, что рос в нашем саду, были необычайно большие, полные спелых наливных ягод, и такие тяжелые, что ветки не могли удержать их, и, когда дул сильный ветер, они падали на землю, разбрызгивая вокруг себя фиолетовый сок... Жаль, что пришлось испортить такое вино.
Сэр Джошуа издает протяжный стон, его лицо искажает гримаса боли.
- Пожалуйста, - с трудом говорит он, протягивая руку и пытаясь дотронуться до Эндрю, - позови... док... тора.
Биограф наконец замолкает и, повернув голову, бросает на сэра Джошуа удивленный взгляд, будто только сейчас заметив его присутствие.
Молчание длится несколько секунд, в течение которых слышится только тяжелое дыхание сэра Джошуа, потом Эндрю, поставив на столик бокал с вином, по-дружески пожимает протянутую ему руку.
- Все хорошо, Джош, - успокаивающе говорит он, - все хорошо. Боль скоро пройдет, потерпи еще немного. Сейчас ты просто уснешь, и все...
И действительно - словно подчиняясь спокойному, размеренному тону слов Эндрю, сэр Джошуа начинает дышать глубже и ровнее. Морщины на его лбу потихоньку разглаживаются, а в глазах уже не видно той дикой боли, что была еще минуту назад.
- Здесь вот какая штука, Джош, - между тем продолжает Эндрю. - Мне ведь тоже недолго осталось. Недели две... ну, может быть, месяц. Врачи, конечно, сначала увиливали от ответа, но потом все-таки раскололись. Они сказали, что опухоль у меня в голове слишком большая, чтобы делать операцию... чтобы вообще хоть что-нибудь изменить. Сказали, что она уже почти как куриное яйцо... Представляешь, Джош? Куриное яйцо в моем мозгу...
Эндрю горько усмехается. Отпустив руку сэра Джошуа - та безвольно шлепается на постель - он заботливо поправляет сползшее одеяло. Похоже, сэр Джошуа наконец-то уснул - глаза его закрыты, дыхание спокойно.
- Понимаешь, я всегда заканчиваю начатое. Всегда... Историю рода Лескоттов я пишу уже двенадцать лет, и я почти у цели. Впрочем, ты знаешь... Как знаешь и то, что значит для меня эта работа. Знаешь, сколько времени я провел в библиотеках, сколько разъезжал по Европе... Рыл и рыл, как землеройка, извлекая на свет все новые свидетельства, факты, фамилии... Все это не может быть зря. Надеюсь, что ты сможешь понять. Мы ведь всегда отлично понимали друг друга, Джош...
Эндрю на секунду замолкает и, встав с кресла, делает шаг к изголовью кровати, чтобы включить ночник - солнце уже зашло, и в спальне стало слишком темно. Щелчок - и комната наполняется тусклым светом, вновь разгоняя черноту по углам.
- Это не моя вина... и не твоя, Джош, что ты - последний из рода Лескоттов... У тебя нет ни детей, ни братьев, ни сестер. Ты - последняя глава моей книги, Джош, и сегодня я наконец смогу ее закончить. Мне жаль... очень жаль, что так вышло, но я не мог больше ждать, мне и так осталось слишком мало... Джош?
Эндрю прислушивается, но дыхания сэра Джошуа больше не слышно. Он берет его руку и пытается нащупать пульс, но тщетно.
Еще какое-то время Эндрю молча сидит в кресле, о чем-то глубоко задумавшись. Затем резко встает и, схватив со стола свой бокал, переливает его содержимое в бокал сэра Джошуа. Спрятав пустой фужер в карман пиджака, он выходит из комнаты.
Легонько скрипит, открываясь, дверь, ненадолго впуская в спальню еще немного света из коридора. С таким же еле слышным скрипом закрывается.
В наступившей тишине все в комнате застывает в неподвижности - кресло, узорчатые гардины, вино в бокале, свисающая с кровати рука сэра Джошуа. Лишь темнота трусливо копошится в углах, не смея выйти, пока кто-нибудь не придет и не погасит свет.