Почти 100 лет назад Иван Бунин выдал российской литературе следующий диагноз в работе "Великий дурман" :
** И все это не шутки и не мое личное дело, не мои счеты с моими читателями, - это дело, эти счеты общественные, тесно связанные с огромнейшим бедствием всей России. Я касаюсь литературы, ее деятелей, ее знатоков и изобразителей народа потому, что все те, которые так много способствовали всему тому, что случилось, и большинство которых еще и теперь, вольно и невольно, способствует продолжению этого случившегося, весьма и весьма питались в своих идеологиях и в своих знаниях о народе именно литературой.
А литература эта была за последние десятилетия ужасна. Деды и отцы наши, начавшие и прославившие русскую литературу, не все же, конечно, "по теплым водам" ездили, "меняли людей на собак" да гуляли с книжками Парни в своих "парках, среди искусственных гротов и статуй с отбитыми носами", как это кажется писателям нынешним: они знали свой народ, они не могли не знать его, живя с ним в такой близости, они были плоть от плоти, кость от кости своего народа и не имели нужды быть корыстными и несвободными в своих изображениях его, и все это недурно доказали и Пушкин, Лермонтов и Толстой, и многие прочие.
А потом что было? А потом началась как раз несвобода, начался разрыв с народом, - несвобода хотя бы потому, что стало необходимым служить определенной цели, освобождению крестьян, а разрыв - в силу ухода писателя в город. И знание народа стало слабеть, а нарочитое изучение его не шло на лад: записал кое-что Киреевский, Рыбников, сходил Якушкин раз, другой в народ, поссорился во хмелю с каким-то исправником - и конец.
И пришел разночинец, во-первых, гораздо менее талантливый, чем его предшественники, а во-вторых, угрюмый, обиженный, пьющий горькую, - почитайте всех этих Левитовых, Решетниковых, Орфановых, Николаев Успенских, - и вдобавок уже сугубо тенденциозный, пусть с благими целями, но тенденциозный, да еще находящийся в полной зависимости от моды, от направления своего журнала, от идеологии своего кружка и в самом лучшем случае, т. е. при наличности большого таланта и благородства, человек с разбитым сердцем, как, например, Успенский Глеб.
А дальше что? А дальше количество пишущих, количество профессионалов, а не прирожденных художников, количество подделывающихся более или менее талантливо под художество все растет, и читатель питается уже мастеровщиной, либеральной лживостью, обязательным, неизменным народолюбчеством, трафаретом: если лошадь, то непременно "росинант" или "лукавая пристяжная", а если мужик на козлах, то непременно "мужичонка", все норовящий эту пристяжную "вытянуть кнутом", если уездный город, то непременно свинья в грязи среди площади, да герань в окне, если помещик, то непременно псарь, зубр, черносотенный земский начальник, а на столе у него - "желтые густые сливки, сдобные печенья собственного изготовления Марфы Поликарповны, ярко вычищенный самовар", если деревня, то "лохматые избенки, жмущиеся друг к другу и как-то пугливо взирающие на проезжего"
- и, Бог мой, сколько легенд о жестокостях крепостного права и о Разине, слышанных будто бы на охоте: "случилось мне однажды, с ружьем и собакой, забрести в глухие приволжские леса; долго ходил я в поисках живности, а день между тем клонился к вечеру, а дождь между тем все усиливался, так что приходилось уже серьезно подумывать о ночлеге..." - где, конечно, и должна быть услышана легенда.
А дальше что? А дальше уже нечто ужасное по литературщине, по дурному тону, по лживости, по лубку, - дальше Скиталец, Горький, тот самый Горький, который на моих глазах, в течение целых двадцати лет, буквально ни разу, ни единого дня не был в деревне, не был даже в уездном городе, если исключить один месяц в Арзамасе, и даже после восьмилетнего пребывания на Капри шагу не сделал, возвратясь в Россию, дальше Москвы, а все пишет да пишет на героический лад о русском народе, ушибая критика и читателя своей наигранной внушительностью, своим литературным басом, своей "красочностью"...
О народе врали по шаблону, в угоду традициям, дабы не прослыть обскурантом и благодаря круглому невежеству относительно народа, и особенно врала литература, этот главный источник знания о народе для интеллигенции, та невежественная и безграмотная литература последних десятилетий, которая уже спокойно заносит теперь в число своих изображений деревни описание "колосистого пшена", "цветущей полыни", "голубей, сидящих на березах", цветов, которые "поспевают" в саду, - та литература, которую Толстой очень часто называл "пересоленной карикатурой на глупость", "сплошной подделкой под художество", сплошной фальшью. **
Естественно, что советская идеологическая псевдообщественность жуликов из простонародного сброда (сравним ли советских писучек с писателями России до 1917 года, которые на 95% состояли из людей закончивших гимназию (два иностранных языка плюс латинский язык...?!) и не знала ничего про Бунина, и знать бы не пожелала?
Вопрос: с какого именно года в России данный диагноз писателям и литературе следует признать устаревшим?
Я решил, что когда власть в России перейдёт к народу, она для духовного возрождения России должна будет установить закон:
>>>>***
-- отныне писателями или журналистами профессиональными считаются люди не моложе 35 лет, если они в прошлом на 6 местах работ отработали не меньше 15 лет по 2-3 рабочему разряду;
-- в том числе эти люди должны 4 года прожить не меньше чем в 2 деревнях (не более 250 дворов в деревне), расположенных на расстоянии не менее 3 тысяч километров друг от друга;
-- в том числе они должны прожить не менее чем в 4 городах в 4 зонах -Повольжье, Урал, окрестности Омска, окрестности Читы;
-- для евреев зона Поволжья заменяется окрестностями Биробиджана, но не ближе 250 км от Биробиджана и других городов с населением свыше 25 тыс. жителей;
-- лица, не имеющие статуса профессиональных писателей и журналистов имеют право публиковаться, но не имеют права на получение гонораров;
- автор ранее написал не менее 4 000 000 байтов прозы (100 авторских листов; около 1100 страниц книжного формата) или не менее 7 000 строк стихов.
При наличии указанных условий гражданин автоматически считается профессиональным писателем или журналистом -то есть, получает право на получение гонораров. ***<<<<
Советская литература на 70% состояла из уголовной мафии евреев и на 95% из алкоголиков наркоманного уровня...
Погуляйте по сегодняшнему свободному Интернету и сами поищите тут замечательных писателей -ведь 20 лет имеется эта свобода, и ведь были до Интернета по России хотя бы 50 авторов которые не меньше 10 лет писали "для потомков"...
По моей оценке, после 1950 года родственники после смерти авторов уничтожили рукописи не менее чем 30 000 авторов. В том числе пропали до 2000 рукописей не менее 1000 авторов, которые смогли написать больше 1000 страниц текстов.
Зайдите на сайт Библиотека Максима Мошкова -журнал "Самиздат" -рейтинги -по числу произведений и сами просчитайте соотношение между авторами 25 и 1000 страниц... У Мошкова есть ещё и рейтинги "по объёму" всех текстов конкретного автора.
Вероятно безвозвратно потеряны стихи Виктора Верстакова (Москва; более 1000 произведений в 1978 году), или Виктора Мурзина -Виктор Галин -Архангельский (Ростов на Дону; политзек -заступился за учительницу...). Галя Архангельская -ростовчанка, наверняка убита бандитами КГБ...
Ну, а вы как себе представляете спасение российской литературы от бодрых писук всех возрастов и пошибов и со всеми оттенками подлости и проходимности, как это существует после 1917 года?
Напомню всем, что даже такой остолоп и отпетый литературный негодяй, как Маяковский, незадолго до своей странной смерти, посмотрев на современную, ещё не замордованную литературу, возопил возмущенно: "страсти-мордасти!" -до такой степени в этой литературе потомки рабочих и крестьян были далеки от изображения нормальных человеческих чувств. (А разве у рабочих и крестьян после 1917 года появлялись "нормальные человеческие чувства"?! Рефлексивные животно-биологические чувства -это разве "нормальные человеческие чувства"?!
В теме "о человеческих чувствах" я на вас размахнусь дубиной вопроса: вам не кажется, что в условиях России, да ещё среди заведомых дураков, собутыльник должен иметь для уголовников следующий уровень святости после родной мамы? И значит, на зонах могли бы с незапамятных времён гарантированно убивать каждого, кто убил собутыльника? Изнасиловать нельзя, за это на зоне самого будут все годы насиловать. А собутыльника убить можно?! Когда сам напился на его деньги?!.
О личности Маяковского читатели много интересного узнают из публицистики Ивана Бунина, но особенно из книжки "Чёрная книга имён, которым не должно быть места на карте России" (издание Имка-пресс, Париж; вероятно два издания в России).
И даже такой ужасный изверг и выродок не выдержал духа советской литературы образца 1925-1932 года!! Думаете, он за год успевал прочитать хотя бы 15 страниц в книгах?! Неужели рабоче-крестьянская вата того времени этими писаниями упоительно зачитывалась?
Из романа некоего дореволюционного писаки Федора Гладкова после 1930 года. Роман называется "Энергия". Прочитан осенью 1959 года. По памяти:
"Страшный звериный крик пронёсся над стройкой. Оказалось что на стройке железнодорожной эстакады кто-то всадил в грудь клепальщику раскалённую заклёпку...". Если дело происходит осенью, если диаметр заклёпки 10 мм без шляпки, то какая сила Ильи Муромца нужна, чтобы её "всадить в грудь"? Сам Гладков хоть пять минут смотрел на работу клепальщиков?