Иван Андреевич проснулся рано, все ещё спали. Хотел незаметно пробраться на кухню, послушать радио, покурить в форточку, но вдруг как заорёт дурным голосом:
- Рота, подъём!
И сам испугался: 'Что это я делаю?', но не мог остановиться и продолжал кричать:
- Что я делаю! Что я это делаю! Я делаю это, что ли!
В доме случился переполох. Иван Андреевич сбежал на кухню и закрылся на швабру. Когда шум в комнатах утих, включил негромкое радио. Там происходила утренняя гимнастика. Решил сделать несколько полезных упражнений, но вместо этого достал из холодильника начатую бутылку водки, налил полный стакан и судорожно выпил.
Изменения в организме себя ждать не заставили. Через считанные минуты Иван Андреевич сидел на полу и, тихо улыбаясь, рассматривал собственные руки. 'Сейчас встану и пойду на работу',- сказал он кому-то невидимому и благополучно уснул, обняв пустое мусорное ведро.
В окно постучали. Иван Андреевич вздрогнул и проснулся. Нет, сначала проснулся, потом вздрогнул. Через неумытое стекло увидел строгое лицо начальника, такое большое, что заметна была не вся голова, а только часть лица - глаза, нос, усы, и торчащая изо рта трубка. Нос был белый, усы оттопырены, глаза внимательно прищурены.
Иван Андреевич встал, поправил майку, поздоровался, слегка наклонив удивлённую голову. Начальник вместо ответа вытаращил глаза и чихнул. Дымящаяся трубка сделала петлю Нестерова и провалилась в глубокий штопор. Преодолев восемь этажей, маленькая неуправляемая ракета достигла земли и разрушила тишину всплеском приглушённого взрыва. Иван Андреевич зажмурился, а когда все стихло, медленно открыл сначала один глаз, тот, который хуже видел из-за близорукости, а потом и второй, дальнозоркий, по утрам различавший почти всё. В окне никого не было, а на стекле осталась хорошо заметная надпись. 'Я всё видел!', - дальше дата, подпись и что-то похожее на печать.
Радио очнулось сигналами точного времени, Иван Андреевич понял, что опоздал на работу, и опоздал намного. Наскоро одевшись в то, что попалось под руку, выскочил из квартиры, и тотчас вернулся за часами. Пристраивая их на толстую руку, не попал зубчиком пряжки в дырочку на ремешке, и часы стремительно дезертировали на пол. Пытаясь поймать, поддал растопыренной пятерней, создавая дополнительное ускорение. Часы, строго в соответствии с законами механики, ударились означенным ускорением в стену со страшным, непоправимым звуком. Иван Андреевич осторожно поднял их, но всё было кончено - стрелки уныло повисли, обречённо показывая половину седьмого, - хрупкое железное сердце остановилось...
- Здравствуйте, Ваня, - сказал приветливый пенсионер из квартиры напротив.
Иван Андреевич посмотрел таким взглядом, что пожилой человек замер, раскрыв рот. Иван Андреевич бросился на улицу. Очень хотелось кому-нибудь нагрубить, но как нарочно на улице не было ни души. Казалось, что голова раскалилась, и вот-вот лопнет.
Шёл по городу, не зная где он, не понимая куда идёт. Перед глазами мелькнула вывеска 'Ремонт часов'.
- Что у вас? - спросил пожилой мастер, разглядывая разложенные на столе часовые внутренности.
- Они не ходят! - прошептал Иван Андреевич, показывая разрушенный механизм.
Сказано это было с такой злобой, что часовщик побледнел, и его руки задрожали, мешая тонкой работе...
На службу Иван Андреевич попал лишь к обеду.
- Добрый день. У вас что-то случилось? - спросил начальник, с тревогой вглядываясь в растрёпанного подчинённого.
- Неужели вам есть до меня дело? Не притворяйтесь! - взорвался Иван Андреевич и погрозил то ли кулаком, то ли пальцем.
Этого показалось мало. Взял с подоконника самый большой цветочный горшок, и взгромоздил на стол, на важные, может быть, бумаги. У начальника от удивления изо рта вывалилась трубка. Тонкое стекло, фиксирующее разложенные на рабочем столе коллекционные календари, единственное хобби немолодого мужчины, обиженно звякнуло, побежали наперегонки многочисленные лучики трещин. Иван Андреевич взял большой осколок и снова погрозил.
- Мещанство! - бросил стекло в урну для бумаг, где оно звонко рассыпалось.
Из порезанных пальцев сочилась кровь, из глаз капали слёзы. Но это не были слёзы печали или слабости. Нет, это были признаки силы, заметные издалека предвестники ещё большей ярости, поэтому никто за любимого шефа не вступился. Опьянённый вседозволенностью, Иван Андреевич взял самый красивый, самый большой календарь с изображением бушующего моря, мелко порвал, положил обрывки в карман и вышел, хлопнув дверью.
Запершись в женском туалете, здесь казалось безопаснее, Иван Андреевич достал кусочки, сосчитал. Их было на одну больше, чем тринадцать. 'Всё пропало,- подумал он,- это число мне не нравится'. И не ошибся.
Ровно через четырнадцать минут Иван Андреевич перестал существовать как Иван Андреевич. Это произошло не от инфаркта или другой скоропостижной инфекции, - он просто забыл, где он и кто он. Когда первые признаки необратимого сдавили железным обручем голову, он отчаянно пытался что-нибудь вспомнить, но кроме песни 'Яблоки на снегу' в голову ничего не пришло.
Потом он лежал на холодном полу и со строгим вниманием смотрел в квадратный узор кафеля. Последним приветом жизни разума стал большой шахматный конь, который совершенно не по правилам прыгал по клеткам, иногда оставляя материальные доказательства реального присутствия.
- Почему? - спросил кто-то невидимый.
- Год лошади, - простонал Иван Андреевич и тихонечко заржал.
![Происшествие в год лошади [Евгений Савинов]](/img/w/wasxko_f_f/083proish-v-god-loshadi/proish-v-god-losh-380.jpg)