Аннотация: "Если вы в шестнадцать лет не сходили с ума в ожидании бала, значит вы родились старухой..."
"Одна из них белая-белая
Была как улыбка несмелая,
Другая же алая-алая
Была как мечта небывалая"
Анатолий Д"Актиль
Узенький футляр красного дерева привычно скрипит. Я осторожно достаю хрупкий сухой стебелек и кладу на туалетный столик перед собой. Потом медленно провожу по нему кончиками пальцев. Это почти ритуал - ритуал после каждого посещения мессы.
Лепестки давно превратились в прах, листья высохли и раскрошились. Осталась только шершавая кривоватая палочка, покрытая сморщенной бурой корой. Сморщенной, как кожа на моих руках, прикасающихся к ней. Я смотрю на сухой розовый стебель, потом закрываю глаза и вспоминаю тот вечер и ту ночь. Эти воспоминания - яркая искра в повседневной рутине. В размеренной повседневности старой женщины. Я не скрываю свой возраст. Не скрываю и не стыжусь его. Мне восемьдесят лет, три месяца и сколько-то там дней. Я похоронила мужа. У меня семеро внуков и внучек. Из четырех сыновей один погиб молодым, другой недавно умер от сердечной болезни, а двое уже немолодые люди с выбеленными сединой головами. Мне восемьдесят лет и три месяца, но я помню тот вечер и ту ночь так, словно они были вчера.
Мы с Каталиной собирались на бал-маскарад. В радостном оживлении сборов позабылись все раздоры и дрязги. А они неизбежны, когда тебе шестнадцать, ты прелестна и хочешь быть прекраснейшей девушкой в мире, а рядом - твое живое отражение. Да, мы с Каталиной двойняшки. Близнецы. В детстве - это замечательно. Ты не один в неуютном мире взрослых. У вас общие тайны, свои особые - непонятные никому - словечки и условные знаки. И, конечно, мы прикидывались друг другом, морочили головы окружающим, ведь никто, кроме матушки и старенькой няни Паолы, не мог отличить Каталину от меня, а меня от Каталины. Маленькие радости, недоступные никому, кроме близнецов. Потом все это надоедает, а чуть позже начинает раздражать.
Я устроила истерику в день нашего четырнадцатилетия. Милый кузен Серхио тогда пошутил, что непременно найдет нам в женихи прекрасных принцев. И не просто каких-нибудь принцев, они обязательно будут двойняшками. Ну, не ужас ли?! Как я же расплакалась. Залилась слезами прямо за праздничным столом - перед гостями. И никто не мог понять - почему? Никто, кроме Каталины.
Мы не хотели казаться копиями друг друга. Гордость и самолюбие. Острое желание быть единственной и неповторимой. Единственной! А не одной из двух...
За полгода до маскарада мы в очередной раз сильно поссорились. Причина ссоры? Не помню. Какая-нибудь ерунда, не иначе! Каталина с пылающими от гнева щеками сорвала кинжал со стены, где висела коллекция отца, поднесла лезвие к своему лицу и крикнула: "Если ты еще раз скажешь: "Мы обе...", - я порежу себе лицо. Лучше шрамы, уродство, чем быть точно такой же, как ты!"
Конечно, все обошлось. Няня Паола разрыдалась и смогла отобрать опасную игрушку. Сумела уговорить свою любимицу - она всегда предпочитала пылкую Каталину тихоне мне. Я уверена, что Каталина только пугала нас всех. Но в эффектности поступков ей не откажешь. Мы с сестрой неделю не разговаривали, а потом помирились. И тут известие о бале-маскараде. Оно вернуло нас в детство. Мы даже заказали у портного одинаковые платья - светло-бирюзовые с белым костюмы пастушек, расшитые шелковыми лазурными лентами. Лифы украшал мелкий цветной жемчуг. Точно такой же был и на масках. Мы со смехом поклялись дурачить всех кавалеров, вздумавших на свое несчастье поухаживать только за одной из нас. Сестринская любовь и дружба. Мы стали опять одним целым с двумя одинаковыми лицами.
Если вы в шестнадцать лет не сходили с ума в ожидании бала, значит вы родились старухой. Мне восемьдесят, но даже сейчас каждый раз сладко ноет сердце. Ноет и замирает от воспоминаний о маскараде. Кузен Серхио вызвался сопровождать нас и клятвенно пообещал батюшке и матушке присматривать за проказницами в оба глаза. В карете он подмигнул по очереди каждой с видом заговорщика и заявил, что не будет мешать своим прелестным сестричкам развлекаться, как им хочется.
- Молодость бывает только раз, - двадцатичетырехлетний патриарх скорбно вздохнул, насупился, но долго не выдержал тоскливую мину и расхохотался.
Ах, бал-маскарад! Если вы были на таком, то можете вообразить это великолепие! Но ни один маскарад не похож на все остальные. Разряженная в яркие, сверкающие драгоценностями костюмы веселая публика. Скрытые масками лица. Все шуршит и переливается, как стеклышки калейдоскопа. Толпа перетекает с места на место, и невозможно надолго удержать взгляд на чем-то одном - хочется увидеть как можно больше!
Бальный зал был великолепен. В его центре журчал небольшой мраморный фонтан, украшенный позолоченными фигурами Амура и Психеи. Оркестр вознесли на галерею так высоко, что казалось - музыка льется прямо с Небес.
Ах, маскарад! Нет привычной чопорности обычных балов. Не надо дожидаться, пока тебя представят по всей строгости этикета. Нет строгих матушек, зорко присматривающих за своими и чужими дочурками. Не надо крутить в руках блокнот для записи партнеров на танцы. Веселая болтовня скользит на грани фривольности, а свобода общения пьянит не хуже молодого вина.
Не смотря на десятки прелестных дам на балу, мы с Каталиной пользовались успехом. Каждая не пропустила ни одного танца, время летело почти незаметно, и только огромные настенные часы в зале и гудящие от усталости ноги напоминали, что прошло уже четыре часа. Целых четыре часа с той минуты, как добрейший кузен Серхио расцеловал нас в щеки и со словами: "Веселитесь, сестренки, веселитесь! Я потом вас найду!" - исчез в благоухающей духами толпе.
Пробило полночь. Мы стояли, обмахивая веерами порозовевшие от радости и нервного возбуждения лица, когда за нашими спинами пропел насмешливый скрипучий голос: "Осторожно, юные пастушки! Берегите овечек и ягняток, на охоту вышел серый волк. Серый волк зубами щелк". Мы одновременно обернулись, но успели заметить только спину субъекта в бело-алом домино, стремительно исчезнувшего в пестроте толпы. Я пожала плечами, Каталина сложила веер и нервно хлопнула им о ладонь. И тут незнакомый мурлыкающий баритон громко произнес:
- Можно пригласить одну из вас на следующий танец, или я уже опоздал?
Рядом с нами стоял высокий молодой мужчина в светло-сером с серебряной отделкой костюме. Камзол в талию и панталоны в обтяжку выгодно подчеркивали стройную, но не тощую фигуру незнакомца. Его длинные пальцы были унизаны чеканными перстнями с крупными рубинами, сверкавшими багряными искрами. Я не удивилась бы, если б узнала, что пряжки на его пошитых под эпоху короля Филиппа V серебристых башмаках украшены настоящими бриллиантами. Пышные волосы рассыпались темно-каштановыми волнами поверх кружевного воротника, обрамляя узкое бледное лицо с острым подбородком. Меня восхитил цвет кожи незнакомца - молочно-белый и словно фарфоровый. Он не походил на легко розовеющую белизну рыжеволосых людей, а скорее напоминал лицо большой китайской куклы. Такую подарил нам на День рождения один из матушкиных братьев. Верхнюю часть лица скрывала серебряная полумаска, подчеркивающая яркий цвет его пухлых чувственных губ.
Пока я рассматривала нового кавалера, Каталина бойко шагнула вперед, протянула ему свою руку в атласной перчатке, и они закружились в вальсе. Не знаю, что на меня нашло, но я отказала всем, а желающих потанцевать со мной было немало, прижалась спиной к колонне и не могла оторвать глаз от восхитительной пары. Мне казалось, что не моя сестра, а я кружусь в объятиях прекрасного незнакомца, что не на ее, а на моей талии лежит его сильная рука с красивыми длинными пальцами, что к моему, а не ее уху склоняются его алые губы, чтобы произнести какой-нибудь забавный пустячок или изысканный комплимент. Словно завороженная я следила за ними до тех пор, пока вальс не закончился, и они оба не вернулись ко мне.
- Надеюсь, вы осчастливите меня следующим танцем? - с легким полупоклоном спросил он. И хотя еще минуту назад мне казалось, что мои ноги вросли в мраморный пол, а спина - в поверхность колонны, я порхнула навстречу ему.
В танце меня не оставляло странное ощущение: я словно бы раздвоилась. Я послушно следовала за движениями партнера, отшучивалась на его вопросы, даже кокетничала - правда, совсем чуть-чуть. И в то же время я с напряженным бледным лицом стояла на прежнем месте у колонны и не отрывала глаз от танцующей пары - от себя самой и незнакомца в сером. От красавца со сверкающими в улыбке белоснежными зубами. От юной пастушки, которой больше нет дела до всех овечек на свете.
Я до сих пор не могу поверить, что до конца бала мы по очереди танцевали только с ним. Пытаясь разрушить странную власть над нами, мы отсылали его за фруктами и напитками, но это не помогало. Вернувшись, он ни разу не обманулся, ни разу не пригласил одну из нас два раза подряд.
- Вы чародей? - словно шутя, спросила я.
- Самую капельку, - ответил он и галантно добавил. - Но вся моя магия меркнет перед волшебством вашей красоты.
- Моей или Каталины? - я прикусила губу и едва сдержалась, чтобы не задать этот бестактный вопрос.
На последний танец - но мы не знали тогда, что бал вот-вот закончится, казалось, ему не будет конца - серый кавалер не пригласил ни одну из нас. Он предложил прогуляться. Остановившись у резных перил, незнакомец снял полумаску, легко нарушив главное правило маскарада - обнажать лица только в самый последний момент торжества. Я не заметила, как в его руках оказались две розы. Не заметила, потому что не могла оторвать глаз от вырвавшегося из плена маски лица. Оно было прекрасно - большие ярко блестящие карие глаза с золотистыми искрами, узкий нос с небольшой горбинкой, красиво очерченные темные брови, высокий гладкий - без единой морщинки - лоб. Породистое и немного хищное лицо. Оно зачаровывало. Оно и привлекало, и отталкивало меня одновременно. Что-то жутковатое скользило в этой совершенной мужской красоте.
- На охоте серый волк, - пропел у меня в ушах скрипучий голос ало-белого домино. - Серый волк зубами щелк.
Одновременно незнакомец произнес:
- Выбирайте же.
- Мне эту, - синхронно, точно заводные куклы, сказали я и Каталина. Сказали и протянули правые руки вперед. Я - к снежно-белой розе, сестра - к кроваво-алой. От неожиданности и смущения я поднесла цветок к лицу и вдохнула его нежный сладковатый аромат. Каталина же громко вскрикнула. Она выронила розу и затрясла рукой, на которой выступило несколько ярких капелек крови. Незнакомец опустился перед ней на колено, взял пораненную шипами руку в ладони и припал к ней губами. Сначала я решила, что он поцелуем хочет извиниться за невольно причиненную боль, но потом поняла - он слизывает алые капли. Слизывает с видимым наслаждением. Я остолбенела, словно оказавшись внутри странного представления. Застывшая марионетка, кукловод которой натянул до предела все управлявшие ею ниточки. Еще чуть-чуть, они лопнут, и кукла упадет нелепой горкой тряпья.
Где-то рядом продолжалось веселье. До нас доносились чуть приглушенная музыка и смех. Незнакомец медленно облизал губы, встал и протянул упавшую розу моей сестре. Потом полунасмешливо-полупочтительно поклонился мне и скрылся в зале, увлекая за собой покорную Каталину.
Прошло меньше десяти минут с того момента, как мы уединились здесь втроем. Теперь я осталась в одиночестве, понимая, что сделала, наверное, главный выбор в своей жизни.
Утром был большой семейный скандал. Кузену Серхио мои родители отказали в доме. Допустить похищение вверенной его попечению девушки - такое в нашем кругу не прощается.
Месяц спустя пришло короткое письмо. Парой скупых строк Каталина просила простить ее, если можно. Простить и забыть. Она счастлива со своим Вольдемаром, ни о чем не жалеет и жалеть не будет.
Отец был в бешенстве, но до проклятия дело так и не дошло. Меня как-то излишне торопливо выдали замуж за сына старинного друга семьи - за очень достойного и порядочного человека, и все постепенно наладилось. Только имя Каталина произносить в присутствии родных было под полным запретом вплоть до кончины моих родителей.
Через два месяца после смерти матушки - отец ушел в мир иной тремя годами раньше - беглецы навестили меня. С тех пор Вольдемар и Каталина приезжают с визитом каждые пять лет. Я не отказываю в гостеприимстве, хотя мне больно видеть их. Год назад они привезли мне в подарок старинное зеркало, напротив которого я сейчас и сижу. Вольдемар по-прежнему любит свежую кровь и обожает мою Каталину. Каталина без ума от Вольдемара. Оба прекрасны и молоды. А я? Я не пропускаю ни одной воскресной и праздничной мессы и молюсь об их навеки проклятых душах.
Я прожила достойную жизнь, у меня был лучший из мужей, у меня замечательные сыновья, заботливые внуки и внучки. Многие могут позавидовать тому, какая я крепкая и здоровая в мои восемьдесят лет: хожу без палки и поднимаюсь по лестнице без всякой одышки. Но когда я вынимаю стебель той - белой розы, вынимаю из старенького деревянного футляра и смотрю на себя в подаренное мне насмешливое зеркало, я вижу сухие редкие седые волосы, изрытое морщинами лицо, индюшачью шею с отвислой кожей, костлявое тело в черном вдовьем платье, тощие руки, усеянные коричневыми пигментными пятнами. Я смотрю на все это, а потом перевожу взгляд на парный портрет двух юных сестер, написанный незадолго до бала-маскарада. Похожих, как две капли воды, сестер. В этот момент я начинаю сомневаться - не ошиблась ли я тогда? Тот ли цвет я выбрала?