Васильева Татьяна
А ты знаешь, почём нынче в Москве эклеры?

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
  • Аннотация:
    Психоделический. Один из любимых моих рассказов. Для которого просмотрено и изучено много материала по отражённому в рассказе периоду нашей страны.
    Рассказ занял первое место в Оргсписке конкурса Вера, Надежда, Любовь-21 Рассказ написан для конкурса НЕо-нуар-2021, тема "Золотой свидетель", занял пятое место в финале. Играл под ником Ариадна 👍
  
   "Ветер колючий
   трубе
   вырывает
   дымчатой шерсти клок.
   Лысый фонарь
   сладострастно снимает
   с улицы
   чёрный чулок".
   (В. Маяковский, "Из улицы в улицу")
  
   Лера, стоя на табурете, крошила хлеб на отлив подоконника. Невдалеке уже кружились разные пернатые - голуби, сорока и две вороны.
   Ворон она не любила. За чёрный цвет, он напоминал о несчастьях и навевал тоску. И, конечно, не любила сумерки, когда небо начинало укрывать землю серыми облаками, предвещая захват города чёрным ночным покрывалом.
   В то же время ей нравился этот уютный тихий уголок в центре Москвы, старый четырёхэтажный дом недалеко от Тверской, где за небольшой берёзовой рощицей стоял красивый златоглавый Рождественский храм, именумый в народе Палашевским, по праздникам радующий изумительным колокольным звоном.
   Когда-то вся квартира принадлежала прабабке Леры. Где её могила, разве что храму известно, путь туда Лера даже и не знала. Евпраксия Зосимовна, урождённая купеческой дочерью, не удосужилась сохранить отцовское богатство и, нарожав кучу детей, раскидала наследство по полушке на каждого. Именно благодаря прабабке, Эклер - так звала Леру Нелли, Нэл - её лучшая подруга и последняя любовь - зареклась выходить замуж.
   К Храму Эклер питала двойные чувства. Она верила в Бога, верила в истории, что передавали верующие о чудесах в Храме, считала его живым существом, но не доверяла священникам, называя небрежно: "поп-в рясе утоп"! Однако в храм иногда ходила - приложиться к любимой иконе, поставить за упокой отца и матери пару свечек, запастись святой водицей, которой умывалась с завидным постоянством. И это была не просто утренняя процедура, а целая церемония, которую видели только она и Храм за берёзовой рощей. То была их маленькая тайна.
   А ещё храм будил Леру по утрам, его сверкающие на солнце купола отражались в зеркале старинного бабушкиного трельяжа, а то, в свою очередь, играя, посылало в лицо Леры солнечные зайчики.
   Храм хранил много тайн, повидал много судеб. Здесь в храме венчались Цветаева и Эфрон, и, влюблённая в цветаевскую поэзию, Лера иногда читала вслух стихи Марины, глядя в окно на купола Храма. Цветаева была её идолом, совершенством, олицетворением феминизма, свободы и поэзии, и Лера завидовала Храму за то, что тот был так близко знаком с ней.
   А не любила Лера суету, что создавали служители, толпы суетливых баб в повязанных низко на глаза платках и длинных юбках, снующие туда сюда по её любимой роще в чёрных одеяниях вечно недовольные и молчаливые монашки, похожие на стаю чёрных ворон, денно и нощно атакующих Храм. Всё это напоминало кладбище и похоронную процессию. Похороны Леру раздражали - нужно были выжимать слезу, выражать сочувствие, и, самое неприятное - трогать усопшего за холодные ноги, а то и, о, Господи, в застывший лоб целовать. Не любила она и отпевания.
   Радовал небольшой хоровод берёз перед Храмом. Лера называла это место рощицей. Там была скамейка, возле которой и познакомились будущие подруги. Их встреча была благословлена Храмом, потому как много было у них общего.
  
   Нелли, как и Лера, любила Москву, свободу, поэзию, ароматные сигареты и пирожное "Эклер".
   Ах, какая у них была молодость! Клубы феминисток, революция, черт её дери, эпоха футуристов, стихи которых украдкой переписывались в заветные тетрадки.
   Торжество поэзии тел! Открытые укороченные платья. Выступления борцов-силачей, блестящие тела которых играли крепкими мускулами, вызывая смущение и восторг у присутствующих дам.
   Сама жизнь тогда была для них поэзией. Они хотели научиться танцевать модный чарльстон и изредка бегали подглядеть, как его танцуют в ресторане, а потом, мурлыкая модные мелодии,устраивали дома танцклассы. Обе носили короткие стрижки и яркую помаду. Много шутили, наблюдали за птицами и даже научились свистеть, немало удивив пернатых.
   "И мир был необъятнее, и небо голубей, и в небо голубятники пускали голубей",- дуэтом частенько повторяли они нараспев строки из стихотворения Софии Парнок и весело смеялись: "Это про нас!".
   А однажды безумно повезло - они сумели побывать на встрече с Маяковским в Политехническом. В то время поэт был необыкновенно популярен. Толпы девушек устраивали целые засады как перед музеем, так и возле дома, где Маяковский жил с Лилей Брик и её супругом, чтобы только его увидеть, что уж говорить о выступлениях, попасть туда было очень сложно.
   Выступление поэта, декламация строф всем залом, нестихающие аплодисменты, а главное - сам Маяковский.
   Ах, какой красивый мужчина! Высокий, статный, аккуратный, слегка вальяжный, но безумно импозантный, пронзительно сексуальный, с захватывающим в плен голосом!
   А глаза! За эти глаза грешно не любить. Говорят, Лиля Брик знаток в любовных играх - как иначе? С таким-то мужчиной!
  
   В тот вечер Лера не находила покоя. Легла, но никак не могла уснуть. Эротические желания прочно захватили её, побуждая к томительным мечтам и особым отношениям. Разум боролся с телом, человек с природой. Боролся!? Как бы не так! Она лежала и не знала, как загасить испепеляющее разум влечение. Как-то давненько ею овладел знакомый гимназист, доставив боль и гадкие ощущения, и мужчин она после этого старательно сторонилась.
   Тело жаждало выхода страсти, и когда Лера уже была в полном отчаянии, ругая себя последними словами, в окно постучали. Сердце забилось как раненый зверь, она встала, дрожа от страха, отодвинула занавеску и отпрянула - в окно пялилась чья-то пьяная рожа. А потом пятерня проскрипела ногтями по стеклу, аж зубы свело. Кто-то за окном оттолкнул пьяницу, послышался звон, очевидно, разбили фонарь, потому как стало темно. Чернота ночи окутала переулок как душная шаль, и последующий стук в дверь подкосил ноги. Валерия ухватилась за стул, чтобы перевести дух. Но услышала голос: "Ну, открой же, Лера!"
   Нелли! Ах, Нелли! Запинаясь в подоле длиной сорочки, Валерия бросилась к дверям, щёлкнула замком и упала в объятья подруги.
   - Что с тобой? Ты вся не своя? Нет ли температуры? - взволнованно спросила Нелли.
   - Нет, нет, я просто очень испугалась.
   - У меня есть лакрички и сало с чёрным хлебом! Давай чай пить?
   Они разожгли примус (с ума сойти - среди ночи) и молча разлили по кружкам слабенький чай - денег у обеих почти не было, но Нелли недавно нашла работу, не очень по душе - типография, шум, вонь, правда, газета бесплатно да и аванс дали вовремя.
   - Я сегодня шикую!- пошутила она.
   Вспомнив сало, перешли к еде, а потом вспомнили Маяковского, и эрос снова охватил Валерию сладкой маятой.
   - Ты дрожишь, Лера. Давай, спать ляжем, можно валетом, можно рядом. Я специально к тебе шла, чтобы остаться.
   Лера кивнула, и они вскоре улеглись, долго перешёптывались, а потом... Потом случилось то, чего обе, очевидно, давно хотели, да боялись признаться. Осторожные поцелуи, объятия, ласки, и вот уже страсть вырвалась наружу, выпуская на волю спрятанные в глубине чувства. А после они лежали рядом, взволнованные и умиротворённые.
   - Хорошо...- пропела Нелли и неожиданно предложила:
   - Тебе понравилось. Я знаю, тебе понравилось, и не надо стесняться и прятать чувства. Мы можем встречаться, можем жить вместе, как ты захочешь. Вдвоём нам будет хорошо.
   Лера кивала, соглашаясь. Только раз мелькнула мысль: "Там за рощей замер, притаившись, Храм, он всё слышит и всё видит. Простит ли он нас, поймёт ли?"
   Нелли прервала сомнения, крепко поцеловав Леру в губы и, повернувшись на спину, прошептала:
   - Я буду звать тебя Эклер, ведь ты не будешь против, ты такая же сладкая, как это пирожное. Я люблю его и буду любить тебя. Кстати, ты не знаешь, почём нынче в Москве эклеры? Давай завтра купим в Елисеевском? У нас будет праздник! Да, зови меня Нэл! Раз уж я твой милый друг...- и она хрипловато расмеялась. Эклер улыбнулась - она не любила Мопассана так, как Жорж Санд, но читала многое.
   - Мы завтра же переедем на третий этаж, там есть комната, я смогу договориться с управдомом,- уверенно заявила Нэл.
   Так в старом доме в Палашах недалеко от Тверской в комнате на третьем этаже поселилась влюблённая пара Эклер и Нэл, а вмести с Нэл мужская одежда, сало и сладковатый грушевый запах папирос "Дюшес", которые Нэл называла пахитосками, и для которых Лера подарила ей красивый мундштук. А по утрам их обеих по-прежнему будил Рождественский Храм.
   А тогда утром они, и правда, собрали все деньги и купили не только эклеры, но и хорошую крупную рыбину, картошку и приобрели ещё сало, отдав в обмен чудом доставшийся Нэл фунфырик спирта.
   Ах, какие это были дни! Страсть, любовь, ласковые слова и эклеры. Они безумно тратили деньги на пирожное, зачастую оставаясь без ужина, растягивая на несколько дней суп с крупою, свареный на полудохлой тощей курице.
   Храм уже не смущал Эклер. Нет, он не потерял былое величие, не погасли золочёные купола, но он как-то притих, стал словно чуть меньше, молчаливее, то ли боялся нарушить маленькое дамское счастье, то ли был им смущён и расстроен, то ли вообще ни о чем не догадывался в своём святом неведении. Но Эклер всё равно закрывала окно занавесками, чтобы не подглядывал, особенно зимой, когда с берёз облетала листва, и они стояли обнажённые, словно грешницы.
   Подруги старались не афишировать свои отношения, но и особо не прятались, часто гуляя вместе в рощице. Храм молчал, а людям они были безразличны, только один полуинтеллигент с четвёртого этажа при встрече всегда как-то пошловато улыбался, обдавая крепким запахом пота и табака. Но Эклер старалась не обращать на него внимание. Виделись они редко, только когда она поднималась на домовую кухню, чтобы купить им с Нэл обед на двоих.
   Как-то туда завезли эклеры, Лера потратила бешеные деньги, но купила целых три! По одному они съели вечером, а третий оставили на завтра.
   - И почём нынче в Москве эклеры? - наслаждаясь вкусным пирожным, Нэл любила повторять их любимую фразу.
  
   Революция перевернула мир с ног на голову. То, что творилось в стране в двадцатые годы, было непонятно, страшно, Ни Нэл, ни Эклер не тянулись ни к комсомолкам в красных косынках - от них веяло лозунгами и жуткой скукой, ни к любителям свободных отношений и "белых фей"- спасибо Храму, уберёг. Москва словно сошла с ума. Царящие суета и неразбериха напоминали возню кишащих без толку тараканов, представляющих себя деловыми муравьями. Не стало видно голубей, но как безумные носились над городом и громко каркали вороны. Шумный базарный пыжился торговыми точками НЭП, жонглируя яркими красками и охватывая всех весельем, безумием и подспудным страхом.
  А потом...
   Придушеный новыми указами, НЭП канул в вечность, вытесненный голодом и эпидемиями. Продолжительные дожди, холод в квартирах, проблемы с продуктами, лекарствами, керосином и электричеством - всё это накинулось на Леру разом, вызвав инфлюэнцию, а после по телу вереницей полезли герпесы и чирьи. Было мерзко, некрасиво и больно.
   Ткацкая фабрика, где работала Лера, тяготила, каждодневное наблюдение за утком и основой утомляло, они напоминали чью-то разорванную жизнь - вот так, на длинные, тонкие, быстрорвущиеся нити.
   Ещё больше раздражала огромная лужа у входа на фабрику, в ней плескались птицы, отражалось солнце и голубой фасад здания. А весной текли целые ручьи, отчего промокали туфли. И Лера, окончив курсы секретарш, с трудом, но нашла другую, более чистую и тихую работу.
  
   Как-то весной Нэл заболела. Бушевал тиф, больницы были переполнены, и Лера ухаживала за Нэл дома.
   Каждый день она ходила в Храм помолиться иконе Богородицы, только он в то время смягчал тяжелые будни позолотой куполов и внушал пусть маленькую, но надежду на лучшее.
   Как же Леру обрадовало, когда Нэл выздоровела! Над серостью города, над опавшими листьями, кричащими птицами и голыми деревьями, над паствой в тёмных одеяниях, над захватившими страну войнами, голодом, туберкулёзом и тифом снова засиял для неё позолотой любимый Храм.
   То было сложноее время - народ терзала безработица, по всей стране шла борьба с религией, рушили и сжигали храмы и церкви, и Лера очень боялась, что этот ужас придёт и сюда, Храм снесут, и тогда она тоже умрёт - как она без него, самого внимательного и самого молчаливого друга и свидетеля? Ведь они уже почти как одно целое. Но Храм в Палашах стоял, радовал прихожан и по-прежнему будил её по утрам.
   Им с Нэл ещё везло - удавалось сохранять работу, были деньги, пусть и тающие в объятиях инфляции, но были, и влюблённой парочке не довелось опуститься на удущающее безысходное дно.
  
   Закрыв форточку, Лера подошла к шкафу, погладила его, прощаясь - больше никогда она не откроет этот шкаф, там лежит то, что должно остаться там навсегда. Отойдя, упала на кровать и молча зарыдала.
   Память перенесла её в Первомай, наполненный шумом и гамом, толпами людей на улицах, очередями в магазинах, покрасневший от флагов, косынок и пионерских галстуков. Этот город был ей безразличен, в нем уже не было Маяковского и Цветаевой, не было изящного шарма её юности, но очень хотелось праздника, и она, сунувшись в переполненный Елисеевский, решительно зашагала в Столешников - там тоже бывали вкусные эклеры. "Нэл будет рада, а я ещё и чаю куплю!"- и, потратив кучу денег, купила ещё батон и немного колбасы.
   Но Нэл не пришла.
   Её не было несколько дней. Лера не спала ночами, бегала по улицам, спрашивала знакомых, даже зашла в редакцию, где к её ужасу Нэл давно не появлялась. В одиночестве Лера не смогла даже прикоснуться к пирожным и, вообще, почти не ела. Сидела на подоконнике, ревела и спрашивала у Храма, не знает ли он, где Нэл?
   - Ты не позволишь ей потеряться, прошу тебя, пожалуйста!- кричала она Храму. Не уставая, ставила свечи за здравие, молилась Богородице, но Храм молчал, карканье ворон приводило в ужас, пасмурная погода - в уныние, а постоянная бессонница заставила прикупить таблетки.
   И всё же Лера верила, что Нэл вернётся. Верила и ждала.
  
   Однажды утром её снова разбудило посланное Храмом в комнату солнце. Не зря говорили, что Храм творит чудеса!
   У трюмо стояла Нэл, весёлая, свежая, похорошевшая.
  - Я прогуляла, и меня уволили с работы. Я беззаботная безработная,- заявила Нэл и расхохоталась. Потом увидела на столе засохшие эклеры, спросила удивлённо,- почему ты их не съела, Лера?
   Та встала, подбежала к подруге, обняла и почувствовала запах "Беломора" и резкого мужского пота. А Нэл, чему-то в себе улыбаясь, не замечала, как бывшая, увы, увы, именно так, Лера уже всё поняла - именно бывшая возлюбленная тяжело дышит, и как она мучилась её отсутствием, и как яростно ревнует.
   Что-то было в ней такое... Никогда раньше её глаза не были столь выразительны. В зрачках отражались золотистые купола храма. Мечтательно глядя на них Нэл вдруг спросила:
   - Ну и почём нынче в Москве эклеры? Я очень хочу есть, Лера, у тебя есть что-то съедобное? Эклеров я наелась, меня от них уже тошнит,- она подошла к столу, небрежно перевернула сухую пироженку,- давай завтракать?
   Боль буквально пронзила Леру. Почему Нэл её не понимает? Она разогрела вчерашнюю котлету с картошкой, накормила Нэл и ушла на работу. А вечером та, мурлыча модную песенку, начала прихорашиваться у зеркала и, повернувшись к Лере, вдруг попросила:
   - Ты не можешь дать мне ненадолго крепдешиновое платье, то, что мы у Бекетовой зимой выменяли на спирт? Вадим обещал сводить меня в ресторан.
   Платье!? Нэл просит платье? Лера была унижена, потрясена, предана.
   - Зачем тебе? Какой ещё Вадим?- спросила, удивлённо раскрыв глаза, ещё надеясь на то, что ошибается.
   - Ну, какой? Ну, этот, с четвёртого. Как-то пригласил к себе, поднялась, выпили вина с сыром, я так давно не ела сыр, Лера! Потом он предложил... Я согласилась. Встретились ещё. Это приятнее, чем с тобой. Кажется, я влюбилась, Лера. Я хочу ему нравиться. Я хочу лежать с ним в постели и отдаваться ему с полной страстью,- обернувшись, добавила,- тебе не понять. Ты абсолютно фригидна, Лера.
   Ах, Нэл, вот так!? А как же проведённые вместе безумные ночи? Как же вот сейчас, в этот миг полные слёз глаза той, которую ты целовала и называла самыми нежными словами, лаская и покрывая поцелуями?
   - Так что по платью, Лера? Я немного поправилась, оно мне хорошо подойдёт. Да не тяни, видишь, гроза собирается!
   "Лера!? Почему не Эклер? Нэл, я же здесь, вот она, твоя Эклер! Как же ты была всё это время совсем рядом и даже не зашла? Платье, ах, да, платье..."
   Она медленно подошла к шкафу, трясущимися руками достала платье и повернулась к подруге. Но как только та протянула руку, Лера схватила со стола ножницы и стала кромсать крепдешиновый подол.
   Нэл замерла. Глядя на груду цветастых лоскутьев, покачала головой, перешагнула через уже ненужный тряпичный ворох, сказала резко:
   - Ты больна, Лера. тебе нужно лечиться,- и шагнула к выходу.
   - Будешь дождь, ты промокнешь...
   - Плевать!
   - Если ты уйдёшь, я убью себя!- Лера приставила к горлу ножницы.
   Нэл остановилась, усмехнулась.
   - Убивай. Когда я уйду,- и закрыла за собой дверь.
   У Леры не хватило сил, чтобы проткнуть ножницами собственное горло. Отбросив их, она зарыдала, упав на кровать. Потом подошла к окну. Две чёрные вороны кружились рядом с домом, а небо хмурилось темнеющими тучами. И тотчас на Москву обрушился ливень миллиардами водяных капель, что сплошным потоком потекли по улицам города.
   Ослепительной стрелой вспыхнула, резанула небо молния, и показалось, что она ударила в Храм, вызвав протяжный стон куполов. Почувствовав, что сейчас задохнётся от удушающей пустоты, Лера распахнула окно и подставила лицо хлеставшему по откосам ливню.
   - Ты её видел, всё знал, почему, почему молчишь!? У меня же никого не осталось, кроме тебя! Помоги мне!- кричала она поливаемому дождём Храму. Вода стекала с куполов широким шумным водопадом, а Лере казалось, что это кричат от боли, разбиваясь об асфальт, водяные капли.
&яnbsp; 
   Нэл явилась через день, чужая, необычная, в новом ярком платье, закурила "Беломор", немало удивив подругу и, чуть помолчав, заговорила:
  - Лера! Ты взрослая женщина, давай не будем устраивать трагедию. Ты ведь тоже до меня была с мужчиной. Так почему мне это не позволено? Наши отношения ничуть не станут хуже. Вспомни, Лера, Цветаеву! Чем я хуже? Как там у неё? "Постоянство, это однобокость - это или скука, или ужас".
  - Жуть. "Или жуть". И совсем не так,- поправила Лера,- причём тут это, Нэл? Нельзя быть сразу и там, и тут, не получится!- она покачала головой, потом прочла вслух цветаевское:
   "Не расстанусь!"-
   А в груди - нарастание
   Грозных вод,
   Надёжное: как таинство..."
   - Ах, прекрати, Лера! Там была иная история. Лучше помоги мне собраться. Я буду жить у Вадима, ты ведь не будешь меня останавливать? Возможно, я потом вернусь к тебе.
   Она ушла, плотно закрыв дверь. Подруга. Бывшая подруга. Ах, Нэл...
   "Непреложное - рас-станемся...",- зависли над Лерой как приговор судьбы цветаевские строки. "Марина, Марина, у меня всё, как у тебя. Но пожаловаться, кроме Храма, некому".
   Как она прожила следующие полгода, Лера не помнила, словно заводная кукла, изо дня в день одно и то же. Ни радости, ни горести, полное равнодушие. Хорошо, что Вадим и Нэл переехали в другой дом, было уже не так больно.
  
   Октябрь выдался на редкость холодным и дождливым. Было тоскливо, и всё время клонило в сон. Что-то ныло внутри, подолгу, назойливо, вызывая слёзы. Даже Храм не радовал, а лишённые солнечных лучей купола потеряли былую позолоту.
   В пятницу гладила бельё, когда к окну, громко каркая, подлетела ворона и сильно ударилась о стекло, в ужасе Лера выронила утюг, чудом не на ноги.
   А ночью в дверь постучали.
   - Это я, открывай.
   Нэл не вошла, а буквально ворвалась в комнату, захватив за собой мрак и заплесневелый запах общего коридора, и рухнула на пол.
   - Я убила, его, Лера. Я его у-би-ла! Я не могла простить...- Нэл билась в истерике, и только тогда Лера заметила кровь у неё на руках.
   - Что ты несёшь, опомнись,- Лера с размаху ударила Нэл по щеке, та вздрогнула, открыла глаза.
   - Я спокойна. Он, нет, ты представляешь, он предложил жить втроём, можно и с тобой! Ему меня мало!? С какой стати я должна его с кем-то делить? Я ему недавно ребёнка родила! А он перестал ночевать дома!
   - К-какого ре-бёнка? Ты о чём, Нелли?
   - Обычного, человеческого! Маленького и противного. Думала, сдохну.
   - Господи, да что же это? А где он?
   - Там же, где его папаша. Я оставила его Вадиму.
   Леру трясло. Это не Нэл. Она не могла никого убить, тем более, маленького ребёнка. С ней что-то сделали, с её мозгом. Опиум!? Ну не эклеры же!
   Она решительно встала и оделась: "Идём!"
   - Куда?
   - За ребёнком.
   - Не хочу. Зачем он нам! Оставь, через пару дней его не станет. Он недоношеный.
   - Тогда я пойду одна и принесу его!- шагнула к дверям.
   Всё же пошли они вдвоём. Вадим жил недалеко, тоже в Палашах. От света редких фонарей деревья чёрными тенями отражались на стенах, шуршали листья, наводя ужас.
   Не глядя на лежащего в крови Вадима, Лера подошла к ребёнку. Он, маленький, сморщеный, лежал с открытыми глазами и беззвучно ревел, кривя синеватые губки - Нэл заткнула ему рот тряпками.
   - Он жив Нэл, зачем так?- она сняла с кровати Вадима одеяло и простынь, завернула ребёнка, завязав сверху крепкий узел, и взяла на руки.
   - Пошли домой.
   - Ты вредная, Лера. Ты очень вредная. Дай сюда, я сама его понесу. Только не домой. Отдадим в приют, скажем, что нашли,- и Нэл отобрала свёрток у Леры.
   Они шли по ночной Москве быстрыми шагами, Леру трясло и от холода, и от всего случившегося. Впереди блеснула река, Нэл метнулась к мосту и, сильно перегнувшись, занесла ребёнка над водой, Лера сумела вырвать свёрток - спасибо крепкому узлу.
   Нэл, потеряв равновесие, барахталась в полувисе, пытаясь ухватиться руками за парапет. Дикая злость пронзила Леру, заглушила разум, она положила свёрток на мост и, взяв Нелли за ноги, скинула ее в чёрную пасть канала.
   Стояла молча, пока тонула бывшая подруга. Когда затихло эхо обезумевшего крика Нэл, Лера чуть слышно прошептала, глядя на круги на воде:
   - Ты не знаешь, почём нынче в Москве эклеры?
   Дождалась, пока поверхность канала стала гладкой, словно зеркало, и вздрогнула: в воде блеснул силуэт Храма. Хотела перекреститься, но рука не поднялась, словно онемела, и Лера только смогла прошептать: "Господи, прости..."
   Дрожа от холода и страха, подняла ребёнка, и, развернувшись, направилась обратно к Тверской. Она шла как пьяная, ничего не видя, прижимая к себе маленький промёрзший свёрток. Ночь кралась за ней по пятам, пугая чернотой и тенями.
   - Я оставлю тебя себе,- сказала дома ребёнку, разворачивая одеяло. Глаза малыша смотрели не мигая на блестящие под луной купола. "Он хочет есть,- подумала Лера, заметалась в поисках еды. Размочила хлеб в чайной заварке, добавила чуть сахара. Подошла к кровати, взяла на руки малыша и только тогда поняла, что он мёртв. Потрясла, пытаясь оживить, потом долго рыдала, упав на пол.
  "Это всё вороны. Они приносят несчастье, чёрные каркающие смертоносицы. Вадим. Он убил нашу жизнь и обокрал обеих, лишив самого дорогого. У меня никого и ничего не осталось",- Лера встала, взяла ребёнка и закрыла в шкаф.
   Выдержала целых три дня. Никуда не выходила, не прикасалась к еде. Только смотрела полными слёз глазами на Храм, кормила птиц и вспоминала свою жизнь.
   Она хотела вымолить у Храма прощение, попросить совета, но словно онемела и застыла. А очнувшись, глянула на золочёные купола и спросила:
   - Ты не знаешь, почём нынче в Москве эклеры?
   Не дожидаясь ответа, низко поклонилась Храму, как единственному родному существу; высыпала из баночки все оставшиеся таблетки снотворного, налила стакан воды, достала из шкафа ребёнка, прижала к себе безжизненное тельце, забралась с ним под одеяло, вздохнула на прощанье и выпила лекарство.
   Еще попыталась вспомнить строки Мандельштама:
   "Холодок щекочет темя,
   И нельзя признаться вдруг,-
   И меня срезает время,
   Как скоси..."
   Не вспомнила, не сумела, не успела завершить. И, мутнея памятью и разумом, тихо ушла. Туда, откуда нет дороги обратно, туда, где нет ни Эклер, ни Нэл, где не продают вкусные эклеры и где её давно ждут, но, ах, как больно, никому она и там не нужна.
   Наутро понапрасну кружили птицы у знакомого окна. Пробудившийся Храм заиграл зайчиками, отражаясь в зеркале старинного трельяжа. Он много мог рассказать о той, которая ещё вчера разговаривала с ним, любуясь позолотой куполов, мог, но привык хранить молчание. Да и многое не знал, а ещё, увы, он не мог предвидеть будущее.
   Над Храмом метались вороны, ожидая подачки от сердобольных посетителей, они тоже по-своему любили Храм и тоже не знали, что уже завтра золотые купола будут сброшены наземь, а сам Храм будет медленно умирать, задыхаясь в огненно-красном пламени и чёрном едком дыму. Исчезая навсегда, он унесёт в небытие чужие тайны.
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"