Так философы в обобщенной форме отражали распространенные взгляды той эпохи, когда было принято думать, будто события протекают в рамках времени и пространства, подобных своего рода универсальной оболочке.
Общеизвестно, что даже люди, ставшие родоначальниками революции в естественных науках, верили в независимость пространства и времени друг от друга, а также от существующих в них вещей и происходящих в них событий. Поскольку в науках "о природе" возобладало представление об основополагающих и устойчивых реалиях, примером которых является сущность пространства и времени и неделимых частиц, то вполне естественно, что, приняв более обобщенную форму, оно стало фундаментом, на котором, как уверенно признала философия, должна строиться вся ее собственная структура.
Философские доктрины, даже отличающиеся друг от друга практически во всех вопросах, сходились в одном положении, согласно которому основной интерес философии-это поиск неизменного и абсолютного, существующего всегда, безотносительно ко времени и пространству.
Данную ситуацию в естественных науках, равно как и в сфере нравственных норм и принципов, недавно всколыхнуло открытие того, что допущение чего-то неизменного противоречит самому развитию естествознания; напротив, ради этого развития необходимо признать, что на самом деле для характеристики процесса больше подходит понятие "универсального".
Однако философия, как и общественное мнение, по сей день считает этот новый факт из сферы науки скорее вопросом техническим, нежели тем, чем он является на самом деле, то есть наиболее революционным из всех когдалибо сделанных открытий.
Но в современном естествознании уже не найдется опоры для неубедительного суждения, будто мораль нуждается в неизменных, вневременных принципах, стандартах, нормах и целях, помимо которых ничто не способно предотвратить нравственный хаос.
Наука сегодня не даст добро на то, чтобы оградить мораль (ее практику и теорию) от исследования в понятиях конкретного времени и пространства, то есть как эволюционного процесса. Несомненно, что эмоции, или чувства, какой-то части людей будут и далее противиться принятию данного факта и восставать против того, чтобы мораль рассматривалась как часть позиций и взглядов на мир, развиваемых сегодня в естествознании. Но, так или иначе, наука и традиционная мораль сложились совершенно отдельно друг от друга, и вещи, неизменные с точки зрения первой, оказались чуждыми вещам, неизменным с точки зрения второй.
Так и образовалась между естественным предметом науки и "неестественным" или даже сверхъестественным предметом морали эта глубокая, непреодолимая пропасть. Должно быть, найдется немало мыслящих лично
8
стей, которых настолько пугают неизбежные последствия такого разрыва, что они с радостью ждут перемен в старом мировоззрении, вследствие чего методы и выводы естествознания могут оказаться полезными и для теории, и для практики морали.
== Вот на некоем всемирном конгрессе договорятся наконец о пресловутой детальной структуре морали у той части граждан Франции, которые были французами ещё до 1870 года.
И через 20 лет какое количество французов будут подробнейше знать это описание на 40 или 90 страницах, нечто похожее на "второзаконие для француза"?!
Никакой пользы ни для теории, ни для практики морали не предвидится...
Ничего предсказать хотя на "через 50 лет" моралеведение не сможет.
И как конкретно озабоченное государство будет наводить "будущий порядок" среди сегодняшнего беспорядка?! ==
Нужно, в сущности, немногое-просто признать, что сфера нравственности тоже обусловлена временем и пространством. Сегодняшнее состояние морали сомнительно, авторитет ее упал, стало быть, для тех, кто не руководствуется корпоративными институциональными интересами, эта непременная жертва вряд ли будет иметь опасные последствия.
Что касается философии, то ее функция и предметная область благодаря обету данной дисциплины концентрироваться на вечном и неизменном и являются тем, что создает больше всего поводов для растущего непочтения и недоверия публики к замыслам философов. Ведь они творят под знаком того, от чего наука сегодня отказалась, и встречают ощутимую поддержку исключительно в традиционных институтах, престиж, влияние и рост силы которых зависят от сохранности старых порядков.
== В каких конкретно формах традиционная замшелая философия "встречает поддержку" в непонятных "традиционных институтах, которые..."? Если это утверждение Дьюи было весьма проблематичным уже в 1950 году, то в 2020 году оно уже мифологическая гипотеза... ==
Все это происходит в то самое время, когда в человеческом существовании царят такая разруха и неустроенность, что оно еще настойчивее, чем в любую из прежних эпох, требует своего рода всеобщего и "объективного" исследования, подобного историко-философскому. Поддержание веры в трансцендентный характер пространства и времени и, стало быть, умаление в правах всего "чисто" человеческого выгодно корпоративному интересу-для него это неотъемлемое условие сохранения своего авторитета, практическим следствием которого является санкционированность сквозного-от и до-контроля за действиями людей.
Однако бывает еще соответствующая моменту, то есть относительная, универсальность. Реальные условия и обстоятельства человеческой жизни очень различны по степени распространения вширь и укорененности вглубь. Чтобы понять причины этих различий, нет нужды апеллировать к уже развенчанным наукой теориям о внешнем и верховном влиянии самодеятельных, произвольных сил.
Напротив, в таких науках, как астрономия, физика, физиология, теория в своих многочисленных и разнообразных аспектах стала что-то значить лишь с тех пор, как на смену этой тяге к догматизму пришло использование гипотез, позволяющих после опытных проверок объединять конкретные факты в системы постоянно растущего пространственно-временного диапазона.
Универсальность как характеристика научных теорий говорит не об имманентных чертах отражаемого наукой сущего, наделенного ими Богом либо Природой, а о масштабе приложения этих теорий, то есть об их способности преодолевать видимую изоляцию явлений и упорядочивать их в системы, которые, подобно любому живому существу, доказывают свою жизненную силу такими изменениями, как рост.
Для научного исследования, которое проводят с мечтой о признании, самым фатальным обстоятельством является претензия на окончательность его результатов, поскольку окончательность означает неспособность к развитию или к чему-то большему, нежели простое количественное расширение.
9
Как раз тогда, когда писалось это введение, я получил копию речи, только что прочитанной выдающимся английским ученым. Говоря, между прочим, о науке, он заметил:
"Научное открытие зачастую беспечно приравнивают к созданию некоего нового знания, которое можно приплюсовать ко всей огромной массе старого. Это справедливо в отношении сугубо тривиальных открытий. Но это не справедливо в случае с фундаментальными открытиями, например, законов механики, химических соединений, законов эволюции, от которых в конечном итоге зависит успех всей науки. Прежде чем будет создано новое знание, всегда требуется разрушение или дезинтеграция старого".*
Далее на отдельных примерах он показал, как важно подниматься над рутиной, в которую тяжелая артиллерия привычки готова загнать всякую форму человеческой деятельности, не исключая духовного и научного исследования:
"Вовсе не случайно, что о бактериях первым узнал проектировщик каналов, что свободный кислород был получен священником-унитарием, что теорию инфекций разработал химик, теорию наследственности -педагог монастырской школы, а теорию эволюции-человек, который уж и вовсе не годился в университетские наставники по ботанике либо зоологии"**.
В заключение он сказал:
"Нам необходимо министерство помех-некий отлаженный податель раздражения, разрушитель рутины, подрывник благодушия".
Рутинность привычки склонна умерщвлять даже научное исследование; она стоит на пути о т к р ы т и я препятствует энергичному труженнку от науки.Ведь исследование как род деятельности -синоним первооткрывания.
Наука-это поиск, а не смирение пред властью незыблемого; новые теории как источники мировоззрения куда достойнее новшеств, лишь количественно приумножающих то, что у нас уже имеется. Слова докладчика о том, что великие новаторы науки "больше всех боятся своих открытий и сомневаются в них", также относятся к теме господства привычки.
Для меня лично здесь особенно интересно то, что все сказанное этим ученым о людях науки применимо и к работе философа.
В период начала новых движений, в отличие от периода "технических внедрений и разработок", обычно наступающего после того, как новому и революционному мировоззрению уже удастся снискать признание, граница между так называемой гипотезой в науке и так называемой (обычно с оттенком пренебрежения) спекуляцией в философии бывает тонкой и едва различимой.
Если мы рассмотрим гипотезы, которые были выдвинуты людьми, известными ныне как великие философы, в контексте соответствующей культуры, то увидим, что от "спекуляций" авторов самых грандиозных (и "разрушительных") новшеств в науке их отличает более широкий спектр связей и возможных применений, а также то обстоятельство, что они претендуют не на "специфичность", а на глубокую и всецелую гуманитарность. Поначалу никогда
1 Лекция С. Д. Дарлингтона* о конфликте общества и науки на чтениях памяти Конвэй (London: Watts & Co., 1948); в тексте курсива нет. * Звездочками обозначены отсылки к примечаниям, помещенным в конце книги. - Ред.
10
нельзя с уверенностью сказать, где скорее всего возобладает новый способ видения и толкования вещей - в науке или в философии. Позже сделать такую оценку бывает несколько легче. Если сфера применения нового метода столь специфична, столь четко очерчена, что его путь к ней сравнительно прям, - хотя само его появление подчас вызывает бурю эмоций, как, скажем, в случае с теорией Д а р в и н а , - то мы имеем дело с новшеством "науки".