Когда в дверь постучали, Аркадий сразу понял, что это не к добру. Не торопясь, встал, одел новые брюки, сделал задумчивое лицо, чтобы пришедшим было стыднее за причинённое беспокойство. Но пришедшим стыдно не было, потому что они не пришли. А может не пришли из-за того, что их не было.
Соседка по общей кухне варила в высокой "люминевой" кастрюле "боршч", плохо постриженный мальчик ездил на "лисапеде" вперёд-назад по узкому коридору, радостно вскрикивая, по причине беззаботного детства. Хотелось умыть лицо, чтобы почувствовать, как "прекрасен этот мир", но для этого необходимо пройти мимо всех комнат, здороваясь с высовывающимися соседями. Так бы и надавал по этим головам, из-за которых частенько оставался неумытым. Снял новые брюки, одел "неновые", лёг на прежнее место.
Решился думать о чём-то хорошем, но в голову лезла всякая дрянь. Кто просил этого идиота стучать в дверь в такое время, когда ещё никого не надо? Хотя бы не убегал, а честно признался: "Простите, это всё моя странная, неизлечимая болезнь..." Аркадий, наверное, простил бы и даже подсказал комнату, где никто не живёт, куда можно стучать с раннего утра и до позднего вечера, изображая далёкого родственника или близкого друга. Но теперь, когда всё случилось как случилось, не умел успокоиться, снова и снова представляя этого злого человека.
Вот он крадётся, прячась от соседки и велосипедного мальчика. Нельзя не заметить, как ребёнок дурно пострижен, понятно, что эта примета плохая, но уже ничего не изменить. Он продолжает своё чёрное дело, держа наготове хищно скрюченные руки, осторожно ступая босыми ногами, длинные ногти которых оставляют на недавно крашенном полу заметные царапины.
Достигнув своей грязной цели (дверь у Аркаши вся изрисована, ещё не умеющими писать слова, дошкольниками), долго стоит, прислушиваясь. Потом, театрально откинув назад гриву нестриженных волос, припадает к замочной скважине и стучит костяшками чёрных пальцев. Делает это быстро и отчётливо, как пианист во время "Полёта шмеля". Не дожидаясь аплодисментов, стремительно отшатывается и собирается бежать вниз по лестнице, до которой рукой подать.
Мальчишка, из-за велосипеда, "чижолого" в управлении, из-за чёлки, закрывающей глаза, из-за родителей, подаривших сомнительную наследственность, не успевает свернуть. Стукач падает, кубарем летит вниз до батареи отопления, "биясь" позвоночником и остальными суставами о высокие ступени, построенного ещё до войны, здания. А дальше, обняв холодную талию мусоропровода, постепенно (чтобы мучительнее), теряет сознание. Сломаны ноги, руки, четыре ребра и нос.
Вызвали скорую, и она не замедлила. Но санитары не могут развернуться с носилками в узких коридорах, бросают носилки и бегут с пустыми руками. Быстро бегут, но бестолково - не в ту сторону. На четвёртый этаж нужно сверху, с пятого, а они по старинке - с третьего. А там второй год ремонт. Вахтеры клянутся, что на лестнице, между этажами, кто-то живёт, но им никто не верит. Пока санитары "разобралися что-куды", их помощь уже ни разу не нужна. Пришли, увидели то, что увидели, сели на высокие ступени и загрустили. Обидно стало, что зря торопились.
Дальше, конечно, появляется милиционер. Моментально появляется, откуда-то сбоку, как бы из-за колонны, хотя никакой колонны нет. Но всё равно, как бы делает, как бы шаг, как бы в сторону, немного приседает, взмахивает руками - и вот он я, "любуйтеся". Выбора нет, все любуются. Да и есть на что: большой, с румяными щеками, с оттопыренными ушами, с улыбкой через весь рот, с огромной собакой. Самой собаки не видно, но, всем понятно, что она где-то рядом.
Милиционер по изображению лица догадывается, что пострадавший не имеет прописки на жительство и предъявлен в розыске. Достаёт из бокового кармана наручники, пристёгивает себя к уголовному элементу и вызывает по рации "на подмогу". Рация тоже из бокового кармана - у него всё "оттудава". И называются такие штаны - "галифе", в них можно хранить целый дом. Дворник рассказывал, что один отставной полковник носил в таком "галифе" трельяжное зеркало, перед которым, придя на службу, причёсывал волосы, чтобы удачнее прятать большую, в полголовы, лысину. Аркадий так ясно представил всё это, что невольно улыбнулся. А улыбка у него замечательная: щечки раздуваются, лобик прорезают глубокие морщины, изо рта в разные стороны торчат кривые зубки...
Стук в дверь развеял миражи и вспугнул надвигающуюся улыбку. Новые брюки, для скорости одетые поверх старых, преобразили Аркашу. Он стал красивым, но неуклюжим. Упал, не сделав ни шага, ни полшага, как подкошенный шальной пулей красный командир. Оказалось, ступил ногой в свесившуюся "одеялу". Лежал, не желая вставать и прислушивался, не желая слышать. За дверью было тихо, на дверной ручке сидел таракан.
Аркаша перевёл дух и решил-таки выглянуть. Он прочитал в своё время немало детективных историй и помнил, что по горячим следам всегда можно выяснить кое-что. Зная о бесполезности борьбы с природными явлениями, таракана не тронул. Зажмурился и смело шагнул в коридор.
Мальчишка подставил табурет и ловко, используя поварёшку, ел из стоящей на плите кастрюли. Лицо, рубашка и всё в радиусе было красно от борща. Аркаша залюбовался яркими красками и не заметил, катящую на детском "лисапеде", хозяйку борща. Женщина любила всяческие фокусы. Например, одевать мужские костюмы, курить трубки, загорать на крыше в голом виде и прочее. И муж у неё был изрядный фокусник, за что и сидел где-то в Кишинёве все последние годы совместной жизни. Изготовленное для детей не соответствовало комплекции взрослого человека, похитительнице велосипедов приходилось очень стараться, чтобы не терять равновесия. Это было зрелище, но насладиться как следует не удалось. Произошло столкновение, и он покатился. Вот такое стечение - столкнулись двое, а покатился один. Прямое нарушение закона сохранения, но на то была причина. Дальнейшему движению крупногабаритной соседки мешала узкая дверь, а вот остальное, в лице Аркаши, одетого в две пары брюк, и, уставшего от непосильной ноши взрослой тёти, "лисапеда", устремилось вниз, пересчитывая "ступенъки" (здесь нарочно с твёрдым знаком - потому что больно).
Когда Аркадий пришёл в себя и прищурился, то заметил над собой человека с желтым лицом. От страха снова притворился бесчувственным.
- Доигрался, шалун. Не притворяйся открывай глазки. Поезд прибыл на конечную станцию.
Это было сказано так уверенно, что сомневаться показалось глупым. Аркаша "глупым" себя не считал, расплющил глаза, чтобы увидеть остальное, и увидел. Высокого, глядящего немигающим взглядом, милиционера; вспотевшую, с прилипшей ко лбу чёлкой, соседку, держащую в одной руке покорёженный "лисапед", в другой упирающегося мальчика; разнокалиберных соседей, выглядывающих из коридорных дверей. А прямо над ним склонился худым телом человек с жёлтым лицом. Он пытался улыбаться, показывая золотые зубы, которые совсем не внушали доверия. Строгий голос вспугнул остановившееся время:
- Ваши документы гражданин.
Не умея понять, чего от него "хочат", Аркаша выпучил глазки и облизал пересохшие губки.
- Да он пьян, - ответила за него соседка, - а я ехала по правой стороне, как и положено.
Милиционер расчехлил определитель дорожных происшествий, протянул Аркаше, который был так подавлен, что даже не пошевелился. Желтолицый схватил прибор, дунул куда следовало, от старания покраснел и временно перестал быть жёлтым. В приборе, в знак соответствия, тоже покраснело.
- Видите, у него в крови большой процент алкогольного содержания!
Настала Аркашина очередь, и он покраснел, сначала от стыда, потом от нового прилива страха. Узнал худого-желтого, только раньше тот притворялся толстым-белым, но это, несомненно, он - муж соседки, уголовный фокусник. Наверное, сбежал, наверняка, с человеческими жертвами.
- Я, знаете, книжку читал про декабристов. А тут этот Герцен. Пришёл, разбудил, а сам в кусты. Я даже тапочки не успел одеть. Можно я их сейчас одену?
Аркаша пытался схватить бессовестного лгуна, но беспомощные руки произвели лишь слабые движения.
Явились запыхавшиеся санитары. У одного из них, бодрого и весёлого, в руках потрёпанная колода карт. Другой же, с безвольно опущенными руками, весь какой-то никакой, словно сделанный из пустого вещества.
- Да что же вы стоите?! - рассердилась соседка, и не удержала упирающегося мальчика, который мгновенно исчез вместе с покалеченным велосипедом. Две стихии соединились, и через малые секунды из коридора слышался весёлый шум движущегося со скоростью транспортного средства.
- Мы санитары, мы только носим, - замычал "никакой". - А носилки внизу, а врач в отпуске.
Появляется невысокий мужчина с огромным чемоданом:
- Прямо с вокзала, и сразу к вам. Тянет, знаете, на работу. Что у вас тут?
- У нас тут несчастный случай, - ответил санитар с картами и ловким движением вытянул из колоды туза, - который лежит и есть несчастный.
- Что же вы, батенька, - врач укоризненно посмотрел на "ранетава" и покачал головой.
Ему понравилось ощущение, возникающие при качании головы, и он, тихо улыбаясь, сделал это несколько раз кряду. Остальные заметили и, как зачарованные, стали повторять глупые движения его. Пока это происходило, врач решил ускользнуть, но милиционер схватил сильной рукой, чтобы вернуть на прежнее место.
- Пустите, я должен идти. Меня, верно, ждут близкие родственники, - оправдывался струсивший эскулап.
- А как же больной, - негодовала удивлённая соседка.
- Накройте чем-нибудь, и ему непременно станет "легше".
Один из санитаров послушно снял с себя халат и накрыл Аркашу. Накрыл с головой, как делают с неживыми. Аркаша хотел посмотреть с презрением на кого-нибудь, кто поближе, но через халат разглядел только кусок пола и чью-то ногу. От обиды и злости заплакал.
Ему открыли лицо, и он, наконец, взглянул с презрением прямо в склонившегося над ним. Этим человеком оказался один из санитаров, который "никакой". От аркашиного взгляда стал "совсем никаким" и обессиленный сел, прислонившись к изрисованной дошкольниками стене. Строго напротив головы оказалась хулиганская картинка, не дающая ни малейшего шанса для разночтений. "Никакой" отодвинулся сколько можно, сделал товарищу знак рукой и замер.
- Ему нужен укол, - сказал товарищ, спрятал в карман халата карты, вытянул оттуда же немаленького размера шприц и профессионально быстро уколол и напарника, и себя. С врачом от увиденного сделалась икота, но воды ему никто не принёс.
Вернулся "худой-жёлтый". Теперь в тапочках и новой спортивной куртке, которая из-под новых аркашиных брюк. Якобы случайно доставал из карманов личные аркашины вещи, делал удивлённое лицо и украдкой подмигивал. В яркой куртке, в красивых тапочках, с золотыми зубами он стал похожим на артиста, только его обшарпанные штаны всё портили. Пристально посмотрел на аркашины брюки, которые были заметны через разрезы медицинского халата.
- А штаны то краденые, - сказал он, обращаясь сразу ко всем, - и зашептал Аркаше в самое ухо:
- Снимай, - дальше матом, а потом ещё и нецензурными словами.
Аркаша никогда раньше в таких оборотах речи не участвовал, и с непривычки зажмурился. Когда "отжмурился", то вокруг не увидел никого. Все разбежались, как перед землетрясением. Одиноко стоял брошенный впопыхах чемодан врача, да на лестнице, цепляясь за поручни расстёгнутыми рукавами, висел халат санитара. Аркаша поднялся, чтобы разглядеть подробности, и увидел, что брюки у него "неновые".
Стоял перед своей, испачканной дошкольниками, дверью и придумывал что сказать. Устыдился своей нерешимости, постучал. За дверью раздались отчётливые шаги, и ему не открыли. Постучал ещё, замер, прислушиваясь, оглянулся. На полу лежал перевёрнутый "лисапед", посреди кухни валялась опрокинутая кастрюля. Несколько разноцветных кошек неторопливо вылизывали застывшее кушанье. С ужасом подумал: "А что, если откроют!" От этой мысли стало не по себе, и он решительно бросился вон.
С собой захватил чемодан доктора, на себя одел халат санитара. Сделал это не для кражи, а на память о городе, где произошло рождение и бОльшая часть жизнь. Люди, видя целеустремлённого человека в специальной одежде, почтительно расступались, а некоторые смотрели вслед загадочной фигуре с уважением, и восхищенно качали головами.
Чемодан оттягивал руки, казалось, что там не вещи, а что-то другое. По дороге встретил старуху с настенными часами без стрелок. Хотел о чём-то спросить, но не спросил. И она ничего не ответила, потому что он ничего не спросил.