"Когда легче всего сносить несчастье? Когда видишь, что врагам твоим еще хуже." - изречение Фалеса
Нельзя сказать, что Анна Болейн была добросердечной королевой. Она старалась прослыть такой, желая народной любви и популярности, она всем видом показывала, как она великодушна и мила со своими подданными, в душе, однако, всегда оставаясь своевольной и капризной женщиной. Ей исполнилось двадцать восемь лет, она сохранила и молодой задор, и свежесть кожи, а по красоте превосходила большинство придворных девиц, только еще вступавших в пору расцвета своих прелестей. Она была изысканно хороша, но почти три года триумфальной и сокрушительной власти наложили на ее утонченное лицо явный отпечаток расчетливой жесткости и высокомерия. Ни покорности, ни кротости не угадывалось в ее чертах. При внимательном рассмотрении делалось заметно, что она немного косит на один глаз, отчего выражение ее взгляда никогда не казалось однозначным, в нем всегда читались некая загадка и даже ироничная враждебность к людям, которые пытались разгадать, о чем она размышляет на самом деле. Она гордилась безупречными пропорциями своего тела и носила платья, подчеркивающие стройность ее талии. Три беременности нисколько не испортили ее стан, напротив, складывалось впечатление, будто время совершенно не коснулось ее, щадя и храня ее формы. Она считала, что создана для вечной красоты и неувядаемости. Единственным изъяном, которого она стеснялась, о котором знали только приближенные к ее утреннему и вечернему туалету фрейлины, был так называемый "шестой палец" на руке, ставший лакомым кусочком в слухах о его обладательнице. Шестипалая рука считалась признаком колдовства, но принадлежала она королеве, любимой жене Генриха VIII, из страха к которому придворные не решались упоминать о щекотливом предмете. К тому же, этот недостаток легко прятался в перчатке, и леди Анна совершенно не беспокоилась, что однажды крошечный изъян станет одним из поводов для ее обвинений. Он не волновал ее раньше, когда король сходил с ума от любви к ней, не тревожил и теперь, когда сама она начала терять рассудок... от ревности и бессилия.
Танцующие люди проплывали перед ней в медленном ритме, расходились в несколько рядов, становились друг напротив друга и снова сближались, обходя за спиной у партнера и встречаясь с ним. Движение были размеренными и неторопливыми, но они раздражали королеву, состояние ее души требовало быстрого танца под веселую музыку. Ей казалось, что флейтисты вот-вот заснут, хотя они играли уже знакомую ей мелодию: ее сочинил когда-то Генрих в страстном желании завоевать расположение непреклонного сердца молоденькой леди Болейн, вернувшейся в ту пору из Франции. Она любила эту музыку, которая напоминала ей о днях триумфа; она чувствовала себя победительницей, видя, каким влюбленным нетерпением наполнялись глаза короля при встречах с ней. Сначала она отвергала его ухаживания, ибо перед ее взором постоянно находилась старшая сестра, беременная монаршим чадом. Анна не желала себе подобной участи, она хотела большего, и ее непокорность, распалившая добела впечатлительную душу венценосного ловеласа, ее властность и упрямство привели ее к заветной цели. Музыка, написанная в ее честь, стихи, сложенные к песне - все эти ухищрения не могли не понравиться женщине, даже такой недоверчивой, как леди Болейн. Ноты вполне искусного мотива пробуждали в ней ностальгические мысли, и до сего дня они ей нравились. Сегодня она их не могла слышать.
Несколько лет назад, примерно в это же время, здесь же, в зале Хэмптон-Корта, она впервые была представлена королю. Тогда дворец еще принадлежал кардиналу Вулзи, который устраивал в своем доме балы по первому же намеку Тюдора. Всегда услужливый и хитрый прелат сам вызвался стать сводником господина и приглянувшейся ему девицы. Он стоял так близко к государю, что мог угадывать судьбы людей, однако своей собственной предсказать не сумел. Знакомство Генриха и Анны ускорило его конец, крах наступил внезапно и сокрушил эту могущественную фигуру на глазах у всех, кто прежде трепетал при виде его мантии. Анна добилась того, что удалось бы немногим: она стала хозяйкой не только дворца его преосвященства. Воодушевленный ее именем и образом монарх изменил всю религиозную жизнь своей страны. Служитель католической церкви Томас Вулзи из любимца превратился в ненавистного изгоя, в конце дороги которого воздвигалась плаха. Он избежал казни совершенно случайно: смерть без содействия палача подкралась к нему по пути в Тауэр. Однако, кардинал так любил и боялся короля, что даже пред ликом Всевышнего клялся в верности ему и его новой жене, не смея обвинить ее в своем несчастье. Воспоминания о нем не преследовали ее, когда она воцарилась в Хэмптон-Корте, мысли ее были посвящены иным предметам.
Королева сидела на троне и провожала мрачным взглядом пары дам и кавалеров, вышагивающих под музыку рядом с постаментом. Алое платье Анны с длинным шлейфом, точно стекающая кровь, струилось по двум ступенькам и ложилось к ногам подходивших к ней гостей. Некоторые из них опускались на колени и целовали ее подол, некоторые ограничивались поклоном. Колючие иглы обиды и негодования терзали ее, но она ни на мгновение не забывала о своем положении, и прохладная снисходительная улыбка, украшавшая портреты великого Леонардо, не покидала ее уст. Она точно застыла на губах королевы, глаза ее хранили напряженное выражение. Ей говорили любезности, но она не отвечала на них, реагируя только легкими кивками головы. Ее природный артистизм изменял ей. Она пыталась взять себя в руки, изобразить беззаботное и довольное настроение, и порой ей это удавалось, она словно пробуждалась от неприятных мыслей, но вскоре они снова одерживали верх над притворством, и лицо ее мрачнело, приобретая оттенок хищного ожидания и приближающегося взрыва. А причиной ее душевного состояния было единственное, будто глумящееся и неотступное, коварное и губительное чувство - ревность. Лица и фигуры перестали существовать для нее, они превратились в тени, мелькавшие вокруг короля и юной фрейлины, которая то краснела, то бледнела, ловя на себе его обволакивающие масляные взоры и слушая его слова, которые тот с многозначительной улыбкой нашептывал ей на ухо.
- Ваше величество...
Анна невольно вздрогнула и обернулась. За ее спиной стояла фрейлина и протягивала ей поднос. Королева совершенно забыла, что несколько минут назад изъявила желание выпить воды, сейчас она совершенно не ощущала ни жары, ни жажды. Принудив себя улыбнуться, она приняла бокал из рук девушки и хотела поблагодарить ее за услужливость, однако, от внутренней нервической дрожи не смогла вспомнить, как ее зовут. В эти минуты ей были безразличны имена камеристок. Только одно ее интересовало имя - юной леди, завоевавшей на этот вечер внимание Генриха.
- Кто эта дама? - спросила королева, неотрывно следя за ними.
- Дочь лорда Сеймура, мэм, - ответил камергер. - Ее представили вашему величеству на прошлой неделе.
- Ах, да...
Джейн Сеймур всего несколько дней состояла при особе королевы, во время утреннего туалета она подносила госпоже зеркало. Ни разу леди Болейн не обращала внимания на нее, та казалась ей настолько незаметной, что она даже не запомнила ее лица, новая фрейлина представляла собой лишь какой-то туманный женский образ, похожий на все остальные, что сопровождали каждый ее шаг в личных покоях. Она была робка и юна, у нее были светлые, как Анна считала, бесцветные волосы, мелкие черты лица. Король, однако, видел эту молоденькую девушку совершенно иным образом, и его мнение о ней было противоположным мнению его жены. Анна даже заподозрить не могла, что однажды сия невзрачная особа настолько займет ее разум. За сегодняшний вечер она не только разглядела ее, как следует, но и успела возненавидеть всем сердцем.
Генрих никогда не задумывался, что его любовные увлечения мгновенно становятся достоянием всего двора, ибо он не скрывал их и развлекался на глазах у всех. Сейчас его нисколько не смущало, что среди любопытных находится его жена, что его поведение оскорбляет ее. Ему было все равно. Он всегда делал то, чего желал в данный момент.
У Анны возникло непреодолимое желание вторгнуться в эту идиллию, разрушить ее. Она подалась вперед всем телом, с трудом сдерживая себя, потом дала волю охватившему ее порыву и встала. Едва она поднялась, как музыканты, точно повинуясь ее немому приказу, замолчали, и все придворные обратили на нее свои взоры. Она сошла с постамента, щеки ее залил горячий румянец. Грациозная и решительная, привлекающая внимание своим ярким нарядом, она медленно, завораживающей походкой двинулась в центр залы, краем глаза заметив, что король, стоявший среди придворных, тоже смотрит на нее, на какое-то время оставив свою сегодняшнюю фаворитку. Почувствовав себя хозяйкой положения, ощутив, что все ждут от нее чего-то необыкновенного, Анна поняла, как ей следует поступить в эту минуту. Она была королевой, она не могла разочаровать своих подданных, они приготовились взирать на ее выступление, и эта роль оказалась очень важна для нее. От ее мастерства зависела честь не только осмеянной жены, но и достоинство короны, которую она носила на голове. И она повелела флейтистам играть. Они, как один, взялись за лады, и в ту же секунду раздалась быстрая и слаженная музыка, именно такая, какую желала сейчас слышать леди Болейн.
Она танцевала с жаркой страстью, каждая клеточка ее тела вторила и отвечала нотам искристой мелодии, она двигалась с таким искусством и вдохновением, что никто из зрителей не отважился присоединиться к ней, помешать ее движениям. Это означало бы оскорбить ее, поскольку она всем видом показывала, что не нуждается в партнерах. Все смотрели на нее, как завороженные. Ее руки, ноги, талия отличались такой гибкостью, словно были вылеплены из глины, огонь, пылающий в ее глазах, точно был зажжен на Олимпе. Она несколько раз прошлась мимо короля, наградив его не большим вниманием, чем остальных, кто видел ее. Джейн Сеймур, стоявшая в нескольких шагах от него, рядом с отцом и своими братьями, казалась Анне бледной и прозрачной бабочкой, случайно залетевшей в калейдоскоп красок тропического леса. Гордая королева не могла смириться с ее присутствием в сердце Тюдора, и ее злоба рисовала молоденькой фрейлине образ более уродливый, чем в действительности. Танец леди Болейн длился несколько минут, и, когда звуки музыки утихли, она замерла на месте, в полной тишине слыша только возбужденное биение своего сердца. Растерявшиеся гости сначала молчали, потом зал заполнился одобрительными, полными почтения возгласами. Сам Генрих молчал, но в его глазах Анна прочитала удивление, соединенное с восхищением - почти как прежде он взирал на нее. Убедившись, что она произвела должное впечатление, королева возвратилась к постаменту, но не взошла на него, а обратилась к старшей фрейлине нарочито громким голосом, чтобы его услышали все присутствующие:
- Передайте леди Сеймур, что королева желает ее видеть. Немедленно! Проводите ее в мой аудиенцзал.
- Да, ваше величество.
Она видела, как ее приказание было передано леди Сеймур. Она заметила, что девушка вспыхнула до корней волос, даже не попытавшись скрыть охватившего ее трепета, и мгновенно вышла. Анна следила за каждым ее движением, как дикая кошка, выбравшая свою жертву и ждущая, когда та подойдет поближе. Потом она величаво и плавно, словно все ее невзгоды были пустячными и легко преодолимыми, словно мир лежал у ее подошв, но это ей было абсолютно безразлично, поднялась и села на трон с видом Клеопатры, перед которой могущественный Цезарь опустился на колени. Она никуда не спешила. Юная фрейлина успеет еще услышать свой приговор. Триумфаторы вершат свой суд медленно, неторопливо и с великим достоинством. Анна хотела выглядеть сегодня бесподобной и непобедимой. Потому-то она сидела, с возвышения взирая в зал, с ослепительно белозубой улыбкой и торжествующим выражением лица, хотя сердце ее продолжало прыгать в груди, а в уме она считала мгновения, раздумывая, когда ей следует покинуть гостей и расправиться с маленькой негодяйкой, осмелившейся поднять кокетливый взор на короля. На мужа Анны Болейн! Она могла потерять слишком многое, чтобы с легкостью закрывать глаза на этот, казалось бы, безобидный флирт. Она понимала, что Генрих может скоро обнаружить отсутствие леди Сеймур и отправиться на ее поиски прежде, чем его супруга успеет нанести ей сокрушительное поражение. Решив, что для необходимой паузы перед действиями прошло, наконец, достаточное время, она все с той же сверкающей улыбкой встала и вышла, сделав знак своим служанкам оставаться в зале и оставить ее одну.
Королева явилась в зал для аудиенций, раскрасневшаяся и возбужденная после танца. Во всем ее теле еще была дрожь, и тонкие струйки пота скатывались по ее спине под тяжелой материей платья и корсета. Первые несколько минут она делала вид, будто не замечает присутствия леди Сеймур, что стояла у стола и смотрела на госпожу с явной робостью.
Не поворачиваясь к фрейлине, королева выпила полный бокал вина. Так она не только утолила жажду, но и пригасила огонь, бушующий в ее крови. Она не хотела предстать перед своей служанкой даже с намеком на собственное волнение и пила до тех пор, пока не почувствовала, что готова к холодной атаке. За это время она обдумала свое поведение. Она намеревалась выглядеть спокойной и суровой одновременно, дабы сия пустышка ненароком не заподозрила ее в ревности. Краем глаза она наблюдала за девушкой, которая превратилась в ожидание. Уже несколько минут та провела в поклоне, и в лице ее появилось напряжение от неудобной позы. Но подняться без разрешения она не осмеливалась.
Убедившись, что ее безразличие сыграло свою роль, что юная фрейлина вот-вот упадет и мечтает встать с корточек, Анна неспешно села в кресло и перевела величественный взор на свою визитершу. Небрежным кивком головы она велела ей подойти, и заметила, с каким облегчением та распрямила спину. "Интересно, - подумала королева, - что она мыслит на мой счет? Если она просто дурочка - это полбеды, но, если же она считает, что может безнаказанно и беспардонно кокетничать с Генрихом на моих глазах, я ей отомщу."
- Как я понимаю, дитя мое, это первый королевский бал, на который вас пригласили? - металлическим тоном поинтересовалась леди Болейн.
- Да, миледи!
- И он понравился вам, не так ли?
Джейн залилась малиновым цветом.
Королева нарочно построила фразу таким образом, чтобы она получилась многозначительной. Джейн прекрасно видела: королева смотрит, как король ухаживает за ней - и знала, что она не может это одобрить. Ласковые взоры короля были такими заманчивыми, что неискушенная девушка невольно поддалась им, и она испугалась, что сейчас ей предстоит объяснить свое поведение. Она поняла, если она скажет "да", королева истолкует ее ответ двусмысленно. Растерявшись, краснея от смущения за собственное бесстыдство и терзаясь тревогой перед хозяйкой, она потупилась и промолчала.
- Вы не знаете? - спросила королева тем же тоном, не дождавшись от нее ни звука.
Джейн ниже опустила голову.
- Бал замечательный, - тихо проговорила она, чтобы хоть как-то спасти свою репутацию.
- Я не сомневаюсь, что вы получили удовольствие, - проговорила королева, не меняясь ни в лице, ни в голосе. - Но я должна вас огорчить, моя милая, более вам его не доставят. Вы должны сегодня же отправиться домой. Я не нуждаюсь в лишней прислуге!
Анна Болейн была прекрасной актрисой. Хоть она не видела в лице девушки серьезную соперницу, она знала, что означает попасть под чары короля, которые флюидами обволакивали всех симпатичных женщин. Генрих был не так привлекателен собой, сколько чрезвычайно опасен, и приглянувшиеся ему красавицы подчинялись скорее из страха, нежели из ответных чувств к нему. Этим он пользовался постоянно, и ревнивая жена, оказавшаяся однажды на месте этой крошки, решила положить конец вершившемуся на ее глазах разврату. Чуть ли не каждую неделю ей докладывали о бесчинных оргиях ее царственного благоверного супруга. Она понимала, сколь недолгой и бесполезной будет ее борьба, но Джейн Сеймур стала последней каплей в чаше ее терпения, и она не выдержала. Ее побуждало неудержимое желание вцепиться девушке в волосы и вытолкать взашей, унизить и причинить ей боль. Но она была королевой. Самообладание было главным ее оружием.
- Вы меня поняли, милая? - ее голос прозвучал почти дружелюбно.
- Да, мэм.
- Вы свободны. Я вас не задерживаю!
Фрейлина снова присела и потянулась поцеловать руку Анны, как того требовал этикет. В первую секунду королеве захотелось отдернуть пальцы, но в этом случае она выказала бы свое истинное отношение, и ее реванш был бы неполным. Она с важным и невозмутимым видом выдержала прикосновение этих губ к своей коже. Она даже улыбнулась, холодно и торжествующе, стараясь выглядеть исключительно расчетливой и равнодушной. Потом Джейн торопливо вышла из залы, оставив госпожу в одиночестве. Удаляясь она невольно обрадовалась, что гроза над ее головой не разразилась жуткими молниями, а ограничилась только легким недовольством и отдаленным ворчанием грома.
Анне казалось, что она победила.
Оказавшись в одиночестве, она с удовольствием потерла ладони одну об другую, обнаружив, что они ледяные и влажные. Ее немного знобило, и ей вдруг захотелось перенестись на несколько лет назад, когда она была беспечной и озорной девочкой, не отягощенной ни властью, ни любовью к этой власти и к человеку, ей обладающему. Она добилась своей цели в настоящей войне, и теперь почувствовала себя невероятно уставшей и покинутой. Она избавилась от соперницы, но не знала, надолго ли, и потому совершенно не испытывала счастья, радости. Ей по-прежнему было тяжело и горько. Ей хотелось плакать. Она нуждалась в тепле и ласке, в заботе и простом человеческом участии - во всем том, что доступно даже кухарке... любой женщине - но только не в браке с Тюдором.
В дверях послышался детский шаловливый смех и топоток маленьких ножек. Видимо, ребенок, играя, убегал от кого-то, и эта догадка тотчас подтвердилась взволнованными оханьями женщины, догонявшей озорницу: "Ваше высочество, остановитесь, вернитесь в спальню. Ваш туалет еще не закончен...". Однако, эти призывы не возымели никакого действия, и малютка, не внявшая уговорам няньки, забавно путаясь в длинном шлейфе платьица, вбежала в комнату, где сидела Анна, погруженная в свои невеселые думы. Ее расстройство мгновенно улетучилось, когда она увидела дочь.
Елизавета, обрадованная встрече с матерью, подбежала к ней и уткнулась в ее колени, а королева ласково обняла ее за плечики. Кормилица и фрейлина леди Рочестер, обязанная приглядывать за чадом королевской крови, появились следом, покрасневшие от неловкости, что они плохо исполняют свою работу.
- Простите, мэм, - проговорила камеристка, присев перед повернувшейся к ней королевой. - Я боялась, ребенок побеспокоит вас... Согласно распорядку, я собиралась уложить ее высочество в постель, но ей захотелось баловаться... Прикажете ей удалиться?.. - Она сделала шаг вперед, желая предугадать распоряжения госпожи, чувствуя, что последняя не в духе и может искать уединения. - Если шум нежелателен для вашего величества...
- Мамочка, - пролопотала девочка, прижимаясь к груди леди Анны и забыв о существовании назойливой воспитательницы, - как ты вкусно пахнешь!..
- Это лаванда, моя милая, - ответила мать. Объятья нежных ручонок оказались целительным лекарством от ее душевной раны. - Поцелуй меня скорее, ангел мой! - Она прильнула щекой к волосам ребенка и закрыла глаза, уносясь от мира переживаний в море материнской любви. - Я сама отнесу ее в спальню, мадам Рочестер.
- Почему она не разрешает мне заходить сюда, когда мне хочется? - обиженно спросила Елизавета. - Я соскучилась, я хочу быть с тобой.
- Мы всегда будем вместе, солнышко. Что бы со мной ни случилось, я буду думать только о тебе...
Девочка не ответила и лишь крепче обхватила шею Анны. Она кончено не могла понять, какой смысл вкладывала мать в свои слова, и в силу своего детского разумения не способна была представить, что однажды наступит день, когда она не сможет так беззаботно вскарабкаться к ней на колени, что присутствие самого теплого и любимого человека не бесконечно. Короткие минуты блаженства, свидетели коего заплакали бы от умиления, прервались самым бесцеремонным и грубым образом.
Дверь хлопнула с таким грохотом, что примыкавшие к проему красного дерева резные панели задрожали, и одна из них издала протяжный стон - не было сомнений, что она дала трещину. От неожиданности королева вскочила, не выпуская ребенка из рук, и обернулась, побледневшая пуще снега. Как разверзнутые ворота в бездну впускают в мир черную силу, как решетки слетают с окон под натиском неукротимого ветра, так в комнату для аудиенций ворвался смерч в человеческом обличье. Ибо только со стихией можно было сравнивать сейчас раздражение короля, явившегося к жене за объяснениями.
Обхватив дочь, Анна застыла пред ним, ошеломленная его разъяренным видом и тем способом, каким он ввергся к ней. В следующее мгновение она совладала с собой, опустила Елизавету на пол и медленно присела перед королем в поклоне, снизу вверх настороженно глядя в его багровое лицо.
-Нэн, что ты себе позволяешь? - прогремел он.
- Что подразумевает ваше величество?
Этот вопрос прозвучал нарочито безобидным тоном. Королева приняла совершенно невинный и удивленный вид, и две дамы из ее свиты и ребенок казались до смерти перепуганными дикими проявлениями недовольства монарха, отчего последний, хоть и плохо себя контролировал, справедливо умозаключил, что излишнее буйство по столь щекотливому вопросу его вряд ли украсит и возвысит в этих испуганных глазах.
- Где Джейн Сеймур? - спросил он чуть тише.
- Надо полагать, она дома, сэр.
- Ты ее отослала?
- Я ее освободила. Мне не нужна еще одна камеристка, это правда. К тому же, я не вижу от нее никакой пользы.
- А ты спросила, хочу ли я этого?
- Я не знала, что должна ставить вас в известность и отвлекать от более важных дел каждый раз, когда мне вздумается уволить нерадивую служанку.
- Чем она тебе не угодила?
- Она очень неловкая. У меня достаточно более умелых девушек, чтобы содержать еще одну, ни на что не способную.
- Ах, вот как!..
Король сделал пару шагов туда и обратно, дефилируя перед женой и обливая ее кипятком рассерженных взглядов. Он молчал, но она слышала, как клокочет в его груди ярость, как она с хриплым и тяжелым дыханием просится вырваться наружу.
- Однако, ваше величество, с некоторых пор я замечаю, что мои камеристки интересуют вас в гораздо большей степени, чем меня.
Он замер, глядя ей в глаза, угрожающие шумные вздохи участились. Она почувствовала, ее уловки раскрыты, и ей незачем далее притворяться, разыгрывая из себя исключительно строгую и справедливую хозяйку. Король понял, что она его перехитрила. Это привело его в еще большее бешенство.
- Вы выставили меня на посмешище! - взревел он. - На глазах у всех слуг час назад вы осмелились показать, что вольны распоряжаться мной. Я имею право избирать фаворитов без вашего на то согласия, я в нем не нуждаюсь. Вы - моя подданная, и вы оскорбили своего короля! Король никому не прощает оскорблений!
С трудом Анна заставила себя ответить сдержанным тоном.
- Я знаю, милорд. Мне говорили, что мой супруг не забывает обид, но, как верная и любящая жена, я не слушала подобных слов о вашей милости. Я считала, что, защищая свою честь, я ни в коей мере не покушаюсь на вашу. Напротив, это я, а не вы, подверглась сегодня такому унижению, какое не вынесла бы ни одна порядочная женщина.
- Порядочная женщина?! Вы себя именуете таковой, миледи? Или я ослышался? Если ваш рассудок и память до того ослабли, что вы смеете называть себя безобидной овцой, не вздумайте повторять это при мне! Я запрещаю вам, ибо вы не достойны ни жалости, ни понимания!
Королева растерялась. Она бросила быстрый взгляд на кормилицу и камеристку, которые в страхе слушали немыслимые оскорбления, не предназначенные для ушей свидетелей этой сцены. Генрих совершенно не контролировал себя и забыл, что они с женой в комнате не одни. Хотя Анну смутило, что ее служанки вопреки их воле стали зрительницами того, как беззастенчивый тиран топчет ногами честь их хозяйки, в душе она порадовалась, что их присутствие может ослабить первый поток безудержного гнева, подобно волнорезу, принимающему на себя натиск пенистого прибоя. К тому же, он не осмелился бы ударить мать на глазах ее ребенка. А именно его побоев она боялась сейчас, зная, что его кулаки в подобные минуты не слышат голоса разума. И тут король опомнился.
Он повернулся и сверкнул на камеристку глазами, обдав ее таким ужасом, что она вздрогнула, не в силах шелохнуться. Елизавета, почувствовав надвигающуюся бурю, нахмурила лобик и начала плакать. Король не терпел, когда дочь начинала канючить. К тому же, его взбесило, что "глупая прислуга" до сих пор не покинула комнату, приписав ее парализованное страхом состояние вульгарному любопытству.
Казалось, леди Рочестер только того и ждала. Она мигом подхватила рыдающую Елизавету и убежала из комнаты. Кормилица поспешила за ней, на пороге тревожно оглянувшись. В ее взгляде, пойманном и понятом Анной, промелькнуло такое сердечное беспокойство за госпожу, что та, растроганная пусть бессильным, но искренним проявлением заботы, решила отблагодарить ее при первой же возможности, если превратившийся в тигра супруг позволит ей встретить завтрашний рассвет в своей постели, а не в каземате Тауэра.
Когда женщины исчезли, будто унесенные ветром, Генрих, снова обратился к жене. Ее расчет оказался верным: он немного остыл, переключив свое внимание на посторонних лиц. Она сердилась на него не меньше, чем он на нее, и ее негодование было справедливо. Она была чиста перед мужем, в отличие от него. Леди Анна стояла напротив Генриха, гордая и решительная, прекрасная в своем гневе. Хотя она ужасно боялась его, она не хотела показывать ему свой страх. Она знала, что он ненавидит слабость, что она ни на мгновение не имеет права продемонстрировать ему тот ужас, который он внушал ей. Одно подозрение - и он перестанет уважать ее, он начнет ее презирать, а это было самым позорным поражением, что могло случиться в общении с человеком, подобным Тюдору. И самым страшным, если не считать смерти. Он молчал, глядя на нее, точно хищник из засады, огонь камина отражался блеском в его глазах, пунцовая краска еще не сошла с его щек, а сдвинутые брови и широко расставленные ноги означали, что буря еще бушует. Сегодня Анна окончательно уверилась, что он способен ее убить. Быть может, он даже хотел этого. Только самообладание выручало ее. Она сложила руки перед собой и наклонила голову, не отводя от него смелого взора, хотя внутри у нее все замерло.
- Милорд?..
- Сегодня вы превзошли все границы, мадам!
- Разве я, ваше величество, а не вы забыли стыд?
Генрих прошелся по комнате, посылая Анне раздраженные взоры. Она, не шевелясь, следила за каждым его движением и ждала. Она не сомневалась, что он не чувствует никакой вины, что он даже не подумает оправдываться. Еще не было случая, чтобы этот человек просил у кого-то извинения, даже если правда оказывалась не на его стороне. Она пыталась добиться одного: чтобы в этот рискованный час он не заставил ее пасть пред ним на колени и умолять о прощении, лишь бы сохранить свою жизнь. Маленькая пружинка еле скрываемого волнения то сжималась, то с силой развивалась в ее груди. Она почувствовала, как кровь отливает от ее щек.
- Я хочу вам напомнить, что вы находитесь в моей власти, - проговорил Генрих, - и я в любой момент могу вас уничтожить. Вы - моя собственность, мои вещи, мои слуги, мои лошади, в конце концов. Ваша хваленая самоуверенность возросла столь высоко благодаря лишь моему попустительству. Я слишком многое позволил вам, и теперь расплачиваюсь за это, дождавшись вашей истеричной неблагодарности и собственного одиночества. Но, берегитесь, мадам! До сей поры я жалел вас, теперь мне это надоело. Мне глубоко противны и вы, и ваши алчные родственники. Настала ваша очередь на своей шкуре почувствовать, что такое королевская месть.
Она стояла, осыпаемая градом его брани, нестерпимо оскорбительной для ее слуха, и все искала в себе силы не обижаться на него. Она знала, что в пылу он бывает груб, как сапожник, но через полчаса может уже смягчиться, если она найдет способ умаслить его. Она также не забывала, что он - ее господин. Однако, ее негодование было неописуемо велико, и она еле сдерживалась, чтоб не отплатить ему той же монетой.
- По вашей прихоти я избавился от самых верных своих друзей лишь оттого, что они были вам не угодны. Их кровь не простится мне ни на земле, ни на небе. Но Фишер и Мор гораздо скорее сгниют в могилах, прежде чем пробудится ваша совесть.
- Не я подписывала им приговор, - ответила Анна, страдая от бессилия. - Они предали вас, они проклинали наш брак...
- И были правы! Наш брак - сущее проклятие для меня. Я наказан Богом за безумие, которое позволил себе, увлекшись вами. Скажите, мадам! - он подошел к Анне так близко и так угрожающе посмотрел на нее, что она интуитивно отшатнулась. - Признайтесь, что вы ведьма, что вы околдовали меня ради власти, что вы рождены на свет лишь с целью извести мой род и лишить меня рассудка!
Она едва дышала, боясь издать хоть звук. Ей показалось, что его слова не были воплощением безумных мыслей, рожденных сиюминутным гневом. Теперь она всерьез боялась, что королю наговаривают на нее, ибо никто не имел столько врагов при дворе, как она, никого так не проклинали, как ее. Кровавые дела вершились руками короля. Но его продолжали любить... ее же ненавидели и видели в ней причину всех убийств, последовавших после свадьбы, во время церемонии которой она слышала со всех сторон: "Шлюха! Колдунья! Дьявольское отродье! Да здравствует королева Екатерина!" Она чувствовала, что вокруг нее плетется тайный заговор, а королю просто выгодно ему верить. И он уже готов поверить...
- Я любил вас, а вы обманули меня! - говорил Генрих. - Вы не сдержали своих обещаний. Чего я дождался от вашей милости? Ничего... и никого, кроме никчемной дочери, которую вы теперь выставляете перед всеми напоказ, как единственную мою наследницу. Если уж говорить о дочерях, Мэри имеет перед Елизаветой преимущество. Но, никогда, слышите, никогда женщина не взойдет на английский престол. Во всяком случае, после моей смерти этому не бывать! Я ждал и продолжаю ждать сына. Но вероятно, уже не от вас!
Анна чуть не захлебнулась от волнения.
- У нас могли бы родиться сыновья, если бы вы проводили больше времени со своей законной женой, а не в обществе пустоголовых кокеток, подобных той, что так мило улыбалась вам сегодня. О, я насквозь вижу эти сахарные личики, на которые вы обращаете до неприличия много внимания!
- Как смеете вы указывать мне на приличия?!
- Я ваша жена!..
- Пока еще жена. Наш брак обречен. Вы ничем не лучше Екатерины. Вы гораздо хуже ее! Вам с ней не сравниться в нравственности и благородстве. Она даже в изгнании продолжала любить меня и никогда не упрекала в том, что я покинул ее. Вы же буквально преследуете меня и устраиваете сцены ревности, любя только власть, которой я вас наделил.
Раньше Генрих называл свою первую жену старой испанской коровой. Добившись развода, он быстро изменился и проникся к ней уважением, покоренный ее послушанием. Когда она умерла, он, чуть не плача, вспоминал о ней, как о любимой супруге. Теперь он начал сравнивать с ней Анну. И Анна знала - это начало конца.
- Видит Бог, я старалась подарить вам наследника, - жалобно проговорила она, забыв о своих принципах, оставив позади защищающую ее гордость.
- Вы старались?! - воскликнул король. - Вы мало преуспели в своем усердии, мадам! Два выкидыша... и оба младенца родились бы мальчиками. Любая кухарка в состоянии произвести на свет сына. Кто угодно, но только не вы!
Упоминание о двух страшных потерях пребольно ранили сердце Анны. Утратив плоды, отторгнутые прежде срока ее чревом, она лишилась не только части себя самое, но и надежды вернуть к себе ускользавшее расположение мужа, упрочиться на троне и обеспечить свою безопасность. Без сына она не имела никаких гарантий на будущее. Более того, к смертельному ужасу она понимала, что король не желает давать их ей, что ореол влюбленности развеялся в его глазах, и он относится к ней, словно к надоевшей хвори, от которой стремится избавиться, ища какое-то оправдание желаемому кровавому поступку.
- Удивительно, что я вообще смогла зачать этих детей! - промолвила она, глотая подкативший ком отчаянья. - С тех пор, как вы стали резки со мной, я ни дня не провожу без слез. Беременная женщина ни в чем так не нуждается, как в любви и ласке своего мужа.
Ее жалобный довод вызвал у ожесточенного против нее короля только кривую усмешку.
- Объясните это английскому народу, который ждет королевского преемника. Ваше предназначение - родить его мне, и вы с ним не справились. Ваше душевное состояние меня уже не волнует, а вас не должны волновать мои дела, которые вас не касаются. Вместо того чтобы исполнить свой долг, вы шпионите за мной, а я не стерплю этого, мэм, ни от вас, ни от кого другого.
- Достоинство не позволяет мне подглядывать за вами, милорд, - ответила Анна, оскорбленная во всех своих чувствах. - Это не требуется, и боль моя вызвана не сведениями соглядатаев. Увы, вас не стесняет даже мое присутствие... как не стесняло вас присутствие вашей первой жены, когда вы привезли меня ко двору и разделили со мной ложе.
- То был первый шаг к разочарованию, - молвил король. - В ту первую ночь, что мы провели вместе в Хэмптон-Корте, в ту ночь, когда мои надежды на счастье с вами, казалось, начали сбываться, был зачат ребенок. Вы обещали мне, что это мальчик... Но, солгали.
В его подавленном вздохе Анне послышались горечь и слабость. Воспользовавшись этим моментом, она пустила стрелу, которая, по ее мнению, без промаха должна была попасть точно в цель и пробудить в короле тщеславную гордость и отцовскую сентиментальность.
- О, взгляните на Елизавету! Разве не красивая у нас дочь? Разве она не Тюдор? Неужели она вам не дорога? Она так похожа на ваше величество! У нее - ваши глаза, ваши волосы и, конечно же, ваш характер. Она умна и настойчива, как вы, в ней та же сила воли. Хоть она еще дитя, я чувствую в ней ту мощь, коей наделены вы.
Она попыталась обвить руками его шею, но он оттолкнул ее. Сейчас нежности не сумели бы предотвратить камнепад его жестокой решимости.
- Мэри не менее похожа на меня. Я приглашу ее ко двору и верну все привилегии, каких она лишилась... по вашему же настоянию.
То была роковая фраза. Генрих изрек ее исключительно ради того, чтобы увидеть ужас в глазах Анны. Он не собирался приводить в действие свою угрозу. Обе дочери занимали его мысли только в смысле удачных политических союзов, и он уже начал обдумывать их, подыскивая старшей мужа, выгодного для себя. Только сын мог обеспечить ему уверенность и спокойствие. Елизавета была еще слишком мала, Мария же достигла того возраста, когда девушка должна вступить в брак. К тому же она истово следовала законам католической церкви, которую отверг Генрих, а это являлось в его глазах главным ее недостатком. Однажды он запретил ей посещать мессу, чем вызвал глубокое отчаянье набожной дочери, которая, убиваясь этим горем, все-таки вымолила у него разрешение на святой долг пред Господом. Право на мессу ей было возвращено. Анна относилась к Марии с недоверием, и сегодня это стало главным козырем в распрях Генриха (к сожалению, слишком частых последнее время) с женой.
Анна могла злить мужа, рискуя собой, но одно упоминание о падчерице мгновенно заставило ее переменить тактику. Король не бросал слов на ветер. Он не распространялся и о половине своих планов, а если уж они срывались с его языка, он от них не отступался. Поэтому королева не на шутку испугалась, что он осуществит свои намерения. Приезд принцессы Марии ставил под угрозу не только ее престиж, но, прежде всего, отражался на благах для ее малютки, которую она обожала больше жизни. Дочь Екатерины Арагонской демонстративно отказывалась признавать первенство сводной сестры. С самого рождения Елизаветы Марию принуждали согласиться на роль бастарда, которым она была объявлена после развода короля с ее матерью, ее унижали и преследовали, лишили всех ее слуг и окружили тесных кольцом королевских осведомителей, из-за вечного надзора коих она не могла ни шагу ступить свободно. Каждое ее слово, нечаянно оброненное, доносилось в уши короля. Она стала пленницей собственного отца и его второй жены, подвергаясь негласному пренебрежению со стороны коронованной четы. Дело доходило до того, что в ее присутствии неоднократно поговаривали о предстоящем заточении непокорной бунтовщицы в Тауэр, что ее несогласие с навязанной волей короля - самая настоящая измена, караемая смертью. Она часто болела, и служанка, подносившая ей лекарство, проявила неслыханное коварство заявлением, что в кубке может быть неверная пропорция снадобья или даже яд. Эта травля исподтишка изводила ее и уносила и без того хрупкое здоровье. В Виндзоре ждали, что крепкая чаша терпения слабой изгнанницы даст наконец трещину, и она, сломавшись под натиском требований, уступит. Но в ее жилах не текла бы кровь Тюдоров, если бы она сдалась без сопротивления. Сколь бы ни были оскорбительны ей презрительные намеки и бестактные визиты царедворцев, как бы ни страдала она от разлуки с матерью, которую ей разрешили видеть только в случае ее полного повиновения жестокой воле, каким бы печальным и беспросветным ни стало ее существование, она держалась, и видом не показывая, что ей тяжело в одиночку воевать со столь могущественным противником, как собственный отец. Изредка она писала ему письма с напоминаниями, что, хоть ей и запрещено видеть его, она по-прежнему остается его любящей и благодарной дочерью, что она согласна со всеми его решениями, кроме тех, которые противоречат голосу ее совести и чести. Он не отвечал ей, и ее нежные, но полные подтекста и мольбы о сострадании послания раздражали его, лишь изредка пробуждая в этом безжалостном, эгоистичном сердце нотки благосклонности. Упрямство принцессы досаждало королю, но более всего оно беспокоило Анну. Та видела в ней угрозу для себя и своего единственного, горячо любимого ребенка. Она была убеждена, что Мария при первом же удобном случае, получив хоть малую толику отобранных ранее прав, сделает все возможное, чтобы жизнь сводной сестры сделалась невыносимой. Леди Болейн, триумфально взошедшая на престол муками своей предшественницы, теперь боялась мести и соперничества ее отпрыска. И, что казалось ей всего ужасное, Анна не сомневалась в тайном желании девятнадцатилетней девушки занять место отца после его кончины.
Она упала перед Генрихом на колени и обхватила руками его ноги.
- Ваше величество, я умоляю вас этого не делать! Она погубит Элайзу!
- Не желаю слушать! - крикнул Генрих, освобождаясь от нее. Он хотел уйти.
- Вы должны пожертвовать одной дочерью ради другой! - воскликнула королева, устремляясь за ним.
- Я решил! Я жертвую Елизаветой. Для меня обе дочери одинаковы, а Мэри как старшая устами закона имеет преимущества. Она поселится здесь, а Елизавета займет ее место в Гринвиче.
- Нет! - в ужасе закричала Анна, становясь у него на пути. - Этого не будет, пока я жива.
Генрих на мгновение замер, устремив на супругу зловеще ироничный взор, словно эти слова проникли в самое его сердце и нашли там отклик полного согласия.
- Вы предлагаете мне вас убить? Не шутите так, мэм! Я могу всерьез задуматься над этим.
- Вы можете убить меня, но Елизавета станет королевой. Если вы не объявите ее своей наследницей...
- Если?.. - переспросил король, не скрывая саркастичной улыбки. - Вы ставите мне условия, мэм? Что же дальше? Продолжайте!..
Обескураженная его насмешкой пуще, нежели гневом, Анна поняла, что сей вопрос поставил ее в тупик. Слова, доводы, мольбы закончились, она растеряла все средства и мысли. Отчаянье, ненависть к мужу и падчерице, которой он манипулировал, захлестнули ее.
Сверкая глазами от негодования и забыв о приличиях, она бросилась на него в исступлении и интуитивном порыве ударить его, но он опередил ее и могучей рукой дал ей такую звонкую пощечину, что она не устояла на ногах и упала, отлетев от мужа на несколько шагов. В ту же минуту она поднялась с пола. Вздувшаяся губа кровоточила, щека пылала маковым цветом, но взор ее по-прежнему пылал неукротимой жаждой выжить в этой схватке. Она сначала вскинула голову, потом перекатилась с боку на живот и села на коленях, сжав ладони в кулаки и тяжело дыша. Она дрожала от нервного перенапряжения и вдруг стала так бледна, что Генрих, в чьем сердце еще не совсем остыли воспоминания об их былой любви, испугался, что покалечил ее, и кинулся к ней. Он обнял Анну, а она уперлась руками в его грудь и силилась встать на ноги. Объяв ее горячее и пышущее страстью тело, он не устоял перед нахлынувшим искушением и прижал ее к себе, исступленно покрывая ее лицо и шею жаркими поцелуями. Ничто и никогда так не возбуждало венценосного быка, как гнев этой женщины. Сначала она сопротивлялась, интуитивно пытаясь доказать ему свои права, но его руки были так сильны, что она не смогла бороться с ним долго.
То была последняя ночь, когда он неистово и жгуче желал ее, и то были последние часы упоения сладострастием в ее жизни. Единственный оставшийся на дереве осенний листок жалко держится за ветку, но в вихре ноябрьского ветра отрывается и летит прочь. Подобно ему Анна хваталась за безнадежно ускользавшую любовь Генриха, и к вящему ужасу своему понимала, что самообман ее не спасет. Лежа рядом с ним и вспоминая произошедшую сцену, она сознавала, что его страстью руководила скорее животная ненависть, но не любовный пыл. Он только утолил хищный голод, а она лишь была его жертвой. Она хотела сказать ему что-то ласковое, но, взглянув в его отчужденное лицо, сразу передумала. Он более ей не принадлежал. Она не могла его вернуть. И ей оставалось одно: подольше удержаться на крошечном обломке большого корабля в ревущем шторме падающих на нее бед. Интуитивно она потянулась рукой к его лицу, слепо желая коснуться его и погладить, как раньше, но в ту же секунду, точно ошпарившись, она отдернула руку и чуть не разрыдалась от обиды, потому что он поднялся и повернувшись к ней спиной, спросил уже совершенно спокойным и холодным тоном:
- Ты вернешь ко двору Джейн Сеймур?
Его вопрос был окончательным пробуждением. Случайно приснившийся сон улетучился, реальность вновь наваливалась на Анну всей тяжестью и сложностью положения. Она очнулась от наваждения и вспомнила самую больную и опасную тему произошедшего разговора.
- Если я это сделаю, вы утвердите Елизавету в правах первой наследницы?
- Хорошо, - нехотя ответил король. Леди Болейн не понравился его тон - так давались обещания, выполнять которые необязательно.
- Лжец! - воскликнула она. - Я тебе не верю! Я должна дать тебе то, что меня унижает, а в ответ я не получаю никаких гарантий, что ты не откажешь в благах собственному ребенку.
- Я уже отказал в благах одной своей дочери. Вы добились, чего хотели. Она не появляется более при дворе.
- Однако, это не означает, что она безобидна для Элайзы. Если бы вы позволили мне некоторый контроль над ней, я могла бы точно знать, не замышляет ли она против нашей дочери, нет ли у нее желания отомстить... потому что она ненавидит все, связанное со мной и вами.
Генрих искоса поглядел на жену. Он знал, как богата она выдумками, сколько ухищрений она способна изобрести ради своей пользы и власти. Раньше ее находчивость восхищала его, теперь же только раздражала. "Если бы она сначала не была такой непокорной и взбалмошной, - подумал он, - я никогда бы на ней не женился. Развод не лег бы позором на мое имя, а эти три года не приблизили бы меня к безумию, не сотворили бы из меня жестокое чудовище. И многие сохранили бы свои жизни..."
- Чего вы хотите? - спросил он.
- Вашего разрешения на визит моего нарочного к Марии. Я не желаю ей ничего дурного, клянусь, но хочу лишь дать понять, какое ей надлежит занимать место. Также я хочу выбрать ей окружение, в котором не было бы ни одного человека, способного устроить заговор против короля и королевы, чтобы она пребывала в свите только проверенных людей, следящих за каждым ее шагом. И она всегда должна находиться под моим надзором.
- И вы завтра же возвращаете мне девицу Сеймур!
Анна ответила не сразу. Первые мгновения она еще боролась с унижением, на которое он ее толкал, требуя пред свои очи очередную кандидатку в любовницы. Она все еще не могла смириться, что отныне у нее с мужем могут быть только деловые отношения, раз после такой ночи он продолжает думать о других женщинах. Нет, он не любил ее! Как ни страшно, горько, опасно, она вынуждена была покориться и, точно агонизирующее существо, последние секунды жизни пытающееся еще дышать, в эту коварную, прощальную ночь, требовала для себя выгоды. Сommodum ejus esse debet cujus periculum est (тот, кто несёт риск, должен получать и выгоду (лат.))
- Сначала утвердите первенство прав Елизаветы и мой контроль над Марией! - проговорила она наконец, не желая уступить, боясь быть обманутой.
Генрих надменно и насмешливо посмотрел на нее. Она сидела на кровати, прикрыв наготу простыней, ее темно-каштановые волосы струились по плечам и кружевам постели. Она была все так же красива, как в тот день на балу, когда король впервые увидел ее, вернувшуюся из Франции бывшую фрейлины своей сестры, помолвленную с юношей по имени Гарри Перси. Он перевернул мир и бросил его к ногам гордой красавицы, лишь бы добиться ее. Сегодня она его уже не пленяла. Она была для него, как пустая чаша, которую он выпил до дна и сполна утолил свою жажду. Он не хотел ее больше. Пару часов она как встарь свела его с ума своей непокорностью, теперь же он отрезвел и остыл, пресытившись ее животворной силой.
- Не торгуйтесь, мэм, не рискуйте! - притишив голос, предупредил он. - Я пообещал, и этого достаточно. Более вы не вправе требовать от меня. Итак, я покидаю вас, уверенный, что сделка свершилась!
- Да, - полушепотом ответила Анна, словно с неимоверной болью вырвала это слово из своей груди.
Спустя час она вошла в детскую спальню и склонилась над кроваткой, накрытой балдахином. Ее маленькая дочка мирно посапывала под кружевным одеяльцем, на ее розовом личике отражались покой и безмятежность, она трогательно вытягивала губки - видимо, ей снилось что-то приятное. Только веки ее были чуть красноватыми - единственное свидетельство того, что она недавно плакала. Королева осторожно поцеловала ребенка в лобик, и вдруг тяжелый спазм сковал ее горло. Чтобы не потревожить сон Елизаветы, она, обхватив руками шею, быстро, на цыпочках вышла из комнаты и прикрыла дверь. Оказавшись одна в соседнем помещении, она уже не пыталась справиться со своими чувствами. Изнемогая от душевной боли, она сползла спиной по стене и упала на колени под тускло горевшими канделябрами. И тут ее тоска с невероятной силой вырвалась наружу. Анна даже не пыталась сдерживаться...
Если бы кто-то в сей поздний час проходил мимо покоев королевы, он услышал бы отчаянные рыдания, несущиеся оттуда. Они не смолкали долго, только сначала были истошными, а потом превратились в тихие судорожные стоны. Так убиваться мог только человек, переживший ужасные трагические моменты в своей жизни.
На следующий день вечером к воротам Виндзора подъехал экипаж лорда Сеймура. Оттуда вышла фрейлина леди Болейн. Видимо, ей приказали столь быстро собираться в обратный путь, что она даже не успела переодеться после вчерашнего бала. Король хотел ее видеть, и он не любил ждать. Сеймуры превосходно сознавали, как важно быть услужливыми, когда дело касалось монарших прихотей. Леди Джейн немедленно проводили в покои Генриха. Анна наблюдала из окна своей комнаты, как поспешно она всходила на крыльцо, где ее встречал Томас Кромвель, неизменный сообщник и прихвостень самых злосчастных задумок его величества. Именно он помог в свое время леди Анне надеть корону. И он же теперь помогал ей ее снять...
Тело Анны еще ныло истомой от воспоминаний о ласках мужа. После последней ночи в ней еще теплилась надежда, что он, будучи натурой впечатлительной и страстной, не поступит с ней жестоко и вернется. Ей казалось, что они смогут однажды вновь стать близкими людьми, что он придет к ней, не забыв о ее страсти, что он пожелает возобновить их разрушенные отношения. Однако, король оказался верен себе, впрочем, как всегда. Увидев леди Джейн, Анна почувствовала, как слепа и наивна она была, опять на несколько часов доверившись этому человеку. Она отпрянула от окна, горячая волна гнева прихлынула к ее сердцу. Он не любил ее! Надеяться обрести его привязанность - было высшим безрассудством, какое она только могла допустить в своей жизни. Ей предстояло смириться с унизительной болью, причиненной человеком, непослушание которому сулило единственный исход, необратимый и непередаваемый в своей безысходном кошмаре, познанный столькими людьми, что Анне сделалось страшно, когда она сбилась со счета. А ей очень хотелось жить. Она была великой грешницей и авантюристкой, она уподобилась своему мужу, посулившему ей призрак неоспоримой власти и осуществление сладостной мечты о короне и почестях. Без малого три года она плавала в этих волнах, что вынесли ее на берег ужаса и страданий. В ее ушах вновь зазвучали слова, сказанные Генрихом перед уходом: он разрешил ей бороться за права дочери. Она получила это соизволение в обмен на собственное унижение. Что ж, она им воспользуется. Король был бессердечен к ней, но она не позволит ему пренебрегать их ребенком. Если уж ей не дано простое женское счастье, она не упустит права на твердую власть. Хотя бы сейчас... И она позвала к себе миссис Рочестер.