Аннотация: Выбравшись из недр Огненной Горы Владислав оказывается перед чрезвычайно сложным и неоднозначным выбором.
На перепутьи.
Переплесье серебряного перезвона сначала нарастало в ушах его всё более и более усиливающейся, непрерывной мелодией. Потом, достигнув определённого уровня, оно замерло на единственной, бесконечно длящейся ноте совершенно неописуемой гармонии. Нота эта всё продолжала и продолжала звучать в его сознании, но - вопреки его ожиданиям, тело его всё так же пребывало на уровне верхней грани семиугольника, и не проявляло ни малейшего поползновения к тому, чтобы переместиться даже на первую, открывающую очередную лестницу ступень.
И тут он вдруг - с потрясающей внезапностью, осознал, что никакого такого перемещения здесь у него более уже и не будет! Врата очередного возвышения открылись для него, но самого возвышения, по какой-то причине, так и не состоялось! Словно бы там, перед ним, почему-то совершенно полностью отсутствовал тот уровень, на который он должен был бы сейчас вот подняться! Хотя глаза его уже совершенно чётко созерцали перед собою наклонный срез вышележащей грани пирамиды, а также и уходящие вверх, предельно крутые ступени врезанной в эту грань узкой лесенки! Серебристая вуаль этой лёгкой дымки перед его глазами также рассеялась, и он совершенно ясно увидел там - над лестницей, конусообразную верхушку следующего, последнего уровня этой пирамиды - уже не многогранник, но точно такой же срезанный конус, как и те возвышения, на которых он, до этого, обнаруживал чаши с кольцами - по изломам многоугольников предыдущих площадок, только куда как большего размера.
И вот там - в конус этот, который он сейчас созерцал словно бы высвеченным в золотистом сиянии, нисходившем с самого его верха, также была врезана совершенно такая же, как и остальные, нижележащие - лесенка. Но вот усеченную вершину конуса венчал здесь искусно сплетённый из багровых, змеящихся, переливающихся бегущими по ним ярко-алыми язычками пламени нитей, составленных как бы сплошь из мельчайших огненных кружев, сплетённых из знаков бесчисленных заклинаний, престол, совершенно простых и безыскусных линий. И там - на седалище этого престола, не касаясь его, а словно бы повиснув над этим седалищем, горела, переливалась бесчисленными ярчайшими лучиками, ослепительно золотая сфера - словно бы солнечный диск на бархате багрового небосклона - также сплетённая из бесчисленных кружев знаковых заклинаний. И в этой-то сфере - в самом центре её, уже совершенно нестерпимым, золотым огнём горело нечто такое, форму чего, в этом ослепительном сиянии, разглядеть ему было сейчас совершенно невозможно.
Сияние это было не просто светом пылающего золота. Оно обжигало, как полуденное солнце, исходящим от него тяжёлым, испепеляющим жаром. Оно манило, оно впитывало в себя все чувства взирающего на него, оно завлекало, оно засасывало его в себя - совершенно без всякого остатка. Он буквально завыл, забился в тяжелейшей судороге неутолимого желания подняться туда немедленно, слиться с ним, и отдаться этому сиянию безраздельно и навеки, и - от всеподавляющей, совершенно убийственной невозможности совершить это вот прямо сейчас!
И вот когда пытка, разрывающая его сознание меж этими двумя противоположностями, стала совершенно нестерпимой, он отступил назад от лестницы, присел на корточки, закрыл лицо ладонями, и погрузился без остатка в горькое, совершенно запредельное отчаяние.
Что-то здесь было не так. Что-то не складывалось здесь в ту картину, в которую оно должно было бы, по всем ощущаемым им признакам, сейчас сложиться. Все запреты были для него сняты, все проходы открыты, но меж последним уровнем пирамиды, с его столь желанным престолом, и горящей, солнечноподобной сферой, и - меж ним самим, отсутствовало какое-то необходимое звено. Чего-то в этой мозаике недоставало, и поэтому она никак не могла сложится для него в безупречное в своём совершенстве, единое изображение. Словно бы - во всей этой мозаике был, невзначай, утрачен лишь один-единственный, но, при этом, совершенно исключительно необходимый для её завершения кусочек плитки. Хотя - хотя он всенепременно должен был бы здесь находиться! Ведь - ведь для прежнего хозяина этой горы всё это было когда-то полностью и беспрепятственно открыто! Он же владел Кольцом, и он восходил ведь к своему престолу! Сомнений в этом не могло быть никаких. Всё было здесь - всё было налицо! Но - но, всё же, чего-то таки ему сейчас здесь не хватило! Но вот чего?! Чего?!
Ему до безумия захотелось тут же - немедленно, закричать дико, затопать ногами, упасть на пол, катясь по нёму туда и сюда - дёргаясь и извиваясь, при этом, в конвульсиях, от совершенно непереносимого ощущения своего полного бессилия! Но он лишь встал моча на ноги, и, в - совершенно полной прострации, ещё раз обошёл по кругу высящуюся перед ним трёхгранную ступень пирамиды - всё ещё надеясь на внезапно могущее сойти на него озарениё. Но всё было совершенно напрасно! Он постоял ещё раз перед лестницей, снова и снова впитывая в себя открывающее - или же, вернее, долженствующее открыть эту ступень заклинание. Но всё было совершенно напрасно! Да - всё было открыто, но вот идти-то было попросту некуда!
Это был полный провал, полное крушение вех его надежд, упований и усилий! И это - после всего того, что он перенёс, чтобы сюда добраться, после всего, что он пережил там, наверху, в теле, и - после того, как он сумел открыть все препоны, и пройти сквозь все заклинания этой горы! И вот - вдруг, такое! Совершенно неожиданное, и - полностью непреодолимое препятствие!
Самое же ужасное - и это он постигал совершенно ясно, дело было вовсе не в том, что он что-то сделал не так, или что-то ему не подчинилось, или же - не открылось. Нет - всё было пройдено совершенно правильно, всё было преодолено и открыто так, как надо. Просто - просто чего-то тут недоставало. И это зависело вовсе не от него самого. Он мог бы сейчас уйти отсюда, и вновь сюда вернуться - через какое-то время, но от этого не изменилось бы совершенно - совершенно ничегошеньки! Он мог бы, как и тот, там, у чревоточины, сесть здесь - у основания этой лесенки, и сидеть тут хоть целую вечность, созерцая исходящее с вершины сияние, и - так никогда и ничего не дождаться! Это было полное, непредвиденное поражение у самой вершины всех его усилий, когда - казалось бы, лишь оставалось просто протянуть ладонь, и принять в неё созревший, желанный плод для всех его предыдущих труждений! Но - протягивать ладонь оказалось попросту некуда. Хотя - ведь вот он, заветный венец всего - буквально, зримо сияющий у него перед глазами!
Он отвернулся, и - вновь присев на корточки, с верхней ступени предыдущей лестницы, начал бездумно глядеть вниз - в багровую черноту круглящегося перед его взором дальнего конца залы. Где-то там, на фоне этой багровой стены, лишь чуть угадывалась фигура его невольного соседа, кто знает как попавшего когда-то сюда, в эту нескончаемую безвременность. Он всё смотрел и смотрел туда, вниз, и голова у него кружилась всё больше и больше, а усталое, вздёрнутое только что до последнего предела сознание постепенно расслаблялось, и тонуло, растворялось в этой, чуть колеблющейся туманной багровости.
Потом он чуть качнулся вперёд, и словно бы падая туда - вниз, к самому подножию пирамиды, вдруг, на какой-то момент, потерял сознание, провалился в чёрное ничто, и тут же, очнувшись, резким движением поднял тяжёлые, чуть уже слипшиеся веки.
Владислав обнаружил, что он лежит навзничь, уткнувшись лицом в холодные, неровные камни. Раскинутым руками он как бы охватывал голову, словно бы защищая её от чего-то. Всё тело его нестерпимо болело, как от одного сплошного ожога, и кожу надсадно тянуло этой болью. Он слабо пошевелился, пытаясь перевернуться на спину, но у него получилось лишь завалиться на левый бок, и чуть приподняться на локте.
Вокруг стояла сплошная темень - хоть глаз выколи. Так что открытие глаз ему ничем не помогло. И тут он вдруг вспомнил всё разом, как в единой вспышке - и свой прыжок через огненную пропасть, тут же - преследующее его чудовище, затем - совершенно нечаянную гибель этого паука-переростка - или что там это такое было, в том бушующем пламени, которое так дыхнуло и на него самого палящим жаром, в его отчаянной попытке перепрыгнуть стремительно поднимающийся снизу подземный огненный вихрь. Да - но вот что было с ним потом-то?.. Что же было там - потом? Вроде бы - выжженный воздух, потом он потерял дыхание, перевалился лицом вниз, стремясь защититься от невыносимого жара.. Но вот - что же потом?
И вот тут - из самых глубин его памяти, словно бы разрозненные, багровые клочки ваты, пропитанные свернувшейся кровью, и начали потихоньку всплывать обрывочные воспоминания, постепенно складывающиеся в сознании его в совершенно чёткую, пугающую своей ясностью картинку. И он, внезапно, как в единой вспышке - вдруг вспомнил совершенно всё!
Да - выход из тела! В его сознании восстановилось всё - до самой малейшей подробности! Как он созерцал своё тело, лежащее тут, на камнях, как он обнаружил эту чревоточину - сплетённую из древней ворожбы - он сейчас сильно сомневался, что в мире природном она существует хоть в каком-либо виде, и что, продвинувшись далее в теле по проходу, он обнаружил бы хоть что-нибудь там, в виде этого бокового ответвления, и - как он спускался, затем, всё ниже и ниже, по тому - совершенно нескончаемому спуску! Вспомнил залу, залитую багровым, огненным сиянием, вспомнил то существо, на выходе в залу, вспомнил пирамиду с её уровнями, и - самое главное, вспомнил, совершенно отчётливо - своё горчайшее поражение, свой полный провал именно в тот момент, когда бесплотная рука его уже, казалось бы, почти ухватила древнейший венец беспредельной власти, парящий там, внизу, над огненным престолом!
Чёткость этого воспоминания была настолько запредельной, что в голову ему даже и не попробовало прокрасться хоть малейшее подозрение в том, что всё это ему, лежащему тут без сознания, лишь пригрезилось в смутном сновидении. Просто таки чувственно ощущаемая несомненность всего, случившегося с ним вне тела, была столь выпукло объёмной, столь ясной, столь впитавшейся во все его поры - даже и в самой наималейшей своей частности, что и малейшее сомнение здесь было бы совершенно невозможным.
Сколько же он тут пролежал? Минуту? Час? День? Несколько суток? Он вдруг почувствовал, что совершенно заледенел от долгого лежания на холодном камне - просто аж до самых костей. Впрочем - воздух здесь, у самого огненного провала, был ощутимо тёплым, и донельзя спёртым. Видимо - даже если пещера когда-то и была сквозной, то сейчас - с той стороны, прохода для воздуха не существовало. Может быть - и завалило при извержении горы, и землетрясении, случившемся тогда.
Провал! И тут он весь аж содрогнулся! Да - ведь этот проклятый, этот огненный провал! Ведь ему нужно, если он хочет таки уйти отсюда живым, в своём теле - всё же как-то оказаться по его другую сторону! И от совершенно кошмарного ужаса мысли этой он содрогнулся всем телом, и попробовал было вскочить, что ему почти и не удалось поначалу - сплошь обожженное тело болело как одна сплошная рана, все члены тела затекли и одеревенели от долгого лежания, а и оно, тело его было, кроме того, совершенно вялым, словно ватой напитым - от общей своей слабости. И кроме того - он, видимо, при падении на камни таки здорово расшибся. Правда - ощупав себя, он обнаружил, с огромным облегчением, что, воде бы, переломов вывихов и ран на теле не имеется. Хотя ладони, на которые он упал, пытаясь спружинить как-то после приземления, всё же были ободраны о камень совершенно в кровь.
Провал был где-то здесь - совсем рядом. Он хорошо определялся по начавшему оттуда исходить гулу, предвещавшему близкое пламяизвержение. Владислав лихорадочно обдумывал, что же ему сейчас предпринять? Разумным представлялось, воспользовавшись светом от восходящего снизу огня, всё же решиться сейчас на отчаянный прыжок. Ибо он чувствовал, что сил - что телесных, что душевных, чтобы дождаться следующего извержения в этой тьме у него уже попросту не будет. А пробовать перескочить пропасть в темноте было бы уж совершенным безумием. Да и всё равно - какой, какой бы у него сейчас был другой выход? Да никакого - лишь решится на это прыжок, в той надеже, что раз сумев перескочить эту пропасть, он сможет сделать это и вторично. Правда - сейчас у него за спиной не было, в качестве подгоняющего страха, того чудища. Но - что делать? Что будет - то уж и будет! И он начал потихоньку отступать от щели, аккуратно нащупывая в темноте неровности и трещины каменного пола ступнёй, обёрнутой в тонкий кожаный чулок, и стараясь не споткнуться и не упасть на каком-либо скрытом провале.
Отойдя шагов на десять, он остановился, и застыл в ожидании. В голове у него проносился попросту вихрь мыслей и опасений - а что же будет, если он не допрыгнет?! Что?! Если тело его обрушится вниз, в этот огненный вихрь и - сгинет там, то не окажется ли он снова там же, в этом нижнем зале? Как и тот, который сейчас там заперт - он уже почти не сомневался, что тот, внизу, каким-то образом добрался сюда - кто знает как и когда, и, то ли стараясь перескочить щель, то ли низвергнутый сюда стражей (должна же была тут быть хоть какая-то стража, или же нет?), потеряв тело своё, выпал в огненную реальность магического зала, запутавшись в заклинаниях, из которых тут, внутри горы, всё было буквально выплетено. И - затем, так и не смог подняться вверх по чревоточине. Или - не захотел? А сможет ли он сам-то подняться оттуда? Да и если даже сможет - захочет ли покинуть ту пирамиду? Особенно же после того, как потеря тела лишит его дальнейшие действия снаружи хоть какого-либо смысла?
Он всё стоял и стоял, слушая нарастающий гул из подземелья. Вот - уже первые сполохи подымающегося пламени начали бросать - пока ещё слабые, пока ещё неясные багровые блики на чёрный камень стен. Надо было решаться - если только он не хотел быть снова обожженным горячим дыханием вечного подземного пожара.
Он полуприсел на согнутых ногах, готовясь к отчаянному, смертельному рывку. Сознание, собравшись в единый, сжавшийся комок, разом отринуло все мятущиеся размышления и сомнения, до этого мгновения мутившие его страхом и ужасом от ожидания предстоящего ему дела. Он сильно оттолкнулся правой ногой от пола, и - опустив голову, всматриваясь, в ещё неясном свете, в пол под ногами бросил тело вперед, уже не обращая никакого внимания на тянущую боль в обожженной коже, и старясь набирать наиболее возможное ускорение.
Он нёсся по проходу ни о чём уже не думая, и сосредоточив всё своё внимание на неровностях, провалах, и трещинах под ногами, и лишь стараясь попадать ступнями на ровные участки пола. И когда перед ним разверзлась тёмно-багровая, гудящая бездна, он, оттолкнувшись изо всех сил послал тело через неё, и - уже почти преодолев провал, с ужасом осознал - что чуть-чуть не дотягивает до его края! Соскальзывая вниз - в легком уклоне свободного своего падения, он ударился всей грудью в противоположный край расщелины, и повис над дней, судорожно вцепившись вскинутыми в бессознательной попытке как-то удержаться руками в камень пола - уже по другую её сторону.
Края расщелины, заполированные и слегка оплавленные бесчисленными приливами пламени, были совершенно гладкими. Но, на его счастье - именно в том месте, где он ударился в её противоположный край, относительно недавно образовался полукруглый скол, в том месте, где - то ли от постоянного воздействия пламени, то ли, что более вероятно - от недавнего потрясения горы, от расселины откололся, и обрушился вниз целый кусок скальной породы. Так что Владислав попал здесь не на совершенно вертикальный срез, а на как бы полукруглую выемку с несколько покатым, неровным скосом. Именно поэтому он и не соскользнул сразу же вниз, как это с неизбежностью случилось бы в ином месте расщелины, а таки сумел удержаться на камне, навалившись на него сразу же отозвавшейся резкой болью от удара грудью, и мёртво вцепившись пальцами в неровный, покрытый мелкими трещинками пол.
Какое-то время он пребывал в совершеннейшем исступлении всех своих чувств, до глубины сознания потрясённый тем, что всё ещё держится как-то на краю расщелины, а не летит вниз - в пропасть. Ум его, при этом, объяло какое-то совершенно странное равнодушие - он словно бы наблюдал за происходящим со стороны, и не было ни ужаса, ни даже просто испуга. Он слышал нарастающий снизу гул, и ноги его уже опалял пышущий жар - предвестник скорого появления пламени. Но он висел - почти полулежал, распластавшись на неровном каменном ложе, мелкими своими изломами впишемся ему в тело, и - не испытывал по поводу происходящего ну просто совершенно ничего. Затем он, так же совершенно отстраненно и бездумно, начал потихоньку подтягиваться на гудящих от напряжения руках, чувствуя, как мелкие, но необычайно острые сколы камня буквально дерут его тело в кровь.
Подтянувшись как мог, он быстро перехватил левой рукой чуть дальше, и ухватив там, скользнувшими было пальцами, какую-то небольшую трещинку - повиснув на левой руке, быстро передвинул правую, и нашёл для неё надёжный захват. Извиваясь телом по покатому ложу, и перехватывая по очереди руками он начал потихоньку выползать наверх, пока наконец, грудь его не перевалилось за неровный, пилообразный край отлома - так, что вниз уже провисали лишь нижняя часть спины и ноги.
Тут жар за спиной стал уже совершенно нестерпимым, и его, наконец, прорвало нахлынувшей волной запредельного ужаса. Он дёрнулся, рванулся всем телом, перебирая руками, и выскочил, наконец, полностью на ровную поверхность пола, после чего, перекатываясь, постарался переместиться от расщелины поелику возможно далее.
Ему только-только лишь удалось отползти от неё - раздирая руки в кровь, и извиваясь, как змея, шага на три-четыре, когда снизу в потолок ударил поток пламени, опалив его непереносимым жаром. Он лежал на животе, обхватив голову руками, и вжимался в холодный камень. Дышать опять стало совершенно нечем. Кажется - он даже потерял от слабости и перенапряжения сознание на какое-то время. Во всяком случае - когда он снова пришёл в себя, в проходе было непроглядно темно, и совершенно тихо, а тело его омывали потоки свежего, прохладного воздуха, втягиваемого в расщелину вслед за ушедшим пламенем.
Он, шатаясь, поднялся на четвереньки, и начал, на разбитых коленках, и изодранных ладонях, ковылять потихоньку на карачках от края расщелины. Его обожженное тело снова всё дрожало от нестерпимого холода, живот подводило, жажда раздирала совершенно высохший рот. Больше всего ему сейчас хотелось сделать хоть пару глотков воды, и затем - закутаться, замотаться полностью в тёплый плащ. После чего лечь - и полностью забыться.
В совершенно полной темноте он подполз к стене справа. Расщелину там он нащупал безо всякого труда. Но затем ему таки пришлось вползти в неё, и - извиваясь там, на острых каменных сколах - почти как змея на брюхе, проползти вперёд, всё время ударяясь головой в неровный свод, постоянно то сужающейся, то несколько расширяющейся трещины, к выходу из пещеры, отыскивая на ощупь то место, где он оставил свою одежду перед тем - первым, совершенно отчаянным прыжком через пропасть.
Отыскав своё барахлишко, он выкинул всё это наружу, и уже там - встав свободно на ноги, дрожа и стуча зубами, первым делом выдрал деревянную пробку из фляги, и, втиснув её в затвердевшие, потрескавшиеся от сухости губы, долго, не отрываясь всасывал и всасывал оттуда в рот свой холодную воду. Утолив первую жажду он тут же, не медля, дрожащими, аж задеревеневшими от холодного камня, изодранным в кровь ладонями лихорадочно натянул на себя всё, что у него тут из одежды было. После чего, присев на корточки, и, по прежнему весь дрожа, сгрыз несколько галет с парой кусов вяленины - из своего запаса. После чего снова запил всё это остатками воды.
Постепенно тело его начало согреваться. По нему разливалось тупое ощущение сытости, и его тут же потянуло в сон - как в находящий на сознание, совершенно необоримый обморок. Но спать здесь - в проходе, где воздух постоянно выгорал в пламени подземного пожара, было бы совершенным безумием. Он тяжело, с трудом, поднялся на затёкшие ноги, и аж застонал от боли по всей поверхности тела - ошпаренная докрасна кожа отзывалась совершенно дикой болью даже при самом малейшем движении.
Факела он не стал и пытаться зажечь - так и брёл медленно по проходу, постоянно спотыкаясь о каменные выступы, и - осторожно нащупывая ступнями возможные крупные трещины в полу. О мече своём он вспомнил лишь когда, в темноте, споткнулся о его рукоять, и тот отлетел вперёд, звонко прозвенев по камню. Со стоном, едва согнувшись, он его поднял наощупь - за рукоять, и, не пряча в ножны, а держа перед собою в полусогнутой правой руке, возобновил своё осторожное движение к выходу.
Его постоянно преследовал тяжкий ужас тихого шороха многочисленных сочленений за спиною - хоть умом он и понимал, что его преследователя, по всем признакам памяти, уже не должно было бы и следу быть в этом мире. Но где-то ело его безумное подозрение, что эта тварь, возможно, была и не одна. И её пара продолжает подстерегать его у выхода из пещеры. И потом - его постоянно всё ещё преследовал этот ужасный - едко-кислый запах, которым, казалось, пропитался даже самый камень вокруг.
Поэтому, когда перед ним забрезжил чуть сплюснутый, усечённый выход из прохода, слегка посеребрённый лунным светом, он весь напрягся, сжался в единый комок, и - выглядывая наружу, бессознательно готов был тут же юркнуть назад, удирая во все лопатки к спасительной щели. Но там, на площадке перед входом, ожидаемо не оказалось совершенно никого. Только во всю насвистывал ледяной ветер, которым его ту же пробрало до самых костей, ярко сияли звёзды на совершенно чистом небе, и чуть палевым светом заливал всё вокруг изогнутый ятаган месяца, находящейся в самом конце своей последней четверти.
Выйдя на площадку он постоял немного, вглядываясь в раскинувшуюся перед ним, в слабом лунном свете, долину, и чернеющие на фоне светлого неба изломанные вершины далёких гор. После испытанного безмерного облегчения - когда все его подсознательные страхи и ожидания рассеялись в единое мгновение, ему больше всего хотелось упасть, и тут же заснуть - прямо на камнях площадки. Но провести ночь здесь - на ледяном ветру, нечего было и думать. Так что ему, всё же, таки пришлось вернуться в пещеру, и там - прямо у входа, отойдя лишь чуть-чуть, чтобы его не доставал наружный холод, он и примостился кое-как, завернувшись в плащ, и сунув под голову кулак - и тут же провалился в полное небытие.
Спал он ужасно - то встряхиваясь вдруг в полном, резком сознании, и вываливаясь из черноты сна, то, тут же, снова уходя в эту непроглядную черноту обратно. Иногда его будил очередной прилив подземного пламени, сопровождавшийся резким движением воздуха у входа, хотя здесь он и не испытывал, при этом, никакого удушья.
Вскинувшись в очередной раз, он обнаружил, что арку входа, и часть потолка над нею уже вовсю заливает золотистое, палевое сияние восходящего солнца. У него кружилась голова, и спать всё ещё хотелось просто до безумия. Но он тут же вскочил, морщась и постанывая от боли во всём теле, и, пошатываясь, кое-как проковылял наружу.
Отверстие пещеры смотрело почти прямо на восток - и поэтому достаточно высоко поднявшееся над вершинами Пепельных гор солнце совершенно беспрепятственно заливало всю площадку своими тёплыми, живительными лучами. Сладко жмурясь на его лик, он всё пробовал понять, сколько же восходов он пропустил там - в чёрном кошмаре этой пещеры? Один, два, три - сколько? Вряд ли больше двух, впрочем - сообразил он. Еды и воды бы ему попросту там не хватило бы. Да и замёрз бы там в усмерть - наверное. Хотя - кому известно сколько его тело лежало там, на камнях, совершенно бездыханным? Кто скажет?
Бросив гадать бесполезно, он, наконец-то, посмотрел на лезвие меча, который, как оказалось, всю ночь так и сжимал у себя в правой руке. И с отвращением увидел, что клинок, в первой своей полутрети, до сих пол покрыт отвратительной, липкой на вид, мутно-зелёной слизью. Тут он и вспомнил совершенно ясно, как метнул клинок прямо в глаз подобравшемуся к нему чудовищу. И видимо - метнул таки весьма удачно. У той твари и так один глаз был повреждён. А тут - получив укол во второй, она, видимо, вытряся оттуда ужалившее её лезвие, тут же совсем остервенилась, и - полуслепая, но взъярившаяся до невероятия, кинулась за ним - уже ни о чём не помышляя, и ни на что не обращая внимания кроме боли, ярости и - жгучего желания всенепременно, тут же настигнуть обидчика. Иначе ведь эта тварь, всё же, вряд ли решилось бы кинуться над уже поднявшимся в щели пламенем.
Тут он содрогнулся, сообразив, что, возможно, если б не этот его удачный бросок, ослепивший тварь, то, скорее всего, она бы попросту подождала бы себе спокойно, пока пламя ушло бы - и, без особой сложности перемахнула бы за ним затем на другую сторону. То, что чудовищу это не составило бы особого труда - это он имел возможность увидеть и собственными глазами. Махнув рукой, он постарался дальше не вдумываться во всё это - у него и так голова шла кругом, а начал пытаться, как можно скорее, очистить лезвие от проклятой отвратительной слизи - скребя им по камню. Кое-как ему это вчерне удалось, и - протерев его напоследок уж от самых остатков полой плаща, хотя ему и отчаянно не хотелось пачкать в этом ткань своей одежды, он сунул меч в ножны.
Затем он подошёл к самому краю площадки - круто, безо всякого ограждения обрывающемуся вниз, и, прикрыв глаза козырьком ладони, долго вглядывался в горный массив, раскинувшийся по ту сторону затянутой лёгкой, белесой дымкой долины.
Там, невзирая на расстояние, совершенно отчётливо просматривался огромный свежий чёрный высып в пепельном теле хребта - как раз там, где, как ему помнилось, и был тот отрог, который занимала утвержденная на нём Чёрная Крепость. Сейчас ни самого этого отрога, ни крепости на нем не было видно и малейшего следа. Видимо - всё это ушло в огромный, чёрный язык осыпи, вдвинувшийся сейчас далеко на равнину.
Отрешённо созерцая эти следы страшного разрушения, похоронившего навсегда под собой все надежды и все упования Западников, он напряжённо размышлял о том, что же ему самому-то теперь предстоит сделать.
Оставаться здесь далее не было ни малейшего смысла. Уже не говоря о том, что вчера - перед сном, он высосал из своей объёмистой фляги последние капли воды, там ещё остававшиеся, и уже и теперь его мучила поистине ужасная жажда, кроме всего прочего - дальнейшее его пребывание здесь было лишено и малейшего смысла. Да, он таки сумел проникнуть внутрь - вопреки всему, и даже подняться по лестницам, прямиком ведущим к цели его похода - до определённого их уровня. Но вот пройти дальше - пройти дальше у него совершенно не получилось. Да - он получил в руки все ключи для прохода, но - одной из дверей попросту не оказалось там, где она непременно должна была бы быть - по всем предназначениям!
Что именно это ОТСУТСВИЕ означало - он даже не смог бы толком сейчас и выразить членораздельно. Просто - он ТАК это прочувствал тогда. Вот - есть и ключ, есть право на проход, а двери, которую открыть, и - в которую войти, двери этой попросту - нету! Нету - ну хоть тресни! Но вот чего именно нету - он этого так и не смог осмыслить. И где, где ему теперь искать произошедшему там объяснения? У Кольценосцев, в их логове? Но и от самой мысли только о возвращении туда - назад, его тут же просто передёрнуло. Одна только тень воспоминания об этом ужасном городе уже была для него, сейчас, попросту непереносимой! Особенно же после всего того того, что он пережил только что в недрах этой проклятой горы!
Сознание его, под ласковыми, уже хорошо припекающими лучами восходящего солнца, на ледяном ветру, от которого он зябко кутался в плащ, попросту разрывалось меж двумя влияниями - ясностью, чёткостью, осязаемостью раскинувшегося перед ним мира, и еле ощущаемым, но, при этом, всё же - столь необоримо сладким, совращающее засасывающим его зовом, неслышно, волнами, накатывающем на него оттуда - из-за спины, из самых недр заколдованного пещерного убежища.
Зов этот не имел ничего общего с определённой ясностью мысли - с какими-нибудь там представлениями, и с какой-либо там жаждой вещей вполне осязаемых - власти ли, денег ли, или же - некоего такого запредельного могущества. Нет - зов этот был совершенно неопределённо ласковым, привлекательно необоримым - как чистое, лишённое хоть какой-либо телесной тяги чувство всеохватной нежности к до беспамятства любимой женщине, или же - как далёкий зов матери, утерянной где-то в недрах прошлого, но всё ещё доступной не только воспоминаниям.
Эти два влияния буквально разрывали его сознание на части, буквально сминали его своим противостоянием. Впрочем, впрочем - сейчас для него значение имел только вопрос его непосредственного ближайшего выживания. Нужно было, прежде всего, спуститься туда, вниз - к своим запасам воды и пищи. И притом - не медля ни единой лишней минуты! А там, а там уж и видно будет - что и как делать дальше! Во всяком случае - более медлить тут не было ни малейшего смысла.
Он внимательно осмотрел склон под площадкой. Сейчас, при свете дня, не связанный поисками неизвестно где находящейся точки входа, он мог позволить себе выбрать наилучшее место для спуска. Впрочем - самым правильным решением оказалось для него вернуться к той же расщелине, с остатком дорожного покрытия, какой он тогда попал на эту площадку, и начать спускаться именно оттуда.
Спуск, как он и ожидал, оказался куда как труднее подъёма. На крутых склонах камень постоянно крошился у него под подошвами сапог, и весьма часто ему приходилось буквально сползать животом по склону, надеясь, что ему не придется скользить вниз слишком долго, и слишком быстро. При начале спуска он свернул плащ и куртку в скатку ибо солнышко уже припекало весьма чувствительно, но рубаха его скоро пришла в совершенно жалкое состояние.
И всё время этого - то ли спуска, то ли непрерывного соскальзывания по склону вниз, его не переставала мучить всё усиливающаяся и усиливающаяся жажда. Опустошённая фляга лишь болталась бессмысленно сзади - за спиной, вместе с перевязью и скаткой. А во рту сухой, и шершавый, как тёрка, распухший язык лишь шкрёб беспрестанно по иссохшему нёбу. Обожжённое, исцарапанное тело отзывалось на всякое малейшее движение болью, стекавший по телу пот непрестанно разъедал повреждённую жаром кожу, голова кружилась от недосыпа и голода - никакой возможности заглотать галетину пересохшим ртом попросту не было.
В общем- когда, уже под самые сумерки, Владислав таки добрался до подножия горы - он находился попросту в полуобморочном состоянии. Кроме того - в предвечерней тени, лежащей с этой - восточной стороны склона, он ещё, к тому же, очень долго, буквально сходя с ума от жажды и голода, подводившего ему живот, всё никак не мог отыскать оставленную им каменную пирамидку, в этой тени совершенно сливавшуюся с окружающим камнем.
Когда же он, наконец-то, отыскал свои схороненные запасы, то, первым делом, кинулся к воде, и пил долго-долго - и никак не мог напиться. Затхлая вода стекала струйкой у него по подбородку, булькала во рту, постепенно размокавшем от своего закамененья, и текла в горло ну просто животворною струёю.
Утолив жажду, он тут же навалился на еду. А, закончив с ней, осоловел настолько, что едва-едва нашёл в себе силы соорудить себе ложе из подстеленного вниз плаща, здесь было по настоящему душно - так что он даже совершенно разделся, и походного мешка - как подушки. Соорудив же себе ложе, он моментально уснул - почти что в обнимку с обнажённым мечом, и кинжалом, которые он пристроил всё же - на всякий случай, у себя под правой рукой.
Утром, встав почти что с самым рассветом, Владислав, наскоро прожевав уже столь надоевшую ему за время похода сухомятку, и собравшись, выбрался на небольшой конусообразный холм, выпучившийся рядом с местом его ночлега, и внимательно изучил раскинувшуюся перед ним равнину, заметно понижавшуюся в сторону серевшей на горизонте горной цепи.
Чувствовал он себя ужасно, и - совершенно не отдохнувшим, невзирая на то, что проспал всю эту ночь просто как убитый - так ни разу и не проснувшись за всё это время. Но изломанное, исцарапанное, обожжённое тело отзывалось болью, казалось, ещё худшей, чем в предыдущий день. Голова у него была тяжёлая, словно бы налитая свинцом, и мысли текли вяло, неохотно, постоянно путаясь, и словно бы цепляясь одна за другую. Он сидел на корточках, взирал осоловелыми, заплывшими глазами прямо перед собой - ни на что не смотря специально, и грустно пытался сложить в голове свои самые ближайшие действия.
Утро лишь начиналось. Лёгкая, почти незаметная прохлада, стекавшая по склонам гор за его спиной, шевелила ветерком его взъерошенные со сна волосы, и спутанную в совершенную паклю бороду. Черное, траурное покрывало пепла перед его глазами, постепенно сливаясь с коричневато-жёлтым продолжением равнины уходило вдаль, к далёким, тёмно-серым, погружённым ещё в глубокие тени вершинам гор на горизонте. Над ними палево светилось пронизанное золотистыми лучами восходящего светила, зависшего прямо над этими вершинами ярко-золотистым шаром, как бы чуть выцветшее небо. Но он, углубленный в свои размышления, глядел на всё это рассеяно, ничего не видящим взором. И - думал, думал напряжённо, как же ему теперь быть дальше.
Если бы он собирался вернуться сейчас в город призраков, то ему надлежало, обойдя гору, уходить назад той же дорогой, которой он и пришёл сюда - к перевалу через горы. Но, во первых, он весь содрогался от одной мысли о том паучьем логовище, через которое ему, с неизбежностью, пришлось бы проходить на этом пути - кто знает, не было ли у этой твари там других сородичей, поджидающих до сих пор очередные жертвы. А, во вторых, после всего пережитого, после всего того, что он узнал о Кольценосцах, прозрев им в сознание в той пещере - у него вовсе не было в душе сейчас никакой уверенности, что он хочет свидеться с ними вновь - не взирая ни на что. Во всяком случае - не в самое ближайшее время.
Поэтому сейчас окольный путь представлялся ему по всякому гораздо безопаснее, невзирая даже на значительно увеличивающееся, при этом, расстояние. Так что ему стоило выбрать для себя совсем, совсем другую дорогу, пролегавшую по направлению к исчезнувшей крепости.
Отыскивать её сейчас - в окрестностях горы, покрытых пеплом и пемзой, не представлялось ни малейшей возможности. Но поскольку высыпка в дальней горной цепи хорошо просматривалась даже отсюда, то оставалась надежда, двигаясь в том направлении, всё же отыскать дорогу там, где покрывало пепла станет потоньше. Там, на пути, согласно карте, должны были быть расположены два водосбора, и это было для него исключительно важно - потому что воды у него уже оставалось в самый обрез.
Во всяком случае - медлить не стоило, а что делать по достижении подножия гор, и в какую сторону двигаться дальше - это можно было решать уже и позднее, в более благоприятных обстоятельствах.
Мысленно охая и кряхтя, он слез с холма, и поплёлся по неровной, волнистой, шуршащей осыпающимся под ногами пеплом равнине, постепенно понижающейся, по мере удаления от горы, в сторону далёкого кряжа.
Всё было совершенно также, как и несколько дней тому назад. Только теперь в его положении совершенно исчезла одна неопределённость, а - появилась совсем, совсем иная. И - тело и душа его были сейчас крайне утомлены и изломаны всем произошедшим. Он брёл по дороге, постоянно страдая от припекающего солнца, зудящей от пота и грязи под одеждой кожи, и - непрерывного давления непрекращающегося потока всплывающих у него в сознании видений и мыслей.
Кажется - даже самая малейшая подробность его спуска к глубинам мироздания настолько запечатлелась в его рассудке, что он, мысленно, вновь и вновь продолжал спускаться по той бесконечной лестнице, и ушах его звучал медленный, гнусавый голос, последовательно произносящий звуки заклинаний, смысл которых, в этом его состоянии ума, от него, однако же, ускользал совершенно. Перед глазами у него непрестанно всплывали различные уровни пирамиды, появлялись и исчезали золотые кольца, принося, каждое, с собой поток связанных с именно этим вот кольцом состояний чужого ума - причём ужаснее всего из этого было как раз то, что навсегда сплелось с кольцами человеческими, впитавшими в себя жизни и судьбу Кольценосцев.
Он словно бы наяву, вновь и вновь, погружался в чужие судьбы, выплывая затем из них медленно и неохотно. И эти погружения для него были не менее реальны, чем то однообразье пыльных просторов, по которым тело его сейчас несли его ноги. По временам ему казалось - что ещё чуть-чуть - и он попросту сойдёт с ума ото всего этого. Час проходил за часом, солнце всё ниже склонялось к западу - а конца-края этим кошмарам не было совершенно видно. Он крайне дивился, как ему ещё дали спокойно провести прошлую ночь.
До своего следующего привала он так и не нашёл водосборника. Это его уже начало по настоящему тревожить. Ночь он провёл так же, как и прошлую - прямо на земле, не принимая особых мер безопасности - он уже давно устал всего опасаться. Тишина, обнявшая его в ночи, была непроницаемой, как чёрная вата, лишь посеребрённая слегка иглами мутных звёзд тонущими в жаркой дымке неба. Ибо хотя к середине ночи жара и несколько отступала, но настоящая прохлада так и не приходила даже к самом утру.
Ночью он опять провалился во тьму без сновидений. Но, проснувшись поутру, чувствовал себя так, словно, пока тело его отдыхало, душа его бродила, совершенно нечувственно, где-то в местах исключительно ужасных и тягостных. Ибо духом он себя ощущал вовсе не отдохнувшим, а наоборот - крайне и крайне отягощённым какими-то совершенно тайными ужасами и печалями.
К середине следующего дня - когда пепел под ногами уже почти исчез, он, поднявшись на небольшое возвышение, таки увидел недалеко от себя - по правую руку, чётко прорезающее серость равнины чёрное полотно дороги. По дороге идти стало значительно легче, да и ближе к вечеру он таки обнаружил караулку, а при ней - глубокий водосбор со вполне ещё годной для употребления, хотя и несколько стоялой водой.
В этот вечер он рискнул развести в очаге караулки огонь, нагреть воду в обнаруженном там медном котле, поплескаться вволю, простирнуть совсем уж ужасно грязные рубаху и исподние портки, надев после помывки сменную пару, а также заварить себе горячего, пахучего чаю. После всего случившегося - это был для него просто праздник тела и духа! Да и обожжённая кожа начала постепенно приходить в себя. Заживали постепенно также и многочисленные порезы от камней на руках и ногах.
В общем - ему той ночью, проведенной им, невзирая на духоту, за плотно закупоренными и закрытыми на засов дверьми караулки, было хорошо и покойно. Он настолько расслабился, что опять провалился в сон без памяти. Но и во сне сознание его никак не могло освободиться от этой бессловесной и безобразной, но - такой мучительной пытки постоянного погружения в неизвестно что.
Выспавшийся, отдохнувший, он весь следующий день бодро шагал по дороге - заплечный мешок его уже опустел более, чем наполовину, и даже пополненный запас воды не особо тянул плечи. Хотя дорога, при этом, начала постепенно повышаться, и идти приходилось уже под гору, хоть и не очень, при этом, крутую. Но - чаемый конец дороги уже просматривался в прямой видимости, и он всё время вновь и вновь возвращался к нелёгкому вопросу о том, куда же именно он, всё же, повернёт там - на приближающемся раздорожьи. Повернёт ли он направо, плюнув на все эти кольца, заколдованные города, и заманчивые будущности, или - по крайней мере, отложив это всё на какое-то неопределённо отдалённое будущее, или - всё же, свернёт налево, и - попробует вновь пробраться в логовище слуг Кольца, которые теперь, как-бы, вроде бы превратились в его собственных служителей и соратников (он даже усмехнулся мысленно произнося про себя всё это)? И - Владислав всё никак не мог отыскать для себя достаточно однозначного и приемлемого решения.
Он бы и правда, с большой охотой забыл бы про всё про это - благо теперь, сокровищем, захваченным из древнего города, он превращался во вполне обеспеченного человека, и мог считать это вполне достойным воздаянием за всё, им пережитое. И дед бы ничего не смог бы возразить на его возвращение, хотя, конечно если б он знал, от ЧЕГО отказывается его внук, то он бы не дал бы ему покоя до самой своей смерти. Но -деду ведь это знать и необязательно, правда же? И потом - он мог бы посоветоваться и со своим учителем - уж тот бы точно мог бы ему подсказать многое. Если и не сам, так иные Мастера подмогли бы. В конце-то концов - и куда ему спешить? Всё это от него теперь никуда уже не денется. После того, что он уже познал и пережил в недрах этой горы.
Но - сознание его продолжала мучительно снедать та самая жажда, то самое необоримое желание, которое поселилось там, когда, во глубинах горы, он узрел то златое сияние над сплетённым из неизреченных заговоров престолом. И он знал, чувствовал - жажда эта уже никогда не отпустит его, а будет выжигать его, медленно и неотвратимо, своим всепоглощающим огнём, пока не сожжет его разум без всякого остатка в пепел сплошного безумия. Да и Кольценосцы - вряд ли они оставят его в покое после всего случившегося, вряд ли стерпят его отступничество.
И пока ноги его поглощали хорошо уложенные прекрасно выглаженными, ровными каменными плитами дорожные вёрсты, глаза его продолжали всё так же слепо взирать перед собою, совершенно ничего не замечая - ибо ум его был полностью погружён, и занят без остатка всеми этим тяжкими размышлениями, и совершенно неразрешимыми вопросами.
Когда солнце, позади него, уже почти коснулось вершины Огненной горы, он, наконец, достиг первых завалов гигантской высыпки, совершенно похоронившей под собой дорогу. Впечатление было такое, словно бы под гору подвели гигантскую мину из взрывчатого зелья - совершенную новинку в осадном искусстве, о которой он, до сих пор, лишь слыхивал краем уха. Это был не просто обвал - но камни, и целые огромные куски сплошной базальтовой скалы, служившие, казалось бы, совершенно незыблемым основанием Чернограду, были словно бы вырваны из тела горного хребта какой-то фантастически ужасной силой, и - выброшены далеко на равнину.
Было понятно, что караулка у роздорожья, на которую он столь рассчитывал, теперь находится где-то там - под скальными массивами, вместе с самим этим раздорожьем. Ночевать приходилось в чистом поле, да и завтра до любой из дорог придется пробираться вдоль самого края осыпи - по труднопроходимой целине.
Сбросив мешок и скатку на какой-то валун - чтобы были видны издали, он - пока Солнце ещё не совсем закатилось, движимый каким-то совершенно болезненным любопытством, начал карабкаться по вздыбленным завалам этой осыпи. Впрочем - далеко углубляться он и не стал, и - с трудом взобравшись на какой-то острый пик завала, господствующий над осыпью, Владислав стал на нём неподвижно, озирая раскинувшееся перед ним море искорёженного, совершенно изуродованного камня.
Он смотрел - и отрешённо размышлял о множестве тел, похороненных в этой гигантской каменной братской гробнице. Орки, гвардейцы, слуги, конюхи, лошади из конюшен - может быть, даже тело Высочайшего, хотя - кто знает, что сталось с его телом когда всё это взорвалось там от непонятного и жуткого ведовского действия, произведенного теми - двумя, побывавшими пред ним у той огненной щели? Когда они что-то там такое сотворили с Кольцом, лишив его материальной сущности. Скорее всего - швырнув его в пламя этой самой щели, внезапно осознал Владислав. И в этом пламени материальная сущность кольца исчезла, разорвав соединение мира материального с сияющей золотом основой Кольца, вернув её вновь туда - вниз, к самому ведовскому Престолу. Где ещё не родилось ни время, ни пространство нашего верхнего мира. И - кто знает, может быть это существо, пойманное в ловушку той глубинной залы - может быть это как раз один из тех, двоих? Низвергнувшийся в огненную щель вместе с Кольцом? Кто знает?.. Вполне, вполне возможно.
Он смотрел и смотрел на изломы камня, высвеченные последними лучами заходящего у него за спиной дневного светила, и размышлял неторопливо о таинственном и легендарном книгохранилище, располагавшемся, по слухам, где-то в подвалах Башни, в котором была собрана вся мудрость Среднеземья, от самого изначала оного - книги могущественных заговоров, плоды размышлений мудрецов о сути мироздания, давно уж забытые среди народов стихотворные поэмы и героические саги, бесчисленные летописи утраченных эпох, донесения тайных лазутчиков из всех существовавших и существующих ныне королевских дворов, и выводы дознатцев, на этих донесениях основанные. Эх - и чего там наверное только не было, чего мир уже никогда не узнает, и не увидит вновь!
Он также размышлял равнодушно о бесчисленных сокровищах - каменьях, золоте, серебре, искусных изделиях из драгоценных металлов, теперь погребённых безнадёжно под этими завалами. Где-то там ведь лежат и его собственные наградные - без малейшей тени сожаления скользнула у него в голове вдруг совершенно мимолётная мысль. Впрочем - то, что он унёс из древнего города, превосходило, по ценности своей, оставшееся у него в Башне многократно. Да и - после всего пережитого, у него в душе поселилось какое-то совершенно отрешённое равнодушие ко всем этим накоплениям в звонкой монете. Есть - и хорошо. Нету - что ж поделать? Как-то прожить ведь можно? Было бы только - зачем. И - ради чего.
Он уже, было, начал подумывать о том, что - пока не стемнело, вполне стоило бы, наверное, покинуть осыпь, чтобы потом не прыгать по камням в темноте, лишь при звёздном свете - ибо, судя по всему, как раз наступило новолуние, как вдруг внимание его привлекло что-то чуть взблеснувшее - судя по всему хорошо отполированной гранью, в уже угасающем, красноватом предзакатном палевом свете. Там - чуть впереди и правее, в тёмной расщелине, меж темными изломами теней, лежало нечто, вдруг совершенно приковавшее к себе его внимание. Нечто -завораживающее сознание лишь единым своим неясным отблеском.
Выйдя тут же из состояния отрешённой прострации, и весь буквально сгорая от любопытства, он, с большим трудом, сполз по крутому излому возвышенности, на которой стоял до этого, и, постоянно спотыкаясь о многочисленные выступы камня, но - будучи попросту не в состоянии оторвать, хоть на мгновение, взора от этого палево-багрового, совершенно захватившего в себя его разум сияния, Владислав начал пробираться туда, всё время вынужденно петляя меж обломками скалы, но, при этом, стараясь не утерять замеченного им сверху общего направления.